Глава 7. Самая надежная шифровальная машина

– Выложите телефон, ключи, снимите с себя часы. Металлические имплантаты присутствуют?

Я мотнул головой.

– Ложитесь сюда, – мне указали на стол-транспортер, – не шевелитесь во время диагностики. И строго выполняйте все дальнейшие указания.

Я послушно лег, и мое лежбище устремилось внутрь массивного кольца. Но не успел я толком расслабиться, как тут же грохот у входа в кабинет заставил меня подпрыгнуть на локтях и больно удариться лбом о пластмассовый грот.

– Ну-ну, расслабься. На основе услышанного мы составили для тебя соответствующий тест, что даст нам детальное представление о твоих возможностях, – громко пояснил глава третьего уровня.

Услышанного от кого? От того лжепсихотерапевта с белыми волосами? – захотел спросить я, но в помещение стали завозить погрузчики с сейфами, а они сильно гремели. Поэтому я просто опустил голову и закрыл глаза. В мысли хлынул поток успокоительной информации, осведомляющей обо всем вокруг во всех деталях. Вокруг меня. Вокруг стен этой лаборатории. Вокруг сектора, в котором она находилась. Восприятие расширялось, словно взрыв, несущий озарение его источнику. Я отвлекся от остального, сосредоточив все свое внимание на том, что происходило в непосредственной близости с томографом. Невыразимо яркий, по-своему слепящий свет информации о пьянящей силе, что сконцентрировалась в кольце, напоминающем пончик, затмевал все маломасштабные события и изменения в поведении текстур, заторможенно переливавшихся неподалеку.

– Десять сейфов, – ворвался мне в уши крик исследователя, – в некоторых из них находятся яблоки. Сплав, лежащий в основе стенок каждого из сейфов, – разный. Как и его толщина. Мы хотим выяснить порог твоего восприятия… Сейфы пронумерованы…

– Текст я не вижу, – выкрикнул я и тут же увидел возмущение пространства, всколыхнутого рукой одного из присутствующих, принявшегося что-то усердно писать.

– Хорошо! – воскликнул нейрохирург. – Тогда мысленно пронумеруй их слева направо. Слева с моей стороны… И назови те, в которых лежат яблоки.

Мое любопытство с готовностью ринулось внутрь этих металлических ящиков, но на одном из них поскользнулось и пролетело мимо. Я попробовал прислушаться к отголоскам его содержимого еще раз, но вновь потерпел неудачу. Мое внимание облепило его со всех сторон, тщательно выискивая брешь, стык металлических пластин, но тщетно. Стоп. Стыки я видел без труда, и сами пластины тоже. Их толщину. Уровень их плотности точно так же, не скрываясь, давал о себе знать. Но то, что таилось за стенками сейфа, было непроницаемым. Никаким. Я не мог проникнуть в сердце этого куска пространства. Все, находящееся в нем, скрывалось, держало свой рот на замке, умалчивая о темпераменте материи, что его составляла. Ну что ж, надо отдать должное ученым. Толком ничего не зная обо мне, уже нашли способ оградиться от моего всевидящего ока…

– Ну как? – нетерпеливо спросил ученый.

– У меня тут затруднения с седьмым ящиком, – признался я.

Конфигурации характерных нагромождений материи, в которых угадывались головы присутствующих, синхронно изменились, как если бы те переглянулись.

– А остальные?

– Так или иначе, прозрачны, – с легкой небрежностью в голосе откликнулся я. – В первом, втором и третьем – яблоки. В восьмом что-то другое, я не уверен, что это яблоко. Да и во втором, оно мне кажется странным.

– В каком смысле странным?

– Высохшим, – догадался я.

– А другие пусты?

– Да. Хотя пустота в них немного разнится.

– А точнее?

– Как вам сказать, – задумчиво протянул я, – пустоты в них одна интенсивней другой. Они как бы контрастируют на фоне друг друга. В шестом выраженнее.

Томограф выключился, и я, наконец, открыл глаза. Ученые уже сгруппировались возле экрана с результатами и оживленно обсуждали услышанное. Нейрохирург подошел ко мне и поинтересовался самочувствием.

– Необычные ощущения, – признал я, вспоминая гул, пугающе ассоциирующийся с дебрями космических просторов.

Его рука по-отечески опустилась было мне на плечо, но в последний момент задумчиво приостановилась и пошла в сторону, изобразив в воздухе волнообразный пируэт.

– Томограф генерирует во-от такие магнитные поля, что в тысячи и тысячи раз превосходят своей силой магнитосферу нашей Земли. Они так сильны, что ты на атомарном уровне становишься чувствительным к магниту. Магнитный момент частиц, которые образуют твой мозг, выравнивается под стать заданному направлению излучаемого поля. А когда оно исчезает, все встает на свои места с высвобождением энергии, которая фиксируется сканером. В итоге мы визуализируем динамичную трехмерную, послойную картинку исследуемой области твоего тела.

– Я слышал принцип действия этого устройства.

Он улыбнулся.

– В таком случае, не имеет смысла объяснять, что из себя представляет электроэнцефалограмма. Если не против, тест мы повторим. Только не подглядывай в момент перетасовки сейфов.

* * *

Я сидел в кресле, крутя в пальцах проводок от электрода, прикрепленного к виску. Тест был пройден, и экспериментаторы вновь столпились, что-то обсуждая. Постепенно в меня начала закрадываться скука. Когда слышишь слова ученый и эксперименты, то непременно представляешь себе интересную, таинственно-синеватого оттенка жизнь, склянки с ядовито-фиолетовыми растворами, закоптившееся от взрывов в лаборатории лицо… Лазерные ультрагромоздкие пушки и говорящих роботов с женской грудью… Но обожающее сказки воображение как-то оставляет за занавесом тонны исписанных мелким почерком журналов и кропотливые труды, что стоят за всеми этими безоблачными фантазиями. Я думал, что было бы очень престижно нарваться на приглашение работать здесь, пусть и как испытуемый… Приблизиться к их тайнам, к этой яркой жизни… Но такая ли уж она яркая, как представляется?

Встав с кресла, я заложил руки за спину и прошелся вдоль лабораторных столов. Заглянул в какой-то микроскоп. То ли какие-то клетки, то ли бактерии, похожие на шарики, делились в нем. Один шарик превращался в два, что не уступали размерами предыдущему. В животе напоминающе заурчало.

Вспомнив про контейнер с едой в сумке, которую захватил с собой, я оторвал глаза от микроскопа и пошел к двери.

– Ты куда? – окликнул меня нейрохирург.

– Я проголодался. Пошел за своей сумкой.

Помявшись, он все же разрешил за ней сходить и объяснил, как мне не заблудиться.

– Возле хранилища субстратов повернешь налево… Там будет лифт, езжай на первый этаж, но не ниже!.. Пять минут! Как возьмешь сумку, мигом возвращайся сюда.

– Понял.

– Впрочем, стой! Я пойду с тобой. Надеюсь, они справятся тут без меня.

* * *

– Я хоть угадал? – поинтересовался я на всякий случай, когда мы вышли в коридор.

– И да, и нет, – качнул он головой.

– Это как же?!

– Местоположение ты обнаружил безошибочно. Но вот только яблоко там всего одно, и поместили мы его в первый сейф.

– Вот как чувствовал подвох, – пробурчал я.

– Во втором лежал замороженный кусок говядины в виде шара…

– А выглядело, как запеченный сухофрукт…

– В третьем мы расположили апельсин. И в восьмом находился шарообразный пенопласт, выкрашенный в яблоко.

– Зря старались. Цвета я совсем не различаю…

– Исходя из увиденного, полагаю, что в теории ты способен различать и цвет. Форму объектов ты видишь, их внутренности тоже. А также плотность…

– И кинетическую силу, которую они в себе несут, – с умным видом добавил я, решив, что буду теперь по возможности говорить умными словами, блистать всеми своими знаниями, что у меня есть, дабы попытать счастья получить приглашение работать в Айсберге. – Выглядит это, как крайне нестабильное свечение. Яркость постоянно скачет. Да и вообще его существование недолгое. А вот предметы с высокой плотностью, железо там… У него непоколебимое сияние…

Он слушал меня так, будто я декламировал заповеди ветхого завета. Внимал, заглядывал буквально в рот, как если бы намеревался невооруженным глазом рассмотреть мой мозг через евстахиеву трубу.

– Разрази меня гром, – выдохнул он. – Ума не приложу, как тебе это удается. Надеюсь, эту ситуацию мы сегодня проясним.

– А что было в седьмом сейфе?

Нейрохирург лукаво улыбнулся.

– А сам как считаешь? Включи воображение.

– Гм, экранируемая выстилка сейфа изнутри? Молчащая материя? Или, может, ее там не было вообще?

– Молчащая материя? – расхохотался он. – Как это метафорично. Её там почти не было. Крайне низкое давление.

– И только? – разочаровался я. – Но почему же мне не удавалось разглядеть всю эту пустоту изнутри? Я мог охватить лишь снаружи. И то, она как будто выскальзывала из фокуса внимания. Как бы вам объяснить. Это сравнимо со слепым пятном в глазу. Догадываешься о его существовании, опираясь лишь на брешь в своем обзоре. Но конкретно указать его местоположение невозможно. Напоминает выбоину в пространстве, понимаете?

– Да, – пролепетал он, – да, понимаю! Я чувствую, мы близки к какому-то научному прорыву. Обязательно еще поэкспериментируем с разреженной средой.

Мы, наконец, зашли в лифт.

– В других сейфах была различающаяся температурой среда. А шестой был до краев заполнен водой.

– А вот это подлость, – вознегодовал я, – будь там хоть чуть-чуть немного воздуха, и я бы заметил границу.

– Значит, в основном ты ориентируешься по контрастам, – завершил мысль ученый, и мы подошли к охранникам у входа, – дайте нам его сумку.

Один из них, насупившись, полез рукой под стол и извлек оттуда мою сумку.

– Как я потом отсюда выйду? – косо посмотрев через плечо на угрюмых ребят, спросил я, когда мы двинули обратно.

– Не волнуйся, – утешил меня нейрохирург, – камеры уже давно записали твой голос и внесли его в базу данных системы аутентификации.

Но, тем не менее, его ответ был равносилен инъекции с высококонцентрированным разочарованием, которое моментально разнеслось по кровотоку, сделав меня слабым и унылым. Неужели этой девушке больше не суждено меня сопроводить?

Он завывающе зевнул.

– Ох, насыщенный денек сегодня. Честно говоря, уже голова трещит…

Лифт плавно поднимался, я чувствовал под ногами мельчайшие дребезжания механизмов, что своими объединенными усилиями плавно тянули нас вверх. Мой взгляд блуждал по разноцветной панели. Кнопки подземных этажей подсвечивались таинственно синим.

– Что у вас внизу?

Глава третьего уровня на секунду замялся.

– Центральный блок управления системой сверхпроводников, оборонная информационно-управляющая система… Экспериментальные наработки для термоядерного реактора… Ну, всякое в общем…

– Ясно.

Мы помолчали некоторое время.

– Все-таки странная ситуация обстоит с моим восприятием низкого давления, – обронил я. – Мне казалось, это новоприобретенное чувство не признает ограничений.

– Мир полон ограничений, и ни одно из них ты и не обходил, – возразил ученый. – Ты лишь получил инструмент, проливающий свет на то, что не затрагивается как ими, так и нашим, обывательским вниманием. Прямо сейчас, каждую миллисекунду, твою голову пронизывает поток из нескольких миллиардов нейтрино, а ты даже не почешешься. Всего лишь один жалкий процент от всего спектра электромагнитных волн доступен восприятию человеческого глаза. Миллионы химических реакций в твоем теле в этот самый момент позволяют слышать, анализировать и понимать все то, что я тебе говорю, посредством непрекращающегося высвобождения энергии молекулами во всех, даже самых захолустных участках твоего тела. Мы не будем пытаться противостоять ограничениям. Мы заставим их работать на нас.

– А как же телепортация, путешествия во времени? С их то списком ограничений… Все это никогда не выйдет за пределы нашего воображения?

– Увы, да, – явно не особо переживая по этому поводу, подтвердил он, – есть фундаментальные законы физики, которые не обойти. Такие как, к примеру, принцип Гейзенберга…

– Ну почему же, – возразил я, поняв, что сейчас самое время для коронного удара по его впечатлению, на случай, если он рассматривает мою кандидатуру на работу, – взять, к примеру, суждение, что ничто не способно превысить скорость света. А я все думал, что если представить ножницы, длина которых со световой год. Сведя лезвия, мы создадим движущуюся точку их пересечения, что существенно обгонит свет.

– Ножницы, что смыкаются быстрее света, – усмехнулся он. – Ну, во-первых, нет таких ножниц, которые бы своей исключительной прочностью смыкались ровно, а не волной. Даже не знаю, где ты найдешь такой металл или даже сплав, который не то что бы оставался ровным при движении, а хотя бы не рассыпался на множество частей. Лезвия, длинною в световой год, не смогут оставаться в виде полос, они сплотятся в чрезвычайно плотный шар с чудовищной гравитацией…

– Ну что же вы так буквально…

– А как иначе, если ты намерен превысить скорость света, с учетом действующих законов! – вскричал он. – Даже если и допустить, что лезвия не станут видоизменяться и даже не пойдут волной, в момент, когда захочешь их сомкнуть, ты попросту не найдешь такой силы, которая позволила бы тебе это сделать мгновенно. Но хорошо, – он выставил ладони, – допустим, тебе удалось все это реализовать. И точка пересечения лезвий в одну секунду преодолеет то, что свет осилит лишь за год. Но берешь ли ты в учет, что сама по себе точка не несет в себе никакой информации? А правило гласит – ни один материальный объект никогда не превысит скорость света. Любой объект несет в себе определенную информацию. Свет в том числе. Все то, что ее лишено, является условностью.

– Но как это нет информации. Мне это дает понять, что ножницы сомкнулись, я ведь наблюдаю весь процесс…

– Ты подменяешь принципы. Ты осознаешь этот процесс, поэтому считаешь его информацией, но, с точки зрения физики, это явление в себе её не несет. Ты так же можешь сейчас мыслями мгновенно оказаться на поверхности солнца, но это вовсе не будет означать триумфа в связи с обнаружением способа превзойти световой барьер или изобретению телепортации. Это мысленный эксперимент. А в мыслях возможно всё, там нет никаких ограничений. Для нас, людей, даже полное отсутствие информации – тоже информация, но уже об ее отсутствии, – он толкнул меня локтем в бок, – точно как и с седьмым сейфом.

– Эх, это все равно, что развеять мечты ребенка об Изумрудном городе. Удар по моей хрупкой, склонной к грезам психике, – раздосадованно выговорил я.

– Тебе ли унывать, – отмахнулся он с улыбкой, – сколько бы грез тебе я ни рассеял, помни, что ты сам по себе – материализовавшаяся мечта.

– Фанатов комиксов?

– Бери выше. Человечества.

* * *

– Итак, к каким выводам вы тут пришли, пока нас не было? Нашли, что необычного на снимках? – обратился к ученым нейрохирург сразу, как только мы зашли в зал с томографом.

– Да, – отозвался один из ассистентов. Рыжий долговязый парень с крючковатым носом и интеллигентно поджатыми губами. – Необычного – хоть отбавляй.

– Ну-ка, – тут же загорелся нейрохирург.

– Выявлены морфологические изменения тканей мозга, – отчеканил ассистент, – размеры теменной доли превышают среднестатистические показатели на довольно-таки ощутимый процент. Подобную картину я видел у жонглеров. Также наблюдается укрупнение гипоталамуса. Прецентральной извилины. В то же время справа от прецентральной извилины обнаружено небольшое новообразование, чью архитектонику нельзя отнести к атипичной. То есть это точно не опухоль. Похожее изменение также зафиксировано и в среднем мозге.

– Продолжай, – нетерпеливо потребовал нейрохирург.

– Никаких следов ушиба и цереброваскулярных патологий. Это заставляет усомниться в показаниях исследуемого.

– Так значит, ты не падал, – обратился он ко мне.

– Падал, – возразил я. – Если память не изменяет, я увидел изнанку миру как раз сразу после происшествия.

– Любопытно, – хрипло пробормотал нейрохирург и интенсивно помассировал свои веки.

– Особенно непонятным кажется то, что некоторые отделы мозга продолжали свою активность, вопреки противоречащим тому условиям, что окружали испытуемого в течение эксперимента. Я про зрение. По идее, зрительная кора должна была молчать, ведь он находился в темноте. Тем не менее, она работала вовсю, как если бы глаза были открыты. И это еще не все… Теменная доля так же была прямо-таки поглощена неким процессом, и даже двигательный центр задействован, что странно, ведь он даже не шевелился…

– А в чем заключена основная функция теменной доли? – изобразив заинтересованность, спросил я. Ее функцию я знал. Другое дело, что в таких организациях могут ценить сотрудников, что демонстрируют открытость к новым знаниям…

– В основном, пространственными вычислениями, регистрацией положения твоего тела относительно других объектов в поле зрения и тому подобное, – протараторил парень и продолжил, – но все же самое интересное здесь – так это то самое образование возле прецентральной извилины. Оно бесперебойно индуцирует электрический потенциал, который вместо того, чтобы устремиться вниз по пирамидной системе, рассеивается по всему мозгу. Просто как вспышка света. И эти вспышки беспрерывны, их частота составляет приблизительно около пятнадцати-двадцати в секунду.

Нейрохирург ужасно нахмурился, его глаза полезли из орбит. Сомкнув руки за спиной, он принялся бродить по залу от одной стены к другой, что-то при этом с ожесточением бормоча себе под нос. Я разглядывал анимации снимков моего мозга, пытаясь отыскать на них отделы, о которых только что шла речь.

– На фоне всего этого, работают многие отделы, – добавил парень, – как если бы он что-то безостановочно решал, вычислял и при этом двигался. Выполнял сложные координированные движения. Выраженный гамма-ритм на протяжении всей процедуры держится на отметке около восьмидесяти герц, но при этом не выявлено никаких признаков утомления, все показатели в норме.

– Но за каким чертом тут проявляет себя моторная кора?! – вскричал нейрохирург. – Почему потенциал рассеивается по всему мозгу, как волна?!

Ассистент молча развел руками. Телефон в его кармане завибрировал.

– А кто сказал, что будет легко? Прошу прощения, я должен отлучиться, – извинился он и, сосредоточенно уткнувшись в свой смартфон, поспешно ретировался.

– Это какое-то безумие, – простонал нейрохирург, – мы не можем зарегистрировать те сигналы, что ты улавливаешь, а значит, и о постижении твоего метода их интерпретации нам остается только мечтать. Чего уж говорить об этой странной активности в двигательном отделе.

– Ну, я надеюсь, способ вы найдете, – с неуверенностью приободрил его я и тут же снова ощутил сжимающую пустоту в желудке. – Вы не против, если…

– Давление! – перебил и напугал всех молодой ассистент, вихрем ворвавшийся в зал.

Все на него уставились с недоумением, у нейрохирурга брови поползли вверх.

– Атмосферное давление, – отдышавшись, повторил парень и вытянул вперед руку с зажатым в ней смартфоном, – случайно посмотрел и заметил разницу.

– В смысле? – подался вперед ученый.

– На моем смартфоне постоянно отображается локальная температура, время и атмосферное давление с процентом влажности. Когда я выходил позвонить, были совсем другие показатели.

– Естественно, они будут иные, ты же вышел в коридор!

– Были совсем другие показатели, – с нажимом повторил парень.

– Какие?

– Семьсот пятьдесят пять миллиметров ртутного столба.

– А потом?

– Оно упало до семисот пятидесяти.

– Ты действительно считаешь, что это то, чему сейчас стоит уделять внимание? – начал сердиться глава третьего уровня.

Вместо ответа ассистент подошел почти вплотную ко мне и начал выжидающе смотреть в телефон. К нему невольно двинулись все остальные, заглядывая через плечо. И сам я, решив откинуть всю свою невозмутимость, уставился на экран его телефона. Величина давления повысилась на два миллиметра. Еще один. Еще через мгновение там снова отображалось число семьсот пятьдесят пять.

Нейрохирург вырвал его телефон из рук и отбежал в угол комнаты, пристально вглядываясь в экран.

– Это невозможно, – пробормотал он спустя полминуты, – разрази меня гром, но это же просто невозможно.

Остальные начали пересматривать все показатели, полученные в ходе сегодняшних экспериментов. Вот это да. А я все удивлялся, что последние деньки моя болезненная метеочувствительность не давала о себе знать…

– Ума не приложу, как это происходит, – все продолжал ходить взад-вперед нейрохирург, – нам надо срочно провести еще парочку диагностик…

– Может, в другой раз? – вмешался один из членов исследовательской группы, с трудом подавив рвущийся наружу зевок, – у нас и так предостаточно материала для анализа вышло. Хотя бы с этим для начала разобраться.

– Да, – поддакнул я, – тем более я давно уже хочу перекусить, если вы не против.

– Что-то я тоже проголодался, – подхватил парень с телефоном. – Кто со мной в столовую? Обсудим это влияние на атмосферу за столом?

Все, кроме главы третьего уровня, одобрительно загомонили, всецело поддержав идею. Нейрохирург что-то пробурчал про молодежь и неверную расстановку приоритетов, но его уже никто не слушал. Я же пошел к своей сумке, предвкушая осуществить трапезу прямо здесь. Извлек контейнер, напичканный простой, но от души насыщенной нутриентами пищей. С нетерпением открыл, навострил нос, но запаха почему-то не учуял. Поворошив пластиковой вилкой содержимое контейнера, я выудил на поверхность курицу и пришел в ужас. Бледная, распадающаяся на волокна масса, напрочь лишенная аромата, мало походила на тот сочный ломоть куриной грудки, который я клал буквально несколько часов назад. Макароны же походили на клейстер, точно так же потерявший весь свой насыщенный вид. Раздосадованно захлопнув контейнер, я оглянулся на единственного человека, оставшегося здесь.

– А могу ли я отобедать в вашей организации?

– Да, – невнятно откликнулся нейрохирург, неохотно оторвавшись от экрана со снимками, – я пойду с тобой. Подожди.

Шагнув к раковине в углу, он начал яростно мыть руки. Зеркало над краном начало запотевать от поднявшегося пара, кожа ладоней жалобно поскрипывала. Губы главы третьего уровня кривились от болезненного удовлетворения.

* * *

Под столовой я подразумевал что угодно, но только не то место, куда мы в итоге пришли. Лучистая кухмистерская, отделанная под ренессанс, могла бы негативно сказаться даже на портмоне какого-нибудь одутловатого чиновника. Но уж точно не на его необъятном брюхе.

Архитектура выражалась в пурпурно-гедонистических тонах, потолок подпирали каннелированные колонны, пилястры и полусферические арки, а на облицованных стенах размещалась поросль диковинных растений. На потолке крепилась на цепи тяжелая, раскидистая люстра, а прямо под ней уже шумела за столом группа исследователей.

Сам же стол, широкий и прямоугольный, изваянный из мраморных пород, ломился от пищевого изобилия, что достигло критической отметки, немедленно требующей ее понижения. Мои глаза разбегались. Пальцы подрагивали, будто я уже впивался ими в плоть изнемогающего от собственной перенасыщенности соками поросенка. Зубы скрипели, как если бы я уже перемалывал ими подрумянившуюся корочку на ломтях мяса индейки, обмакнутую в голубиный паштет. А соляная кислота в желудке уже вовсю бурлила, нагнетая непреодолимой высоты волну, что обрушивалась на стенки его слизистой, оглушая лакомых рачков, ошпаренных кальмаров, мидий и остальную умело приготовленную морскую живность.

– Присоединяйся, – прочавкал тот самый парень, что обнаружил мое влияние на атмосферное давление.

Я подсел к нему рядом и тут же принялся поглощать деликатесы, буквально впитывать их через пальцы, не успевая поднести пищу ко рту.

– Ты явно не с этой планеты, – изумился он, глядя, как я сметаю все подряд подобно смерчу, портящему людям урожай, – видишь предметы насквозь, имеешь комфортабельное личное пространство. Еще и ешь, как спринтер.

– Я еще и ухом левым шевелить могу, – промычал я с набитым ртом.

– Неандерталец, – осклабился он, – что оказался в мире динозавров.

– Почему?

– Такой дикий. И такой превосходящий в эволюционном плане всех нас.

– Посмотрел бы я на твои манеры, когда желудочный сок буквально из ушей выплескивается, – возмутился я, с усилием проглотив большой ком пищи, – провиант, что взял с собой сегодня, испортился настолько, будто прошла неделя, не меньше. Магазины обнаглели в край. Вместо мяса – сплошной соевый текстурат.

– Текстурат используют для продажи уже приготовленного мяса, – возразил молодой ассистент, – быть может, тебе просто стоит тщательно промыть контейнер?

– Да причем здесь это! Моя еда не протухла. Она как будто бы… обесценилась что ли, в своем питательном составе. Выглядит никакой, но точно не протухшей.

Парень нахмурился.

– Покажешь потом, любопытно будет взять ее на анализ.

– Договорились, – пожал плечами я и закинул в рот очередной кусочек жареного лобстера в лимонном соусе.

– Как тебе наша кормежка? – обратился через стол ко мне нейрохирург.

– Умопомрачительная, – признал я, – но, честно говоря, я ожидал большего в плане вкуса.

Он вскинул свою кустистую бровь.

– Как курица, – пояснил я, – лобстер почти такой же на вкус. Нет, ваше меню выглядит божественно, но мне кажется, на привкус все блюда малоразличимы. Хотя, может, это из-за голода я неразборчив…

– Да вы только посмотрите, у нашего пришельца таки нашлось слабое место, – громко, с нотками притворного торжества, воскликнул нейрохирург, – бридость, обедненное чувство вкуса.

– Одно из самых бесполезных чувств, – отмахнулся я и вытер рот салфеткой.

– Подрастешь – переосмыслишь, – нравоучительно пронудел нейрохирург.

– Понятие «польза» каждый интерпретирует по-своему, – рассудил нас рыжий ассистент.

Закончив трапезу, я отложил столовые приборы и начал мять в руках салфетку. Сидящие о чем-то увлеченно спорили, казалось, все забыли о моем присутствии. Я решил прогуляться по залу, пока еще была подобная возможность. Кто знает, доведется ли мне здесь еще обедать. Стараясь не быть демонстративным, я встал из-за стола и побрел вдоль стен, сплошь увешанных картинами с абстракцией. Но их созерцание мне показалось занятием унылым, быстро выводящим из себя, взгляд не задерживался ни на одной из них. Я и раньше подозревал, что склонен относиться к прагматично мыслящему типу людей, нежели к эстетам.

Однако мое внимание привлекла скульптура, что возвышалась в центре зала, задавая своим видом завершающий штрих впечатлений, что преисполнили бы любого, кому только посчастливилось здесь быть. Я подошел ближе, вглядываясь в надпись на постаменте. Это был муляж, хотя казалось, будто высечена она была очень давно, так как инициалы скульптора якобы стерлись от растлевающего влияния времени. Фамилию я все же разобрал, поневоле помянув недобрым словом закон подлости – ведь её я уже, в отличие от имени, чуть поднапрягшись, успел вспомнить и без надписи.

– А-а… Роден, «Мыслитель», – вполголоса прочел я.

– Символизирует род нашей деятельности, – произнес кто-то за моей спиной.

Я оглянулся, запоздало узнав по голосу нейрохирурга. Он неотрывным, странным взглядом пожирал нахмуренное лицо скульптуры.

– Скажите, – обронил я, всмотревшись в две параллельные морщины на ее бронзовом лбу, – а чисто теоретически, я могу читать мысли?

– Нет, – уверенно произнес он, переведя взгляд на меня, – исключено.

– Но разве мысль не есть кучка одновременно задействованных нейронов, которые все же из материи. А материю, как вы помните, я ощущаю.

– И что с того? С гораздо большим успехом ты растолкуешь письмена племен майя. Недостаточно видеть буквы и знаки. Не понимая их значения, толку от того, что ты их видишь – ноль.

– Но язык ведь можно выучить…

– Можно, – согласился он, – но не этот. Даже если рассматривать нейронные разветвления как конфигурацию, как своеобразный трехмерный иероглиф, в очертаниях которого отражено слово или понятие, все равно не будет смысла вносить его в словарь языка…гм… мыслей.

– Почему же? – удивился я.

– Ты, видимо, забыл, что сегодня я тебе разъяснял про ассоциативное мышление. Мысль об одном и том же у всех разной формы. Она имеет свою индивидуальную архитектуру, которая ассоциируется у ее пользователя с чем-то своим. Воистину неповторимым. Так что, надежнее нашего мозга шифровальной машины, пожалуй, не сыскать… Куда там Энигме, хех…

– Значит, от Айсберга не стоит ждать технологий, что позволяли бы делиться с другим человеком своими мыслями?.. Ну или хотя бы картинками?

– Ну, вообще-то подобная технология существует уже испокон веков, называется речь, она же – единственный возможный дешифратор мыслей, – съехидничал глава третьего уровня.

– Вы же поняли, о чем речь, – пресно улыбнувшись, уперся я, – я про непосредственную передачу мыслей в первозданном виде. Посредством мысленных усилий.

– Сила мысли? – рассмеялся он. – Мысль не так уж и сильна, чтобы суметь преодолеть даже незначительные расстояния, находящиеся за пределами головы. Но даже если мы найдем прибор, способный отправлять твои образы в голове как письма, получится полная ересь.

– Почему же?

Его глаза медленно закатились.

– Ассоциации, – терпеливо напомнил он, – на чем базируется весь ход наших мыслей и образов, ты не забыл?

– Неужели у всех разные ассоциации с тем же яблоком?

– Способы опознания яблока могут у всех разниться. А именно на критериях опознания и строится весь образ. Образы в голове субъекта может распознать только сам субъект. Чтобы воссоздать в воображении полноценный внешний вид того же яблока, нужно задействовать множество энергетических ресурсов. Память формы, цвет, трехмерная структура. Но мозгу это ни к чему, ему проще взять всего несколько привычных опознавательных признаков яблока, по которым субъект сможет идентифицировать его без всяких проблем, но…

…как только он начнет присматриваться к деталям, то поймет, что этот образ можно назвать яблоком лишь в весьма обобщенном смысле. Добавив к нему характерную деталь, которой не доставало в этом образе, воображение тут же выместит другую деталь, что наименее приоритетна для полной идентификации целостной картины…

…а все потому что объем воображения, как и, собственно, емкость задействованной им оперативной памяти, имеет жестко ограниченный лимит. Но самое интересное то, что это и не важно… Ведь исчезновение этой исчезнувшей детали субъект совершенно не заметит! До тех пор, пока не вернется к ней вниманием, но и тогда деталь вернется вновь, вытолкнув уже другой признак. Это уловки воображения, которое смеется за спиной нашего м… внимания.

– Короче говоря, толку от чтения этих ассоциаций нет, – огорошено подытожил я. – Но все же… Я ведь вижу сам мозг, – мой взгляд уткнулся прямо в выпуклый лоб нейрохирурга. – Вижу, как в нем гуляют электрические потенциалы… Их ритм и интенсивность… Местоположение… Не значит ли это, что чужие мысли я могу как минимум предполагать?

– Не мысли, а настроение тогда уж, – вздохнул нейрохирург, – намерения. Психическое состояние. Но для этого надо быть сведущим в нейрофизиологии и вовсе не по учебникам. Такое в одной лишь теории не понять. Не знаю точно, в каком свете все это видишь ты, но лично мне пришлось не менее десятка тысяч снимков МРТ перелопатить, прежде чем научиться понимать различия между депрессией и эйфорией.

Но чисто гипотетически можно допустить, что располагая знаниями о «внутреннем» виде этих состояний, а также опираясь на предположительный портрет личности, ее мимики, идеомоторики, а также на то, что она при этом говорит, с учетом обстоятельств, в которых она, на данный момент, находится, в принципе, можно ее мысли, как ты говоришь, прочесть. Собственно, – он с улыбкой постучал по дужке своих очков, – наш гаджет преуспеет в этом даже больше, чем твои способности… Но даже с эмпатиорами мы видим только предположения о мыслях, но не сами мысли…

– А чем является наука, да и вообще все то, что наблюдаем, чувствуем? Чем, если не предположением?

– Тоже верно, – улыбнулся нейрохирург, – ты упрямый… А эта черта, я тебе так скажу, у наших сотрудников является наиболее востребованной…

Мое сердце радостно забилось, уловив подспудный смысл его слов. Глава третьего уровня явно пребывал в отличном расположении духа, потому что вдруг снял одну из самых маленьких картин со стены и почти насильно вручил мне.

– Для ясности ума, – пояснил он. – Смотри на нее перед сном, очищает голову от мыслей… Доказано.

Я поблагодарил и сунул рамку себе за ремень.

– Когда пойду…мм, не затруднит ли вас отправить со мной ту самую девушку, что сопровождала?

Нейрохирург внимательно посмотрел на меня поверх своих очков. Я старался держать свою мимику нейтральной. Он бесстыже расхохотался.

– Как пожелаешь… И да, прошу тебя… На первое время воздержаться от… эмм… демонстрации того, что ты умеешь… другим.

– Да мне и некому, – уклончиво пообещал я.