Сквозь кровь, сквозь огонь

2012 год

Некогда в одной стране, не столь уж отдаленной от нас, обитало дитя, которого не должно было быть. Потомок опозоренных воинов… Ангельская кровь текла в его жилах, но все его наследие, все права были отняты у него, пока он спал, ни о чем не подозревая, в материнском лоне. Дитя, приговоренное к смерти за грехи отцов, похищенное у закона, желавшего уничтожить его, и у семьи, понятия не имевшей, как сильно она будет нуждаться в нем и в его будущем потомстве – когда-нибудь, в один прекрасный день.

Некогда дитя это было потеряно – так, по крайней мере, говорят те, кому хватило глупости его потерять. Потому что потерять самого себя невозможно.

На самом деле дитя просто спряталось. И продолжало прятаться – а вслед за ним и его ребенок, и ребенок его ребенка, и так далее, много поколений подряд. Все они научились скрываться от тех, кто охотился за ними. Некоторые из охотников жаждали прощения, другие – мести, и так длилось до тех пор, пока скрытое неизбежно не сделалось явным. Потерянное дитя было найдено.

На этом все и кончилось.

* * *

Потом, позже, когда Джем Карстерс пытался вспомнить, как начинался этот конец, первым на память ему приходило ощущение: волосы Тессы, щекочущие лицо. Как он наклонялся, вдыхал ее запах… В тот день от нее веяло лавандой. Они были в Провансе, там вообще все пахло лавандой. Тесса была будто сама жизнь этой земли – дышать ею было все равно что дышать солнечным лугом, морем лиловых цветков, разлитой повсюду весной. Именно это Джем потом и вспоминал. Желание, чтобы время остановилось, заключив их двоих в этом идеальном мгновении… Он еще тогда удивился: вот, оказывается, как себя чувствуешь, когда полностью доволен жизнью и всем, что в ней есть.

Когда Тесса Грей возвращалась в то мгновение – последнее перед тем, как все началось, – она вспоминала вкус меда, которым Джем облил кусочек только что испеченного багета и сунул ей в рот. Мед прямо из улья, который стоял позади дома, был мучительно сладок. Пальцы становились липкими и, когда она касалась щеки Джема, прилипали и не желали отпускать. Она их за это не винила.

У памяти есть забавное свойство – она затуманивает повседневность. На самом деле Джем с Тессой все утро препирались из-за сыра (из козьего молока он был или из коровьего) и кто из них слопал весь кусок, так что теперь придется снова идти к молочнику. Разумеется, это были ленивые и полные любви препирательства, под стать дню, утонувшему в солнечном свете. Они засели в этом уединенном уголке французской провинции, чтобы провести стратегическое совещание на тему «Что делать с потерянным Эрондейлом». Этот Эрондейл, согласно только что полученной информации, был к тому же наследником обоих Дворов фейри, Благого и Неблагого сразу, а, следовательно, находился в куда большей опасности, чем только можно представить.

Дом, куда их пустил погостить Магнус Бейн, отлично подходил для того, чтобы строить планы. Потерянный Эрондейл… Та молодая особа ясно дала Джему понять, что не желает быть найденной, но он боялся, что она не понимает всю серьезность нависшей над ней опасности. Ее все-таки нужно найти, предупредить… И чем скорее, тем лучше.

Что и говорить, задача срочная, да только вот сделать хоть что-нибудь реальное почти невозможно, так что у них оставалось полно свободного времени, чтобы любоваться холмами, залитыми солнцем… и друг другом.

Тесса уже почти решила сдаться и признать, что Джем прав насчет происхождения сыра (хорошо, пусть будет козий), но не насчет того, как он исчез (это не я), когда между ними, словно падающая звезда, внезапно сверкнул огонек. Звезда, правда, не упала – она повисла в воздухе, разгораясь все ярче, ослепительно ярко, и обретая знакомые очертания. Тесса ахнула.

– Неужели…

– …цапля, – закончил Джем. – Да.

Многие годы назад Джем заколдовал подвеску в виде цапли и буквально всучил ее молодой женщине, в чьих жилах текла кровь Эрондейлов. Деве в беде, которая упорно отвергала всякую помощь.

С помощью этой подвески ты всегда сможешь найти меня, пообещал он, пользуясь безмолвной речью, которой тогда владел. Его в то время звали Братом Захарией; он носил балахон цвета пергамента и служил Безмолвному Братству, но поиски потерянного Эрондейла не имели ни малейшего отношения к Ордену. Обещание все еще связывало его, и будет связывать всегда. Я верю, что ты позовешь меня на помощь, если будешь нуждаться в ней. А ты верь, что я отвечу на зов.

Женщина, получившая от него этот дар, была из Эрондейлов – последняя наследница потерянного Эрондейла, – и появление серебряной цапли означало, что теперь, много лет спустя, она нуждается в помощи.

Джем и Тесса смотрели, как птица рисует в воздухе огненные буквы.

Когда-то я отвернулась от тебя, но теперь прошу помощи. Я думала, что справлюсь сама, но Всадники уже близко. Если не спасешь меня, спаси хотя бы моего мальчика. Я надеялась, что смогу купить ему жизнь ценой своих страданий; что если я брошу его, он будет в безопасности. Увы, я просчиталась. Пожалуйста, приди, молю тебя. Спаси меня. Спаси мое дитя.

Розмари Эрондейл

Свет мигнул и погас. Джема и Тессы уже не было за столом. За те полтора века, что они друг друга знали, изменилось многое, но одно осталось неизменным: если Эрондейл зовет на помощь, они отвечают на зов.

* * *

С уличным движением в Лос-Анджелесе было совсем не так плохо, как им рассказывали. Все было гораздо, гораздо хуже. Шесть полос, и все стоят намертво. Тесса по дюйму продвигалась вперед, перестраиваясь, едва появлялся просвет, с одной полосы на другую. Джем уже был готов из кожи вон выпрыгнуть. Из Франции в Лос-Анджелес они переместились через портал, вынырнув за полгорода от источника сигнала. Магнус Бейн поднял сеть своих союзников на Западном побережье и обеспечил их транспортом на оставшуюся часть пути. Бирюзовый «корвет» с откидным верхом не слишком соответствовал статусу «инкогнито», но хотя бы мог доставить их из района «Эхо-Парк» к дому Розмари Эрондейл на Голливудских холмах. Ехать было минут пять. Но прошел уже, кажется, год.

Когда-то я отвернулась от тебя, но теперь прошу помощи.

Эти слова до сих пор звучали в голове Джема. Десятки лет он искал потерянного Эрондейла и, наконец, нашел, чтобы снова потерять. Она отвергла его помощь, но он успел дать ей обещание – прийти, когда позовут. Спасти, когда будет нужно.

Я думала, что справлюсь сама…

Джем Карстерс всегда придет на зов Эрондейла. И никогда не перестанет платить долг любви.

Она призвала его ожерельем, он сделает все возможное, чтобы сдержать слово, но…

Пожалуйста, приди, молю тебя. Спаси меня.

На кону стояла не одна жизнь.

Спаси мое дитя.

Что, если уже слишком поздно?

Тесса накрыла его ладонь своей.

– Ты не виноват, – тихо сказала она.

Ну, конечно, она знала, о чем он думает. Она всегда знала.

– Я нашел ее, а потом дал уйти.

То утро на мосту в Париже до сих пор так и стояло у него перед глазами: он умолял Розмари Эрондейл принять его защиту. Он умолял о доверии, но она не удостоила его им.

– Вовсе нет, – настойчиво сказала Тесса. – Она сделала свой выбор.

– Как это по-эрондейлски, – кисло пробормотал он.

– Ты дал ей понять, что всегда будешь рядом, если понадобишься, и вот теперь, когда это случилось…

– Я еле тащусь за пять миль от ее дома, и совершенно бесполезен.

– Так, с меня хватит, – сказала Тесса, и, рывком вывернув на обочину, понеслась мимо забитых машинами переулков, юркнула в первый же открывшийся съезд, но и там не сбросила скорость, а помчалась дальше по улицам, то и дело перескакивая с проезжей части на тротуар. Вскоре перед ними открылась дорога к холмам, но тут же сузилась до одной полосы и стала виться серпантином – с поворотами на сто восемьдесят градусов и гостеприимным обрывом с одной стороны. По этой дороге Тесса промчалась на той же скорости.

– Я, конечно, понимаю, рефлексы у тебя сверхчеловеческие, но…

– Доверься мне.

– Доверяюсь. Полностью.

О том, что у него есть еще один повод чувствовать вину, он ей не сказал. Дело было не только в том, что много лет назад он позволил Розмари уйти… но и в том, что он сделал для нее с тех пор. Почти ничего – так ему вдруг показалось. Когда-то он сбросил обличье Брата Захарии и, потратив немало сил, вновь стал Джемом Карстерсом, вернулся к Тессе Грей, второй половинке его души, его сердца, его собственного «я» – и позволил себе быть счастливым. Они посещали Сумеречные базары по всему миру, следили издалека за Розмари, находили способы как-то помогать ей на расстоянии. Они и на местный Лос-Анджелесский базар наведывались, но ни следа ее не нашли. Что если, невзирая на самые благие намерения, Джем что-то упустил? Какую-то возможность отыскать и спасти ее, пока не стало слишком поздно? Что если, увлекшись своим счастьем с Тессой, он обрек Розмари на муки?

Машина с визгом затормозила перед маленьким бунгало в латиноамериканском стиле. Дворик сверкал яркими красками: здесь цвели мимулюс, калифорнийский шалфей, сферальцея, джакаранда… Почетный караул подсолнухов выстроился вдоль дорожки к входной двери, приветливо кивая головками на ветру.

– Как в сказке, – восхитилась Тесса.

Небо было нереально синее и усеяно облачками, сделанными словно из сахарной ваты. Из-за гор на горизонте могло показаться, что они сейчас где-нибудь в Альпах, а не в американском мегаполисе.

– Тут так мирно, – добавила она. – Словно ничего плохого никогда не случится…

Вдруг раздался пронзительный крик.

Джем плечом вынес входную дверь, и выхватил меч, готовый встретить любую опасность. Тесса не отставала от него, и руки ее уже искрились яростным светом. Внутри все было как в кошмаре.

Розмари неподвижно лежала в луже крови. Над ней навис огромный фейри в бронзовых доспехах, с занесенным над головой длинным мечом. Острие было нацелено в сердце Розмари.

Во многих отношениях Джем Карстерс давно уже не был Сумеречным охотником… – но в самых важных из них он останется им навсегда.

Превратившись в смертоносный вихрь, он метнулся вперед. Меч мелькнул серебряной полосой и обрушился на фейри со всей праведной мощью Охотничьего гнева. И не оставил на нем ни малейшего следа. Тесса подняла руки и послала на врага слепящую белую стену энергии – он поглотил ее, не моргнув и глазом, небрежно, одной рукой, схватил Тессу и швырнул через всю комнату. Она ударилась о стену так, что Джем сам почувствовал боль. Он кинулся наперерез, толкнул фейри, развернулся, поднял меч и вонзил его сверху вниз – удар должен был стать смертельным. Любой обычный фейри, да и вообще любой обитатель Нижнего мира был бы повержен на месте, но этот лишь расхохотался, бросил Джема на пол и придавил могучей стопой. Одним ударом он пронзил Розмари насквозь, а затем отступил, позволив Джему, наконец, броситься к ней на помощь – теперь, когда было слишком поздно.

Джем разорвал на себе рубашку, скомкал, прижал к ране в попытке удержать жизнь, покидающую тело, но и для этого было уже поздно.

– Между нами с тобой нет раздора, Охотник, – произнес фейри и пронзительно свистнул.

Огромный бронзовый жеребец пробил стену с окнами и ворвался внутрь, осыпаемый градом битого стекла. Фейри прыгнул в седло.

– Советую и впредь не вставать у меня на пути! – крикнул он на прощание.

Конь попятился, поднялся на дыбы и взвился в воздух. В следующее мгновение они оба исчезли.

Лицо Розмари покрывала смертная бледность, глаза были закрыты. Она еще дышала, но дыхание было очень слабым. Джем зажимал рану, заставляя Розмари держаться за жизнь. Тесса упала рядом на колени.

– Ты ранена? – спросил он ее, и воздух со свистом вырвался сквозь стиснутые зубы. Его сердце рвалось в клочья.

– Я в порядке. Розмари…

Тесса схватила ее за руки и зажмурилась, пытаясь сосредоточиться, призывая целительные силы. Мучительное усилие отразилось на ее лице. Наконец она повернулась к Джему, ее глаза были пусты. Он знал, что услышит еще до того, как она раскрыла рот.

– Рана смертельная. Ничего нельзя сделать.

Во время одной из войн, которые вели люди, Тесса была медсестрой. Уж она-то могла узнать смертельную рану. Да и Джем за все свои Безмолвные годы видел достаточно Охотников, помочь которым было нельзя. Более чем достаточно, особенно во время Темной войны. Он тоже знал смерть в лицо и мог разглядеть ее под любой маской.

Внезапно Розмари открыла глаза. Губы ее разомкнулись, словно она пыталась заговорить, но из них вырвалось лишь хриплое дыхание.

Оставался еще один Эрондейл, которого они могли спасти.

– Твой ребенок, – сказал Джем. – Твой сын. Где он?

Розмари покачала головой, и даже это небольшое усилие причиняло ей боль.

– Пожалуйста, – прошептала она. Вокруг было так много крови, повсюду кровь, и с ней утекала ее жизнь… – Пожалуйста, защитите моего сына.

– Только скажи, где его найти! – сказал Джем. – Клянусь жизнью, я буду защищать его!

Но принять его клятву было уже некому. Слабое дыхание прервалось, тело замерло.

Розмари не стало.

* * *

– Мы найдем его, – сказала Тесса. – Найдем, прежде чем кто-нибудь успеет причинить ему вред. Мы сделаем это.

Джем так и сидел у тела Розмари. Он держал ее остывающую руку, словно не мог заставить себя отпустить ее. Тесса знала, о чем он думает, и это было очень больно. В этом счастье и наказание любить кого-то так, как она любила Джема, чувствовать то же, что он. Его вина, сожаления, бессилие и гнев сейчас пожирали их обоих.

Конечно, вину и гнев чувствовал не только Джем. Тесса разделяла его ярость. Любой Эрондейл был частью Уилла, и, значит, ее частью. Это и есть семья. Слишком много на ее веку было холодеющих тел Эрондейлов, возле которых она преклоняла колени. Она не сможет, просто не справится с еще одной бессмысленной смертью.

Они найдут сына Розмари. Они будут защищать его. Сделают так, чтобы эта гибель оказалась не напрасной – чего бы им это ни стоило.

– Дело даже не в том, что она погибла, – тихо сказал Джем, понурив голову (волосы упали ему на глаза, но Тесса прекрасно знала все выражения его лица; слишком много часов она провела, глядя на него, не веря, что он действительно здесь, вернулся к жизни. И к ней). – Дело в том, что она умерла в одиночестве.

– Она не была одна. И сейчас не одна.

Не в первый раз они с Джемом провожали Эрондейла в вечность. Некогда, давным-давно, она сидела по одну сторону от Уилла, а Джем – по другую. Оба хотели удержать его и оба тщетно собирались с силами, чтобы позволить ему уйти. Джем тогда был Братом Захарией – так, по крайней мере, думал мир: лицо в рунах, зашитые глаза, холодная кожа, закрытое сердце. А она видела своего Джема. И до сих пор ей казалось чудом, что он открывает глаза и смотрит на нее.

– Ты так думаешь?

Джем очень осторожно расстегнул длинную серебряную цепочку на шее Розмари: подвеска с цаплей начала медленно вращаться, поблескивая в лучах вечернего солнца.

– Я думал, этого будет достаточно – так она сможет позвать меня, если ей понадобится помощь. Но я же знал, что фейри представляют постоянную угрозу для нее. Однако недооценил их!

– Я узнала этого фейри, Джем, – возразила Тесса. – Бронза, узоры на его доспехах, морской орнамент – это был Фаль из всадников Маннана.

Она изучала историю Всадников в Спиральном Лабиринте, когда пыталась лучше узнать мир фейри. Они были очень старыми существами – даже древними, наследием эры богов и чудовищ. Они исполняли волю Неблагого Короля. Не какие-нибудь обычные фейри – гораздо более могущественные, созданные из чистой, неистовой магии. И самое ужасное, что они умели лгать.

– Джем, ангельские клинки не берут Всадников Маннана. Это прирожденные убийцы, ходячий смертный приговор. Если он ее нашел, никакая сила на земле уже не могла его остановить.

– На что же тогда надеяться ребенку?

– Надежде всегда есть место.

Тесса очень мягко разжала его пальцы, сжимавшие мертвую руку Розмари.

– Мы первыми найдем мальчика. А потом сделаем так, чтобы фейри не нашли его никогда.

– По крайней мере, пока мы не будем готовы их встретить, – в его голосе снова зазвучала сталь.

Кое-кто считал Джема слабым, потому что он был добрым, нежным, щедрым и способным беззаветно любить. Кое-кто искренне считал, что он не способен на жестокость и месть, а значит можно безнаказанно обижать его самого и тех, кого он любит, – все равно Джем никогда не даст сдачи.

Те, кто думал так, очень ошибались.

Тем, кто рассчитывал на это, придется горько пожалеть.

* * *

Тесса крепко сжала цаплю, клюв вонзился в ее нежную ладонь. Она почувствовала сущность Розмари, тихо кипящую в серебре, и потянулась к ней разумом, открывшись всему, что эта женщина смогла оставить после себя. Превращаться в кого-то другого стало ее второй натурой. Обычно достаточно было закрыть глаза и нырнуть.

На сей раз все оказалось по-другому. Что-то было… не то чтобы неправильно, но как-то липко. Словно ей пришлось с силой оторваться от своей физической оболочки и втиснуться в чужую. Трансформация прошла тяжело, почти болезненно, совсем как в те первые дни в Лондоне, когда ее кости и мышцы рвались и мялись, принимая чужую форму, и плоть бунтовала против разума, пока тот вел бой, защищая рубежи вменяемости от захватнических армий иного. Тесса заставила себя сохранять спокойствие и сосредоточенность, вспомнила, что воплощаться в умершего всегда труднее. Она словно бы съеживалась, становилась меньше, увядала; ее крепкие руки и ноги превращались в хрупкие кости Розмари, ужас последних мгновений этого тела затоплял душу. Вспышка эльфийского меча, жаркое дыхание Всадника… Немыслимая боль, боль, боль, когда клинок ударил раз, другой, третий, и, наконец, нанес последний, смертельный удар. Ужас, отчаяние, а под ними – полная ярости неистовая любовь к мальчику, который должен, должен, должен выжить где-то там…

– Тесса!

Джем рядом, его руки у нее на плечах, его твердый и добрый взгляд, его любовь – якорь, который не даст ей сорваться, уплыть. Джем всегда возвращал ее домой, к самой себе.

– Тесса, ты кричала.

Она вздохнула, сосредоточилась. Она была и Розмари, и Тессой, она была самой Переменой, возможностью трансформации, неотвратимостью потока… а потом все милосердно закончилось.

– Я в порядке. Все хорошо.

Даже сейчас, после ста лет Перемен, было так странно слышать себя, говорящую голосом другой женщины, видеть чужое тело и понимать, что оно твое.

– Ты узнала, где он? Где мальчик?

Мой мальчик. Тесса слышала удивление в голосе Розмари, неукротимое удивление, что, оказывается, можно любить вот так… Они его не получат. Я этого не допущу.

Еще был страх, но в основном все-таки гнев. Тесса поняла, что «они» – это не фейри. Они – это Сумеречные охотники. Этот секрет она, пожалуй, оставит пока для себя. Джему незачем знать, что Розмари умерла, как жила: убежденная, что Охотники – враги.

– Дай мне погрузиться глубже, – сказала она. – Знание о нем годами было похоронено в глубине ее души, но оно все еще там, я его чувствую.

Сущность Розмари сражалась сама с собой. Все ее мысли занимал сын, свирепое стремление его защитить. Но в то же время все эти годы она изо всех сил старалась его забыть, изгнать из разума любые мысли о нем – ради его же безопасности.

– Она знала, что величайшая опасность в его жизни – она сама, – прошептала Тесса, с ужасом понимая, какую жертву принесла эта женщина. – Знала, что единственный способ сохранить ему жизнь, это вычеркнуть его из своей.

Она снова погрузилась в чужую память – отодвинув Тессу и целиком отдавшись Розмари, – и сосредоточилась на мальчике, на самых сильных воспоминаниях о нем и о том, что с ним стало, позволила им захватить себя.

Она вспомнила…

– Я не понимаю, – говорит муж, но отчаяние у него в глазах, мертвая хватка рук, как будто он знает, что случится, едва он их отпустит, – все говорит об обратном.

О том, что на самом деле он все понимает. Что это конец, что безопасность их сына сейчас важнее всего. Важнее даже них самих, хотя это их «вместе» Розмари раньше считала самым важным в своей жизни.

До того, как она стала матерью, все было по-другому.

Кристофер здесь. Он и похож на мать, и не похож. И на отца тоже. Их любовь воплотилась в жизнь, их сердца переплелись и породили на свет это тело, это дыхание, эти ангельские щечки и золотые кудри – и носик, чтобы его целовать, и лобик, чтобы гладить, и идеальное тельце, которое никогда не знало ни боли, ни страха – пусть никогда и не узнает. Никогда. Не должно!

– Сейчас дело в нем. Остальное неважно.

– Но мы ведь и так очень осторожны…

Целый год они заставляли себя жить врозь. В маленькой квартирке, в нескольких кварталах от залитой огнями главной улицы Лас-Вегаса – ее сын и ее муж, который сейчас называет себя Элвисом, а раньше был Бартоном, а еще раньше Гилбертом, Престоном, Джеком и Джонатаном, который менял не только имена, но и лицо – снова и снова, и снова, и все это ради нее. И в другой квартирке, еще меньше размером и куда более одинокой, на убогом пустыре сразу за аэропортом – Розмари, с каждым вдохом втягивающая полные легкие пустоты, их отсутствия. Она охотилась за ними, украдкой следила за Кристофером на детской площадке, в зоопарке, в бассейне… никогда не позволяя ему себя увидеть. Ее сын вырастет, не зная мать в лицо.

Каждый месяц она позволяет себе одну встречу с мужем – час поцелуев украдкой и подробностей детства, которое проходит без нее, но даже это эгоистично, теперь-то она понимает. Мало того, что Сумеречные охотники смогли подобраться так близко, теперь еще и фейри выследили ее. Она обвешала квартирку защитами, установила магическую сигнализацию, но знала, что их разведчики уже побывали там. Ее местонахождение раскрыто… Она знает, что случится, если ее найдут. Если его найдут.

– Вам нужно спрятаться еще глубже, – говорит она мужу. – Придется снова изменить личность, на этот раз так, чтобы даже я не знала. Если они найдут меня… нельзя, чтобы я вывела их на вас.

Он качает головой, говорит нет, нельзя, невозможно, он не может растить Кристофера один, не может отпустить ее, зная, что они никогда больше не увидятся, не может оставить в такой опасности одну, без него, не хочет, не станет, нет…

– У меня есть цапля, – напоминает она ему. – Есть способ позвать на помощь, если она действительно понадобится.

– Ты сможешь позвать – но не меня! – говорит он.

Он ненавидит эту подвеску, всегда ненавидел, даже до того, как ее запятнали Охотничьи чары. Он даже продать ее пытался, не сказав ей ни слова, потому что знал: проклятое наследие принесет одни только муки. Она простила его. Она всегда прощала.

– Что если тебе буду нужен я?

Она знает, что сама идея обратиться за помощью к другому, к незнакомцу, ему ненавистна. Он не понимает, что причина, заставляющая ее действовать именно так, очень проста – жизнь незнакомца для нее ничего не значит. Она весь мир готова спалить, лишь бы Джек и Кристофер оставались в безопасности!

– Больше всего мне нужно, чтобы он был жив.

Весь мир считает Джека (под этим именем она знала его, когда влюбилась в него, и до сих пор так о нем и думает) жуликом. Подлым, продажным, не заслуживающим доверия, неспособным любить. Но Розмари знает… Большинство людей транжирят привязанность и заботу, разбрасываются ими без оглядки, а Джонатан во всем мире любил только двоих: жену и сына.

Она даже иногда жалела, что в этот список он не включил себя самого. Она бы меньше беспокоилась за него, если бы знала, что он сам хоть немного беспокоится о себе.

– Хорошо, но что если мы победим? – спрашивает он.

– О чем ты говоришь?

– Предположим, ты победишь фейри и убедишь Сумеречных охотников, что не нужна им. Что если все наконец перестанут искать вас с Кристофером, и мы сможем опять быть вместе? Как ты нас найдешь?

Она тогда расхохоталась сквозь слезы отчаяния. Ему всегда удавалось рассмешить ее. Правда, на сей раз он не понял, над чем она смеется.

– Такого никогда не будет, – мягко сказала она. – Даже надеяться не стоит.

– Тогда пойдем в Конклав, все втроем! Отдадим себя на их милость, попросим защиты. Ты же знаешь, они ее тебе предоставят!

Ее смех мгновенно смолк. Сумеречные охотники не знают ни жалости, ни милосердия – кому это знать, как не ей? Она сжала руки так, что стало больно. Все-таки она была очень сильной.

– Никогда, – сказала она. – Никогда не забывай, что Охотники представляют для Кристофера такую же угрозу, как и все остальные. Никогда не забывай, что они собирались сделать с одним из моих предков – а ведь он был их собратом! Они не получат Кристофера! Обещай мне!

– Обещаю. Но только если ты тоже поклянешься.

По-другому никак. Он не сделает того, о чем она просит, не исчезнет навек, если между ними не останется хотя бы одной ниточки. Одной искры надежды.

– То место, где ты впервые сказала мне, кто ты на самом деле, – говорит он. – То место, где ты доверилась мне. Если тебе понадобится помощь, ты отправишься туда. И помощь тебя найдет. Я тебя найду.

– Это слишком опасно…

– Ты не будешь знать, где мы. Тебе не нужно будет самой нас искать. Обещаю, я никогда не стану искать тебя, и Кристофер будет в безопасности. Но ты, Розмари… – его голос словно вцепляется в ее имя, как будто знает, что нескоро сможет произнести его снова. – Если я буду нужен тебе… Я тебя найду.

Прощаться они не стали. Какие между ними могут быть прощания? Только поцелуй, который длится вечность. Только закрытая дверь, молчание, пустота. Розмари опускается на пол, обхватывает колени, молится богу, в которого не верит, чтобы ей хватило сил никогда больше не дать себя найти.

– Я знаю, как его отыскать, – выдохнула Тесса, выдернув себя из Перемены.

Это тоже оказалось тяжелее, чем должно было быть: что-то незнакомое пыталось удержать форму Розмари. На самом деле не такое уж и незнакомое… Что-то щекотало в мозгу, какое-то воспоминание ускользало, не позволяя себя схватить. Она потянулась к нему, почти поймала, но оно вырвалось и пропало.

* * *

Невозможно побывать в Лос-Анджелесе и не навестить Эмму Карстерс. Но Джем напомнил себе, что тем самым может привести смертельную опасность прямо к ее порогу, а этого Эмме и без него хватало. Иногда она напоминала Джему его самого: оба сироты, обоих приютил Институт, а потом отдал в приемную семью; оба всегда вынашивали тайные планы снова исчезнуть. Оба обрели спасение в парабатае… Джем надеялся, что Джулиан смог стать для Эммы тем же, чем для него всегда был Уилл – не просто партнером, а убежищем, домом. Но никто на свете, даже парабатай, не может вернуть утраченное. Даже сейчас в сердце Джема зияла дыра, саднила рана – на том самом месте, откуда когда-то вырвали его родителей. Этой потери не возместить. Так было, когда он потерял Уилла. Так будет, если он когда-нибудь потеряет Тессу.

Утрата – неизбежное следствие любви; боль – неизбежная расплата за радость. Каждому рано или поздно придется выучить этот урок. Возможно, это и называется взрослением. Думая об Эмме, он жалел, что ее детство не продлилось хоть немного дольше. И о том, что не был рядом, когда оно кончилось, тоже жалел. Но ему всегда приходилось укрощать желание стать частью ее жизни холодным подсчетом последствий. Когда он был Безмолвным Братом, то искушал Эмму тем, чего у нее не было, – ее единственной оставшейся семьей, которая, тем не менее, семьей ей быть не могла. Теперь, став Джемом Карстерсом, он бы с радостью взял ее под опеку, да вот только Охотником он уже не был, и если бы Эмма его выбрала, ей пришлось бы отказаться от целого мира. Закон был суров, и слишком часто его синонимом становилось «одиночество».

Скоро, продолжал он убеждать себя. Скоро, когда они с Тессой вернут себе положение. Когда он поможет ей отыскать потерянного Эрондейла, эту частицу Уилла, которой мир Уилла лишился. Скоро, когда опасность минует.

Иногда ему казалось, что это очень непрочные оправдания. Он жил уже почти две сотни лет то в одном, то в другом обличье, и кому как не ему было знать: опасность никогда не обходит стороной. Просто иногда медлит, да и то если очень повезет.

– Ты уверена, что это то самое место?

Тесса снова превратилась в Розмари, и он едва мог заставить себя смотреть на нее. Иногда Джем скучал по холодной отстраненности, которой облекало его (пусть и против воли) Безмолвное Братство: никакие, даже самые бурные чувства не могли достучаться до каменного сердца. Жить без чувств все-таки гораздо проще. Правда, это не жизнь, он и сам об этом знал, но так определенно было проще.

– К несчастью, это именно то место.

В каждом большом городе есть Сумеречный базар, и все они в некотором роде – один и тот же Базар, ветви одного дерева. Разумеется, это не помешало каждому Базару приобрести местный колорит. Особенностями Лос-Анджелесского Базара, насколько Джем мог судить, были: загар, здоровый образ жизни и одержимость машинами. Базар находился в фешенебельном уголке Пасадены, и здесь все сияло, в том числе и его обитатели. Вампиры щеголяли выбеленными клыками, фейри-бодибилдеры – мускулатурой, отливавшей золотом на каждой впечатляющей выпуклости; ведьмы с неоново-яркими волосами торговали самопишущимися сценариями, а ифриты – посверкивающими звездными картами, которые, как оказалось при ближайшем рассмотрении, не имели никакого отношения к астрономии: это были регулярно обновляющиеся карты Лос-Анджелеса, на которых крошечными фотографиями Магнуса Бейна были отмечены места, где колдун, пользующийся славой хулигана, учинил какое-нибудь непотребство (Тесса купила три таких).

Они торопливо пробирались сквозь толпу. Джем втайне радовался, что не нужно больше носить одежды Безмолвного Брата – неизменный отличительный знак. На Базаре всегда царила тревожная, как на границе, атмосфера – возникало четкое ощущение, что правила здесь соблюдаются, только пока их есть кому соблюдать. Фейри открыто резвились с чародеями из Нижнего мира; колдуны вели с обычными людьми дела, которых вообще-то не должны были вести. Понятное дело, Сумеречных охотников тут не жаловали.

Их цель находилась за пределами этого веселого хаоса. Между Базаром и Тенями стояли развалины без окон и вывески. Ничто в их облике не предполагало, что это не просто руины, и уж точно не намекало, что это злачный нижнемирский бар, настоящий «дом вдали от дома» для искателей приключений, для кого даже Сумеречный базар был… недостаточно сумрачным. Джем ни за что не пустил бы сюда Тессу, и уж тем более в облике той, кого Неблагой Двор велел уничтожить. Но с тех самых пор, как они с Тессой познакомились, она никогда ни у кого не спрашивала разрешения.

Она рассказала, что Розмари с мужем заключили договор: если он ей когда-нибудь понадобится, она придет сюда, даст о себе знать, и он появится. Средняя часть плана была, пожалуй, слишком расплывчата, но выхода все равно не было – только вход, как весело сказала Тесса, а потом поцеловала его. Даже в чужом теле, даже чужими губами – это все равно был ее поцелуй.

Они вошли. Тесса первой, Джем – через несколько минут. Они решили, что разумнее сделать это порознь. Бар был не слишком похож на бар. Внутри он оказался такой же развалиной, как снаружи. Крупный вервольф-вышибала на входе потянул носом, буркнул что-то вроде «веди себя прилично», и махнул в сторону стойки. На осыпающихся стенах остались следы пожара, пол был залит пивом и, судя по запаху, ихором. Джем исподтишка просканировал остальных посетителей на предмет возможной опасности: фейри в бикини (танцует сама с собой, несмотря на тишину, отчаянно шатаясь на каблуках высотой с небоскреб), одна штука. Вервольф в потрепанном шелковом плаще (лежит мордой в стол, и, судя по запаху, уже не первый день), один. Джем смотрел на него достаточно долго, чтобы убедиться, что тот еще дышит, потом сел к стойке. Бармен, немолодой лысеющий вампир, выглядевший так, словно прятался от солнца еще задолго до обращения, смерил Джема долгим взглядом, но выпить налил. Стакан оказался грязным, а содержимое – мутно-зеленым. То, что в нем плавало, вполне возможно, когда-то было живым. Джем решил, что трезвость способствует если не долголетию, то хотя бы сохранению жизни.

Через три табурета от него сидела Тесса, сгорбившись над стаканом. Джем сделал вид, что не заметил ее.

Тут между ними втерлась фейри. Ее раздвоенный хвост обмахнул край стакана Джема.

– Что такой парень как ты… и так далее?

– Прости, что?..

– Ну, высокий, темноволосый, симпатичный… – Она бросила взгляд на гостя в углу, храпевшего так, что под ним дрожал стол, и продолжила: – А главное, вертикальный. Ты не похож на тех, кто обычно тут тусуется.

– Ну, знаешь, что говорят про книжки и обложки…

– Стало быть, ты не так одинок, как выглядишь?

Тесса, притворяясь, что не смотрит, попыталась скрыть улыбку. Только тут до Джема дошло, что с ним флиртуют.

– Я, знаешь ли, могла бы тебе с этим помочь, – намекнула фейри.

– Вообще-то я пришел посидеть в одиночестве, – сказал Джем как можно вежливее.

Хвост оставил в покое стакан и занялся его рукой, играя с пальцами. Джем отдернул руку.

– И, кстати, я женат.

– Жаль. – Фейри наклонилась близко, так близко, что губы коснулись уха. – Ну, еще увидимся, нефилимчик.

Она вышла из бара. Джем наконец-то смог сосредоточиться на разговоре, который Тесса завела с барменом.

– Я тебя знаю? – спрашивал тот.

Джем напрягся.

– Понятия не имею. А должен? – отвечала Тесса.

– Выглядишь вроде знакомо. Смахиваешь на девчонку, которая когда-то тут постоянно торчала со своим парнем. Упаси боже был мальчишка, да только она об этом и знать не хотела. По уши втрескалась, как только дети умеют.

Краем глаза Джем заметил легкую улыбку на губах Тессы.

– Ну, для «втрескаться по уши» любой возраст подходит.

Бармен одобрительно на нее посмотрел.

– Как скажешь. Только это не про ту девчонку сказано. Ненадежная она выросла, а может и вовсе чокнутая. Бросила его с ребенком, так я слышал.

– Жуть какая, – сухо заметила Тесса. – А что мистер Упаси-боже?

– Может, вовсе и не упаси. Верный оказался, до сих пор приходит сюда, даже столько лет спустя. Из тех, на кого можно положиться, если нужно, если ты меня понимаешь.

– И как же его найти его, если понадобится? – спросила Тесса, стараясь говорить как можно небрежнее.

Бармен прочистил горло и принялся рассеянно возить тряпкой по стойке.

– Да вот говорили мне, если женщина правильная, она будет точно знать, как его найти, – проворчал он, не глядя на Тессу. – Потому как он почти та же птица, что был, только чуть больше хапуга, чем раньше.

Он сказал это с особым выражением, и по лицу Тессы Джем догадался, что она его поняла. Сердце у него в груди подпрыгнуло.

Тесса тоже вскочила и бросила на стойку несколько долларов.

– Спасибо.

– Для девушки краше, чем роза, – что угодно. Ну, удачи…

В следующий миг в его лоб вонзился кинжал. Бармен испустил дух, не успев упасть на пол. Джем и Тесса стремительно обернулись. Фаль, Всадник Маннана верхом на бронзовом коне въезжал в двери, как гром и молния, стремительно надвигаясь на них, и его меч уже падал, и тело Джема отреагировало, не дожидаясь, пока подключится разум, превращая каждое мгновение тренировок Сумеречного охотника в вихрь прыжка-удара-битвы – и все это меньше, чем за секунду, и все это – напрасно, потому что меч опустился и Тесса упала на пол – мертвая плоть и кровь, а Всадник Маннана, невредимый, неуязвимый, снова был в дверях, когда Джем только начинал валиться на колени возле неподвижного тела.

– Лучше оставайся мертвой, – посоветовал фейри.

И пропал.

* * *

Как же она была бледна…

Черты ее уже плавились, становились ее собственными. Перемена всегда отпускает, стоит колдуну потерять сознание, но сейчас что-то пошло не так, и это было едва ли не страшнее раны. Она уже почти снова стала Тессой, когда вдруг – словно кто-то отпустил туго натянутую резину – ее лицо мгновенно превратилось обратно в лицо Розмари. А потом обратно и снова, и снова, как будто тело никак не могло решить, каким ему быть. Джем попытался сжать края раны, остановить кровотечение – плевать, как она выглядит, лишь бы тело выбрало жизнь, а не смерть. Фейри в бикини, пронеслось у него в голове. Возможно, Всадники специально подослали ее шпионить, зная, как много это место значит для Розмари и ее семейства, думал он сквозь туман паники. А может, фейри сама узнала женщину с невидимой мишенью на спине – ту, которой давно полагается быть мертвой, – и просто исполнила долг перед своим племенем. Важно лишь то, что Джем проглядел угрозу, а значит, это его вина, и если Тесса не…

Он оборвал эту мысль, не додумав ее до конца. Такая рана давно бы убила обычного человека… возможно, даже Охотника. Но тело Тессы в момент нападения приняло физическую форму Розмари, которая была не просто Охотницей, а еще и наследницей трона фейри – и это тело обладало собственной магией и сейчас использовало ее в стремлении выжить. Возможно, именно поэтому Перемена не желала ее отпускать. Возможно, тело отталкивало смерть, давая себе возможность исцелиться. Тесса застонала. Джем обнимал ее, умоляя держаться.

В Безмолвном Братстве он многое узнал о целительских практиках и сделал все, что мог. Он вспомнил, как она сидела у его смертного одра, и как закончился инь фэн, и адская отрава захватила власть над его телом; вспомнил, как просил ее отпустить его. Вспомнил и то, как сам сидел с умирающим Уиллом… и как разрешил ему уйти. Непонятно, было это проявлением силы или эгоизма, но теперь он категорически отказывался сделать то же для Тессы. Не сейчас, еще рано… Они так долго ждали возможности снова быть вместе. Они же только начали!

– Останься, – молил он ее. – Борись!

Она была такой холодной, такой легкой у него в объятиях… Будто что-то важное уже покинуло ее тело.

– Останься со мной, любой ценой! Ты нужна мне, Тесса. Ты всегда была мне нужна.

* * *

Она не была мертва. Прошел целый день, а она все еще не была мертва. Правда в себя тоже не пришла и не перестала превращаться из Тессы в Розмари и обратно. Иногда на несколько минут задерживалась в одном облике, один раз даже на целый час. Иногда Перемена швыряла ее туда-сюда так стремительно, что казалось, у нее больше вообще нет никакой формы. Кожа была мокрой от пота и ледяной, но только поначалу. Потом началась лихорадка, и теперь Тесса горела. Ей уже дали лекарства, чтобы восполнить кровопотерю, поддержать силы – лекарства, которые Джем, не будучи больше Безмолвным Братом, не имел права использовать. Как только ему удалось переместить ее в безопасное место, он сразу же вызвал помощь.

Вернее, поскольку они с Тессой не принадлежали ни к Конклаву, ни к Безмолвному Братству, и, следовательно, не обладали властью кого бы то ни было вызывать, он позвал на помощь. Попросил о ней. Сейчас рядом был Брат Енох – смешивал снадобья, исполнял сложные тайные ритуалы, которые Джем когда-то мог совершать сам. Никогда раньше Джем не жалел, что оставил Братство и вернулся в страну смертных, к их смертным мукам, но сейчас, чтобы спасти Тессу, он бы с радостью обменял остаток вечности на монашеское одеяние и сердце из камня. Но сейчас он мог только беспомощно стоять рядом с Енохом. Иногда тот даже выставлял его за дверь.

Джем его понимал. Он и сам так делал и не раз, оставаясь один с пациентом, не впуская в голову ни единой мысли о том, как страдают его близкие там, за стеной. В первой своей жизни Джем и сам был пациентом, а Тесса, Шарлотта и Уилл в тревоге кружили у его постели, читали ему, бормотали что-то утешительное, пока он дрейфовал между тьмой и пробуждением, ждали, когда ему станет лучше, а лучше все не становилось.

Изгнанный в коридор маленькой квартирки, которую нашел им Магнус через свою постоянно расширяющуюся сеть очень странных «друзей», Джем привалился к стене и сполз по ней на пол. Прости меня, Уилл, – подумал он. – Я не знал. Я не был к этому готов.

Смотреть, как любимый человек борется за каждый вдох. Смотреть, как он уходит, не имея сил остаться. Видеть любимое лицо, искаженное болью, тело, ради которого ты бы умер, – дрожащее, корчащееся, сломленное… Все это не было для Джема внове. Просто раньше между ним и грубым ужасом небытия всегда стояло что-то. Когда Джем был юным Охотником, он рос с мыслью, что умереть ему придется молодым. Он просто знал, что, скорее всего, погибнет гораздо раньше Уилла и Тессы, и даже когда эти двое бросались навстречу опасности (а такое случалось нередко), какая-то часть Джема сознавала, что ему не придется слишком долго жить в мире, где их больше не будет. Да и в Безмолвном Братстве бывало, что он стоял возле Уилла или Тессы, не зная, будут они жить или умрут… Но тогда терпеть боль помогала все та же холодная отстраненность, которая помогала выносить и все остальное. А сейчас на пути у боли не стояло больше ничего. Ничто не отвлекало его от ужасной правды. Тесса может умереть, и ему придется жить без нее. И сделать ничего нельзя, остается только смотреть и ждать. На это уходили все силы, какие еще оставались у Джема.

Уилл никогда не прятался от его страданий, не бежал от них – он был рядом, терпел его боль снова и снова, сколько потребуется. Он сидел у постели Джема, держал за руку, был рядом в самые темные часы. Ты был самым сильным человеком, какого я только встречал, – безмолвно сказал Джем своему мертвому другу. – Я и половины всего этого не знал.

Дверь заскрипела, отворилась, и появился Брат Енох. Джем удивился, какими чужими, чуждыми казались ему Безмолвные Братья теперь, когда он больше не был одним из них. Ему пришлось некоторое время привыкать к тишине у себя в голове, к тому, что хор, который он слышал десятилетиями, вдруг умолк. Сейчас он даже вообразить его себе не мог – все равно, что вспоминать сон.

– Что? Как?

Рана больше не представляет смертельной опасности. Судя по всему, Тессу спас ее особый иалант к изменениям.

Джем едва не потерял сознание от облегчения.

– Можно к ней? Она очнулась?

Иссеченное рунами лицо было неподвижно, глаза и рот закрыты и зашиты, и все же Джем чувствовал за ними тревогу.

– В чем дело? Чего ты мне не говоришь?

Рана уже заживает. Перемена спасла ее. Но, боюсь, сейчас наибольшую опасность представляет сама Перемена. Тело и разум Тессы захвачены превращением. Она, кажется, не в состоянии найти дорогу назад, к себе. Перемена не отпускает ее. И Тесса как будто отпустила то, что делало ее Тессой Грей.

– Как мы можем ей помочь?

Вместо ответа он услышал настоящее безмолвие.

– Нет! – Джем не мог принять этого. – Всегда есть какой-то запасной выход. Ты владеешь знаниями, накопленными за тысячи лет! Что-то должно быть!

За все эти годы на свете не было никого, похожего на Тессу. Она сильная женщина, и могущественная. Остается только верить, что она найдет дорогу домой. Ты должен верить.

– А если нет? Что если она останется вот так навеки?

Перемена требует жертв, Джеймс. На любое превращение нужна энергия, и ни один организм не в состоянии бесконечно выдерживать подобное напряжение. Даже она.

Голос в голове у Джема был такой холодный, размеренный – можно было поверить, что ему совершенно все равно. Но Джем знал… Просто у Безмолвных Братьев забота принимает иные формы. Это он еще помнил – когда между тобой и жизнью словно пролегает толща льда. Нечеловеческое спокойствие, с которым обрабатывается весь внешний опыт. У слов вроде «забота», «потребность», «страх», «любовь» все еще оставался смысл, – но он был не доступен никому из тех, кто мог есть, спать, говорить, жить жизнью, полной животных страстей. Он вспомнил, как его переполняла благодарность за каждое мгновение неподдельных эмоций – и, конечно, это почти всегда случалось, когда рядом была Тесса. Как он жаждал пламени человеческой страсти, привилегии снова чувствовать – пусть даже страх, пусть даже муку.

Но сейчас он почти завидовал этому льду. Страх, мука, горе – их было слишком тяжело выносить.

– И сколько ей еще…

Иди к ней. Оставайся рядом, пока…

Пока все не кончится. Так или иначе.

* * *

Тесса знает, что это сон, и не знает.

Джем жив, значит, это сон, и мертвое тело у нее на руках, тело с лицом Джема – тоже сон. Он гниет, распадается в ее объятиях, кожа отслаивается от плоти, плоть – от костей, кости рассыпаются в прах. Он принадлежал ей так недолго, и теперь он – прах, и она снова одна.

Он холоден, мертв, он – просто плоть. Ее Джем – пища для червей, и они кишат в его плоти, и она почему-то слышит, как они бормочут и жадно чавкают, миллионы ртов гложут ничто. Она кричит, зовет его по имени, но ее некому услышать, вокруг только извивающиеся черви, и она знает, что это невозможно, что так не бывает, но она слышит, слышит, как они хохочут над ней.

Джем жив, его глаза брызжут смехом, скрипка – под подбородком, и эта музыка… музыка, которую он написал для нее, песнь ее души, и стрела, что плывет к нему, точно в цель, острая, быстрая и покрытая ядом, и когда она пронзает его сердце, музыка обрывается. Скрипка ломается. Теперь тишина будет вечной.

Он кидается наперерез, между ней и демоном-мантидом, и она спасена, зато его раскроило надвое, и к тому времени, когда она успевает набрать воздуха и закричать, его уже давно нет.

Демон-дракон выдыхает облако пламени, и огонь пожирает его – слепящие синие и белые языки, выжигающие тело изнутри, и она видит, как огонь хлещет у Джема изо рта, и глаза плавятся от жара и стекают по обугленным щекам, а кожа трещит, как бекон на сковородке, пока свет милосердно не становится слишком ярким, всепоглощающим, и она отворачивается – всего мгновение слабости, – а когда поворачивается обратно, от тела осталась только кучка пепла, и всего, что было Джемом, больше нет.

Вспышка меча, и его больше нет.

Завывающая тварь пикирует с небес, когти касаются бледной кожи, и его больше нет.

И его больше нет.

Она жива и одна, а его больше нет.

* * *

Когда она больше не может этого выносить, когда любовь умирает у нее на глазах десять, сто раз подряд, и ее сердце умирает вместе с ним, когда не остается ничего, кроме океана крови и пламени, сжигающего все, все – только не адскую боль потери и снова потери, и снова, она бежит, спасается в единственное оставшееся у нее убежище от этого ужаса, в последнюю тихую гавань.

Она спасается в Розмари.

* * *

Ночной воздух густ и сладок от аромата джакаранды. Горячий ветер по имени Санта-Ана похож на струю воздуха из фена, направленного прямо в лицо. Руки все в крови и царапинах от шипов, но Розмари едва замечает это. Она спрыгивает со шпалеры; возбуждение вскипает внутри, стоит только ногам коснуться цемента. У нее получилось. Дом жемчужно сияет в лунном свете – громадный монумент привилегиям и частной жизни. Внутри, под защитой сигнализации и охранников, ее родители крепко спят… ну, или настолько крепко, насколько могут спать два законченных параноика. А она, Розмари, – свободна. На целую ночь.

В одном квартале оттуда угольно-черный «Корвет» притаился на обочине, водитель прячется в тени. Она прыгает внутрь и награждает его долгим, глубоким поцелуем.

– Когда это ты успел обзавестись «Корветом»?

– Как только увидал этого малыша за клубом. Он молил о новом хозяине, как потерявшийся щенок! Я не смог ему отказать, просто не смог, – улыбается Джек.

Он бьет по газам, и машина мчится прочь, визжа шинами в респектабельной тишине Беверли-Хиллз.

Скорее всего, насчет машины он врет. Он вообще много врет, ее Джек Кроу, – даже про свое имя, наверняка. Но ей все равно. Ей шестнадцать, ей не нужны заморочки, она просто хочет посмотреть мир – настоящий мир, Нижний, от которого ее родители с отвратительным высокомерием решили оберегать свое дитя, а он, Джек, будет только счастлив показать. Он всего на год старше (во всяком случае, он так говорит), но опыта у него на двадцать жизней.

Они познакомились на пляже. Она прогуливала школу – она всегда прогуливала школу – и искала неприятностей, даже не понимая, что на самом деле ищет его. Он ткнул пальцем в прогуливающуюся парочку – сплошь золотые кудри и ослепительный загар, оба будто сошли с рекламы лос-анджелесского образа жизни – велел ей спросить дорогу, отвлечь их, а сам подрезал у них бумажник. Нет, он не сказал, что у него такой план – он вообще ничего ей заранее не говорил, только «доверься мне», – так что она подождала, пока они не остались одни с буррито, купленным на краденую мелочь, и тогда спросила, не боится ли он воровать у фейри. Ему, конечно, и в голову не пришло, что у нее может быть Видение, что она различает правду под покровом гламора. А ты что думал, сказала она, что я просто еще одна скучающая малолетняя богачка? Ну, да, вообще-то так он и думал. Она сказала, да, она и правда еще одна скучающая малолетняя богачка. Скучающая потому, что видела, насколько интереснее может быть мир. Он сказал, а ты что думала, что я просто еще один симпатичный плохой парень, которого можно использовать, чтобы насолить мамочке с папочкой? Если бы мамочка с папочкой знали, они бы тебя убили, ответила она. И никто не говорил, что ты симпатичный. Одна правда плюс одна ложь: на самом деле он очень симпатичный. Грива темных волос над карими глазами, тяжелые веки, всезнающая улыбка (приберег лично для нее), лицо как из камня, острое во всех нужных местах. Чистая правда: если бы родители о нем узнали, они бы захотели, чтобы его не было. Обычно этого оказывалось достаточно. В тот первый день он повел ее в нижнемирское кафе в калифорнийской Венеции. У нее всегда было Видение, и у мамы, конечно, тоже, но родители изо всех сил держали ее подальше от Нижнего мира, не давали познать его ужасы и блаженства. И вот он, первый новый вкус – в буквальном смысле слова, – мороженое с фруктами, и чем бы фейри его ни напичкали, он был как летнее солнце. А когда она поцеловала Джека, его губы оказались на вкус как шоколадная помадка.

Сегодня он после долгих недель, которые она потратила на уговоры, отведет ее на Сумеречный базар. Она жила ради этих ночей – не только ради него, но и ради целого мира, того мира, что он ей открыл.

Хотя вообще-то он прав: еще ради возможности насолить родителям.

Он оставил ее в компании русалок, торгующих браслетиками из водорослей, а сам ушел куда-то по делам, и она сидела, ждала, и смотрела по сторонам, и удивлялась клубящемуся вокруг магическому хаосу. Очарованная, ошеломленная – но не настолько, чтобы не заметить крадущуюся за Джеком фигуру в плаще с капюшоном. Вервольфа с усами, похожими на руль велосипеда; джинна, замершего при виде него и бросившего поспешный взгляд на что-то у нее за спиной. Она может не знать Нижнего мира, но с детства научилась распознавать опасность, видеть скрытые знаки враждебности. Ей преподавали теорию, учили оценивать противника, драться, выстраивать стратегию, отступать – но все это в безопасности и уюте родительского дома. Ей всегда было интересно, сможет ли это знание хоть немного подготовить ее к реальности, или сразу испарится перед лицом настоящей угрозы. И теперь она получила ответ: она увидела засаду, она распознала ее и действовала, не колеблясь.

Она закричала. Упала. Схватилась за лодыжку. Джек, Джек, вопила она, ты мне нужен, меня что-то укусило! В мгновение ока он уже был возле нее, и лицо его – сплошная нежность; она даже не подозревала, что он так умеет. Он схватил ее на руки, забормотал что-то утешительное, а она уткнулась ему в шею и прошептала на ухо одно только слово: «Засада», – и тогда они побежали.

«Корвет» стерегли три оборотня. Джек крикнул ей: беги! спасайся! – а сам кинулся в битву, но было как-то глупо потратить на тренировки все эти долгие часы – вообще-то годы, – а потом просто взять и сбежать. Да, драться с живым врагом – дело другое… но не настолько.

Она крутится, прыгает, выхватывает кинжал из ножен на щиколотке, рубит и колет, чувствует, как горят щеки, как пылает сердце, и оборотни бегут, а они с Джеком бросаются в машину и с визгом шин мчатся прочь, к холмам, через чертовы серпантинные витки Малхолланд-драйв, ни слова не говоря, даже не глядя друг на друга, пока машина не вылетает на смотровую площадку и, застонав, встает как вкопанная.

Он смотрит на нее, не отрываясь. Дай угадаю, говорит она, я никогда не была так красива? Она знает, что ее лицо раскраснелось и сияет, глаза рассыпают искры. Он говорит, да кому какое дело, как ты выглядишь – вот как ты дралась, это да! Как ты соображаешь – это да! Спрашивает, училась ли она всему этому. Она не может ему рассказать, почему родители захотели, чтобы она овладела приемами самозащиты, и что она с пяти лет не выходит из дома без оружия. Поэтому просто говорит, что он еще многого о ней не знает. Он возражает, что знает уже достаточно. Кажется, я влюбился, говорит он. Она отвешивает ему оплеуху, и довольно крепкую, говорит: нельзя так шутить, даже с такой девушкой как она, твердой, как адамас. А с чего ты взяла, что я шучу, спрашивает он.

* * *

Родители снова хотят переехать.

Она отказывается. Только не опять, только не на этот раз.

Это из-за него, из-за того парня, к которому ты убегаешь? – спрашивают они. Она не может поверить, что папа с мамой в курсе. Они устроили за ней слежку. Нет, им не стыдно. Они говорят: она просто не понимает, как на самом деле опасен мир, тот мир, Нижний. Она говорит: это потому, что они ее туда не пускают. Ей шестнадцать, и она нигде не жила дольше года, потому что они все время переезжают, переезжают. Когда она была маленькой, она без разговоров принимала все эти дурацкие объяснения, верила в чудовищ, что рыщут во тьме и только о том и мечтают, как бы сжить ее семью со свету. Но чудовища так никогда и не показались, ничего ужасного ни разу не случилось, так что начинаешь думать, уж не параноики ли часом твои родители, если бегать с места на место и вечно прятаться им проще, чем жить спокойно.

Ей это все непросто. У нее никогда не было настоящего друга, ни одного – потому что ей строго-настрого запрещено рассказывать, кто она такая.

Она одна. Всегда была одна.

У нее есть только он. И она не позволит им отнять у нее Джека.

Тебе всего шестнадцать, говорит мать, у тебя будет еще полно времени для любви – но только если ты проживешь достаточно долго. Благодаря нам. Она кричит: она уже нашла любовь, она любит его, она остается. Ты слишком молода, чтобы понимать, что такое любовь, говорит отец, и она думает о Джеке, о прикосновении его руки, о его тихом смехе и кривой усмешке. Она думает о том, как во время дождя он держит зонтик у нее над головой, как попросил научить его драться, чтобы он тоже умел защитить себя. Думает об их тренировках и как ему нравится, что она сильнее, быстрее, лучше него; думает о том, каково сидеть рядом с ним, неподвижно и молча, глядя на волны.

Да, она молода, но она уже все знает. Она любит его.

Отец говорит, что они уезжают утром – все трое, семья. Он говорит, никаких больше тайных побегов.

Поэтому она бежит к двери у всех на виду, средь бела дня, в первый раз открыто взбунтовавшись, но они слишком медлительны, а их предостережения она слышала слишком часто, и они не остановят ее. Она бежит, хотя бежать некуда. Джек занят непонятными делами непонятно где – где-то в городе, – так что она бродит по пустынным улицам, по обочинам шоссе, растворяется в сумраке подземных переходов, убивая время, дожидаясь, пока родители точно лягут спать. Она знает, как пробраться домой, не разбудив их, но это ей не понадобится.

Двери распахнуты настежь.

Тело матери на траве… куски тела.

Кровь отца течет по мраморному полу. Он тянет к ней руку… Они нас нашли, говорит он. Обещай, что исчезнешь, и она обещает, обещает, обещает, но слушать ее больше некому – труп не слышит.

Она убегает, без паспорта и кредитной карты, как есть – ничто не поможет найти ее… как будто врагу нужны все эти технические штучки, чтобы выследить ее. Ну и что, все равно полагаться на эти штуки нельзя, никогда. А теперь еще и родители мертвы…

Родители мертвы.

Родители умерли, потому что она их задержала. Они знали, что пора уходить, а она решила остаться, возмущалась, протестовала, обижалась. Они любили ее, их любовь обратилась против них, и теперь они мертвы.

Она ждет Джека на Сумеречном базаре – в его любимом баре, который выглядит так, будто никакого бара тут нет. Она ждет Джека, потому что он всегда возвращается. И он возвращается. И приходит в ужас, увидев ее, потому что она вся в крови. Она падает в его объятия и, наконец, рассказывает правду.

Говорит, что она из Сумеречных охотников – по происхождению, не по выбору. Она фейри – по духу и крови, но и этого не выбирала. Она говорит, что за ней открыта охота, она опасна для всех, кто ее любит, и теперь она уходит. Она говорит, что это навсегда, она пришла попрощаться.

Он не понимает. Он пойдет с ней. Она пытается объяснить еще раз. Говорит, что Неблагой Двор хочет ее смерти и послал за ней древних убийц из племени фейри, сильных как боги. Взять его с собой – значит подписать ему смертный приговор. Пойти с ней – значит отказаться от себя, от своего я, бросить свой город, свою жизнь. Ты вроде умная, но что-то не врубаешься, говорит он. Ты – моя жизнь. Ты – мое я. И я тебя не брошу. А все остальное? Он пожимает плечами. Да кому оно нужно?

Она смеется. Ее трясет от хохота. Удивляется этому, и вдруг замечает, что щеки ее мокры, она уткнулась лицом в грудь Джека, его руки обнимают ее… И понимает, что не смеется, а плачет. Он обещает, что всегда будет ее защищать. Она говорит вслух, впервые в жизни говорит вслух: я – Эрондейл, это я буду тебя защищать. Ну, вот и договорились, заключает он.

* * *

Это не похоже на жизнь в бегах. Скорее как пускать блинчики на озере. Они летят, словно плоская галька над водой, ныряют в мир там, где сердце пожелает – в Берлине, Токио, Рио, Рейкьявике. Выдумывают себе новые личности, устанавливают контакты с Нижним миром, а когда Джек сжигает какой-нибудь лишний мост или Розмари вдруг чует фейри, или как в тот раз, в Париже, Охотник вдруг встает на их след, они просто сбрасывают маски, меняют имена и лица, тонут и всплывают где-нибудь еще. Иногда они даже думают совсем уйти на дно, зажить обычной жизнью, но такой выбор сделали когда-то ее родители, и это их погубило. Нет, они будут умнее, они создают сеть полезных контактов, которые могут однажды пригодиться. Контактов, но не союзников, не друзей, чтобы никто не задавал лишних вопросов, когда им вздумается исчезнуть или появиться снова. Ни корней, ни обязательств, ни связей. Им нужны только они сами, они двое… – а потом появляется третий, Кристофер, и все сразу меняется.

Она хочет сохранить рождение ребенка в тайне. Чтобы никто не знал, что в этой проклятой цепи появилось новое звено. Еще во время беременности в глубине души она понимала, чем придется за это заплатить. Что придется сделать.

Когда родился Кристофер, она наконец поняла своих родителей. И почему их жизнь была вечно наполнена страхом. Не за себя – за нее. Она отказывается навязывать этот страх своему сыну, она хочет для него лучшей жизни – чего-то большего, чем колючая проволока и сигнализации по всему дому. Да, она хочет, чтобы у него был настоящий дом. Чтобы он узнал, что такое доверие и любовь. Чтобы ему не пришлось вечно скрываться.

Джеку все это очень не нравится. Хочешь избавить его от необходимости хранить тайну? Хочешь, чтобы он вообще о ней не знал? И она говорит, да, вот именно, хочу, чтобы он рос, не боясь мира.

Джек возражает, что расти, не боясь мира, – прямая дорога к тому, чтобы мир тебя уничтожил.

Она ждет, когда ребенок подрастет, сможет есть твердую пищу и обходиться без матери… Вернее, когда она сможет убедить себя, что он выживет и без нее. Она не знает, сможет ли сама выжить без него – без них обоих, но время не ждет.

Она отсылает их.

* * *

Она лежит на полу. Умирает. Кругом люди, но она все равно одна. Она прячется в тайных чертогах у себя в голове – там, где хранит воспоминания о Джеке и Кристофере. Она думает: наверное, она знала, что это неизбежно… иначе зачем возвращаться в Лос-Анджелес, где ее так просто найти?

Она устала вечно быть одной. Устала тосковать по сыну и мужу, заставлять себя не искать их. Здесь она хотя бы ближе к прошлому, к семье, которую она потеряла. Это единственный город, похожий на дом, потому что здесь она обрела дом в объятиях Джека. Здесь в моменты слабости тешила себя фантазиями, представляя, как они снова все вместе – Розмари, Джек и Кристофер, снова семья, живут в маленьком бунгало и счастливы. Она разбила садик, который мог бы понравиться сыну. Целыми днями представляла их здесь, а теперь она умирает и снова видит их рядом.

Может быть, она победила. Может быть, Фаль поверит, что проклятый род пресекся вместе с ее жизнью, и Кристофер наконец-то будет в безопасности. Какое же это облегчение – умереть. И еще знать, что если она ошиблась, если не сумела сделать задуманное, ей все равно не придется видеть, как он страдает. Она не увидит, как он умрет из-за того, кем была его мать. И с этой последней мыслью боль уносит ее во тьму. Она не увидит мира, в котором нет Кристофера.

* * *

И снова она – Тесса, сидит у постели Уилла, и Джем рядом с ней. Уилл уходит, ускользает, а она пытается представить, как будет смотреть в глаза миру, в котором его нет.

* * *

Тесса на мосту, внизу течет Темза, рядом с ней – настоящее чудо. Любовь воскресла, любовь вернулась. Джем, ее Джем, настоящий Джем Карстерс из плоти и крови, возвратился к ней из камня и безмолвия, и ее сердце, усталое и переполнившееся за все эти годы без него, вдруг перестало болеть от одиночества.

* * *

Она стоит на берегу великого моря, и на фоне прозрачного неба высятся силуэты гор. Волны громко и настойчиво бьют в берег, Джем рядом с ней, и его лицо прекраснее моря. Она знает, что ничего подобного никогда не было, но вот они, снова вместе. Не могу поверить, что это реально, шепчет она, что ты здесь, со мной.

Вернись ко мне, просит Джем.

Но она ведь и так здесь, рядом.

Останься со мной, просит Джем. Пожалуйста.

Но она и так никуда не уходит.

Он стареет у нее на глазах, кожа обвисает, волосы седеют, плоть истлевает, отваливается с костей. Она понимает, что теряет его, что сейчас увидит, как он умрет – как умерли все, кого она знала – и ей снова придется учиться жить в мире без любви.

Пожалуйста, Тесса, говорит он, я люблю тебя.

Он рассыпается у нее на глазах, и она думает о Розмари, столько лет выживавшей без тех, кого любила больше всего на свете, но знавшей, что ее семья жива, просто не может быть рядом. И она благодарна за то, что Джем здесь. Сейчас.

Этого довольно, говорит она ему. У нас есть сейчас. У нас есть мы.

Джем говорит: пожалуйста, Тесса, останься со мной, я люблю тебя, и она хватается за него и будет держаться, пока может, не боясь, что…

…Тесса просыпается.

Джем здесь, рядом с ней, его теплая рука – в ее ладонях, его глаза закрыты, голос тихо и настойчиво, повторяет:

– Останься со мной, я люблю тебя, останься со мной…

– Куда же я уйду? – шепчет она, их глаза встречаются, его лицо озаряется самой прекрасной на свете улыбкой.

У нее все болит, но боль – это счастливое свидетельство жизни. Губы Джема мягко, осторожно, касаются ее губ, словно боятся навредить ей.

Тесса не узнала комнату, в которой очнулась, зато узнала фигуру в капюшоне, вплывшую внутрь в ответ на отчаянный зов Джема.

– Брат Енох, – тепло проговорила она. – Сколько лет, сколько зим…

Он очень о тебе беспокоился, – произнес голос Безмолвного Брата у нее в голове.

Ее лихорадочные сны уже таяли, исчезали, но все ее существо сотрясалось от любви и отчаяния. Она узнала страх и облегчение во взгляде Джема, потому что сама целую вечность провела в ужасе, глядя, как он гибнет снова и снова, и даже сейчас, наяву, видения были слишком яркими, слишком похожими на воспоминания.

Она до сих пор чувствовала следы Розмари в своем сознании – последние отчаянные мгновения, с готовностью уступающие смерти – и понимала: гораздо легче умереть самой, защищая любимых, чем смотреть, как умирают они. Какой все-таки жуткий выбор приходится делать смертным…

Возвращение Джема было сделкой с дьяволом, и эту правду она все время пыталась скрыть от себя самой. Он мог жить вечно, но никогда по-настоящему, никогда не любить, или же она могла получить его обратно, живого и непоправимо смертного, чтобы однажды потерять навсегда. Выбор, конечно, был не за ней. Джем сделал его за нее. Он сам ее выбрал, и не ей было жалеть.

Безмолвный Брат попросил Джема покинуть их на мгновение, и тот, еще раз поцеловав ее в лоб, повиновался. Тесса села в кровати, силы уже возвращались к ней.

Ты помнишь, что случилось? – спросил Брат Енох.

– Помню, как напал Фаль, а потом… Я видела очень много снов, и они были очень… живые. А еще, – Тесса прикрыла глаза, стараясь вспомнить подробности странных жизней, которые прожила у себя в голове, – не все они были моими.

Ты на несколько дней застряла в Перемене, – сообщил Брат Енох.

– Как это могло произойти? – с тревогой спросила она.

Когда она только начинала экспериментировать с этой способностью, превращению неизменно сопутствовал страх. Такое глубокое погружение в чужой разум и тело грозило утратой себя. Ушло много времени и сил, чтобы научиться доверять Перемене, поверить, что, сколько форм и обличий ни принимай, она все равно останется Тессой Грей. Если этой веры не будет, как снова пойти на этот риск?

– Дело было в оружии? – спросила она.

Нет, причина не в оружии. Причина в тебе.

* * *

– Ты уверена, что готова пойти на это? – спросил Джем, когда они подходили к Сумеречному базару.

Они все еще были в Лос-Анджелесе.

– В сотый раз говорю: да!

Она сделала пируэт, что было совершенно не в ее духе, и Джем улыбнулся, изо всех сил пытаясь скрыть беспокойство. Брат Енох отпустил ее с заключением: «совершенно здорова», но она слишком уж старательно притворялась, что все в порядке. И чем больше она старалась, тем больше Джем подозревал, что это не так.

Он полностью ей доверял. Если что-то не так, она ему непременно скажет, когда будет готова. Но он все равно беспокоился.

– Мы уже потратили достаточно времени, – сказала Тесса. – Розмари на нас рассчитывает. Мы должны найти ее сына.

Джем был прав, когда подумал, что ее что-то зацепило тогда в словах бармена о том, как найти отца Кристофера Эрондейла, человека, некогда известного как Джек Кроу, Джек-ворона.

Он почти та же птица, что был, только чуть больше хапуга, чем раньше.

– Это загадка, – объяснила Тесса, как только из ее головы выветрились туман лихорадки и сны. – И даже не слишком хорошая. Почти ворона, но не совсем, а больше, и похож на хапугу?

– Рвач… Грач! – догадался Джема.

Значит, им уже есть о чем спрашивать, а учитывая склонность Джека Кроу к мелким правонарушениям и симпатию ко всяким темным личностям из Нижнего мира, где еще наводить справки, если не на Сумеречном базаре? Даже посреди ночи и в нескольких милях от побережья Базар благоухал солнцем и океаном. Тут было полно загорелых ведьм, торговавших волшебными браслетами из конопли; оборотней, продававших детали для тюнинга, навороченные, из кованого железа, превращавшее шикарные машины в смертоносное оружие; и, конечно, полно киосков с органическими крафтовыми смузи, и в каждом в какое-нибудь таинственное древнее зелье непременно добавляли бананы.

– «Гарантировано: двести очков к мышечной массе, мужской силе и личному обаянию», – скептически хмыкнув, прочитала Тесса, проталкиваясь мимо колдуна с соковыжималкой.

– А также отличный источник витамина С, – рассмеялся Джем.

Они оба очень старались сойти за обычных посетителей Базара.

На то, чтобы напасть на след мелкого преступника по кличке Грач, понадобилось совсем немного времени.

– А, так вам нужен Джонни Грач? – переспросил седеющий вервольф и выразительно сплюнул на землю.

Судя по всему, у Грача было свое место на Базаре, но сегодня его пока никто не видел.

– Скажите ему, Кассий передавал привет и просил сказать, что если он еще раз попытается меня кинуть, я откушу ему лицо. Зубами.

– С удовольствием передам, – пообещала Тесса.

Такие же ответы они получили почти от всех, кого о нем спрашивали. Похоже, в нижнемирском сообществе Джонни Грач успел насолить почти всем.

– Удивительно, что у него до сих пор есть лицо, которое можно откусить, – заметила Тесса после беседы с хорошенькой юной ведьмой, которая подробно рассказала, как и какими способами она изуродует мистера Грача, если ей представится долгожданный шанс.

– Не слишком-то он хорошо маскируется, – задумчиво протянул Джем.

– Не думаю, что он собирался очень хорошо маскироваться, – возразила Тесса с отсутствующим видом, какой бывал у нее, когда она слушала очередной внутренний голос. – Через столько лет, сменив столько масок, он вернулся домой и снова сделал себе имя на Сумеречном базаре. Причем опасно похожее на то, под каким его знала Розмари. Он хотел, чтобы она его нашла.

– Она ведь тоже вернулась в Лос-Анджелес. Может быть, она хотела того же.

Тесса вздохнула. Никто из них не сказал очевидного: если бы эти двое любили друг друга немного меньше, Розмари, возможно, была бы еще жива, а шансы ее сына были бы куда выше.

Они продолжали прочесывать Базар. Никто понятия не имел, где искать Джонни Грача, зато почти каждый радовался мысли, что тот, возможно, исчез насовсем. Тесса и Джем узнали много нового о скверном отношении Джонни к людям, о его скверных деловых привычках, отвратительно сидящем пальто, еще более отвратительной манере скармливать информацию любому, кто ни спросит, включая – тут сетующий на это вампир метнул красноречивый взгляд на Джема – и грязных Охотников. Но наконец, когда заря уже занималась, и последние торговцы сворачивали бизнес, они узнали кое-что полезное – адрес.

* * *

Снова продираясь через пробки, Тесса и Джем наконец добрались до нужного района, но примерно через час обнаружили, что снова и снова кружат по темным улицам и совершенно не в состоянии понять, куда подевался этот проклятый дом. Через некоторое время Тесса все-таки поняла, что дело в отводящих глаз и путающих чарах, которыми он окружен. Чары, правда, распадались на глазах – магия увядала с дрожащими вспышками остаточной энергии. Но почему они распадаются? – подумала Тесса, холодея. Однако нет худа без добра: угасание заклинаний означало, что теперь они точно найдут мужа и сына Розмари.

Увы, не они одни хотели их найти.

Джем и Тесса опять появились слишком поздно.

Дом стоял в руинах; всюду лужами растеклись кровь и ихор. Демоны-мантиды крушили все в отчаянной битве… с Эммой Карстерс?! У Тессы глаза полезли на лоб. Времени выяснять подробности не было – какие могут быть вопросы, когда кругом роятся адские гигантские богомолы в поисках теплокровной добычи? Всадники Маннана ни за что не послали бы демонов вместо себя, но, судя по тому, что Тесса с Джемом успели узнать о Джонни Граче, он нажил себе здесь не одного врага. Впрочем, беды его уже подошли к концу: изувеченное тело в луже крови, без сомнения, принадлежало хозяину дома. Бросаясь в битву и отрубая чью-то покрытую шипами переднюю ногу, а заодно проткнув выпученный глаз, Тесса успела пожалеть Розмари, которая умерла в надежде, что ее муж будет жить.

Но не все еще было потеряно – посреди всего этого хаоса и роя разъяренных демонов-богомолов она увидела сокровище, ради которого Розмари пожертвовала жизнью. На полу сидел ее сын. И оставив Джема и Эмму биться с демонами, Тесса осторожно приблизилась к мальчику. Она была уверена, что узнает его где угодно, – не только по воспоминаниям Розмари, в которых он был еще младенцем, но и по своим собственным – о детях, о внуках… об Уилле. Решительный взгляд синих глаз, ярость и вместе с тем изящество, которое не покинуло его даже перед лицом опасности, – да, перед ней, без сомнения, маленький Эрондейл.

Она назвала свое имя. Он не ответил. Он был еще совсем юн и храбрился изо всех сил. Она оказала ему честь, заговорив с ним не как с ребенком, нуждающимся в заботе, а как со взрослым.

– Вставай, Кристофер.

Он не шелохнулся и продолжал глядеть на мертвое тело, потом быстро отвел взгляд. Джинсы у него были все в крови, и Тесса понадеялась, что она принадлежит отцу.

– Мой папа… он… – его голос все-таки дрогнул.

– Горевать будешь потом.

Мальчик был воином, если не по опыту, то по крови, и его силу она знала лучше, чем он сам.

– Сейчас ты в большой опасности. Могут появиться еще враги или что-нибудь хуже.

– Ты – Сумеречный охотник? – В его голосе прозвучало такое отвращение, что Тесса содрогнулась.

– Я – нет, – сказала она, – но…

Розмари так старалась защитить его от этого. Она пожертвовала всем, чтобы он и дальше мог жить, ничего не зная об окружающей тьме. Теперь эта жизнь закончилась, и ложь была повержена, и Тессе предстояло нанести последний, смертельный удар.

– Но ты – да.

Мальчик вытаращил глаза. Она протянула руку.

– Пойдем. Поднимайся на ноги, Кристофер Эрондейл. Мы очень долго тебя искали.

* * *

Джем смотрел на идеальный, как на картинке, пейзаж – белые барашки резвятся на морских волнах, сверкающих в лучах солнца, пики ограды пронзают сказочно-синее небо, рядом с ним – Тесса Грей, любовь многих его жизней, – и пытался понять, почему ему так тревожно. Кристофер Эрондейл, или Кит (он сам выбрал это имя), теперь был в безопасности, под защитой Лос-Анджелесского Института. Джем и Тесса сделали для Розмари все, что могли. Ну, или почти все. Они потеряли ее, но спасли ребенка, вернули потерянного Эрондейла в мир Сумеречных охотников, где он, будем надеяться, сумеет найти новый дом. Вскоре им предстоит расстаться: Тессу вызвали в Спиральный Лабиринт расследовать несколько тревожных случаев заболеваний в колдовском сообществе, а он, Джем, отправится на поиски тела Малкольма Фейда и Черной книги мертвых. Его преследовало ощущение, что дело, начатое Фейдом здесь, в Лос-Анджелесе, только верхушка опасного айсберга. В принципе, этого уже было достаточно, чтобы чувствовать себя не в своей тарелке… но причина заключалась не в этом.

Она заключалась в Тессе, которая до сих пор держалась отстраненно, словно не желала обременять его неким знанием.

– Это место… – голос Тессы звучал расстроенно.

Джем обнял ее, притянул к себе. Они словно украли эти несколько мгновений для себя, прежде чем вернуться к миссиям. Он вдохнул ее запах, попытался запомнить ее всем телом, уже готовясь к разлуке.

– Что-то в нем есть знакомое, – закончила она.

– Но ты же никогда здесь раньше не была?

– Нет, – она покачала головой. – Но я как будто видела его во сне.

– Я был в нем с тобой?

В ее улыбке промелькнула печаль.

– Ты всегда в моих снах.

– Что не так? – не выдержал он. – Дело в Розмари? Ничего не могу с собой поделать – чувствую груз ее смерти на своих плечах.

– Нет! Для нее мы сделали все, что могли. И до сих пор делаем. Кит в безопасности, по крайней мере, пока. Всадники Маннана, надеюсь, понятия не имеют о его существовании. Возможно, Неблагие решат, что дело, наконец, сделано.

– Может быть, – с сомнением протянул Джем.

Они оба знали, что история вряд ли на этом закончится. Ну, им хотя бы удалось выиграть для Кита немного времени.

– Хотел бы я сделать больше. Ни один ребенок не должен видеть, как умирает его отец.

Тесса взяла его за руку. Она точно знала, о чем он думает: не только о сиротах, рассеянных по всему миру Охотников, видевших гибель родителей в Темной войне… но и о своих родителях, которых пытали и убили у него на глазах. Джем никому об этом не рассказывал, только ей и Уиллу. Только они знали, какой ужас он пережил в лапах того демона, и даже один этот рассказ он тогда едва выдержал.

– Мальчик в хороших руках, – мягко сказала она. – Не забывай, на его стороне Карстерсы. Эмма поможет ему найти новую семью, как мы в свое время сделали это для Шарлотты, Генри и Уилла.

– И друг для друга, – добавил он.

– И друг для друга.

– Но это не заменит всего, что он потерял.

– Нет, но потерянное вообще нельзя заменить, – сказала она. – Можно только найти новую любовь и заполнить пустоту.

Воспоминание об Уилле снова накрыло их. Его отсутствие само по себе было присутствием… всегда.

– Мы с тобой выучили этот урок слишком молодыми, – сказал Джем, – но, наверное, рано или поздно он ждет каждого. Быть человеком значит терять.

Тесса хотела что-то сказать, но вдруг заплакала. Джем притянул ее к себе, сжал в объятиях, чувствуя, как ее плечи сотрясаются от рыданий. Он гладил ее по волосам, по спине и ждал, когда буря пройдет. Ее боль была его болью, даже если он не знал, откуда она взялась.

– Я здесь, – шептал он. – Я с тобой.

Долгий дрожащий вдох, и она, наконец, подняла на него взгляд.

– В чем дело? – спросил он. – Ты можешь сказать мне все.

– Дело в тебе, – она с бесконечной нежностью коснулась его щеки. – Ты со мной сейчас, но так будет не всегда. Это и значит быть человеком, ты сам только что сказал. Когда-нибудь я потеряю тебя, потому что ты смертный, а я… это я.

– Тесса… – Не было слов, чтобы выразить все, что он хотел: что его любовь к ней тянется за пределы времени и смерти; что за последние дни он слишком много времени провел, представляя, каким будет его мир без нее; что даже безмерную потерю можно пережить; что они будут любить друг друга, пока смогут – но вместо этого просто крепко обнял ее, чтобы она почувствовала его, сильного и надежного, рядом: я здесь.

– Почему сейчас? – спросил он. – Что тебе сказал Брат Енох?

– Я, наверное, не понимала, как упорно все эти годы пряталась от всего человеческого в Спиральном Лабиринте. Ты сражался на войне и видел столько жестокости, столько смерти, а я пряталась…

– Ты тоже сражалась, – поправил ее Джем. – По-своему. И твоя битва была не легче моей.

– Да, сражалась. Но еще и пряталась. Я не хотела выходить в мир, пока там не будет тебя. А сейчас я, кажется, близка к тому, чтобы снова полностью стать человеком. И меня это пугает, особенно сейчас.

– Тесса, но почему сейчас? – снова взмолился Джем, чувствуя нарастающую тревогу.

Что Брат Енох сказал ей? Что вызвало у нее этот ужас?

Тесса взяла его руку и положила себе на живот.

– Мне было так трудно вернуться в себя, потому что я теперь – не только я.

– Ты… – он почти испугался этой надежды.

– Да. Я беременна.

– Правда?!

Это было словно удар током – сама мысль о… ребенке. У него в голове начался пожар. Он никогда не позволял себе даже надеяться, потому что лучше всех знал, как тяжело это будет для Тессы. Снова смотреть, как стареют твои дети, пока ты остаешься молодой… Она была прекрасной матерью, обожала материнство, но он знал, чего ей это стоило. И всегда считал, что она больше никогда на это не пойдет.

– Правда. Подгузники, коляски, детские вечеринки с Магнусом и Алеком… при условии, конечно, что мы уговорим Магнуса подождать пару лет, прежде чем он начнет учить нашего ребенка взрывать все подряд. Все по полной программе. В общем… что скажешь?

Сердце Джема было готово само взорваться в любую секунду.

– Я… счастлив. «Счастлив» тут не годится, совершенно не то слово. Но ты…

Он вгляделся в ее лицо. Он знал его даже лучше, чем свое, умел читать, как одну из любимых книг Тессы, – читал и сейчас. Ужас, печаль, но больше всего – радость.

– Ты тоже счастлива?

– Никогда не думала, что смогу снова это почувствовать, – ответила она. – Было время, когда я верила, что радости для меня больше не осталось. Но теперь… – ее улыбка просияла как солнце. – Почему ты так удивлен?

Он не знал, как сказать, чтобы не обидеть ее, не оживить боль, напомнив об утрате. Хотя, конечно, она его лицо читала не хуже, чем он – ее.

– Да, я когда-нибудь их потеряю. Как потеряю тебя. И мысль об этом мне невыносима.

– Тесса…

– Но мы выносим столько совершенно невыносимых вещей. И единственное по-настоящему нестерпимое бремя – это жизнь без любви. Ты сам меня этому научил.

Она переплела свои пальцы с его и крепко сжала. Она была удивительно стойкой…

– Вы с Уиллом меня научили.

Джем обхватил ее щеки ладонями, чувствуя их тепло и снова благодаря за жизнь, которую она ему вернула.

– Стало быть, у нас будет ребенок?

Ее глаза озарились. Слезы высохли, на лице появилась яростная решимость. Джем знал, чего ей стоило потерять Уилла и семью, которую она создала. Джем и сам потерял часть себя, когда умер его парабатай: В его сердце осталась дыра, заполнить которую ничто не могло. Прошло столько лет, а он все еще чувствовал боль. Но сама боль была напоминанием о любви, об Уилле.

Не чувствовать проще. Не чувствовать безопаснее. Можно стать безмолвным и неподвижным, словно камень, отгородиться от мира с его потерями, опустошить сердце. Да, все это можно… – но это так не по-человечески.

Безопасность не стоила потери шанса полюбить вновь. Этот урок Джем выучил в Безмолвном Братстве, а до того – под руководством Тессы. А еще до того – Уилла. Они оба так старались спрятаться от боли грядущих утрат, остаться в одиночестве, избежать опасностей, которыми грозила связь с другим. И как же бесподобно они проиграли эту игру!

– Да, у нас будет ребенок, – эхом ответила Тесса. – Надеюсь, ты готов несколько лет обходиться без сна.

– С этим у меня все в порядке, – напомнил он. – А вот с подгузниками пробел.

– Я слышала, в этой области произошел колоссальный прогресс – с тех пор, как я ими последний раз имела с ними дело. Нам придется вместе выяснить, так ли это. И все остальное тоже.

– Ты уверена? – спросил ее Джем. – Ты хочешь снова все это на себя взвалить?

Ее улыбка была подобна улыбке мадонны Рафаэля.

– Подгузники, бессонные ночи, бесконечный плач, любовь, которой ты и представить себе не мог, и твое сердце теперь как будто живет вне твоего тела? Хаос, страх, гордость, шанс подоткнуть кому-то одеяло и почитать сказку на ночь? И все это – вместе с тобой? Да. Никогда не была настолько в этом уверена.

Он снова схватил ее, обнял, будто видел эту новую жизнь, которая растет сейчас у нее внутри, а с ней и их совместное будущее – семья и еще больше любви, чтобы заполнить бреши, оставленные теми, кого они потеряли, больше любви, чем каждый из них мог себе представить. Это будущее было неверным, сомнительным, над ним вставала тень угрозы, которой ни один из них до конца не понимал. В какой мир они приведут этого ребенка, думал Джем. Еще он думал о том, сколько крови пролилось за последние годы, о преследовавшем знакомых Охотников ощущении, что снова грядет тьма; о Холодном мире, представлявшем собой лишь зловещее затишье в оке урагана; о тех безмолвных мгновениях, когда почти веришь, что худшее позади.

Но они с Тессой жили слишком долго, чтобы обманывать себя. Что ждет дитя, родившееся в оке бури? Он думал о Тессе, такой волевой и сильной; о ее нежелании позволить потерям ожесточить ее сердце, о нежелании дальше прятаться от смертного мира с его варварством; о решимости жить и сражаться.

Она ведь и сама была дитя бури, как и они с Уиллом. И все трое восстали в любви, сквозь кровь и огонь, и нашли свое счастье – а было бы это счастье так велико без бурь?

Он закрыл глаза и поцеловал ее волосы. Но под закрытыми веками он видел не тьму. Уилл улыбался ему в сиянии лондонского утра.

Новая душа придет в мир от тебя и Тессы, – сказал он. – Жду не дождусь посмотреть на это сокровище.

– Ты тоже его видишь? – прошептала Тесса.

– Да, – сказал он и крепче прижал ее к себе, обнимая находившуюся между ними новую жизнь, которую создали они вдвоем.

Кассандра Клэр, Робин Вассерман