Кассандра Клэр, Сара Риз Бреннан. Длинные тени

Старые грехи отбрасывают длинные тени.

Английская пословица

Лондон, 1901 год

Железнодорожный виадук угрожающе нависал над зданием церкви Святого Спасителя. В свое время простецы всерьез обсуждали, не снести ли церковь, чтобы освободить место для будущей стройки, но эта идея встретила неожиданно яростное сопротивление. Так что железная дорога делала небольшую петлю, и шпиль церкви по-прежнему тянулся вверх, пронзая ночное небо серебристым кинжалом.

Под арками, крестовинами и грохочущими рельсами привычно раскинулся большой оживленный базар – вотчина городских торговцев. Ночью рынок принадлежал Нижнему миру.

Вампиры и оборотни, колдуны и фейри встречались под звездами и под покровом волшебства, куда не пробиться человеческому глазу. Они расставляли свои магические лотки на месте палаток, где днем торговали люди, под мостами и вдоль узких улочек. Но прилавки Сумеречного базара ломились не от яблок или репы. Под темными сводами они сияли колокольчиками и лентами, переливались яркими цветами: изумрудно-зеленым, кроваво-красным, огненно-рыжим. Брат Захария уловил горячий запах благовония и расслышал песни оборотней о призрачной красоте луны и призывные крики фейри, обращенные к детям.

Сумеречный базар открылся в первый раз после Нового года (по английскому календарю), хотя в Китае новый год еще не наступил. Брат Захария покинул Шанхай ребенком, в семнадцать лет уехал из Лондона, перебравшись в Безмолвный город, где о ходе времени напоминали лишь новые захоронения павших воинов. И все-таки новогодние праздники сохранились в памяти со времен его человеческой жизни: он до сих пор помнил эгг-ног и гадания в Лондоне, фейерверки и лунные пельмени в Шанхае.

Снег падал на Лондон. Воздух – хрустящий и холодный, как свежее яблоко – приятно обдувал лицо. Голоса братьев тихо звучали в голове, не мешая Захарии наслаждаться одиночеством.

Он прибыл сюда с миссией, но позволил себе порадоваться встрече с Лондоном и Сумеречным базаром, возможности подышать чистым воздухом, не отягощенным прахом погибших. Здесь веяло свободой, и он снова чувствовал себя молодым.

Он радовался, но это не означало, что обитатели Сумеречного базара радовались вместе с ним. Он видел, как нежить и даже простецы провожали его взглядами – далеко не дружелюбными. Мрачный шепот пробивался сквозь гул обычных разговоров.

Обитатели Нижнего мира считали Базар своим пространством, отвоеванным у ангелов. Вторжение Захарии явно не вызывало у них восторга. Захария принадлежал к Безмолвному Братству – отшельникам, поселившимся среди старых костей, посвятившим себя городу мертвых. Никто не горел желанием распахнуть свои объятия Безмолвному Брату, да и появление Сумеречного охотника вряд ли могло доставить кому-то удовольствие.

Пока он копался в своих сомнениях, перед ним открылось зрелище еще более странное. Чего-чего, а такого он никак не ожидал увидеть на Базаре.

Юный Сумеречный охотник отплясывал канкан с тремя фейри. Захария узнал в нем Мэтью – младшего сына Шарлотты и Генри Фэйрчайлдов. Он заливисто смеялся, запрокинув голову; белокурые волосы ловили отблески огней.

Брат Захария едва успел задаться вопросом, не околдован ли Мэтью, как мальчишка увидел его и рванул вперед, оставляя своих партнерш в полном замешательстве. Фейри не привыкли, чтобы смертные бросали их посреди танца.

Но Мэтью как будто даже не заметил их недовольства. Он подбежал к Захарии, обхватил его за шею и нырнул под капюшон Безмолвного Брата, чтобы поцеловать его в щеку.

– Дядя Джем! – радостно воскликнул Мэтью. – Что ты здесь делаешь?

Идрис, 1899 год

Мэтью Фэйрчайлд почти никогда не терял самообладания. Но если такое случалось, он старался сделать так, чтобы все запомнили это надолго.

Последний раз это произошло два года назад, во время недолгого пребывания Мэтью в Академии Сумеречных охотников – учебном заведении, где массово готовили образцовых зануд для борьбы с демонами. Все началось с незапланированной стычки с демоном в окрестном лесу, после которой толпа учеников собралась на верху башни и наблюдала за прибытием обеспокоенных родителей.

От обычного добродушия Мэтью не осталось и следа. Его лучшего друга, Джеймса, обвинили в случившемся – всего лишь потому, что тот носил в себе каплю демонической крови и обладал способностью (с точки зрения Мэтью – просто замечательной!) превращаться в тень. Джеймсу грозило исключение. А вот истинные виновники – подлый Аластер Карстерс и его гнилые дружки – опять вышли сухими из воды. Жизнь вообще и Академия в частности определенно возглавляли парад несправедливости.

Мэтью даже не представился случай спросить Джеймса, хочет ли тот быть парабатаем. Он как раз собирался предложить приятелю стать его братом по оружию, но хотел сделать это в такой необычной, запоминающейся манере, чтобы у Джеймса не возникло и мысли отказаться.

К воротам уже стремительно шагал мистер Эрондейл, отец Джеймса, прибывший одним из первых. С черными волосами, развевающимися от ветра и ярости, он, спору нет, выглядел очень внушительно.

Несколько девочек, допущенных в Академию, с любопытством поглядывали на Джеймса: даже с неудачной стрижкой и некоторой скованностью в манерах тот очень походил на своего отца. Но Джеймс, наивная душа, не замечал прикованного к нему внимания. Для вида уткнувшись в книгу, он неловко ерзал и тонул в черном отчаянии.

– Не приведи господи иметь такого отца, – поежился Юстас Ларкспир.

– Я слышал, он чокнутый, – хохотнул Аластер. – Еще бы, только ненормальный может жениться на кровью демонов и родить детей, которые…

– Не надо, – тихо попросил маленький Томас.

Ко всеобщему удивлению, Аластер закатил глаза и замолк.

Мэтью хотелось заткнуть рот Аластеру, но Томас уже это сделал, а Мэтью не мог себе представить, как заставить Аластера замолчать навсегда. Разве что вызвать его на дуэль? Впрочем, он сомневался, что это сработает. Аластер не был трусом: наверняка он примет вызов, но потом станет вдвое болтливее. Да и драки были не в стиле Мэтью. Он умел драться, но не думал, что насилие решает все проблемы.

Разумеется, к угрожающей всему миру проблеме демонов это не относилось.

Мэтью резко повернулся и двинулся вниз по лестнице.

Он бродил один по залам Академии, и на душе у него было скверно. И все же, несмотря на дурное настроение, он помнил, что ни в коем случае нельзя надолго упускать из виду Лайтвудов – Кристофера и Томаса.

Когда Мэтью было шесть лет, его старший брат, Чарльз Бьюфорд, отправился с мамой на собрание в лондонский Институт. Мама, Шарлотта Фэйрчарлд, была Консулом, то есть самой важной персоной в мире Сумеречных охотников, и Чарльз всегда интересовался ее работой, а потому не возмущался, что какие-то надоедливые нефилимы постоянно отнимают у нее время. Пока они собирались, Мэтью ревел в коридоре, вцепившись в подол маминого платья. Мама опустилась на колени и попросила Мэтью заботиться о папе, пока их с Чарльзом не будет.

Мэтью серьезно отнесся к возложенной на него ответственности. Папа, конечно, гений, но все считали его инвалидом, потому что он не мог ходить. Если за ним не присмотреть, он мог запросто забыть поесть, увлекшись своими изобретениями. Папа не мог обойтись без Мэтью – и тем более абсурдной казалась затея отправить Мэтью в Академию.

Мэтью нравилось заботиться о людях, и у него это хорошо получалось. Когда им было по восемь лет, Кристофера Лайтвуда застукали в папиной лаборатории, где он проводил в высшей степени любопытный, как выразился папа, эксперимент. Мэтью тогда заметил, что в лаборатории исчезла стена, и взял Кристофера под свое крыло.

Кристофер и Томас – кузены по крови, потому что их отцы – родные братья. Мэтью не приходился им настоящим кузеном: он исключительно из вежливости называл их родителей тетей Сесили и дядей Габриэлем – ну и тетей Софи и дядей Гидеоном соответственно. Их родители дружили. У мамы не осталось никого из близких, а папина семья неодобрительно относилась к тому, что мама – Консул.

Джеймс доводился Кристоферу кровным кузеном, потому что тетя Сесили была родной сестрой мистера Эрондейла. Мистер Эрондейл руководил лондонским Институтом, и Эрондейлы вели замкнутый образ жизни. Злые языки называли их снобами, возомнившими, будто они выше других, но Шарлотта сказала, что так считают только невежественные люди. Она объяснила Мэтью, что Эрондейлы просто натерпелись от недоброжелателей из-за того, что миссис Эрондейл – чародейка.

И все-таки, управляя Институтом, трудно оставаться затворником. Мэтью и раньше встречал Джеймса на всяких праздниках и пытался подружиться с ним, но мешало то, что на вечеринках Мэтью всегда старался развлекать гостей, а Джеймс предпочитал сидеть в углу, уткнувшись в книжку.

Общительному Мэтью ничего не стоило завести друзей, но он не видел в этом смысла, если добыча сама шла в руки. Друзей, доставшихся легко, можно так же легко потерять, а Мэтью хотел крепкой и долгой дружбы.

Поначалу казалось, что Джеймс его невзлюбил, и Мэтью очень расстраивался, но в конце концов ему все-таки удалось завоевать расположение нелюдимого мальчишки. Он до сих пор не мог понять, как это получилось, и чувствовал себя неловко, но недавно Джеймс назвал себя, Мэтью, Кристофера и Томаса «тремя мушкетерами и д’Артаньяном», героями его любимой книги. Все складывалось неплохо, если не считать тоски по папе, но вот теперь Джеймса исключили из Академии, и мир рухнул. Тем не менее, Мэтью не мог забыть про свои обязанности.

У Кристофера сложились в прямом смысле взрывные отношения с наукой, и после недавнего происшествия профессор Фелл наказал Мэтью следить за тем, чтобы Кристофер не контактировал с легковоспламеняющимися материалами. А Томас был настолько тихим и миниатюрным, что они постоянно теряли его из виду, а будучи предоставлен самому себе, он неизбежно тянулся к Аластеру Карстерсу.

Ситуация сложилась отвратительная, но одна светлая сторона в ней все-таки была. Найти потерявшегося Томаса не составляло никакого труда: достаточно было идти на мерзкий голос Аластера.

К сожалению, это означало, что придется увидеть и лицо Аластера – не менее мерзкое.

Мэтью разыскал Аластера довольно быстро: тот стоял у окна, а рядом застенчиво жался Томас.

Томас боготворил своего кумира, и это не поддавалось разумному объяснению. Единственное, что, по мнению Мэтью, могло вызывать в Аластере интерес, так это его необычайно выразительные брови, но, в конце концов, ведь не брови красят человека!

– Ты очень расстроен, Аластер? – расслышал Мэтью тихий голос Томаса, когда подошел ближе и навострил уши.

– Отстань, сопля, – огрызнулся Аластер, хотя и беззлобно. Даже он не мог устоять перед обожанием.

– Ты слышал этого подлого, коварного змея? – спросил Мэтью. – Пойдем отсюда, Том.

– А, наседка Фэйрчайлд, – усмехнулся Аластер. – Какой прекрасной женушкой ты станешь для кого-нибудь в недалеком будущем.

Мэтью пришел в ярость, заметив проблеск улыбки на лице Томаса, хотя тот быстро спрятал ее из уважения к чувствам Мэтью. Кроткому Томасу здорово доставалось от сестер, которые привыкли им командовать. Похоже, грубость Аластера он по ошибке принимал за смелость.

– Жаль, что не могу сказать того же о тебе, – парировал Мэтью. – Неужели ни одна добрая душа не намекнула тебе, что твоя прическа… как бы помягче выразиться… нелепа? Друг? Папа? Никого не волнует, что ты делаешь из себя посмешище? Или у тебя все время уходит на пакости ни в чем не повинным людям и тебе просто некогда обращать внимание на свой жалкий внешний вид?

– Мэтью! – остановил его Томас. – У него друг умер!

Мэтью так и подмывало заметить, что именно Аластер и его дружки натравили демона на Джеймса, и то, что их подлый розыгрыш пошел не по плану, лежит на их совести. Однако он подозревал, что это очень огорчит Томаса.

– Ладно, пойдем, – сказал он. – Хотя у меня из головы не идет: чья же это была идея?

– Погоди-ка, Фэйрчайлд, – рявкнул Аластер. – А ты иди пока, Лайтвуд.

Томас явно встревожился, но Мэтью знал, что тот не посмеет ослушаться своего идола. Когда кузен поднял на него светло-карие глаза, Мэтью кивнул, и Томас нехотя поплелся прочь.

Как только он скрылся из виду, Мэтью и Аластер приняли боевую стойку. Мэтью понимал, что Аластер намеренно отослал Томаса. Он закусил губу, приготовившись к драке.

Но Аластер не стал драться.

– Кто ты такой, чтобы строить из себя моралиста, рассуждать о розыгрышах и отцах, учитывая обстоятельства твоего рождения?

Мэтью нахмурился.

– О чем это ты, Карстерс?

– Все говорят о твоей маме и ее неженской профессии, – ответил этот червяк, Аластер Карстерс. Мэтью нахмурился, но Аластер продолжал, повысив голос. – Женщина не может быть хорошим Консулом. Тем не менее, никто не смеет возражать против этого открыто: ведь твою мать поддерживают могущественные Лайтвуды.

– Да, мы дружим семьями, – сказал Мэтью. – Тебе не знакомо такое понятие, как дружба, Карстерс? Тогда мне жаль тебя, потому что для всех остальных оно в порядке вещей.

Аластер вскинул брови.

– О, лучшие друзья, кто бы сомневался. Твоей маме, должно быть, нужны друзья, потому что какой из твоего папы мужчина?

– Прошу прощения? – переспросил Мэтью.

– Странно, что ты родился спустя столько времени после того, как с твоим отцом произошел этот несчастный случай. – Аластер подкрутил воображаемые усы. – Странно, что семья твоего отца не хочет иметь с тобой ничего общего и требует, чтобы твоя мать отказалась от фамилии мужа. И еще примечательно, что ты ни капли не похож на своего папу, а цвет волос у тебя такой же, как у Гидеона Лайтвуда.

Гидеон Лайтвуд был отцом Томаса. Не удивительно, что Аластер отослал Томаса, прежде чем выдвинуть такое нелепое обвинение.

Оно действительно казалось абсурдным. Да, правда, что Мэтью родился белокурым, в то время как у его мамы волосы каштановые, а у отца и Чарльза Бьюфорда – рыжие. Мама Мэтью была миниатюрной, но Кук уверяла, что Мэтью обгонит в росте Чарльза Бьюфорда. Дядя Гидеон часто сопровождал маму. Мэтью знал, что он вступался за нее, когда она конфликтовала с Клэйвом. Однажды мама назвала Гидеона своим хорошим и верным другом. Мэтью никогда особо не задумывался об этом.

Мама говорила, что у его отца такое милое, дружелюбное, веснушчатое лицо. Мэтью всегда хотел быть похожим на него.

Но увы…

– Не понимаю, о чем ты, – произнес Мэтью, и собственный голос показался ему чужим.

– Генри Бранвелл тебе не отец! – выпалил Аластер. – Ты – ублюдок Гидеона Лайтвуда. Все это знают, кроме тебя.

В приступе ослепительной ярости Мэтью заехал ему кулаком в лицо. После чего отправился на поиски Кристофера, а когда нашел, вручил ему спички.

Прошло короткое, но насыщенное событиями время, прежде чем Мэтью навсегда покинул школу. За это время взорвалось крыло Академии.

Мэтью сознавал, что совершил неслыханно дерзкий поступок, но, хотя и был не в себе, предложил Джеймсу стать его парабатаем, и каким-то чудом Джеймс согласился. Мэтью и его папа договорились задержаться в лондонском доме Фэйрчайлдов, чтобы Мэтью мог побыть и с папой, и с парабатаем. С точки зрения Мэтью, все получилось как надо.

Если бы только он мог забыть.

Сумеречный базар, Лондон, 1901 год

Джем замер перед танцующим пламенем под сводами черных железных арок лондонского Базара. Он был изумлен появлением знакомого лица в таком неожиданном месте и теплым приветствием Мэтью.

Конечно, он был знаком с сыном Шарлотты. Другой ее мальчик, Чарльз, всегда держался холодно и неприветливо, когда они встречались по официальным делам. Брат Захария знал, что Безмолвные Братья должны оставаться в стороне от мира. Аластер, сын его дяди Элайаса, ясно дал это понять, когда Брат Захария в свое время обратился к нему.

Так и должно быть, прозвучали у него в голове голоса Братьев. Он не всегда мог отличить один голос от другого. Они сливались в тихий хор, исполняя беззвучную, но ни на миг не умолкающую песню.

Джем не обиделся бы на Мэтью, если бы тот относился к нему так же, как и многие другие. Но, похоже, мальчишка не разделял общего мнения. На его светлом, нежном личике проступил испуг.

– Я слишком бесцеремонен? – с тревогой спросил он. – Просто я подумал, что как парабатай Джеймса могу называть тебя так же, как и он.

Конечно, можешь, сказал Брат Захария.

Для Джеймса, его сестры Люси и сестры Аластера, Корделии, он всегда оставался просто Джемом. Захария считал эту троицу самыми милыми детьми на свете. Он понимал, что, возможно, пристрастен, но ему было неважно, как обстоит дело в действительности. Главное – он твердо верил, что это так.

Мэтью светился от радости. Захария подумал о матери Мэтью и о той доброте, которая досталась трем сиротам, когда она сама еще, по сути, была ребенком.

– В лондонском Институте только о тебе и говорят, – признался Мэтью. – Джеймс, Люси, дядя Уилл и тетя Тесса тоже. Мне кажется, я знаю тебя намного лучше, чем на самом деле, так что прошу прощения, если злоупотребляю твоей добротой.

Какие могут быть злоупотребления, когда тебе всегда рады, сказал Джем.

Улыбка Мэтью расползлась еще шире, придавая лицу особую привлекательность. Джем подумал, что тепла в мальчике даже больше, чем в его матери, и оно прямо-таки рвется наружу. Мэтью воспитывали открытым и честным, учили радоваться и доверять миру.

– Как бы я хотел послушать о ваших приключениях с дядей Уиллом и тетей Тессой! – воскликнул Мэтью. – Должно быть, вы здорово проводили время! А с нами ничего интересного не происходит. Говорят, что между тобой и тетей Тессой была настоящая роковая страсть, прежде чем ты стал Безмолвным Братом. – Мэтью спохватился. – Извини! Вечно я болтаю, что на ум взбредет! Просто я так взволнован, и мне не терпится с тобой поговорить. Конечно, нехорошо напоминать тебе о твоей прошлой жизни. Надеюсь, я тебя не расстроил и не обидел. Мир?

Мир, эхом отозвался Брат Захария, тая от умиления.

– Я уверен, у тебя мог быть жаркий роман с кем угодно, стоило тебе захотеть, – продолжал Мэтью. – Это кто угодно скажет. О господи, я опять сморозил глупость, да?

Спасибо на добром слове, сказал Брат Захария. Разве не прекрасна эта ночь?

– Я вижу, ты очень тактичный человек, – сказал Мэтью и хлопнул Брата Захарию по спине.

Они побрели по рядам Сумеречного базара. Брат Захария выискивал одного чародея, который согласился ему помочь.

– А дядя Уилл знает, что ты в Лондоне? – спросил Мэтью. – Ты собираешься встретиться с ним? Если дядя Уилл узнает, что ты был в Лондоне и не зашел к нему, а я знал и не сказал – мне конец! Цветок завянет, не успев расцвести. Юная жизнь загублена, едва начавшись. Подумай о моей судьбе, дядя Джем, – она в твоих руках!

В моих руках? – переспросил Брат Захария.

Нетрудно было догадаться, что именно хотел разузнать Мэтью.

– Еще было бы очень любезно с твоей стороны, если бы ты не упоминал о том, что видел меня на Сумеречном базаре, – вкрадчиво произнес Мэтью, обезоруживая собеседника своей обаятельной улыбкой.

Безмолвные Братья – как правило, злостные сплетники, сказал Брат Захария. Но для тебя, Мэтью, я сделаю исключение.

– Спасибо, дядя Джем! – Мэтью повис на руке Джема. – Я вижу, что мы станем хорошими друзьями.

Джем подумал, что они, должно быть, выглядят ужасно даже для завсегдатаев Базара: такой солнечный ребенок беспечно болтается на руке Безмолвного Брата, окутанного плащом темноты. Но Мэтью, казалось, пребывал в блаженном неведении.

Я уверен, что так и будет, сказал Джем.

– Моя кузина Анна говорит, что Сумеречный базар – это самое потешное место на свете! – радостно воскликнул Мэтью. – Ты, конечно, знаешь Анну. С ней тоже не соскучишься. Она отменно разбирается в жилетах, лучше всех в Лондоне. Я встретил очень симпатичных фейри, они пригласили меня, и я подумал: почему бы не прийти посмотреть?

Фейри, с которыми танцевал Мэтью, прошмыгнули мимо лучами света в цветочных коронах. Один мальчик-фейри с перепачканными соком странных фруктов губами остановился и подмигнул Мэтью. Он, казалось, вовсе не обиделся на то, что Мэтью бросил их в танце, хотя с этими фейри никогда не знаешь наверняка: внешность у них обманчива. Мэтью смутился, бросил осторожный взгляд на Брата Захарию и подмигнул мальчику в ответ.

Брат Захария чувствовал, что должен предупредить его: Твои друзья могут затевать что-то нехорошее. Фейри часто так делают.

Мэтью улыбнулся, и на его невинном личике промелькнуло озорное выражение.

– Я и сам этим балуюсь.

Это не совсем то, что я имею в виду. И ни в коем случае не хочу обидеть никого из жителей Нижнего мира. Среди них столько же надежных, сколько и среди Сумеречных охотников, но это означает, что верно и обратное. Просто нелишне помнить, что не все обитатели Сумеречного базара благосклонно относятся к нефилимам.

– Кто может их винить? – беззаботно произнес Мэтью. – Только ханжи. За исключением присутствующих, дядя Джем! Мой папа часто рассказывает о своем друге-чародее. Они вместе изобрели Порталы, ты знал? Мне бы тоже хотелось иметь близкого друга из Нижнего мира.

Магнус Бейн был бы хорошим другом для любого, согласился Брат Захария.

Открыто предлагать Мэтью подружиться с Магнусом – верным другом Джемова парабатая – было бы чересчур. Хотя, возможно, он слишком осторожничал. Наверняка многих обитателей Нижнего мира покорило бы обаяние Мэтью.

Уилл ясно дал понять, что его Институт готов помогать жителям Нижнего мира, нуждающимся в помощи, так же, как простецам и Сумеречным охотникам. Возможно, новое поколение вырастет более благосклонным к Нижнему миру.

– Анны сегодня нет здесь, – добавил Мэтью. – Зато ты есть, так что все хорошо. Чем займемся? Ты ищешь что-то особенное? Я думал купить Джейми и Люс книгу. Любая подойдет. Они читают все подряд.

Джем еще больше проникся к нему, когда услышал, с какой нежностью он говорит о Джеймсе и Люси.

Если мы увидим подходящую книгу, сказал он, обязательно купим. Но я бы предпочел обойтись без черномагических фолиантов.

– Никакой черной магии, клянусь ангелом! – рассмеялся Мэтью. – Хотя Люс прочитала бы наверняка. Она хоть и с виду тихоня, но в душе сорвиголова, эта Лю.

У меня есть поручение, сказал Джем, от тех, кого я высоко ценю. Из уважения к ним я больше ничего не могу сказать.

– Я понимаю, – сказал Мэтью, радуясь тому, что заслужил со стороны Джема хотя бы небольшое доверие. – Не буду допытываться, но могу ли я чем-нибудь помочь? Ты можешь положиться на меня, если хочешь. Мы ведь любим одних и тех же людей, не так ли?

Искренне благодарю тебя за предложение.

И речи быть не могло о том, чтобы привлечь ребенка в качестве помощника – во всяком случае, в нынешних поисках. Но рядом с ним Захария почувствовал, что мог бы позаимствовать у Мэтью немного восхищенного любопытства, с которым тот осматривал прилавки и впитывал все звуки и краски Сумеречного базара.

На лотках лежали волшебные фрукты, но стоявший рядом оборотень ругался, что его обманывают, и никак не мог сторговаться с гоблинами. В киосках под красно-белыми полосатыми навесами продавали пепельные ириски, происхождение которых не внушало Брату Захарии никакого доверия. Мэтью остановился перед синекожей чародейкой, которая жонглировала игрушечными единорогами, раковинами русалок и маленькими огненными колесиками, и, заливаясь смехом, принялся флиртовать с ней, пока та не сказала, что ее зовут Катарина. Она добавила, что вряд ли он отважится зайти к ней в гости, но, когда он улыбнулся, улыбнулась ему в ответ. Брат Захария предположил, что для молодежи это дело обычное.

Казалось, Сумеречный базар с нескрываемым интересом наблюдает за Мэтью. Все привыкли, что Сумеречные охотники приходят сюда только по делу: в поисках свидетелей или в погоне за злоумышленниками.

Мэтью зааплодировал, когда другой ларек подошел к нему сам – на курьих ножках. Фейри с копной волос, похожей на одуванчик, выглядывала из-за полок со склянками, в которых плескались разноцветные огоньки и жидкости.

– Привет, симпатяга. – Ее голос трещал, как сухая кора.

– Ты к кому из нас обращаешься? – со смехом спросил Мэтью, опираясь локтем на плечо Брата Захарии.

Фейри подозрительно покосилась на Захарию.

– О-о, Безмолвный Брат на нашем скромном рынке. Нефилимы сказали бы, что нам оказана честь.

А сами вы как считаете? – спросил Захария, выступая вперед и загораживая собой Мэтью.

Мэтью вынырнул у него из-за спины и бесстрашно шагнул к прилавку, чтобы рассмотреть пузырьки.

– Славные зелья, – сказал он, улыбаясь женщине. – Ты сама их готовила? Эффектное шоу. Ты вроде как изобретательница, да? Мой папа тоже изобретатель.

– Я рада, что на Базаре нашелся хоть кто-то, кого заинтересовал мой товар, – проворчала женщина. – Вижу, язык у тебя медовый, под стать волосам. Сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – без запинки ответил Мэтью.

Он начал перебирать пузырьки, постукивая кольцами по стеклу и деревянным пробкам с золотой и серебряной окантовкой. Между делом он рассказывал о своем отце и волшебных зельях, знакомых ему по книжкам.

– Ага, пятнадцать лет, и по тебе видно, что это было вечное лето. Как говорят, только мелкая река может сверкать так ярко, – сказала фейри, и Мэтью поднял на нее удивленный взгляд ребенка. Улыбка промелькнула на его лице, всего на мгновение.

Прежде чем Джем успел вмешаться, улыбка вернулась.

– А, понятно. «У него нет ни гроша, а с виду он кажется миллионером. Можно ли желать большего?» – процитировал Мэтью. – Оскар Уайльд. Знаешь такого? Я слышал, фейри любят похищать поэтов. Попробуй украсть его – он того стоит.

Женщина рассмеялась.

– Возможно, мы уже это сделали. Хочешь, чтобы тебя тоже похитили, милый мальчик?

– Не думаю, что это понравится моей маме-Консулу.

Мэтью по-прежнему лучился улыбкой. Женщина как будто почувствовала себя неловко, но потом улыбнулась. Фейри бывали колючими, как шипы, но не потому, что хотели причинить вред – просто такими их создала природа.

– Это любовный приворот. – Фейри кивнула на пузырек, наполненный мерцающей розовой жидкостью. – Тебе ни к чему, светлое дитя нефилима. А вот это ослепит твоих противников в бою.

Могу себе представить, сказал Брат Захария, изучая пузырек с черным, как уголь, песком.

Мэтью определенно нравилось слушать про зелья. Захария не сомневался, что сына Генри пичкали такими сказками дома за ужином.

– А это что такое? – спросил Мэтью, показывая на фиолетовый флакон.

– О, еще одна настойка, не представляющая никакого интереса для нефилимов, – отмахнулась женщина. – Зачем вам зелье, которое заставляет говорить правду? Я слышала, у вас, Сумеречных охотников, нет секретов друг от друга. К тому же у вас есть Меч Смерти, если понадобится доказать, что один из вас не лжет. Хотя как по мне, так это жестокий обычай.

– Это и в самом деле жестоко, – охотно согласился Мэтью.

Фейри как будто опечалилась.

– Значит, ты из жестокого народа, милое дитя.

– Но сам я не такой, – возразил Мэтью. – Я верю в искусство и красоту.

– Однажды ты можешь стать безжалостным, несмотря ни на что.

– Нет, никогда, – настаивал Мэтью. – Мне нет никакого дела до обычаев Сумеречных охотников. Традиции Нижнего мира мне нравятся гораздо больше.

– Ах, ты льстишь старухе. – Фейри замахала рукой, но ее лицо сморщилось, как довольное яблоко, когда она снова улыбнулась. – Что ж, раз ты такой милый мальчик, я покажу тебе кое-что особенное. Как тебе понравится пузырек со звездной жидкостью, гарантирующий его обладателю долгую жизнь?

Довольно, зазвучали голоса в голове Захарии.

Сумеречные охотники не торгуют своими жизнями, сказал Брат Захария и потянул Мэтью за рукав.

Мэтью уперся, не желая уходить.

Все эти зелья – не более чем подкрашенная вода и песок, сказал Захария. Не трать деньги зря и никогда не заключай сделок с фейри. На Базаре надо быть осторожным. Здесь не только торгуют мечтами, но и могут разбить тебе сердце.

– Ну ладно, – согласился Мэтью. – Смотри, дядя Джем! Вон оборотень продает книги. Знаешь, оборотни – самые неутомимые читатели.

Он бросился к ларьку и начал задавать бесхитростные вопросы женщине-оборотню в чопорном платье, и вскоре она уже поправляла прическу и смеялась над его глупостями. Внимание Брата Захарии внезапно привлек чародей, которого он искал.

Подожди меня здесь, сказал он Мэтью и пошел навстречу Рагнору Феллу, стоявшему у костра под аркой железнодорожного моста.

Огонь выбрасывал зеленые искры, озаряя умное лицо чародея и белоснежные волосы, обрамляющие крутые завитки рогов.

– Брат Захария, – кивнул он. – Рад тебя видеть, но боюсь, новости у меня не очень хорошие. Ну, да ладно. Плохие новости приходят, как дождь, а хорошие – как вспышка молнии перед бурей.

Звучит обнадеживающе. Брат Захария почувствовал, как сжимается сердце.

– Я обратился к нескольким источникам в поисках нужной тебе информации, – продолжал Рагнор. – У меня появилась зацепка, но должен тебе сказать: меня предупредили, что эти поиски могут оказаться фатальными. Они уже стоили жизни одному смельчаку. Ты действительно хочешь, чтобы я проверил эту ниточку?

Да, хочу, сказал Брат Захария.

Он надеялся на большее. Когда в том году он встретился с Тессой на мосту, она выглядела обеспокоенной. День выдался серый. Ветер сдувал ее каштановые волосы с лица, которого могли коснуться тревоги, но не время. Иногда казалось, что лицо – это все, что у нее осталось. Он мало что мог, но однажды обещал до конца своих дней охранять ее даже от ветров с небес.

И намеревался сдержать слово.

Рагнор Фелл кивнул.

– Хорошо, я продолжу поиски.

Как и я, сказал Брат Захария.

На лице Рагнора появилось выражение глубокой тревоги. Брат Захария обернулся и увидел Мэтью, который возвращался к прилавку с зельями.

Мэтью! позвал Брат Захария. Иди-ка сюда.

Мэтью кивнул и неохотно направился к нему, одергивая жилетку.

Тревога на лице Рагнора стала еще заметнее.

– Почему он с тобой? Почему ты так со мной поступаешь? Я всегда считал тебя одним из самых разумных Сумеречных охотников, но вижу, что ошибался!

Брат Захария вгляделся в лицо Рагнора. Было непривычно видеть мага в таком смятении, ведь он всегда проявлял осторожность и профессионализм.

Я думал, вас с Фэйрчайлдами связывает долгая истории взаимного уважения, сказал Брат Захария.

– О, конечно, – сказал Рагнор. – И в свете этого я очень счастлив, что до сих пор не взлетел на воздух от какого-нибудь взрыва.

Что? удивился Захария.

Все разъяснилось, как только Мэтью увидел Рагнора и просиял.

– Здравствуйте, профессор Фелл. – Он покосился на Джема. – Профессор Фелл был моим учителем в Академии, пока меня не отчислили. Вернее, пока не выгнали с позором.

Джем знал, что Джеймса исключили из Академии, но чтобы Мэтью… Он думал, что Мэтью просто решил последовать за своим парабатаем, как поступил бы любой на его месте.

– Твой друг с тобой? – спросил Рагнор и поморщился. – Кристофер Лайтвуд здесь? Наш Базар скоро будет охвачен пламенем?

– Нет, – улыбнулся Мэтью. – Кристофер дома.

– Дома в Идрисе?

– В лондонском доме Лайтвудов, но это далеко отсюда.

– Все равно недостаточно далеко! – решил Рагнор Фелл. – Я немедленно отправляюсь в Париж.

Он кивнул Брату Захарии, содрогнулся при виде Мэтью и зашагал прочь. Мэтью печально помахал ему вслед.

– До свидания, профессор Фелл! – крикнул он и посмотрел на Брата Захарию. – Кристофер не хотел никаких несчастных случаев. Тот взрыв случился исключительно по моей вине.

Понимаю, сказал Брат Захария.

Хотя и не был уверен, что понимает.

– Ты наверняка хорошо знаешь Гидеона, – заметил Мэтью. Его проворный ум уже перескочил на другую тему.

Да, сказал Брат Захария. Он отличный парень.

Мэтью пожал плечами. – Как скажешь. Мне больше нравится мой дядя Габриэль. Конечно, не так сильно, как дядя Уилл.

Уилл всегда был моим любимчиком, торжественно согласился Джем.

Мэтью пожевал нижнюю губу, явно что-то обдумывая.

– Хочешь пари, дядя Джем? Спорим, я смогу затоптать этот костер ногой?

Я бы не стал этого делать, убежденно произнес Брат Захария. Мэтью, постой…

Но Мэтью уже бросился в пламя, сверкающее нефритом. Его худая фигурка в черных одеждах взмыла в воздух, словно кинжал, брошенный опытной рукой, и приземлилась в тени церковного шпиля. Обитатели Сумеречного базара разразились аплодисментами. Мэтью снял воображаемую шляпу и отвесил замысловатый поклон.

Его волосы отливали золотом в отблесках странного пламени, а лицо светилось даже в тени. Брат Захария наблюдал за его заливистым смехом, и дурное предчувствие закрадывалось в сердце. Захарию охватил внезапный страх за Мэтью, за всех замечательных и любимых детей его дорогих друзей. Когда-то ему было столько же лет, сколько Мэтью, но к тому времени они с Уиллом уже прошли через огонь и горящее серебро. Его поколение страдало во имя лучшего мира для тех, кто придет им на смену, но теперь Джему пришло в голову, что этих детей, выросших в любви и умеющих бесстрашно ходить сквозь тени, настигнет испытание грядущей катастрофой. И кто-то из них сломается.

Оставалось молиться о том, чтобы катастрофа не наступила.

Резиденция Фэйрчайлдов, Лондон, 1901 год

Мэтью все еще думал о вчерашнем походе на Сумеречный базар. В каком-то смысле он прокололся, наткнувшись на дядю Джема, хотя и был рад возможности познакомиться поближе. Возможно, дядя Джем решит, что Джейми не ошибся в выборе парабатая.

Он встал рано, чтобы помочь Кук с выпечкой. Кук страдала артритом, и мама Мэтью как-то спросила, не устала ли она с годами и не хочет ли выйти на пенсию, но Кук не пожелала оставлять работу, и никто не должен был знать, что по утрам ей на кухне помогает Мэтью. К тому же Мэтью нравилось смотреть, как папа, мама и даже Чарльз уминают приготовленный его руками завтрак. Мама всегда очень много работала, и морщинки беспокойства на ее лбу и вокруг рта никуда не девались, даже если Мэтью удавалось ее рассмешить. Она любила лепешки с клюквой, поэтому он при любой возможности пытался их испечь. Это все, что Мэтью мог для нее сделать, раз уж ему не дано стать для нее крепкой опорой, как Чарльзу.

– Чарльз Бьюфорд такой серьезный и надежный, – сказала как-то одна из маминых подруг за чаепитием в Идрисе. И, попробовав булочку с клюквой, добавила: – А Мэтью… ну, он очаровательный.

В то утро за завтраком Чарльз Бьюфорд потянулся к блюду с мамиными лепешками. Мэтью улыбнулся ему и решительно покачал головой, подвигая тарелку к локтю матери. Чарльз Бьюфорд скривился.

Шарлотта подарила ему рассеянную улыбку и снова уткнулась взглядом в скатерть. Она пребывала в мрачном настроении. Мэтью и рад был бы сказать, что это случилось впервые, но кого он хотел обмануть? За последние месяцы атмосфера в доме изменилась, и не только мать, но и отец, и даже Чарльз Бьюфорд выглядели отрешенными и порой срывались на Мэтью. Иногда его охватывал ужас при мысли о том, что рано или поздно ему расскажут, в чем дело, и объявят, что мама уходит навсегда. Мэтью казалось, что, только зная правду, он мог бы с ней смириться.

– Дорогая, – сказал папа. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Прекрасно, Генри, – ответила мама.

Мэтью любил отца безмерно, но и хорошо знал его. Даже если бы все вокруг нацепили головы попугаев, папа все равно стал бы рассказывать этим головам о своем последнем эксперименте.

Отец обеспокоенно наблюдал за матерью. Мэтью мысленно представил себе, как он говорит: «Пожалуйста, Шарлотта. Не оставляй меня».

Сердце защемило. Мэтью сложил салфетку втрое и нарушил молчание:

– Кто-нибудь может мне сказать…

Но тут открылась дверь, и вошел Гидеон Лайтвуд. Мистер Лайтвуд. Мэтью больше не мог ни думать, ни говорить о нем как о дяде Гидеоне.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Мэтью.

– Сэр! – одернула его мама. – Для тебя он сэр, Мэтью.

– Что вы здесь делаете? – переспросил Мэтью. – Сэр.

Мистеру Гидеону Лайтвуду хватило мужества улыбнуться Мэтью, после чего он подошел к столу и положил руку на плечо мамы. На глазах у отца.

– Всегда рад вас видеть, сэр, – сказал Чарльз Бьюфорд, тот еще подхалим. – Могу я предложить вам немного копченой рыбы?

– Нет-нет, спасибо, я уже позавтракал, – сказал мистер Лайтвуд. – Я просто решил сопроводить Шарлотту до Идриса через Портал.

Мама тепло улыбнулась мистеру Лайтвуду – не сравнить с улыбкой, адресованной Мэтью.

– Это очень любезно с твоей стороны, Гидеон, хотя и не обязательно.

– Очень даже обязательно, – сказал мистер Лайтвуд. – Леди всегда должен сопровождать джентльмен.

Его голос как будто дразнил. Мэтью обычно ждал окончания завтрака, чтобы отвезти отца в лабораторию, но сейчас он просто не мог вынести этого зрелища.

– Мне надо сейчас же увидеться с Джеймсом по срочному делу! – объявил он, вскакивая из-за стола.

Он хлопнул за собой дверью столовой, но прежде услышал, как мама извинилась за его поведение, а мистер Лайтвуд сказал:

– О, все в порядке. У него переходный возраст. Поверь мне, я хорошо помню, что это такое.

Мэтью забежал к себе в комнату и, встав перед зеркалом в золоченой раме, пригладил волосы, расправил манжеты и новый зеленый жилет. Он вгляделся в свое отражение. Симпатичное лицо, но не такое умное, как у остальных в его семье. Он вспомнил слова фейри: Только мелкая река может сверкать так ярко.

Он чуть наклонил голову и присмотрелся внимательнее. Многие думали, что у него глаза темные, как у мамы, но это не так. Они были такими темно-зелеными, что могли показаться карими, и только когда свет, падая под определенным углом, пробивал эту темноту, в их глубине вспыхивали изумруды. Как и все остальное в нем, его глаза таили загадку.

Он достал из рукава флакон с зельем правды, купленным втайне от дяди Джема. Даже если дядя Джем что-то заподозрил, можно было не бояться, что он проболтается. И дяде Джему всегда верили на слово: такой уж он человек.

Мэтью не стал делиться с Джеймсом своими мыслями о Гидеоне. Мэтью отличался осмотрительностью, а на Джейми иногда находило, и он мог отчебучить что угодно. Прошлым летом в лондонский Институт приехал на редкость дружелюбный Сумеречный охотник по имени Огастес Паунсби, и Мэтью оставил его в компании Джеймса всего-то на полчаса. Вернувшись, Мэтью обнаружил, что Джейми сбросил Паунсби в Темзу, объяснив это тем, что Паунсби его оскорбил. Поступок тянул на подвиг: еще бы, четырнадцатилетний Джейми справился с Паунсби, взрослым и крепким охотником. Но, как бы это ни впечатляло, говорить о хороших манерах не приходилось.

Ни Джеймс, ни дядя Джем не стали бы покупать зелье тайком и уж тем более применять его. Но что плохого в том, чтобы узнать наконец правду? Поначалу Мэтью хотел добавить каплю из флакона в завтрак сегодня утром; тогда отцу и матери пришлось бы рассказать всем о том, что происходит. И теперь, когда мистер Гидеон Лайтвуд стал заявляться по утрам, он пожалел, что не сделал этого.

Мэтью тряхнул головой, глядя на свое отражение в зеркале, и решил покончить с меланхолией и унынием.

– Я выгляжу как денди? – спросил он Мистера Оскара Уайльда. – Я ослепителен и учтив?

Мистер Оскар Уайльд лизнул его в нос – ну а как еще мог ответить Мистер Оскар Уайльд, щенок, которого Джейми подарил Мэтью на день рождения? Мэтью воспринял это как одобрение и кивнул своему отражению в зеркале.

– Ты можешь быть пустым местом в жилетке, – сказал он Мэтью Фэйрчайлду, – но, по крайней мере, жилетка у тебя потрясающая.

Он проверил свои карманные часы, после чего сунул их обратно в карман вместе с пузырьком. Медлить было нельзя. Мэтью торопился на важную встречу в самом эксклюзивном клубе.

Но сначала ему предстояло пробежаться по Институту, чтобы забрать груз по имени Джеймс Эрондейл. Он знал, где искать Джеймса, поэтому приказал Оскару остаться и охранять фонарный столб. Оскар послушался: он был очень воспитанным щенком, и все говорили, что в этом заслуга Мэтью, который, должно быть, хорошо его дрессирует, но Мэтью ничего такого не делал, просто любил его. Мэтью забросил веревку с крюком на окно библиотеки, забрался наверх, стараясь не порвать брюки, и постучал по стеклу.

Джеймс сидел на диванчике у окна, склонившись – какой сюрприз! – над книгой. Он поднял чернявую голову на стук и улыбнулся.

Джеймс никогда особо не нуждался в Мэтью. Он был ужасно застенчивым, и Мэтью просто хотел о нем заботиться. Но теперь, когда Джеймс превратился в юношу с угловатыми чертами лица и пообвык в компании трех верных друзей, он стал гораздо более собранным во время совместных вылазок. При всей своей стеснительности Джейми, казалось, нисколько в себе не сомневался и ничего не хотел в себе менять. Он не искал помощи от Мэтью. Более того, обладал глубокой внутренней уверенностью, которой самому Мэтью как раз не хватало. В их отношениях всегда было больше равноправия, чем в отношениях с Томасом или Кристофером. И Мэтью всегда хотелось проявить себя перед Джеймсом. Правда, он не был уверен, что когда-либо ему это удавалось.

При виде Мэтью Джеймс не выказал ни облегчения, ни особой радости – только спокойное удовлетворение. Он открыл окно, и Мэтью пробрался внутрь, заваливаясь на Джеймса и опрокидывая его с дивана.

– Привет, Мэтью, – донесся с пола голос Джеймса. В его интонациях проскальзывали насмешливые нотки.

– Привет, Мэтью! – звонко отозвалась Люси из-за письменного стола.

Она выглядела трогательно растрепанной и явно пребывала в муках творчества. Светло-коричневые локоны выбивались из-под голубой ленты, одна туфля покачивалась на ноге, обтянутой чулком, угрожая вот-вот свалиться. Дядя Уилл часто устраивал драматические чтения фрагментов из книги, которую он писал о демонической оспе, и все находили их очень забавными. Но Люси никому не показывала свои сочинения. Мэтью не раз хотел попросить ее прочитать ему хоть одну страницу, но не находил причины, по которой Люси сделала бы для него исключение.

– Да благослови вас Бог, мои Эрондейлы, – с нарочитой важностью произнес Мэтью. Он поднялся с пола и отвесил Люси поклон. – Я прибыл по срочному делу. Скажите мне – только честно! – что вы думаете о моей жилетке?

Люси улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки.

– Ошеломительная!

– Присоединяюсь, – великодушно согласился Джеймс.

– Но почему не фантастическая? – удивился Мэтью. – Не сногсшибательная?

– Пожалуй, я сшиблен с ног, – сказал Джеймс. – Но в хорошем ли смысле, вот в чем вопрос?

– Я бы на твоем месте воздержался от жестоких словесных игр с единственным и неповторимым парабатаем, – заметил Мэтью. – Подумай лучше о своем костюме. И убери эту чудовищную книгу. Господа Лайтвуды ждут нас. Нам надо спешить.

– Разве я не могу пойти, как есть? – спросил Джеймс.

Сидя на полу, он смотрел на Мэтью широко распахнутыми золотистыми глазами. С растрепанными волосами, в мятой льняной рубашке и даже без жилетки, выглядел он не слишком презентабельно. Только из огромного душевного благородства Мэтью не позволил себе содрогнуться от ужаса.

– Все шутишь, – сказал Мэтью. – Я знаю, ты нарочно так говоришь, только чтобы меня позлить. Черт с тобой. Но хотя бы причешись!

– Грядет битва с расческой, – предупредил Джеймс, направляясь к двери.

– Возвращайся с победой или на расческах своих солдат! – крикнул ему вслед Мэтью.

Когда Джейми скрылся, Мэтью повернулся к Люси. Она сосредоточенно строчила что-то на листке бумаги, но подняла голову, словно чувствуя его взгляд, и улыбнулась. Мэтью стало интересно, как ей удается совмещать в себе самодостаточность и радушие. Это как дом с крепкими стенами, где никогда не гаснет свет маяка.

– Мне тоже причесаться? – поддразнила Люси.

– Ты, как всегда, безупречна, – ответил Мэтью.

Ему хотелось поправить ленту в ее волосах, но это могло показаться излишней вольностью.

– Хочешь пойти на собрание нашего тайного клуба? – предложил Мэтью.

– Не могу, я делаю уроки с мамой. Мы обе учим фарси, – сказала Люси. – Я ведь должна владеть языками, на которых говорит мой парабатай, верно?

С недавних пор Джеймс начал называть своих родителей по-взрослому: «мам» и «па», а не «мама» и «папа». Люси тотчас подхватила его манеру. Мэтью даже нравилось слышать валлийские нотки в их голосах, когда брат и сестра обращались к своим родителям. Они звучали мелодично и нежно.

– Разумеется. – Мэтью кашлянул, мысленно принимая решение возобновить уроки валлийского.

Вопрос о том, чтобы отправить Люси в Академию Сумеречных охотников, даже не обсуждался. Она никогда не проявляла таких способностей, как у Джеймса, но мир был слишком жесток к женщинам, которые отличались от других хоть чем-то.

– Люси Эрондейл – милое дитя, но с такими недостатками кто возьмет ее в жены? – сказала однажды Лавиния Уайтлоу, когда они с мамой Мэтью встретились за чаем.

– Я была бы счастлива, если бы кто-то из моих сыновей изъявил такое желание, – ответила Шарлотта как истинный Консул.

Мэтью считал, что Джеймсу очень повезло с Люси. Сам он всегда мечтал иметь младшую сестренку.

Не то чтобы он хотел видеть Люси своей сестрой.

– Пишешь книгу, Люс? – робко спросил Мэтью.

– Нет, письмо Корделии, – ответила Люси, разрушая хлипкую надежду Мэтью. – Я надеюсь, Корделия приедет в гости, очень скоро, – с искренним энтузиазмом добавила Люси. – Она тебе очень понравится, Мэтью. Я точно знаю.

Мэтью лишь хмыкнул в ответ.

У него были большие сомнения насчет Корделии Карстерс. Люси собиралась стать парабатаем Корделии, когда Конклав решит, что они уже взрослые и разумные леди. Люси и Джеймс знали Корделию еще по детским приключениям, в которых Мэтью не довелось участвовать, о чем он очень жалел, немного ревнуя своих друзей к прошлому. Должно быть, Корделия обладала какими-то подкупающими качествами, иначе Люси не захотела бы стать ее парабатаем, но Мэтью не забывал, что Корделия приходится сестрой ненавистному Аластеру, так что подозревал и в ней червоточинку.

– Она прислала мне свою недавнюю фотографию. Вот, смотри. Это Корделия, – произнесла Люси с оттенком гордости. – Разве она не самая красивая девушка на свете?

– О, да, – сказал Мэтью. – Возможно.

Он втайне удивился, взглянув на фотографию. Он-то думал, что увидит такую же кислую мину, как у Аластера, вечно сморщенного, будто съел лимон. Но Корделия оказалась совсем другой. И даже заставила Мэтью вспомнить строчку из стихотворения о безответной любви, которое однажды прочитал ему Джеймс. «Дождя и света дочь» – именно так он описал бы живое смеющееся лицо, которое смотрело на него с фотографии.

– Одно я знаю наверняка, – продолжил Мэтью, – ни одна девушка в Лондоне тебе и в подметки не годится.

Люси слегка зарделась. – Вечно ты дразнишься, Мэтью.

– Скажи, это Корделия предложила тебе стать парабатаем, или ты сама напросилась? – как бы между прочим спросил Мэтью.

Люси и Корделия хотели, чтобы их объявили парабатаями до того, как они разлетятся в разные края, но их просили не спешить, предупреждая, что иногда приходится жалеть о связи, скрепленной в молодости, и порой кто-то из партнеров меняет свое решение. Особенно, как заметила Лоренс Эшдаун, это относится к юным леди, которые частенько бывают взбалмошными.

Люси не была взбалмошной. Они с Корделией каждый день писали друг другу письма, демонстрируя искреннюю преданность. Люси однажды призналась Мэтью, что сочиняет длинный рассказ, чтобы повеселить Корделию, которая жила так далеко. Мэтью никогда не задавался вопросом, почему таким, как Люси, трудно воспринимать его всерьез.

– Конечно, это я предложила ей, – поспешно сказала Люси. – Не хотела упускать свой шанс.

Мэтью кивнул, утвердившись в своем новом убеждении, что Корделия Карстерс – действительно особенная девушка.

И еще он был уверен, что, если бы сам не предложил Джеймсу стать парабатаем, тому бы это и голову не пришло.

Джеймс вернулся.

– Доволен? – спросил он.

– Это сильно сказано, Джейми, – усмехнулся Мэтью. – Считай, что моя жилетка спасла положение.

Джеймс по-прежнему держал книгу под мышкой, но Мэтью знал, что не стоит ввязываться в безнадежные битвы. Пока они шли по улицам Лондона, Джеймс рассказывал Мэтью о книге. Мэтью предпочитал что-то более современное и с юмором, вроде работ Оскара Уайльда или музыки Гилберта и Салливана, но греческая история оказалась не так уж плоха – во всяком случае, в пересказе Джейми. В последнее время Мэтью все больше читал старинных авторов, рассказы об обреченной любви и благородных сражениях. Он не видел себя героем этих книг, зато видел Джеймса, и это его вполне устраивало.

Они шли, не обращая ни на кого внимания, непринужденно болтая. Мэтью всегда следил за тем, чтобы Джейми не чувствовал себя скованным и ущербным, тем более после катастрофы с Академией. Молодая леди, вцепившись взглядом в костлявую фигуру Джейми, застыла на пути омнибуса. Мэтью схватил ее за талию и, закружив, оттащил в безопасное место, после чего с улыбкой откланялся.

Джейми, казалось, пропустил всю сцену, пока возился с чем-то под манжетой рубашки.

У стен парламента толпы людей протестовали против очередной войны.

– Буровская война? – спросил Мэтью. – Что-то здесь не то.

– Бурская война, – поправил его Джеймс. – Право слово, Мэтью!

– Так понятнее, – признался Мэтью.

Дама в бесформенной шляпе схватила Мэтью за рукав.

– Могу я вам чем-то помочь, мадам? – спросил Мэтью.

– Они совершают чудовищные злодеяния, – сказала дама. – Держат детей в лагерях. Подумайте о детях.

Джеймс вцепился в другой рукав Мэтью и поволок его в сторону, извинившись жестом перед дамой. Мэтью обернулся через плечо.

– Я надеюсь, у детей все сложится хорошо, – крикнул он.

Они продолжили путь, но Джеймс погрузился задумчивость. Мэтью знал: Джеймс хочет, чтобы Сумеречные охотники могли решать такие проблемы, как войны между простецами, хотя Мэтью полагал, что они и так загружены сверх меры, сражаясь с демонами.

Чтобы подбодрить Джейми, он стянул с его головы шляпу. Джейми разразился удивленным смехом и погнался за Мэтью. Они мчались вприпрыжку, распугивая прохожих, пока не оказались под тенью башни Святого Стефана. Щенок Мэтью потерял голову, забыл про всякую дрессировку и бросался им под ноги, заливаясь счастливым лаем. Их стремительные шаги опережали ровное тиканье башенных часов, под которыми располагалась надпись на любимой латыни Джеймса: Боже, храни нашу королеву Викторию. Их смех смешивался с радостным перезвоном и гулом колоколов.

Позже Мэтью, оглядываясь назад, будет вспоминать это как последний счастливый день в своей жизни.

– Я сплю, мечтаю или вижу это наяву? – воскликнул Мэтью. – Почему тетя Софи и обе сестры Томаса пьют чай в стенах заведения, где находится наш частный эксклюзивный клуб?

– Они шли за мной следом, – обреченно произнес Томас. – Мама отнеслась с пониманием, иначе они увязались бы за нами прямо в клуб.

Тетя Софи – ладно, своя в доску, – но вот появление сестер Томаса не на шутку разозлило Мэтью. Он не видел в них родственных душ; к тому же, они имели привычку совать нос в дела младшего брата, считая их при этом совершенно дурацкими.

Мэтью любил свой клуб и не хотел видеть в нем посторонних. Он сам выбрал ткани для штор; проследил, чтобы Джеймс включил в библиотеку произведения Оскара Уайльда; укрепил угол, отведенный под лабораторию Кристофера, обшив стены стальными листами.

Кстати, о лаборатории. У Мэтью появился еще один повод для беспокойства. Он пристально посмотрел на Кристофера.

– Ты что, спал в этой одежде, Кристофер? Я знаю, тетя Сесили, дядя Габриэль и кузина Анна никогда бы не позволили тебе выйти на люди в таком жутком виде. Что это за странные фиолетовые пятна на рубашке? Ты что, поджег рукава?

Кристофер оглядел рукава так, будто видел их впервые. – Немного, – виновато произнес он.

– Что ж, – вздохнул Мэтью. – По крайней мере, фиолетовый подходит тебе к глазам.

Кристофер моргнул глазами невероятного оттенка летней фиалки, и на его лице медленно расцвела улыбка. Он явно не понял, из-за чего так взъелся Мэтью, но обрадовался тому, что разногласия преодолены.

В отличие от Джеймса, который следил за своим внешним видом, Кристофер был неисправим. Он мог измять даже кожаные ботинки.

И, разумеется, поджечь что угодно. Мэтью не хотел, чтобы Кристофера выставили из Академии Сумеречных охотников, но, как выяснилось, там не собирались держать студента, устроившего взрыв. К тому же профессор Фелл угрожал навсегда покинуть учебное заведение, если там останется Кристофер.

Томас доучился до конца года, но не видел смысла возвращаться в Академию, где не осталось друзей, а Аластер – боже упаси – Карстерс закончил учебу и получил диплом.

Так что, благодаря счастливой случайности, дружбе их семей и безответственному отношению к горючим материалам со стороны некоторых, самые близкие друзья Мэтью теперь жили по соседству в Лондоне. Они вместе тренировались в лондонском Институте и вместе брали уроки в разных школьных кабинетах, а Лавиния Уайтлоу окрестила их «бандой отъявленных хулиганов». После этого Мэтью и Джеймс какое-то время называли себя Сумеречными хулиганами. Они решили, что им давно уже пора иметь свой угол, куда заказан вход родителям – даже с благими намерениями – и прочим родственникам; хотя на кузин Анну и Люси как родственных душ этот запрет не распространялся. Так они арендовали комнату у хозяина «Таверны дьявола», который считал себя должником Эрондейлов, когда-то оказавших ему некую услугу. Ребята платили ежемесячную аренду и распоряжались комнатой по своему усмотрению.

Мэтью оглядел комнату и остался доволен. Здесь все радовало глаз, и прежде всего – их четверка в полном сборе. О клубе «Оракул Аполлона» Бена Джонсона, который когда-то собирался в этой самой таверне, напоминал бюст бога над камином с вырезанными на мраморной доске словами:

 

Рады всем, кто ищет слова

От оракула Аполлона…

Речам божественным внимай

И истину в вине черпай.

 

Разумеется, у окна стоял диванчик для Джейми, где тот уже устроился с книжкой на коленях. Кристофер возился в своей лаборатории, добавляя подозрительно оранжевую жидкость в пробирку с пузырящейся фиолетовой смесью. Его лицо выражало полнейшее удовольствие. Томас сидел, скрестив ноги, на диване и усердно упражнялся с ножом. Добросовестный Томас все волновался, что его не возьмут в Сумеречные охотники из-за маленького роста.

Сестры Томаса давно обогнали его. Как и все остальные. Тетя Софи, мама Тома, сказала, что когда-нибудь Томас обязательно вытянется. Один из ее дедушек, кузнец и великан, до семнадцати лет оставался мелким, как горошек.

Тетя Софи была доброй и очень красивой, а ее сказки о простецах всегда шли на ура. Мэтью никак не мог понять, как мистер Гидеон Лайтвуд мог жить себе спокойно, не мучаясь угрызениями совести.

Мэтью нащупал пузырек с эликсиром правды в кармане жилетки.

– Друзья, раз уж мы собрались все вместе, не пора ли поделиться секретами?

Джейми снова возился с манжетой рубашки, как всегда в щекотливых ситуациях, и делал вид, что не слышит. Мэтью подозревал, что у него есть тайная любовь. Иногда он задавался вопросом, доверился бы ему Джеймс, будь он другим человеком, более серьезным и надежным.

Мэтью рассмеялся.

– Ну что, поехали? Лютая ненависть разъедает душу? Или, может, у кого-то есть дама сердца?

Томас густо покраснел и выронил нож.

– Нет.

Оскар кинулся за ножом, и Томас погладил его болтающиеся уши.

Мэтью продвинулся чуть ближе к лабораторному углу, хотя и знал, что поступает опрометчиво.

– Что, положил на кого-нибудь глаз? – спросил он Кристофера.

Кристофер с тревогой посмотрел на Мэтью. Мэтью вздохнул, понимая, что придется все разжевывать.

– Есть какая-нибудь дама, о которой ты думаешь чаще, чем о других? – спросил Мэтью. – Или парень, – добавил он неуверенно.

Кристофер просиял:

– О! Теперь понял. Да, есть одна дама.

– Кристофер! – радостно воскликнул Мэтью. – Ну, ты и плут! Я ее знаю?

– Нет, не думаю, – ответил Кристофер. – Она из простецов.

– Кристофер, а ты темная лошадка, – сказал Мэтью. – Как ее зовут?

– Миссис…

– Так она замужем! – ошеломленно воскликнул Мэтью. – Нет-нет. Прошу прощения. Пожалуйста, продолжай.

– Миссис Мария Кюри, – спокойно произнес Кристофер. – Я считаю ее одним из самых выдающихся ученых своего времени. Если бы ты прочитал ее работы, Мэтью, думаю, тебя больше всего заинтересо…

– Ты когда-нибудь встречался с этой дамой? – угрожающим тоном произнес Мэтью.

– Нет, – ответил Кристофер, ничуть не испугавшись, поскольку привык иметь дело с разгневанными учителями и открытым пламенем.

Кристофер имел наглость изобразить удивление, когда Мэтью принялся его лупить.

– Следи за пробирками! – воскликнул Томас. – В Академии есть дыра в полу, которую профессор Фелл называет пропастью Кристофера Лайтвуда.

– Думаю, я ненавижу некоторых людей, – предложил Джеймс свою правду. – Это Огастес Паунсби. Лавиния Уайтлоу. Аластер Карстерс.

Мэтью с глубоким одобрением посмотрел на своего парабатая.

– Вот почему мы с тобой братья по оружию. Мы разделяем одни и те же взгляды. Иди ко мне, Джейми, обнимемся по-мужски.

Он потянулся к Джейми. Джеймс стукнул его по голове толстенной книгой. Нехило так приложил.

– Предатель, – простонал Мэтью, корчась на полу. – Вот почему ты таскаешь с собой эти кирпичи! Чтобы совершать насилие над невинными людьми? Подумать только: погибнуть от руки лучшего друга – брата по сердцу – моего дорогого парабатая…

Он обхватил Джеймса за талию и повалил на пол во второй раз за день. Джеймс снова ударил Мэтью книгой по голове, потом затих, прижавшись к нему плечом. Они оба хорошенько извалялись, но Мэтью не возражал против неряшливости по уважительной причине.

Мэтью пихнул Джеймса локтем, благодарный ему за то, что тот упомянул Аластера и дал Мэтью возможность открыть тайну.

– Аластер не так уж плох, – неожиданно сказал Томас с дивана.

Все посмотрели на него, и Том съежился под пристальными взглядами, но продолжал настаивать на своем.

– Я знаю, Аластер поступил с Джеймсом нечестно, – сказал Томас. – Аластер и сам это понимает. Вот почему он злился всякий раз, когда об этом упоминали.

– И чем это отличается от его обычной манеры поведения? – возмутился Мэтью. – Я сейчас даже не говорю о том, как он выступал в тот день, когда все родители приехали в Академию.

Он замолчал, раздумывая, как сказать им правду, и Томас, воспользовавшись паузой, снова подал голос.

– Вот именно. Ко всем приехали папы, только не к Аластеру, – тихо сказал Томас. – Аластер ревновал. Мистер Эрондейл поспешил на защиту Джейми, но никто не вступился за Аластера.

– Можно ли винить его отца? – возразил Мэтью. – Будь у меня такой гадкий сын и представилась бы возможность отослать его подальше на учебу, я не уверен, что захотел бы лишний раз видеть его физиономию. Хватает и каникул, когда сынок приезжает домой.

Томаса, похоже, не убедили разумные аргументы Мэтью. Мэтью глубоко вздохнул.

– Ты не знаешь, что он сказал мне в тот день, когда нас исключили.

Том пожал плечами.

– Думаю, какую-нибудь глупость. Он всегда несет чушь, когда расстроен. Тебе не надо было его слушать.

Мэтью почувствовал, как напряглось плечо Джеймса. Джеймс всегда был главным объектом злобы Аластера. Томас, в свою очередь, явно намеревался защищать младшего Карстерса. И предстоящий спор мог обернуться для кого-то из них горьким разочарованием. А Мэтью не хотел тешить самолюбие за счет Джейми или Тома.

Он сдался.

– Не представляю, зачем вообще его слушать.

– Да ладно. А мне нравятся его глупости, – сказал Том и погрустнел. – Я думаю, что Аластер прячет свою боль за всякими хитроумными фразами.

– Какое заблуждение, – усмехнулся Мэтью.

Томас был слишком добрым и милым, в этом его беда. Удивительно, с какой легкостью люди прощали самого отъявленного негодяя, если тот втайне страдал или не ладил со своим отцом.

Тут было о чем подумать.

Его папа был лучшим папой в мире, поэтому Мэтью не знал, что такое отцовский гнев или пренебрежение. Возможно, Мэтью стоило переключить внимание на что-то другое – скажем, поразмышлять о запретной страсти, как это делал сейчас Джеймс.

Мэтью решил зайти с этой стороны. Он уставился в окно, собираясь с мыслями. Он уже приготовился поднести руку ко лбу, пробормотав: «Ах, моя потерянная любовь» – или еще какую-нибудь сентиментальную чушь, когда вдруг ему по голове постучали книгой.

Нет, Джейми определенно хотел его добить.

– С тобой все в порядке, Мэтью? – спросил Джейми. – У тебя такое лицо, будто ты страдаешь малярией.

Мэтью кивнул, уткнулся лицом в грудь Джейми и замер на мгновение.

Мэтью никогда не задумывался о том, что Аластер мог завидовать отношениям Джеймса с отцом. Он не мог себе представить, что можно ревновать к отцовской любви. Имея лучшего папу в мире, Мэтью ни о ком другом и не мечтал.

Если бы только он мог быть уверен, что Генри действительно его папа.

Рано утром Мэтью откупорил пузырек фейри и добавил каплю зелья в клюкву для маминых лепешек. Только что из духовки, они выглядели пухлыми, румяными и вкусно пахли.

– Ты лучший мальчик в Лондоне, – сказала Кук, целуя Мэтью.

– Я самый большой эгоист, – заявил Мэтью. – Потому что я люблю тебя, Кук. Когда мы поженимся?

– Я тебе! – Кук угрожающе замахнулась деревянной ложкой.

Когда Джейми был маленьким, у него была любимая особенная ложка. В семье до сих пор вспоминали об этом. Джейми сгорал от смущения, особенно когда дядя Габриэль дарил ему очередную ложку на семейных сборищах. Отцы почему-то находили остроумными такие жалкие шуточки.

Тем не менее, Джейми хранил все подаренные ложки. Когда его спросили, зачем он это делает, он ответил, что очень любит дядю Габриэля. Джеймс говорил так искренне, что любому стало бы стыдно за подобные вопросы.

После таких слов Джеймса дядя Уилл громко спросил, какой тогда смысл иметь сына, но дядя Габриэль выглядел растроганным. Дядя Габриэль любил Анну и Кристофера, но Мэтью не был уверен, что он полностью понимает своих детей. Джеймс очень напоминал свою тетю Сесили и изо всех сил старался быть хорошим Сумеречным охотником, в то время как Кристофер, возможно, и вовсе не догадывался о существовании Сумеречных охотников. Дядя Габриэль относился к Джеймсу с особой теплотой. Да и разве можно иначе?

Мэтью стащил ложку, чтобы отдать Джеймсу.

– Полагаю, это для какого-нибудь нелепого розыгрыша? – спросил Чарльз Бьюфорд, когда увидел ложку за завтраком. – Когда же ты повзрослеешь, Мэтью?

Мэтью задумался, а потом показал Чарльзу язык. Оскара не пускали в столовую – Чарльз Бьюфорд сказал, что это негигиенично.

– Приложи хоть какие-то усилия к тому, чтобы поумнеть, – продолжил Чарльз.

– Еще чего, – огрызнулся Мэтью. – Я могу не выдержать такого напряжения.

Мама даже не улыбнулась его кривляньям. Она смотрела в чашку, полностью погруженная в свои мысли. Отец с тревогой наблюдал за ней.

– Мистер Гидеон Лайтвуд придет проводить тебя в Идрис сегодня утром? – спросил Мэтью и подтолкнул тарелку с лепешками ближе к матери.

Мама взяла лепешку, щедро намазала маслом и откусила.

– Да, – сказала она. – Я буду тебе благодарна, если на этот раз ты проявишь учтивость. Ты себе даже не представляешь, Мэтью, как я…

Мама запнулась. Ее маленькая рука потянулась ко рту. Она вскочила из-за стола, будто готовая действовать в чрезвычайной ситуации, как это всегда бывало. Под испуганным взглядом Мэтью слезы потоком хлынули из ее глаз, оставляя на лице длинные блестящие полосы. В утреннем свете Мэтью различил легкий оттенок фиалки в ее слезах.

И тут у нее подкосились ноги. Волосы выбились из аккуратного пучка, серые юбки разметались по полу.

– Шарлотта! – вскрикнул отец.

Генри Фэйрчайлд пользовался для передвижения всякими хитроумными приспособлениями, но за завтраком сидел на обычном стуле. Не то чтобы это имело значение. Он просто вскочил со стула, ринулся к Шарлотте и тяжело грохнулся на пол. Хотя даже не заметил, что упал. Он пополз на локтях к бесформенной куче, которой стала мама, с трудом волоча свое тело по ковру под застывшим от ужаса взглядом Мэтью.

Он дотянулся до мамы и обхватил ее руками. Она всегда была миниатюрной, но сейчас выглядела маленьким ребенком. Ее лицо, неподвижное и белое, напоминало лица мраморных бюстов в гробницах примитивов.

– Шарлотта, – пробормотал папа, словно молитву. – Дорогая. Прошу тебя.

– Мама, – прошептал Мэтью. – Папа. Чарли!

Он повернулся к брату, как в детстве, когда хвостом ходил за Чарли и верил, что его брату все под силу в этом мире.

Чарльз вспрыгнул со стула и бросился к двери с криком о помощи. Уже в дверях он обернулся, глядя на родителей с выражением отчаяния на лице, что было очень на него не похоже.

– Я знал, что так и будет. Вся эта беготня по Порталам из Лондона в Идрис, только чтобы Мэтью мог быть рядом со своим драгоценным парабатаем…

– Что? – переспросил Мэтью. – Я ничего не знал. Клянусь, я не знал…

Кук прибежала на крики Чарльза и ахнула, увидев эту картину.

– Миссис Фэйрчайлд!

У Мэтью дрожал голос.

– Нам нужен Брат Захария…

Брат Захария мог знать, что за зелье дали маме и что делать. Мэтью начал объяснять, что он натворил, но Шарлотта издала какие-то звуки, и все замерли.

– О, да, – еле слышно произнесла мама. – Пожалуйста. Позовите Джема.

Чарльз и Кук выбежали из комнаты. Мэтью не решался подойти к матери и отцу. Наконец, после долгого и мучительного ожидания, появился Брат Захария. Его плащ цвета пергамента развевался, как мантия вершителя правосудия и расправы.

Мэтью знал, что даже с закрытыми глазами Брат Захария все видит. Видит Мэтью насквозь, до самого грешного сердца.

Брат Захария нагнулся, подхватил маму на руки и куда-то унес.

Весь день Мэтью слышал, как приходили и уходили люди. С грохотом подкатила карета из Лондонского института, и оттуда вышла тетя Тесса с корзинкой лекарств. В свое время она обучалась какой-то магии.

Мэтью понимал, что им сейчас нужны все: и Безмолвный Брат, и чародейка, – хотя не факт, что даже совместными силами они спасут его мать.

Чарльз до сих пор не вернулся. Мэтью усадил отца обратно на стул. Они так и сидели вдвоем в столовой, не замечая, как утренний свет сменяется сиянием дня, а потом растворяется в вечерних сумерках.

Лицо папы казалось высеченным из старого камня. Когда он наконец заговорил, голос звучал так, словно отец уже умирает.

– Ты должен знать, Мэтью. Твоя мама и я, мы…

Расстаемся. С нашим браком покончено. Она любит другого. Мэтью приготовился к худшему, но, когда слова все-таки вырвались, он услышал то, чего не мог и представить.

– Мы были в предвкушении… счастливого события, – произнес папа, и у него перехватило дыхание.

Мэтью смотрел на него в полном недоумении. Он ничегошеньки не понимал. Только знал, что будет слишком больно.

– Нам с твоей мамой пришлось долго ждать Чарльза Бьюфорда, а потом и тебя, и мы думали, что вы оба стоите этого ожидания, – сказал отец и даже посреди этого кошмара попытался улыбнуться Мэтью. – В этот раз Шарлотта надеялась… на дочь.

Мэтью чуть не подавился своим ужасом. Он подумал, что больше никогда не скажет ни слова и не съест ни кусочка. Казалось, ужас застрял в нем навечно.

Мы думали. Мы были в предвкушении. Совершенно ясно, что отец нисколько не сомневался в том, что дети от него.

– Мы переживали, поскольку вы с Чарльзом уже довольно взрослые, – продолжил Генри. – Гидеон – молодец, ходил на задних лапках перед Шарлоттой на заседаниях Конклава. Он всегда был верным другом твоей матери, прикрывал именем Лайтвуда и подставлял плечо, когда она нуждалась в поддержке, давал советы. Боюсь, я никогда по-настоящему не понимал работу Института, не говоря уже о Конклаве. Твоя мама – просто чудо.

Гидеон помогал его матери. А он, Мэтью, так жестоко с ней обошелся.

– Я думал, мы назовем ее Матильдой, – медленно и грустно произнес отец. – У меня была двоюродная бабушка Матильда. Она была очень стара, когда я еще был маленьким и другие мальчишки дразнили меня. Она давала мне книги и говорила, что я умнее любого из них. У нее были восхитительные волнистые волосы сливочного цвета – золотистые в детстве. Когда ты родился, у тебя были такие же светлые кудри. Я называл ее тетей Мэтти. Я никогда не рассказывал тебе, думал, тебе не понравится, что тебя назвали в честь женщины. Тебе и так пришлось многое пережить из-за твоего глупого отца и тех, кто точит зуб на твою мать и твоего парабатая. Но ты так достойно со всем справляешься.

Отец тронул его волосы нежной, любящей рукой. Мэтью пожалел о том, что не может схватить кинжал и перерезать горло тому самому Мэтью.

– Мне жаль, что ты так и не увидел свою прабабушку. Она была очень похожа на тебя. Самая милая женщина, которую когда-либо создал Бог, – сказал отец. – Не считая твоей матери.

В комнату тенью скользнул Брат Захария, смешавшись с другими тенями, и позвал отца Мэтью к постели матери.

Мэтью остался один.

В сгущающейся темноте он смотрел на перевернутый стул матери, выпавшую из ее рук лепешку и след из крошек, ведущий в никуда. Стол так и остался неприбранным после завтрака. Он, Мэтью, всегда тащил своих друзей и семью в художественные галереи, всегда стремился вальсировать по жизни, всегда рассуждал о правде и красоте, как дурак. Это он понесся сломя голову на Сумеречный базар и беспечно доверился обитательнице Нижнего мира, потому что Нижний мир всегда манил его, потому что фейри назвала Сумеречных охотников жестокими, и Мэтью согласился – а как же, ему ли не знать? И в том, что случилось, нет вины ни фейри, ни Аластера, ни кого-то еще. Это он, Мэтью, сделал выбор, когда решил не доверять своей матери. Он накормил мать ядом своими собственными руками. Он не дурак. Он злодей и преступник.

Мэтью повесил белокурую голову, доставшуюся ему через отца от бабушки, которую тот любил больше всех. Мэтью сидел в темной комнате и плакал.

Брат Захария спустился по лестнице после долгой битвы со смертью, собираясь сказать Мэтью Фэйрчайлду, что его мать будет жить.

Джеймс и Люси, приехавшие с Тессой, весь день в ожидании просидели в холле.

Люси бросилась к Брату Захарии, вцепившись в него окоченевшими руками: – Тетя Шарлотта, она в безопасности?

Да, мои дорогие, сказал Джем. Да.

– Слава ангелу, – еле слышно произнес Джеймс. – Иначе сердце Мэтью не выдержало бы. И наши тоже.

Брат Захария сомневался насчет сердца Мэтью после такой чудовищной выходки, но постарался, как мог, утешить Джеймса и Люси.

Идите в библиотеку. Там разожгли камин. Я пришлю к вам Мэтью.

Он нашел Мэтью в столовой. Некогда излучавший радость и смех, мальчик трусливо вжался в стул, как будто не мог вынести того, что ожидал услышать.

– Моя мама, – тотчас прошептал он голосом хрупким и сухим, как старые кости.

Она будет жить, сказал Джем и смягчился, увидев боль мальчика.

Джеймс знал сердце своего парабатая лучше, чем Джем.

Было время, когда маленького Уилла все считали худшим из зол, и не без основания. Все, кроме Джема. Он не хотел учиться у Безмолвных Братьев ни суровому осуждению, ни жестокосердию.

Мэтью поднял голову и посмотрел на Брата Захарию. В его глазах сквозила мука, но голос не дрогнул.

– А ребенок?

Брат Захария сказал: Ребенок не выжил.

Мэтью вцепился в края стула, так что побелели костяшки пальцев. Сейчас он выглядел старше, чем всего пару дней назад.

Мэтью, сказал Брат Захария, стараясь отгородиться от гула голосов братьев в голове.

– Да?

Можешь положиться на молчание Безмолвного Брата, сказал Джем. Я никому не скажу про Сумеречный базар и про твою покупку.

Мэтью сглотнул. Джем подумал, что Мэтью бросится его благодарить, но на самом деле Джем делал это не ради благодарности.

Я никому не скажу, продолжил он, но ты сам должен все рассказать. Если хранить секрет слишком долго, он начнет медленно убивать душу. Однажды я видел, как секрет едва не погубил человека, самого достойного из всех смертных. Такой секрет – как сокровище, спрятанное в гробнице. Мало-помалу яд разъедает золото. К тому времени, как дверь гробницы откроют, от сокровища не останется ничего, кроме пыли.

Брат Захария смотрел в юное лицо, когда-то такое светлое и яркое. Он ждал и надеялся, что когда-нибудь это лицо снова озарится светом.

– Это все из-за Сумеречного базара, – дрогнувшим голосом произнес Мэтью.

Ты так думаешь? – спросил Джем.

Мальчик тряхнул белокурой головой.

– Прости, – холодно произнес Мэтью. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Сердце у Захарии оборвалось.

Так тому и быть, сказал он. Джеймс и Люси ждут тебя в библиотеке. Пусть они утешат тебя, как смогут.

Мэтью встал со стула, двигаясь так, словно вдруг состарился за день. Иногда отрешенность, которой обладали все Безмолвные Братья, помогала им оставаться бесстрастными наблюдателями, далекими от жалости.

Брат Захария знал, что пройдет очень много времени, прежде чем на душе у Мэтью Фэйрчайлда станет легче.

Библиотека в доме Мэтью была куда более скромная, чем в лондонском Институте, и не такая любимая и уютная, но в тот вечер здесь горел камин, и Эрондейлы ждали Мэтью. Спотыкаясь, как будто шел с мороза и едва мог передвигать озябшими ногами, он переступил порог комнаты.

Джеймс и Люси, как один, подняли головы, словно только и ждали его прихода. Они сидели, прижавшись друг к другу, на диване у очага. При свете камина глаза Люси полыхали таким же пугающим огнем, как у Джеймса, только в них отчетливее проступала синева. Золотые искры в глазах Джеймса казались короной пламени, а голубые отблески в глазах Люси – его пылающим сердцем.

Они были странной парой, эти двое Эрондейлов – загадочные колючие растения в теплице нефилимов. Любовь Мэтью к ним обоим не знала границ.

Люси вскочила с дивана и бросилась к нему, распахнув объятия. Мэтью вздрогнул и попятился назад. Тупой болью пришло осознание, что он ее не достоин.

Люси остро взглянула на него и кивнула. Она всегда отличалась проницательностью, их Люси.

– Я оставлю вас вдвоем, – решительно сказала она. – Общайтесь столько, сколько захотите.

Она протянула к нему руку, и Мэтью снова дернулся рочь. На этот раз он уловил обиду в ее глазах, но Люси лишь пробормотала его имя и ушла.

Он не мог сказать Люси правду и увидеть ее отвращение. С Джеймсом – другое дело, они связаны братством. Возможно, Джеймс попытался бы понять.

Мэтью подошел к огню, чувствуя, с каким усилием дается каждый шаг. Как только он оказался достаточно близко, Джеймс схватил Мэтью за запястье и потянул к дивану. Прижав его руку к своему сердцу, Джеймс накрыл ее ладонью. Мэтью заглянул в пылающие золотом глаза Джеймса.

– Маттью. – Джейми произнес его имя на валлийский манер, с валлийской мелодичностью, и Мэтью увидел в этом проявление нежности. – Мне очень жаль. Чем я могу помочь?

Он чувствовал, что не сможет жить с таким тяжелым грузом на сердце. Если он вообще собирался кому-нибудь открыть свой секрет, так только парабатаю.

– Послушай, – сказал он. – Вчера я заговорил об Аластере Карстерсе. Что я хотел сказать, так это то, что он оскорбил мою мать. Он сказал…

– Я понимаю, – перебил его Джеймс. – Ты не обязан мне говорить.

Мэтью сделал небольшой дрожащий вдох. Он задался вопросом, сможет ли Джеймс действительно понять.

– Я знаю, что говорят про тетю Шарлотту, – с тихой яростью произнес Джеймс. – Такие же гадости говорят и про мою мать. Помнишь того парня, Огастеса Паунсби, в прошлом году? Он ждал, пока мы останемся одни, чтобы оскорбить доброе имя моей матери. – Мрачная улыбка тронула его губы. – Потому я и сбросил его в реку.

Тетя Тесса тогда так радовалась прибывшему с визитом Сумеречному охотнику, смутно вспомнил Мэтью. Она развесила на стенах фамильные гербы, чтобы приветствовать гостей в Институте.

– Ты никогда не говорил мне, – сказал Мэтью.

Но Джейми рассказал сейчас. Том уверял, что Аластер вечно порет чушь. Если бы Мэтью сразу пришел к отцу и спросил, прав ли Аластер, отец мог бы рассказать ему о двоюродной бабушке Мэтти, и они, возможно, даже посмеялись бы над тем, какой это абсурд – думать, будто слова глупого злого мальчишки могут бросить тень на их семью.

Джейми чуть скривил рот.

– Ладно. Я знаю, ты уже наслышан обо мне и моих несчастных предках. Не хочу, чтобы ты думал, будто я невыносимый зануда и тебе не повезло с парабатаем.

– Джейми, – судорожно вырвалось у Мэтью, как будто его ударили.

– Я знаю, это ужасно противно – вспоминать те гадости, что червяк Карстерс говорил о твоей матери, – продолжил Джеймс. – Особенно, когда ей… нездоровится. В следующий раз, когда его встретим, накостыляем ему как следует. Что скажешь, Мэтью? Давай сделаем это вместе.

Подумать только: и отец, и мать, и брат, и парабатай пытались ничем его не обременять, в то время как сам он гарцевал по жизни, довольный собой, этакий всеобщий любимец. Джеймс никогда бы не сделал того, что сделал Мэтью. Как и Кристофер, и Томас. Они были верными сыновьями. И благородными. Когда кто-то посмел оскорбить его мать, Джейми сбросил мерзавца в реку.

Мэтью прижал ладонь к груди Джеймса, чувствуя, как под рубашкой ровно и уверенно бьется преданное сердце. Рука невольно сжалась в кулак.

Он не мог сказать Джеймсу. И никогда не сможет.

– Ладно, старина, – вместо этого произнес Мэтью. – Сделаем это вместе. А сейчас можно мне побыть одному?

Джеймс поколебался, но встал с дивана.

– Ты уверен, что этого хочешь?

– Да. – Это сказал Мэтью, которому ни разу в жизни не хотелось остаться одному и меньше всего хотелось этого именно сейчас.

Джеймс все еще колебался, но он уважал желания Мэтью.

Он склонил голову и вышел – видимо, чтобы присоединиться к сестре, решил Мэтью. Они оба светлые и чистые душой. Они должны быть вместе и утешать друг друга. Они заслуживали утешения, в отличие от него.

После того, как Джеймс ушел, Мэтью уже не мог стоять. Он упал на четвереньки перед огнем.

Над камином стояла небольшая скульптура: Джонатан, первый Сумеречный охотник, молился об очищении мира от зла. Сзади к нему приближался на крыльях ангел Разиэль, чтобы подарить ему силу в борьбе против армии тьмы. Первый Сумеречный охотник еще не видел ангела, но стоял с гордо поднятой головой, потому что у него была вера.

Мэтью отвернулся от огня. Он пополз по полу – как полз его отец в начале этого бесконечного дня, – пока не оказался в самом темном и дальнем углу комнаты. Он не нашел в себе веры. Мэтью прижался щекой к холодному полу, с трудом сдерживая слезы. Он знал, что ему нет прощения.

* * *

Брат Захария уже давно должен был вернуться в Город Костей. Они стояли в холле, и Тесса коснулась его руки на прощание.

Самая милая женщина, которую когда-либо создал Бог, мысленно повторил он слова Генри, сказанные сегодня. Джем любил Шарлотту, но у него был собственный образ самого милого создания.

Тесса всегда была его якорем в холодных морях, и сейчас под ее теплой рукой и твердым взглядом между ними как будто пробежало пламя, и вспыхнула безумная надежда. На мгновение Джем стал тем, кем был когда-то. Казалось, ничто не мешает жить вместе в печали, сплоченными как семья и друзья, спать под крышей Института и спускаться утром на завтрак, грустными, но защищенными теплом общего очага и человеческих сердец.

Он подумал: Да, попроси меня остаться.

Прощай, Тесса, сказал он.

Он не мог остаться. Они оба это знали.

Она с трудом сглотнула, пряча за длинными ресницами влажный блеск глаз. Тесса всегда была храброй. Она бы не позволила ему унести воспоминания об ее слезах в Безмолвный город, но назвала его по имени, что делала, только когда их никто не мог слышать. – Прощай, Джем.

Брат Захария склонил голову, так что капюшон упал на его лицо, и вышел в зимний холод Лондона.

Наконец-то ты уходишь, донесся голос Брата Еноха.

Когда Брат Захария был с Тессой, все Безмолвные Братья затихали, как зверушки на деревьях, заслышав приближение чего-то неведомого. Все они по-своему были влюблены в нее, и некоторые на нее за это сердились. Брат Енох ясно дал понять, что он устал слушать несмолкающее эхо голосов, повторяющих эти два имени.

Брат Захария уже прошел половину улицы, где жили Фэйрчайлды, когда высокая тень пересекла его путь.

Брат Захария поднял глаза и увидел Уилла Эрондейла, главу лондонского Института. Он нес трость, некогда принадлежавшую Захарии – до тех пор, пока тот не взял в руки посох.

Шарлотта будет жить, сказал Брат Захария. У ребенка не было шансов.

– Я знаю, – сказал Уилл. – Мне сообщили. Я пришел к тебе не за этим.

Он и сам мог догадаться. Конечно, Тесса послала весточку Уиллу. Уилл частенько использовал в своих интересах положение Брата Захарии, вызывая его в Лондон по неотложным делам, что давало им возможность повидаться. Но он почти никогда не говорил с Захарией о его службе в Безмолвном Братстве, словно одной своей волей и молчанием мог вернуть прежнего Джема.

Если кто-то и мог бы это сделать, то только Уилл.

Уилл бросил ему трость (которую, должно быть, украл из комнаты Джеймса) и решительно выхватил посох у него из рук. Джем попросил отдать его бывшую комнату в Институте Джеймсу, наполнить ее живым присутствием сына, а не хранить как тоскливую усыпальницу. Он же не умер. Когда его делали Безмолвным братом, он чувствовал, что его как будто разрезали и вырвали все внутренности.

Только не все смогли забрать.

– Походи с ней пока, – сказал Уилл. – На сердце становится легче, когда я вижу тебя с ней. Сегодня вечером у всех нас на сердце стало легче.

Эрондейл ощупал резьбу на посохе, и кольцо на пальце подмигнуло в лунном свете.

Куда мне с ней идти?

– Куда пожелаешь. Я подумал, что пройдусь с тобой немного, мой парабатай.

Как далеко? – спросил Джем.

Уилл улыбнулся.

– К чему спрашивать? Я пройду с тобой так далеко, как только смогу.

Джем улыбнулся в ответ. Возможно, в жизни Мэтью Фэйрчайлда будет больше надежды и меньше печали. Кому, как не Джему, знать, что можно оставаться не до конца понятным, но беззаветно любимым. Прощенным за все грехи и самым дорогим во тьме. Джеймс не позволит, чтобы его парабатай шел в одиночку по сумеречным тропам. Какая бы ни пришла беда, Джем верил, что у сына Уилла такое же большое сердце, как и у его отца.

Новые уличные фонари освещали силуэты Уилла и Джема, пока они вместе брели по городу, как в старые добрые времена. Хотя оба знали, что должны расстаться.

По всему Лондону вдруг разом, тревожно ухнули колокола. Испуганные птицы закружили в безумном полете, отбрасывая глубокие тени на ночной город, и Джем понял, что королевы больше нет.

Начиналась новая эпоха.