20

Несмотря на подобные мысли, Харлин пыталась бороться со своими чувствами. Пару недель она не признавала их и особенно тщательно следовала всем правилам. За время работы в «Аркхеме» она еще ни разу не сделала ничего предосудительного. Даже канцелярских принадлежностей она всегда брала ровно столько, сколько ей предназначалось. Не то, что доктор Дэвис. Интересно, зачем ему столько скрепок? Ест он их, что ли?

Харлин считала, что обязана следовать высоким стандартам поведения, хотя бы из-за коллег: за исключением доктора Лиланд, остальные врачи обращались с ней, как с маленькой девочкой, способной, но слишком неопытной.

Не то чтобы кто-то демонстрировал неуважение: ее успехи в работе с Джокером произвели впечатление и на докторов, и на сестер, хотя большинство санитаров по-прежнему считало, что Джокер водит ее за нос. Этого и следовало ожидать: вокруг полно циников, людей, не обогащенных жизненным опытом, а скорее изъеденных им. Тех, кто, как в старой поговорке, знали всему цену, но не ценность.

Харлин настолько ушла в свои мысли, что вздрогнула, когда дверь камеры Джокера отворилась. Задремавший Натан дернулся и проснулся. Она не винила его в небрежном отношении к своим обязанностям: работа охранников крайне скучна. К тому же, Натан ей нравился. Он был одним из тех, кто скрутил и уволок Убийцу Крока в ее первый день в больнице, и позднее она слышала, как он говорит кому-то, мол, не стоит недооценивать новую докторшу только потому, что она – хорошенькая блондинка.

Доктор Лиланд вышла, продолжая что-то набирать на планшете. Когда она подняла глаза, Харлин спросила:

– Все в порядке?

– Вроде бы, да, – Лиланд мельком улыбнулась и направилась по коридору к лифту, поманив Харлин за собой. – Признайте, это вы стоите за новой модой на плавание.

– Модой на плавание? – Харлин попыталась изобразить полную невинность.

– Не так давно вы упомянули, что неплохо было бы построить в «Аркхеме» плавательный бассейн. Теперь вдруг доктор Патель принялся воспевать положительный эффект плавания. Он хочет отвезти несколько пациентов в городской бассейн, – Лиланд умолкла, пристально глядя в лицо Харлин. – Я ни в чем вас не обвиняю, просто хочу знать, не вы ли подали ему эту идею.

– Доктор Патель не поверит мне на слово, даже если я скажу, что солнце встает на востоке, – рассмеялась Харлин. – Не подумайте ничего плохого, мне нравится доктор Патель. Он умен и старается быть в курсе всех новинок в терапии. Но он считает, что я младше его по положению, и это он должен подавать мне идеи, а не наоборот.

– Вы говорили с кем-нибудь еще насчет плавания? Может, с кем-то из санитаров или сестер? Или с вашим пациентом?

– Неужели он так сказал? – спросила Харлин, надеясь, что ей удалось скрыть тревогу.

– Нет, – рассмеялась доктор Лиланд. – Когда я упомянула о плавании, он решил, будто это сговор пациенток, чтобы поглазеть на него в плавках, – она заулыбалась, и Харлин заулыбалась вместе с ней, несмотря на острый укол беспричинной ревности.

– А что, и правда намечается заговор?

Доктор Лиланд прикрыла рот рукой, заглушая рвущийся наружу смех.

– Боже правый, вряд ли он приглянется Памеле Айсли, да и Харриет от него не в восторге. Для Сороки он недостаточно блестящ, а для Мэри Луизы – чересчур высок.

– Ну, я тут точно не причем, – Харлин заставила себя усмехнуться, чтобы доктор Лиланд поняла, что их разговор – одна огромная шутка.

– Про вас я даже не подумала! – Лиланд продолжала хихикать. – Подобные заговоры происходят в воображении Джокера. В конце концов, он явный эксгибиционист. Он изо всех сил уверяет, что не желает, чтобы его видели в пляжных трусах, но сдается мне, протест налицо.

– Я так не считаю, – возразила Харлин. – Его реакция вполне понятна после того, что с ним случилось.

Доктор Лиланд все еще смеялась, когда двери лифта открылись.

– Обычно я не даю предсказаний по поводу чужих пациентов, но я знаю этого типа дольше, чем вы, – она прошла в лифт. – Он закоренелый шоумен. Его преступления привлекают всеобщее внимание, но, если ему понадобится, он мгновенно скинет с себя одежду.

Двери лифта закрылись.

Харлин прошла к камере Джокера. Натан, не вставая, впустил ее и запер за ней дверь.

Джокер опять лежал, растянувшись на кровати на боку и подперев голову рукой.

– Она хотела знать, не говорили ли вы со мной о плавании. Я предположил наличие заговора от желающих увидеть меня в плавках.

Харлин не ответила. Минуту они молча смотрели друг на друга, а затем внезапно разразились смехом.

– Она уверена, что это я пропагандирую гидротерапию, – наконец распела Харлин. – Как бы не так!

– Откуда у людей берутся такие дурацкие идеи? – смеялся Джокер. – Вы бы никогда этого не сделали. Вы слишком профессиональны и всегда действуете открыто. – Он сделал паузу. – Но в вас имеются скрытые глубины, видные лишь тем, кто хорошо вас знает.

Харлин присела, открыла блокнот и записала дату и время в верхнем углу страницы.

– Хотите сказать, что знаете меня настолько хорошо?

– Мой дорогой доктор, я единственный, кто вас знает, ведь в этих скрытых глубинах томятся вещи, которые способен вообразить только я.

– Неужели? – смех Харлин замер, сердце дрогнуло. В последнее время это случалось все чаще. Она поправила очки на носу. – Назовете что-нибудь из этих вещей?

– Например, секрет вашего имени, – Джокер подался вперед и чуть понизил голос. – В Харлин Квинзель прячется Харли Квинн – Арлекин, классический клоун, персонаж итальянской commedia dell’arte. Арлекин – дух веселья и легкомысленной свободы. С той самой секунды, как я услышал ваше имя, меня к вам потянуло.

«Что значит имя», – подумала Харлин.

– Стало быть, вы хотели, чтобы я стала вашим врачом из-за имени?

– Как и все в больнице, я слышал о вашей героической победе над Убийцей Кроком. Я тут же захотел встретиться с красавицей, которая быстро сообразила, как максимально эффективно использовать огнетушитель. Ваше имя только добавило интриги, – Джокер пристально поглядел на нее. – Потом вы показали мне, как можно поставить непокорного пациента на место без всякого огнетушителя, – он улыбнулся и добавил извиняющимся тоном: – И тогда я понял, что хочу именно вас – что вы мне нужны.

Ее сердце забилось так сильно, что она побоялась, вдруг он его услышит?

– Да, я осознал, что мне нужны именно вы. Даже когда вы поставили меня на место, я заметил лукавый блеск в ваших глазах. Я знаю, вы говорили всерьез, но то был знак, что где-то в глубине вашей души скрывается огонь. Я очень испугался, что увидел лишь отблеск проклятых люминесцентных ламп. Но тут вы рассказали мне про свой план концентрированной терапии с полным погружением, и, да, я убедился, что не ошибся. Вы именно та, кого я ждал, кому я смог открыться. Единственный человек на свете, понимающий меня. И к тому же арлекин, способный оценить мои шутки.

Неужели весь успех ее терапии держался на имени? Харлин почувствовала себя, как повисший в воздухе мультяшный персонаж, из-под ног которого внезапно выбили опору.

«Нет, дело не только в этом», – твердо сказала она себе.

Обиженный ребенок в его душе нашел ответ в ее взгляде. Тот дал ему понять, что она не причинит ему вреда, примет его, поймет и никогда не ударит так, чтобы он очнулся в больнице три дня спустя. Заброшенный и страдающий ребенок глубоко понимал, что «положительная оценка», «внутренняя связь» и «родственная душа» – это то, чего он жаждет, даже если не знает этих слов.

К тому же, самые важные, меняющие жизнь отношения всегда с чего-то начинаются: с улыбки, приветствия или доброжелательного слова.

Харлин опустила глаза и увидела, что написала в блокноте.

Обычно доктор Лиланд старалась не донимать персонал излишней опекой и не вмешивалась в их жизнь за пределами больницы. Лишь одного правила она строго придерживалась: все психиатры «Аркхема» сами обязаны регулярно проходить обследование у психиатра.

Харлин была с этим согласна. Как и любая другая болезнь, безумие в определенной мере заразно, пусть, порой, оно проявлялось не так явно, как, например, массовый психоз. Она все никак не могла найти себе психиатра, не чувствовала себя свободно. Готэм, точнее Бэтменвиль, накладывал свой отпечаток на все. К слову, о заразном безумии.

Большинство психиатров, с которыми она общалась, не демонстрировали явного восхищения местным героем, но и не считали Бэтмена сомнительным персонажем. Едва Харлин выказывала свое отношение к так называемому Рыцарю в плаще, они немедленно приписывали ее предубеждение тому, что она родилась не в Готэме.

Пара специалистов признали, что, с точки зрения федеральных и местных законов, деятельность Бэтмена представляла определенную проблему. Но потом они, почти сразу же, добавляли, что в этом городе всегда творилось нечто странное, задолго до появления Бэтмена. Нечто неуловимое в земле, воде и воздухе приводило к тому, что «сон разума порождал чудовищ», и чудовища эти не исчезали, даже когда разум просыпался.

По мнению Харлин, данное оправдание звучало, как типичная попытка рационализации с оттенком мании величия. Мы не такие, как весь остальной мир, мы другие, мы особенные. Они пользовались этими доводами, чтобы оправдать нарушения общественного договора и выдать аберрантное поведение Бэтмена за норму.

Наконец Харлин встретила доктора Фэй Сильвер, уже немолодую женщину, время от времени консультирующую доктора Лиланд. Харлин остановила свой выбор на ней, потому что та с юмором относилась ко всему на свете, даже к Бэтмену. Харлин навещала ее раз в месяц и никогда не рассказывала ей ничего важного. Скорее всего, доктор Сильвер об этом догадывалась. Впрочем, что с того? Она должна была посещать психотерапевта, но не обязывалась проходить терапию.

Харлин так и видела, выражение лица доктора Сильвер, если бы во время их встречи она внезапно призналась: «Ах да, кстати, почти все детство и юность я не видела отца, он сидел в тюрьме города Коксаки, это тюрьма самого строго режима во всем Нью-Йорке. Он вышел на свободу как раз к моему выпускному балу».

Скорее всего, Сильвер посмотрела бы на Харлин так же, как ее соседка по комнате в колледже. Оливия спросила, чем занимается ее отец, и Харлин по глупости сказала правду. В итоге Харли перебралась в общежитие на другом конце университетского городка, чтобы избежать пристальных взглядов знакомых студентов. У хороших студентов родители в тюрьму не попадают. А если и попадают, то чуть ли не в клуб для банкиров и финансистов, где все заключенные утверждают, что их подставили, и вину они признают только для того, чтобы избавить семью от расходов на длительный судебный процесс, который они, скорее всего, проиграют.

Преступления «белых воротничков» ничем не напоминали настоящие.

Харлин никогда никому не рассказывала о самой страшной ночи в своей жизни. Не собиралась она говорить об этом и с доктором Сильвер. Если кто-нибудь узнает, что она видела, как за одну ночь погибли жестокой смертью двое убийц-психопатов, она из психиатра «Аркхема» превратится в его пациента. Для порядка они сначала упрячут туда ее, а потом примутся за мать, поскольку та спасла ей жизнь. Полиция нападала даже на жертв преступлений. Харлин боялась думать о том, что они делали с кем-то, кто им сопротивлялся.

Только один человек в мире мог понять, какую цену она заплатила за то, чтобы не увязнуть в прошлом и поставить свои цели превыше прочего. Только этот человек понимал, какое разочарование можно испытать, когда после колоссальной работы вдруг обнаруживаешь, что окружен людьми, готовыми довольствоваться малым, ведь это легче, чем стремиться к большему.

Только один человек в мире мог понять, как остро она переживала тот факт, что на планете, полной приключений, большая часть людей проводила жизнь в полусне. Только один человек в мире знал, как естественно для нее тянуться к кому-то, кто больше и ярче самой жизни, кто бесстрашен и энергичен, кто заставлял ее смеяться и плакать одновременно.

Во всем мире существовал только один человек, перед которым она обнажала душу, который выслушал и знал, что, несмотря на все попытки следовать стандартам и ожиданиям, она его полюбила.

И только один человек в мире не осудил бы ее за это.

Единственный человек в мире, кто на самом деле понимал ее, не подвел.

– Вы – настоящая редкость, женщина сильная и дерзкая, смотрящая в лицо миру, полному ярких красок. Смелая настолько, что можете наслаждаться этим миром, не боясь его, не уподобляясь людям-хомячкам, вечно крутящимся в колесе жизни.

– Вы способны заглянуть мне в самое сердце, – вздохнула Харлин. – Никто не понимает меня так хорошо, как вы.

– Ну конечно, моя дорогая доктор Харли Квинн, – ответил Джокер.

«Такое чувство, что внутри у меня словно вспыхнуло солнце», – подумала Харлин со счастливым вздохом. Она никогда прежде не понимала, как это потрясающе, когда кто-то понимает, кто ты на самом деле. Она и вправду была Харли Квинн.