17

Харлин испугалась, что доктора Лиланд хватит инфаркт, когда она заговорила про плавательный бассейн. Скорее всего, та мгновенно представила себе олимпийских размеров лужу с дрейфующими на поверхности мертвыми телами.

Собственно, Харлин тоже представила себе нечто подобное.

Разумеется, она просто не удержалась и про бассейн пошутила. Сама идея бассейна в «Аркхеме» выглядела настолько нелепо, что способа лучше отвлечь доктора Лиланд от дальнейшего разговора не существовало в природе.

Однако поразмышляв, Харлин пришла к выводу, что идея вовсе не столь странная и невыполнимая. Для людей, ограниченных в передвижениях, плавание было бы превосходной физической зарядкой: интенсивной, но с малой нагрузкой на суставы и доступной для любого возраста и уровня подготовки. Плавание позволило бы пациентам сбросить напряжение. Возможно, больнице удалось бы нанять тренера по водной аэробике. На нижних уровнях здания места более чем достаточно.

Черкнув на будущее детально обмозговать этот вопрос, Харлин направилась к Джокеру. Они завтракали вместе в те дни, когда доктор Лиланд не перехватывала ее по праву начальника.

Чтобы наверстать упущенное, Харлин попросила Джокера выполнить нечто вроде домашнего задания: он должен был вспомнить от трех до шести занятий, которые доставляли ему удовольствие в прежней, вольной жизни, и назвать причину, из-за которой он от них отказался. Она намеренно не употребляла слово «детство», так как Джокер старательно избегал любых разговоров на эту тему. Но терапию нельзя было назвать полной, если она не касалась детских лет пациента. Чтобы не вести себя, как на допросе и не запугивать его, Харлин решила выведать правду окольными путями. Она должна была ее выведать: чем дольше Джокер скрывал истину, тем труднее ему двигаться вперед, а жизнь его в последнее время и так не отличалась легкостью.

Джокер по-прежнему сидел на краю кровати, опершись локтями в колени и опустив лицо в ладони, словно даже не шевельнулся после того, как она ушла. На столе перед ним лежал чистый лист бумаги и шариковая ручка. Харлин немедленно убрала ручку в карман: Джокеру запрещалось иметь острые предметы, но заставлять его писать карандашом показалось ей унизительным. К счастью, Джокер оправдал доверие: он не использовал ручку, как оружие. Обычно он сам напоминал, чтобы она не забывала свои письменные принадлежности. Если бы кто-то заметил эти знаки уважения и доверия, она лишилась бы работы.

Санитар, принесший ему поднос с обедом, не обратил внимания на явное нарушение правил. Харлин вдруг вспомнила, что сегодня вторник, а, значит, на ланч были такое, которые Джокер любил. Он хорошо поел и оставил кекс на потом. Десерт был удивительно вкусным и сладким, поэтому все заключенные обожали кексы. Джокер не был исключением.

– Мне очень жаль, что я не успела на ланч, – мягко распела Харлин. – Как я вам уже говорила, меня вызвало начальство, а начальству приходится подчиняться. Сами знаете, каково это.

«Хотя, вполне возможно, что не знает», – сообразила Харлин.

Джокер – сам себе начальник. Если когда-то в прошлом он и подчинялся кому-то, в это с трудом верилось. В той же мере Харлин едва ли представляла, что за несчастье случилось с ним, после чего он приобрел столь необычную внешность.

Она села напротив, а Джокер откинулся назад и подсунул себе под спину подушку.

– Раз уж вы так и не вспомнили, от чего раньше получали удовольствие, возможно, расскажете, о чем вы все это время думали? – она открыла блокнот и достала ручку.

Внезапно, вместо обычных уверток и шуток, он ответил:

– Знаете, а ведь отец меня сильно бил.

Слова, подобные удару. На долю секунды картинка перед глазами Харли поплыла, и доктор выпрямилась, стараясь привести себя в чувство. Эмоции сейчас излишни. Ей следовало поддержать пациента, который глядел куда-то сквозь пространство, мимо нее, и видел там нечто из прошлого.

– Продолжайте.

– Каждый раз, когда я не слушался… – Джокер взмахнул кулаком. – Бац!

«Не слушался, бац!» – записала Харлин трясущейся ручкой.

– Иногда, когда я просто сидел и ничего не делал… вот тебе!

– Папаша любил заложить за воротник, – продолжал Джокер. – А коль человек любит поддать, он частенько бывает в скверном настроении.

«Поддавал, скверное настроение».

– Понимаю.

Джокер вдруг умолк. Харлин боялась прерывать ход его мыслей и разрушить чары, заставившие его внезапно заговорить про детство. Однако молчание затягивалось, и она забеспокоилась, как бы он опять не ушел в себя. Что же сказать, чтобы заставить его говорить без излишнего нажима?

– Мне кажется, я лишь однажды видел его счастливым, – внезапно нарушил тишину подопечный. – Мне было семь лет, и папа повел меня в цирк.

«Папа счастлив, цирк, семь лет», – торопливо писала Харлин, неотрывно наблюдая за Джокером, чтобы тот не подумал, будто она его не слушает.

– Там был клоун… безумный на вид чудак в клетчатых штанах, – Джокер засмеялся, по-прежнему глядя в пустоту, и Харлин поняла: прямо сейчас он видит того клоуна перед собой.

«Безумный клоун в клетчатых штанах».

– Он бегал по арене, а следом за ним носилась маленькая, тявкающая собачонка и пыталась цапнуть его за пятки.

«Арена, собачонка, тяпнуть за пятки».

Неожиданно Джокер вскочил на ноги.

– И каждый раз, когда он останавливался, чтобы пнуть ее, с него падали штаны и он шлепался на задницу!

Харлин кивала, продолжая записывать: пнуть, штаны, задница. Джокер согнулся от хохота, потом выпрямился и принялся вытирать слезы с глаз.

– Господи, я думал, мой старик живот надорвет, так он хохотал. Я внезапно понял, он – счастлив, и тогда я решил, что тоже буду его смешить.

«Старик счастлив. Смешить тоже», – Харлин подчеркнула эти слова.

– На следующий день, когда папаша приполз из паба, я натянул его лучшие брюки, спустил их до ботинок и в таком виде встретил его в дверях.

Харлин собиралась законспектировать «паб, приполз, дверь, спущенные штаны», как вдруг Джокер, тихо посмеиваясь, спустил штаны и остался лишь в трусах-парашютах с рисунком из цветов, сердец и амурчиков со стрелами. Она никак не могла решить, что смешнее: эти трусы или спектакль, который ей доводилось наблюдать. Его смех был настолько заразителен, что Харлин не сумела бы остановиться, даже если бы в камеру вошла Джоан Лиланд, желающая узнать причину такого веселья.

– Пап, посмотри на меня! – пропищал Джокер тонким, детским голоском.

«Пропищал» – записала доктор, смеясь все сильнее.

– И бац! – он замахнулся. – Я получил по уху, свалился и порвал его лучшие штаны!

Харлин оставила попытки вести записи и захохотала вместе со своим пациентом так, что у нее заболел живот. «Сколько еще продлится эта пытка?» – подумала девушка, всхлипывая и заливаясь слезами. Попыталась вытереть мокрые щеки салфеткой, как вдруг Джокер перестал смеяться, посмотрел прямо на нее. и холодно отрезал:

– И тогда он сломал мне нос.

Смех Харлин умолк так внезапно, как будто Джокер дал ей пощечину.

«Нет, – взмолилась она, – пожалуйста, нет».

– Хотелось бы, конечно, верить, что он целился мне по заднице и просто промазал… – голос Джокера звучал спокойно и безразлично, словно он только что не хохотал как безумный. Он надел штаны и присел на кровать, подложив подушку под спину. – По крайней мере, именно это я сказал себе, когда очнулся в больнице три дня спустя.

– Через три дня? – в ужасе переспросила Харлин придушенным голосом.

– Что поделать, у комедии тоже имеется своя оборотная сторона, – ее собеседник вскочил на ноги и распахнул объятия, улыбаясь во весь рот. – Чего, кроме побоев, дождешься от людей, не понимающих шуток, как мой отец? Или как Бэтмен. – Спустя мгновение добавил он ядовито.

Из его уст данное имя звучало, точно проклятие.

Он снова плюхнулся на край кровати, опустил руки на колени и задумчиво тряхнул головой, словно подыскивая нужные слова.

– Ух, как меня все это… вымотало. Слишком долго я носил эти воспоминания в себе и даже не подозревал, как тяжело пережить их снова.

Он посмотрел на нее. На его лице застыло странное выражение, будто он много лет боролся с чем-то, что внезапно исчезло, оставив после себя пустоту и неуверенность.

– Знаю, сейчас время нашей беседы, но я так измотан. Ничего, если я вздремну?

– Конечно, – согласилась Харлин.

Она хотела было предложить остаться с ним на случай, если ему приснится кошмар, но передумала. Он пребывал в таком уязвимом состоянии, что упоминать кошмары сейчас не стоило. К тому же, ему в самом деле стоило побыть одному. Она могла подняться в кабинет и записать их беседу, пока еще эмоции пылали в памяти. А еще ей требовалось время, чтобы переварить услышанное. Дело было далее не в том, что он впервые открыл ей душу. Он рассказал ей то, что не рассказывал никому другому. Многократно перечитав всю историю его болезни, она нигде не видела упоминаний о походе в цирк или о том, что его отец был алкоголиком и издевался над сыном.

Колоссальное открытие, чреватое огромными последствиями.

На всякий случай Харлин еще раз просмотрела записи о Джокере. И даже спросила Джоан, не слышала ли та что-либо о его тяжелом детстве.

– Ни намека, хотя, если подумать, вывод сам собой напрашивается, – доктор Лиланд сидела за столом, разложив в рядок несколько документов с финансовыми отчетами. – Доктор Квинзель, извините меня, но я сейчас очень занята. В другое время я бы все бросила и обсудила с вами этот вопрос. Но у нас проблемы с финансированием и… прошу прощения, слишком долго объяснять.

– Все в порядке, босс, не стоит.

Она смутно помнила, что в прессе мелькали новости о коррупционном скандале, и пара упомянутых там имен значились в совете директоров «Аркхема». Неужели доктор Лиланд каким-то образом оказалась замешана в этом безумии? Она просто не могла себе этого представить. Впрочем, речь шла об «Аркхеме», так что все было возможно.

– У вас что-то срочное? – нетерпеливо спросила Лиланд.

– Только информация о первых восемнадцати годах жизни Джокера.

– Мы уже обсуждали эту тему. Все данные относительно его детства или же юности, которые нам удалось раздобыть, были в той или иной мере сфабрикованы. Мы даже не знаем, сколько ему лет, и высказываем свои предположения, основанные на медицинских отчетах и осмотре его зубов. Этого вполне достаточно для работы правительственных учреждений, но не более того.

– Мы как раз относимся к правительственным учреждениям.

Доктор Лиланд была слишком занята поиском какого-то документа и не ответила. Внезапно Харлин пришла в голову новая идея.

– А что, если тут замешана программа по защите свидетелей?

Джоан подняла голову, глядя на нее с неприкрытым изумлением.

– Этого я еще ни разу не слышала.

– Не настоящая федеральная программа, – торопливо поправила Харлин. – Но что, если в его прошлом случилось нечто, чего Джокер испугался до такой степени, что ему мало было выдумать новую личность, ему пришлось стереть старую и стать Джокером.

– В вашей теории закрался один изъян: испуганные люди стараются скрыться, но Джокер ни от кого не прятался.

– Потому что он знает: его преследователей интересует не Джокер, а тот, кем он был раньше. Такое вполне вероятно.

– Я бы сказала: не исключено. Сомневаюсь, что кто-то или что-то способно напугать Джокера.

– Мне кажется, вы чересчур дегуманизируете его, – заметила Харлин.

– Многие социопаты нуждаются в постоянно адреналиновом возбуждении, так как они лишены чувства страха, по крайней мере, в той степени, в которой оно свойственно большинству из нас. К тому же, они талантливые лжецы. Джокер столько лгал, что, возможно, уже и сам не помнит, где правда. Когда теряешь связь с реальностью, не замечаешь лжи.

– А вам не кажется, что после стольких лет, практически целой жизни в обмане, даже самый закоренелый лжец захочет рассказать кому-нибудь правду?

– Кажется. Только не совершайте ошибку, не думайте, что этот воображаемый лжец – Джокер, а вы – тот человек, которому он пожелает открыться. А сейчас… извините, но я в самом деле занята. Если других вопросов нет…

Харлин только покачала головой.

– Нет, у меня все. Знаете, даже за миллион долларов не захотела бы выполнять вашу работу.

– Я тоже не особо горю желанием, – печально призналась доктор Лиланд. – Если я не докажу, что они даже половину указанной суммы мне не платят, патологии Джокера окажутся самой мелкой из моих проблем.

Практически все психиатры в больнице хоть раз, да имели дело с Джокером. Так как он слыл сложным и пренеприятным пациентом, он менял лечащих врачей, будто перчатки. Харлин поговорила с доктором Дэвисом и выяснила, что он, оказывается, убрал некоторые свои записи из истории болезни Джокера.

– Я могла бы на них взглянуть?

– Нет, – решительно отрезал Дэвис. – Я уничтожил их.

Харлин ошеломленно вскинула брови.

– Но изменять записи…

– Я ничего не менял, – голос психиатра звучал резко. – Я как раз вернул все, как было. Джокер солгал мне, и я убрал эту ложь, чтобы избежать проблем в будущем. На моем месте вы поступили бы так же.

– Сомневаюсь.

– Вам легко говорить, речь-то идет не о вас, – сердито заметил Дэвис. – Возможно, вам не с чем сравнивать, ведь до «Аркхема» нигде не работали. Здесь на самом деле многое приходится делать по-другому. Иначе местные горгульи уже давно обглодали бы нас до костей. Они способны на самые ужасные вещи. А сейчас извините, у меня встреча с пациентом. Кстати, с одним из ваших бывших пациентов, поскольку доктор Лиланд решила, что будет лучше передать часть вашей работы мне. Наверное, поэтому у вас столько свободного времени, что вы можете рыться в старых записях и искать, чего там не хватает.

Он сердито потопал прочь.

«Еще один тип без чувства юмора», – подумала Харлин, глядя ему вслед.