Глава 11

Искусство и наука мысленной проработки

Есть только одна форма воображения, достойная восхищения: воображение настолько мощное, что оно создает новую реальность и заставляет какие-то вещи случаться.

Шон о’Фаолейн

Недавно один мой знакомый позвонил мне с дороги. Он возвращался домой, на северо-запад Тихоокеанского побережья, после поездки на север Нью-Йорка к родителям. Джон не женат, он младший из шести детей и является профессором философии в университете штата, расположенном неподалеку. Коротко говоря, он живет умом. У него нет телевизора, он слушает только Национальное общественное радио и большую часть времени проводит за чтением или в походах с друзьями. Приехать к нему в гости – это почти как посетить отшельника; его ближайший сосед живет на расстоянии почти в полкилометра. В его доме совсем мало мебели, но она удобна, и хотя мне бывает не по себе от того, что у него нигде нет часов, со временем я привыкаю к суточному ритму.

Когда Джон позвонил, я понял, что он на взводе, потому что обычно голос у него очень спокойный. Перед тем как отправиться в намеченную поездку, он получил вести из профессионального журнала, принявшего к публикации одну из его статей. Ему давали только десять дней, чтобы внести требуемые правки. Но он уже не мог отменить поездку на таком этапе, поэтому решил взять статью с собой и внести правки, пока будет гостить у родителей, а потом отослать рукопись мне, чтобы я высказал свое мнение перед тем, как он отправит ее издателю. План амбициозный, но Джон один из тех людей, чьи намерения обычно совпадают с действиями. Однако теперь он звонил, чтобы сказать, что не сможет прислать мне статью, когда планировал. При этом он весьма расплывчато ссылался на «возникшие кое-какие неувязки».

Я догадывался, что это могли быть за неувязки. Из прежних разговоров с ним я знал, что Джона в семье считают «белой вороной». Каждый из пяти его братьев и сестер отличается гиперактивностью, тогда как сам он по натуре созерцатель, и всем им также свойственны эмоциональные всплески и драматические сцены, как ему свойственна устойчивость и спокойствие (и, кроме того, у всех у них есть дети). По телефону он рассказал мне, что любое совместное мероприятие – даже такое, как общая трапеза – провести не легче, чем «пасти кошек». Скоординировать расписание всех детей (это был самый разгар футбольного и бейсбольного сезона) и диетические предпочтения (от веганов до обжор и страстных мясоедов) было само по себе очень непросто. Однако пытаться подладиться под эмоциональные состояния 26 человек (включая его родителей) оказалось почти невозможным, хотя и не безнадежным.

Тем не менее по прошествии четырех дней из запланированных шести он направился в аэропорт, собираясь лететь домой. С него было достаточно беспрестанного шума и разговоров, в которые вставить слово не легче, чем прорубиться сквозь скалу, а также постоянного внимания, которого требовали к себе дети. Джон когда-то считал себя способным сохранять спокойствие в центре любого урагана, но сейчас ему пришлось «ретироваться под палубу», изрядно потрепанному. Одна из сестер даже предложила отвезти его в аэропорт, дорога до которого занимала два часа, но он отказался. Находясь за рулем машины, взятой напрокат, он бы расслабился; иначе, Джон был уверен, я бы увидел в выпуске местных новостей, как его снимают с рейса за попытку выпрыгнуть из самолета.

Мы оба посмеялись, понимая, что на самом деле он не способен на нечто подобное. Я также улыбнулся, когда он сказал, что то, над чем он работал последние два месяца с моей помощью, помогло ему пережить это посещение семьи, пусть и по укороченной схеме.

Джон был заинтригован моими спортивными достижениями. Сам он никогда особенно не увлекался спортом, но его восхищала дисциплина, присущая дзюдо, карате и прочим боевым искусствам. Он шутил, что хотел бы стать не ниндзя-воином, а ниндзя-писателем. Поэтому я рассказал ему о своем подходе, который применял за несколько лет до завоевания черного пояса. Мне пришлось состязаться с одногруппниками – иногда с двумя или тремя одновременно.

Я тренировался с ними в контактных спаррингах, но помимо этого проводил все возможное время, сидя на кушетке и состязаясь с ними у себя в уме. Я уже работал со всеми ними раньше и знал их привычки, сильные и слабые стороны, так что вполне представлял, чего ожидать. Готовясь к состязанию за черный пояс, я снова и снова мысленно проходил все подходы в спаррингах с каждым из них – видел блоки и удары, последовательности и комбинации, которые будем применять я и они. У себя в уме я также практиковал все позиции и техники, чтобы быть уверенным в точности и безупречности базовых приемов. По мере развития этих умственных тренировок я совершенно забывал о времени и пространстве, и возникало ощущение, что я на самом деле тренируюсь в спортзале, а не сижу у себя дома. Выйдя из такого состояния, я чувствовал себя подготовленным и также отмечал, с долей любопытства, что прошло уже больше часа, хотя мне казалось, что я только недавно присел.

Джону очень хотелось узнать, как достичь подобного состояния разума для его писательской работы, и он практиковал этот навык в течение двух месяцев, предшествовавших этой поездке. Он взял с собой рукопись статьи, как и планировал, и сообщал мне, что за час-другой ежедневной работы сумел внести некоторые правки. Сперва вся эта какофония и хаос, порождаемые его родственниками, окружали его суматошным облаком. Я представил, как он сидит на стуле, а все его племянницы и племянники требуют к себе внимания. Его тщетные усилия организовать и структурировать свой день не выдерживали их неуемного энтузиазма, точно карточный домик, сметенный порывом ветра. Тем не менее ранним утром и даже после того, как младшие дети со своими заспанными родителями выбирались из постелей и принимались раскладывать холодную овсянку по тарелкам, Джон умудрялся выцарапать немножко времени для работы.

Его родители по-прежнему жили в доме, в котором он вырос. В огромном, раскинувшемся во все стороны викторианском особняке, самой выдающейся особенностью которого была опоясывающая застекленная веранда, пригодная для всех сезонов. Джон сказал, что чувствовал себя как в детстве, когда для того, чтобы побыть в тишине, ему приходилось забираться на тополь, росший на дальнем краю их владений. Там он мог читать часами, оглядывая сквозь кружево листьев окрестности и плывущие по небу облака. Он мог оставаться на дереве до самого ужина, пока его отсутствия, наконец, не замечали и родители не посылали за ним поисковую группу.

Вдохновляемый этими детскими воспоминаниями, Джон удалялся на веранду каждое утро перед рассветом, пока никто еще не встал. И он садился не в главной части, а в самом дальнем от кухни углу, этакой каморке, куда поставил плетеный стул.

Во время этих утренних рабочих сессий шумное семейство было для него тихим и невидимым, как и он для них. К тому времени, когда его обнаруживали и вовлекали обратно в общее безумие, проходило часа три. После того как стихал птичий гомон, раздававшийся ранним утром из ближайшей рощи, Джон не слышал, как взбивают тесто для блинов, как смеется Элмо и тяжело дышит Томас по прозвищу Танковый Движ. Все звуки бурной домашней жизни приглушались, и для него существовал только экран его лэптопа, светящийся голубоватым светом.

Джон сказал, что такие моменты ощущались им как дар свыше, но в течение остального дня он был не в состоянии испытывать подобное умиротворение. Я был впечатлен тем, как он сумел организовать хотя бы эти утренние часы. Джон сказал, что этот дом, в котором все они выросли, словно накладывал на них заклятие, снова делая его братьев и сестер подростками. Почувствовав, как его втягивают в мелочные потасовки и его утренние часы успокоения сокращаются, он понял, что пора оставить это место.

В этом опыте Джона я вижу еще одну метафору того, как мозг и тело работают вместе – и как иногда словно конфликтуют. Как мы усвоили, в том, что касается эмоциональной зависимости (см. главу 9), тело может иногда сообщаться с мозгом нездоровыми способами. Временами столько наших систем и органов просят к себе внимания, что удивительно, как телу вообще удается функционировать. Мы получаем столько сигналов из внешней среды и собственного организма, что нас просто захлестывает волна импульсов и стимулов, требующих наперебой нашего внимания, почти при полном отсутствии согласованности.

К счастью, как нам теперь известно, мы также можем найти состояние благодати посреди вихря внешнего мира. Эти моменты на веранде, переживаемые Джоном, когда он отгораживался от хаоса, показывают, как мы можем усмирять эмоциональный вихрь, так часто переживаемый нами. Если бы Джон присмотрелся внимательней к тому, что он делал, пытаясь найти тихую гавань, где мог бы работать, не думая о времени и пространстве, он бы обнаружил, что ключи к освобождению от эмоциональной зависимости и рутины повседневности создаются из наших воспоминаний о прошлом. Он бы лучше понял, что все мы обладаем способностью к изменению самих себя и своего поведения, к избавлению от власти определенных привычек и к преодолению связи с унаследованными склонностями.

Поразительно то, что все мы, как и Джон, обладаем навыком отгораживаться от внешнего мира. Сколько раз мы сидели, уткнувшись в телевизор, и не слышали, как кто-то обращается к нам, не говоря уже о его комментариях или вопросах? А как насчет тех случаев, когда наша вторая половина читает нам лекцию о каких-то моральных изъянах в нашем поведении? Разве мы не отгораживаемся от всего, о чем нам вещают с таким пристрастием?

Когда мы этого хотим, мы мастера избирательного восприятия и действия. Так почему бы нам не применять эти навыки себе на пользу? И если у нас уже есть не ограненная и не освоенная способность фокусироваться и концентрироваться, что произойдет, если мы постараемся по-настоящему освоить эти навыки? Что особенно важно понять на данном этапе: как так получается, что даже сейчас, без практики и навыков, мы вообще в состоянии выполнять эту «блокировку»?

Возможно, некоторые ответы может дать опыт Джона, предшествовавший этой поездке. Он уже предпринимал дополнительные шаги по использованию своей лобной доли для приглушения других центров мозга. Джон научился в процессе писательской деятельности успокаивать свой сенсорный кортекс, приостанавливать моторный кортекс, утихомиривать эмоциональные центры и переходить в подобное трансу состояние. Поскольку я тоже пишу, мне интересно, что помогает другим писателям попасть в зону концентрации, необходимой для выполнения работы.

Например, я знаю, что у Джона бывают так называемые «мистические моменты», когда он садится творить. Прежде всего он включает какую-нибудь музыку. Но не какую угодно – он обнаружил, что, если музыка включает лирику, ему труднее сконцентрироваться. По этой причине он всегда выбирает инструментальную – все, от классики до музыки к фильмам и нью-эйджа. Джаз оказался для него слишком «груженым». Когда он работает над первыми набросками, ему не нужно сверяться с заметками, и он зажигает свечи для более мягкого освещения. Такое сочетание музыки и атмосферы помогает ему достичь умиротворения – и он всегда делает первые наброски поздним вечером, когда, по его словам, «остальной мозг довольно уставший и легче засыпает».

Джон разработал свою стратегию, не зная о лобной доле, ее силе и воздействии на организм. Он понял интуитивно пользу сфокусированной концентрации и выработал собственный способ достижения такого умиротворенного состояния. В течение нескольких последних месяцев мы с ним говорили более откровенно о лобной доле и ее роли в концентрации и фокусировке. Джон держал в уме очень конкретную цель по применению этих сведений: он хотел писать лучше и легче переходить в «писательский режим». Он не мог писать после завершения диссертации и намеревался никогда больше не попадать в такое положение. Он начал обращать внимание на свое окружение и умонастроение в хорошие дни, когда творческий процесс казался не сложнее плавания в лодке по течению солнечным днем, а также на происходящее с ним в те дни, когда он чувствовал себя так, будто плывет против сильного ветра и волны разбиваются о нос лодки. В итоге он пришел к некоторым заключениям о том, что для него работает, а что – нет. Со временем он усовершенствовал этот процесс и повторял его столько раз, что даже без музыки, свечей и позднего вечера был в состоянии войти в рабочее настроение, словно по команде.

Но в телефонном разговоре Джон сокрушался, что у него не получается достичь нужных результатов за пределами своей «домашней лаборатории». Когда он приехал в родительский дом, ему казалось, что все у него валится из рук. Я заверил приятеля, что у него все идет хорошо и что ему нужно все проанализировать и считать это большим успехом – чем-то таким, из чего можно извлечь уроки. Когда он вернулся домой и факторы беспокойства значительно сократились, он смог взглянуть объективней на те хорошие и плохие дни (в применении к его писательству) и прийти к определенным твердым заключениям о том, что делало их более или менее продуктивными. Ключевым фактором было начинать с начала – с навыка наблюдения.