8
Двойная дамочка

Я набираю номер приюта Ирвина, и женщина с приятным голосом мурлычет мне в трубку: «Центр Шейди Оазис». Она говорит медленно и непринужденно, напоминая мне о том, насколько относительно неспешно жили люди на юге Миссури, где я выросла. «Сейчас посмотрим… Ирвина Муни забирают в больницу с… Что ж, тут сказано – боже мой – тут сказано, что у него абсцесс… Ох, как же ему, наверное, больно». Она щелкает языком. «Бедняга. А такой приятный человек». Повисает тишина, и я ловлю себя на том, что киваю головой на ее слова.

– Мы о нем позаботимся, – говорю я ей. – А вы не знаете, случайно, когда его к нам отправят?

– Нет, милая, не знаю. Нам только сказали, что «Скорую» придется подождать, а Ирвин такой терпеливый. Он не против.

– Не могли бы вы позвонить мне, когда он уедет, чтобы я могла прикинуть, когда его ждать?

– Конечно могу. Давайте я запишу ваш номер… – Она обещает обязательно позвонить, и я вешаю трубку, надеясь, что она не забудет.

Ирвин – афроамериканец. Ему под шестьдесят, у него мягкий голос, а еще он страдает шизофренией. Он живет в учреждении, которое сам описывает как самое приятное место, которое он только мог представить для себя в качестве дома. На просторном крыльце стоит кресло-качалка, в котором он сидит, наблюдая за происходящим вокруг, – во всяком случае, если верить его словам. Мне сложно разобрать, какие из воспоминаний Ирвина имели место на самом деле, потому что однажды он поведал мне о разговоре, состоявшемся у него с автоматическим инфузионным насосом. Если верить ему, то первым заговорил аппарат: «Я знаю, что не должен разговаривать с приборами, однако он первый начал». Так что, возможно, никакого кресла-качалки нет и в помине, однако ему приятно представлять, как он в нем сидит.

Пока что лечение Ирвина проходит весьма успешно. Нам удалось добиться ремиссии и не допустить рецидива посредством закрепляющей химиотерапии. Скорее всего, абсцесс стал следствием подавления иммунной системы из-за химиотерапии. Все началось с небольшой царапины – сначала появилось раздражение, потом туда попала инфекция, и вот теперь он нуждается в лечении. Только вот Ирвина некуда будет положить, пока Дороти не уедет, а уборщица хорошенько в ее палате не уберется.

Порой такая текучка утомляет. От потока пациентов напрямую зависит доход больницы. Хотелось бы мне, чтобы мы могли хотя бы иногда сбавить темп, однако этого не произойдет, пока забота о пациентах не станет для больниц таким же прибыльным делом, как проведение анализов и всевозможных процедур.

У меня звонит телефон, и одновременно с этим над дверью в палату Дороти загорается сигнал вызова. Стиснув зубы, я даю себе клятву, что следующим моим шагом будет отдать Дороти ее документы на выписку, даже если мне придется ради этого усесться на свой телефон, чтобы его заглушить, однако сначала я вынуждена взять трубку: «Медицинская онкология. Тереза».

Звонят из аптеки – они хотят узнать, могу ли я начать давать пациенту Ритуксан в ближайшее время, потому что препарат вводится медленно. Они сами готовят для нас препарат, так что время его приема зависит от того, когда они все смешают. «Хорошо. Мне просто нужно сначала дождаться, когда приедет сын пациента, и это будет… – зажав телефон между ухом и плечом, я смотрю на часы, – с минуты на минуту». Уже почти три часа дня.

Поддразнившая меня недавно по поводу Кандас Мур Нора проходит мимо, молча показывая на горящий над дверью в палату Дороти свет. Показав мне пакет крови у себя в руках, она пожимает плечами, словно извиняясь за то, что не может помочь, и идет дальше по коридору. Я же показываю ей конверт с документами на выписку, чтобы дать понять, что у меня все под контролем, и подхожу к двери, продолжая при этом слушать Боба из аптеки.

Правым локтем я открываю дверь в палату Дороти, заканчивая разговор по телефону, и показываю Дороти и ее мужу, что все бумаги у меня с собой. «Хорошо. Да. Я позвоню, как только он прибудет», – подтверждаю я, тыкая на телефоне кнопку отбоя и засовывая его обратно в карман.

Быстро переключившись, приветливо улыбаюсь: она сидит в кровати, уже полностью одетая, в то время как ее муж втиснулся рядом с ней в одно из наших кресел, что похуже. Ее муж меня интригует. Он приходит чуть ли не каждый день, однако почти ничего не говорит, только в отличие от зятя Шейлы, чье молчание, судя по всему, объясняется озлобленным страхом, муж Дороти попросту не из болтливых. Может быть, она болтает за двоих. Он невысокого роста и с большим пузом, и его массивные бедра выступают из-под жестких деревянных подлокотников кресла. Может быть, именно поэтому он такой немногословный. Он не хочет жаловаться и по поводу своего неудобного кресла.

– Простите за задержку. У нас сейчас небольшой аврал, однако я готова, так что давайте отправим вас домой. Сколько вам ехать? – Я намеренно говорю быстро, стараясь заглушить их вероятное раздражение.

– Два часа, – говорит Дороти. – Только вот он… – она показывает на мужа, – ненавидит ехать за рулем в темное время и поэтому хочет, чтобы нас отпустили как можно скорее. – Она переводит взгляд с мужа на меня, и я с облегчением понимаю, что она недовольна скорее им, чем мной, – жалко его, конечно, но так хоть мне не придется извиняться за то, что я посмела пообедать.

– Это вам, – протягиваю я конверт. – И мы можем вместе пройтись по списку, потому что у меня есть свой экземпляр, – машу я им в качестве доказательства.

Она смотрит на конверт, заглядывает внутрь, а затем достает из него скрепленные скобами листы. «Ммм – угу, угу… – кивает она, – вот он, мой прилосек», – говорит она, бегло встретившись со мной взглядом, после чего продолжает читать.

– На следующих двух страницах написано, когда нужно принимать каждое из ваших лекарств – утром, в обед или вечером – а также в какой дозировке.

– Ага, – она толком меня уже не слушает, однако я все равно продолжаю.

– А еще… – у меня звонит телефон.

Дороти продолжает читать. «Ты можешь ответить».

Я подношу телефон к уху и слышу: «Это сопровождающая санитарка. Я пришла забрать Мур. Эмм, не могли бы вы выйти на минутку в коридор? У нас тут проблемка».

От звонящей санитарки меня отделяет только дверь, но и это расстояние кажется мне огромным. Оставшись в палате, я смогу сосредоточиться на выписке Дороти, ни на что не отвлекаясь, а если выйду в коридор, то это чревато задержкой, так как неизвестно, насколько это затянется.

– На самом деле мне нужны именно вы, ее медсестра, – говорит санитарка по телефону, и я слышу на заднем плане голос Кандас: «Я не стану этого делать. Я не стану этого делать, пока не получу объяснений!»

– Сейчас буду. – Нажав отбой, я смотрю на Дороти. – Слушайте, я сейчас вернусь. Нужно только уладить кое-что в коридоре.

– Конечно-конечно, – говорит Дороти, внимательно изучая бумаги, которые я ей дала. Я вижу, как ее муж слегка закатывает глаза и тихонько вздыхает. Ему хочется поехать домой при свете дня, однако мне нужно выполнить свою работу для Дороти и Кандас. Что ж, посмотрим, получится ли мне угодить всем и каждому.

Переступив через порог, я наталкиваюсь на спор. Увидев меня, Кандас тут же бросается в бой.

– Она, – показывает она на сопровождающую санитарку, – говорит, что мне нужно сесть на каталку, однако меня никто не предупреждал об этом.

– Никто не предупреждал вас в предыдущие разы, когда вы были в больнице?

– Нет. Никто не предупреждал меня об этом в этот раз, насчет этой конкретной процедуры.

Я ничего не могу понять. «А что, с каталкой что-то не так?» – пытаюсь разобраться я.

– Нет, но мне никто не сказал, что я буду должна на нее сесть, и теперь она заставляет меня это сделать. – Повернувшаяся к Кандас санитарка поднимает вверх в жесте отчаяния руки. Я рассматриваю ее пытливым взглядом, как вдруг до меня доходит.

– Я сожалею, что никто не предупредил вас по поводу каталки, – говорю я ровным голосом. В конце концов, с ней лучше держать себя в руках. – Они настаивают на этом, когда проводят КТ, даже для таких здоровых пациентов, как вы. – Говоря слово «здоровых», я изображаю пальцами кавычки, чтобы ее не обидеть. Даже для таких рядовых процедур, – я целенаправленно избегаю слова «простых», – как проверка катетера. Вы не против того, чтобы вас отвезли на каталке?

– Совсем не против, – внезапно успокаивается она. – Просто меня никто не предупредил, вот и все.

– Верно. Что ж, спасибо, что пошли нам навстречу. Знаете, вы можете даже пойти в радиологию своим ходом рядом с каталкой, если я дам на это разрешение. Они просто хотят, чтобы рядом была каталка.

– Нет-нет, я могу залезть на каталку. Видите? – Повернувшись к каталке спиной, она ловко на нее запрыгивает, а затем грациозно вытягивает ноги и ложится. – Подождите, я захвачу свой телефон, – она соскакивает с каталки, и возвращается в палату, чтобы его забрать.

Еще одно очко в пользу эмпатии. Спасибо – безмолвно показываю губами санитарке. «Увидимся, когда с ней закончат».

Я прямо чувствую у себя между бровей эту надоедливую вертикальную складку. Мне просто хочется поскорее закончить с Дороти – неужели нельзя меня хоть ненадолго оставить в покое?

Однажды мне удалось освободить себя ото всех остальных обязанностей, чтобы целиком сосредоточиться на выписке. Я могла бы назвать это подарком своей молодой пациентке, однако это был подарок и мне самой тоже. Вот уже несколько недель я была чрезмерно перегружена работой, и все приходилось делать второпях. Мне хотелось хоть что-нибудь сделать так, как надо.

Пациентку звали Джейн, и ей было двадцать с небольшим. Она заслуживала того, чтобы все было сделано в лучшем виде. Как это обычно бывает, лейкемия обнаружилась у нее словно гром среди ясного неба. Она совсем недавно переехала в Питтсбург после замужества, и, кроме ее новоиспеченного мужа, у нее в городе больше никого не было.

Она была из тех редких людей, которых переполняет доброжелательность. Если бы она была персонажем сказки, то там, где она прошла, вслед за ней на земле распускались бы цветы. Ее облысевшую из-за химиотерапии голову покрывала дешевая бандана, и она никогда открыто не сокрушалась по поводу того, как не вовремя ее сразила болезнь. Порой у меня возникали сомнения в искренности ее благородства – я недоумевала, как человек может все время быть таким милым. Наверняка у нее были моменты, когда она жалела себя и больше ни о ком не думала, однако в больнице ничего подобного мы не видели.

В тот день, когда я занималась ее выпиской, ее фельдшером была Люси. Джейн не была богатой, и с ее медицинской страховкой возникли какие-то проблемы, из-за чего она не могла получить вовремя необходимые ей для дома медицинские принадлежности. Люси попросила меня обеспечить Джейн шприцами с физраствором и резиновыми перчатками, а также показать, как ухаживать за центральным катетером, который, как и в случае с Кандас, должен был остаться на месте и после ее выписки из больницы.

Я взяла в кладовой упакованные шприцы, коробку спиртовых салфеток, а также перчатки ее размера. Формально это было с моей стороны воровством, однако медсестры так поступают, когда иначе обеспечить пациенту надлежащий уход дома возможности нет. Себестоимость этих принадлежностей, в конце концов, мизерная.

Я захватила свой телефон в палату к Джейн, однако дала себе обещание не отвечать, если он зазвонит, пока я не закончу с выпиской. Кроме того, я отодвинула на задний план мысли о том, что мне нужно было сделать помимо этого – дать другому пациенту антибиотики, перезвонить нескольким людям, а также взять еще у одного пациента образец крови и отправить его на анализ. Я решила, что буду говорить только с ней, сколько бы времени на это ни потребовалось.

С документами мы разобрались быстро. За полтора месяца ускоренного курса по лейкемии она многому научилась. Сложнее всего ей будет ухаживать за своим центральным катетером. Людям по понятным причинам немного не по себе, когда их отправляют домой с пластиковым устройством в теле. У Джейн был стандартный катетер Хикмана с тремя трубками – мы называем их просветами, – свисающими из того места, где был установлен катетер в верхней части ее груди. В каждую из этих трубок нужно будет ежедневно вводить физраствор, а также Джейн нужно будет ежедневно проверять, получается ли забирать из них кровь. Я делаю все это машинально, потому что проделывала все эти операции бесчисленное количество раз, однако не уверена, что не стала бы переживать, если бы мне понадобилось ухаживать за своим собственным катетером. Джейн же пришлось учиться правильно обращаться с ним посреди суматохи лечения и затишья в процессе выздоровления.

Находясь в кресле напротив сидящей в кровати Джейн, я подробно описывала ей процедуру, которую следовало выполнять ежедневно. У каждого просвета свой цвет – красный, белый и голубой, – и я советовала обрабатывать их именно в таком порядке, чтобы случайно не пропустить какой-то из них. Взяв в руки красный просвет, я в течение пятнадцати секунд протирала его спиртовой салфеткой, после чего вставила в него шприц с физраствором и слегка надавила на поршень. Он легко поддался. «Это промывка, – объяснила я. – Теперь нужно остановиться и слегка оттянуть поршень назад, вот так». Придерживая шприц левой рукой, я аккуратно отвожу поршень назад, пока прозрачная жидкость не озаряется кровавыми разводами. «Видишь, твоя кровь набирается в шприц. Это означает, что катетер работает и не сместился».

Она пристально наблюдала за моими действиями. Проделав те же самые манипуляции с белым просветом, я попросила ее самостоятельно обработать голубой, чтобы показать мне, что она все усвоила. Она немного поколебалась, прежде чем вставить шприц с физраствором и надавить на поршень, однако, когда отвела его назад, набрав в шприц кровь, уже не сдержала довольной улыбки. Затем, как я ей и показывала, она впрыснула все десять миллилитров физраствора, открутила шприц и закрыла защелку на катетере.

– Видишь. Проще простого. – Она засмеялась.

– Я написала тебе пошаговую инструкцию, – протянула я ей листок бумаги. – Прочитай и скажи, все ли тебе понятно.

Она все прочитала, почти не двигая головой, а затем, закончив, торжественно кивнула.

– Вот и все! – сказала я, и мы обнялись – ученик и довольный его успехами учитель. Наконец я показала ей, что для нее подготовила, и положила все в большую пластиковую сумку.

Может быть, и правда есть какая-то космическая сила справедливости – по крайней мере, когда дело касается мелочей, потому что мой телефон так и не зазвонил, и те двадцать пять минут, что я провела с ней в палате, мне не пришлось думать о чем-то другом, помимо ее выписки.

И снова в своем стихотворении Уильям Блейк находит мудрость в простой истине: «Кто для радости рожден, кто на горе осужден». Джен стала воплощением и того и другого. Она была чудесным человеком, сраженным страшной болезнью; любовь ее мужа поддерживала ее и помогала справиться с постигшим ее несчастьем. Мне хочется верить в то, что, уделив ей столько внимания в день ее выписки, я внесла свой посильный вклад в ее спокойную жизнь.

Вспомнив про проведенное с Джейн время, я закрываю глаза и уши на все остальные свои дела, когда возвращаюсь в палату к Дороти. Кажется, будто ни она, ни ее муж не сдвинулись с места, однако рядом с кроватью теперь стоят два чемодана, а все фотографии со стены пропали. «Мы готовы», – говорит она. На ней забавная шляпка в духе Мэри Поппинс, а рядом на кровати лежит темное шерстяное пальто.

– Отлично. Тогда просто распишись вот здесь, – говорю я ей, открыв нужную страницу и указав на строку для подписи. – Видимо, тебе понадобятся две коляски – одна для тебя, а вторая для всех твоих вещей, – говорю я, оглядывая два ее чемодана, сложенное на кровати фиолетовое стеганое одеяло, а также коробку с пазлом на столике.

– Это точно. А он сможет толкать одну из них, – она показывает рукой на своего мужа. – Я возьму в руки одеяло. Пазл можно положить в эту сумку и повесить ее на коляску. – Я понимаю, что такая Дороти и есть на самом деле. Какой бы милой она обычно ни была в больнице, ей нравится всем руководить, в том числе и сборами.

– Я вызову санитаров с колясками… – И только я тянусь к кнопке на телефоне, как он тут же звонит.

Я слышу вежливый и тихий голос сопровождающей санитарки: «Не могли бы вы подойти еще разок?»

– Прямо сейчас? – спрашиваю я. Ну почему я не могу сначала закончить с ними? Почему я не могу сначала отправить Дороти домой?

В трубке слышится пронзительный голос Кандас.

– Иду.

– Сейчас же позвоню по поводу колясок, – говорю я Дороти, демонстративно набирая на телефоне номер, пока открываю дверь ее палаты и выхожу в коридор.

Кандас начинает говорить, но тут же замечает, что я звоню по телефону. Она прищуривает глаза и кривит губы. Улыбаясь, я поднимаю руку, надеясь, что этим жестом у меня получилось выразить «Пожалуйста, подождите, сейчас я освобожусь», а не «Господи, ну что на этот раз?»

Заказав две инвалидные коляски, я вешаю трубку и смотрю на Кандас.

– Я готова. Просто когда я уходила, то рассчитывала, что ты останешься. Потом я вернулась с телефоном, а тебя уже нет. – Она говорит язвительным, неприятным голосом, однако за ним я слышу кое-что еще: боль. Тогда-то я и вспоминаю всю ее историю. Впервые я повстречала Кандас несколько месяцев назад, и она рассказала мне про свою проведенную несколькими годами ранее серьезную операцию, после которой она очень долго поправлялась. Это было в другой больнице, и я не знала ее врачей. На животе у нее остался огромный зигзагообразный шрам, который она мне показала. Ушли месяцы, прежде чем боль полностью прошла, и хотя она и не собиралась заводить детей, после операции она больше не могла стать матерью.

Я совершенно обо всем этом позабыла и теперь, вспомнив, смотрю на нее и стараюсь увидеть всю целиком, а не только ее задранный подбородок и обвинительный тон. «Простите. Отвлекли».

– Я просто думала, что вы подождете. Вот и все.

– Ничего страшного, – говорит она, поворачивается ко мне спиной и снова запрыгивает на каталку.

– Вы правы; я не предупредила. Увидимся, когда вы вернетесь. – Она ничего не отвечает, и санитарка сочувственно на меня смотрит, после чего начинает толкать перед собой каталку. Я чувствую себя разбитой и тут слышу звуковой сигнал вызова и вижу, что над дверью в палату Шейлы загорелся свет. Черт побери! Должно быть, ей снова нужно обезболивающее, а Дороти все еще у себя в палате.

Я поворачиваюсь к двери в палату Дороти, и мой телефон звонит. Ну что теперь? Я держу в голове множество деталей, ношусь со всех ног, и при этом у меня такое чувство, будто я топчусь на месте. Именно я должна сделать последний шаг, чтобы Дороти могла отправиться домой. Именно я должна позаботиться о том, чтобы Шейла была в целости и сохранности доставлена в операционную. Именно я должна подключить мистера Хэмптона к его лекарству, а также проследить, чтобы оно его не убило. А тут еще и Кандас: ухаживая за ней, мне приходится прилагать большие усилия, чтобы не сказать чего-нибудь, о чем потом пожалею. А еще постоянно нужно следить за тем, чтобы не забыть, пока меня постоянно отвлекают, какую-нибудь важную деталь.

Я чувствую покалывание в руках, а мое горло сжимается – это наступает паника. У меня всего четыре пациента. Четыре. Почему же мне так тяжело обо всех них заботиться?

Мне когда-то нравились комиксы про «Лигу супергероев». Когда я на работе, то частенько вспоминаю одного из супергероев – Двойную Дамочку. Сосредоточившись, она может разделиться на две полноценные и совершенно идентичные версии самой себя. Может быть, если бы я хорошенько постаралась, то у меня бы тоже так получилось. Ну хотя бы сегодня – один-единственный раз. Если бы я по-настоящему захотела.

Мой телефон не смолкает. Как бы я ни старалась, как бы я ни хотела, я тут одна. Я нажимаю на кнопку и принимаю звонок. «Медицинская онкология, Тереза». Это администратор операционной. Шейле назначено на семь вечера. Они никак не могут принять ее раньше. «Нам нужно, чтобы предоперационная проверка была проведена прежде, чем она у нас окажется», – говорит мне этот парень.

Мне нравится, как он подчеркивает слово прежде, словно я не понимаю, что «предоперационная» означает «перед операцией». Мне хочется придумать какой-нибудь смышленый и саркастичный ответ, однако я просто говорю «да» и вешаю трубку. А какой смысл? Может быть, он действительно не очень-то вежливый администратор или же просто переработался, как и все мы, – ну, или и то и другое. Записав время, на которое назначена операция, я гоню его прочь из своей памяти.

Господи! Звуковой сигнал вызова из палаты Шейлы со временем нарастает и теперь уже напоминает скорее сигнал тревоги из какого-нибудь второсортного боевика. Предупреждение: несанкционированное проникновение через периметр!

Я с силой толкаю дверь. «Прости, прости, прости. Столько всего навалилось, зашиваюсь». Ее неподвижное лицо все в глубоких складках. Согнувшись пополам на кровати, она быстро и поверхностно дышит.

Я тянусь ей за спину, чтобы выключить сигнал вызова. «Больно? – Она кивает и хватает ртом воздух. – Сейчас же вернусь с лекарством. Кстати, – я обвожу палату взглядом, привлекая внимание ее сестры и зятя, – операцию назначили на семь вечера, так что будем ориентироваться на это время». Ее сестра сидит рядом с Шейлой и держит ее за руку. Муж сестры стоит за ней, засунув руки в передние карманы своих джинсов.

– Семь, – говорит он и один раз кивает головой.

– Сейчас же вернусь. – Быстрым шагом я направляюсь по коридору к закрытой комнате с лекарствами, ввожу данные Шейлы на клавиатуре автоматического шкафчика выдачи наркотических препаратов, перепроверяю дозировку, пересчитываю количество шприцов в ящике и вбиваю его в компьютер. Появляется сообщение об ошибке. Я снова считаю – то же самое число. Ввожу его, и снова ошибка. «По фиг». Я жму на кнопку, чтобы получить готовый шприц с наркотиком. Значит, что-то не сходится – что ж, прямо сейчас мне не до этого.

Как можно быстрее, чуть ли не переходя на бег, я поворачиваю за угол и иду обратно по коридору. Вставляю иголку в пустой шприц, протираю спиртом верхушку емкости с наркотиком, а затем ввожу его, смешивая с десятью миллилитрами физраствора. Я так и вижу перед глазами измученное лицо Шейлы и слышу ее тяжелое дыхание. Боль ее окончательно одолела.

Возвращаясь в ее палату, я так резко поворачиваю у своей рабочей станции, что у меня под ногами скрипит пол. Я показываю ей шприц, затем подхожу к работающей капельнице и ввожу в нее наркотик, предварительно протерев трубку спиртовой салфеткой. Затем я протираю ее повторно и ввожу еще десять миллилитров физраствора, чтобы наркотик как можно быстрее попал в кровь.

Она вздыхает и закрывает глаза, после чего откидывается на лежащей в изголовье ее кровати подушке. «Спасибо», – говорит ее сестра тихим дрожащим голосом. Муж снова кивает, после чего плюхается обратно в мягкое кресло.

– Я написала священнику. Не знаю, когда именно она будет. – После этого я ухожу, даже не оборачиваясь, чтобы убедиться, что они расслышали.

Мне также нужно измерить у Шейлы давление, однако я решаю подождать после введения дилаудида минут пятнадцать.

Записывая введенное Шейле лекарство в электронной системе учета, попутно ставя все необходимые галочки, я бросаю взгляд на открытую дверь в палату Кандас и с некоторой злобой надеюсь, что ей придется задержаться в радиологии.

Внезапно у моей рабочей станции появляется другая медсестра, которая, помимо ухода за пациентами, также помогает Нэнси, старшей медсестре, с решением административных вопросов. «Только что вернулась с совещания. Судя по всему, денек у тебя выдался что надо». Ее зовут Мэрилин, и у нее самые красивые на свете изумрудные глаза, а также нечеловеческое спокойствие. «Чем тебе помочь?»

– Не могла бы ты сделать мистеру Хэмптону премедикацию, чтобы подготовить его к ритуксану? С этим нужно разобраться как можно скорее.

– Конечно! – говорит она.

Я заглядываю в палату к Дороти.

– Коляски на подходе. Нужно вам как-то помочь собраться?

– Нет. Мы уже совсем готовы. Просто… – Она наклоняет голову, давая понять, что хочет мне сообщить что-то по секрету. Я нагибаюсь, и она говорит мне тихим голосом: – Слушай, я забрала вазу для конфет, но конфеты оставила. Они все здесь. – Она выдвигает верхний ящик на своей прикроватной тумбочке, и я вижу пакет, полный конфет в разноцветных обертках, столь хорошо знакомых мне с самого детства: шоколадные, карамельки, ириски. – Не хочу, чтобы их забыли.

– Мы тоже не хотим, чтобы их забыли, Дороти. Я прямо сейчас отнесу их в комнату отдыха. – Я беру пакет с конфетами на руки, словно ребенка. Повернувшись, вижу улыбку на лице ее мужа. Его губы сложены в тоненький прямоугольник, однако уголки задернуты вверх, так что это точно должна быть улыбка. – Спасибо! Коляски будут с минуту на минуту! – говорю я, направляясь к комнате отдыха со своими трофеями.

Бросаю пакет с конфетами на столе в комнате отдыха, и переливающиеся светом золотистые и серебристые обертки так и манят меня. Только одну. Положив себе в карман маленький «Сникерс», я было хочу взять еще что-нибудь, но тут же оставляю эту затею. Так, померить давление Шейле!

На пути к своему компьютеру я натыкаюсь на Мэрилин.

– Тереза, когда ты просила подготовить пациента к приему ритуксана, то не сказала, что он уже полуживой, – шепотом говорит она.

– Ага, я им тоже сказала. Мы все из-за этого переживаем, – говорю я, покачивая головой.

– Что ж, он готов, и я сделала отметку о лекарствах, – улыбается она мне.

– Ты просто золото! Спасибо!

– Должна будешь. Пойду помогать Сьюзи.

Она уходит по коридору, а ей навстречу идет высокий привлекательный мужчина, который останавливается возле меня.

– Здравствуйте, – говорит он, – меня зовут Трэйс Хэмптон, я сын Ричарда Хэмптона. Это вы Тереза?

– Да. Здравствуйте! – говорю я, удивившись тому, что его сын выглядит как суперзвезда, – с широкими скулами и зачесанными назад густыми волосами.

– Я тут немного припозднился, – непринужденно говорит он.

Я смотрю на часы: половина четвертого.

– Ох, да ничего. Ему только что сделали премедикацию. Сегодня выдался, эмм, непростой денек.

– Что ж, тогда мы оба вовремя. – У него доброжелательная улыбка и расслабленный голос. Я пытаюсь найти хоть какое-то сходство с его ослабленным отцом, однако, помимо высокого роста, никакой схожести не вижу. – Еще должен приехать мой друг, – говорит он. – Его зовут Стивен. Если бы вы могли показать ему, куда пройти… – он показывает рукой на палату своего отца.

– Разумеется, – отвечаю я. – Стивен. – Он все стоит передо мной, словно хочет сказать что-то еще, и тут появляется санитар с инвалидными колясками для Дороти и ее вещей. – Простите. У нас тут пациент выписывается.

– Ну разумеется, – какой же он любезный. Мое сжатое горло и напряженные из-за желания разделиться надвое руки немного расслабляются.

У палаты Дороти возникает суета – санитар одновременно пытается закатить обе коляски. Я собираюсь ему помочь, как вдруг вижу направляющегося к палате Шейлы по коридору Питера. Выражение его лица сбивает меня с толку. Он злится. Я никогда не видела его злым. В руках он держит бумаги. Должно быть, он пришел, чтобы Шейла подписала форму информированного согласия перед операцией.

Я внезапно понимаю, что все не заладилось с самого начала. Им следовало сделать снимок живота еще в три часа ночи, сразу же, как она появилась в отделении неотложной помощи. Тогда бы мы не стали назначать ей аргатробан и ее могли к этому времени уже прооперировать.

Теперь же Питеру придется оперировать ее поздно вечером, хотя уставший врач – равно как и медсестра – представляет не меньшую угрозу, чем уставший водитель грузовика или пилот пассажирского самолета. Количество рабочих часов резидентов ограничено законодательно, однако у врачей по какой-то необъяснимой причине рабочая нагрузка регламентируется далеко не так строго, как в других профессиях. Неужели все дело в том, что врач способен убить за раз только одного человека, а не сразу много? Или же нам всем попросту хочется верить в то, что врачи – это сверхлюди? Некоторые из них уж точно себя в этом убедили.

Только проблема в том, что они такие же обычные люди, как и все остальные. Питер, слава богу, достаточно умен, чтобы осознавать границы своих возможностей, однако, с другой стороны, время сейчас работает против нас. У нас в больнице мы говорим «время – мышцы», когда дело касается людей, перенесших сердечный приступ, или «время – мозг», когда кто-то из пациентов перенес инсульт, тем самым подразумевая, что чем быстрее эти люди получат необходимую им медицинскую помощь, тем меньше будут повреждены их сердце или мозг. В случае Шейлы бактерии в ее брюшной полости будут размножаться экспоненциально, и чем больше проходит времени, тем большая часть ее кишечника может умереть. Чем дольше мы ждем, тем, вероятно, хуже становится ее состояние.

Я хотела бы зайти в палату к Шейле, побыть рядом, пока она подписывает форму информированного согласия, убедиться, что она действительно все поняла, измерить ее давление, однако Дороти прямо сейчас покидает больницу.

– Вы ее медсестра? Мне понадобится помощь, чтобы сложить вещи. – Он новенький и еще осваивается. Когда пациентов опрашивают по поводу качества предоставленных медицинских услуг, помимо прочего у них интересуются, насколько они были довольны процессом выписки.

Палата Дороти прямо напротив палаты Шейлы, однако я захожу к Дороти, а Питер – к Шейле, и мы даже не здороваемся.

– Хорошо, давайте выпроводим отсюда Дороти.

В одной коляске оказываются чемоданы, в другой она. При этом настаивает на том, чтобы все вещи были сложены в определенном порядке, однако в конечном счете с этим удается разобраться, и она остается довольна. Пока она располагается в кресле, я напоследок проверяю шкаф и туалет, а также заглядываю под кровать. Все-таки карточный столик оказался наш, а не ее собственный. Его нужно будет тщательно протереть антибактериальными салфетками, но этим, думаю, займется уборщица. Правила относительно того, кто что должен убрать после выписки пациента, время от времени меняются.

Муж Дороти поднимается из своего тесного кресла, слегка поправляет свои очки и заходит за коляску, в которой сидит его жена. Взявшись за ручки и посмотрев прямо перед собой, он выкатывает ее из палаты.

– Обязательно поделись конфетами со всеми, – наклоняется ко мне Дороти, обхватив руками свое фиолетовое одеяло.

– Ну, не знаю, Дороти. Может быть, я выберу все ириски, чтобы оставить их себе.

Она смеется, а из палаты Шейлы выходит Питер. Не останавливаясь, он уходит по коридору. Я снова чувствую, как у меня сжимается горло. Как давно я уже не проверяла у Шейлы давление? На часы я даже не смотрю – точное время особой разницы не играет, однако мне нужно сделать это как можно быстрее, а также убедиться, что последняя порция дилаудида ей действительно помогла.

– Всем пока, – кричит Дороти, удаляясь на коляске по коридору. Она машет всем по-королевски сложенной чашечкой рукой, соединив пальцы вместе. Затем она, хихикая, принимается посылать воздушные поцелуи. Что бы сегодня еще ни произошло, я обязательно запомню этот торжественный момент. После того как поправился, нет ничего лучше, чем покинуть больницу, чтобы вернуться домой.