Сон
Я не могу следить за ходом времени.
Нет солнца.
Нет луны.
Нет тиканья часов.
Только серое, терзающее кожу.
Сколько дней прошло? Недель? Лет?
Я в постели.
Что-то капает на подушку.
Слеза.
Не моя. Кроу. Она возвышается надо мной.
Впервые плачет из-за меня.
– Твои краски почти ушли, – шепчет она. – Когда их не останется – ничего не останется.
Закрываю глаза.
Не хочу смотреть на себя.
– Повтори те слова, Кроу.
– Ба… бабуля… бабушка…
Мы повторяем их вместе, и я засыпаю.
Я поднимаюсь на холм.
Он зеленый.
Небо – синее.
Полевые цветы – красные, желтые, оранжевые, фиолетовые, черные.
Слышу смех.
Иду на звук.
Девочки сидят в кружке.
Одна смотрит на меня. У нее на носу веснушки.
– Ты здесь? Мы думали, ты с Кроу.
– Вы ее знаете?
Они смеются.
– А как же! Она сражается не за то.
– Неправда! – огрызаюсь.
Они отвечают хором:
– Нельзя победить чувства бесчувственностью!
Я знаю, кто они.
Те, что умерли.
– Я мертва?
– Пока нет, – говорит Веснушка. – Но скоро умрешь.
Не хочу умирать.
Хотя…
Они так счастливы. Здесь так красиво.
Не знаю, за что я бьюсь.
Траву на холме колышет ветер.
Его порыв ударяет мне в грудь.
Сбивает с ног.
Спиралью влетаю в небо.
Веснушка смотрит вверх, на меня.
– Если можешь назвать – можешь поймать! – кричит. – Можешь поймать – можешь победить. У всего есть обратное. Помни!
Сон развеивается.
Кроу кричит:
– Изобел-которая-Кэтчин! Изобел-которая-Кэтчин!
Сажусь в постели. Накрываю ладонями уши.
– Хватит кричать!
Она умолкает.
Роняю руки.
Они почти невесомы.
Еще не мертва. Но почти.
Я таю.
Кроу хлопает себя по лбу.
– Вот я глупая! Ты отказываешься умереть внутри. А ведь ты чуть не умерла по-настоящему! Зачем я тебя разбудила?
Она снова хлопает себя по лбу.
– Глупая Кроу!
Она все советовала мне умереть.
А сама спасла мне жизнь.
Тихо смеюсь.
– Не смешно! – огрызается.
А мне смешно.
Я все смеюсь и смеюсь.
Кроу стоит под лампой. Щурится.
Мой смех обрывается.
– Кроу, твои волосы!
– Что? Волосы как волосы.
Показываю на нее дрожащим пальцем.
– Они черные.
Не все. Но среди серых прядей проглядывают черные.
Кроу находит одну и подносит к глазам.
– Мои краски пропали. Их забрали.
У меня кружится голова. Вскакиваю на ноги.
– Их можно вернуть!
Я улыбаюсь. Она – нет. Ей страшно.
– Мне не нужны краски! Я не хочу чувствовать!
Тянет за черный волос. Выдирает.
– Мертвая, серая, мертвая, серая…
– Стой, Кроу!
Бросаюсь к ней.
Она утанцовывает прочь.
– Это все ты наделала, Изобел-которая-Кэтчин! Твои слова. Из-за тебя я больше не серая!
Снова прыгаю на нее. Она отмахивается. Ногти царапают мне кожу.
Вскрикиваю.
Кроу отпускает волосы.
– Тебе больно? – спрашивает виноватым голосом.
Смотрю на царапины. По серой коже течет красная кровь.
– Не так уж сильно.
– Но я не могу тебя поранить! Не могу коснуться. Не могу чувствовать…
– К тебе возвращаются краски! Ты меняешься. Становишься сильнее.
Она поднимает руки.
Смотрит на кисти, словно только поняла, для чего они.
Зачем нужны руки.
– В моих волосах есть краски? – спрашиваю.
– Нет. Ты вся серая.
Кроу смотрит на свои ладони.
Я падаю на кровать.
То, что помогло ей, не помогло мне.
У всех свой серый.
Может, и краски возвращаются к каждому по-своему.
Надо найти мой способ.
Если можешь назвать – можешь поймать.
Так сказала девочка из сна. Веснушка.
Ее слова стучат у меня в голове.
Если можешь назвать – можешь поймать.
Если можешь назвать – можешь поймать.
Если можешь назвать…
Возможно, она говорила о сером?
Вот только у него уже есть название. Серое.
Найти другое?
Нельзя победить чувства бесчувственностью.
Смотрю на свое запястье.
Отсюда началось серое.
Делаю вдох.
Закрываю глаза.
Вспоминаю тот первый раз.
Горло сдавливает.
По коже озноб.
Но я знаю имя.
Открываю глаза. Смотрю на запястье. Произношу.
Ты – отчаянье.
Серый бледнеет.
Принимает форму длинных пальцев.
Этот серый пойман.
Когда я ловлю, я сражаюсь.
У всего есть обратное.
Обратное для отчаянья?
Легко. Надежда.
Только у меня ее нет.
Не может быть.
Должно хоть немного остаться.
Краски вернутся. Это – надежда.
Но там, где она должна жить, что-то разбито.
Раздавлено.
Наплывает отчаяние.
Отпечатки сливаются с серым.
По щеке стекает слеза.
В голове светится имя.
Ба Труди Кэтчин.
Моя прапрабабушка.
Слышу мамин голос:
Твоя старая бабуля родилась в те времена, когда белые люди только начали прибывать на нашу землю. Она пережила много страшных минут. Она ничего не могла сделать. Ее лишили свободы выбора. Однако она черпала силу из своей родины. Семьи. Народа. Она не забывала, как смеяться. Не забывала, как любить.
Твоя бабушка знала, как оставаться собой.
Родственные связи проходят через время и пространство.
Ба Труди Кэтчин…
Бабуля Сэди Кэтчин…
Бабушка Лесли Кэтчин…
Мама…
Я.
Нахожу путь к себе.
К своей силе.
Проблеск надежды.
Встаю.
Блеск перерастает в огонь.
Иду к свету под потолком.
Огонь вырастает в пламя.
Подношу руку к свету.
Языки пламени вылетают из сердца, лижут запястье.
Слышу слабый треск.
Отпечаток пропадает.
Смотрю на часть себя, что удалось вернуть.
Мягкая кожа.
Голубые вены.
Веснушка.
Красиво. Я – красивая.
Кроу подпрыгивает ко мне.
Ласково берет за запястье.
– Не мертвая.
Берет себя за волосы.
– Не серая.
И наконец:
– Никто не придет?
Понимаю. Все это время она верила в три истины:
Чтобы перенести то, что твои краски забирают, надо умереть внутри.
Если посереешь – это навсегда.
Никто не придет остановить Едока.
Теперь она спрашивает…
Если первые две истины оказались ложью, то что третья?
Отвечаю:
– Сначала поймаем серое. Потом остановим Едока.
