Серое
Я – сжавшийся клубок.
Я – стекло, разбитое о камень.
Осколки. Они повсюду.
Никогда не найду их все.
Никто не найдет.
Кроу шепчет на ухо:
– Мертвые не чувствуют. Им не больно.
Утыкаюсь носом в подушку.
Молчу.
– Злишься, Изобел-которая-Кэтчин? Из-за булки?
Она ждет.
Я молчу.
– Если не будешь есть, они заставят. Иногда хлеб, иногда мясо. Иногда сон – не всегда. Только когда ты нужна Едоку.
Снова ждет.
Я все еще молчу.
Кроу топает. Длинные ногти царапают кожу.
– Что я могу? Что можешь ты? Хватателей никто не схватит. Их не остановить. У нас нет ни когтей, ни крыльев, ни клыков. Нам не сбежать. Никто не сбегал.
Никто не сбегал?..
С трудом выдавливаю слова:
– Есть и другие девочки?
– Хвататели хватают. Едок питается. Девочки приходят, но не уходят.
Голос Кроу мрачный. Печальный.
Другие девочки мертвы.
Со мной такого не будет.
Встаю.
– Я сбегу.
– Я знаю способ.
– Так скажи!
– Ты должна стать мертвой внутри. Ничего не чувствовать.
Мертвой внутри? Что за глупость.
Хлопаю ладонью по матрасу.
– Скажи правду! Как сбежать?
– Я сказала! И лучше умереть скорее. Тогда не страшно быть серой.
Стою. Смотрю на нее.
– Я не посерею, Кроу!
Уголки ее губ опускаются.
– Глупая немертвая девочка. – Она показывает на мою руку. – Ты уже посерела.
Прослеживаю за ее взглядом.
На моем запястье – отпечатки пальцев. Здесь он впервые меня коснулся.
Отпечатки серые.
Чешу.
Царапаю.
Не могу стереть.
Не могу вернуть краски.
– От него не избавиться, – говорит Кроу. – Это твой серый. Как мой, но не совсем. У всех свой серый. – Она подается вперед и добавляет: – Ты бы не расстраивалась, будь ты мертвой.
– Уйди! – огрызаюсь.
Кроу отпрыгивает.
– Ладно! Собирай свои крики, собирай, и они тебя раздавят!
Она упрыгивает в свой угол.
Я смотрю на руку.
Мне бы нож. Вырезать серое.
Глупо.
Был бы нож, я бы разрезала им Едока.
Он отнял часть меня.
Оставил свой след.
Видимый для всех.
Не знаю, как это вынести.
Нет – знаю.
Имена.
Ба Труди Кэтчин…
Бабуля Сэди Кэтчин…
Бабушка… Линда?
Не помню.
Я – стекло, разбитое о камень.
Мои связи разорваны.
Хватаю осколки.
Собираю себя по частям.
Ба Труди Кэтчин…
Бабуля Сэди Кэтчин…
Бабушка Лесли Кэтчин…
Бабушка Лесли Кэтчин.
Мама моей мамы.
Слышу мамин голос:
Закон, который позволял забирать детей аборигенов, действовал много лет. Они пришли за твоей бабушкой, как приходили когда-то за ее мамой. Только твоя бабушка не смогла сбежать.
Ее отправили в плохое место. Одно из худших. Она думала, что мама ее спасет. Пока ребенок постарше ей не объяснил, что матерям не говорят, куда отвозят их детей. И назад никого не отдают. Тогда твоя бабушка поняла, что ее ждет много тяжелых дней. Она боялась, что не переживет этого, что ей не хватит сил. А потом вспомнила о скалах своей родины. Старых скалах. Скалах, проживших миллионы лет.
Твоя бабушка заставила себя стать твердой, как скала. Она перенесла тяжелые времена. Пережила тяжелые годы. А потом выросла. И отправилась искать маму, которая все это время искала ее.
Твоя бабушка закалила свой дух.
Я не стекло, разбитое о камень.
Я скала.
До тех пор, пока помню о своих корнях.
О моих предках.
Кроу мне с этим поможет.
Я не могу произносить имена вслух.
Это и не нужно.
Главное – кто они для меня.
– Кроу? Сделаешь кое-что для меня?
Тишина.
– Повторяй имена вместе со мной.
Все тишина.
– Выйди и помоги мне!
– Я пыталась помочь.
Она дуется.
Потому что мне не понравилось ее извращенное решение.
Ее душа искажена. Но без нее мне не справиться.
– Кроу? Я подумаю над тем, чтобы умереть внутри.
Она выпрыгивает из теней.
– Правда?
Нет.
– Да. Только выучи слова.
– Я хороша в словах!
Называю имена.
Она повторяет.
Произносим их вместе.
– Ба… – Труди Кэтчин
– Бабуля… – Сэди Кэтчин
– Бабушка… – Лесли Кэтчин
– Мама… – Ронда Кэтчин
– Я.
Даже если я их забуду, Кроу мне напомнит.
Я выдержу.
Дождусь побега.
Дождусь мига, когда Едок познает страх.
У страха будет мое лицо.
Мой голос.
И я буду ужасна в гневе.
