Книга: Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ
Назад: Золушка по-питерски
Дальше: Глубина

Часы без циферблата, или Полный энцефарект

«Уже гораздо легче», – подумал Александр Михайлович и попытался перевернуться на бок. Мешали трубки, которые, как ужи, обвивали тело. Он чувствовал тупую неприятную боль, словно в глубокой молодости наполучал тумаков в уличной потасовке.
Нажал кнопку вызова дежурной медсестры. Тишина. «Да что это делается?! Забыли про меня, твари. А обезболивающее?!» – он нажимал и нажимал эту чёртову кнопку.
За окном тихо покоилась безмолвная ночь. Один из уличных фонарей, медленно раскачиваясь на ветру, нагло отбрасывал полоску света в полутёмное пространство.
Он посмотрел на стену, где висели странные круглые часы – единственное, что врезалось в память, когда через два дня после операции его перевели в обычную палату: «Всегда было трудно понять, зачем вообще нужны такие часы со стрелками без циферблата. Правда, в таком состоянии не то что не ощущаешь времени – не понимаешь, на каком свете находишься… 1:30 ночи. Когда уже сделают укол? Невыносимо хочется спать!»
Дверь тихо отворилась.
Он приоткрыл глаза и приготовился, по мере возможности, наехать на дежурную медсестру. Вместо неё в белоснежном халате с дурацкой улыбкой вечно довольного человека стоял Аркадий Соломонович – известный хирург и по совместительству близкий друг ещё со студенческих лет.
Нельзя сказать, что они были не разлей вода, порой дороги расходились, но Аркаша всегда незримо присутствовал в жизни Александра. Двадцать лет назад он уже вытаскивал друга из подобной ситуации. Многие кричали: только в Германию или Израиль! Александр твёрдо стоял на своём: оперироваться будет у Аркадия, умирать – так только под его скальпелем, и везти никуда не надо, если что. Казалось, эта история больше никогда не повторится. Вот как всё обернулось!
Первый раз был шок, когда молодой паренёк на УЗИ захлопал глазами и в растерянности уставился на него с выражением дебила. Захотелось набить морду этому молокососу за его невнятное бормотание и заверение, что всё ещё неточно и требуется тщательное обследование. Запомнился ужас первых минут: «Почему я? Почему эта долбаная хрень приключилась именно со мной?!» Не хотелось верить в правильность поставленного диагноза. В Германии подтвердили…
Сейчас было по-другому, спокойней. Он уже научился жить с этим и где-то глубоко в своих мыслях держал вариант рецидива.
– Ну что, оклемался? Я сегодня на всю ночь. Так что будем с тобой куковать по соседству.
Александру захотелось хотя бы мысленно кинуть поду шку в его расплывшуюся с годами морду.
– Как я себя чувствую? Чуть лучше, чем после авиакатастрофы… Теперь химия? Сколько мне осталось? Говори как есть! Ты же меня знаешь. Правду, только горькую правду!
– Я что тебе, Господь Бог? Будем надеяться на лучшее.
– Ты ничего не скрываешь, Аркадий? Мне надо знать, – Александр тяжело вздохнул и уставился на настенные часы. – Самое страшное знаешь что? То, что ты сказал ещё до операции. Что я стану импотентом, и это необратимо. И я с этим не согласен! Так и знай!
– Ну ты дурень! Тебе выжить надо, а ты за старое… Можно подумать, мало у тебя всего этого в жизни было. Семьи лишился! А всё ради чего? Чтобы с очередной бабёнкой в койке покувыркаться! Главное, нигде не задержался. Всегда новая лучше прежней.
– Да, лучше! Тебе не понять. Ты однолюб. А я, может, и не любил никогда в жизни. Только Антонину, да и то непонятно, давно это было…
Тоню он встретил после медицинского и пары лет работы терапевтом в районной поликлинике неподалёку от Нарвских ворот. Домой всегда возвращался на автобусе до станции метро «Автово», а там пешочком ещё минут пятнадцать, где жил с мамой и бабушкой, сколько себя помнил. Метро не любил и, если не в центр, избегал по возможности. А тут, как назло, что-то случилось, троллейбусы встали как вкопанные и перекрыли всё движение – пришлось на метро добираться. В вагоне народу полно, с работы возвращаются злые, уставшие. Девчонку увидел – держится крепко за поручень верхний, аж на цыпочки привстала, в руках сумка большая, видно, студентка, совсем молоденькая, от силы первый курс будет. Понравилась. На пупса резинового похожа и такая беленькая! Она до станции «Дачное», до конечной – пришлось одну остановку с ней проехаться, еле догнал, так быстро по платформе бежала. Тоня училась в текстильном, только-только школу окончила. До этого у него постарше дамы были, опытные, без комплексов. А эта – чистый одуванчик, недотрога. Непонятно, что такое с ним приключилось – предложение Тонечке через месяц сделал, уж больно она сладкая была и какая-то родная, словно именно её ждал.
– Вы хоть видитесь с Тоней или врагами разбежались? – Аркадий придвинул стул, присел на краешек.
– Да разве с ней можно врагами? – улыбнулся Александр. – Она же всё в себе всегда, слова дурного не скажет… Слушай! И праздники с ней, и в отпуск… Да, гулял! Но по-тихому. Она, кстати, не знает, что я здесь. Не надо ей таких новостей, переживать будет.
– Тебя деньги погубили. Оставался бы простым терапевтом – хрен бы кому нужен был, кроме Тони. А так, понятно, на тебя бабы, как на мёд, слетались… Сам-то ты далеко не брутал! – тихо сказал Аркадий и заботливо поправил сбившееся одеяло. – Может, укол сделаем? Боль есть?
– Почему слетались? Это ты завидуешь мне, Аркадий! И нет у меня никакой боли.
– Да, вот именно сейчас я особенно тебе завидую.
– Тебе ещё и смешно! Всегда знал, что хирурги самые циничные из врачей, – Александр разглядывал потолок. Веки тяжёлые, слабый совсем, до противного.
– Сейчас укольчик сделаем, и заснёшь. Завтра на обходе загляну. Если что – зови, всё равно ночь не спать.
Аркадий подошёл к окну и уже протянул руку опустить жалюзи.
– Не трогай! Мне так спокойней. Небо вижу, значит, живой ещё.
– Тебе сын-то звонит? С ним, надеюсь, у тебя нормальные отношения? Он вроде в Швейцарии обосновался?
– Да, созваниваемся часто. Но мать мне не простил. Женился года два назад. Дедом скоро буду.
– Вот-вот, дедом! Помни об этом, Саша!
– Да пошёл ты куда подальше! Это ты всю жизнь как дед. А я ещё поживу, если сложится!
– Поживи-поживи. Кто же против?! Я только за, Саня… Всё! Укол, капельницу поставим, и отдыхай.
– Иди уже! Надоел… И умереть спокойно не дадут.
– Ты же пожить собрался? – уже в дверях спокойным, ровным голосом возразил Аркаша.
– Так это я иносказательно. Типа иронизирую над своим плачевным положением.
– Хуже бывает, Саш. Вон в соседней палате парню тридцать пять всего стукнуло, и шансов уже никаких… Ещё покорячишься на этом свете. Такие противные, как ты, скрипят, но долго живут. Не хотят вас с таким хреновым характером на небеса брать, мороки не оберёшься. А ты ещё и кобель приличный! Всё, пошёл! Не задерживай!
Не успел Аркадий выйти, как влетела медсестра в аккуратненьком халатике, чрезмерно зауженном на талии, и игривой шапочке, почему-то на самой макушке, а не привычно надвинутой на лоб.
«Как из фильма для взрослых. Хорошенькая!» – подумал Александр Михайлович.
– Давайте давление измерим, температурку. Сейчас после укола хорошо станет, и заснёте, как младенец! А завтра вставать будем. Ходить начнём потихоньку.
Она премило улыбалась, и он бы мог узреть в ней мать Терезу, если бы не её до неприличия обтянутые бёдра.
Александр улыбнулся в ответ, сцена была действительно комичной. Он – новоявленный импотент – пялится на роскошную задницу медсестры.
Боль потихоньку отпускала, но заснуть сразу не получилось. Боролся с желанием вызвать Аркашу, поболтать, вспомнить молодость: «Жаль, по рюмашке не вмазать, и курить хочется невыносимо… Видно, прав Аркадий: с такими человеческими желаниями я точно подзадержусь на этом свете. Надо Женьке позвонить в Швейцарию, а то поднимет тревогу – до Антонины дойдёт. Ей и того раза хватило, как за ребёнком ходила. Скотина я неблагодарная! Ладно, что об этом… Спать надо, сил набираться… А медсестра действительно хороша! Надо с утра приглядеться…»

 

Александр просыпался тяжело, тело назойливо ныло, и перспективы дальнейшего существования не радовали. Именно существование, другого определения он никак не мог дать всему этому кошмару: «Удивительное дело! Вроде как-то бодренько жил… Бабы, водка и всё такое. В спортклуб ходил, по бутикам, ресторанам, поездки, работа… А тут раз – и за каких-то несколько часов операции превратился в недееспособную рухлядь, ещё и с непонятным исходом… Всего пятьдесят восемь!.. Жить хочется невыносимо!»
Дверь в палату со скрипом приоткрылась, перед ним предстала девушка-женщина внушительных размеров. По манере держаться она тянула на главврача, а оказалась простой медсестрой, которая сменила вчерашнюю.
– А где Мэрилин Монро? – он с трудом улыбнулся.
– Кто, простите? – у сестры сделалось странное лицо. Видно, надулась и обиделась, предполагая, что камешек в её огород.
«Про Таньку, скорее всего, спрашивает, вертихвостку. Прости, господи, – медсестра! Тоже мне, только название. Руки из задницы. Ни для кого не секрет, что пришла работать в дорогую частную клинику мужика искать крутого. Сама не раз смеялась над этим и отделение выбрала подходящее, чтобы долго не мучиться. Стерва конченая! Как её только ноги носят!» – еле сдержалась, хотелось всё выпалить, что о ней думает.
– Вы про Татьяну? Так она только дежурство сдала. Ещё здесь где-то, если что!
– Нет-нет! Я так, пошутил просто.
«Я бы не сильно шутила на твоём месте! – зло подумала Зоя и сделала доброе лицо. – Что я на него злюсь?! Он-то в чём виноват? Мужики все падкие до откровенных прелестей. А у этой бесстыжей их пруд пруди. Профессионалка!»
Пока она суетилась вокруг Александра, появился вполне свежий Аркадий.
– Ну как у нас дела? – он потирал руки, приплясывая на месте.
– Ещё не родила! – Александр Михайлович с раздражением оглядел друга-хирурга и уставился на часы.
Непонятно, по какой причине они его радовали и словно успокаивали, и он не мог представить тос кливый вытянутый прямоугольник палаты без этой значимой детали, ну, может, ещё фонарь из окна и раскидистый клён, едва покрытый желтизной осени.
– Аркадий, что дальше?
– Что значит что? Лежать, восстанавливаться. Придёт гистология – ясно будет. Пока всё в штатном режиме. Надежда, милый друг, и сила духа. Вставать надо, ходить! И не делай такое лицо!
– Да, слышал уже, что хуже бывает! Уходишь? Теперь когда появишься?.. Пропаду я тут без тебя, и никакая Мэрилин Монро не поможет, – последнюю фразу сказал почти шёпотом, чтобы Зоя, выходя из палаты, не расслышала.
– Это ты про Таню нашу? – Аркадий с трудом сдерживал смех. – До завтра доживёшь? Если что – позвонят. Не дрейфь. Успею на последнее прости примчаться!
– Дурак ты, Аркадий! Сплюнь три раза.

 

Первые шаги были самыми мучительными, хотя и последующие не из лёгких, просто Александр Михайлович не ожидал, что будет так нестерпимо больно. Он сильно вцепился всей пятернёй в округлый бок Зои – скорее всего, где-то даже ниже – и представил на её месте Монро-Татьяну. На секунду стало легче: «Воображение – великая вещь!»
Было не до смеха, хоть и забавно. Странно, он почти забыл, как было двадцать лет назад. Как он это всё перенёс?! Может, моложе был, покрепче? «Я ещё ого-го!» – подумал, но не смог убедить в этом даже самого себя.
«Ко всему привыкаешь», – с какой-то новой грустной тональностью подытожил Александр и приготовился к борьбе, которая порядком надоела, но другого выхода не видел, не смириться же.
Он усердно вышагивал, если это можно так назвать, по палате под неусыпным наблюдением Зои, роскошной Татьяны и ещё одной уже не молодой сестры, почти его ровесницы. Смена Монро особенно радовала, стимулировала и вдохновляла на подвиги. Танюша реально клеила его – было ясно, как божий день. «Вот бабы пошли отчаянные. Всё нипочём!»
Компании заботливой троицы Александру Михайловичу вполне хватало, и Аркаша неподалёку, поэтому всем в офисе категорически запретил беспокоить и веники носить. Вот помрёт, не дай Господь, пусть тащат свои цветочки в знак почтения и уважения. Правда, Вероника, его личная секретарша, прозванная им «девушка-гитара» за выдающиеся формы, ослушалась и заявилась на третий день, как ползать начал, с ненавистным букетом и зачем-то с розовым плюшевым мишкой из «Стокманна».
– Саша! – Вероника осеклась и бросила оценивающий взгляд на соперницу Татьяну-Монро. – Александр Михайлович! Как вы? Мы все волнуемся, переживаем, вспоминаем…
Присутствие медсестры её явно смущало, если не сказать злило: «Даже здесь акулы! Не клиника, а дом терпимости. Хорошо хоть красный фонарь при входе не повесили! И как главврач разрешает в таком виде медсёстрам появляться в лечебном заведении? Не удивлюсь, если не колготки, а чулки с поясом у этой чёртовой куклы!»
Александру было забавно наблюдать за ними, было ясно: друг другу они не понравились, а вот Аркаша чуть не присвистнул, когда увидел статную Вероничку, – оценил по достоинству, хоть и не бабник вовсе. Куда попрёшь против этакой красоты!
– Только не говори, что между вами ничего не было. Не поверю! И где таких секретарш находят, хотелось бы полюбопытствовать?
– Так они сами, Аркадий, находятся, и искать не надо. Кто, как не мы, богатые и независимые, может оценить подобную красоту и, естественно, трудоустроить? – смеяться было больно, он с трудом сдерживался, особенно веселила растерянная морда Аркаши.
«Интересно, кто счастливей – я или он? Однолюб! А может, просто трус? Ходить во все тяжкие тоже нужна определённая смелость… Что я искал? Остроту ощущений, новизну эмоций? Или пытался избежать обыденности и рутины?.. Ещё я безбожно лгал. Лгал каждой, что люблю, что никогда так не было хорошо ни с кем. А может, это была правда? Просто новые отношения перекрывали старые… Никогда не расходился по-плохому. Каким-то образом удавалось всю любовную канитель сводить на нет. Реже звонил, ещё реже встречался. Потихоньку вторая сторона привыкала к происходящему – не без скандалов, но привыкала. Я не уставал лить елей, типа самая-самая, богиня, обожаю. Очередная сдавалась и переходила в разряд доброй подруги, которой можно запросто позвонить и поболтать даже о личном. Как бабы всё терпели?! Мне прощали всё. Любили? Ну кто-то, по всей видимости, да. Я же по факту – никого. Даже Антонину, как оказалось, не любил. Была и была, такая терпеливая и покладистая. Вот Аркадию надо, чтобы всё правильно, по-людски. У меня же вечно полный хаос, он мне был необходим, вернее, я не мог без него жить. Хорошо, что не родился бабой, а то был бы чистая блядь, не иначе».

 

К концу недели Аркадий вынес неутешительный вердикт: придётся пройти пять сеансов химиотерапии.
– Что, всё так плохо? – Александр глазами испуганного ребёнка уставился на злого врача в белом халате.
– Саш, плохо не плохо… Ты же сам в прошлом врач. Давай не будем паниковать, а приготовимся к решительным действиям. Так что ещё пару недель – и переведу тебя в другое отделение.
– Я у тебя, здесь, хочу! – он машинально вцепился двумя руками в кровать, казалось, оторвать его будет практически невозможно, словно сросся с ней.
– Ты что как маленький! Знаешь же порядок, не первый раз замужем! – Аркадий шутил в свойственной ему манере, и было непонятно, насколько серьёзно положение пациента и не простого пациента, а самого что ни на есть давнишнего друга.
Как раз то, что Александр Михайлович однажды проходил все эти адовы круги лечения, и вызвало такую эмоциональную реакцию. Он чётко осознавал, что ждёт впереди: лысая башка и запредельная тошнота, с другими штучками ещё как-то можно смириться… Ему стало невыносимо жаль себя, захотелось плакать и положить голову на мамины колени. Как хочется стать беззащитным, ныть и жаловаться, и чтобы к груди прижимали, как умеет только мама.
В первый раз такого не было. Он был молод, всё казалось тупой несправедливостью, было полное несогласие, а главное, силы и уверенность: рядом мать, отец, жена Тоня с Женькой – Александр не имел права их подвести, не мог обмякнуть, сдаться. Сейчас всё было по-другому, и он себя чувствовал отработанным материалом, ненужным, неспособным на мечту или просто-напросто недостойным выжить. Давили полная осведомлённость и компетентность по многим вопросам, связанным с медициной. Лучше бы отучился на инженера или экономиста, юриста, наконец. Было бы проще. Незнание в таких вопросах изрядно успокаивает!
Часы без циферблата безмолвно указывали время чёрными, заострёнными стрелками. Александр мысленно рисовал на белом диске римские цифры – они ему нравились: от них веяло вечностью, и они напоминали, что всё и вся во власти времени.
– Подпортил ты мне настроение, Аркаша! Ох, подпортил!
– Позвони Антонине, – Аркадий не предлагал, он требовал. – Всегда должен быть кто-то близкий рядом. Что ты упрямишься? Тебя никто так не любил, как она. Я что, не помню, с каким обожанием она вечно на тебя смотрела? О такой жене только мечтать можно. Кому ты нужен? Вероникам этим? Знаю, что им нужно.
– Не начинай! Я и сам всё знаю. Тоне звонить не буду. Ты что, хочешь сказать, что вот я опять оказался в этой жопе – и сразу к ней? Помоги, спаси! Ты как себе это представляешь? Да и не хочу я. Я люблю её, но как-то по-особенному, с такой любовью и на расстоянии нормально. Просто ценю её и уважаю. А мне другого надо. Как ты не понимаешь?!
– Ладно, твоё дело. Я сегодня на дежурство остаюсь. Хочешь, приду, в шахматы сразимся?
– Приходи! Зануда ты, Аркаша. Если бы с бутылкой коньяка и с девочками, я бы реально возликовал.
– Какие тебе девочки! Ты что с ними делать будешь? В трубках своих запутаешься, – врач-друг ржал на всю палату.
– Ну и сволочь ты! Помечтать даже не даёшь.
Александр разглядывал летящие осенние листья за окном. Вдруг стало смешно и светло. Умел Аркадий найти к нему подход, знал, что более всего ненавидит жалость и лживые заверения, что всё будет хорошо. Будет как будет, но он ещё тут и туда как-то не собирается.

 

Дни тянулись один за другим то медленно, то быстрее и напоминали ему проходящий товарный поезд с бесконечными вагонами и этим особым монотонным стуком. Антонина жила на улице Народного Ополчения, как раз напротив станции «Дачное», и они часто ходили гулять за железную дорогу, особенно ранней весной, когда только-только познакомились и во всю цвела верба. Почему-то запомнились эти вагоны товарняка и то, как застывал в оцепенении, теряя связь с реальностью, не находя этому объяснения. За железной дорогой стояли маленькие покосившиеся деревянные домишки с трухлявыми заборами и петляли дороги, размякшие от талого снега. Из одного дома выскочила огромная овчарка и с диким лаем устремилась к ним. Он запомнил её клыки, оскал и свой страх, который сковал, не давая сделать ни одного правильного движения. А Тоня не растерялась: как встревоженная птица, раскинула руки и встала между ним и собакой. Та медленно отступила. Потом долго было стыдно за свою трусость, и он старался не вспоминать этот случай. Антонина, как всегда, промолчала, боясь ненароком обидеть, и, скорее всего, нашла ему тысячу оправданий. Александр вспоминал именно эту первую весну и ту совсем молоденькую девчонку, которая стала ему женой и подарила сына.
Женька редко звонил, мог исчезнуть на пару месяцев, а тут звонил чуть ли не каждый день. Может, чувствовал что-нибудь? Говорят же, передаётся на расстоянии, если кто-то постоянно думает о тебе и сильно переживает. Александр думал, думал каждый день. Ведь он так был счастлив, когда Женя появился на свет. А потом всё стремительно стало меняться в жизни – бизнес, связанный с поставками медицинского оборудования, и вечный сговор с собой: вот сын подрастёт и смышлёней станет, и будем больше общаться, гонять в футбол, зимой ходить на лыжах, по осени на Приморское шоссе ездить за грибами. Время шло, Женька рос, а ему было не до него.
– Что-то вы совсем раскисли, Александр Михайлович! А таким молодцом были первые дни. Может, случилось что? – Татьяна попыталась засунуть ему под мышку холодный градусник, он мягко отстранился.
– Я сам!
Мэрилин Монро больше не радовала его своим присутствием. Ему больше нравилась смена взрослой медсестры – вроде и не скажет ничего особенного, а в каждом слове теплота неподдельная и тихое сочувствие.
Часы без циферблата спешили на пять минут. Он заметил это только сегодня, так как следил за временем исключительно по часам на стене, позабыв о телефоне. Ручные давно валялись в прикроватной тумбочке, а ведь раньше и дня не мог прожить без часов на руке. Эта привычка появилась давно, когда встал вопрос о приобретении элитных котлов, необходимых как признак солидности и достатка. На две пары, себе и Антонине, денег не хватало, и он благородно решил первые часы купить Тоне, а потом уж и себе, жил же как-то без них. Она наотрез отказалась: нет и всё, тебе нужней, ты с людьми серьёзными встречаешься, вопросы решаешь, а мне какая разница, в чём у плиты стоять. Антонина ни дня не работала. Уже на шестом месяце экзамены выпускные в вузе сдавала. Потом Женька, муж, дом, заботы. Приучена была к порядку и домовитости, готовить обожала, пироги пекла разные и о себе не забывала. Саша за порог – она масочку для свежести на лицо нанесёт или в салон на маникюр сбегает, Женю на маму оставит. А няньки у неё отродясь не было, и домработницы тоже, всё сама, и при этом долго оставалась всё такой же хорошенькой и беленькой.

 

Два дня подряд дул шквалистый северный ветер. Он бился в окна, кружил и разносил по всему двору кленовые листья, издавая странные звуки, похожие на глубокие больные вдох и выдох. Александр Михайлович подолгу стоял у окна, наблюдая, как осень стремительно набирает обороты: «Скоро польёт не переставая. Ну и хорошо, здесь и перекантуюсь. Глядишь, и первый снег, и первые морозы…»
Желания выйти на улицу не было, да и нельзя. Александр считал, что там, за порогом клиники, он лишний среди здоровых, сильных людей, тех, кто отчётливо видит свой завтрашний день. Он же боялся всего этого и суеверно старался стирать все мысли и планы на будущую жизнь, которая, как ему казалось, неуловимо сходила на нет, лишая права на надежду.
– Саш! Ну что с тобой? – Аркаше было не до шуток. – Давай начистоту! Ты что, не веришь, что мы тебя вытащим?
– Не знаю, Аркадий! Два раза удача по одному и тому же вопросу не приходит. И так спасибо тебе, двадцать лет протянул.
– Ну ты же не боялся тогда ничего! Наоборот, злой был, уверенный!
– Молодой был! Дурак! Вот и уверенный… Ладно, это осень, наверное, так на меня действует. Умирает вокруг всё, и я до кучи!
– Не умирает, а засыпает! Чтобы по весне всё по новой! Вот и у тебя так же будет!
– А если нет?
– Иди ты в задницу! Значит, похороним достойно. Но учти: будешь так раскисать – не приду на похороны! А если и приду, то руки не подам и разговаривать не буду! – Аркаша по привычке засунул руки глубоко в карманы и прыснул от смеха.
– Идиот! Кто бы нас услышал сейчас, точно решат, что мы подспятили. Выпить есть?
– Тебе нельзя! – замахал руками Аркадий.
– Можно, Аркаша, можно. И шахматы тащи. Разнесу тебя в пух и прах!
– Может, ещё и девочек тебе выписать? – Аркадий приплясывал на месте и смешно корчил толстую морду.
– Не, с девочками повременим. А вот курить буду и бухать тоже буду!
Они просидели почти до трёх ночи и убрали больше половины бутылки армянского коньяка.
– Жрать охота! Шашлыков бы! – Саша мечтательно закатил глаза.
– Только не говори, что мы будем разводить костёр посреди палаты. Сань, если нас застукают или накапает кто, меня уволят, – промямлил подвыпивший врач, хирург, друг Аркадий Соломонович.
– Не, не посмеют! Я восстание тут организую! Марш протеста!
– Ладно, болезный мой, пойду в ординаторскую, сворую что-нибудь для тебя из холодильника общакового.
– Да, хороший у них главный хирург! Ворюга, дебошир и пьяница.
– Зато не бабник.
– Я тоже, по-моему, завязал. Иди уже, добудь нам трофейного закусона и чайку бы с лимончиком!
Странно, на чём зародилась их дружба? Он – повеса, балагур, вечно разрушающий все устои. Аркадий – добропорядочный обыватель, в сущности, скучнейший тип, ботан. И женился ещё на третьем курсе института на страшненькой Римме. Вернее, не женился – а женили родители на дочери своих близких друзей. Видно, такой порядок вещей вполне типичен для еврейских семей: родичи лучше знают, как их единственному сыну будет хорошо и с кем. Они крайне не приветствовали их дружбу, и Римма к ним с радостью присоединилась. Думали, одним фронтом отвадят хорошего мальчика от дурной компании.
А Аркадия было не отлепить от Сашки, тащился он от его бесшабашности и умения жить как хочется, а не так, как должно. Римма даже историю сочинила, что Александр домогается её и делает непристойные предложения. Сашка только ржал до слёз: не оправдываться же, что враньё это всё голимое.
Ещё неделя – и переезжать в отделение химиотерапии. Александр Михайлович с грустью поглядывал на часы без циферблата: «Надо как-то изловчиться и с собой их прихватить. Именно эти, других не надо, хоть пусть и точь-в-точь будут».
Ему наконец-то захотелось выйти за пределы своего убежища, наверно, становилось легче, и просторная палата вдруг показалась тесной. Он тихонько приоткрыл дверь и высунул голову. По коридору ходили туда-обратно люди в белых халатах, и чуть поодаль пара пациентов, похожих на бестелесные существа, о чём-то беседовали, сидя на мягком кожаном диване. Он сделал шаг и оказался за пределами своей обители. Здесь была какая-никакая жизнь, и Александр уверенно пошёл на разведку. Его опередила женщина.
На вид ей можно было дать лет сорок от силы. Она была красивой, но какой-то необычной красотой, на любителя. В ней было что-то особенное, не поддающееся объяснению, некая энергетика, аура или какая-то ещё чертовщина. «Может, я настолько одичал, что вижу нечто этакое в первой попавшейся на пути?»
Незнакомка остановилась у палаты, обернулась, и они на секунду столкнулись взглядами. Видно, она долго плакала: глаза и губы слегка припухли, так бывает только от слёз, Александр знал наверняка. Она не решалась войти, потом поправила волосы и исчезла за дверью.
Толкаться в коридоре не было смысла, да и силы покидали. Захотелось прилечь, кружилась голова… Выходил ещё пару раз, но её больше не встретил. Она засела как заноза в его голове, и с этим ничего нельзя было поделать. Мучился весь день, боролся с желанием расспросить медсестру Зою, с чего начать, не знал, что это вдруг за интерес такой. Силился что-нибудь придумать, ничего не получалось. Страшно злился на Аркадия, что именно в этот день у него случился выходной, когда необходим, как воздух.
«Может, просто доковылять до той палаты? Типа ошибся. Извините. Нет, надо набраться терпения и дождаться Аркашу. Так вернее будет».
Он с трудом дожил до утра. Заснуть не получалось, пришлось вызвать дежурную медсестру и попросить снотворного.
– Неважно выглядите. Давление измерим. Ну вот! И давление повышенное. Страдаете гипертонией?
– Ничего я не страдаю! – пробурчал Александр Михайлович.
– Значит, понервничали.
«Ещё как! – подумал и почему-то заулыбался. – Ничего себе меня вставило. Аж давление подскочило!»
Этот факт его удивительно порадовал – любой всплеск подобного рода дарил шанс на какую-никакую уверенность, что есть ещё силы, раз есть желания.

 

Александр Михайлович проснулся рано. Ничего не беспокоило, кроме одного – кто она? К кому ходит? Перебрал все варианты и остановился на одном: скорее всего, мать или отец. Кто-то из близких родственников.
Часы без циферблата показывали семь утра, а значит, Аркадий ещё не пришёл. Обычно он подруливал к девяти, но бывало и к восьми.
Не лежалось. Он ходил взад-вперёд по палате, то и дело выглядывал в окно в надежде увидеть красную «тойоту»… Зачем выбирать такой цвет? Не «феррари» же!
В 7:45 вышел из палаты и направился в сторону его кабинета. Там подождёт! К его удивлению, Аркадий был уже на месте и копался в компьютере.
– Так ты здесь! А что я не видел твоей машины?
– В ремонт отдал, опять что-то застучало… А с каких это пор ты отслеживаешь, когда я приезжаю на работу?
– Я не отслеживаю. Я жду тебя.
– Чего вдруг? Соскучился? Иди ко мне, милый, поцелую тебя в темечко. У меня две операции на сегодня. Одна скоро начнётся. Давай побыстрее! Что случилось?
Александр топтался на месте под пристальным взглядом друга.
– Да сядь ты уже! Что опять?
– Да ничего. Просто зашёл проведать.
В кабинет влетела медсестра.
– Аркадий Соломонович. Ждём вас в операционной. Готовим пациента из восьмой, сейчас повезём.
«Так это из той палаты, куда зашла незнакомка!» – он точно запомнил цифру, тем более восьмёрки всю жизнь преследуют его: и Женя родился 18 октября, и Тоня 28 ноября, и жил он в доме номер 8… Его аж затрясло от такого совпадения.
Не говоря ни слова, он выскочил из кабинета. В коридоре было тихо. Никого. Присел на кожаный диван, излюбленное место для посиделок местных постояльцев. Обзор был отличный: диван располагался как раз напротив палаты номер 8, и он приготовился ждать столько, сколько потребуется, и никто не сгонит его отсюда, пока он не разберётся, в чём дело, и не поймёт, кто эта женщина, так поразившая его.
Долго ждать не пришлось. Из дальнего лифта два санитара в сопровождении операционной сестры выкатили каталку и направились к палате. К палате номер 8! Там уже были какие-то люди, но разглядеть толком он ничего не мог. Вскоре показалась она, потом врач, он узнал его, это был анестезиолог, и следом выехала каталка. На ней, укрытый одеялом, лежал мужчина, вполне ещё молодой. Он улыбался и протягивал ей руку в надежде ухватиться и не отпускать. Во всяком случае, Александру так показалось: «Значит, не родители. Муж?»
Александр Михайлович вспомнил себя двадцать лет назад, когда его точно так же везли на операцию. У Тони были глаза, очень похожие на глаза незнакомки, тревожные и опухшие от слёз! А он? Себя плохо помнил, только то, что ему было всё до фонаря и волнение жены скорее раздражало, чем придавало сил. Он терпеть не мог жалость и настоятельно просил перед операцией не приходить: не в гроб же кладут.
Здесь было совсем другое. Мужчина смотрел с таким обожанием, надеждой и в то же время виновато улыбался, как бы извиняясь, что причиняет столько хлопот и является причиной её слёз и глубоких переживаний.
Она шла рядом, держала его за руку и что-то говорила, но как ни старался Александр, расслышать ничего было невозможно. Двери лифта закрылись, и она ещё долго стояла, не в силах тронуться с места, пока, обессиленная, не присела на край дивана, почти рядом с ним, ошеломлённым этой сценой.
– Ах, вот вы где! – перед ним как из-под земли появилось лицо Татьяны-Монро с неестественно длинными пушистыми ресницами. – В процедурный извольте! И не выходите без повязки в коридор. Не дай бог, ещё вирус какой подхватите. Погода-то вон какая! А вам заболеть нельзя, на днях в другое отделение переезжаете.
Он с благодарностью посмотрел на Танины ресницы, что не произнесла страшное слово – отделение химиотерапии, хоть и явилась не вовремя и всё испортила: он уже почти был готов обратиться к незнакомой женщине.
Потом выходил не раз – она всё так же сидела на краю дивана, застывшая в бесконечном ожидании. Заговорить не представлялось возможным. Незнакомка была безучастна и совсем не замечала ничего вокруг, словно его вовсе не существовало.
Обессиленный от своих походов, Александр проспал до вечера. В коридоре всё стихло. Трещала голова, опять давление поползло наверх. Этого ещё не хватало!
Настроение было пакостным, на улице не переставая лил дождь. Часы без циферблата всё так же молчаливо указывали время. 21:00. «Что я буду делать ночью? Опять снотворное просить?»
Аркаша заскочил ненадолго.
– Извини! Весь день как белка в колесе. Ещё и осложнение после операции, чуть пациента не потерял. Перенервничал! Всё обошлось, слава богу!
– Из восьмой? – с тревогой спросил Саша.
– Нет. Тот нормально. А что?
– Ничего! Просто спросил.
– Просто, просто! А я вот думаю, не просто у тебя всё в последнее время, особенно как трубки сняли!
– Не нагнетай! Кто он, этот из восьмой палаты?
– А тебе зачем?
– Раз спрашиваю, значит, надо!
Александру трудно было возражать, тем более когда он был настойчив, но немногословен.
– Крутой чел. Здесь простые не лежат, ты знаешь. Что я ещё могу сказать? Сегодня оперировался, прогноз благоприятный. Думаю, одним облучением обойдётся.
– А женщина?
– Что женщина? Не знаю. Вроде не жена. Любовница. Жена тоже приходит, но редко и по-быстрому. А эта порой сидит весь день.
– А кто она?
– Ты в своём уме? Я откуда знаю! Вроде журналистка, на каком-то местном канале вещает по пятницам. А что?
– Ничего!
– Опять просто! Ты что, втюрился в неё?! – Аркаша заплясал свой обычный танец, перебирая ножками.
– Слово как раз подходящее и как нельзя подходит умирающему мужику глубоко за полтинник… Да, кстати, а этому… из восьмой, сколько лет?
– Хочу расстроить. Сорок два.
Александр задумался, пытаясь высчитать разницу.
– Да, прилично! А мне не показалось. Думал, вроде ровесник.
– Это ты со зла, Саш. Я его при полном параде видел, когда он на консультацию приходил. Отлично выглядит, даже моложе своих лет.
– А ей сколько?
– Вот это ты у неё спроси, – Аркадий закатил глаза. – И на что тебе это сдалось? Антонине лучше позвони.
– А надолго он к вам? – Александр не слышал его, ему было интересно только то, что каким-то образом касалось загадочной незнакомки. Он отдавал себе отчёт, что многое напридумывал, но по-другому не получалось и не хотелось. Это было целым действом, и ему нравилось в нём участвовать.
– Недели на три, потом вроде в Израиль собрался. Ну что притих? О чём ты думаешь? Точно! У тебя разум помутился! Ну что ты там насочинял себе? Я понимаю: время не из лёгких выпало. Но так тоже нельзя!
– А что можно, Аркаша?
– Ну не знаю!
– Вот и я не знаю!
Он уже давно не смотрел телевизор – только новости и только в интернете. Завтра пятница! Будет фанатично отслеживать все каналы, но обязательно найдёт её. Просить разузнать Аркашу было бесполезно, а Зоя помогла. С полуслова поняла и выдала всю нужную информацию.
Какая-то безликая передача шла по Пятому, и она опрашивала заумного старикашку в очках с толстыми стёклами. Александр не вникал, о чём речь, – он смотрел на неё: молча, оценивающе и беспристрастно. Поразил её голос, низкий, но мягкий, манера говорить руками и застенчивая улыбка, несмотря на которую она производила впечатление вполне сильного человека. Каково же было его удивление, когда он узнал её имя. Александра! В это трудно было поверить, но это было именно так.
«Ещё один день, и в другое отделение!» – отчётливо представил, в кого совсем скоро превратится и как начнёт отходить от одной капельницы и мучительно ждать следующую… Он много раз выходил из палаты в надежде увидеть Сашу, но судьбе было угодно лишить его такой возможности. Она становилась навязчивой идеей, смыслом, мечтой. Всем!
Александр с хитростью подкатил к медсестре в возрасте:
– А как там пациент из восьмой палаты? Слышал, всё прошло хорошо? Жаль его жену, интересная женщина. Так убивается!
– Да, это точно. Главное, ведь целыми днями у него просиживает. Так и не жена она ему вовсе. Тут все об этом знают! Сплетни или нет, человек специальный внизу в машине сидит, и, как жена в клинику, он сразу сигнал даёт.
– Кому? – Александр с интересом слушал местные больничные сплетни.
– Ну ей, наверно. Да кто их разберёт?! У самого трое детей. Запутался, видно, мужик. Любовь!
«Значит, есть шанс! Хоть маленький, но есть! Она не может быть счастлива! Как долго сможет терпеть эту канитель – жена, дети, праздники в одиночестве, встречи с оглядкой? Она устанет! Не выдержит. Саша, Сашенька…»
Он повторял и повторял её имя – казалось, от этого она становилась ближе и понятней.

 

Наконец-то ему повезло. Саша сидела на диване в неестественно неподвижной позе, хоть картину пиши. Так рано, а она уже здесь!
Александр несколько раз прогулялся туда-обратно. Было непонятно, куда она смотрит. И, скорее всего, не замечала его.
Болтаться по коридору становилось глупо. Он присел на другой конец дивана и деловито схватил со столика затёртый глянцевый журнал. Мельком взглянул на неё: «Какая тоненькая! И запястья как у ребёнка. Надо спросить что-нибудь, но сначала привлечь к себе внимание. Но как?»
Опять выручила добродушная медсестра, которая была в курсе всех слухов и домыслов.
– Александр Михайлович, может, чайку, как вы любите, с лимоном?
– Не откажусь!
– А вы не желаете?
Наконец-то повод был найден! Он был уверен, она начнёт отказываться, но он будет настаивать – в такую погоду только чаи гонять!
– Вы ждёте кого-нибудь?
Саша едва улыбнулась в ответ уголками губ, и он, наконец, услышал её необыкновенный голос – самое притягательное, что так зацепило в ней. На него смотрели глаза – глубокие и тёмные, как переспелая ежевика, холодные и равнодушные ко всем его ухищрениям.
– Муж ещё совсем слабый. Недавно после операции. Не хочу разбудить. Жду, пока сам проснётся.
«Муж? Врёт… – почти грубо, со злостью подумал Александр. – Вот чертовщина! Я её уже ревную!»
– А хотите, я угадаю, как вас зовут?
– Не надо. Я сама скажу. Меня зовут Александра.
Было очевидно: ей не хотелось идти на контакт, он это чувствовал каждой клеточкой, каждым нервом.
– Да это сплошной энцефарект! – непонятно как вырвалось никому не знакомое слово из студенческого лексикона.
Никто не знал, откуда оно взялось и кто его придумал, но самое странное, что оно не всплывало в памяти уже очень много лет – и вдруг на тебе! Почему именно сейчас?
Сначала показалось, что он напугал её. Она удивлённо вскинула на него свои пустые глаза. Любопытство взяло вверх.
– Простите! А что значит это слово? Я его никогда не слышала.
Александр пожал плечами.
– Не ищите его в интернете. Бесполезно! Энцефарект – это эквивалент не очень хорошего слова, ну, когда всё полная ерунда, – он засмеялся. – Ругаться было непринято, а иногда очень даже хотелось. Вот и выручал энцефарект.
– Забавно!.. Это как пипец? – она опять улыбнулась.
Александр Михайлович был счастлив: ему удалось её разговорить и – что более всего радовало – рассмешить.
– Спасибо! Я запомню это слово. Иногда очень хочется сказать, что всё такой энцефарект! А вас как зовут?
– Не поверите! Александр!
Она опять заулыбалась. Показалось, что в темноте её зрачков заиграли весёлые искорки.
– Не может быть! Надо же, какое совпадение, – она протянула свою миниатюрную ручку.
Александр никогда не мог представить, что лёгкое касание женской руки вызовет у него такую гамму чувств: «Прав Аркаша. Я сошёл с ума. Откуда все эти сантименты? Не замечал раньше за собой!»
– Мне пора. Наверное, муж уже проснулся. Приятно было познакомиться. Энцефарект! – она смешно на прощание произнесла это слово, немного торжественно, оно ей явно нравилось.
«Продолжения сегодня больше не будет! – подумал Александр Михайлович, и ему стало грустно. – Но первый шаг сделан, теперь всё зависит только от меня! Первым делом необходимо привести себя в порядок».

 

В зеркало смотрел уставший, заросший щетиной мужчина не первой свежести. Последний раз он брился дней десять назад – и то только по упорному настоянию Аркадия.
Александр с наслаждением скользил мокрыми руками по гладкому лицу: «Ну вот и порядок! Не знаю, по-моему, очень даже симпатичный, и врёт Аркаша, что я хреново выгляжу. Очень даже ничего. А если костюм «Том Форд», рубаху голубую, да с синим галстуком в полоску…»
Опять в голову полезли тёмные мысли, неумолимо подкрадывался животный страх. Он тупо разглядывал часы без циферблата. Потом набрал Аркадия и попросил, по мере возможности, зайти к нему в палату, разговор есть.
– Ты что, совсем охренел? Что значит – отказываешься от химиотерапии?!
– Не могу я сейчас, Аркаша! Никак не могу!
– Это почему?! – Аркадий Соломонович нервно забегал по палате.
Он то подбегал к окну, то плюхался в кресло напротив. Он не кричал – он орал не своим голосом.
Александру нестерпимо захотелось схватить его и силой закрыть рот руками.
– Не ори! Просто пойми!
– Да как это можно понять? Ты что, сдохнуть хочешь?
– Нет, не хочу! Но сейчас не могу, – Александр старался выглядеть убедительно.
– И когда сможешь?
– Не знаю! Дай мне неделю, две, три…
– Ну объясни хотя бы зачем! Чтобы я, дурак, понял, ради чего всё это, – он притих и умоляюще посмотрел на Александра. – Скажи, что ты пошутил? Давай я позже зайду. А ты успокоишься и примешь правильное взвешенное решение… Учти, я Антонине позвоню! Женьке, в конце концов!
– Не посмеешь. Я запрещаю тебе, – спокойно сказал Саша и отвёл глаза. – Я всё решил. И обсуждению не подлежит! Ты меня знаешь.
– Тогда выписывайся к чёртовой матери. Глаза бы тебя не видели!
– Нет, Аркадий Соломонович. Выписываться я как раз и не буду.
– Делай что хочешь. У тебя денег много, ты вполне можешь себе позволить лежать в палате люкс до того, как твои бренные останки не свезут в морг. Я умываю руки, – Аркаша с силой толкнул дверь и вдруг остановился, не в силах уйти.
– Саш, ну, может, ты передумаешь?
– Нет!
– Ну через неделю?
Александр почувствовал, как глаза стали влажными, невыносимо было смотреть на Аркадия, который грохнулся бы на колени, если бы от этого что-то могло зависеть, но понял – убеждать бесполезно, от бессилия махнул рукой и тихо прикрыл за собой дверь.
В сердце что-то кольнуло. «От переживаний!» – он был уверен, через пару часов Соломоныч вернётся как ни в чём не бывало и станет немым укором.
Впервые Александр Михайлович находился в относительной изоляции от работы, многочисленных сотрудников, друзей. Все, кто был осведомлён, а их было раз два и обчёлся, отнеслись с пониманием и не дёргали по пустякам. Вероника – единственная, кому было позволено заезжать в клинику исключительно для подписания неотложных документов, получения распоряжений, не более… Тоня давно не звонила, и это было в порядке вещей. Звонить первой она так и не научилась, не хотела быть некстати, да и Женя, скорей всего, докладывал, что отец жив-здоров, хоть и немногословен.
Они расстались с Тоней пять лет назад и так и не развелись официально. Почему-то развода боялись больше всего, причём оба, и оба одинаково сильно. Однажды, устав врать и изворачиваться, глядя прямо ей в глаза, бросил:
– Не пора ли нам отпустить друг друга? Мы будто несём какую-то повинность. Ты мучаешься, я маюсь!
Он с трудом выдержал её взгляд, в котором не было ни страха, ни упрёка, ни разочарования, словно она была давно готова к этому разговору. Потом, через год, она скажет, что страшно всё-таки было, очень страшно – она не могла представить в тот момент, как в первый раз будет справлять Новый год одна. Оказалось, это совсем и не страшно и гораздо лучше, чем видеть скучающее лицо Александра, салат оливье, шампанское за старый, потом новый год, немного телевизора и всё!
Он не понимал, как их жизнь потихоньку скатилась до нудного сожительства. Ведь раньше так не было! Может, всё началось с их непростого решения отправить Женьку учиться в Швейцарию? Скорее всего, они поторопились: сыну было всего тринадцать лет… Инициатором был он, она, как обычно, согласилась и даже не возразила, хотя ей было до невозможного трудно отпускать Женю, чувствовал. Он не винил Тоню, она была святая, а он был таким, каким был, потому что не мог стать другим. В её жизни ничего не поменялось, кроме того что его не стало рядом, ушёл в свободное плавание. Доплавался! Стал ли он счастливее? И да, и нет. Иногда ему катастрофически не хватало её, и он звонил и просил встречи, но всё было разрушено и восстановлению, увы, не подлежало. Она была чудесной, настоящей, близкой, понятной и потерянной навсегда.
Интересно, Саша ещё здесь или ушла? Целых две недели она будет где-то совсем рядом, и он хоть изредка сможет видеть её. Неужели так выглядит любовь, когда вопреки здравому смыслу?.. Столько всего навалилось. И вдруг Саша, и это непонятное чувство, и нестерпимое влечение. Во всём было столько нерационального, сколько и необходимого, как будто он нашёл свой путь к спасению – и не только телесному, скорее души, которая изнывала и требовала неизведанного. Ему хотелось стать преданной собакой, провозгласить Сашу верховной жрицей всех своих помыслов и надежд, отдать всё, чем владеет…
Александра совсем не пугало его нынешнее положение, был уверен: он – мужик и мужиком останется до последнего, невзирая на все вердикты врачей. Странным было только одно – его совсем не волновала реакция Саши, узнай она, что твориться в дурной голове пациента клиники, который перекинулся с ней всего парой фраз. Он всё решил за неё, и это ничуть его не смущало.
Он ошибся, Аркадий пришёл не через два часа, а ровно через час:
– Я сегодня допоздна. Может, посмотрим вместе футбол? Трансляция вечером, часов в семь вроде.
– Посмотрим. Под пиво с воблой?
– Какая тебе вобла?! Пиво принесу, чёрт с тобой. Ты уже можешь выходить. Что сидишь сиднем? Свежий воздух тоже не помешает.
– Не, не хочу. Не тянет. Отвык.
– А хочешь, я оденусь, и мы выйдем минут на тридцать?
Александр сначала загорелся, потом сник.
– Ты что, боишься?
– Боюсь. А чего, не знаю. Может, слабый ещё…
– Одевайся! Будем преодолевать твои страхи. Вон по коридору бегаешь, как молодой, и всё рядом с восьмой палатой трёшься, вопросы наводящие персоналу задаёшь! Ты что думаешь, этого никто не видит?!
– Ничего себе! – заржал Сашка, натягивая спортивный костюм.
– А как ты думал? Мы что, не люди?! Или только способны вас резать, зашивать, клизмы ставить… Всё как везде!
Подходящей куртки у Александра не оказалось, как-то не подумал, что надолго, а из дома просить не стал, решил, не понадобится. Заботливый Аркаша притащил странную, видавшую виды куртку, похожую на фуфайку, выцветшего синего цвета, и шерстяную шапку, изрядно потрёпанную временем.
– Не надену! Ты где такую красоту нарыл? – Александр сделал недовольное лицо, вещи явно не внушали доверия.
– Да моё это! Валяется уже сто лет. С дачи притащил. Мало ли на дежурстве ночью пройтись захочется!
– Видно, ни разу ещё не захотелось!
Саша нехотя нацепил шапку и подошёл к зеркалу: «Хорошо, хоть побрился! Не дай бог кого встретить!»
Сразу представил, как, выходя из клиники, лоб в лоб сталкивается с Александрой и слышит её низкий велюровый голос… Так это же полный ЭНЦЕФАРЕКТ!!!
– Ты чего как вор крадёшься, по сторонам оглядываешься? – Аркадий едва сдерживал смех. – Ну и видуха у тебя!
– Не перестанешь прикалываться – вернусь, ещё и обижусь. Вырядил не пойми во что и ржёшь! Аркаш, это точно твоё? Скажи честно.
– Нет, конечно. Бомжа по скорой привезли. По дороге коньки отбросил. Ну сам понимаешь… Не пропадать же добру!
– Ты дурак? Шутишь же?
– Это ты дурак! Какие бомжи?! У нас только такие франты, как ты, лежат… А ты зря! Неплохо совсем, и синий твой любимый!.. Сань, знаешь, я ведь только с тобой так ржу. С другими не получается. А ты?
– А я со всеми! Встану с утра пораньше и ржу до самого вечера, – Александр поёжился и втянул шею глубоко в плечи. – Холодно! Непривычно как-то… Вот иду по улице, люди кругом, машины. Что ни на есть обычная жизнь, без прикрас. По-особенному всё воспринимаю. Не как все. Видишь, прохожие по своим делам топают. У них всё как на автомате. А я как бы со стороны наблюдаю жизнь, нет её внутри меня. Не могу надышаться! Насмотреться! Всё как в первый раз вижу. Хочется разглядеть, потрогать, понять. Не объяснить мне всего, Аркаш!
Александр остановился и бросил ненавистное:
– Всё же хорошо будет?
– Ну ты даёшь! Это же твоё нелюбимое! Ты же любишь говорить – всё будет, как будет.
– Значит, неправ был. Хочу, чтобы хорошо! Осень тяжёлая в этом году.
– Осень как осень! – Аркаша грустно улыбнулся. – Обычная питерская осень!

 

Он не видел её пару дней. Два раза удалось заглянуть в палату номер 8, не специально, так получилось. Один раз разносили обед, и сестра забыла закрыть двери, другой раз мельком, когда заходили брать кровь. Её там не было.
«Может, поссорились? Или какие-нибудь дела? А вдруг простудилась и лежит с горлом, кашляет, совсем одна? Почему одна? Что я про неё знаю? Ровным счётом ничего. Пятница. Вечером увижу её по телеку. Интересно, передача идёт в записи или прямой эфир? Гос поди! Сколько вопросов. А ведь интересует только один – где она?»
Он с нетерпением ждал начала передачи. Предупредил дежурившую Татьяну: устал, не беспокоить! Аркадий, к счастью, ушёл с работы пораньше. Оставалось пятнадцать минут до начала, ему не сиделось на месте. Он то пододвигал кресло ближе, то присаживался на кровать, потом опять отодвигал. «Хватит нервничать! – Александр уставился на экран. – Она!»
Он встал с кресла и подошёл совсем близко к телевизору, протянул руку и дотронулся до её лица, провёл пальцами по губам: «Чёрт! Это же ненормально! Полный идиотизм! Бред!»
Смотреть на неё не было сил, особенно – слышать её голос. Он не мог найти пульт. Надо скорее выключить телевизор, чтобы она исчезла, растворилась, словно её никогда и не было.
Саша исчезла, стало легче. Как был, лёг на кровать и уткнулся головой в подушку. Александр так делал всегда, ещё с детства – зарывался в подушки, душил слёзы и забывался.
Часы показывали полночь. Вставать и раздеваться не хотелось. Он знал, что проваляется так до самого утра. Ещё он знал: если завтра она не придёт, он прямиком направится в палату номер 8 и будет по-честному разговаривать с этим мужиком, который делает её несчастливой.

 

Проснулся от стука. Пришла Зоя с термометром и какими-то таблетками, Аркадий прописал. Зоя так и не поняла: Александр Михайлович спал так, как она его застала, или уже давно проснулся и оделся. Вопросов задавать не стала – и так видно, не в себе последнее время, и на отделении зачем-то остался, а должен был переехать на химию.
Александр Михайлович находился в дурном расположении духа. Вчерашние намерения растаяли ввиду своей банальной несостоятельности. И что он скажет? Откажитесь от Сашеньки?.. Вы только мучаете её и себя. И, скорее всего, свою жену – уж он-то точно про это всё знает… Ни к кому он не пойдёт – и не потому, что не хочет, просто не имеет права лезть в чужую жизнь, сам подобное не терпел.
Встретил её только к вечеру – и не то что встретил, а лишь увидел издалека. Она шла рядом с этим пациентом из восьмой. Он держался за Сашу и медленно делал шаг за шагом.
«Хлюпик! Уже неделя после операции, а он еле передвигает ноги!» – больше всего Александра возмутила буйная шевелюра, коей он сам похвастаться давно не мог. Аркадий прав: выглядел тот моложе своих лет и, если бы не существовала между ними Александра, счёл бы его очень даже привлекательным, хотя что для мужика красота – пустое дело! Разозлило, что она его даже не заметила, не обернулась. Сидеть на диване и ждать было тупо, тем более разносили ужин, и, когда она выйдет из палаты, было никому неведомо. Лучше бы не выходил и не видел их вместе!
Всё это время соперник казался виртуальным, почти не существующим. Знать о них и видеть их вместе – разные вещи, и он невероятно злился непонятно на кого: то ли на них, то ли на себя.

 

В воскресенье Вероника привезла собранные домработницей вещи, первый снег не за горами.
– Сашуль, долго тебе ещё здесь? – Вероника была при полном параде и всё время пыталась прижаться к нему, даже в порыве схватила его руку и водрузила на свой внушительный пятый размер.
Александра этот манёвр нисколько не тронул. А ведь работало раньше! Странно, физически-то он, наверное, никого больше не захочет, все желания остались только в голове, откуда, вернее всего, их и клещами не вытащишь. Но Веронику больше не хотелось ни при каких раскладах. Ему нужно было нечто большее, и он был уверен: это нечто он может испытывать только к Александре. А так – как ни печально осознавать – он реально становился импотентом в прямом и переносном смысле.
Вытолкать Веронику было делом не из лёгких. Она чувствовала, что теряет надёжную опору в лице Александра Михайловича, и настырно хваталась за любой шанс проявить себя и доказать свою нужность и необходимость, тем более в таком положении, в каком он оказался.
С облегчением вздохнул, когда наконец-то остался один. Без Аркадия в клинике было тоскливо, и он решил самостоятельно выйти на прогулку. В коридоре никого, диван непривычно пустовал. Воскресенье! Уже на выходе столкнулся с миловидной шатенкой и почему-то решил, что это жена хлюпика из восьмой, хотя никогда её не видел и даже не представлял, как она выглядит: «Интересная, но не Саша! Глупость! Почему я так решил? Что, только один он лежит в больнице?!»
Облезлые деревья ещё хранили остатки пожухлой листвы в ожидании первых заморозков. Холодный воздух немного утратил привычную осеннюю питерскую сырость, ветра почти не было, и Александр, минуя больничный двор, вышел на улицу. Машины по-воскресному лениво проезжали мимо, немногочисленные пешеходы никуда не торопились – на то оно и воскресенье, день покоя и непротивления.
Он не сразу понял, что это она. Саша в объёмной парке с капюшоном, надвинутым на лицо, что-то разглядывала в витрине маленькой антикварной лавки. Захотелось неожиданно подбежать сзади и обхватить её руками, не дав опомниться. Идея была не из лучших, как и все, связанные с ней в последнее время.
Она тоже не сразу узнала его – побрит, умыт и прилично одет.
– Энцефарект! – она засмеялась. – А я ведь перерыла весь интернет. Вы были правы. Нет такого слова. Всё время вместо энцефаректа вылезал энцефалит. Это очень смешно.
– Да уж! Но они где-то рядом. А что вы делаете здесь?
– А вы? – Саше явно не нравилось его любопытство. – Гуляю!
«Точно! Пришла его супруга, и она вынуждена была уйти. Теперь слоняется, дожидается своей очереди», – опять со злостью подумал Александр.
– Вот и я гуляю! – он растерялся, не в силах продолжить разговор.
Надо предложить что-то кардинальное.
– Не хотите на чашку чая или кофе с пирожными? Здесь за углом милое, тихое кафе.
«Это лучше, чем сидеть в машине», – решила Александра и молча кивнула.
Он, такой изощрённый в общении с женщинами, вдруг почувствовал себя мальчишкой и глупо потерялся. Слишком много эмоций! Медленно ложкой давил лимон в стакане с горячим чаем и вдруг неожиданно спросил:
– Саш, вы счастливы?
Она удивлённо, не по-доброму взглянула на него, показалось, что ей хочется послать его куда подальше.
– У вас есть основания задавать мне подобные вопросы?
– Нет, просто вы мне небезразличны…
– Даже так! Вы же меня почти не знаете.
– Это вам так кажется. Я знаю о вас гораздо больше, чем вы предполагаете, – соврал Александр и даже не покраснел. – Господи! Давайте на «ты». Если не против, конечно.
– И что же ты знаешь?
Ему показалось, после её «ты» они стала немного ближе.
– Давно вы вместе? – он не ожидал, что решится продолжить этот разговор.
– Ты спрашиваешь о Максиме? Я правильно тебя поняла?
Он кивнул, хотя понятия не имел, как его зовут.
– Лет пять. Я брала у него интервью для журнала «Деловой Петербург», – ничего не предвещало, что она так быстро начнёт рассказывать о себе, ничуть не смущаясь. Может, накипело? – Отношения завязались стремительно. Мы оба потеряли голову. У него трое детей. Жена, которая даже не догадывается о моём существовании. Он никогда их не бросит. Мы часто видимся, но недолго. Это, наверное, первый раз, когда мы столько времени проводим вместе, хоть и при очень печальных обстоятельствах. Отсюда он сразу уедет в израильскую клинику. Жена будет его сопровождать. Осталась всего неделя. Ничего выдающегося в моей жизни больше не происходит. Семьи нет, детей тоже.
– И вы… прости… ты из-за него пожертвовала всем.
– Жертвовать мне особо было нечем. Я была замужем, но мужа, как оказалось, не любила.
Её голос отдавался в его голове каждой произнесённой буквой, интонацией. Он был то громкий и отчётливый, то тихий до шёпота.
– У тебя красивый голос…
– Спасибо, я знаю, – она улыбнулась.
«Не из робкого десятка. Держит себя достойно, гордая, независимая. И эти глаза! В них столько оттенков, глубины, чувственности».
– Тебе никогда не хотелось закончить всё это? Жить нормальной жизнью, ездить с кем-то отдыхать. Да всё что угодно! – он не спрашивал, он пытался убедить, что такое положение вещей не для неё, что всё это убивает и лишает радости.
Саша молча слушала, не перебивая.
– Ты хотела хоть раз прекратить эту пытку и уйти?
– Нет, – спокойно ответила она. – Зачем?
– Значит, он не любит тебя, раз не может принять решение! Это не любовь!
– Не тебе судить! Каждый любит, как умеет. Достаточно того, что я люблю его, и не жду никаких жертв. Он очень привязан к детям и не оставит их без отца.
Александра душила ревность. Он уже не первый раз испытал это чувство по отношению к Саше. Никому не удавалось задеть эти струны. Стало невыносимо трудно дышать, и он переводил дух, пытаясь успокоиться и начать трезво смотреть на вещи. Она любит Максима, и он бессилен. Любовь вопреки всему. Так любила его Антонина. И он ведь знал об этом, но не оценил, не воздал должное, не мог понять, что это значит и что с этим делать.
Потом раздался звонок, она отошла, а когда вернулась, сообщила, что возвращается в клинику. Александр не стал уговаривать остаться хоть на немного: «Пусть катится! Место освободилось и побежала! Глупая! Какая она глупая!»
Они вышли вместе из кафе и разошлись в разные стороны, толком не попрощавшись. Она в палату номер 8, он – куда глаза глядят. Тупо бродил по улочкам и переулкам, вглядывался в лица прохожих. У каждого свои проблемы, своя боль, неразрешимые противоречия. Кто-то счастлив в данную минуту, кого-то разрывает на части от непонимания и одиночества. Но все идут с непроницаемыми лицами, поди разбери, что у них там творится внутри, о чём думают, что тревожит. Самыми счастливыми казались зелёная молодёжь, ещё не получившая пинок разочарований, да мамашки с колясками.
Александр с трудом переступил порог клиники. Первое, что пришло в голову – вызвать водителя и свалить домой, а потом позвонить агенту из турфирмы и ближайшим рейсом махнуть на острова, поближе к экватору, подальше от Саши.
Он решительно схватил сумку и стал без разбора запихивать вещи, всё подряд, что попадалось под руки. Силы закончились, непонятная боль стянула голову тугим обручем. Александр присел на край кровати. Часы без циферблата словно застыли, настороженно наблюдая за ним. Если убрать стрелки, останется только белый диск. И всё! Нет больше времени. Подступила комом тошнота и постоянно мучивший страх неопределённости. Набрал Аркадия – захотелось его срочно услышать.
– Ну что с голосом? Что за паника?
– Да нормально всё!
– Опять просто? Я понял. Хочешь, приеду?
– Так ты же на даче. Семья, дети…
– Да какая разница!
Саша представил недовольное лицо Риммы. С годами она стала помягче и давно смирилась с его существованием. Даже позвонила, когда он залёг в клинику, с пожеланиями скорейшего выздоровления, и главное – не терять веру и надежду. Он даже не стал раздражаться по этому поводу, зная, что если Римма и сказала ненавистную ему дежурную банальщину, то не всуе, а от души.
– Да ладно, Аркаша. Завтра увидимся. Знаешь что?..
– Что?
– Ничего… А я гулял сегодня. Долго!
– Ты, главное, одевайся потеплей. Не дай бог, простудишься! Нельзя тебе.
Аркадий ещё надеялся, что Сашка всё обдумал и уже изменил своё решение: «Потому и звонил, наверняка!»

 

Сумка так и осталась валяться на кресле.
– Это что тут ещё за сборы? – Аркадий утром, не заходя в кабинет, заглянул к другу.
– Вероника придёт, лишнее домой заберёт, – Саша делал беззаботный вид и даже присвистывал для убедительности.
– Смотри мне!.. Пошёл. Операции у меня… Сейчас из процедурной придут, кровь брать будут.
– Не часто ли? Чуть ли не через день берёте!
– Раз берём, значит, надо! – Аркадий Соломонович включил строгого врача. – А что с аппетитом? Похудел ты. Заметно. В нашем возрасте худеть не стоит! – он ухватился за свои упитанные бока и опять заржал.
– Тебе бы не мешало!
– Неправда!.. Зато лицо у меня гладкое, молодое, без единой морщинки. На себя посмотри!
Александр подошёл к зеркалу. Построил гримасы и разочарованно отошёл.
– Ты прав. Выгляжу не фонтан! Да и хрен с ним…
Аркадий ещё немного покружил по палате, но то, чего ждал, не случилось. Саша молчал.
«Есть ещё время, и анализы неплохие. Даст бог, не опоздаем!» Но мысли были тревожные: «А если он окончательно решил остановить лечение? Что тогда? И ведь молчит! Баран упёртый! О чём только думает?!»
Александр Михайлович думал о Саше. Она неотступно следовала тенью, стояла за спиной. Он так отчётливо это представлял, что чувствовал её запах, слышал каждый вздох. На случайную встречу надеяться перестал и почти не выходил в коридор. Очень не хотелось увидеть их вместе с Максимом.
Растеряется – сто процентов. Интересно, ей льстит, что малознакомый и не самый молодой мужчина поехал от неё головой? Ему показалось, она гораздо глубже и тоньше и способна понять его… Ещё шесть или пять дней осталось?
После ужина в дверь тихонько постучали. Он никого не ждал: Аркаша свалил домой, сестре сказал, что ему ничего на сегодня не надо, если что – вызовет.
В дверях стояла Саша и улыбалась.
– Энцефарект, привет!
Он улыбнулся в ответ:
– Я скорее энцефалит. Какими судьбами? Чем обязан? Проходи, что стоишь – ни туда, ни сюда.
– Как ты? – она сказала это так, будто они знали друг друга слишком давно, и это не выглядело странным.
– Нормально. Тебя ждал.
– Не ври!
– Вру, конечно. Что пришла?
– Просто.
Он засмеялся:
– Ты говоришь моими словами.
– Правда?
– Нет, вру, как обычно. Садись. Хочешь, попрошу чаю?
– Нет, я ненадолго. Завтра рано вставать. С утра съёмки. Максим заснул. Он неважно чувствует себя весь день. Может, погода?
– Я провожу тебя до машины. Ты не против?
Они вышли из палаты, спустились молча на лифте и вышли на улицу, дошли до её машины. Она предусмотрительно парковала её за пару кварталов.
– Скоро снег. Обещали к концу недели. Садись, замёрзнешь. Завтра приедешь?
– Да… Я каждый день здесь. Как часовой на посту.
– А чем вы занимаетесь с Максимом? – он с трудом выдавил из себя его имя.
– Да по-разному. Болтаем, молчим. Он ест, я смотрю на него. Когда отчаивается, уговариваю. Вчера играли в шашки. Я выиграла три раза – расстроился, как ребёнок. Я думала, он сильней. Хотя не понимаю, как можно такое вынести. Ты же понимаешь меня?
– Как никто… Бывай… Заходи. Буду ждать. Всегда. Если что, я тоже в шашки играть умею и не расстраиваюсь, когда проигрываю!
Она промолчала, уже отъезжая, махнула рукой. Понять её было невозможно. Строить догадки смешно. Часто люди видят всё искажённо, не так, как есть на самом деле, и это он тоже знал. Она отчётливо подчёркивала своё отношение к Максиму, тем самым определяя границы их отношений.
Он ещё долго бродил по району, а она – незримо рядом. Разговаривать с ней вслух в её отсутствие входило в привычку. Не думая о последствиях, он рассказывал о себе. И это была чистейшая правда – без примеси позёрства и желания произвести впечатление, без утайки, как на исповеди.

 

На следующий день она не зашла, он ждал допоздна. Выходил два раза посмотреть, не стоит ли машина. Всё ныло от тревоги, стирая собственные страхи. Аркадий не узнавал Александра: «Что с ним происходит? Всё меньше смеётся, сжался, ушёл в себя».
Её не было и на следующий день. Саша не выдержал.
– Аркаш, ну что нового? Как там этот пациент из восьмой? Что-то не вижу эту, как его… Ну, что к нему ходит… Не жена… Другая…
Произнести слово «любовница» язык не поворачивался. Не вязалось оно с Александрой.
– Всё хорошо. Мы свою работу сделали. Послезавтра покидает нас. Сегодня заходил к нему несколько раз. На телефоне висит постоянно и, как ты, не в духе. Жена вроде заходила. А любовницу не видел.
Александру это слово, как ножом по стеклу, – поморщился, но промолчал.
– Ну ещё про кого рассказать? Татьяна – Монро, как ты её называешь, – вроде одного из десятой закадрила. Постоянно её вызывает, то одно ему, то другое. Ты-то к ней интерес потерял.
– Какой вы наблюдательный, Аркадий Соломонович! Когда ты всё успеваешь – и людей кромсать, и за медсёстрами поглядывать?!
– И за пациентами типа тебя.
– А что за мной следить. Вот он я! Весь на виду.
– Не скажите, Александр Михайлович, не скажите…
От Аркадия трудно было что-то скрыть. Он чуял, что всё вертится вокруг палаты номер 8, но что именно – никак не мог понять: то ли та женщина, то ли пациент, а может, и оба вместе.

 

Она появилась лишь поздним вечером в последний день перед выпиской Максима, была начисто простужена, и защитная голубая повязка закрывала пол-лица, от чего глаза казались больше и темнее, до краёв полные невыносимой тоски и сожаления. Он чуть не задохнулся от неожиданности, сердце сжалось, казалось, оно не выдержит этой муки и остановится навсегда.
– Я думал, больше не увижу тебя. А ты заболела, – ему захотелось подойти ближе, она поняла и отошла на шаг назад.
– Не подходи! Я боюсь заразить тебя.
– А Максима?
– И Максима тоже.
Сегодня она была терпелива и не реагировала на его язвительный тон.
– Он завтра выписывается. К обеду будут готовы документы, и мы покинем клинику. Я пришла попрощаться.
– Побудь со мной. Совсем немного. И сними эту чёртову маску. Я хочу тебя видеть.
Она послушно сняла, но не сделала ни одного шага навстречу, так и осталась стоять у самых дверей. Он понял: она чувствует, что значит для него. С её стороны это не было жалостью или уважением, это было то, что называется вопреки. Она боролась с собой, со своими иллюзиями, чем-то придуманным и в то же время влекущем и запретным.
– Останься со мной! Навсегда…
Он смотрел ей прямо в глаза, и его трясло, как в лихорадке. Александре передалось волнение, и она не могла оторвать взгляда, стояла как заворожённая, потом, опомнившись, быстро открыла дверь и выскочила на свободу. Он не мог остановить её, не мог приказать, потребовать – она не принадлежала ему.
Наступила такая пустота, которую Александр никогда ещё не испытывал, и она добивала его, разрушая до основания. Непонятно было, как он вообще смог выжить после подобного потрясения, и не потому, что ушла и отказала, а потому, что больше не увидит, не будет жить изо дня в день в надежде столкнуться с ней в коридоре больницы или ждать, пока она тихо постучится.

 

Утром забежал Аркадий. Александр выглядел уставшим, и на него трудно было смотреть.
– У меня к тебе просьба. Мне важно.
– Говори.
– Когда пациент из восьмой палаты – кажется, его зовут Максим – будет уходить из клиники, сразу сообщи мне. Только сразу, Аркаша. Это очень важно для меня. Ты слышишь? Очень важно.
Аркадий Соломонович уже ничему не удивлялся.
– Документы я подготовлю к часу дня. Значит, в 1:30, я думаю.
– Мне надо точно.
– Хорошо. Я наберу тебя или зайду. Да не волнуйся так. Сказал же, сделаю!
Александр ещё надеялся увидеть её, то и дело поглядывал на часы. Чёрные стрелки никогда не двигались так мучительно медленно. Может, сломались? Но они шли, вернее, незаметно ползли, обозначая время, которого не существует, которое придумали люди, и теперь сами стали его заложниками.
К 12:45 он осознал бесполезность своего ожидания и подошёл к окну. Деревья, словно стыдясь своей наготы, грустно качали ветками. Парковка во дворе клиники была наполовину заполнена машинами. Недалеко от входа припарковался чёрный «мерседес» и кого-то явно дожидался с минуты на минуту. Обернулся. Часы показывали 13:25. С силой упёрся руками в подоконник, во рту пересохло. Он так сосредоточенно вглядывался в окно, что не заметил, как в палате оказался Аркадий и встал рядом.
Сначала вышел человек с вещами, скорее всего, водитель, потом Саша с Максимом. Они долго стояли совсем близко друг к другу. Вдруг откуда-то с небес белой манкой повалил первый снег. Он медленно падал и быстро таял, не успевая коснуться земли. Максим что-то говорил, вернее, в чём-то убеждал. Она смотрела куда-то вдаль и казалась безучастной, потом с трудом оторвалась от него и медленно, не оборачиваясь, пошла в сторону улицы. Максим провожал Сашу взглядом, потом сел в машину, и она тронулась.
Аркадий не мог пошевелиться, застыл, не понимая, что делать дальше и стоит ли комментировать увиденное.
Александр, не говоря ни слова, подошёл к стене, где висели часы без циферблата, подвинул кресло поближе:
– Хочу снять их со стены.
– Зачем?
– Я заберу их с собой. Они мне необходимы.
Аркадий смотрел на него, не в силах понять, что происходит.
– Я перехожу в отделение химиотерапии. Я готов. Мне здесь больше нечего делать.
Саша попытался залезть на кресло, Аркадий отстранил его:
– Я сам. Ещё свалишься, еле на ногах стоишь. Ну что ты творишь?! И меня ещё впутываешь. Зачем они тебе нужны?
Часы висели на одном гвозде, и снять их не составило труда.
– Никогда не думал, что буду лазить по стенам и воровать часы в собственном отделении, – он протянул их другу.
Александр Михайлович сидел на кровати и прижимал к груди диск с чёрными стрелками. Рядом, вытянув ноги и засунув руки глубоко в карманы белого халата, примостился Аркадий Соломонович. Молчали. Александр взглянул на сникшего хирурга. Ему показалось, тот тоже изрядно схуднул за последнюю неделю. Стало смешно. Он улыбнулся и толкнул его плечом.
– Давай поможешь собрать пожитки? Если не будешь приходить каждый день, вернусь назад! Да куда ты, собственно говоря, денешься от меня?! – Сашка засмеялся, Аркаша следом, до слёз. – Ничего ещё не закончилось! Всё будет хорошо, потому что вопреки всему. Вот увидишь, Аркаша… Вот увидишь!
Назад: Золушка по-питерски
Дальше: Глубина