Глава 30

Комната, где ужинали Октавианы, оглашалась громким тиканьем. Но маятник часов на камине не качался, и стрелки стояли неподвижно, показывая двадцать минут девятого. Тиканье доносилось, видимо, из трубы граммофона, на котором крутилась пластинка.

– В этом доме не доверяют часам, – пояснила Эстелла Октавиан. – Но тиканье успокаивает.

Эстелла была худая строгая женщина с заколотыми наверх седыми волосами. Перед ней стоял стакан воды, к которому она не притронулась до основного блюда.

В ответ на ее слова с другого конца стола раздалось тихое мужское хихиканье, но того, кто смеялся, Аура не разглядела. Огромный букет, стоявший посередине стола, скрывал от нее Северина Октавиана – деверя Эстеллы. Видимо, это София заказала целую гору цветов. Никто, казалось, не обращал на букет никакого внимания, и монументальный шедевр флористики возвышался посреди накрытого стола, словно невидимый для всех, кроме Ауры.

Лудовико Октавиан – супруг Эстеллы, брат Северина и глава семьи – поднял глаза от жаркого и попытался приветливо улыбнуться, но вышло неубедительно. Он, видно, и сам это понял: уголки его рта тут же опустились, и он снова молча уставился в тарелку. Когда ему представили Ауру, он разглядывал ее, как вещь на уличном лотке: нужно мне это? А сколько стоит?

Лицо Лудовико было усеяно пятнами, как у многих стариков. Редкие русые волосы казались чересчур длинными – так бывает у мужчин, которые не идут к парикмахеру, пока жена не скажет, что пора. А Эстелла вряд ли стала бы ему напоминать: они даже не пытались изобразить гармоничный брак.

Подали закуску, потом – обильное главное блюдо. София не умолкала ни на минуту – единственная из всей семьи. Напряженная атмосфера за столом ее совершенно не смущала. Лудовико и Эстелла в лучшем случае раз или два кивнули в знак того, что слушают, – не важно, рассказывала ли она семейные истории или говорила об осенней погоде. И даже в ответ на ее оживленную тираду о том, что власти собираются усилить контроль над продажей алкоголя в публичных заведениях, они лишь пробормотали что-то невнятное.

Лудовико и Эстелла явно избегали взгляда Софии. Если она прямо обращалась к одному из них, они реагировали очень по-разному: хозяин дома словно съеживался от звука ее голоса, а Эстелла Октавиан принимала еще более неприступный вид и непрерывно промакивала губы кончиком салфетки, словно София пыталась ее поцеловать и при этом перемазала жирными от еды губами.

Их дети, Адам и Ода Октавиан, обращались с Софией как с пожилой тетушкой, которую уважают, но не любят. Это выглядело странно, хотя бы потому, что на вид София была лет на десять моложе их. Адам, похоже, был немного старше своей сестры Оды, ему было лет тридцать. Аура незаметно разглядывала его за столом и заметила, что его тонкие руки сплошь изуродованы ожогами. Темные волосы, костюм отлично сидит – словом, недурен собой, не считая крючковатого, как у хищной птицы, носа. Его он унаследовал от матери, Эстеллы. В остальном он походил на отца – те же мягкие черты лица, только в его случае эта мягкость говорила скорее о благородстве, а не о слабости.

Похожа ли на родителей его сестра Ода, понять было трудно, потому что она была накрашена до такой степени, что лицо казалось кукольным. Кожа набелена до фарфорового блеска, глаза подведены черным, губы – кораллово-красные. Аура уже при знакомстве подумала, что Ода умственно отсталая, и это подозрение усилилось за ужином. Сперва та играла с ложкой и вилкой, потом с мясом и овощами и при этом почти ничего не ела. Пила она не из бокала, а из большой фаянсовой кружки, с которой, похоже, не расставалась с детства. Посреди ужина она бросила нож в кувшин с водой, а все остальные притворились, что не заметили.

Каштановые волосы Оды были собраны в пучок. Выбившиеся прядки придавали ей растрепанный вид. В сочетании с размалеванным лицом это выглядело просто нелепо. Казалось, в теле этой женщины живет десятилетняя девочка, которая впервые добралась до маминой косметички и уверена, что стала необыкновенной красавицей. Когда садились за стол, Ода гордо прошествовала на свое место, словно по подиуму.

София неутомимо болтала, пока прислуга подавала на десерт птифуры. Эстелла и Лудовико время от времени что-то бурчали, Адам молча ел, а Ода, как только кто-нибудь – особенно брат – глядел в ее сторону, облизывала ярко накрашенные губы.

А Аура еще думала, что ее семья – это кошмар.

Тиканье часов наконец смолкло: игла граммофона добралась до центра пластинки. Ода зацокала языком, подхватив ритм: цок-цок, цок-цок. Тут Северин Октавиан с выражением крайней брезгливости поднялся из-за стола, подошел к граммофону и опять завел пластинку. Когда снова раздалось тиканье и Ода перестала цокать, Северин обратился к Ауре и Софии:

– С позволения дам – у меня еще дела. Но прежде чем откланяться, позвольте спросить, фрау Инститорис, что привело вас в Прагу?

Северин был совсем не похож на своего брата Лудовико. На вид – лет семьдесят, густая седая шевелюра, старомодные бакенбарды и черная, круглая родинка на лбу, словно дырка от пули. На носу сидели очки в потемневшей серебряной оправе. Северин рассматривал Ауру то поверх очков, то через узкие стекла.

– Я много путешествую, – с улыбкой ответила она. – Исключительно для собственного удовольствия. Многие скажут, пожалуй, что я проматываю семейное состояние.

Ода уронила серебряную вилочку.

– О, совсем как… – начала она.

– Ода! – прикрикнул на нее отец. – Помалкивай, когда тебя не спрашивают.

– А почему ей можно говорить когда угодно? – Ода состроила гримасу.

– Ода говорит о нашей старшей сестре, – пояснил Адам Октавиан, указав на пустое место за столом. – Она постоянно разъезжает по всей Европе и редко дает о себе знать.

Северин презрительно поморщился:

– Некоторые считают, что просто обязаны повидать мир. Я не разделяю этого мнения.

– Может быть, вас это удивит, – сказала Аура, – но я постепенно склоняюсь к тому, чтобы с вами согласиться. Ценность путешествий сильно преувеличена. Все эти миленькие гостиницы, вереницы незнакомых лиц – в конце концов от этого устаешь.

– Что ж, мне, как я уже говорил, пора обратно в мастерскую, – сказал Северин.

– А что это за мастерская, куда вас тянет так поздно вечером?

– Он часовщик! – вырвалось у Оды.

Ее мать дважды громко хлопнула в ладоши. Ода поджала губы и густо покраснела.

– Как интересно, – заметила Аура. – Значит, если мне понадобятся особые, уникальные часы, например напольные, я могу обратиться к вам, герр Октавиан?

– Я давно перестал делать часы. Механизмы, которыми я теперь занимаюсь, гораздо сложнее.

Лудовико презрительно хмыкнул, но ничего не сказал.

Северин на прощание коротко поклонился Ауре и вышел из столовой, не удостоив Софию и взглядом.

– Адам, уложи, пожалуйста, сестру спать, – велела Эстелла.

Тот кивнул, сложил салфетку и поднялся.

– Вообще-то я хотела попросить Адама провести меня и нашу гостью по замку, – вмешалась София.

Лудовико снова хмыкнул, а Эстелла промокнула губы, но возражать не стала.

– Я и сама найду дорогу! – Ода вскочила и выбежала из комнаты.

Эстелла повернулась к мужу:

– Проследи, чтобы она действительно пошла к себе.

Лудовико со скукой посмотрел на жену, обогнув стол, подошел к Ауре, протянул ей руку, кивнул Софии, даже не взглянув на нее, и вышел за дочерью в коридор.

Адам, бледный, стоял у своего стула, положив руку на спинку.

– Уже темнеет, – сказал он Софии. – Не знаю, удачное ли это время для экскурсии по дворцу.

Но София уже отодвинула свой прибор и поднялась.

– Я уверена, что фрау Инститорис будет очень интересно – ведь нам есть, что показать.

Мысли Ауры все еще вертелись вокруг напольных часов и мастеров, которые над ними трудились.

– Если фрау Октавиан не возражает, – вежливо ответила она.

Хозяйка дома махнула рукой, показывая, видимо, что ей все равно.

– Ну что ж, – весело сказала София. – Пойдем.

Когда Аура проходила мимо Эстеллы к двери, та вдруг протянула руку и схватила ее за запястье.

– Простите?..

Эстелла подняла руку Ауры к глазам и уставилась на ее ногти. На пять нарисованных лаком глаз.

София молча взяла Ауру под руку и увела из столовой.