Глава 20
Лодка, доставившая гостью в замок Инститорисов, вынырнула из утреннего тумана и заскользила мимо замшелых морд каменных львов. Сильветта услышала шум мотора еще в кипарисовой роще и ускорила шаг. Когда она вышла из-за деревьев, лодка была уже в нескольких метрах от пирса. Клубы тумана окутывали стройную прямую фигурку на борту, скрывая лицо. Постепенно сквозь дымку стала видна улыбка. Женщина в лодке подняла руку в знак приветствия, но тут из-за утесов ударил такой порыв ветра, что даже вода залива покрылась гусиной кожей.
Пульс бешено колотился в висках Сильветты, заглушая даже гулкий звук ее собственных шагов по причалу.
– Пять недель! – крикнула гостья еще до того, как лодка причалила. – Мне показалось, прошло пять месяцев!
Гостья говорила по-немецки почти безупречно; Сильветте нравился ее легкий восточноевропейский акцент. Она словно переносилась в те края, о которых до сих пор знала лишь по рассказам сестры.
Они обнялись и нежно поцеловались. Лодочник глядел на них, но Сильветте было все равно. К тому же в деревне, наверное, еще и не такое рассказывали о чокнутой семейке Инститорис.
Лодочник молча поставил два чемодана на причал, взял под козырек и вернулся на борт. Сильветта высвободилась из объятий и кивнула ему:
– Спасибо большое!
Он что-то пробормотал, скрылся в кабине и отчалил. Сильветта снова обернулась к гостье. Ее звали Аксель. При первой их встрече в Берлине Сильветта сразу поняла, что ее новая знакомая много путешествует по миру. Кроме шарма и элегантности, Аксель обладала неуловимым обаянием человека, который явно повидал и испытал больше, чем Сильветта.
У нее была аристократически бледная кожа и темно-рыжие волосы. Ростом она была не выше Сильветты, но казалась высокой – вероятно, из-за стройной фигуры и необычно длинных ног и рук. На Аксель всегда засматривались – кто с вожделением, кто с недоумением. Но нравилась она или нет – никто не мог отрицать, что Аксель завораживает, и не только внешностью, но и тем, что и как она говорит.
– Моя скорбная грация, – прошептала она, проводя ладонью по светлым локонам Сильветты. Аксель стала называть так Сильветту с перового же дня знакомства, а когда та спросила, что это значит, не только объяснила на словах, но и разложила перед ней множество фотографий. Аксель виртуозно владела фотоаппаратом и чаще всего снимала рыдающие скульптуры на известных кладбищах Европы.
«Я столько раз тебя фотографировала, – сказала тогда Аксель Сильветте, окончательно сбив ее с толку. – Но никогда прежде не видела, чтобы ты дышала, не слышала голоса и не чувствовала запах твоей кожи».
На тот момент они были знакомы всего несколько минут – но Сильветта и не подумала возмутиться. Внезапно ей захотелось верить, что рыжеволосой чужестранке и впрямь понравился запах ее кожи. Казалось, они знают друг друга давным-давно и между ними существует непостижимая связь.
«Я гуляю по кладбищам и фотографирую каменные женские фигуры на могилах, – пояснила Аксель во время разговора в одном из берлинских салонов. – Мраморных плачущих нимф, которые молчаливо скорбят о покойном, закрыв лицо руками. Музы, укрытые платками, в развевающихся одеждах, все эти меланхолические ангелы-хранители, оберегающие уже не живых, а умерших. Я всегда думала, что они неповторимы в своей красоте и хрупкости. Но теперь я знаю, что всегда искала тебя. Как будто моделью всех этих скульпторов была ты. Все, что трогало меня в тех статуях, я вижу теперь в тебе. И ты не из камня – в твоей груди бьется сердце».
Сильветта глядела на нее, раскрыв рот, не в силах произнести ни слова. И тут Аксель вдруг засмеялась и добавила:
«Если ты думаешь, что я неисправимый романтик, то ты права. Если ты считаешь меня буйнопомешанной, то ты права и в этом. Но если ты решила, что это помешает мне тебя поцеловать, то, будет тебе известно, – не затем я годами бродила по кладбищам в поисках тебя, чтобы ты меня теперь отвергла».
Сопротивление Сильветты было окончательно сломлено.
И вот Аксель приехала к ней и стоит со своим багажом на пирсе. В одном чемодане драгоценный фотоаппарат, в другом очередные шедевры высокой моды. Кажется, она немного не от мира сего.
– Чемоданы отнесет прислуга, – сказала Сильветта, взяла Аксель за руку и повела сквозь кипарисовую рощу в замок.
Они провели вместе весь день. Когда стало вечереть, подруги поднялись по узкой деревянной лестнице в оранжерею под крышей. Перед дверью с рельефом пеликана Сильветта остановилась, обернулась к Аксель и сказала:
– Раньше, когда я сюда поднималась, я чувствовала себя чужой, как будто не имею ко всему этому никакого отношения. Сегодня я впервые поняла, что все это принадлежит и мне и что я могу делать здесь что хочу.
Аксель улыбалась. Сильветта попросила ее не закалывать волосы наверх, а оставить распущенными. Аксель шагнула к Сильветте и обняла.
– Ты можешь не открывать мне никаких тайн, – прошептала она. – Самую главную тайну я и так знаю. Это ты.
Мгновение Сильветта стояла неподвижно, потом взялась за ручку двери. Оранжерея, алхимическая лаборатория Нестора и его библиотека – все это теперь принадлежало ей. Она не была теперь слишком неопытной и необразованной – в отличие от Ауры, – чтобы сюда входить. Сильветта имела полное право здесь находиться и приводить с собой кого ей заблагорассудится.
В оранжерее было немного душно, но не так, как можно было ожидать, глядя на тропические заросли. Через вентиляционные люки сюда поступал морской воздух и сдувал с листьев лишнюю влагу. Стекла часто запотевали, но сегодня вечером они были прозрачны. Прежде Нестор ограничивался тем, что открывал окна в скате крыши, и растения поливал дождь. Аура распорядилась установить насосы, качавшие дождевую воду с крыши. С тех пор джунгли стали еще гуще, а почва отяжелела, так что Сильветта нередко опасалась, что чердак обвалится и похоронит под собой весь замок.
Она вновь взяла Аксель за руку и провела на свободное пространство, разделявшее сад и лабораторию. Сквозь стеклянную крышу обе смотрели в вечернее небо, лиловое, прорезанное огненными полосами. У южного ската стоял старый пыльный диван с изогнутой спинкой и четырьмя массивными деревянными ножками в форме львиных лап.
От удивления Аксель выпустила руку Сильветты, повернулась вокруг себя, мельком заглянула в алхимическую лабораторию и снова посмотрела на Сильветту. Ее чувственные губы приоткрылись, но она не произнесла ни слова.
Сильветта решила, что Аксель сама все поймет. Если объяснять, то с чего начать? Да она и привела сюда Аксель не затем, чтобы рассказывать историю своей семьи. Ей хотелось просто показать важную часть своей жизни, а не вспоминать даты и имена или перечислять злодейства Нестора. Она словно листала перед Аксель альбом с семейными фотографиями, не задерживаясь ни на одной из них подолгу. Смотри, что тут. И тут. А еще вот здесь.
Потом она повела Аксель в библиотеку Нестора, мимо старых лабораторных приборов, помутневших реторт, пробирок и давно остывшей печи.
За узкой дверью в библиотеку под крышей западного крыла скрывался иной мир, полный терпких запахов. Из окон двумя метровыми веерами, прорезанными тенями букв, падал на пол вечерний свет. На Аксель библиотека произвела, казалось, еще большее впечатление, чем оранжерея; она попросила разрешения побродить вдоль полок, рассматривала книжные корешки с непонятными буквами, провела пальцем по дереву, собрав пыль. Это рассмешило их обеих.
Обход завершился перед окнами, у исцарапанного и исписанного стола Нестора, за которым Сильветта провела немало времени в последние месяцы. Ей хотелось понять, что делала здесь Аура все эти годы. Как сестра стала тем, кем была сейчас? Разве не должен был пример Нестора ее отпугнуть? И чем притягивало Ауру тайное учение, если она давно достигла цели, к которой алхимики стремились столетиями?
Аксель подошла к окну и стала шепотом читать слова в анаграмматическом квадрате. Сумеречные тени букв падали на ее красивое лицо.
– Satan adama tabat amada natas. – Из уст Аксель это звучало, как заклинание.
– Это ничего не значит, – сказала Сильветта. – Это даже не настоящий язык.
– Если слова слетели с языка, значит, язык, – возразила Аксель с лукавой улыбкой. Она отошла от первого окна, мимоходом нежно погладила Сильветту и подошла ко второму.
Глаза ее заскользили по буквам. Сильветта ожидала, что она снова прочитает вслух, но Аксель сказала без всякого интереса:
– Это латынь.
Она вернулась к Сильветте, присела на краешек стола рядом с ней и взяла ее за руки.
– Я сама не стала бы просить тебя показывать мне все это, – сказала Аксель. – Но спасибо тебе за доверие и дружбу.
Сильвета нежно погладила Аксель по щеке и пристально вгляделась в ее черты, как в хрустальный шар. Тонкий классический нос, выпуклые скулы, легкие морщинки в уголках глаз, ясно говорившие о том, что она повидала больше, чем хочет показать. В зеленых глазах проглядывала печаль, словно ей с рождения досталась тяжкая доля, от которой не убежишь. Бунтарство, веселый нрав, авантюризм удивительным образом сочетались в этих глазах с полным смирением перед судьбой. Последнее было Сильветте хорошо знакомо, и от этого она любила Аксель еще сильнее, ведь та, в отличие от нее самой, была полна жизни и энергии. Сильветта еще раз провела рукой по щеке Аксель, по ее словно фарфоровой коже.
– Я тоже хочу показать тебе мой дом, – сказала Аксель. – Давай поедем вместе.
– С тобой я поеду куда угодно, ты же знаешь.
Аксель соскользнула с края стола, медленно обернулась и нахмурилась, коснувшись пальцами дерева. Следуя за ее взглядом, Сильветта тоже уставилась на исцарапанную столешницу.
– Кто-то провел здесь немало времени. – Аксель вдумчиво разглядывала слова, буквы и знаки. – За очень странными размышлениями.
Сильветта улыбнулась.
– У моей сестры все размышления – странные.
О Несторе она упоминать не стала – вместо этого играючи намотала на палец прядку рыжих волос Аксель, поднесла к губам и поцеловала.
Они вышли из библиотеки и вернулись под стеклянный свод оранжереи. Яркие краски неба постепенно бледнели, в темноте блеснула первая звезда.
Они сели на диван у южного ската крыши. Сильветту переполняла гордость и тяга к приключениям. Все это было так ново и необычно для нее. Она чувствовала себя понятой, любимой. Мир распахнулся перед ней. Достаточно выйти за порог, и можно горстями черпать новую свободу.
А за окном раскачивались на морском ветру черные вершины кипарисов, словно монахи в остроконечных клобуках. Они клонились то вправо, то влево, и посматривали свысока на две бледные призрачные фигуры в темной оранжерее.
