Глава 9
Мориса Мирослава застала в саду подрезающим не в меру разросшиеся розы. Дон сидел неподалеку и внимательно следил за его действиями. За время проживания в коттедже Мирославы Морис научился понимать кота и даже осмеливался затевать с ним разговор. Правда, таких задушевных бесед, которые велись между Доном и Мирославой, у него с котом не получалось. Но Морис не отчаивался. «Как говорят русские, – думал он про себя, – лиха беда начало».
Приближение машины Мирославы к дому, конечно, первым услышал Дон, он сорвался с места и кинулся к воротам. После этого Морис не сомневался, что едет именно Мирослава, потому что никого другого кот никогда не встречал. Взглянув на необрезанные розы, Миндаугас решил, что доделает работу позже или завтра. Быстро собрал в кучу мусор и убрал его с дороги. В это время «Волга» Мирославы заехала на территорию участка, и детектив выбралась из нее.
– Вы идите в дом, – сказал Морис, – а машину в гараж я поставлю сам.
– Спасибо.
Он почувствовал, что она устала, если не физически, то эмоционально точно, и еще неизвестно, что легче – задерживать вооруженного преступника или выворачивать наизнанку души ни в чем не повинных людей, а всего лишь волею случая или судьбы оказавшихся причастными к преступнику или его жертве.
– Только не говори, что у нас нечего есть, – улыбнулась вернувшаяся из душа Мирослава.
– Вы совсем как Шура, – улыбнулся он ей в ответ.
– Так с кем поведешься, от того и наберешься, – отшутилась она.
– Речная форель на гриле вас устроит?
– Морис! Дорогой! Меня сейчас даже картошка в мундире устроит! Стрескаю за милую душу с ржаным хлебом и зеленым луком.
– Не знал, что у вас такие сельские запросы.
Но она уже кинулась к чайнику и налила себе в чашку зеленого чая с жасмином, достала из холодильника лед и добавила сразу несколько кусочков.
Пока она пила чай, смакуя по глоточку, он расставил на столе тарелки с рыбой, хлебом и зеленью.
– К чаю я испек пирог с клубникой. Половину съедим сами, а половину оставим Шуре. До вечера он заветриться не должен.
– А что, Шура обещал приехать?
– Пока не звонил.
– Я вообще-то хотела попросить тебя сегодня вечером съездить со мной к тете Виктории, – тихо проговорила Мирослава.
– Так в чем проблема? Съездим.
Она молча смотрела на него.
– Понял. Шуру в этот раз брать с собой нежелательно?
Она покачала головой.
– Ну что ж, если он позвонит, я скажу ему все как есть.
– А пирог? – улыбнулась Мирослава.
– Пирог доедим завтра сами. А для Шуры я испеку новый.
– Морис! Спасибо тебе! Ты сокровище! – проговорила она искренне.
«Сокровище-то я сокровище, – подумал про себя Морис, – но только отвечать взаимностью на мои чувства вы не торопитесь…»
Хотя… Разве он говорил хоть раз ей всерьез о своих чувствах к ней? Нет. Почему? Потому, что боялся разрушить этот прекрасный, но хрупкий мир, в котором они так счастливо существовали. Миндаугас вздохнул украдкой, но Мирослава все-таки заметила этот грустный вздох.
– Ты чего? – спросила она.
– Ничего, так…
– Наверное, скучаешь по родным.
– Есть немного, – признался он. И в его ответе не было лжи, он действительно скучал и по своим родителям, и по городу, в котором родился. Но с отцом он созванивался практически каждую неделю, а с мамой не только созванивался, но и переписывался по электронной почте. Поэтому знал обо всех новостях, происходивших в его родном городе.
Время от времени мама писала ему об Инге, девушке, которая с юности была в него влюблена и очень нравилась его родителям, особенно маме. Но Морис на все ее сообщения о девушке отмалчивался. А если мама передавала ему приветы от Инги, то он скрепя сердце писал – «взаимно». Разумом он понимал, что Инга прекрасная девушка. И даже, может быть, ему не найти лучшей жены. Но опять же, как говорят русские, «сердцу не прикажешь». А сердце его с первого взгляда выскользнуло из его груди и упало на ладони Мирославы. Только она этого не знает или не хочет знать.
Да и характер у Волгиной не сахар. Тот же Шура, ободряюще подмигивая ему, говорил, – вот женишься на Мирославе, и жизнь тебе медом не покажется.
Говорит так Наполеонов, конечно, в шутку. Но ведь в каждой шутке есть доля правды. И Морис давно уже решил, что ему главное заполучить ее, а там уж его терпения и любви хватит на них двоих.
Из сада подул ветерок, и Морис распахнул шторы. Он никак не мог уговорить Волгину поставить кондиционеры. На все его увещевания она шипела, как рассерженная кошка, и постоянно ссылалась на американских легионеров. Морис уже тысячу раз ей говорил, что это давнишнее дело не имеет никакого отношения к современным кондиционерам. И что они в нещадный зной несут благо. Но она только хмыкала и качала головой. Что оставалось делать Миндаугасу? Только смириться. Что он и сделал. И благодарил небо за то, что живут они не в мегаполисе, а за его пределами, в зеленом коттеджном поселке, вблизи которого и лес, и река, и озера. Короче, опять же, как говорит русская народная мудрость – «тишь, гладь и благодать».
Но в сильную жару Морис все-таки до вечера не поднимал портьеры. И, к счастью, Мирослава ничего не имела против жалюзи, так что он их расположил на кухне, в столовой и гостиной.
Шура позвонил, когда часы еще не пробили шесть вечера, и сообщил, что приехать сегодня не сможет. Морис, подавив вздох облегчения, выразил другу сожаление, которое наполовину было все-таки искренним. Миндаугасу на самом деле было жаль, что Шура сегодня не поест клубничного пирога, который он всегда уплетал с большим аппетитом.
Впрочем, если быть честным, то отсутствием аппетита Наполеонов не страдал, а уж печеное и сладкое он готов был съедать в огромных количествах. Мирослава пугала его, что если он будет продолжать заниматься чревоугодием, то при его росте быстро превратится в колобка. Но Наполеонова эта перспектива не пугала, и он отмахивался от предостережений подруги детства обеими руками.
Морис поспешил сообщить Мирославе, что Шура сегодня не приедет.
– Тогда давай собираться к тете, – попросила она.
И в начале седьмого они уже въезжали на участок Виктории Волгиной и ее мужа Игоря Коломейцева.
Перед поездкой, кстати, Мирослава позвонила последнему и спросила:
– Дядя, нам можно приехать?
– Приезжайте, – коротко ответил он.
Встретил их Коломейцев. Как всегда, он чмокнул в щеку Мирославу со словами:
– Привет, племяшка.
И пожал руку Морису.
Виктория сидела в кресле-качалке на террасе. Выглядела она немного спокойнее, но глаза были красные и печальные.
– Мы вот соскучились, – сказала Мирослава и приобняла тетку.
Морис поцеловал маленькую бледную руку писательницы и почувствовал, что, несмотря на жару, рука Виктории была ледяной.
– А как я о вас соскучилась, детки, – проговорила тетя, – сейчас будем пить чай с мятой и лепешками.
Морис знал, что Виктория точно так же, как и племянница, обожала мяту и лаванду.
«Хорошо, что хоть с лавандой они чай не пили», – невольно подумал Морис. Игорь, прикативший накрытый к чаю небольшой столик на колесиках, угадал его мысли и ободряюще подмигнул. Морис улыбнулся.
– Итак, девочки, – сказал Игорь, – стол для вечернего чая сервирован. За что будем пить? – спросил он, поднимая чашку.
– За все хорошее, – предложила Мирослава.
– За то, чтобы в этом доме наступило благополучие и воцарилась нежность.
Все поняли, что под словом «нежность» Морис имел в виду приобретение нового котика для Виктории и Игоря.
Игорь вопросительно посмотрел на жену, и та тихо кивнула ему. На сердце Коломейцева отлегло, он уже измучился, глядя на страдающую жену. Он и сам тяжело переживал безвременный уход любимца, но, глядя на Викторию, переживал еще и за нее. Он был бесконечно благодарен Мирославе, да и Морису тоже, что они не оставляли их своим вниманием и заботой в трудное время.
Сообщать о гибели Луи своей сестре Зое Виктория категорически отказывалась, ссылаясь на то, что у сестры хватает тревог и переживаний из-за сына. Не хватало только повесить на нее еще и их боль.
Мирослава была согласна с теткой. Ей ли не знать, в каком постоянном напряжении и страхе живет их Зая. Хорошо, что еще Витька писал матери при любой возможности письма. Мирослава знала и о хитрости брата. Отправляясь на опасное задание или в длительную командировку – туда, откуда писать нельзя, он оставлял заранее написанные бумажные письма друзьям, и те периодически опускали их в почтовый ящик. Об этом изобретении Виктора знали двое – Мирослава и Шура. И оба они умели хранить тайны. Но вот только сами они продолжали о нем тревожиться, несмотря на приходящие письма…
Сестре и другу Виктор при первой же возможности слал эсэмэски или даже звонил. Правда, разговоры с ним всегда были короткими.
– Как Дон? – спросила Виктория.
– Хорошо, – быстро ответил Морис, – сегодня помогал мне стричь розы.
Виктория невольно прыснула со смеха. И Игорь послал Морису благодарный взгляд. Воодушевившись реакцией Виктории, Морис стал подробно рассказывать ей, как учится разговаривать с котом. Виктория слушала его заинтересованно, время от времени кивала и улыбалась.
Неожиданно она тихо вздохнула и сказала:
– Через всю философию древних японских авторов проходит мысль о том, что мы на земле только временно.
– Но так считают не только японцы, – тихо произнесла Мирослава.
Виктория кивнула.
– Я после ухода Луи особенно остро поняла, что нельзя растрачивать попусту данные нам годы, да что годы, даже мгновения.
– Я согласна с тобой…
– В то же время даже подумать страшно, сколько людей на земле изнывают от скуки, ходят на всякие шопинги, светские мероприятия, впадают в депрессию и не знают, как бы убить свое время. И самое печальное в том, что большинство людей не задумываются, что жизнь, именно жизнь – простая возможность дышать, двигаться, видеть, слышать – и есть самая большая ценность на земле. Когда же мы уходим из жизни, то какая нам разница, есть у нас деньги в банке или нет, жили мы на вилле или в хижине, носили шмотки от известного кутюрье или шили их собственными руками. Согласитесь, никакой.
Все присутствующие невольно кивнули.
– Недаром Козьма Прутков сказал: «Смерть для того поставлена в конце жизни, чтобы удобнее к ней приготовиться».
– Да, тетя, но Прутков сказал и другое: «Если хочешь быть счастливым, будь им».
– Да я же и не утверждаю, что нужно постоянно думать об ограниченности временного жизненного отрезка. Нет, я просто призываю не забывать об этом и постараться быть счастливым каждую отпущенную нам минуту. Не стоит тратить жизнь на сожаление, часто оглядываться на прошлое и тем более жить им. И верить в светлое будущее тоже пустая трата времени. Нет ничего, кроме настоящего. И жить надо здесь и сейчас. Ведь это не я придумала, это известно с глубокой древности. Только как трудно понять это, а еще труднее принять.
– Да, – согласился Морис, – мы как-то с приходом гаджетов разучились не только общению с природой, но и с самими собой.
– Увы, – вздохнула Мирослава, – мало кто из горожан вспомнит, когда последний раз встречал рассвет или провожал закат, любовался луной и пытался изучать звездное небо…
– Какое там, в городе, звездное небо! – вырвалось у Виктории.
– Социальные сети заменили душевные беседы с родными и друзьями, – тихо добавил Игорь.
– Многие даже читать перестали, – вздохнула Виктория.
– Тетя, а помнишь, как раньше мы смотрели по вечерам в подзорную трубу и дед рассказывал нам античные легенды о созвездиях?
– Да, папа много знал и был хорошим рассказчиком, – с тихой печалью вздохнула Виктория.
– А еще по вечерам дворы были заполнены детьми и взрослыми. Мы носились, как сумасшедшие! Прыгали, бегали, визжали! А взрослые были заняты своими делами, бабушки делились рецептами пирогов, женщины помоложе выкройками, а мужчины играли в шахматы, шашки, домино.
– Забивали козла, – вырвалось у Игоря.
– Да хоть бы и козла! – встала на защиту дворовых доминошников Мирослава. – Козел же был не настоящий!
Все невольно рассмеялись. А потом возникла короткая пауза.
И Виктория попросила:
– Можно я прочитаю вам стихотворение в память… – Она запнулась.
Но все и без того поняли, в чью память написано стихотворение, и одновременно закивали.
– Стихотворение написано от его лица, – предупредила Виктория и стала читать:
Я был твоим утешением,
И сердце лечил от тоски
И с ласковым прикосновением
У твоей замирал руки.
Ты солнышком называла
И гладила нежно меня,
Но было отпущено мало
Нам времени. И уходя,
Я оставляю прощальный,
Тебе предназначенный взгляд.
Ты долго не будь печальной,
Я с неба тебя видеть рад.
Я буду звездочкой ночью
Светить у окна твоего.
А годы пройдут, и воочию
Мы встретимся, верь, все равно.
У всех слушавших вырвался невольный вздох печали и одобрения.
– Я обещаю, что не буду часто тревожить его своей грустью, – проговорила Виктория через некоторое время и посмотрела на окружающих, – вы мне верите?
– Верим! Верим! Верим! – хором ответили они.
Потом еще некоторое время посидели молча. Спустились в сад и, сидя в тени отцветших лип, послушали трели готовящихся умолкнуть птиц. В это время года на песни у них оставалось мало времени, лето стремительно неслось вперед, и нужно было успеть выкормить и поставить на крыло птенцов.
– Тетя Вика, – шепотом сказала Мирослава, – а помнишь, как у нас на даче жили малиновки?
– Конечно, помню, – отозвалась Виктория, – мама пошла утром собирать малину и нашла на земле маленькую плетеную корзиночку, а в ней несколько пестрых яичек.
– Ага, – подтвердила Мирослава, – и уже днем дедушка обнес этот кусочек малинника своеобразным плетнем, и нам было запрещено туда заглядывать, чтобы не спугнуть птичек.
– А потом они выросли и улетели.
– Но зато как пели до этого! И потом прилетали каждый год!
– Но гнездышко располагали где-то в другом месте.
– Может, бабушка и знала где, но нам не говорила, – предположила Мирослава.
– Может быть, – улыбнулась Виктория.
Вскоре детективы засобирались домой, и муж с женой проводили их вдвоем.
Когда Игорь уже закрывал ворота, Виктория тихо спросила мужа:
– Тебе нравится Морис?
– Да, – ответил он, – а что?
– Так, ничего…
– Что-то ты от меня скрываешь, солнышко. – Он шутливо приобнял жену.
– Просто я хочу, чтобы они поженились! – выпалила Виктория.
– Я тоже ничего против этого не имею, – отозвался муж, – но решить это они должны сами.
– Мирослава!
– Что Мирослава? – не понял Игорь.
– От нее все зависит!
– А от Мориса ничего?
Виктория отмахнулась от мужа.
– Вечно вы, мужчины, ничего не замечаете!
– И чего я такого не заметил на этот раз?
– Не на этот! А вообще! – Виктория жестом руки изобразила замкнутый круг.
– Не понял…
– Чего тут непонятного? Морис давно любит Мирославу! Это и слепому видно!
– Ах я старый крот, – сокрушенно воскликнул Коломейцев, – главного и не разглядел.
– Да ладно тебе, – снисходительно улыбнулась Виктория, – все ты разглядел, только притворяешься несведущим, потому что тебе так удобнее.
– Моя прозорливая женушка не оставила от меня камня на камне, – засмеялся Игорь, подхватил жену на руки и понес в дом.
Уже подъезжая к коттеджу, Морис тихо проговорил:
– Вы так и не сказали мне, как продвигается расследование.
– Ни шатко ни валко, – призналась она. – Но я выяснила одну вещь.
Он не спросил, какую именно, и она сказала сама:
– Оказывается, у Артема Солодовникова была сестра.
– Родная?
– Нет, двоюродная, но они не просто росли рядом, а мать Артема после гибели родителей девочки взяла над ней опекунство.
– Куда же она подевалась потом?
– Уехала.
– Уехала?
– Да, вроде бы поступила в институт в другом городе, закончила его и там осталась, а возможно, и переехала в другой город.
– Никто не знает об этом?
– Из тех, кого я опросила, никто. Самое интересное, что и полиции ничего не известно о ней.
– С чего вы взяли?
– Шура бы сказал мне об этом.
– Ну… – протянул Морис.
Но Мирослава настойчиво повторила:
– Сказал бы.
– Значит, она не была ни на похоронах брата, ни на похоронах тетки.
Выходит, что не была. Да и свидетели это подтверждают.
– А почему она порвала с родными?
– Неизвестно, хотя у меня есть кое-какие подозрения.
Он не стал спрашивать какие, догадываясь, что на данный момент она не готова ими с ним поделиться. Вместо этого он спросил:
– Как хоть ее звали?
– Александра Калитина.
– Значит, фамилии с братом у них разные.
– Они же двоюродные.
– Но если бы по отцу.
– Они двоюродные по материнской линии, – и, помолчав, вздохнула тихо, – как мы с Витькой.
Морис промолчал. А Мирослава добавила:
– Самое интересное, что не только родные, но и близкий друг Артема Солодовникова, как мне удалось выяснить, безответно влюбленный в Александру, пытались скрыть сам факт существования Калитиной.
– Может, они сами не знали о ней? – предположил Морис.
– Ты имеешь в виду родственников жены Солодовникова?
Морис кивнул.
– Может, и не знали. Хотя это сомнительно. Но уж Томилин-то точно знал.
– Ему могло быть больно вспоминать о ней.
– Ах, какие мы нежные, – фыркнула Мирослава и добавила: – Уже прошло несколько лет.
– Раны от безответной любви долго не заживают, – со знанием дела прокомментировал Морис.
Мирослава покосилась на него, но ничего не сказала. Оставшись в своей комнате наедине с котом, Волгина хотела позвонить Наполеонову и уже начала набирать его номер. Но передумала. «Если Шура ничего не знает о Калитиной, то пусть еще некоторое время побудет в неведении. А то он мне всю плешь проест своими домогательствами», – решила она. В том, что Наполеонов ничего не знал о существовании у Солодовникова двоюродной сестры, Мирослава была уверена.
Она легла спать с мыслью о том, что «утро вечера мудренее». Может, оно и впрямь мудренее, вот только уснуть ей долго не удавалось, и она ворочалась с боку на бок, вызывая недовольство кота. Потом свесила с постели босые ноги, протопала до окна, отодвинула штору и посмотрела на небо, ожидая увидеть на нем полную луну. Не так давно ее подруга Люси со знанием дела рассказывала ей, что полная луна склоняет поэтов к лирическому настроению, а остальным просто мешает спать. Особо впечатлительным даже посылает бессонницу. Но на небе висел тонкий серпик убывающего месяца.
– Ты чего безобразничаешь? – строго спросила его Мирослава.
Месяц встрепенулся и удивленно заморгал. Хотя, может быть, это всего лишь налетевший ветер заставил закачаться ветви деревьев и затрепетать каждый листочек. Но детектив предпочла принять моргание месяца на свой счет. Все-таки, как-никак, родная племянница писательницы и натура не менее одаренная. Поэтому она всерьез попросила ночное светило:
– Скройся, пожалуйста, куда-нибудь и дай мне выспаться.
К ее собственному изумлению, месяц внял ее просьбе и спрятался за как никогда вовремя приплывшую кудрявую тучку. Мирослава прошлепала обратно к кровати. Легла и сразу заснула. Дон облегченно вздохнул и придвинулся к ней вплотную.
