Немного высоты
Из Канады, где я жил какое-то время, я привез диплом по библиотерапии, который почти не встречается во Франции, и большую любовь к чтению на высоте. Чтение на крышах позволяет человеку укрыться от дураков. Меня научил ему Джеф, чистокровный житель Квебека с психическим расстройством (которое никак не было связано с его американским происхождением), пожиратель жареной картошки по-квебекски с соленым сыром и сладковатым соусом, самого отвратительного блюда в истории человечества. Пока я читал, он фотографировал город. Подниматься вверх, чтобы описывать свои головокружения, – еще одна отсылка к Артюру Рембо. Джеф был таким же красавчиком, как этот поэт, но ничего не писал. Он был похож на Артюра Рембо во второй части его жизни, когда тот торговал оружием в Абиссинии, и был толще. Джеф любил меня, а я очень любил его снимки. Автострады на них были похожи на длинные и тонкие разноцветные леденцы, которые я ел в детстве. Только теперь не было риска заболеть кариесом. Это возвращение детских воспоминаний было обоснованным: те леденцы были изготовлены на основе веществ, произведенных из нефти. Короче говоря, Джеф научил меня забираться на самые высокие крыши города. Я придавал этому упражнению свою собственную окраску – таскал с собой в карманах книги. Мы оставались вдвоем на крышах, одни в мире. Дружба на высоте. Как у Монтеня и Ла Боеси. Но всегда недоверчивая дружба. Джеф порой вызывал у меня беспокойство, когда пускался в длинные псевдопоэтические монологи. Он трубным голосом высказывал птицам, облакам, дымовым трубам свои дурацкие идеи, совершенно неожиданные, но всегда под девизом «бессмыслица». Джеф был похож на изящный труп, который стоит на ногах и гальванизирует себя словами, постепенно повышая их громкость. Заканчивал он криком. В такие минуты я боялся, что он сбросит меня с крыши, чтобы красиво закончить свою речь сюрреалистическим финалом. Я каждый раз отходил подальше от своего друга, когда чувствовал, что приближается конец монолога.
Когда я стал способен взбираться на вершины без его помощи, я стал проводить много часов подряд на крышах, читая. Никто мне не мешал. Только иногда птица, которую, может быть, когда-то потревожил Джеф, удивлялась, что встретила человека, и нарушала мое спокойствие. Но каждый из нас уважал желание другого остаться в покое. Я не кричал. Я поднимал в высоту книги, которые этого не стоили, и оставлял их птицам.
Вернувшись в Париж, я сохранил привычку подниматься на крыши. Но здесь все было труднее: это, несомненно, особенность Франции. Подниматься на парижские крыши казалось мне сложнее, чем сложное маневрирование между препятствиями перед въездом на Элизе (похоже на новый вид автоспорта, он называется джимхана). Приятно было обманывать бдительность охранников или жильцов и ставить свои ноги над их головами. Читать, пока они ужинают, занимаются любовью, спорят между собой. Я никогда не беспокоил их, не пытался подсматривать за ними. Мне не было интересно смотреть на них. Мне было достаточно знать, что они здесь. Это казалось невероятным тем, кто замечал меня из своих квартир. Как будто подняться на большую высоту обязательно значит быть любителем подглядывания. В непохожести на других всегда есть что-то нездоровое, и порой оригинальность воспринимают как порок.
Сидя перед океаном серых красок и геометрическими фигурами из цинка, я позволял солнцу нежно танцевать на моих страницах, изменяя их цвет.
Танец солнца на крышах Оперы – незабываемое воспоминание. Танец солнца на моем экземпляре «Страданий юного Вертера». Лотта.
«Когда она, говоря что-нибудь, кладет свою ладонь на мою, когда во время беседы она приближается ко мне и ее божественное дыхание касается моих губ, мне кажется, что я падаю, словно в меня ударила молния».
Потом я убегал. В службе безопасности сказали: «Он хочет убить танцовщиц». Я не «он» и не террорист. Я библиотерапевт. Танцовщицы меня не интересуют, кроме тех, которые написаны на картинах Дега. Да и те слишком дорогие и старомодные.
Я предпочитаю роскошное здание с истерзанными телами. Потом пришлось давать объяснения в полицейском участке. «Покажите свое оружие!» Вот оно: книга из 220 страниц. Нет, я не сумасшедший. Да, фотография в удостоверении личности моя. Я подношу удостоверение к своему лицу. Смотрите! Это я! Я знаю, что сильно изменился. Не все полицейские физиономисты. Проверки заняли много часов. Полицейские брали мою фотографию и приставляли ее к моему виску, потом позвали специалиста по идентификации. На меня смотрели с улыбкой. Вскоре все выяснилось, и я пробормотал в свою рождающуюся бороду:
– «О смертный, как мечта из камня, я прекрасна».
– Вы что-то сказали?
– Ничего.
– Нет, я слышал, вы что-то сказали.
Это произнес специалист. Тот, кто с одного взгляда должен был понять, что я не человек с фотографии. Или наоборот. Этот специалист, должно быть, не узнавал собственных детей, когда они переодевались для карнавала. Как можно не увидеть, что я – это я?
– Я цитировал Бодлера. Стихотворение «Красота». Это карается законом?
– Читали стихи! Вы здесь не в школе. Но повторите-ка, я хочу послушать.
– «О смертный, как мечта из камня, я прекрасна».
– И что это значит?
– Не знаю.
– Значит, так можно говорить людям то, что они не понимают. Хитро придумано. Вы смеетесь над нами?
– Вовсе нет. Я просто расслаблялся, пока вы меня рассматривали.
– Вы знаете продолжение?
– Того, что происходит сейчас? Знаю ли, что со мной будет дальше?
– Нет, продолжение стихотворения. Вы ничего не поймете.
– «И грудь моя, что всех погубит чередой, сердца художников томит…»
– Хватит Бодлера; тебя достаточно долго слушали.
Потом я много часов сидел в камере-вытрезвителе: все остальные клетки были заняты. Это было уже слишком: я редко пью спиртное, и голова у меня от него не болит. Закончив проверки, они решили вернуть мне свободу. Правда, это только говорится «вернуть»: на самом деле мне ничего не вернули, меня толкнули к выходу. Два часа назад мне не позволяли сделать одному даже шаг. Меня конвоировали два полицейских, страдавшие от нехватки приключений. Со мной они могли играть в сильных и получать от этого удовольствие.
– Я могу забрать свою книгу?
– Ах да, ваша книга. Я не знаю, куда ее положил. Зайдите за ней позже: мне нужно выслушать еще несколько человек. Я загружен по горло.
– Эта книга мне дорога.
– Успокойтесь. Вы же не станете устраивать скандал из-за какой-то книжки. Когда будете выходить отсюда, загляните в магазин сети Fnac. Там столько книжек!
Если хорошо подумать, его аргумент был похож на мое возражение маме после того, как я продал редкий экземпляр «Двадцати лет спустя», чтобы купить себе кроссовки для гандбола. Жизнь всегда заботится о том, чтобы нас наказать.
