Классики бессмертны

Чэпмен пришел на следующий сеанс бодрой, даже задорной походкой. На этот раз он не дышал тяжело и не потел сверх меры. Как только я открыл дверь, он бросил: «Я выполнил-таки свое задание». Это напомнило мне, что Чэпмен человек грубый, из тех, кто на свадьбах поет самые вульгарные куплеты, надевает арабские башмаки без задников, как только приезжает на отдых в Магриб, или сомбреро, когда ступает на землю Мексики. К счастью, профессионал во мне умел поддерживать беседу. Я повторял себе: «Подхватывай, Алекс, подхватывай!» Чэпмен уселся в кресло, словно оно принадлежало ему. Если говорить точнее, он развалился в этом кресле, одновременно укладывая на мой низкий столик газету, которую держал в руках. Я подчеркиваю: на столик, потому что столик был белым, без единого пятна, а мокрые пальцы моего пациента в сочетании с типографской краской от газеты, несомненно, привели бы его в состояние, которое можно охарактеризовать как иное. «Подхватывай, Алекс, подхватывай».

– Итак, поговорите со мной немного об Обломове.

– Отвратительный человек! Я его ненавижу; но такое удовольствие видеть, как он ничего не делает.

– Мне кажется, что этот персонаж притягивает и отталкивает одновременно многих читателей. Вы не первый, кто говорит мне это.

– Вот именно – притягивает и отталкивает! Он презирает ценность труда – движущую силу нашего общества. Движущую силу моей жизни. Он делает то, что нравилось бы делать мне. Утром остается в тепле, когда весь мир идет на работу. И с наслаждением смотрит из окна на соседа, который едва не поскользнулся на обледеневшей земле.

– Этот сосед – вы?

– Должен признать, что да. Это печальная правда. В своем квартале я раньше всех ухожу в офис. И это продолжается уже много лет!

– Я думаю, что Обломов может открыть вам глаза на возможность жить по-другому. Разумеется, я не советую вам бросить работу и проводить все дни на диване. Я не хочу вам плохого. И ваша супруга не поняла бы такой радикальной перемены. Она была бы вправе обвинить меня в колдовстве. Но я думаю, что вы могли бы изменяться маленькими шагами. Вы знаете, что такое пуантилизм?

– Нет.

– Это течение в живописи. Его последователи проповедовали искусство «маленького мазка». Картина создается точка за точкой. Для этого нужны тысячи точек. То есть вы будете эволюционировать медленно.

– Представьте себе: я уже совершил такое изменение. Я вышел отдохнуть со своей женой!

Чэпмен сказал мне это тоном, который не был в ходу уже четверть века. Тоном мужчины, объявляющего друзьям о своей победе в Национальной лотерее. «Самый большой выигрыш за всю историю игры».

– Очень хорошо: Обломов действует!

– Ох! Вы сами не знаете, до чего удачно сказали. Этот персонаж вдохновляет меня. Я также взял день отдыха. Первый день за пятнадцать лет. Моя жена подумала, что я плохо себя чувствую. Мы отлично погуляли по парижским улицам вместе с двумя друзьями. Этого с нами не было уже целую вечность…

– Париж идеальный город для того, чтобы снова встретиться с друзьями и любимыми.

В Чэпмене хорошо то, что с ним я мог, ничем не рискуя, поддерживать разговор банальностями. Он выражал полное одобрение моим словам ритмичными движениями головы – снизу вверх, потом сверху вниз. Мне бы хотелось добавить, что Париж – город, созданный для избиения демонстрантов. Но моя совесть профессионала помешала мне это сделать. Или мне не хватило мужества. Чэпмен считал контрманифестацию, которая завершилась ударами и ранами, прогулкой в компании друзей.

– Не хотите выпить воды?

– Охотно выпью.

Я вышел на кухню и там налил в стакан минеральной воды.

И вспомнил новеллу Маргерит Юрсенар «Вдова Афродисия». О женщине, которая мечтает отравить убийц своего тайного возлюбленного. Мамаша Маргарита и ее макиавеллиевская жестокость.

Я не дошел до того, чтобы плюнуть, как вдова Афродисия, в стакан Чэпмена. Впрочем, я не вдовец и не грек. Зато я налил ему воды, которая стояла в старой бутылке уже много недель. Налил воды для увядших гераней. Мутную и со странными пузырьками. Часто говорят, что самые жестокие убийцы – те, которые ведут совершенно спокойную жизнь. Например, примерный отец семейства, страховой агент, выходя из офиса, встречает одинокую девушку. Затем поездка в багажнике машины до близлежащего леса. И на несколько дней обеспечена слава как для убийцы, так и для жертвы.

Чэпмен не был убийцей, но за его добродушной внешностью скрывался экстремист в отношениях между людьми. В вечер манифестации он, должно быть, мирно обедал с женой, и на ногах у него были тапочки. Они смотрели новости. Если бы, на их счастье, одна из камер сняла эту парочку, они воспарили бы душой. Увидеть по телевизору, как они рыгают, любоваться тем, как они оскорбляют и преследуют демонстрантов-пацифистов – это привело бы их в восторг.

Седьмая из «Восточных новелл».

– Спасибо, Алекс, она пошла мне на пользу. Это вода из-под крана?

– Да, я никогда не покупаю воду в бутылках. Я считаю, что у нее специфический привкус, почти вкус пластмассы. Совершенно неестественный.

– Как же вы правы! Мы тоже ее не покупаем. Я планирую очень скоро установить у себя смягчитель воды. Если можно сделать немного хорошего для планеты, отказавшись от пластмассы…

– У меня есть смягчитель! Вода, которую вы пьете и которая вам, кажется, понравилась, прошла через него. Разница действительно ощущается.

Я немного солгал. Торговые агенты регулярно предлагали мне этот прибор, но я их не слушал. Я позволял им высказываться, поскольку многие из них занимались этим ремеслом из-за нужды, и я не хотел быть неприятным. Когда речь заканчивалась, я улыбался и произносил фразу, которая обращала всех их в бегство: «Я здесь съемщик».

Во Франции это постыдная фраза, которая мгновенно делает человека гораздо менее интересным. Я не был близок к обладанию смягчителем воды. В любом случае Чэпмен не видел жидкую западню, в которой с радостью уютно расположился.

Жестокость свойственна людям. Трудно представить себе, чтобы лев, пожирая свою добычу, специально кусал ее за ту часть тела, где укус будет всего больней. А мне было приятно видеть, как Чэпмен пил воду из своего стакана так, словно это было вино лучшего сорта. Он, как сомелье, нюхал жидкость и держал ее во рту. И не забывал отодвигать от себя стакан, вытягивая руку, чтобы лучше оценить качество содержимого.

СОСТАВ ЖИДКОСТИ (хранится в секрете):

вода;

различные загрязняющие примеси (в том числе останки разложившейся мухи);

бактерии.

Чэпмен выпил еще немного воды и снова взялся за «Обломова».

– Вот что меня удивляет в вашем выборе этой книги: персонажи полностью отвергают литературу. Предлагая ее мне, вы рисковали. Я больше не читаю, а вы даете мне в руки историю типа, который полагает, что авторы книг бесполезны. Историю человека, который бесчувствен к словам и читает газету, не интересуясь датами.

– Профессия библиотерапевта связана с риском. Я отлично представляю себе отрывок, о котором вы говорите. Почитаем его, если вы хотите. Насколько я помню, он находится где-то около страницы двести.

Мы наклонились каждый над своим экземпляром и принялись искать. Мчались, словно бегом, к тому месту, которое позволит нам услышать, как Гончаров говорит нам, что можно быть невосприимчивым к литературе. Я – противоположность таким людям. Я впитывал слова словно губка. Каждый роман, каждое стихотворение проникали в клетки моего тела и смешивались с моей кровью. Анализ крови был бы должен это показать! Биолог воскликнул бы: «Его кровь отравлена, насыщена словами, он погиб!»

– Я нашел. Это на странице сто девяносто. Вы не сильно ошиблись.

Чэпмен был счастлив, что выиграл соревнование. Когда-то он был прилежным учеником.

– Сейчас я прочитаю его вам, – заговорил он снова. – Еще несколько лет назад я был бы не способен на это, но сейчас не чувствую ни малейшего беспокойства. Читать вслух очень нескромно. Человек не может спрятаться за текстом. Но я доверяю вам! Я знаю, что вы не станете смеяться надо мной.

Чэпмен выпил еще глоток воды, чтобы очистить голос. Он идеально проанализировал ситуацию. Дать услышать свой голос во время чтения, несомненно, означает создать себе опасность. Тишина перед чтением пугает до ужаса. Потом возникает голос, который разрушает ее и уже не дает ей возникнуть снова. Голос призывает голос. Я не имел ни малейшего намерения высмеять его чтение: мы были не на уроке литературы. И даже самая худшая насмешка была бы мелочью по сравнению с тем, что я сделал за пять минут до этого. Мой пациент мне доверяет. Сколько счастья, сколько гордости! Все терапевты надеются на это заявление, которое открывает пациенту двери к выздоровлению. А я услышал это после того, как налил Чэпмену грязной воды. Нужно получать удовольствие от этой, порой трудной, профессии.

«Илья Ильич иногда возьмет и книгу в руки – ему все равно, какую-нибудь. Он и не подозревал в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину на стене, можно и не иметь, можно пойти прогуляться, можно и не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была книга, он смотрел на нее как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать. […] [Иногда он] просто мимоходом, случайно, увидит доставшуюся ему после брата небольшую кучку книг и вынет, не выбирая, что попадется. Голиков ли попадется ему, Новейший ли Сонник, Хераскова Россияда или трагедии Сумарокова, или, наконец, третьегодичные ведомости – он все читает с равным удовольствием…».

Чэпмен читал неплохо для столь отвратительного человека. Его голос был теплым и приятным и сильно отличался от голоса, которым он говорил. Я внимательно слушал, как он читает эти слова, отрицающие специфику литературы и журналистики.

– В «Обломове» повсюду уступки, отказ от дальнейших попыток. Именно это вы хотели прояснить для себя, верно?

– Вот именно! С меня хватит. Я все выяснил. Эти персонажи гуляют по миру, в котором нет стрессов. Они берут то, что идет к ним в руки, не пытаясь предугадать будущее. Я бы очень хотел быть похожим на них, расслабиться и больше не думать постоянно о работе.

– Вы непрерывно стараетесь предугадать будущее?

– Да, все время. С клиентами я должен взвешивать каждое слово, потому что знаю: моя речь влияет на результат работы. Неверный аргумент, неудачное слово – и продажа упущена. Я представляю себе реакцию покупателя и то, что он мне скажет, и немедленно реагирую в ответ. Это очень утомляет.

– В сущности, вы похожи на актера. Актер предугадывает реакцию зрителей. Это основа его профессии – предугадывать так, чтобы зритель этого не заметил. Зритель никогда не должен видеть этот трюк, иначе не будет фильма, не будет пьесы. Увидишь веревку, которая держит декорацию, – декорация упадет.

– А мой клиент никогда не должен замечать, что я на шаг впереди него. Он должен думать, что я полностью занят его персоной и примотан скотчем к текущему моменту, а мне в глубине души совершенно наплевать на текущий момент, я живу в следующем моменте. Важен только результат.

– Вы достаточно циничны.

– Нужно быть циником, чтобы выжить в торговле, но и в вашей профессии дело обстоит так же, хотя в ней концентрация цинизма ниже. Мне очень нравится ваш подход к моим трудностям. Вы были очень гуманны, когда слушали меня. Мне не всегда так везло. Иногда меня лечили холодные и далекие от меня люди. Последний, тот, что перед вами, например, был ужасным. Я ждал его один в кабинете тридцать, нет, сорок минут. Когда он пришел, я был полусонный: так устал от ожидания. Я хотел сократить сеанс, чтобы скорее вернуться домой. А он даже не предложил мне стакана воды!

– Я ничего не буду говорить о методах моих собратьев. Каждый работает по-своему. У того терапевта, должно быть, имелись причины для этого.

– Я понимаю вашу реакцию, но вижу по вашему недовольному лицу, что вы, конечно, так не думаете. А?

Это междометие – намек на то, что говорящий не дурак, – вернуло Чэпмена на его уровень глуповатого туриста. Я так ему нравился, что он попытался быть со мной фамильярным: звук вместо вопроса «Как по-вашему?», которому учат детей.

– Я не уверен, что разделяю вашу точку зрения. Но, в конце концов, это не проблема. Наше сотрудничество приносит плоды, и, значит, моя работа имеет смысл. Какими будут ваши ближайшие действия для того, чтобы еще немного соскочить с крючка?

– Отпуск! Мы уже десять лет никуда не ездили. Я намерен сделать приятный сюрприз своей супруге. Она всегда мечтала поехать в Грецию. И сейчас я готовлю для нас путешествие по особому заказу – не такое, когда мы будем заперты в гостинице, а настоящее открытие этой страны и ее островов. Будем как вояки.

Чэпмен – и вояка! Два слова, которые не должны были бы никогда встретиться. Сочетание «Чэпмен и Греция» вызывало у меня такое же впечатление. Гомофоб Чэпмен в стране античной стихийной бисексуальности. Я бы дал ему почитать в самолете Плутарха: «…тот, кто любит человеческую красоту, будет благосклонно и беспристрастно расположен к обоим полам, а не будет полагать, что мужчины и женщины в любви различны так же, как в одежде».

– Отлично, просто идеально. Вы увидите: Греция удивительная страна. А острова невероятные.

– Я твердо решился на это, и вы тут ни при чем. Меня интересует не моя работа, а что-то другое. Это революция. Моя жена очень удивлена. Я даже подарил ей стиральную машину вместо прежней, которая перестала работать. И много часов выбирал в Интернете самую эффективную.

Чэпмен, как после манифестации, говорил о своей новой стиральной машине с огромным удовольствием. Он явно выучил наизусть рекламу этой машины – проглотил между двумя главами «Обломова», чтобы доставать ее из памяти перед всеми людьми, которые попадаются ему на пути. Несчастные люди!

А его жена могла почувствовать себя счастливой, когда этот гонитель феминизма подарил ей стиральную машину. Она, конечно, в знак благодарности мужу в первый раз опробовала машину на его самых ценных рубашках. Их любовь сконцентрировалась в стиральной машине.

Я не знал, что ответить Чэпмену по поводу этой вещи. Что можно сказать в ответ человеку, который, кажется, любит домашний электроприбор больше, чем свою жену?

Спеть ему «Жалобы на прогресс» Бориса Виана? Напомнить, что символ любви – сердце, а не стиральная машина? Что Купидон целится в сердце и никогда – в машину?

Я проводил Чэпмена до двери. Было похоже, что он действительно расцвел. На лестничной площадке он поздоровался с мадам Фарбер, которая с трудом завершала подъем. Ее руки были нагружены покупками: в одной пакет с минеральной водой, в другой упаковка – бочонок со стиральным порошком. Установка смягчителя воды одобрена. Чэпмен еще раз взглянул на меня и подмигнул, скрепляя этим наш тайный союз.

– Алекс!

– Что?

– После Греции будет Мексика. Инки – я мечтаю их увидеть.

Возвращаясь в гостиную, я чувствовал облегчение от того, что Чэпмен уезжает. Пусть он загрязняет своим присутствием Южную Европу и Америку и даст небольшую передышку северным странам. А пока я заметил, что его газета запачкала мой стол. Ее след, жирный отпечаток заголовка, был хорошо виден. А я терпеть не могу отметин на этом столе. Это странно, потому что я не помешан на чистоте в доме. Я терплю пятна везде, кроме своего стола. Я знаю, что для стола он слишком белый, и поэтому любой стакан и любая тарелка обязательно оставляют на нем отпечаток, но это так. Мягкая губка вернет ему изначальный цвет. Я подошел ближе и смог прочитать несколько слов:

«Энтон_П лстра: Я ухож из футб ла!»

Пролитого Чэпменом пота не хватило, чтобы воспроизвести всю статью или хотя бы все ее заглавие, но я легко смог понять заголовок. Улисс прыгнул с корабля в море и покинул своих товарищей: Полстра уходит из футбола.