ГЛАВА 19
…Со своим предложением вызвать из монастыря дополнительные силы Рудников опоздал буквально на полчаса. Он успел переговорить по рации с дежурным офицером (сам Басманов был где-то в городе), передал ему распоряжение немедленно выслать на Гоголевский два отделения с полным боевым снаряжением и спустился на первый этаж. Двое офицеров дежурили у парадной двери изнутри, еще один наблюдал с чердака за двором и прилегающими кварталами, а четвертого он послал на улицу – следить за обстановкой от Волхонки до Арбата.
Штабс-капитан не сумел объяснить Ларисе причину своей тревоги, просто он воспринимал нынешнюю Москву как глубокий вражеский тыл и, несмотря на то, что недавно его группа действовала вместе с чекистами Агранова, поверить в перерождение большевиков не мог. Постоянно ждал от них какой-нибудь пакости. Слишком специфический опыт приобрел он в годы гражданской войны и не допускал для себя возможности мирного сосуществования в ближайшие годы. Может быть, когда-нибудь позже…
Рудников вышел на крыльцо, с удовольствием вдохнул холодный сырой воздух. Температура на улице быстро падала, может быть, скоро пойдет снег. Пора бы, неестественно долго тянется то дождливая, то сухая и солнечная осень…
Где-то в центре хлопнуло несколько винтовочных выстрелов. Вразнобой и, кажется, в разных местах. Штабс-капитан насторожился.
Далеко справа в перспективе бульвара, со стороны храма Христа Спасителя, появился грузовик. За ним еще один. Рейнджеры Басманова? Рудников прищурился, козырьком поднес ладонь ко лбу.
Рановато вроде бы. Даже если немедленно бросились выполнять приказ, за пятнадцать минут не успеть… На всякий случай штабс-капитан сделал отмашку своему офицеру, не спеша идущему по противоположной стороне бульвара от памятника Гоголю. Тот заметил сигнал, понял, присел на скамейку, начал прикуривать, не сводя глаз с командира. Жестом Рудников приказал ему наблюдать и без крайней необходимости не вмешиваться. А сам отодвинулся в глубину крыльца, прячась за массивным опорным столбом.
Машины остановились, с первой начали спрыгивать на мостовую разномастно одетые люди, вооруженные по преимуществу короткими винтовками без штыков. Издали Рудников не разобрал, австрийскими или японскими. Их оказалось довольно много – десятка полтора. Еще пару секунд он надеялся, что это не по их душу, может, просто, сбор по тревоге какого-нибудь рабочего отряда. В соседнем квартале располагался клуб профсоюза типографских рабочих.
Однако тут же все стало ясно. Люди развернулись в цепь, часть заняла позицию за деревьями и фонарными столбами, а человек семь медленно двинулись к дому.
Рудников вытащил «кольт». В обойме всего семь патронов, зато убойное действие изумительное. Теперь главное – выиграть время. Минут десять.
– Эй, там, стоять! – крикнул он из своего укрытия. – Здесь официальное представительство. Под защитой мандата Совнаркома. Кто такие и что вам нужно?
Люди на мгновение замешкались. Скорее просто от неожиданности, а не потому, что слова показались им убедительными.
– У нас ордер на обыск здания, – отозвался наконец кто-то из заднего ряда.
– Один с ордером и без оружия – ко мне. Остальные – на месте. – Рудников надеялся, что Лариса Юрьевна из своей комнаты услышит его голос и поторопит подмогу. Или позвонит по телефону своим приятелям в ЧК или в ЦК. Капитан каблуком ударил в дверь за спиной. Она мгновенно приоткрылась.
Его маневр заметили, из-за деревьев ударил нестройный залп. В полотнище двери с глухим чмоканьем вонзилось несколько пуль, одна срикошетила от мраморной облицовки крыльца с тоскливым воем. Все стало ясно. Началось…
Рудников присел, трижды выстрелил навскидку и с удивительным для его массивного тела проворством отпрыгнул в вестибюль. Еще несколько пуль ударило в дверь, но толстые дубовые плахи выдержали.
– Наверх! – скомандовал капитан охранникам. – И беглый огонь! На поражение!
Вчетвером в особняке с толстыми каменными стенами продержаться можно довольно долго, если нападающие не подберутся вплотную к окнам и не забросают защитников гранатами.
Сам Рудников решил на этот случай остаться внизу. Кроме пистолета с четырьмя патронами и еще одной запасной обоймой, он мог рассчитывать на оставленный дежурным офицером «АКСУ» с двойным обмотанным черной изоляционной лентой магазином. Боеприпасов в доме было много, но в подвале. Запоздало обругав себя за непредусмотрительность, капитан перебежал к угловому окну, осторожно выглянул. Серия коротких автоматных очередей со второго этажа заставила нападающих залечь. Пули высекали из булыжника тусклые синие искры. Трое или четверо были убиты сразу, остальные торопливо отползали, прячась за деревьями и гранитным бордюром, отвечали торопливыми, почти неприцельными выстрелами.
Бой начинал приобретать затяжной характер. Очевидно, эти люди рассчитывали на полную внезапность и численное превосходство, не догадались сначала выяснить силы и огневые средства защитников особняка.
«Какие кретины! – подумал Рудников. – Да я же вас перещелкаю, как вальдшнепов на тяге».
– Эй, ребята, через минуту – шквальный огонь из всех стволов!.. – скомандовал он на второй этаж и тут же увидел, что Лариса Юрьевна с тяжелой винтовкой непривычных очертаний сбегает вниз по лестнице.
– Да вы что это выдумали! – закричал он, представив, что достаточно шальной пули в окно – и все. Ни бронежилета, ни каски на женщине не было. – На пол, немедленно, стреляют же!
– Не видала я, как стреляют, – презрительно фыркнула Лариса, останавливаясь в простенке.
– Может, и видели, – отозвался Рудников, злясь оттого, что вынужден препираться с дамочкой вместо того, чтобы заниматься делом. – Только я за вашу жизнь головой отвечаю, и нет сейчас необходимости еще и вам подставляться. Сядьте на пол хотя бы, Лариса Юрьевна, – перешел он на просительный тон. Лариса послушалась. – А если хотите помочь, поднимитесь наверх и наблюдайте через окошко чулана за задним двором. Могут они оттуда зайти. Пожалуйста, Лариса Юрьевна, я вас очень прошу, а то мне сейчас вылазку делать, а тыл у нас открыт…
Рудников взглянул на ручные часы, кошкой, а вернее, разъяренным медведем-гризли метнулся к дальнему окну вестибюля.
С крыши в точно назначенный срок загремели автоматы, и тут же капитан распахнул створки, перекатился через подоконник и, никем не замеченный, распластался в овальном бетонном водостоке.
…Агранов мчался на своем автомобиле по Плющихе. Он только что успел доложить по телефону Троцкому, что не сможет прибыть к нему вместе с остальными членами коллегии, намекнул, что располагает крайне важной информацией, которая расходится с той, которую ему будет докладывать Менжинский. И попросил санкций на самостоятельные действия.
– Хорошо, Яков, – после короткой паузы ответил Троцкий. – Мне кажется, я понимаю. Действуй. Помнишь, с чего началась политическая карьера Наполеона в Париже? Возможно, твои шансы не хуже.
– Только я очень прошу вас, Лев Давыдович, немедленно прикажите Муралову выслать хотя бы две роты во главе с абсолютно верными лично ему командирами к заднему фасаду Манежа. Пусть станут там, допустим, через час, ждут только меня и будут готовы исполнять исключительно мои команды. Пароль – Бонапарт.
В трубке коротко хохотнули.
– Думаешь, двух рот хватит?
– На первый случай, Лев Давыдович, если это будут полностью укомплектованные и штатно вооруженные роты. А вы усильте охрану Кремля, закройте все ворота и вышлите караул на стены. Как будто нашествия Батыя ждете, – позволил он себе слегка пошутить. – Если будет нужно, я запрошу дополнительной помощи. И имейте в виду, не доверяйте сегодня больше никому… Из наших.
– А тебе, Яков?
Агранов помешкал с ответом. Наконец нашелся:
– Пока я по эту сторону кремлевских стен, наверное, можно. Что дальше – обстановка покажет…
Агранов сделал свой выбор. После короткой встречи с Вадимом он, как ему казалось, понял главное: вся эта заварушка затеяна затем, чтобы окончательно завершить передел оказавшихся в руках ВЧК гигантских финансовых средств, накопленных в тайных хранилищах на территории России и в зарубежных банках. Несколько сотен миллионов золотых рублей были изъяты за три года у «эксплуататоров», и большая их часть контролировалась лишь несколькими лицами: самим Дзержинским, Менжинским, Трилиссером, Бокием, может быть, еще и Артузовым. Ягода к святым тайнам вряд ли был допущен. И сейчас выходило так – товарищи разуверились в возможности спокойно жить и пользоваться этими деньгами здесь. Боятся, что либо найдутся другие, которые сумеют отнять, либо просто события пойдут таким образом, что придется уносить ноги, не думая о чемоданах. Вот они и решили опередить события. Агранов допускал, что во главе всего стоит Глеб Бокий, что он и решил избавиться от коллег, имеющих собственные хранилища или свои счета в западных банках.
Троцкий, безусловно, не в их лагере. Добившись высшей власти, он думает не о том, как «схватить и сбежать», а о своем месте в новейшей истории. Но так или иначе драка начинается жестокая.
И у него появляется свой шанс. До сих пор он занимался другими делами, непосредственно не связанными с финансами, но кое-какая информация есть и у него. По крайней мере он знает, с кого можно спросить. А уж там…
Автомобиль остановился у ворот монастыря. Шофер по команде Агранова часто и требовательно засигналил.
Рудников не зря проходил почти два месяца изнурительные тренировки на полигоне под руководством Шульгина и сержантов-инструкторов, а во время короткого отдыха смотрел великолепные цветные фильмы о схватках рейнджеров и «зеленых беретов» с вьетнамскими партизанами и арабскими террористами.
Он знал, что ему делать сейчас. Прежде всего – не спешить. Машины с десантной группой наверняка уже мчатся сюда и будут на месте максимум через пятнадцать-двадцать минут. Значит, главное – не торопиться. Его маневра никто не заметил, все внимание нападающих отвлечено экономным, но непрерывным огнем четырех стволов с чердака из верхних окон. Короткие очереди вряд ли могут поразить противника, укрывшегося за деревьями, каменным парапетом бульвара, афишными тумбами. Однако свою задачу они выполняют: несколько трупов, темными грудами лежащих на мостовой, и бессвязно что-то выкрикивающий, надсадно стонущий раненый, которого никто не рискует вытащить, наверняка отобьют охоту вскоре повторить атаку.
Отдаленная стрельба доносилась из центра и, судя по звукам, распространялась от Арбатской площади к Кремлю и дальше в Замоскворечье. Похоже, заварушка в городе разворачивалась всерьез. Рудникова это радовало. Раз в Москве почти нет наших, значит, красные бьют друг друга.
Он по-пластунски отполз метров на тридцать назад, приподнял голову, убедился, что нападающим его уже не увидеть, стремительно перекатился на другую сторону бульвара. Теперь он оказался в тылу у неприятеля. Оставалось выяснить, где сейчас находится и что делает поручик Татаров. В туманных сумерках сигнала ему, конечно, подать не удастся, но капитан надеялся, что, когда он начнет действовать, тот поддержит его огнем. Так где же Басманов и его люди, однако?
Басманова, к сожалению, в монастыре не оказалось. Но дежурный офицер помнил Агранова по октябрьским событиям, когда они вместе захватывали Большой театр, да и пароль гость назвал правильный. Чекист появился не в самый подходящий момент, штурмовая группа как раз начинала посадку в три открытых «Доджа» – других машин у них не имелось, – поэтому с оружием, в тяжелых бронежилетах, обвешанные снаряжением, в каждый автомобиль могло поместиться едва по семь-восемь человек. Дежурный по тону Рудникова не понял, какова срочность вызова, поэтому офицеры рассаживались по машинам, не слишком торопясь, с шуточками, как при выезде на обычное патрулирование.
Агранов, не сообщая главного, да он пока и сам не знал, в чем это главное заключается, попытался объяснить офицеру в пятнистой серо-черной куртке, весьма удобной для действий в вечернем городе, что ожидаются серьезные беспорядки, способные в результате привести к очередной смене власти и возобновлению гражданской войны, и что искренние сторонники мира и согласия крайне нуждаются в помощи господ офицеров, которые уже внесли определенный вклад…
Офицер слушал чекиста без особого интереса. Ему, как и Рудникову, чужды были проблемы большой политики, и он тоже с интересом понаблюдал бы за разборками в стане врага. Из гимназического курса он кое-что помнил о Французской революции и считал, что, когда революционеры начинают убивать друг друга, это быстрее приводит к восстановлению нормального государственного порядка.
– Знаете, товарищ, – ответил наконец он, растирая подошвой окурок, – зря вы мне все это рассказываете. Я имею сейчас другой приказ и буду выполнять именно его. А о высоких материях вы с полковником побеседуете…
– Да где же я его буду сейчас искать? – чуть не в отчаянии воскликнул Агранов.
Офицер пожал плечами. И, уже садясь в машину, бросил через плечо:
– Если хотите, езжайте за нами. Там есть кому вас выслушать…
Рудников еще раз взглянул на часы, выругался беззвучно и поднял автомат. Сколько можно ждать, в конце-то концов? Глядишь, к красным подкрепление раньше подоспеет.
Темнеющие в тумане фигуры виднелись расплывчато, зато позиция у капитана была замечательная. Он откинул металлический приклад, вжал его затыльник в плечо и выпустил первую прицельную очередь. Рудников любил убивать. Вернее, он любил стрелять и попадать во врагов, как другим нравится стендовая стрельба или утиная охота. Чувство это пришло к нему постепенно.
До конца пятнадцатого года тогдашний Рудников, способный и в меру настырный молодой человек, удовлетворял свою любовь к сильным ощущениям, работая репортером уголовной хроники, а когда подошло время и ему призываться в действующую армию, решил, что кормить вшей в окопах наравне с деревенскими ваньками и митьками ему, человеку образованному, как бы и не пристало. И он подал прошение о зачислении в Отдельные гардемаринские классы. Все-таки учиться два года, а после выпуска надеть белый кителек с золотыми погонами, а не грубую рыжую шинель.
С классами что-то не заладилось: или морских офицеров на тот момент имелся избыток, или просто не понравился Виктор Рудников своим обличьем воинскому начальнику. Однако и вольноопределяющимся он тоже не стал, а направился в школу прапорщиков обучаться премудростям кавалерийской науки. Через полгода приколол по звездочке на каждый погон и отбыл с маршевым эскадроном на Кавказский фронт.
Попал он в конную разведку драгунского полка, только вместо лихих атак и рейдов служба ему выпала совсем другая. Во время осады Карса, где коннице негде было разгуляться, двадцатитрехлетний прапорщик нашел себя совсем в другом качестве. Любившие его за простоту нрава и умение рассказывать занимательные истории из жизни воровского мира, драгуны как-то подарили ему трофейную винтовку «ли-энфильд» с оптическим прицелом.
За первый десяток турок Рудников получил «Анну» четвертой степени и красный темляк на шашку, за второй – «Владимира» и звездочки подпоручика. Стрелял он аккуратно и точно, убедившись в своем мастерстве, не столько даже убивал, как старался грамотно ранить – в живот, в бедро, в колено. И греха на душу не брал, и возни противнику в зимних горах с раненым в десять раз больше, чем с убитым.
Летом семнадцатого, уже в Трапезунде, он стал поручиком, и главнокомандующий Кавказской армией великий князь Николай Николаевич приколол ему на китель заветный георгиевский крестик с белой эмалью.
Впереди мерещились скалы Босфора и капитанские погоны. Почему и воспринял он октябрьский переворот как личное оскорбление.
Дальше понятно – в поезде со своими драгунами до Ростова, Первый Кубанский поход с Корниловым и Алексеевым. Его профессия снайпера здесь не годилась, потому что маневренная гражданская война значительно отличается от позиционной и не дает времени тщательно целиться. Рудникову пришлось перейти на службу в контрразведку, где он два года в меру сил отвечал на красный террор белым террором, пока не оказался как-то совсем неожиданно в Стамбуле в качестве эмигранта. Еще через три месяца его взял к себе в отряд капитан Басманов.
«АКСУ» не «ли-энфильд», но и расстояние до цели здесь было не верста, а два десятка метров. Не расстреляв даже первого магазина, Рудников положил насмерть человек пять-шесть, а возможно, и больше. Ему немножко смешно было наблюдать, как неуклюжие вояки, двигаясь, словно водолазы на глубине, пытались повернуть в его сторону свои никчемные винтовки. За время, что требовалось красноармейцу, чтобы просто передернуть затвор, он успевал короткими бросками то отскочить за дерево, то через тротуар, в глубокую нишу калитки, врезанную в желтый каменный забор, выстрелить от бедра навскидку, стремительно сменить рожок и дать еще пару убийственных очередей. Да тут и поручик Татаров сообразил наконец, что пришло его время, из грамотно выбранного укрытия открыл редкий, но точный огонь из своего «стечкина». Разгром, что называется, был полный.
Не забыв за азартной огневой работой и о других своих обязанностях, капитан увидел, как метнулся, пригибаясь, к своему грузовику человек в блестящей от туманной мороси кожанке, с наганом в руке. Начальник, значит. Над ухом Рудникова свистнуло несколько пуль сразу, но он не обратил внимания. Оттолкнулся плечом от решетчатого телеграфного столба, возник внезапно на пути бегущего, отбил прикладом вскинувшийся навстречу револьверный ствол и со всей классовой ненавистью ударил противника тяжелым, как кистень, кулаком в ухо. Попросту, без всяких экзотических изысков. Перехватил падающего за руку, резко рванул с поворотом. Отчетливо хрустнул плечевой сустав. И только уже подмяв под себя «языка», услышал характерный звук ревущих на предельных оборотах «доджевских» моторов.
Агранову с трудом удалось убедить Рудникова пока не выходить со своими людьми за пределы Арбатской площади. Распаленный боем капитан рвался немедленно пройтись по центру города «огненной метлой», как он выразился, и показать, кто здесь настоящий хозяин. Ему это определенно бы удалось, чекист уже видел белых рейнджеров в деле. Но такая акция могла спутать все его далеко идущие планы.
– Мы вас сделаем комендантом Москвы, господин капитан, – уговаривал он Рудникова, – только нужно подождать, совсем немного. И разыщите наконец своего полковника, как без его приказа принимать столь ответственные решения?..
В итоге сошлись на том, что офицерские патрули перекроют пока лишь входы на бульвар с обоих его концов и через ближайшие переулки.
Убитых побросали в кузова грузовиков, на которых они приехали, немногочисленных пленных загнали в подвал. Пока внизу наводили порядок, заколачивали листами фанеры и досками выбитые зеркальные стекла, на втором этаже в столовой Агранов с Рудниковым приступили к допросу пленного командира.
Он уже пришел в себя после нокаута, сидел, скособочившись, на диване, шипел и постанывал, придерживал левой рукой сломанное правое плечо. Лариса вколола ему шприц-тюбик промедола, и искаженное болевым шоком лицо чекиста медленно порозовело.
– О, так тут все свои! – воскликнул Агранов, присмотревшись. Он напряг память и вспомнил фамилию комиссара оперполка ВЧК. – Товарищ Аболиньш! Какого черта вы устроили этот цирк? Дожили – зампредседателя коллегии пытаются арестовать будто какого-то бандита! Вы что, вообразили себя вторым Поповым? Левоэсеровский мятеж повторить вздумали?
Аболиньш смотрел на Агранова в полном обалдении. Момента его приезда он помнить не мог, потеряв сознание, и вообразил, будто тот находился в особняке с самого начала. А репутация первого заместителя Менжинского была известна всем и то, что ссориться с ним весьма опасно, – тоже.
– Товарищ Агранов! – попытался он вскочить с дивана. – Откуда мне было знать? Я получил приказ непосредственно товарища Ягоды. Занять этот дом, задержать и доставить к нам всех лиц, здесь находящихся. Мы даже не успели войти, как по нам стали стрелять из пулеметов…
– Покажите ордер. Кем он подписан?
– Нет ордера, – сник комиссар. – Товарищ Ягода сказал, что некогда бумажки писать, судьба революции решается.
– Да, Генрих Григорьевич всегда прежде всего о судьбах революции думает, – с почтением в голосе согласился Агранов. – Как рука, успокаивается?
– Меньше болит, – кивнул Аболиньш. – Мне бы в госпиталь надо…
– Прямо сейчас и поедем, только ты сначала мне все по минутам расскажешь. Так с чего у вас там началось? Когда и какими словами, дословно, товарищ Ягода завел с тобой разговор?..
Если вдруг начинает везти, так во всем. Не прошло и десяти минут после начала допроса, как появился Басманов. Возбужденно-энергичный, в расстегнутой красноармейской шинели, фуражке со звездочкой и пистолетом в руке. С ним Кирсанов и еще два офицера личной охраны.
– Что, повоевали уже? Слава богу, обошлось, – обратился он к Ларисе, праздно расхаживающей по окружающей вестибюль галерее. Происшедшее в кратком изложении он успел узнать от патрульных на Арбатской площади. – А в городе что творится! Натурально, второй семнадцатый год. Главное, непонятно, в чем смысл. По делу – взять пару батальонов надежных войск, и к полуночи будет порядок, как на кладбище… – Он засмеялся. – А из Крыма никаких вестей?
– Никаких, – ответила Лариса. – Мы послали человека на телеграф, а он до сих пор не вернулся…
– Вернется, если живой. А там что? – Сквозь открытую дверь Басманов увидел Агранова с Рудниковым. – Гости у вас?
Лариса объяснила, что происходит.
– Удачно. Может, наконец поймем что-нибудь. А Яша молодец, не забывает старых друзей… – Полковник и в самом деле был доволен. Иметь в такой момент при себе высокопоставленного большевика представлялось ему полезным. Хоть в качестве союзника, хоть заложником.
– Только я к ним не пойду. Физиономия у меня слишком старорежимная, несмотря на маскарад, – улыбнулся полковник, потирая замерзшие руки. На улице вдруг начало резко холодать, даже снег понемногу срывался. Да и пора, ноябрь за половину перевалил.
– Пусть уж со своим беседует, да и у Виктора Петровича обличье самое пролетарское. А вы мне пока в чашечке чаю не откажете, Лариса Юрьевна?
Басманов еще только примеривался, как отхлебнуть первый глоток поданного Ларисой огненного чая, а тут вдруг прямо у него за спиной возник прямоугольник черноты, более густой, чем лучшая китайская тушь, засветилась фиолетовая пульсирующая рамка, и тьма мгновенно исчезла, сжалась в ослепительно яркую точку. По ту сторону межпространственного порога Лариса увидела Шульгина, за его спиной – Левашова. Лариса стала приподниматься на стуле, но Шульгин резким движением руки велел ей: сиди. Она только успела заметить состыковавшуюся на доли секунды с холлом кают-компанию «Валгаллы», блеск закатных солнечных лучей в больших иллюминаторах, контуры фигур Воронцова и, кажется, Ирины, как Левашов отключил канал. Остались здесь Сашка с Олегом, материализовавшиеся, будто призраки из пустоты.
Басманов ничего не успел заметить. Перехватил взгляд расширившихся глаз Ларисы, обернулся.
– О, господа, и вы здесь! Как вы бесшумно появляетесь! И удивительно вовремя…
Тайна межпространственных переходов оставалась, пожалуй, последней, которую они тщательно хранили от своего друга и соратника. Отчего-то им казалось, что, если и это станет известно, мир изменится окончательно, а пока оставалась иллюзия… В чем ее смысл – ответить они не могли и самим себе. Наверное, в глазах окружающих им хотелось выглядеть пусть и таинственными, могущественными, но все же нормальными людьми.
Ларисе в присутствии Шульгина было неудобно проявлять эмоции по случаю возвращения Олега, поэтому она только улыбнулась и кивнула, решив отложить на потом расспросы о причинах столь долгого отсутствия и странного молчания.
Она действительно была рада, а то, что было с Шульгиным… Ну, может же женщина позволить себе маленькое дорожное приключение, которое наутро полагается забыть, как будто ничего и не было.
Быстро введенный в курс дела, Шульгин присоединился к Рудникову с Аграновым. Те допрос уже практически закончили. Агранов отозвал Шульгина в дальний эркер, достал папиросы.
– Получается, вы были правы, Александр Иванович. В условиях безграничной власти самые идейные люди быстро превращаются в банальных уголовников…
– Дошло, что называется, – фыркнул Сашка, присаживаясь на низкий подоконник. – Только я ведь такого, – он выделил интонацией последнее слово, – вам никогда не говорил. Я говорил нечто принципиальное иное: что ваши коллеги, выдавая себя за идейных борцов против самодержавия и капитализма, на самом деле являются банальными уголовниками. А это совсем другая разница. Вот ежели мы с моими друзьями имеем некоторую идейность, неважно какую, то при ней и остаемся. Рад буду, если из вашего нынешнего озарения последуют практические выводы…
– Об этом я и собираюсь с вами поговорить…
По телефону Агранов дозвонился Троцкому только через час.
– Успешно ли прошла ваша встреча с коллегией, Лев Давыдович? – спросил он с некоторой развязностью.
– Достаточно успешно. Думаю, ваши подозрения подтверждаются, товарищ Агранов.
Что-то в тоне Троцкого Якову не понравилось. Не готовится ли теперь ловушка и ему?
– Тогда, если позволите, я начну осуществление нашего плана. – И в нескольких словах Агранов передал то, что узнал из допроса Аболиньша. Не так много фактического материала, но позволяет сделать определенные выводы о целях заговорщиков. Имелась серьезная опасность, что их разговор подслушивается. В те годы это могла сделать любая телефонная барышня и, если она состояла на службе, тут же передать своему начальству. Успокаивало, что большинство сексоток проходили по линии секретно-политического отдела и информация прежде всего попала бы к Вадиму. А Агранов собирался действовать быстро.
– Прикажите Муралову и Мессингу (начальник МЧК) немедленно перекрыть весь город военными и милицейскими патрулями, беспощадно, вплоть до расстрелов на месте, пресекать любые политические и уголовные беспорядки, очистить улицы от бездельников и любопытных. – Он взглянул на часы. – С семи вечера осуществлять фактический режим комендантского часа. А я с теми бойцами, что ждут меня у Манежа, прямо сейчас займу Лубянку. Через два часа вы будете иметь абсолютно убедительные доказательства…
Троцкий какое-то время раздумывал. В предложении Агранова была политическая целесообразность. Полезно, взяв всю полноту власти, избавиться от наиболее сильных и одиозных фигур прежнего режима, от руководителей тайной полиции, во всяком случае. Заменить их своими, абсолютно надежными людьми. Кстати, вся грязная работа за три года уже сделана. Теперь следует создать новый, цивилизованный аппарат, привлечь туда, как раньше в армию, специалистов царской жандармерии и полиции, криминалистов и правоведов. А сам Агранов? Пусть потрудится. Он знает все тайные пружины. Когда потребуется, найдем управу и на него.
– Действуйте, товарищ Агранов. Только доказательства и улики должны быть впечатляющи. А то знаю я ваши методы…
– Можете быть спокойны, Лев Давыдович. Об одном попрошу: с войсковыми частями мне договариваться нет возможности, так вы сами передайте, пожалуйста, через начальника гарнизона всем включенным в операцию, чтобы недоразумений не случилось, что мои люди будут иметь опознавательный знак – белую повязку на рукаве.
…Распределили обязанности. Левашов, как всегда, оставался на месте для обеспечения взаимодействия и связи. Лариса – с ним. Просто из чувства приличия, хотя ей и хотелось самой поучаствовать в боевых действиях, она приобрела к ним определенный вкус. Недогуляла, получается, в молодости, подумал Шульгин, недодралась и недовоевала, а уж с кем и как – неважно. Такие девчонки, как она, ну не такие, помладше лет на десять, еще на исходе пятидесятых лихо стреляли из рогаток по лампочкам и по воробьям, дрались не хуже пацанов, если приходилось, а потом как-то совершенно неожиданно сошли на нет. Словно их и не было на свете.
Басманову досталось с двумя десятками рейнджеров прикрывать подходы к Лубянке и, если что, сковывать неприятеля боем до последнего… Своего или чужого. Что-то сегодня Сашке в голову лезли совершенно никчемные мысли. Хорошо, что он их оставлял при себе, вслух не произносил, не желая удивлять и деморализовывать товарищей.
Агранов должен был теми двумя ротами, которые, как он надеялся, продолжали ждать его у Манежа, оцепить здание ВЧК и обеспечить свободный проход туда Шульгина и Рудникова с ударной группой. А внутри их ждал Вадим Самойлов со своими сотрудниками. Тогда и произойдут все прочие запланированные и согласованные мероприятия.
Снег на улице пошел густо, грязные булыжные мостовые на глазах покрывались мягким пушистым ковром. От него стало светлее, хотя лампочки под жестяными абажурами висели редко, не освещая улицу, а только обозначая ее направление. Усиливающийся ветер раскачивал их, завихрял внутри желтых электрических конусов вереницы снежинок, по стенам затихших в предвидении новых исторических потрясений домов метались исковерканные тени.
Мураловские роты оказались на месте. Не зная, чего и сколько им тут ждать, бойцы по усвоенной в годы гражданской войны привычке развели костры из добытых на развалинах охотнорядских ларьков и лабазов дров, разбились вокруг высоких жарких огней повзводно и поотделенно, грелись, составив винтовки в козлы.
Четыреста с лишним человек при шести пулеметах. Одну роту Агранов повел переулком через Большую Дмитровку и Кузнецкий Мост, чтобы выйти к Лубянке с тыла, а вторую возглавил сам Шульгин. Мимо старого здания университета, мимо совсем такого, как и в прошлой жизни, «Националя», а потом мимо невзрачных двухэтажных зданий, ничем не напоминающих титанический Госплан и гостиницу «Москва». Только старый, сломанный лет двадцать назад «Гранд-отель» стоял на месте. Сашка шел рядом с Кирсановым, сдерживая желание рассказать бывшему жандарму, как красиво здесь вокруг было (или будет?), вместо того, чтобы готовиться к предстоящему, отмечал, как странно вдруг выделяются привычные, сохранившие свой облик до конца века дома вроде ЦУМа (здешнего Мюра и Мерилиза) на фоне совсем чуждой, как бы и не московской вообще застройки.
Капитан заговорил первым:
– Удивительно мне, Александр Иванович. Вот идем мы сейчас туда, не знаю, в какой по номеру круг большевистского ада. Столько я об этом вертепе слышал и размышлял, уверен был, что если и судьба там оказаться, то только в единственном качестве. Так, как сейчас, – не мечтал. Но чем ближе подходим, тем сильнее у меня чувство, что я там, внутри, раньше бывал…
– Почему же не мечтали? – перебил его Шульгин. – Не уверены были в победе, значит? А когда Деникин Орел взял, а Колчак – Казань и Самару?
– Как хотите – не верил. Я своим ощущениям больше доверяю, не было у меня предчувствия близкой победы. И сам дожить не надеялся. И вдруг у меня такое странное состояние… Будто вспоминается что-то… Словно здесь, где мы идем, – широкий такой проспект, залитый ослепительным светом, я по нему еду… Нет, меня везут в длинном автомобиле, потом ведут по лестнице, по длинному-длинному коридору, и с обеих сторон двери, сотни дверей, обитых кожей… Из них то и дело появляются люди, смотрят на меня… Прямо какое-то раздвоение личности. После контузии, что ли?
Шульгин почти и не удивился. Спросил только:
– Отчетливо видите? А если сосредоточиться, не вспомните, как они одеты? Те люди?
Кирсанов послушно прикрыл глаза и сразу споткнулся на выбоине в булыжной мостовой. С губ его привычно сорвалось короткое матерное слово.
– Пропала картинка! А вроде как начал различать… Похоже, обычная военная форма, без погон, на воротнике значки какие-то…
– Я на врача в свое время учился, медицине такие явления известны. Конфабуляция называется, ложные воспоминания то есть. Нормальный сон, только наяву… Ничего страшного, Павел Васильевич, выспаться хорошенько – всего и делов. Ну, валерьяночки еще прописать можно…
– Благодарствуйте, я лучше водочки…
Снова замолчали, вслушиваясь в хруст сотен сапог по свежему снегу и побрякивание плохо пригнанного снаряжения идущих за ними бойцов. Шульгин подумал, что продолжаются странности изломанного и перекрученного времени. Наверняка Кирсанов получил сигнал из своего непрожитого будущего. Короткое замыкание слишком близко сдвинутых реальностей. Подобное, по словам Берестина, он наблюдал при общении с генералом Рычаговым, который тоже вспомнил свою смерть в бериевских застенках. Куда они сейчас идут. И звали генерал-лейтенанта Павлом, как Кирсанова… Может быть, сама Лубянка виновата в подобном эффекте? Невероятная концентрация предсмертных человеческих эмоций деформирует информационное поле Вселенной?
Большой Дом на Лубянской площади сиял освещенными окнами, несравнимо, конечно, с тем, как будут они гореть через полсотни лет, но весьма ярко на фоне окружающей ночной и снежной мглы.
Автомобили огневой поддержки с пулеметами «ДШК» на турелях по плану должны были занять позиции на Кузнецком Мосту, Мясницкой, возле Политехнического музея, у проезда Китайгородской башни.
С точки зрения Шульгина, если нынешние деятели ВЧК – ГПУ затевали серьезный мятеж, то действовали они крайне бездарно. Вправду они дураки или не мятеж здесь происходит, а нечто совсем другое? Но это неважно. У него сейчас свои цели, и он их должен достичь. Не взирая…
По Лубянскому проезду поднялись в открытую, не таясь, колонной по четыре, по самой середине мостовой.
Перед началом операции Левашов распечатал на принтере десяток экземпляров подробной схемы всех этажей здания страхового общества «Россия», а Агранов, удивившись предусмотрительности своих бывших врагов, обозначил на ней расположение кабинетов руководства, постов охраны, действующие и заколоченные внутренние лестницы и переходы.
В подворотне двухэтажного дома напротив бокового входа в здание ВЧК (здесь когда-то, до того, как дом снесли, в семидесятом, кажется, году, Сашка с подружкой пережидал внезапно хлынувший июльский ливень) их уже ждал Агранов.
– Готово, – нервно затягиваясь папиросой, сказал он. По плану его рота оцепляла подходы к площади с севера, а шульгинская – с юга. Сотня заблаговременно отобранных и проинструктированных красноармейцев, которым предстояло занять дом, получила задание блокировать вестибюли, лестницы, лифты, разоружить охрану, в случае необходимости перекрывать огнем бесконечные коридоры и конвоировать задержанных.
Еще пятьдесят человек под руководством Кирсанова сразу поднимались на седьмой этаж и начинали прочесывать здание сверху вниз.
Самому Агранову, Шульгину и двум группам рейнджеров, которыми командовали Басманов и его заместитель подполковник Мальцев, предстояло главное – арестовать всю коллегию ВЧК, изъять из сейфов документацию, пользуясь психологическим шоком, немедленно начать допросы по заранее разработанной схеме. Всех одновременно.
Час назад комиссар Аболиньш по телефону доложил лично Ягоде, что захват «белогвардейского гнезда» прошел успешно, почти без потерь, арестованы очень интересные люди, в том числе какая-то странная дамочка, взяты многочисленные документы и склад оружия. Дезинформация была убедительна именно потому, что войсковой чекист не знал и не мог знать, какого рода объект ему поручен и что за люди в нем должны были оказаться.
Ягода, не скрывая радости, приказал немедленно доставить к нему задержанных.
Десятью минутами позже Агранов позвонил Трилиссеру, стараясь, чтобы его голос звучал взволнованно. Оставил без внимания как несущественный вопрос, отчего он не явился на доклад к «Леве», и сообщил, что недавно увидел проезжавшего в открытом автомобиле по Арбату того самого «полковника», организовал преследование, установил дом и подъезд, в который он вошел.
– Вызываю своих людей, постараюсь накрыть всю их явку…
Трилиссер обрадовался, но велел не спешить, обеспечить надежное наблюдение, а самому сначала заехать в контору, чтобы обсудить дальнейшие действия.
Поэтому все главные персонажи должны сейчас быть на месте. Огневого противодействия Шульгин в Доме встретить не опасался. Помнил, как в одиночку разделался с пятью чекистами, пришедшими его арестовывать в одном из вариантов предложенных ему Сильвией реальностей, да и история свидетельствовала, что ни один из тысяч ежовских сотрудников не оказал сопротивления, когда после воцарения Берии их сажали и расстреливали целыми отделами и управлениями.
Даже из-за границы приезжали по вызову на расправу. Орлов не явился только, Кривицкий, ну, может, еще двое-трое…
Так и получилось. В двери вошли вдвоем, Агранов и Шульгин. Сашка быстро охватил взглядом вестибюль с высоченным потолком, загородку дежурного справа от входа, длинный пустой коридор. Метрах в двадцати впереди, перед боковой лестницей, стоял часовой с винтовкой.
Совсем не похоже на боевой штаб восстания, не то что Смольный в семнадцатом.
По-свойски Агранов облокотился о барьер, потянулся к телефону, спросил дежурного, на месте ли Трилиссер. Тот едва успел кивнуть, как Сашка легко, не поворачивая даже головы, ткнул его выпрямленными пальцами в подключичную ямку. Дежурный, не охнув, обмяк на стуле, стал заваливаться на бок.
Бросать ножи Шульгин не любил – пошло и кроваво. Любимым метательным средством у него были шарики от подшипника, которыми он умел заколачивать в стены гвозди-сотки, но сейчас он ими не запасся, пришлось обойтись мраморной чернильницей. Постовой упал, ничего не поняв, уронил глухо лязгнувшую винтовку.
Движением руки Шульгин велел остановиться начавшим протискиваться в приоткрытую дверь рейнджерам, пока Агранов переговорит по телефону.
Тот назвал телефонистке внутренний номер Трилиссера.
– Михаил, я уже здесь. Да, успешно. Сейчас поднимаюсь, зови остальных… Ах, собрались? Отлично. У меня такие новости…
Опустил трубку на рычаг.
– Вперед! – дал отмашку Шульгин своим офицерам.
В приемной Трилиссера Шульгин поставил двух десантников с сакраментальным приказом: «Всех впускать, никого не выпускать». И только потом сообразил, что, раз этажи уже заняты, возможность появления здесь кого-нибудь, кроме тех, кто успел прийти раньше, исключается.
Агранов открыл трехметровую дверь размашистым движением своего здесь человека. У стола сидели лишь трое – сам хозяин кабинета, Артузов и третий, незнакомый ему человек. А он надеялся, что соберутся все посвященные в заговор. Надо было специально этого потребовать.
– Со свиданьицем, товарищи… – Эта глуповатая фраза вырвалась у Агранова от чрезмерного волнения. Брови у Трилиссера поползли вверх. Шульгин, держась за левым плечом Агранова, поднес ладонь к козырьку фуражки. – Позвольте представить – тот самый полковник, – указал на него Яков. – Их высокоблагородие изволили сами явиться. Чтобы нас, значит, не затруднять…
С этими словами Шульгин и Агранов успели пройти ровно половину бесконечной ковровой дорожки от двери до стола Трилиссера. Потом тот начал приподниматься с резного, красного дерева кресла прежнего председателя правления страхового общества. После смерти Дзержинского Михаил Абрамович забрал это кресло себе, пока Менжинский не опомнился. Рука его дернулась к слишком далеко назад сдвинутой кобуре.
«Ну вот уж хрен, товарищ генерал-лейтенант», – мелькнула в голове Сашки любимая фраза Берестина. Миг спустя Трилиссер уже уткнулся в настольное стекло, слегка треснувшее от встречи со лбом начальника загранразведки. «Наган» будто сам собой вылетел из щегольской, апельсиновой кожи кобуры и остановил черный зрачок на веселеньком, в горошек, галстуке Артузова.
– Сидим спокойно, товарищи, – тоном провинциального фотографа предложил Шульгин. – Яков Саулович, проверьте, как у них с огневой мощью…
Артузов, по-прежнему молча, от неожиданности или из гордости, сам выложил на стол плоский «браунинг» номер два (девятисотого года), а третий из присутствующих, рыжеватый, с залысым лбом и в пенсне, странным образом похожий одновременно на Ленина и на Троцкого, только без бороды, развел руками. Но Агранов все равно охлопал его по всем местам, где обычно прячут оружие.
– Яков, что это значит? – севшим голосом спросил наконец Трилиссер, одновременно потирая лоб и затылок.
– Это значит, что штандартенфюрер тоже, но Хунта успел раньше, – изрек загадочную фразу Шульгин. Не по смыслу, а по тональности все удивительно легко сообразили, что он имел в виду.
– Да-да, вот именно, – подтвердил Агранов, садясь в бархатное кресло возле круглого столика с графином.
Шульгин коротко свистнул, вызывая одного из охраняющих приемную рейнджеров.
– Этого заберите к себе, пусть там посидит, – указал он на рыжего, – этого пристегните наручниками к трубе, подальше от тяжелых предметов и окон, а с оным товарищем мы побеседуем приватно. Откройте дверь, Яков Саулович…
В комнате для отдыха, обставленной достаточно просто, но удобно, Агранов наконец расслабился. Потянулся было к начатой бутылке водки, призывно голубеющей дореволюционной этикеткой, однако Шульгин кашлянул предостерегающе. Он и сам был весьма не прочь, только не на задании же…
– Объяснись наконец, Яков, – с вызовом потребовал пришедший в себя Трилиссер. – Для чего здесь этот человек? Ты на самом деле не понимаешь, чем рискуешь?
– Спокойно, Михаил Абрамович, спокойно. – Сашка обошел комнату, бегло заглядывая в тумбочку, ящики секретера, даже под оттоманку с разбросанными круглыми подушками. – Вы мне сначала ключ от сейфа отдайте, а потом я сам на все ваши вопросы отвечу. Яков Саулович тут тоже человек подневольный.
Трилиссер, подчиняясь силе убеждения, исходящей от непонятного ему человека, вытащил из кармана тяжелый, с двумя хитрыми бородками ключ.
– Не этот… – коротко бросил Агранов.
Трилиссер посмотрел на него с ненавистью.
– Другого нет…
– И сейфа другого нет? – с наивным удивлением спросил Шульгин. Остановился перед чекистом, положил руку ему на плечо. – Ты бы не валял дурака, дядя… – Они с Трилиссером были почти ровесниками, но выглядел тот значительно старше. – Я сам ведь пачкаться не буду, твоих же дружков попрошу, чтобы убедили тебя быть посговорчивее. А они это умеют, тем более когда своя шкура дымится…
Трилиссер оглянулся затравленно. Агранов, глядя вниз, сосредоточенно чистил ногти.
Шульгин слегка сжал пальцы. От пронзительной боли начальник ИНО глухо взвыл и присел.
Сашка убрал руку. Смотрел в глаза «пациенту», усмехался презрительно.
Трилиссер переступил непослушными ногами, опустился на край оттоманки. Шульгину вдруг показалось, что он сейчас, как шпион в старом фильме, вопьется зубами в свой воротник. И приготовился такой исход предотвратить.
Вместо этого чекист долго задирал край длинной, чуть не до колен, гимнастерки («У Лариски юбка куда короче», – мелькнула неуместная мысль), возился пальцами в тесном часовом карманчике, добыл наконец изящный витой ключик.
– И куда мы его засунем? – поинтересовался Сашка с двусмысленной интонацией, рассматривая вещицу, больше подходящую для бабушкиной шкатулки, чем для сейфа чекистского начальника. Хотя нет, изделие хоть и мелкое, но с многими хитростями.
– Давай, Миша, показывай, чего уж теперь… – Агранов старался держаться так, чтобы коллеге не понять было, жертва он сам или все-таки сообщник врангелевского полковника.
Но Трилиссер провести себя не дал.
– Ох и пожалеешь ты, сука, ох и пожалеешь! – прохрипел он в бессильной злобе и открыл еще одну дверь в углу. Там помещались розовый унитаз в стиле «модерн» и раковина с двумя бронзовыми кранами.
Чекист нажал что-то под раковиной, овальное зеркало со щелчком отошло от стены. За ним и скрывалась дверца сейфа.
– Отпирай, – протянул ему ключ Шульгин.
Десяток разной толщины папок, кожаных и картонных, скрывал в себе столько секретнейших тайн, что Шульгин даже удивился самообладанию Трилиссера. Другой на его месте с воем катался бы по ковру, рыдая и колотя ножками, а этот ничего… Одни листки с длинными колонками названий банков, номеров счетов и кодов сейфов стоили… И даже не в конкретных суммах фунтов и франков их ценность.
– Дай ему закурить, – бросил через плечо Шульгин, торопливо пролистывая бумаги. – И водки чуть плесни.
Он открыл очередную папку, и ему показалось, что это мистификация. Просто вот для смеху кто-то составил сводки, рапорты, отчеты, подшил телеграммы, отпечатанные крупными литерами аппарата «Бодо».
«Ну и ни… себе!» – захотелось ему воскликнуть. Шульгин захлопнул папку, не подавая виду, будто она его заинтересовала.
– Хорошо, товарищ Агранов. На сегодня все пока. Я поехал, а вы тут сами продолжайте. – И он направился к двери, осенив Трилиссера внезапно вспыхнувшей надеждой: «полковник», мол, уедет, а уж с Яшкой я знаю, как договориться. Но в приемной Шульгин остановился. – Того, что в дальней комнате с Аграновым, – в наручники и за мной, – приказал он одному из офицеров. – А ты моментом разыщи капитана Кирсанова, тут ему работенка подвернулась…
