Здесь нет никакого общего правила, никакого единообразия, никакого закона.

Вся в Боге может быть душа младенца, жизнь которого нам кажется безсознательной, далекой от Бога. Может и мудрец мира раз навсегда обратиться к Богу, прочно прилепиться к Нему, чтобы более никогда от Него не отстать, может и семилетний, восьмилетний отрок. Возможны и известны случаи горячей ранней детской религиозности с последующей в зрелые годы изменой Богу и с новым совершенным к Нему обращением. У людей неустойчивого характера возможны постоянные приливы и отливы близости к Богу. Тут полное разнообразие, зависимое от неожиданностей духовной жизни, характера, обстоятельств данного лица и совершающейся над ним Божией воли.

С особой отрадой останавливается взор на тех людях, от современников Христа до наших современников, которые, услышав в душе призывный Божий глагол, сразу ему подчинялись и шли за ним. Чудные миру, сквозь радужную, ослепляющую, приковывающую более слабые взоры сеть мирских утех и мирских соблазнов, различают они вдали то, что одно горит немеркнущим невечерним светом и одно имеет непреходящую, негибнущую цену. Поклонимся им, этим неизменным друзьям и рыцарям Христовым, во главе которых стоит тайновидец и друг Христов евангелист Иоанн.

Какой высокий, какой чудный, какой неизглаголанный жребий!

В пору ранней юности или, быть может, кончающегося отрочества, когда ни одно нечистое движение не взволновало его сердце, которому суждено было стать вместилищем громадной Божественной любви, на заре этих заветных «дней первоначальных» почувствовал он на себе испытующий взор Христа, который зажег на всю жизнь какой-то неизъяснимый свет в его сердце и уяснил ему жизненный путь.

«Иди за Мной…» Эти слова Божественного голоса музыкой покоряющей властной силы прозвучали для него, и он оставил мир, изведанный им так мало, мир, которому он так мало принадлежал, и пошел за Христом, не оглядываясь назад.

Вот этот порыв, не ослабевавший в Иоанне всю его жизнь, эта полнота отдачи своей души святыне Христа, Учитель, ставший единственным содержанием всей его жизни, — все это и дало Иоанну право на величайшее его избрание.

Мог ли Христос не любить Своих учеников, всех до последнего, не исключая и рокового Иуды, «сына погибели»?! И все же над ними был вознесен один Иоанн, отношения к которому Христа определяются проникновенным словом «его же любляше Иисус».

Чувствовать себя ближайшим из близких, чувствовать себя, так сказать, в центре того солнечного диска, каким является для внутреннего мира человека Христос, быть поверенным Его тайн, никогда с Ним не разлучаться, видеть славу Христова преображения, восхищаться торжеством входа в Иерусалим, наслаждаться этими несущимися навстречу Любимому звуками народного восторга «Осанна, благословен Грядый, осанна в вышних», и — недосягаемые вершины любви — оказать Христу верность, когда Он был покрыт позором, схвачен в ночной темноте, пересылаем от судьи к судье, клеветнически обвинен, заушен, поруган и распят, когда прочие трепетали и разбежались, когда с клятвой трижды отрекался первоверховный Петр, — в эти часы уничижения Христова, в оставлении Его ближайшими учениками, безстрашно стоять при кресте.

Внимать слухом и душой последние вздохи, последние стоны Богочеловека, видеть смертельную бледность, надвигающуюся на чело «краснейшего из Сынов человеческих», ловить из уст Его последний завет, завет любви и попечения, обещающий человечеству прощение и милосердие там, где уже не должно быть места ни милосердию, ни прощению, — быть предметом единственного завета, произнесенного в этот торжественнейших и значительный час вселенской жизни: «Жено, се сын Твой, се Мати твоя», — слова, давшие человечеству целый мир прижизненного утешения, дерзновения и отрады в загробную надежду на предстательство в страшный час последнего суда. Пережить сердцем этот последний вопль: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой!» Усердными дрожащими руками снимать с креста холодное Тело замученного Бога, обертывать Его плащаницей, поддерживать Христову Матерь в Ее шествии с Голгофы к новому жилищу Ее — в свой дом, переживать с Ней часы оцепенения, когда только что случившееся кажется жестоким, невыразимым сном, а промчавшиеся три года встают как-то ближе с ясностью переживаемого часа. Принять в душу свою радость воскресения, следить сердцем, тающим от ликования и грусти, на скрывающийся в облаках возлюбленный образ Богочеловека, во славе возносящегося в Отчую славу. Стать проповедником имени Христова и громом на всю вселенную и на все века повторять те несколько слов, в которых слились все заветы Христовы, отразилась вся сила Его учения: «Дети, любите друг друга», претерпеть за Христа унижение и изгнание, стать вместилищем высочайшего откровения, дать миру сокровище величайшего богословствования и уйти с земли, сохраняя веками лишь сияние своего имени, благоухание своего образа, сверкание и помазание своей мысли, — таков был удел Иоанна.

Этот удел можно грубо сравнить с уделом жителей тех благословенных стран, над которыми сияет никогда не скрывающееся от них солнце. Какая постоянная в душе неизменная радость, как надежна и восхитительна кажется там жизнь, как тихо и безболезненно отходят они от земли, потому что это преходящее сверкание солнца возбуждает в них ясное предчувствие другого незаходимого Солнца в другом, еще более светлом существовании.

Да не великолепен ли призыв гонителя Павла, не величественно ли раскаяние апостола Петра, не трогательно ли требование от него мученичества замученным Христом, Который явился ему, скрывающемуся из Рима от муки, и на вопрос апостола «Куда идешь Ты?» ответил: «Иду вторично пострадать в Рим»? Не чиста ли Египетская Мария, убеленная паче снега после жизни несказанного разврата и этой чистотой своей удивляющая ангелов? Но вся такая красота и слава не может сравниться со славой этой неизменной Христу верности, этой полнотой души, которая в жизни никому, кроме Христа, не служила, и никого, кроме как Христа, не знала.

Мы говорили уже раньше о великомученице Варваре с ее рано пробудившейся мыслью и стремлением к Небесному Жениху, о том непоколебимом столпе православия Афанасии Александрийском, которого мысль даже в детских играх устремлялась к проповедничеству и который крестил своих сверстников-детей на берегу Средиземного моря…

Обратимся теперь к повестям обращения ко Христу близких нам русских детей, ставших потом великими русскими святыми.

Одиннадцатый век. Семья уроженца города Василева, лежащего недалеко от Киева, переселившихся в Курск. Мальчик с душой, пламенеющей любовью к Богу, не хотящий ни о чем ином думать, слышать и видеть. Каждый день ходит он в церковь и, не трогаясь с места, слушает Божественную службу, застывает в эти часы, как камень, завороженный святой мечтой. Детских игр чуждается, не любит нарядной одежды, в которую хотели рядить его родители, постоянно просит, чтобы одевали его попроще. Сам упрашивает родителей отдать его начинать учение к одному из городских учителей. Вскоре так успевает в знании Священного Писания, что все чудятся его премудрости и разуму. Мальчик отличается чрезвычайной осмотрительностью, покорен не только учителям, но старается, насколько может, исполнить волю и товарищей.

На тринадцатом году лишается своего отца и остается под надзором матери, женщины строгой и упорной. Она пламенно, с какой-то страстью любит сына и желает подготовить его к мирской жизни и обезпечить ему в этой жизни успех. Духовным стремлениям его не сочувствует.

А его уже тянет к подвигам. Со своими рабами, в простой одежде он ходит на работы, по-прежнему удаляется игр со сверстниками и не хочет носить нарядной одежды, которую дает ему мать. Ни увещания, ни даже побои не помогают. Услышал он о святых местах Палестинских от странников, которые идут туда, уговаривает их взять его с собой и тайно от матери уходит из дому. Мать снаряжает за ним погоню. Догоняют его, избивают и некоторое время держат его дома в оковах.

Получив свободу, он старается послужить церковному делу. В приходской церкви из-за недостатка просфор не всякий день совершалась обедня. Он сам начинает печь просфоры. Мать разгневана, что сын так трудится, и просит не срамит ее такой работой. Мальчик кротко объясняет матери, что просфоры назначены для величайшего таинства, перед которым благоговеют сами ангелы.

Два года трудится мальчик в этом занятии, и от долгого стояния при печи кожа его чернеет. Чтобы не смущать матери, мальчик уходит от нее в другой город к одному священнику, где продолжает то же занятие. Мать находит его и здесь и уводит домой.

Начальник города слышит о необыкновенном отроке и поручает ему прислуживать в церкви. Не раз он делает ему хорошую одежду, но маленький праведник отдает ее нищим. Ему хочется страдать, изнурять свое тело, и он начинает тайно носить на теле вериги. Раз ему было поручено прислуживать на пире, который начальник города давал городской знати. Когда он переодевался, мать заметила кровь на его рубашке, догадалась, что он носит вериги, сорвала их и сильно его избила. Ему в доме было день ото дня все тяжелее.

Однажды в церкви он слышит в Евангелии слова: «Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин, иже любит сына или дщерь паче Мене, несть Мене достоин». Эти слова приводят его к безповоротному решению. Надо оставить мать, если он желает весь отдаться Богу. Пользуясь отлучкой матери из дому, он уходит с обозом в Киев. Через три недели он в Киеве, обходит здесь все монастыри с просьбой принять его — никто не хочет дать своего согласия плохо одетому и бедному отроку. Наконец Феодосий пришел к преподобному Антонию, начавшему тогда свой подвиг в пещерах.

— Чадо, — говорит ему отец русского монашества, — ты видишь, как мрачны и тесны эти пещеры, ты, может, и не перенесешь скорбей на этом месте.

— Бог меня привел к тебе, — отвечает ему юноша, — чтобы я спасся тобою; что прикажешь, все буду делать.

И он был пострижен. Такой тяжкой борьбой доказал Богу свою привязанность преподобный Феодосий, рано вняв сердцем призывающему гласу Божию.

Представьте себе раннее, ласковое утро в окрестностях первоначальной Москвы. Тихий ветерок чуть нагибает чашечки цветов, светлеющих в свежей траве, которая блестит не высохшими еще каплями серебристой росы. Там, на Кремлевском холме, вдали сверкают главы церквей, темнеют сохранившиеся еще от прежнего бора старые рощи.

Медленно и мирно, расплываясь в нерукотворенном Божием храме, где небо — крыша и стены — эфир, несется благовест с кремлевских колоколен. И этот благовест, и радость ясного утра, и свежесть травы, и блеск цветов, и сияние солнца сливаются в одну счастливую картину, надзираемую Ее Творцом…

В траве подмосковного луга притаился мальчик. Блестящим взором, сдерживая дыхание, он следит за силками, которые только раскинул, и легким свистом приманивает в них перепелов.

Жизнь широкую и блестящую сулит судьба этому мальчику, отец которого — один из любимых бояр московского великого князя. Он проявляет большие способности, острую смышленость, ловкость и самостоятельность. Мальчик одинаково отличится, когда его начнут обучать, как других мальчиков его сословия, в езде верхом, стрельбе из лука, метании копий, и будет предприимчивый и сильный в деяниях, опытный в воеводстве, дальновидный и сдержанный в делах государственных и посольских.

И эта гладкая жизненная дорога была нарушена, прежде чем он на нее ступил. В свежее летнее утро раздался таинственный голос:

— Алексий, что трудишься напрасно… Я сделаю тебя ловцом людей.

Мальчик задрожал. Сердце вдруг остановилось. Бледный, стал он оглядываться кругом. В невысокой траве не было решительно ни одного человека. Он был, как прежде, один, но голос, несомненно, звучал и был поглощен и воспринят навсегда его душой.

Он забыл тут же о своей охоте, о перепелах, быстро собрал свои сети и, держа их в руках, долго стоял неподвижно.

Он понял, что его зовет Бог к какому-то большому делу, и смущенный, с некоторой грустью, что для него кончается обычная жизнь, и с трепетной радостью перед чем-то громадным, что ему открывается, он шел к Москве. И теперь он уже принадлежал одной высшей воле, но не себе. Характер его изменился. Из разговорчивого и веселого он стал молчаливым и сосредоточенным, избегал товарищей, сидел у себя в светлице один, погруженный в какие-то мысли, ловя в памяти неизъяснимые звуки небесного голоса, для него прозвучавшего тогда в приволье и тайне летнего утра.

Едва достигнув отроческих лет, он просил родителей отпустить его в монастырь. Единственной уступкой, которую они могли от него добиться, было то, что он выбрал одну из московских обителей. Он стал иноком Богоявленского монастыря.

Таково было обращение отрока Елевферия, сына московского боярина, впоследствии Алексия, митрополита Московского.

Варфоломей, сынок ростовского боярина Кирилла, с трудом понимает грамоту. Как он ни бьется, как ни старается, ничего не выходит. Точно какая-то неснимаемая пелена стала между его мозгом и этими черными славянскими буквами, которые ему не даются. Он молится Богу помочь ему. Вообще он много молится. Порою забредет в чащу леса, выберет маленькую полянку, сложит крестом руки на груди, подымет голову к небу. Душа понесется туда, ввысь. Слов нет. А в маленькой груди таинственное, охватившее ее безбрежное чувство. Хочется пересказать Богу всю свою нежную и робкую и восторженную любовь. Хочется вознестись к страшному и чудному Престолу Господа Славы, склониться перед ним благоговейно, не смея поднять глаз на недоступный и тайный лик Зовущего, растопиться, истаять, исчезнуть в этой любви.

И он чувствует, что с ним вместе тем же восторгом объята природа, и всякая былинка во всей вселенной чувствует Бога, покорна Ему и славословит Его. И в непонятном шепоте своем верхушки старых сосен творят Богу свою молитву. И когда в ночном небе разгорятся звезды, он всматривается в мигание их, и ему кажется, что в тихом дрожании своих лучей они тоже шепчут Богу вечную неизменную и непрерывную хвалу.

И легко ему так молиться среди молящейся природы, ничего не прося, полному только безграничного восторга, благоговения, благодарности, счастья, вспыхивая перед Богом огнем своей души. Ему как-то тяжело, когда надо у Бога чего-нибудь просить. Он только сам хотел Ему служить, все Ему отдать, ничего взамен от Него не ожидая. А между тем неспособность к учению составляет для него большое горе. Учитель кричит на него, товарищи смеются, а он, несмотря ни на какое усердие, не может осилить своих уроков.

И вот однажды произошла странная встреча в поле, куда его послал отец привести лошадь. Он встретил старца инока, который призвал его к себе, ласково благословил, дал ему кусочек просфоры и сказал ему, что Бог посылает ему разумение грамоты. Мальчик пригласил инока к родителям; там инок велел мальчику читать книгу, и спотыкавшийся на складах Варфоломей тут бойко зачитал, а явившийся исчез. И понял тогда сам Варфоломей и его родители, что Бог послал к своему сыну ангелов. Дивились и трепетали.

И мог ли он, с детства тянувшийся к Богу, искавший всюду Божественных лучей, как поворачивает к солнцу свою голову стебель подсолнечника, мог ли он, приходя в возраст, изменить той любви, которая горела в нем с первых дней и разгоралась все более и более ярким пожаром!

И сразу свойственные юности и склонность к миру, и мечты о земном счастье, и искушения тщеславия и обольщения богатства — все изгорело в этом пожаре. Только не хотел он оставлять своих родителей и жил в миру иноческой жизнью, пока они были живы и пока он не схоронил их рядом, перед смертью посхимившись.

Свобода, свобода!.. Роздано бедным небогатое имение родителей, разоренное притеснениями московского боярина, хозяйничавшего в Ростове от имени московского великого князя, и началась новая жизнь, взлелеянная давними мечтами.

…Заходящее солнце весны бросает мягкий отсвет. На маленькой полянке на холме лежат рядами свежие сильные сосны и ели. Двое молодых людей, из которых один совсем еще юный, в монашеских одеждах, работают топорами. То Варфоломей и брат его Стефан строят первую келью.

Благословен этот холм, которому суждено стать одним из величайших святилищ Русской земли. Тут будут черпать силу, бодрость и веру русские люди для совершения жизненного подвига своего.

Здесь Димитрий Донской получит решимость и крепость для борьбы с лютым Мамаем и предсказание победы; здесь в дни великой русской смуты воздвигнется несокрушимый оплот; когда все поколеблется в России, не поколеблется один монастырь, созданный преподобным Сергием, во имя Троицы Живоначальной.

Великолепными каменными стенами оденутся окраины холма, встанут башни с бойницами, и серебро зазвучит торжественным гулом в тяжелых колоколах. Сладкогласое пение, почти не переставая, будет раздаваться под соборными сводами, безчисленные огни засияют у той раки, в которую ляжет на деятельный отдых начинающий тут свое деяние юный Варфоломей, и к этому месту на поклон всероссийскому игумену Сергию вышлет ходоков своих всякий русский город, всякое село, всякое жилое место.

Трудовой день кончился. Затихли птицы, спев Богу вечернюю хвалу свою. На потемневшем своде давно горят, заботливо всматриваясь в землю и в трепете лучей своих стремясь передать земле что-то неисповедимое, ясные, тихие звезды.

Юноша один под этим небом и под Божиим покровом, раскинутым над всем миром и особенно ясно чувствуемым верующей душой в эти часы ночного затишья. Серебристые лучи луны озаряют юное лицо с чистыми очами, не узревшими в мире ни одной скверны, поднятыми в восторге туда, к чаемому Божию Престолу.

Торжественна и задумчива эта ночь с миганием звезд и с серебристо-синим сиянием луны, и во всем мире, кажется, только и есть среди этой ночи юный отшельник и внимающий ему Бог.

«С детских дней Тебя чуял, Тебя желал, к Тебе стремился. Желал пройти через жизнь, не познав жизни, сидеть у Твоих ног, как евангельская Мария, впитывать в душу струю Твоих благодатных глаголов, служить Тебе, Младенцу Вифлеема, Глашатаю Нагорной проповеди, Возродителю душ, Исцелителю слепых и расслабленных, Воскресителю Лазаря, Молитвеннику сада Гефсиманского, Страдальцу Голгофы, трехдневно воскресшему, на Небеса вознесшемуся, одесную Отца сидящему и паки в мире грядущему, ради Тебя прожить на земле, как странник в непрестанных трудах, ходить во вретище, лишать себя воды и хлеба, стоять пред Тобою на несменяемой молитве, как стоят пред Тобою кадящие Тебе своим благоуханием цветы и славящие Тебя солнце, луна и звезды, проповедовать людям Твое величие, не таить Твоих благодеяний, возглашать Твое милосердие, указывать на близость Твою и увлекать к творению воли Твоей, во плоти быть как безплотным, покорно служить, с вожделением ждать соединения с Тобой… Благослови мое жительство здесь, и пусть будет оно первой и последней ступенью в лестнице к светлому Царству Твоему!»

И еще до того как лик этого пустынника будет нарисован на иконе с обводящим его главу сиянием, луна в эту тихую ночь плетет ему венец из своих лучей. И стало бы понятно, что такое святость, для того, кто мог бы взглянуть теперь на этого человека, с лица которого стерто все земное и выражено все небесное. Он выше ангелов, раб и друг Христов, начинающий свой подвиг чудотворец и Боговидец.

Слава же, слава тебе, с детских лет услышавшему зов Божий и пришедшему к Нему своими детскими стопами. Слава дням благословенного детства и светлой юности, и годам зрелости и честной старости твоей. Слава рождению и отшествию твоему, слава земным дням и небесному ликованию. Слава тебе, Богом избранный, благодатью осеянный, с небес на землю светящий Сергий великий!..

. . .

Перенесемся во время, много к нам ближайшее, вспомним о другой молодой душе, на которую Господь рано наложил печать Свою.

Чудны Божии дела. Как в мироздании Своем Господь воздвиг недоступные для людей высокие горы, и они, сверкающие белизной своей, проповедуют неизъяснимое величие Творца, устремляют мысли человека в высоту, дают ему трепетное сознание безграничного величия Божиего творчества и промыслительства, так бывает и с величайшими святыми.

Словно создавая в них Себе источник радости, Господь с детства образует их по своему подобию, влагает в них святую ревность имени Своего, распаляет их жаждой по Себе, раздувает в них такое пламя огня Божественного, что они светят перед Ним не робко зажженными светильниками, а пылают заревом, как великие костры, зажженные на холмах в ночном просторе степей.

И горят они в дни земной жизни своей, и всякий проходящий к ним ясно чувствует: здесь небо действует, небо сияет, небо говорит. И когда потухнут на земле, оставляют по себе чудный негаснущий свет, и всякий приходящий к месту их подвигов, склоняющийся к их ракам, опять ощущает: тут небо шлет живую весть о себе, здесь врата вечности раскрылись.

Так взглянуло око Господне на мальчика Прохора из семьи Мошниных, живущих в Курске, и избрало его, излив на него струи благодати.

Странное, необычайное детство!

За матерью, ведшей подрядные работы по постройке церквей, взбирается он на верхний ярус колокольни без перил, падает на землю. Мать в ужасе сбегает вниз, чтобы прижаться к теплому трупу, а ребенок невредим. Воочию изобразились слова псалма: «Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих, на руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою».

Он заболел. Богоматерь является ему в видении, обещая скорое посещение Свое… Действительно, проносят через их усадьбу чудотворную «Коренную» икону Богоматери. Больного мальчика прикладывают к иконе, и он выздоравливает.

Не разгадать Божественной тайны: Господь ли первый привлекает к Себе души таких величайших из великих, избранных от избранных, которые отдаются Ему от детских лет, пламенея такой любовью к Богу, что не платят миру ни малейшей дани. Или их сердце с младенческих лет стремится с такой любовью к Богу, что Господь призирает на них и Сам берет их за руки и ведет.

И вот благословенные дни, месяцы, благословенные годы и благословенные десятилетия Серафимова подвига.

…Чаша глубокого, далеко раскинувшегося Саровского дремучего бора. Задумчивая тишина, разве сухой валежник затрещит под тяжелой стопой медведя, доверчиво идущего к отшельнику за хлебом.

Мысли его не здесь. Могучим усилием воображения он тут, в этом скверном лесу, создал себе Палестину и следует в этих местах по стопам Христовым. Речка Саровка у него Иордан; у него есть тут и Вифлеем, Иерусалим, и Голгофа; и он ходит по этим местам за Христом, как ходили за Ним в те дни ученики по каменистым дорогам и тропам Палестины. И быть может, выше апостолов этот отшельник, ибо те видели и не всегда верили, а он начал верить с такой исключительной полнотой и с такой осязательностью, не видев. И не помнит он того часа в своей жизни, когда бы он не стоял при своем Христе…

В конце его земного века приехавший навестить его племянник спрашивал его, передать ли его поклоны родным в Курске, а он подвел племянника к иконам и, указывая на них рукой, промолвил:

— Вот мои родные.

В этом человеке, который видел Господа Иисуса во славе, окруженного сонмом ангелов, вступающего во время литургии в алтарь храма, к которому сходила из горних обителей Царица Небес и подолгу говорила с ним, как с близким человеком, над которым пречистые Ее уста изрекли еще во время молодости его таинственные слова: «Сей нашего рода», — для него еще в дни его земной жизни было восстановлено то непосредственное общение с Богом, которым почтен первый человек до его грехопадения.

И на того, кто изучал жизнь этого земного человека и небесного ангела, как только он глубоко над этой жизнью задумается, пахнет чем-то с неба и прозвучит душе с неба какое-то живое, покоряющее и влекущее слово.

Мы говорили до сих пор о таких людях, которых жизнь была одним ничем не удержимым, ничем не разделяемым порывом к Богу.

Но христианство знает много таких людей, которые приходили ко Христу после долгого равнодушия к Нему или даже вражды.

На первом месте из них стоит бывший лютым врагом Христа, ставший потом первоверховным апостолом Павел. Кто постигнет духовный мир этого глубочайшего и необыкновенного человека перед его обращением, когда, быть может, неодолимая сила влекла его уже ко Христу, и это влечение он хотел затопить в ненависти, являясь тем более жестоким преследователем Христа, чем более его к Христу тянуло? И вот по дороге в Дамаск слышит он этот укор: «Савл, Савл, что ты гонишь Меня!»

И вероятно, во всю его последующую жизнь часто, часто раздавался ему этот голос тихого укора, возбуждая в нем новый прилив ревности, ибо чем более враждовал он когда-то с Богочеловеком, тем более потом жаждал жертв для Него.

И конечно, счастливейшими минутами в жизни первоверховного апостола были те, когда он в муке запечатлел Христу свою не сразу пришедшую, но с тех пор уже неизменную, ни разу не дрогнувшую верность.

Он был и до обращения чист жизнью, возвышен чувствами, непорочен желаниями, будущий первоверховный апостол. Но сила христианства проявилась в полном блеске на тех людях, которые услышали Божественный призыв, валяясь во грехах, и, откликнувшись на этот призыв, стали возрождаться и достигли великой святости.

Вот потрясающая история дочери Египта Марии, которая с двенадцати лет жила в неизглаголанной мерзости, семнадцать лет предаваясь ужаснейшему распутству, не брала даже с друзей своих денег и только насыщалась с ними в клокотавшей в ней страсти.

Однажды в летний день она увидела толпу людей, направлявшихся к морю. На ее расспросы ей ответили, что эти люди отплывают в Иерусалим на праздник Воздвижения Креста. Так как у нее не было денег на переезд, она с безстыдством пристала к молодым людям и с ними взошла на корабль, своими ласками оплачивая свой переезд.

Так же вела она себя и в Иерусалиме. Настал праздник Воздвижения Креста. Все шли в церковь. Пошла с другими и Мария, но у дверей невидимая Божия сила отбросила ее от входа. Три или четыре раза пыталась она войти в храм, и всякий раз невидимая рука не пускала ее дальше притвора.

И вдруг открылись в ней очи. Она поняла всю низость своего падения, всю свою мерзость, и стала она плакать, стонать, ударять себя в грудь и рыдать.

Наконец, рыдая, она утерла слезы. Перед нею на стене была икона Божией Матери. Долго молилась Мария небесной Заступнице рода людского, чтобы Она смилостивилась над нею, великой грешницей, и открыла ей вход в храм. Потом с трепетом и надеждой пошла она к дверям церкви. Никакая сила ее более уже не удерживала. Она могла вместе с другими войти и поклониться Животворящему Кресту. Так убедилась она, что Бог не отвергает кающегося, как бы грешен он ни был.

От Креста Господня Мария возвратилась к образу Пресвятой Богоматери и в молитве просила указать ей путь покаяния. И словно издалека раздался ей голос: «За Иорданом найдешь полное успокоение…»

«Владычица Богородица, не оставь меня», — со слезами на глазах воскликнула Мария, и тут же решила идти за Иордан.

Кто-то ей по дороге подал три монеты. На эти деньги она купила три хлеба. Когда пришла она к Иордану, к церкви Иоанна Крестителя, то помолилась в этой церкви и затем омыла себе лицо и руки водой этой священной реки. Потом, вернувшись во храм, приобщилась Животворящих Таин Христовых. К ночи, подкрепив себя одной половиной хлеба, она заснула на земле. Наутро в небольшой лодке переправилась на другой берег Иордана и углубилась в пустыню.

Семнадцать лет прожила она в пустыне. Кода съедены были два с половиной хлеба, у нее оставшиеся, она продолжала питаться растениями. Часто страдала она от голода и жажды, и тут вспоминалась ей и соблазняла ее память мясная пища и вино, которым она наслаждалась в Египте. Часто злой дух воскрешал в ее памяти блудные песни и нечистые дела, к которым она привыкла. И, бросаясь в молитве к Престолу Божиему, находила она себе успокоение.

Ее одежда истлела от ветхости и распалась, ее тело терпело все перемены времен года: зимой ее терзал холод, летом в этой знойной стране жег ее нестерпимый жар. Не раз она падала на землю, сожженная или обледенелая, в несказанной муке тела, в неизъяснимой душевной тревоге.

Не получив знания грамоты, она тем не менее в пустыне одна получила знание Священного Писания. Голос Божий, раздававшийся в ее сердце, был ее наставником.

История Марии известна из рассказа пустынника Зосимы, который встретился с нею за год до ее смерти. Через год по ее просьбе пришел приобщить ее, а вернувшись еще через год, нашел ее почившей. Так призвал глагол Божий, раздавшийся в сердце Марии, эту величайшую грешницу.

Исчадие, гнездилище и зараза греха, она возвысилась до такого целомудрия, что ангелы изумлялись ее чистоте. Старец Зосима видел, как на молитве она поднималась от земли на воздух более чем на локоть, так что казалась она ему приведением, и на его глазах она переходила по поверхности Иордана.

Вот история обращения к Богу злодея и душегуба Моисея Мурина, эфиопа родом. Вероятно, под эфиопами подразумевались жители Абиссинии с севера Африки. Моисей был разбойником и из разбойника стал великим подвижником.

Жизнеописатель его, приступая к жизни его, говорит: «Никто не исключен из Царствия Небесного — будь он низкого происхождения, как раб, и дик по природе, как скиф; черен, как эфиоп, или, наконец, величайший грешник — всем доступно Царствие Небесное, только бы люди были достойны его светлою своею жизнью или “искренностью своего покаяния”».

Вот эту «искренность покаяния» и показал Моисей. Высокий ростом, стройный Моисей был так силен, что один справлялся с четырьмя людьми. Его совесть была еще черней его тела. Будучи рабом одного господина, он высказывал склонность к всевозможным порокам, не исправлялся, несмотря ни на какие наказания, и наконец господин выгнал его из дома.

Тут он стал атаманом шайки воров и погряз в преступлениях и разврате. Смелость его не знала границ. Желая однажды отомстить пастуху, который не позволил ему произвести грабежа, он ночью переплыл разлившийся Нил, шириной более тысячи шагов, положив свою одежду себе на голову и взяв меч в зубы.

Пастух успел скрыться в пещеру, а Моисей убил четырех отборных баранов и опять переплыл Нил, влача свою добычу за собой.

Есть различные объяснения того, как он пришел к покаянию. Одни говорят, что на него сильно подействовало какое-то несчастье, им пережитое, хотя неизвестно, в чем это несчастье состояло. Другие говорят, что, преследуемый за одно совершенное им убийство, он укрылся в одном монастыре и здесь получил вкус к духовной жизни. Наконец, передают, что на него сильное впечатление произвели слышанные им слова о будущей жизни.

Как бы то ни было, Моисей пришел в монастырь в разорванной одежде, с сердцем, проникнутым скорбью, с лицом, омытым слезами, и принес покаяние, не щадя себя. Монахи с ужасом на него смотрели, так как слух о его злодеяниях проник и в их уединение.

Несколько дней простоял он у врат монастыря, прося о приеме, и наконец настоятель облек его в иноческие одежды.

Моисей стал питаться лишь хлебом и водой, оставаясь по три или по четыре дня вовсе без пищи, целую ночью проводил он без сна, со стонами оплакивая в слезах свои былые преступления. Так как часто приходили люди смотреть на него, Моисей удалился в глубину пустыни на восемь дней пути от обитаемых мест. Здесь он вынес страшную борьбу за свою телесную чистоту.

Бог питает млеком Своей благодати людей, когда они только что приступят служить ему, дает им вкусить сладость благочестия и ведет их, как слабых детей, которых надо приучить к отрадным сторонам духовной жизни. Тут люди как бы летят на крыльях благодати, но вскоре приходят испытания. Прежние страсти начинают яростно волновать человека. И тогда представляется душе случай явить Богу в тяжкой борьбе свою верность.

Искушения прежней телесной нечистоты были так сильны, что Моисей чуть было не отказался от своего намерения жить благочестиво. Борьба его была жестока.

От старца своего он слышал, что привычка телесной нечистоты подобна собакам, которые привыкают ходить в мясные лавки, пока им бросают там кости. Но если несколько раз ничего им оттуда не бросили, они перестают ходить. Так и демон нечистоты возвращается туда, где ему подают, и уходит оттуда, где его запирают.

Шесть лет Моисей, чувствуя особые искушения ночью, простаивал посреди кельи на ногах, не закрывая глаз, в постоянной молитве.

Мы вернемся еще впоследствии к жизни Моисея как образца великого покаяния и святости, приобретенных с величайшими усилиями. Он ждал от Бога одной величайшей милости, чтобы собственной кровью омыться от былых своих душегубств.

Однажды он предсказал нашествие на скит, в котором жил, варваров и советовал другим монахам бежать.

— Я, — сказал он, — уже давно жду этого дня, чтобы оправдалось на мне слово, сказанное Господом Иисусом Христом: «Вси приимшие меч, мечом и погибнут».

Свидетелем смерти Моисея был один инок, спасшийся под пальмовыми циновками. Он видел оттуда, как семь венцов сошли с неба и опустились на голову Моисея и шести убитых с ним иноков, которые не хотели оставить его в опасности.

Столь же замечательна история разбойника Варвара.

Однажды, после особенно удачного разбоя, он позднею ночью с дикой радостью любовался своей добычей, и в эту минуту вдруг благодать Божия коснулась его сердца. Он понял всю низость своей жизни, все милосердие Господа, слезы полились из его глаз, и он решил оставить свое страшное ремесло.

Едва забрезжил день, он уже стоял перед священником на исповеди и говорил:

— Я убил до трехсот человек, и среди них двух священников, осквернил себя грабежом и другими грехами и теперь хочу покаяться. Прими меня на исповедь или этим мечом моим умертви меня.

Священник призвал его к себе в дом, и тут Варвар в тоске покаяния, наполнявшей его сердце, решил с тех пор ходить ползком, как собака, и с собаками стал жить. У священника он пробыл со псами три года, а потом двадцать лет жил в соседней роще, не вставая с земли и питаясь, как скот, травами целых двадцать лет.

Перед концом его жизни ему было откровение о прощении его грехов и о предстоящей мученической его смерти. Охотники, остановившись в той роще, где ходил блаженный Варвар, приняли его в высокой траве за зверя и застрелили его. Умирая, Варвар утешил их, рассказав им о своей жизни.

После смерти тело умершего разбойника просияло, и по его погребении на могиле его стали совершаться чудеса, а тело его оказалось нетленным, источающим благодатное миро.

Если эти люди долгим покаянием искупали свои прегрешения, то Церковь знает замечательный пример, когда душа, низко падшая, силою покаяния одной ночи была не только прощена, но и увенчана венцом святости. Правда, это была душа, раньше всеми силами послужившая Богу и впавшая было во временный грех.

Дева Таисия, жившая в Александрии, в молодости потеряла своего отца и мать и на доставшееся ей наследство устроила в своем доме странноприимницу для скитских иноков, которые приходили в этот квартал города для продажи своих рукоделий. Но потом, склоненная лукавыми советниками, она стала тяготиться своей странноприемницей, вступила на путь широкой мирской жизни и предалась греху.

Иноки, которым она раньше благотворила, были поражены этой переменой и молили Бога спасти душу Таисии. Они выбрали из своей среды инока святой жизни Иоанна и послали его к Таисии.

С трудом допущенный до нее, инок спросил ее, за что она недовольна Иисусом Христом, что оставила Его, обрекая себя на печальное положение, в котором теперь находится.

Эти слова потрясли Таисию, а преподобный Иоанн залился слезами.

— Что ты плачешь, отец? — воскликнула Таисия.

— Как не плакать мне, видя, как демон тебя обманул и надругался над тобою.

— Отче, разве для меня возможно покаяние?

— Да, ручаюсь за это.

— Отведи же меня туда, где мне можно будет покаяться.

Не взяв с собою ни одного предмета, ни с кем не прощаясь, Таисия вышла с Иоанном из дома. Они стали пересекать пустыню. При наступлении ночи Иоанн насыпал возвышение из песка вроде подушки, перекрестил ее и предложил Таисии лечь и отдохнуть. Сам он после молитвы прилег на некотором расстоянии.

В полночь он проснулся. С неба над Таисией спускался луч света и образовывал как бы путь для нескольких ангелов, которые возносили ее душу на небо.

Инок тотчас встал и, подойдя к деве, увидел, что она лежит мертвая, и в это время неземной голос сказал ему: «Ее краткое покаяние было Богу более угодно, чем покаяние, которому другие предаются долгое время, потому что те люди не оказываются так искренни, как она».

Церковь знает еще поразительный пример немедленного перехода от греха к святости.

Знатная и очень богатая римлянка Аглаида не вышла замуж, а отдала свою любовь своему рабу Вонифатию.

Несмотря на беззаконную жизнь свою, они оба были набожны. А у Вонифатия, при склонности к разгулу и пьянству, были некоторые невидные, но ценные в очах Божиих добродетели. Он был сострадателен, не оставлял без помощи нуждающихся, давал приют странникам и рад был услужить. Сознавая, что живет нехорошо, он часто просил Бога помочь ему справиться со страстями.

В то время на Востоке шли гонения на христиан, и Аглаида мечтала о том, чтоб достать мученические мощи, веруя, что благодать поможет ей достичь спасения. Она рассказала о своей мечте Вонифатию и просила его съездить на Восток и привезти мощи одного из мучеников, который сделается их покровителем и руководителем.

Было ли то вдруг мелькнувшее в душе Вонифатия предчувствие, порыв к мученичеству, или только шутка, но на эти слова Аглаиды Вонифатий ответил:

— А что, госпожа, если я не найду мощей, а сам пострадаю за Христа, примешь ли ты мое тело с честью?

Аглаиду раздражил этот вопрос.

— Теперь не время для глумления, — ответила она. — Ты отправляешься на великое дело. Мы не только коснуться мощей, но и глядеть на них недостойны. Иди с миром. Бог же ценою крови Своей да простит нам наши грехи и пошлет ангела Своего в путь с тобой.

Был снаряжен под начальством Вонифатия целый караван, вручено ему было много золота, так как язычники по дорогой цене продавали тела замученных христиан. Были приготовлены благовония для умащения мощей, полотна и все нужное для обвитая и перевозки их.

Все время пути Вонифатий был очень сосредоточен. Укоры совести мучили его. В ушах его звучали слова Аглаиды о том великом деле, исполнять которое он так недостоин. И быть может, над ним витала затаенная невысказанная мечта…

Когда они приехали в богатый город Таре, Вонифатий, отделившись от своих спутников, пошел на площадь, где мучили христиан. Глядя на страдания их и дивясь их терпению, он сам был схвачен и после пыток двух дней замучен. При посечении его мечом, из него текла кровь и молоко, и это чудо обратило ко Христу полторы тысячи язычников.

Не видя Вонифатия, спутники его думали, что он где-нибудь загулял, и поздно узнали о его славном конце. Они выкупили его тело, умаслили его благовониями и повезли в Рим. Перед возвращением их ангел Божий явился Аглаиде и сказал: «Готовься принять того, кто раньше был твоим рабом, теперь же стал нашим братом и сослужителем. Прими того, кто раньше тебе служил, а теперь станет твоим господином. Почитай его всею душою, ибо он хранитель твоей души и защитник твоей жизни!..»

И встретила она Вонифатия, возвращавшегося к ней в святыне мученических мощей. В десяти верстах от Рима, на даче своей, Аглаида воздвигла великолепный храм и поставила в нем мощи Вонифатия, от которых источалось множество чудес. Отрекшись от мира, раздав имение бедным, Аглаида прожила еще восемнадцать лет, стяжала дар чудес и положена рядом с Вонифатием… Память их празднуется в один день — 19 декабря… Ободряющая, утешительная повесть.

Мученику Вонифатию приписывают благодать избавления от пьянства.

Вот еще потрясающий случай обращения к Богу одного из великих русских святых, преподобного Никиты Столпника, переяславского чудотворца.

Уроженец Переяславля-Залесского (ныне уездный город Владимирской губернии), преподобный Никита заведовал сбором податей в те годы, когда устройство многих городов требовало усиленных сборов. Сборщик Никита был безпощаден к народу не столько для князя, сколько для своей корысти: грабил бедных, теснил слабых, беззаконно наживался, и так прожил много лет. Однажды в церкви услышал он чтение из книги Исайи-пророка: «Измыйтеся и чисти будете, отымите лукавства от душ ваших»…

Поразили эти слова Никиту, не спал он от них всю ночь. Утром, чтобы развлечься, пригласил он к себе приятелей, а жене велел готовить обильный обед. Но когда она стала варить, то сперва увидела кровь на поверхности воды, потом разные члены человеческого тела. Бросилась она к мужу, привела его — он видит то же самое. «Горе мне, много согрешившему», — сказал Никита и ушел из дому.

Он явился к игумену монастыря, прося принять его в обитель, а тот велел стоять ему три дня у врат. Никита сделал больше: он сел нагой в тростниковое болото, и его облепили комары и мошки. По нему текла кровь, а ему эта пытка казалась сладкой, заглушая внутреннюю боль от сознания того, как сам он сосал кровь людскую.

Никита отмаливал грехи свои в каменной шапке и веригах, и взошел для удручения плоти на столп. Он погиб мученически, кровавую жизнь свою отмыв своей кровью: его убили родственники, думая, что блестевшие на нем вериги сделаны из драгоценного металла.

Вспомним обращение к Богу и совершенное ради Бога отвержение мира величайшим подвижником и иноком, преподобным Арсением Великим.

Одно имя его невольно напоминает нам полное уединение, обособление от людей ничем не развлекаемой, сосредоточенной души, в никогда не перестающей молитве в нерушимом молчании, что-то суровое, всецело отрешившееся от земли, воспарившее еще в оболочке и в узах тела в небесную высоту к безплотным духам.

Арсений воистину отвергся от мира и от всего, что в мире. Вознесенный на высоту почестей, один из первых лиц Византийской империи, он изорвал своими руками, затоптал свое земное благополучие, как будто стремясь за всякую минуту своего прежнего роскошного образа жизни заплатить ценою вольного мучения.

Римлянин родом, родившийся в семье, блиставшей знатностью и богатством, он получил глубокое образование, которое было в нем еще возвышено его способностями и трудолюбием.

Слава о нем дошла до императора Феодосия Великого, и он призвал его в Константинополь, чтобы ему поручить воспитание своих сыновей.

Арсению в это время было всего двадцать девять лет.

Положение Арсения в Царьграде было совершенно исключительное. Он занимал место непосредственно после лиц императорского дома. Для поддержания своего достоинства или по любви к пышности, он был при дворе самым блистательным лицом, был богаче всех одет, имел роскошную обстановку. Он взял привычку сильно душить себя самыми дорогими духами и держал у себя в доме тысячу слуг, богато одетых.

Достигнув высоты почестей, превосходя, быть может, всех людей в мире пышностью быта, Арсений не был счастлив и покоен. Он чувствовал, что его возвышение и его богатство были проходящими благами, что их придется покинуть вместе с жизнью, когда при нас остаются одни наши дела.

Благодать Божия начинала действовать в его сердце, и его пронимал страх за свою душу. Время от времени он на коленях в слезах умолял Бога открыть ему, что делать, чтобы спастись. Так молился он неотступно и наконец получил непосредственный ответ. Он услышал таинственный голос: «Арсений, бегай от общества людей, и ты спасешься».

После этого призыва Арсений не стал колебаться. Он решил разом порвать с привычною жизнью; тайно сел на корабль, отплывавший в Александрию, и из Александрии направился в суровую пустыню, скит, чтобы начать отшельническую жизнь. Ему было тогда сорок лет, значит, он провел при дворе из них одиннадцать.

В монастыре, где думал оставаться Арсений, он сразу был подвергнут тяжелому испытанию. Когда все иноки сели за трапезу, отшельник с братией не обратил на него ни малейшего внимания, и он один стоял у стены. Через некоторое время отшельник бросил ему хлеб, лежавший на столе, сказав с пренебрежением: «Ешь, если хочешь».

Тогда Арсений стал на четвереньки и, как зверь, подошел к тому месту, где он был брошен.

— Этот человек годен для монашеской жизни, — сказал отшельник.

В пустыне Арсению снова был голос:

— Арсений, бегай людей, храни молчание и пребывай в покое — это первое, что ты должен достичь, чтобы воздвигнуть здание своего спасения.

Он дошел до такого сосредоточения, что всякое посещение людское тяготило его. Святой Иоанн Дамаскин, ставивший Арсения образцом для иноков своего времени, говорит:

— Вы, живущие в пустыне, помните об этом ангеле (так он называл Арсения) и обратите внимание на то, как он отстранялся от людей, приходивших посещать его в его уединении, как он даже избегал говорить с ними из боязни упустить свое духовное настроение, которое ему было дороже всяких отношений с людьми.

Он избегал разговоров, потому что боялся при разговоре впасть в какую-нибудь ошибку, и выработал знаменитое изречение:

— Я часто раскаивался в том, что говорил; но никогда не раскаивался в том, что промолчал.

Конечно, обращение к Богу человеческой души, которая раньше ходила вне путей закона Божиего или для которой Бог не был раньше единой целью жизни, — такое обращение составляет настолько сокровенную историю человеческого существования, что она редко вполне обнажается при жизни. Но какая высочайшая поэзия скрыта в этих моментах…

Представьте себе всю сказочную роскошь Византийского двора, и среди этой роскоши в годах почти юности достигшего величайшего для подданного земного величия Арсения.

Кубок земной славы им был испит до дна. Роскошь, которою он себя окружал и которая была так велика, что казалась даже маловероятною, была, возможно, последней вставкой, последним усилием, чтобы привязать себя к миру, испытать миг всепоглощающего, довлеющего душе счастья…

Но нет, нет, душа тоскует. Душе тягостно среди условий этого широкого быта, и отовсюду из-под этой безумной роскоши выглядывает страшный глаз смерти. Все звуки роскошного пиршества заглушены доносящимся до слуха свистом косы, скашивающей все, что живет и красуется на земле.

К Нему, к Нему одному Безконечному, среди общего стремления к крушению; к Нему, к Нему единому Неизменному, среди общей изменяемости людей и миров. Только Он наполнил пустоту той души, которая создана, чтобы вместить Его. Только Он утешит скорбь души, которая всегда будет тосковать без Него… И все, что не напоминает о Нем, — это все будет лишнее, это все путы на ногах, цепи, оковывающие невольников мира…

Со всем разом покончить, пренебречь, сократить до последней степени телесные потребности свои. Избрать пиршеством себе пост; во имя Его и тех, которые гибли за Него, жить отреченною жизнью, принять на себя подвиг ежедневного, вольного мученичества — вот цель, вот путь.

И в глубокой пещере, в одежде, хуже которой не было ни у одного инока, в суровом посте, до степени невообразимой сократив все свои потребности, Арсений чувствовал себя счастливее, чем на вершине земной славы, в роскошных покоях среди роскошного Константинополя.

Так Божественный призыв способен изменить человеческую природу.

Вспомним русского подражателя Арсения Великого святителя Филиппа, митрополита Московского.

Происхождением из знатного московского боярства, юный Федор Колычев с детства был взят ко двору, и государь-отрок Иоанн IV оказывал ему особенное расположение. Но знатность его рода, блестящий жизненный путь, богатство не удовлетворяли его. В те лета, когда знатная молодежь бывала уже отцами семейств, он оставался еще холост, точно боясь связать себя с миром неразрушимой связью.

И вот на тридцатом году его жизни, когда в одно воскресное летнее утро возгласили во время литургии слова Спасителя: «Никто же может двума господинома работати», — в этих словах он услышал последний Божий призыв среди давно совершавшейся в нем душевной работы. Он понял в тот миг, что нет ему выбора между миром и Богом. Или он должен увязнуть в мирских тенетах, или разом порвать их и пойти за Христом.

И вот тайно, в одежде простолюдина удаляется он из Москвы, чтобы скрыться незамеченным во время вероятных поисков; живет некоторое время среди крестьян у Онежского озера, потом является в Соловецкую обитель, где принимает на себя суровые работы: рубит дрова, копает в огороде землю, работает на мельнице и на рыбной ловле, через полтора года принимает постриг. После многих трудов выбран братией в игумены, и через тридцать лет после своего бегства из Москвы возвращается в нее, чтобы вступить на митрополичий престол.

Всем известно безстрашное печалование митрополита Филиппа перед Иоанном Грозным за московский народ, закончившееся мученической его смертью. Но едва ли не выше, чем это печалование, чем эта смерть, был его первоначальный подвиг и его вольное оставление мира для служения Богу в безвестности и уничижении…

До сих пор мы говорили о переломе в жизни святых, о тех священных минутах, когда люди светлой жизни, не отдавшиеся еще Богу всецело, совершенно порывали с миром, чтобы все свои силы, помыслы, чувства направлять на служение одному своему Творцу.

Но сколько переломов менее поразительных совершалось и совершается в жизни людей обыкновенных, которые после такого перелома если не пылают перед Богом ярким пламенем, как те великие, о которых только что было говорено, то начинают светиться перед Ним, как малые, тихие огоньки зажженных усердной рукой восковых свечей.

Как часто бывает, что человек во всем разуверится, жизнь в глазах его потеряла всякий смысл, ему некому довериться, во всех людях ему приходится видеть своих врагов, все мечты его поруганы, все иллюзии рушились… В жизни остается ему одно отчаяние, одни стоны и желание скорейшей развязки.

И вот в эти минуты вспоминается ему забытый им великий Друг, Который только того и ждет, чтобы человек о Нем вспомнил. И человеку вспоминается Тот Сын Человеческий, Который ради него сошел с небес, родился в бедной пещере, понес жизненную тяготу и за новое учение Свое был распят, омыв его, отчаявшегося теперь человека, в потоке Своей чудотворной и животворящей крови.

Неужели изменит ему Тот, Кто за него умер? Неужели не поймет его Тот, Кто его создал? Неужели не ждет его и ответит ему холодностью Тот, Кто купил его такой ценой?.. И исстрадавшаяся душа с криком, в котором слышится и прощание с прежней, ничего не давшей и обманувшей жизнью, и приветствие новому счастливому существованию, бросается к ногам Христовым.

Конечно, нельзя не только описать, но даже приблизительно представить себе всех разнообразий этих обращений души человеческой к Богу. Такое обращение бывает всякий раз, когда человек почувствует в себе такое святое призвание, которое, как все благое, подсказывается человеку Духом Святым.

Лет десять тому назад умер в Англии доктор Барнардо, который получил трогательное имя «отца ничьих детей». Будучи молодым студентом-медиком, доктор Барнардо встретился однажды с несколькими покинутыми малышами, которые рассказали ему, что, не имея пристанища, живут на лондонских крышах. Он приютил их в своей студенческой комнате и с помощью их разыскал других таких же детей.

Вид детского безпомощного горя маленьких человеческих существ, ведущих звериную жизнь, так потряс Барнардо, что он тут же решил отдать этим безприютным несчастным детям всю свою жизнь.

Сотни тысяч заброшенных, безпомощных детей прошли через руки Барнардо за его последующую жизнь. Не имея своего состояния, не имея субсидии от правительства, он собирал частными пожертвованиями громадные суммы для своих детей. Он посылал их в Америку, пристраивая их по фермам, и многие из них были усыновлены в Канаде, и в настоящее время они — счастливые земельные собственники.

Из детей богатых классов он основал кружок юных сотрудников и убеждал их делиться их детскими деньгами с маленькими своими питомцами.

Его жизнь — одно из прекраснейших проявлений человеколюбия, которое блеснуло миру со времен Христа. Его жизнь есть оправдание человечеству за последний век.

Так вот, та минута, когда Барнардо пожалел несчастных бездомных питомцев и дал себе в душе клятву служить им всю свою жизнь, была моментом его обращения к Богу.

Есть пословица: «Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать».

Благодать Божия всегда сторожит человека, и, как бы кто низко ни пал, несомненно, не раз на пространстве его жизни раздается призывающий Божий глагол. Только бы уловить этот глагол, только бы внять ему и идти по велению его покорно туда, куда он указывает…

Говорят, что у всякого непременно человека бывают такие моменты в жизни, когда ему улыбается счастье, что у всякого бывает своя полоса удач, и люди с волей, с развитым характером умеют использовать эту минуту, схватить цепко представляющийся им счастливый случай и положить начало своему житейскому благополучию.

Несомненно, еще вернее будет утверждать, что у всякого решительно человека в жизни бывают такие минуты, когда человека призывает Бог. Разница между святыми и грешниками, между людьми большого благочестия и людьми хотя и не преступными, но безразличными, состоит в том, что святые и праведники умеют этот момент использовать и с решимостью идти по тому пути, к которому их призывает Бог. Люди же духовно слабые или равнодушные даже тогда, когда над ними прогремит этот Божий призыв, не внимают ему, уподобляясь тем ленивым людям, которые имеют спешные дела и, разбуженные вовремя заботливыми помощниками, поворачиваются на другой бок, чтобы вновь предаться своей спячке.

Если бы проницательным взором рассмотреть жизнь человека, то мы увидели бы, что вся она состоит из людских падений и постоянных Господних воззваний к падшему человеку. В какой бы греховной жизни ни погряз человек, как бы ни была ослаблена его воля, постоянно в жизни его выдаются такие минуты, когда он чувствует себя свежим, когда в нем пробуждается жажда чистой хорошей жизни.

Бывает так, что после ночи, проведенной в безумном угаре, человек поздним утром просыпается освеженным. Та грязь, в которую он по горло погрузился, кажется ему отвратительной. В нем готовится решимость зажить иной жизнью, но эту светлую решимость он в себе поддерживать не имеет силы.

В житиях святых есть одно замечательное сказание о покаянии человека, который, как это бывает со многими из нас, в детстве горячо веровал, никогда не терял этой веры, а потом до такой степени опустился в жизни, что впал в отчаяние, но был спасен Божией благодатью, достиг великой святости и был удостоен дивных откровений.

Чудная повесть об этом человеке должна быть известна всякому христианину, — так много она дает душе отрады, так сильно ободрит человека, находящегося на дне отчаяния, в таких трогательных чертах свидетельствует о предстательстве за грешников Пресвятой Владычицы Богородицы.

Епископ Кипрский Нифонт происходил из знатного рода Малой Азии и с детства был поручен заботам одного воеводы, присланого из Царьграда императором Константином Великим. Этот воевода устроил мальчика у своей жены в Царьграде, чтобы дать ему возможность получить тщательное воспитание.

Нифонт был мальчик способный, кроткого и доброго нрава, и любил ходить в церковь. Но беда в том, что он попал под влияние дурных товарищей, стал вести рассеянную жизнь, напивался допьяна, объедался, привык к скверным разговорам о разных нечистых и темных делах, постоянно посещал представления скоморохов и ночи проводил в греховных удовольствиях. Все деньги, которые он получал от жены своего воспитателя, он тратил на этот дорогостоящий образ жизни, а потом стал прибегать к кражам.

Как человек с хорошей душой, он чувствовал, что живет неправильно, а постоянная возбужденность, в которой держали его страсти, необходимость добывать много денег, безсонные ночи — все это совершенно расстроило его нервы. Он со всеми ссорился, был крайне раздражителен и опускался все ниже и ниже, не только погибая сам, но вовлекая в эту погибель и других. Вот что стало с юношей, который подавал лучшие надежды и еще недавно так умел славить Бога.

Один из его друзей, не отступавший от него несмотря на его недостойную жизнь, Василий, старался уговорить его порвать с этой невозможной жизнью.

— Что сделалось с тобой, Нифонт, — говорил он, — ты жив телом, а душой уже умер, только твоя тень ходит среди людей.

И Нифонт не оправдывал себя. Он не сердился на приятеля, как бы делали это другие в его положении, и во время этих бесед рыдал и оплакивал свои грехи. Сознание своей неправоты у него было, но не было силы себя побороть, и он откровенно говорил Василию:

— Моя судьба решена. Покаяния для меня нет, и я осудил себя на погибель. Так пусть же я вполне наслажусь всем, что есть на земле сладкого.

Не отрицая Бога, чувствуя Его величие, Нифонт тем не менее совершенно не мог молиться. Какая-то ужасающая пустота была в его душе. Он не верил в то, что Бог может спасти его, и действительно считал себя совершенно погибшим.

Поведение Нифонта чрезвычайно огорчало его воспитательницу, которая уговаривала его, бранила, подвергала его даже наказаниям, но ничто не помогало. Но очевидно, что в Нифонте и при всем его падении было много хорошего, и поэтому его не оставляли лучшие из его друзей.

Когда Нифонт однажды пришел к одному из таких друзей Никодиму, то на лице Никодима выразился величайший ужас. Нифонт спросил друга, отчего он испугался, и тот признался, что лицо Нифонта кажется ему совершенно черным, как у эфиопа.

С глубоким стыдом шел Нифонт от друга. Ему хотелось закрыть лицо руками, чтобы никто не видел на нем следы страшных страстей. «О, — говорил он себе, — каким покажусь я на Страшном Суде, когда тут, на земле, где не обнажены все дела мои, я уже кажусь таким черным. Где ты, душа моя, возможно ли для меня покаяние, есть ли человек, который поможет мне в том! Как я воззову к Богу о помиловании?»

Душа его жаждала молитвы, но искушающий помысел говорил: «Если станешь на молитву, то сойдешь с ума, и люди тебя осмеют».

«Как, — возражал он сам себе, — неужели от молитвы со мною произойдет зло? Ведь от моего разврата со мной еще не случилось никакого зла».

И когда ночная мгла окутала землю и все в городе успокоилось, Нифонт встал с постели и, с плачем, ударяя себя в грудь, молил Бога о пощаде.

Он молился, обращаясь лицом к востоку, и вдруг он увидел себя окруженным густым мраком. В страхе, закрыв лицо руками, он лег на свою постель. Утром он пошел в церковь, где давно не бывал. Там увидел он икону Богоматери, и какая-то сила повлекла его к образу Пречистой Девы, взыскующей погибших, поручающейся за грешников.

Все, что были в нем, силы духа, все вложил он в один зов к Пречистой: «Помилуй меня, заступница христиан, обрадованная, чистая. Подыми меня, упование и надежда кающихся».

И тут для спасения души этого отчаявшегося грешника совершилось великое чудо. Лик Богоматери просветился. Сладостная улыбка озарила очи Пречистой, и перед этим знаком небесного милосердия, оживая душою, Нифонт молился. И благодать лилась в истерзанную, несчастную, больную душу. Прикладываясь к иконе Богоматери, он думал: «Вот как Бог любит нас, а мы сами бежим от Него! Какую Он нам дал в Пречистой Своей Матери дивную Заступницу, а мы Ее отвергаем!»

Вскоре он видел сон. Ему снился дьявол в виде одного отрока, товарища его прежней распутной жизни. Этот отрок стоял перед ним печальный, и Нифонт спросил его:

— Что ты печалишься?

— Вот уже третий день, — отвечало видение, — как ты ходишь к моему другу, благочестивому Никодиму, и развратился. Я не могу перенести, что ты меня забыл.

Проснувшись, Нифонт понял, что непримиримый враг рода человеческого скорбит о его покаянии, и, чтобы подкрепить свою волю, он пошел к образу Владычицы, столь памятному для него, и молился перед этим образом, пока лик Пречистой не озарился улыбкой.

Богоматерь словно спустилась для Нифонта на землю, действуя на него через Свою икону. Если он совершал какой-нибудь грех, то во время его молитвы перед иконою Богоматерь с гневом и со строгим лицом отворачивалась от него. Когда он раскаивался и умолял Пречистую о прощении, пречистый лик озарялся улыбкой.

Он понял всю ту заботу, с которой Владычица следит за его исправлением, и положил себе с тех пор всегда иметь на устах Ее пречистое имя. Ему случилось тяжко заболеть; и во время этой болезни после его молитвы об исцелении он видел двух светлых жен, из которых одна была в царской багрянице и держала в руках ветку маслины, а другая несла какой-то алавастр. Жена в багрянице произнесла:

— Посмотри, Анастасия, чем страдает этот юноша.

— Он, Госпожа, страдает от невоздержанного своего языка. Он не переставал говорить, когда был здоров. И теперь Господь наказывает его, чтобы пощадить его будущее вовеки. Бог очень любит его, а потому и наказывает. А Ты, Госпожа, если хочешь, помоги ему.

После этого видения Нифонт был исцелен. А слова в видении о том, как много согрешает человек языком, всякий из нас должен запомнить.

Вот как совершилось обращение Нифонта. Бог ждал этого обращения его, пошел ему навстречу, привлек его к Себе и утешил знамением. Как только Нифонт встал, чтобы помолиться Ему, Господня благодать облобызала и окрылила его, и в лице Своей Матери Пречистой Господь послал Нифонту покров и утешение.

Утвердившись в благочестии, Нифонт стал иноком. Его дни проходили в труде и покаянии. Из болтливого он сделался молчаливым. Если ему случалось произнести лишнее слово, он ударял себя сорок раз по лицу и иногда заставлял себя подолгу ходить с каменьями во рту, говоря:

— Для тебя лучше есть камни, чем говорить злые слова.

Наказывая свое тело за прошлые дни разврата, он бичевал себя так, что от ран отпадали куски тела. Но много ему пришлось постоять в борьбе.

Бес являлся ему то в виде скачущей перед ним птицы, то в виде бросающегося на него пса. И эти призраки исчезали перед знамением креста. Иногда бес искушал голодного Нифонта, предлагая ему разную дорогую пищу. Но Нифонт отсылал его назад. Если он чувствовал в себе прежние плотские вожделения, то по целой неделе не брал хлеба в рот и морил себя голодом и жаждой, пока похоть не проходила. Закаляя свою волю, он иногда, сжигаемый жаждой, набирал себе в рот воды, ощущал ее вкус и потом выливал ее на землю, не проглотив.

— Ты победил меня, Нифонт, — воскликнул раз бес.

— Не я побеждаю тебя, — отвечал он, — сила Божия во мне.

И вот при растущей силе его все усиливалась борьба, и наконец Господь попустил в течение четырех лет искуситься ему страшным искушением. Однажды враг стал внушать Нифонту: «Бога нет, ибо где Он?»

И когда Нифонт стал молиться, язык произносил слова, но они не отдавались в уме. Он лишился тут непоколебимой веры в существование Божие, которая не оставляла его и в дни его падения, и искушавший голос нашептывал ему: «Бога нет, Бога нет».

— Никогда не отрекусь я от моего Христа, — говорил он, — если даже и впаду в блуд, если убью или сотворю еще мерзейшее преступление.

«Что ты говоришь, — нашептывал враг, — Христа нет. Я один всем владею, я один над всем царствую».

Страшные усилия употреблял враг, чтобы вынудить у Нифонта дорогие для себя слова: «Бога нет». И четыре года Нифонт боролся, не сдаваясь и принуждая себя к молитве, которая, не проходя через сердце, совершалась как-то вне его.

Это величайшее из искушений, которое посылает Бог только вернейшим рабам Своим, так называемая «мысленная брань». Ее пережил в течение нескольких лет и один из высочайших русских подвижников, преподобный Саровский Серафим.

Однажды, в глубоком горе, в невыразимом страдании, Нифонт, простирая руки к иконе Спасителя, воскликнул:

— Боже, Боже мой, зачем Ты меня оставил? Дай мне познать, что Ты Бог и что кроме Тебя иного нет.

И тут совершилось для Нифонта снова великое чудо. Лик Христов на иконе засиял, как солнце, и от иконы полилось благоухание. А потом глаза и брови у Спасителя стали как у живого человека.

После этого долговременного, великого испытания душа Нифонта закалилась, как сталь в огне. Была одержана одна из величайших побед духа, какую знало когда-нибудь человечество. И на душу Нифонта, в которой победил Христос, спустилась тишина и спокойствие.

Бывшее прежде угрюмым и суровым, лицо Нифонта стало настолько веселым и светлым, что многие спрашивали, что это значит. Нифонт, одолевший нечистых духов, перестал их бояться и радостно говорил: «Где те, которые говорят “нет Бога”?»

Благодарная душа Нифонта стремилась излить свою безконечную признательность Богу в торжественном исповедании своих грехов. Он подошел к церковным дверям и, воздев руки к небу, скорбно воскликнул:

— Прими, Христос, меня, умершего душой и умом, не отврати лица Твоего от меня, не говори, что не знаешь меня. Но вонми гласу моему и спаси меня. Ты не хочешь смерти грешника, и я не отступлюсь от Тебя, пока Ты не дашь мне спасение.

И услышал тогда он в небе сильный шум, и явился в дверях светлый Муж в облаке, и Муж этот, протягивая к Нифонту руки, обнял его, как отец блудного сына, и раздались слова милосердного Господа:

— Хорошо ты сделал, что пришел сюда, скорбящее Мое чадо. Я много печалился и тужил о тебе. Сердце Мое горело ожиданием, когда ты обратишься, вечером ли, утром ли. И теперь Я радуюсь и веселюсь, видя, что ты обратился ко Мне всем сердцем…

Может ли быть для верующего что-нибудь радостнее и утешительнее этого обращения!

То Божия Матерь как бы покидает небо для того, чтобы закрепить намерение истерзанного грехом погибающего человека, то милосердный Христос протягивает к нему прободенные за него на кресте руки, чтобы принять его с любовью отца, отыскавшего блудного сына, который больше никогда не уйдет от Него «на страну далече».

Каким ужасом начинается рассказ о жизни Нифонта и каким тихим, благоухающим, обещающим успокоением веет от конца этой победоносной истории!

И вот Нифонт освобожден от греха, оправдан Божией благодатью, восстановил в себе все духовные силы, какие так обильно излил на него Господь и какие умерли в нем, казалось, навсегда, во время его бурной и грешной жизни. Нифонт явно беседовал с ангелами и явно видел бесов.

Однажды он шел перед каким-то домом, где жила известная блудница, и увидел там ангела, который горько плакал. Ангел был приставлен к одному благочестивому человеку, который в эту ночь впал в грех с этой женщиной, и ангел горько плакал о его падении.

— Как ты не наставишь его, чтобы он убежал от греха? — спросил Нифонт ангела.

— Я не могу к нему приблизиться, — отвечал ангел, — он стал рабом бесов, и у меня нет над ним власти. Бог сотворил человека со свободной волей и показал ему пути: узкий и широкий, чтобы человек ходил по тому пути, который сам выберет.

Нифонту открыто было, как бесы ходили в народ и явно искушали людей. Раз видел он, как два человека работали. Бес стал нашептывать обоим что-то в уши, и они, бросив работу, затеяли между собою ссору.

Видел он раз церковного служителя, которому бес нашептывал мерзкие мысли. Чувствуя искушение, этот человек часто обертывался и плевал на беса.

— Зачем ты искушаешь человека, — спросил Нифонт, — если он тебя не слушает?

— Князь наш велит нам бороться с людьми. Он жестоко нас бьет, если мы этого не делаем.

Видел еще Нифонт инока, который шел, сосредоточенный, творя на ходу горячую молитву. Из уст его вылетало огненное пламя, которое доходило до неба. А за ним следовал ангел с огненным копьем в руках и этим копьем отгонял от инока бесов.

Раз во время всенощного бдения, под праздник Вознесения, Нифонт увидел Владычицу Богородицу, вошедшую во храм с апостолами и множеством святых. С материнской любовью Она смотрела на людей, радуясь на тех, кто думал о своем спасении, качала головой и плакала над нерадивыми. Потом Она подняла к небу Свои руки и стала молиться Сыну Своему о спасении всех.

Это видение еще более укрепило веру Нифонта в том, что Владычица дивно охраняет людей и крепкой рукой ведет их к спасению. Вскоре он получил подтверждение этой веры. Во время сна напал на него враг с оружием в руке, чтобы убить его, но вдруг побежал с криком:

— О Мария, Ты всегда прогоняешь меня от этого жестокого человека.

Нифонту были открыты тайны душ, оставивших мир и возносившихся в вечную отчизну. Он видел небеса раскрытыми и ангелов, из которых одни сходили вниз на землю, другие поднимались в небо, неся в своих объятиях человеческие души.

Как-то раз при приближении к блудному мытарству демон стал кричать двум ангелам, несшим душу:

— Дайте нам эту душу, она наша.

— Какой знак укажете вы на ней, что она ваша? — спрашивали ангелы.

— Этот человек до смерти осквернял себя грехами плотскими всякого рода и умер без покаяния — что вы ответите на это?

— Мы спросим у Ангела Хранителя этой души.

— Эта душа, — отвечал Ангел Хранитель, — много грешила, но перед концом она исповедала Богу свои грехи. Если Бог простил, то знает, почему простил. Он имеет на то власть. Слава Его праведному суду.

И ангелы безвозбранно понесли дальше согрешившую и покаявшуюся душу.

Безграничное благоговение к Той, Которая была для него начальницей и надеждой его спасения, к Пресвятой Владычице, наполняло душу Нифонта. Он воздвиг Ей в Царьграде церковь и при этой церкви жил. Своей верой он многих обращал ко Христу. Бес явился однажды к нему со своим полчищем и хотел его замучить, но он силой Божией связал их и нанес им множество ударов. Тогда они, чтобы смягчить его, дали обещание не приближаться даже к тому месту, где произносится имя Нифонта.

Жизнь Нифонта и духовный опыт, им приобретенный, особенно драгоценны тем, что в жизни сохранилось описание тех козней, которыми искушает враг род человеческий, и вместе с тем той охраны, какою охраняют людей светлые силы.

Нифонт видел обширное поле правильной квадратной формы; на нем были расставлены триста шестьдесят пять полков из эфиопов. Один из них выстраивал воинов и ободрял своих подчиненных. Было принесено множество оружия и роздано по полкам. Потом дьявол снабдил каждый из полков силою волшебства и пустил их по всей земле на Церковь христианскую.

В ужасе и тоске созерцал Нифонт эти козни дьявола, посылаемые на землю. Но к нему был ободряющий голос:

— Оборотись, Нифонт, на восток и смотри.

И увидел Нифонт на востоке чистое, прекрасное поле и на нем еще более многочисленные, чем у эфиопов, полки. Воины стояла в белых одеждах. Они были вооружены, как на битву, и явился им Муж, сияя светом выше солнечного, и сказал им:

— Господь Бог Саваоф повелевает: идите по всей земле, помогайте христианам и охраняйте их жизнь.

Нифонт понял тогда, что как ни велика сила дьявольских искушений, но выше и больше ее сила благодати охраняющей. Незадолго до конца своего Нифонт был поставлен епископом острова Кипрского по непосредственному указанию Божию.

Это событие произошло, быть может, для того, чтобы показать, как велика сила покаяния и как Господь отмывает грехи людей в такой мере, что потом Сам призывает их к высшим ступеням служения Себе.

Чудно описание последних часов жизни епископа Нифонта, при которых присутствовал знаменитый столп Церкви святитель Афанасий Великий, патриарх Александрийский. Последнюю ночь своей жизни Нифонт провел на рогоже, на которую велел положить себя.

На рассвете посетил его Афанасий Великий и спросил его, есть ли человеку польза от болезни.

— Сильней, чем золото, — отвечал Нифонт, — в котором отходит ржавчина, когда его жгут на огне, человек во время болезни очищается от своих грехов.

Сладостная улыбка озарила лицо святителя перед самой кончиной его, и он радостно произнес:

— Приветствую вас, святые ангелы.

Следующими словами его были:

— Вас, святые мученики.

Еще через несколько времени он произнес:

— Привет вам, блаженные пророки.

Тут отверзлись духовные очи Афанасия, и он увидел, что отходящего от земли к небу Нифонта приветствуют по очереди, каждый отдельно, все лики святых.

Умирающий несколько времени молчал, потом опять воскликнул:

— Приветствую вас, священники, преподобные и все святые.

Голос умирающего затих. Потом через некоторое время Нифонт в восторге воскликнул:

— Радуйся, Обрадованная, Красная, мой Цвет, Помощница моя и Крепость. Прославляю Тебя, Благая; ибо поминаю милость и благодать Твою.

То были последние слова, произнесенные на смертном одре праведником, это хвала Той, Которая Своим милосердием исторгла из ужасной пропасти погибавшую душу Нифонта и довела ее до рая. Владычица спустилась опять с неба принять на Свои руки спасенное Ею дитя, которое Она воззвала из бездны беззакония и которое стояло теперь перед Нею, украшенное добродетелями, благоухающее святыней…

Много покоряющего и умилительного хранят в себе сокровища жизни святых. Но, кажется, нет повести более потрясающей душу, повести, где сильнее ощущались бы нити, связывающие небо и землю, соединяющие в одно гибнущих от греха людей и небесных воителей, готовых спешить им на помощь, чем эта чудная повесть.

Святитель Нифонт, епископ Кипрский, по верованиям Церкви, имеет благодать избавлять людей от чарований, как получивший власть над нечистыми духами после такой страшной и упорной борьбы. А вся жизнь его представляет собой для нас сплошной урок покаяния, пример того, как ни на каких низах падения не надо отчаиваться и как из безобразнейшего грешника можно стать сияющим благодатью праведником…