И вот жизнь прожита…

По средней продолжительности жизни человек должен видеть, что ему остается веку каких-нибудь пять-восемь лет.

Некоторые считают эту пору надвигающейся старости и ожидания неизбежной смерти самой грустной порой, тогда как в христианском смысле она богата отрадой, полна высокого значения…

Каким примирением с жизнью, каким великим упованием веет от старца-христианина!

Все тяжелое, все, что мучило и волновало, — теперь осталось там, далеко позади, и в отдалении своем кажется не только легким, но еще и милым…

Страсти не волнуют больше грудь, не манят больше несбыточные мечты: все затихло, все успокоилось, и в этой тишине душа с миром ожидает Христа…

И стоит Он, неизменный Жених души, стоит и обещает… стоит и шепчет: «С малых лет твоих Я хотел, чтобы ты познал Меня и стал служить Мне. Я готовился открыть тебе Мои великие тайны, даровать тебе такое чудное счастье, о каком ты и мечтать не мог… Но вместо того, чтобы всей душой идти ко Мне, ты блуждал далеко от Меня, надеясь найти счастье помимо Меня. Но ты счастья не находил, потому что Я один измерил всю глубину твоей души и Я один только мог дать ей такую полноту радости, которая бы ее удовлетворила…

Я стоял, грустно глядя на тебя. Я все ждал, не придешь ли ты ко Мне. Но годы шли все вперед и вперед, и ты все не приближался ко Мне.

И Я следил за всем в твоей жизни. Я видел все блуждания твои. Я видел всю тоску твою. Но не стесняя твоей воли, Я давал тебе бродить так далеко от меня… Но как Творцу твоему, Богу твоему и Искупителю твоему Мне тяжело было видеть Мною созданное и искупленное творение, блуждающее так далеко.

Я один знал, как бы ты был высок, если бы ты был действительно христианином, какие бы ты тогда сотворил чудные дела в прославление имени Моего. И все это ты расточил по ветру и стоишь теперь перед гробом, как бедный нищий, который не приобрел себе ничего… Теперь ты видишь все твои ошибки…

Мне было бы отраднее, если бы ты приступил служить Мне в лучшие свои годы, когда сердце твое горело огнем и ты был крепок телом и духом, когда перед тобой лежал тот жизненный путь, который теперь пересекается для тебя.

И вот теперь ты познал свои заблуждения, ты готов внимать Мне, и Я выслушаю тебя и не буду отвергать тебя… Я принимаю людей, как бы поздно они ни приходили ко Мне. Я уравниваю того, кто работал в винограднике Моем от раннего утреннего часа, с тем, кто пришел к концу работы. Я силен по милости Моей дать обоим равную награду, ибо не бывает чист передо Мной и праведник, послуживший Мне от детских лет своих, и грешника сильна благодать Моя оправдать и превознести, как праведника.

И угоднее святыне Моей, чтобы люди хоть поздно, но приходили ко Мне, чем чтобы до конца забывали Меня… И радуюсь Я таким долгоблуждающим путникам и принимаю их горячее, чем отец притчи Моей евангельской принял блудного сына своего. И приму всякого, когда бы кто ни пришел ко Мне… И если кто, весь земной век свой отрицавший Меня, на ложе смерти воздохнет и возопиет ко Мне, — и того не лишу милости Моей, и намерение его лобызать буду, и раскаяние его и плач вместо дел вменю ему, ибо во взыскании погибших величайшая слава Моя, и кто поставил предел человеколюбию Моему или кто указал Мне, доколе должно действовать снисхождение Мое!..»

И вот эта трепетная радость во всепрощение Христа, эта надежда спасения — не своими делами, а безграничной ценой крестной жертвы Христовой, это ясное для души предчувствие, что вот при всем окаянстве своем и как бы ты ни провел жизнь, ты пришел в конце концов к милосердному Владыке и Он принял тебя, — все это составляет источник неиссякаемой радости старческого возраста…

Земное все может изменить: умерли или забыли тебя друзья детства и юности, в могилах все близкие, не исполнились мечты, счастье прошло мимо человека…

Но Бог — Его-то ничто не отнимет, Он всегда стоит при душе, и радости, которые Он может дать, затопят все бедствия земли.

И если человек дошел до живого чувства общения своего с Богом, то как может страшиться он соединения с Творцом своим, к Которому придет он через смерть?

Вот оно, это грозное и роковое чудище, столь приветливое и желанное для души христианской, начиная от великого Павла, с его дивным восклицанием: «Желание имею разрешиться и со Христом быть».

В самом деле, страх смерти для верующих людей есть одно из самых больших недоразумений с христианской точки зрения.

Отец ушел на время, оставляя одиноким любимого сына и заповедав ему не идти за ним, пока сам он не позовет сына к себе.

Часто тоскливо сыну без отца, но сын, исполняя волю отцовскую, все ждет и ждет его и не смеет идти за ним. И тоска в разлуке смягчается, когда порой получит он от отца такую весть, из которой ясно станет ему, как помнит его отец, как заботится о нем… Но со всяким годом и со всякой новой вестью все горячее желание прийти к отцу и остаться у него. И вот наконец приходит зов: отец зовет — рад ли тогда будет сын!

Теперь скажем себе, что сын — это каждый из нас, отец — Творец и Искупитель наш; весть от отца — неизглаголанные гласы Божии к душе нашей, а зов отца к сыну — Божие определение о смерти человека.

Чего же страшиться тут, чего тосковать, чего отталкиваться от смерти и кричать: «Я жить хочу — спасите меня…» Так ли надо принимать зов Господень, так ли надо держать себя перед теми часами, когда должна открыться нам жизнь вечная?

Как умели умирать встарь русские люди, как и сейчас умеют умирать люди народа — и как трусливо теперь умирают большей частью люди образованные, и как не умеет вести себя в присутствие великой тайны смерти большинство людей!

Когда медицина решила, что спасение человека невозможно и что смерть неизбежна, тогда остается одно — дать человеку умереть спокойно.

А вот именно этого у нас делать и не умеют. Никакое лекарство уже больного не спасет, а его продолжают пичкать всевозможными снадобьями. Не думают вовсе о единственно важном для него деле — о примирении с Богом, а ободряют его заведомо лживыми обещаниями: «Да вы еще оправитесь… через месяц молодцом будете. Мы с вами скоро потанцуем». Вместо того чтобы привлекать мысль человека к единственно нужному, сбивают его на всевозможные мирские ненужности.

Боятся сказать человеку прямо, что он умирает и что ему пора подвести итог жизни — сделать последние распоряжения и затем все свои мысли сосредоточить на вечности.

Наконец в самую последнюю минуту, когда уже начнется агония, — и тут мешают душе спокойно расстаться с телом.

Говорят, что те вопли, стоны и крики, которые поднимаются вокруг постели отходящего, могут, прервав агонию, на несколько часов или даже на день или на два отсрочить смерть… Но к чему, когда это доставляет лишнее терзание остающимся и лишние муки умирающему?

Не так умирают люди христианского настроения в христианских семьях. Там и отношение к смерти совсем другое.

Во-первых, народ смотрит на смерть совершенно спокойно, и безо всякого злорадства вы услышите там такие разговоры:

— Что это ты, тетка Акулина, зажилась? Я уже давно хочу тебя за упокой поминать.

— И впрямь, голубчик, зажилась, пора старым костям на покой, а Господь не прибирает… Не готова, верно.

— А ты готовься — и помрешь.

— Пора, пора помирать мне, голубчик.

Но такие взгляды, такое ясное и простое отношение к смерти составляют принадлежность не одного только простонародья, а вообще всех людей, верующих в вечность.

Если есть люди — и люди старые, которые придут в ужас, если им посоветуют составить заблаговременно духовное завещание и которые никогда в жизни не произнесут таких слов, как «когда я умру», «когда меня не будет в живых», — точно они одни из всей вселенной подлежат исключению из общего закона смерти и должны жить безконечно, то и наоборот, попадаются люди совершенно противоположного склада, которые, будучи молодыми и цветущими, совершенно спокойно рассуждают о своей смерти, едва достигнув совершеннолетия, делают завещания о своем имуществе.

Я знал в юности моей одного шестнадцатилетнего мальчика, умного, жизнерадостного, достигшего впоследствии в жизни больших успехов. Он в эти юные годы уже распределил на случай своей смерти все свои вещи — ружья, собак, так как был страстный охотник, расписал заранее по друзьям все свои книги, что нисколько не помешало его благоденственному существованию.

Как-то мне пришлось быть у одного приятеля в старинной усадьбе. Хозяева — молодая чета чуть за тридцать лет, усердно украшала свое родовое гнездо. В церкви, выстроенной отцом владельца над гробами своих предков, они воздвигли в склепе прекрасные памятники. Я присутствовал при разговоре супругов в этом склепе. Они рассуждали о том, где ляжет каждый из них, и о том, как расширить склеп, чтобы он хватил еще на многих, так как у них уже было трое детей и они надеялись иметь в будущем многочисленных внуков. Сами они были полны сил и надежд, но знали, что умрут, и без страха говорили о смерти.

Вот еще примеры благодатных переходов в ту жизнь.

Когда верующий человек видит, что смерть приблизилась, он не отчаивается, а отдается мысли о смерти спокойно, с упованием на милосердие Божие. Он обдуманно устраивает свои дела и делает спокойно последние распоряжения.

Мы видели, как умирала Наталья Савишна в «Детстве и отрочестве». Точно так же умирает много других женщин и мужчин. Я знал одну старушку, которая для своих похорон распорядилась даже, каких приглашать священников и чем каждого из них за эту службу благодарить.

Она же, прекрасная хозяйка при жизни и хлебосолка, распорядилась, какие прекрасные блюда подавать за поминовенной трапезой, какого рисунка делать покров, какие номера пения исполнять за отпеванием.

По-христиански умирающие люди, если смерть не приходит внезапно, непременно стараются принять таинство елеосвящения или, как говорится в быту житейском, — «особороваться», — по вере, что при соборовании человеку отпускаются грехи, забвенные и утаенные.

Часто верующие пережившие потерю люди сильно скорбят, что дорогой усопший не успел быть напутствованным. По дерзновению веры отрадно думать, что Бог невидимо приобщает таких людей, умирающих внезапной смертью, если они были того достойны…

Один странник, ночевавший на обширном постоялом дворе, где с вечера пристало несколько возчиков, проснувшись ночью, увидел, что чудный ангел приобщает из чаши лежащих на полатях возчиков… Потом все исчезло, а вскоре полати обрушились, и возчики разбились насмерть.

Точно так же Саровский старец Серафим говорил одной молодой вдове, которая приходила в отчаяние от того, что муж ее умер неприобщенный, так как она, боясь ухудшить его положение, открыв ему истину, скрывала, что он безнадежен. Этой вдове отец Серафим говорил, что есть люди, зримо приобщавшиеся, а оставшиеся неприобщенными у Бога, и есть люди, не приобщавшиеся зримо, но невидимо приобщенные ангелом…

Трудно передать, конечно, словами предсмертное состояние души.

Оно состоит из некоторой печали — человеческой печали от расставания с близкими и от тревоги за них, из глубокого чувства смущения, раскаяния за прошлое, робости перед Судом Божиим, радостного ожидания видеть те области, о которых мечталось, куда сердце так рвалось, думы о тех, с кем раньше развела смерть, кто не был никогда забыт и кого предстоит теперь увидеть. Но в эти часы вообще все человеческое как-то ослаблено. Человек становится как-то равнодушным к земле пред громадой своего ожидания.

Один человек, холостой, очень любивший своих родных, умирал вдали от них, и впоследствии передавал мне свои тогдашние чувства. Он был так слаб, что не мог поднять головы с подушки и порой не мог произнести даже слова. Знакомые приезжали к нему — с мыслью навсегда с ним проститься, и он улавливал на себе их прощальные взоры.

Уход за ним был хороший: два врача, посменно дежурившие опытные фельдшера. И его нисколько не безпокоило, что при нем нет никого из его близких. Он был за них как-то совершенно спокоен, поручив их, как и себя тогда всецело поручил, — воле Божией.

Он передавала, что это было какое-то радужное спокойствие, ясно чувствуемое прикосновение Божией руки, — что-то настолько торжественное и захватывающее, что земная жизнь вся тускнела, таяла, казалась ненужной, ничтожной, далекой…

Он уже начинал жить тем будущим, которое так скоро должно было открыться ему, — ждал многих радостных свиданий. И когда он ожил, ему стало тяжело, что все это не сбылось…

В последние дни жизни человеческой небесный Воитель дает последнюю битву за искупленную Им душу человеческую.

Достаточно вспомнить великость жертвы Христовой за нас, чтобы постичь, какую цену придает Христос спасению души человеческой.

И вот настают последние дни, которые душа проводит в теле. И для спасения своего эта душа должна исповедать Христа, находясь в теле.

Но человек продолжает быть равнодушным к Богу, и равнодушен до конца.

Быть может — и это вероятнее, — то лишь кажущееся равнодушие и человек глубоко волнуется вопросом об исповедании Бога, ему мешает ложный стыд, духовная гордость. Но видимо он отвергает Бога.

И вот последние часы.

К умирающему приводят священника. У него и голоса уже нет.

Тихо служитель Бога склоняется над ним — не примет ли он хоть теперь отвергаемого всю жизнь Христа, сливая свое предсмертное страдание с мукой распятого Бога.

Но — о ужас! Все последние свои усилия умирающий собирает для того, чтобы оттолкнуть распятие.

И теперь, вы думаете, все кончено? Он осужден?

Да, это было бы так, если бы умирал не человек, за которого Господь взошел на Голгофу, если бы тут Бог не боролся за гибнущее творение Свое.

Человеческое, видимое кончилось. Посредство Церкви отвергнуто. Но между душой человеческой и ее Богом есть свои никому не видимые связи, есть тайная непосредственность.

Какими, Он Сам знает, путями Бог в последнее мгновение, когда жизнь чуть теплится, силен так потрясти душу, что она вдруг познает Бога и в радостном трепете кинется к Нему.

И считает ли время Тот, для Кого тысяча лет — миг единый!

Видали ли вы мать, вырывающую от смерти своего ребенка? Подумайте же, как борется Бог за вечную судьбу Им созданного и, хотя Ему и изменившего, но безгранично дорогого Ему сына?

. . .

Если вам приходилось присутствовать при тихой кончине верующего, вы никогда не забудете ее величия.

Ходит поверие, что в последнюю минуту жизни невидимый ангел подносит к устам отходящего фиал смерти, который должен всякий испить. Некоторые пьют его спокойно; другие долго отвергают и выпивают его с величайшим ужасом.

Выражение лица верующих при конце их чудесно.

Неверующий уверует, если увидит на лице отходящего праведника эту переживаемую им смену чувств.

Тут и радость, восхищенное изумление перед чем-то великим, открывающимся внутреннему взору, и ненарушимый торжественный покой, и углубленное наслаждение высочайших созерцаний…

Вообще, светлая кончина является заключением светлой жизни.

Какая благодать — почить, как почил великий старец Серафим. Накануне конца, в день нового 1833 года, он приобщился, обошел в церкви все иконы, весь день пел в келье победные пасхальные песни, несколько раз выходил в монастырь смотреть место, избранное им для погребения. А на утро был найден бездыханным, в коленопреклоненной молитве перед любимой им иконой Богоматери «Умиление», прозванной им «Всех радостей Радость»…

Вот еще примеры благодатных переходов в ту жизнь.

Нельзя без глубокого волнения читать о кончине святителя Димитрия Ростовского. Этот великий подвижник, оставивший своему народу величайшее духовное сокровище — Четьи-Минеи — и не одни только свой век, но и последующие времена огласивший «пастырской свирелью богословствования своего», своими дивными проповедями, еще не в старых для его сана летах тихо догорал в суровом климате Ростова, вдали от родной теплой Украины с ее задумчивыми тополями, с пронзительным светом ее звезд… Непосильные труды, за всю жизнь напряжение сил душевных, наконец множество огорчений изнурили силы святителя. Но из слабеющих рук перо, написавшее столько вдохновенных страниц, не выпадало до последнего дня.

Еще 27 октября 1709 года он пишет старому собеседнику своему, иноку Феологу: «Поистине возвещаю ти, яко немоществую. До чего ни примусь, все из рук падает. Дни мне стали темны, очи мало видят, в нощи свет свещный мало способствует, паче же вредит. А недугование заставляет лежать да стонать». Вечером того же дня митрополит велел позвать своих певчих. Он сидел у печи и грелся, а певчим велел петь сложенные им канты: «Иисусе мой прелюбезный, надежду мою в Боге полагаю, Ты мой Бог Иисусе, Ты моя радость».

Послушав пение, митрополит отпустил певчих и удержал только преданнейшего ему певчего «и усерднейшего в трудах ему помощника» «бельца» Савву Яковлева, который был переписчиком набело его сочинений — труд по тому времени немалый. Очевидно, святителю хотелось иметь в ту минуту около себя живую душу, поделиться своими мыслями, воспоминаниями. И стал митрополит Димитрий рассказывать бельцу Яковлеву о своей юности в благословенной Украине, о порывах к Богу, о молодом рвении к молитвам, и заключил свой рассказ словами: «И вы, дети, такожде молитесь!» Наконец святитель отпустил певчего словами: «Время и тебе, чадо, отойти в дом твой». Он благословил его и, провожая его, в виде благодарности за переписку сочинений, поклонился ему почти до земли. Яковлев был очень смущен, а святитель произнес последние слышанные от него на земле слова благодарности: «Благодарю тя, чадо!» — и вернулся к себе в келью, а певчий расплакался и ушел. Отпустив служителей, митрополит Димитрий вошел в особую келью, где он обыкновенно молился. На следующее утро он был найден почившим в коленопреклоненной молитве.

Величественна была кончина кроткого митрополита Киевского Филарета, который, прощаясь с духовенством, передавал для доставления государю последние приветствия любви и последние благословения.

Митрополиту Московскому Филарету незадолго до конца явился отец его во сне и сказал ему: «Береги девятнадцатое число». Настал воскресный день 19 ноября 1867 года, и митрополит в домашней церкви своей совершил литургию, по замечанию окружающих, особенно бодро и вдохновенно. Через несколько часов он был бездыханен.

В 1857 году стал быстро угасать знаменитый проповедник архиепископ Херсонский Иннокентий. Но он не бросал занятий. Накануне смерти выезжал, читал корректуру сочинения своего «Последние дни земной жизни Спасителя». Настал Троицын день, 26 мая. Он встал в пятом часу, прошелся по комнате, поддерживаемый служителями, затем прилег. Почувствовав приближение смерти, он велел приподнять себя и тихо скончался, коленопреклоненный, на руках двух келейников.

В Пензе 10 октября 1811 года, на тридцать шестом году от роду, почил праведный епископ Иннокентий, пострадавший за свою православную ревность во время господствовавшего тогда и поддерживаемого министром духовных дел князем А. Н. Голицыным протестантского направления. В ночь перед кончиной он позвал к себе келейника и сказал ему: «Какое дивное видение мне представилось! Казалось мне, что небеса отверзлись. Двое светлых юношей в белых одеждах, слетев с высоты, предстали передо мной и, с любовью глядя на меня, взяли меня, немощного, и вознесли с собой на небо. Сердце мое исполнилось несказанной радости, и я пробудился».

Десятого октября утром он просил пособоровать его и, напрягая последние силы, повторял молитвы и приподнимался при помазании елеем. Потом язык стал неметь, дыхание прерываться, он крестообразно сложил руки на груди; окружающие развели их, чтобы не затруднять дыхание, но он опять сложил их крестом. Перед самым концом один из окружающих стал читать псалмы. При словах: «Аз к Богу воззвах, и Господь услыша мя», капли слез выкатились из глаз умирающего; на словах же: «Аз же, Господи, уповаю на Тя» — преосвященный Иннокентий вздохнул в последний раз и тихо предал дух Богу.

Прекрасен был конец почившего 20 декабря 1846 года архиепископа Воронежского и Задонского Антония, одного из славных подвижников XIX века, находившегося через пространство, никогда не видав его, в замечательном духовном общении с великим старцем Серафимом, чему пример увидим ниже. Накануне смерти он сказал плачущему племяннику: «Я еще не умру: мне Божия Матерь сказала, что нужно дела кончить».

Проведя ночь в молитве, архиепископ Антоний двадцатого утром назначил быть в шесть часов пополудни соборованию, послал на почту денежные письма бедным и роздал милостыню пришедшим к нему. Викарию своему он сказал: «Никакого не чувствую страха, желаю разрешиться и быть со Христом». Сделав некоторые распоряжения, владыка стал молиться. В шесть часов началось торжественное молебствие, длившееся час. Архипастырь сидел в кресле, со свечой, и сам прочел последнюю молитву: «Простите меня, отцы и братия». Благословив всех, он перешел с кресла на кровать. Осенив обеими руками, разрешил всех, находящихся под запрещением, и отпустил затем всех присутствующих. Через четверть часа преосвященный сильно постучал в двери, призывая своих чад, и настала величественная торжественная минута. Архиепископ в последний раз возложил крестообразно руки на головы присутствующих; духовник стал читать отходную; в руки архипастыря вложили горящую свечу; с окончанием отходной архиепископ Антоний тихо предал дух Богу.

Четырнадцатого декабря 1839 года, на сорок девятом году, после двадцатидвухлетнего затвора, почил Сезеновский затворник Иоанн, основатель женской Сезеновской обители. Он скончался в одиночестве. Долго не получая от него никаких признаков жизни, выломали двери кельи, в которой он находился в затворе, и нашли его мертвым, у аналоя, перед иконой Богоматери. Тело его было немного наклонено на правый бок. Правая рука, стоя на локте, поддерживала голову, а левая лежала на ладони правой. Лицо было обращено к иконе.

В ночь на 25 мая 1836 года, на сорок седьмом году от рождения, после семнадцатилетнего затвора, скончался знаменитый затворник Задонский Георгий, происходивший из дворянского рода Машуриных и до двадцативосьмилетнего возраста служивший офицером Лубенского гусарского полка. Он тоже скончался без свидетелей и после ранней обедни был найден бездыханным перед образом «Всех святых» и Страшного Суда, припавшим к земле. Лицо его было как живое. Пальцы правой руки, сложенные крестным знамением, прикасались к челу.

Старец Парфений Киевский, имевший необыкновенное, умилительное, нежное усердие и детскую любовь к Богоматери, умер в тот самый праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, который он особенно любил и о котором говорил: «Буди благословен и преблагословен и треблагословен день Благовещения Пресвятой Владычицы нашей Богородицы». В 1855 году в этот самый праздник, совпавший тогда со страстной пятницей, отец Парфений был найден бездыханным, сидящим как бы в глубокой думе у дверей келейной своей церкви.

Двадцать девятого августа 1886 года был найден в своей келье почившим подвижник Иверского Валдайского монастыря монах-молчальник Пахомий. После ранней обедни его нашли стоящим на коленях, у изголовья койки; в руках он держал четки; лицо его было озарено радостной улыбкой, а глаза сомкнуты.

Считая тело христианина храмом, в котором жил Дух Божий, хотя бы временами он и осквернялся грехами, Церковь воздает телу христианина всякие почести. Одев покойника благообразно, полагают его во гроб, вокруг зажигают свечи, в руку вкладывают распятие — вечный знак Христовой победы. На грудь кладут образ, а на чело возлагают венчик — знак того, что тут возлежит призванный к Богу воин Христов. Многие люди заблаговременно приготовляют себе все нужное для погребения. Некоторые подвижники держат у себя в келье гроб, который напоминает им о смертном часе и тем предохраняет их от искушений. Распространен обычай заблаговременно приготовлять себе саван, а люди, бывшие в Святой Земле, привозят эти погребальные пелены из Иерусалима.

По церковному преданию, душа человеческая в течение сорока дней по смерти бывает водима по мытарствам, где дает отчет в своих земных делах и где ангелы-хранители оспаривают душу у демонов, представляющих все грехи человеческие в преувеличенном размере. Поэтому в это время совершается над душой человека чтение Псалтири. Подобно тому, как некогда юный Давид-псалмопевец отгонял от Саула пением псалмов своих злого духа, так Церковь верит, что чтение на душой Псалтири помогает ей в прохождении воздушных мытарств.

Избавляются от мытарств те, которые причащены в день смерти или которые умерли в дни Светлой седмицы. Какое, действительно, счастье отойти к Богу в эти дни! Какая радость душе возноситься в отчизну, когда все в небе и на земле полно величайшего ликования и когда вся вселенная и миры миров оглашаются этой вестью, выше и слаще которой нет ничего, — «Христос воскресе из мертвых»!

Славна смерть воина в битве; так же славна смерть христианина в церкви!

Как-то в Москве сильное впечатление произвела кончина одного благочестивого купца, который встретил праздник, отстоял светлую заутреню, причастился за обедней и через несколько минут отошел… Какая тоже радость для священника отойти в церкви, только что причастясь, или умереть так, как умер известный старец, духовник скита Черниговской Божией Матери около Троице-Сергиевской Лавры, иеросхимонах Варнава. В великом посту он приехал исповедовать в одно благотворительное учреждение и, отпустив одну исповедницу, тихо склонился головой к аналою и отошел.

Милостыня в память души есть одна из наибольшей помощи, какую может оказать любовь душе усопшего человека. Поминает всякий по своей силе-возможности; бедный человек раздает нищим несколько медных монет, которые могут быть в очах Божиих выше груды золота, раздаваемого в память богачей.

Грустно видеть то небрежение, в котором оставляют душу человека его богатые наследники. Случается так, что наследство получено громадное, а не поставлено над покойником ни малейшего памятника, и через десятки лет его могила уже сравнялась с землей и ее не отыщешь.

Вообще же нам, русским, нельзя не поставить в укор наше пренебрежительное отношение к могилам наших близких. Войдите на кладбище за границей: правильно распланированные дорожки, в порядке содержащиеся памятники. Войдите в России на городское кладбище ценой подешевле или сельское: над заброшенными памятниками разрослись кусты с колючками, так что к ним и не проберешься, кресты покосились или сломанные верхушки лежат тут же и гниют; а у многих из этих покойников живы дети, проводящие свой век в достатке.

Один русский архиерей, объезжая епархию, был поражен и возмущен тем, как в одном селе содержалось кладбище. Оно было вовсе ничем не обгорожено, и в намогильных холмах копались рылами своими свиньи. Возмущенный архиерей объяснил крестьянам, как надо относиться к месту упокоения отцов своих, выставил им напоказ их позорное небрежение о кладбище и закончил речь свою словами: «Вследствие этого нет на вас моего благословения». Народ взвыл, бросился архиерею в ноги, просил его отпустить им их вину. Покончили на том, что архиерей обязал к следующему своему приезду привести могилы в порядок и устроить вокруг кладбища изгородь — все это к данному сроку и было сделано. И сколько в России сел нуждаются в таких наставлениях!

«Не скорбите, якоже и прочий, неимущим упования».

Этот завет апостола должны помнить люди, когда они лишаются своих близких. Человеку трудно не скорбеть, когда у него отнимаются те люди, которые привязывали его к жизни и ради которых он жил. Но какая глубокая пропасть отделяет просветленную скорбь христианскую от дикого отчаяния неверующих!

Трудно в минуту таких страшных потрясений заставить сердце совершенно умолкнуть. Но голос рассудка должен сдержать этот безпорядочный порыв сердца. Будем себе говорить, что для человека умершего смерть всегда приобретение: в той близости к Богу, к которой он теперь призван, в том, что над ним теперь не властна ни одна земная мука, не заденет его ни одна скорбь, — разве в этом нет великой выгоды против земной жизни!

Представьте себе, что к матери, живущей в великой бедности и еле прокармливающей своего сына, приходит богатейший и могущественнейший человек и говорит: «Дай мне его на воспитание, он будет жить в прекрасном дворце, будет иметь мудрых наставников, которые научат его всякой мудрости; воспитав, я обезпечу его, сделаю его благоденственным, насколько это в силах человеческих, и ставлю только одно условие, чтобы ты его за эти годы не видела. Но когда он вырастет и разовьется, ты увидишь и еле узнаешь в блестящем, изящно образованном человеке твоего оборвыша-сына. Так вот, выбирай: настолько ли ты любишь его, чтобы принести для него эту жертву и, расставаясь с ним, дать ему высшее мирское счастье?»

Вот этот увод сына и расставание с ним матери для его высшей и лучшей судьбы весьма сходно с тем, когда мы должны отдавать Богу наших близких.

Можем ли мы роптать на то, что Господом они от страданий призваны к блаженству, от уничижения — к славе, и вместо того, чтобы терзаться такой мукой, которая безплодна уже потому, что все равно не возвратить нам их здесь, будем утешать себя великим упованием на свидание в том крае, где нет уже более разлуки.

Люди чуткие, духовной жизнью восстанавливающие в себе те способности духа, которые убивают жизнь во плоти, жизнь страстей, — эти вот люди получают от своих усопших таинственные знамения непрерывного общения: то умерший отец явится к сыну и с улыбкой на него посмотрит, скажет какое-нибудь предостерегающее слово, напомнит ему какое-нибудь неисполненное обещание. Перед опасностью, которая угрожает душе детей, иногда почившие родители во сне посещают их, с безпокойством смотрят на них, и дети понимают тогда, как тревожится и болит за них душа их родителей. Иногда старцы духовные являются своим духовным детям.

Один молодой человек, сильно привязанный к почившему Оптинскому старцу Амвросию, через несколько недель после его смерти, находясь в Москве, говел и должен был причаститься в день Введения во храм Богоматери. В ночь на этот день он видел во сне алтарь, себя стоящим перед священником с чашей в руках, в открытых Царских вратах, а из алтаря, залитого светом, смотрел на него, в блестящих ризах и золотой митре, почивший старец Амвросий. И только через несколько дней этот сын великого старца вспомнил, что 21 ноября как раз день рождения отца Амвросия.

Небожители понимают нас, но мы иногда не может понять их. Рассказывают, что одной вдове явился во сне ее муж с вестью о том, что он получил милость от Господа и счастлив. Когда же женщина спросила его о том, как проходит его жизнь, он ей ответил. Но понять его она не смогла, слова его были в отдельности понятные ей слова, но общего смысла она уловить не могла.