Глава 7. О религии и истории

Даже самый скептичный историк смиренно воздает дань уважения религии, так как наблюдает ее плоды во всех землях и эпохах. Миллионам несчастных, страждущих, претерпевших лишения душ религия принесла успокоение и тихую радость, какую бы не смогло дать им ничто другое. Религия помогала родителям и учителям держать молодых людей в узде. Она наделяла смыслом и привносила достоинство в жизнь любого, даже самого ничтожного человека и поддерживала стабильностью, с помощью своих таинств осенила нормы человеческого общежития сокровенным общением с Богом. Наполеон как-то сказал, что именно религия удерживает бедных от убийства богатых. Поскольку биологически заданное неравенство обрекает многих из нас на бедствия и несчастья, надежда, даруемая свыше, является, быть может, единственной альтернативой отчаянию. Уничтожьте эту надежду, и классовая война вспыхнет с новой силой. Мечты о рае и утопии подобны двум связанным ведрам, черпающим воду из одного колодца: когда одно опускается, второе неминуемо поднимается наверх. Так, когда наступает упадок религии, голову поднимает коммунизм.

С точки зрения здравого смысла прямой связи между религией и моралью, пожалуй, сразу не обнаружить. Можно даже сказать (наугад или же вторя Петронию, повторяющему, в свою очередь, слова Лукреция), что «боги созданы страхом» — перед природными явлениями, наполняющими таинственной силой землю, реки, океаны, деревья и небеса. Посредством религиозных обрядов, песнопений, молитв и жертв люди пытались умилостивить эти силы и снискать их расположение. Лишь когда священники стали указывать людям, как лучше или правильнее поступить, религия в полной мере развернулась как сопоставимая с государственной властью сила. Засвидетельствовав дарование принятых норм морали и закона богами, религия освятила и укрепила их исполнение. К примеру, бог Тот вручил свод законов первому фараону Менесу в Древнем Египте, от солнечного бога Шамаша законы получил вавилонский правитель Хаммурапи, Яхве через Моисея даровал еврейскому народу Декалог и еще 613 заповедей, а нимфа Эгерия научила Нуму Помпилия, как составить законы для Рима. Как языческое, так позже и христианское вероучение освящало земных правителей как помазанников и наместников богов или Бога, в благодарность за что сильные мира сего испокон веков преподносили жрецам (волхвам, шаманам) и священникам богатые дары и земельные наделы.

Некоторые радикально настроенные историки даже утверждали, что религия в действительности вовсе никогда не учила морали, поскольку падение нравов даже усилилось в эпоху, когда религия доминировала во всех сферах. Без сомнения, похоть, грубость, алчность, бесчестие, грабительство и жестокость существовали в Средние века. Однако стоит, пожалуй, все же признать, что пятисотлетнее нашествие варваров, бесчисленные междоусобицы, экономико-политические конфликты нанесли бы куда больший урон моральному облику европейцев, если бы не христианская этика, проповедующая скромность и смирение. На это были нацелены проповеди, многочисленные примеры из жизни святых и службы, пропитанные духом единения и умиротворения. Католическая церковь прилагала усилия к уменьшению размаха работорговли, внесла вклад в прекращение клановых и междоусобных распрей, ратовала за отмену беспорядочных казней и пыток и выступала за судебное производство, основанное на строгом следовании законам, и в целом старалась поддерживать мир и спокойствие. Церковь существенно смягчила установленную римлянами и варварами систему наказаний, а также развернула обширную благотворительную деятельность.

Хотя церковь формально и обслуживала нужды государств, она утверждала себя превыше любого из них, подобно тому как нравственность превосходит всякую силу. Это учило людей тому, что патриотизм без высшего устремления может обернуться орудием алчности и преступления. Таким образом, над всеми христианскими государствами властвовал единый моральный закон; основанная самим Создателем и являвшаяся духовным пастырем европейских держав церковь выдвинула себя на роль единого судии, перед которым могли бы держать ответ все их властители. К таковому положению церковь вплотную приблизилась, когда в результате знаменитого хождения в Каноссу император Генрих IV признал власть папы Григория VII. Окончательного упрочения своей власти церковь добилась век спустя усилиями папы Иннокентия III.

Величественная мечта разбилась о национализм, скептицизм и слабость человеческой натуры, что выразилось во все возрастающих пристрастности, корысти и вымогательстве священнослужителей. К примеру, разбогатевшая и политически стабильная Франция использовала папство в качестве своего политического инструмента. Под давлением французского и других европейских монархов папа был вынужден упразднить иезуитский орден, повсеместно оказывавший ему огромную поддержку. Чтобы восстановить былое величие, церковь стала все чаще прибегать к подлогу и прямому обману, как в случае с Константиновым даром папе Сильвестру и со всеми последующими декреталиями и прочими подложными документами, призванными укрепить папскую власть в Европе. Все больше и больше усилий тратилось на внедрение практики слепого подчинения уставам и догмам, нежели на исполнение заповедей; апогеем же церковного упадка стала святая инквизиция. Проповедуя мир, церковь разжигала войны и распри, как, например, во Франции в XVI столетии или веком позже, во время Тридцатилетней войны в Германии. В главном же нравственном прорыве Нового времени — отмене рабства — церковь сыграла весьма скромную роль. Благодаря столь слабой позиции церкви умы и сердца людей все больше захватывали философы-гуманисты, которым удалось в определенной степени совладать с пороками эпохи.

История подтверждает убежденность церковных иерархов в том, что люди нуждаются в религии, щедрой на чудеса, тайны и мифы. За все время допускались некоторые изменения ритуальных практик, церковного облачения, епископальной иерархии, однако же в целом церковь не покушалась на свои доктринальные устои (вызывающие лишь усмешку критического разума), ведь это глубоко оскорбило бы и разочаровало миллионы людей, ищущих в вере вдохновение и утешение. Ни о каком примирении между религией и философией и речи быть не может, разве что философы признают провал собственных попыток отыскать внерелигиозные основы морали и нравственности, а церковь провозгласит религиозную и интеллектуальную свободу.

Поддерживает ли история веру в Бога? Если под таковым мы разумеем не созидающую силу жизни, явленную в природе, но нечто высшее, всеведущее и всеблагое, то ответ должен быть строго отрицательным. Как мы уже говорили, история, подобно биологическим дисциплинам, основывается на понимании естественного отбора наиболее приспособленных индивидов и групп, в процессе которого добродетель не приносит никаких выгод, несчастья и горести встречаются в изобилии, а единственное средство проверки на прочность — способность к выживанию. Прибавьте к преступлениям, войнам и прочим проявлениям человеческой жестокости землетрясения, цунами, торнадо, эпидемии, наводнения и прочие «деяния Господни», которыми периодически опустошается род людской и звериный, и вы в итоге признаете, что если это нечто и существует, то оно либо вовсе слепо, либо фатально не заинтересовано в происходящем здесь, проявляясь лишь случайно и действуя наугад, чему мы, каждый на свой лад, приписываем некий порядок, величие, красоту или возвышенность. Начиная придерживаться некоторой теологической установки, история неизбежно впадает в дуализм наподобие зороастризма или манихейства, когда доброе и злое божество или дух сражаются друг с другом за вселенское владычество и людские души. Как эти религии, так и христианство (которое, в сущности, весьма близко к манихейству) проповедуют о том, что в конце времен доброе божество одержит верх. Однако история отказывается выдавать хоть какие-то гарантии такому исходу. Природа и история в корне не согласны с нашим пониманием добра и зла: согласно их определению, добро — это то, что умеет выживать, а зло — то, что этого делать не умеет, и то, чему вселенная никоим образом не отдает предпочтения. К примеру, Иисусу Христу она никогда не предпочтет Чингисхана.

Растущее понимание громадного разрыва между размерами космоса и человеческого мира подлило масла в огонь, в котором уже начинали пылать старые верования. Если говорить о христианской Европе, то, конечно, за начальную точку упадка стоит брать открытия Николая Коперника. Научные знания довольно медленно проникали в массы, но все же, по прошествии менее ста лет после Коперника, Джон Донн уже сокрушался, что наша планета стала лишь «пригородом», а «все новые философы — в сомненье». Фрэнсис Бэкон, несмотря на учтивую привычку обнажать голову перед епископами, провозглашал науку религией нового свободного человека. Вскоре же начался процесс «смерти Бога» как некоей внешней, надмирной божественной сущности.

Для столь грандиозного потрясения, несомненно, требовались и другие предпосылки помимо распространения естественно-научного и исторического знания. Таковых можно назвать несколько. Во-первых, это, конечно, Реформация, кроме всего прочего отстаивавшая и право на личное мнение, в результате чего образовалось множество протестантских сект и общин со своими теологическими концепциями, опирающимися как на Священное Писание, так и на логические выводы. Во-вторых, развернувшаяся в тот же период текстологическая и историческая критика Библии, показавшая, что текст ее неоднороден и многократно перерабатывался со все новыми ошибками, пропусками и разночтениями. В-третьих, деизм в Англии, снизивший пафос веры в Бога едва ли не до уровня почитания природы. Также не прошло бесследно и знакомство Европы с другими религиями, включая дохристианские культы со своими мифами и преданиями, обладавшими донельзя схожими чертами с христианскими. Сильными ударами по церковному престижу стали протестантские разоблачения католических чудес и деистические разоблачения библейских, а также вскрытие многочисленных случаев лжи, обмана, подлога, проявлений жестокости и прочих неблагочестивых деяний в истории религии. Огромный урон религиозному сознанию нанесла промышленность: люди более не были жестко связаны с землей, заставлявшей их ежегодно вспоминать о чуде перерождения и воскресения, а на смену богослужебным литиям пришли станки. Параллельно с этим сильный подъем испытывали скептическая (Бейль) и пантеистическая (Спиноза) философия, а также идеи французского Просвещения, с которыми напрямую связаны парижские антицерковные выступления во время революции. Стоит упомянуть и о массовых жертвах среди мирного населения в течение последующих войн. И наконец, оглушительный триумф научных достижений, обещавший человеку всевластье, всемогущество и шанс оспорить божественный суверенитет даже над небесами.

В некотором смысле христианство само поставило себе подножку, продолжая настаивать на образе мстительного и всевоздающего Бога, что принималось верующими со все меньшей охотой. C развитием образования и науки в сознании людей, а вместе с ним и в церковных проповедях все меньше внимания уделялось идее ада. Прихожане пресвитерианских церквей выражали все большее недовольство Вестминстерским исповеданием веры, в котором говорилось, что Господь создал миллиарды мужчин и женщин заранее «осужденными» на рай или ад, вне зависимости от их будущих добродетелей и преступлений. Образованных христиан шокировало изображение Страшного суда в Сикстинской капелле, где грешников одного за другим поглощало вечное адское пламя; неужели это тот «кроткий, словно агнец» Христос обрек их на муки? — недоумевали они. Греки с развитием нравственного сознания все чаще отвергали вздорных и развратных олимпийских богов («часть людей, — говорит Платон, — вовсе не признает богов»). Точно так же развитие христианской этики мало-помалу способствовало закату христианской теологии и окончательной победе Христа над Яхве.

Замещение религиозных институций светскими стало одним из важнейших, а также наиболее проблемных этапов промышленной революции. И поныне люди не до конца разобрались, каким же образом должно функционировать государство, лишившись своих теологических оснований. Ведь законы, некогда даруемые всеведущими богами, теперь писались самыми обычными людьми, склонными порой ошибаться; образование, бывшее в прошлом вотчиной вдохновенных проповедников, изрекавших догматы с кафедры, теперь полагалось сугубо на доводы разума и педагогические методы в деле обучения юных бунтарей, усмирить которых подчас мог лишь служитель правопорядка, из-за чего процесс обучения часто заходил в тупик. Колледжи и университеты, ранее спаянные с церковью, теперь перешли под покровительство бизнеса и науки. Место основных источников веры и морали заняли патриотизм, капитализм и коммунизм, а праздничные дни христианского календаря постепенно были заменены праздничными днями календаря рабочего. Театры теперь могли похвастаться полными залами даже в дни церковных праздников; церкви же всё пустели, не заполняясь и наполовину даже на воскресных службах. В наши дни в англосаксонских семьях религия принимается с точки зрения социальной обрядности и культурной традиции; среди американских семей процент католиков весьма высок; представители высшего и среднего классов Италии и Франции воспринимают религию как «вторичные половые признаки». И еще тысячи других моментов указывают на тот же религиозный спад, что и в Греции времен софистов и греческого Просвещения.

Католицизм продолжает существовать благодаря апелляции к воображению, надеждам и чувствам, тому, что его мифология помогает утешить в горести и расцветить жизнь страждущих и бедствующих, а утерянные в Реформацию слаженными усилиями паствы владения постепенно возвращаются в ведение Ватикана. Католической церкви пришлось пожертвовать влиянием на интеллектуальное сообщество и смириться с нападками и уколами со стороны секулярной системы образования и литературы. Однако следует отметить, что оно выиграло в другом: в католичество обратилось множество тяготящихся сомнениями и страждущих людей в надежде обрести твердую почву и противостоять нарастающей коммунистической волне.

Если на территории Западной Европы разразится еще одна опустошительная война, результатом которой станут разрушения, повальная бедность и общий упадок культуры и науки, то церковь, как было, например, в 476 г., вновь останется единственной надеждой и пристанищем для выживших, ищущих утешения и наставления.

История учит нас тому, что у религии есть множество жизней, а также склонность к воскресению. Считайте сами: уж сколько раз в прошлом Бог и религия успели умереть и вновь восстать из мертвых? Чтобы искоренить религию Амона, Эхнатон употребил всю власть и мощь египетского фараона, однако уже спустя год после его смерти она была полностью восстановлена. Атеизм обрел огромную популярность в Индии при жизни молодого Будды, который и сам основал религию, где отсутствовало божество. Несмотря на это спустя какое-то время после его смерти в буддизме была разработана сложная теологическая система с догматами и богами. Философия, наука и образование попрали богов Олимпа, на смену которым тут же явилось множество восточных культов с мифами о воскресающих божествах. В 1793 г., по-своему интерпретировав Вольтера, Эбер и Шометт установили в Париже атеистический культ Разума; годом позже, опасаясь общественных беспорядков, вдохновленный идеями Руссо Робеспьер заменяет его культом Верховного Существа. Наконец в 1801 г. Наполеон — по-видимому, из всех правителей Франции наиболее сведущий в истории — подписал с папой Пием VII конкордат о восстановлении в правах католической церкви во Франции. Атеистические настроения в Англии XVIII столетия были по большей части прекращены «викторианским компромиссом» с англиканской церковью: образованное сословие понимало, что одно дело — их скептические умонастроения, а совсем другое — подчинение епископов министрам, а приходских священников — местным сквайрам. В Америке рационализм отцов-основателей, по сути, дал толчок религиозному возрождению в XIX столетии.

Пуританство и язычество — подавление и выплеск одних и тех же чувств и стремлений — по ходу истории постоянно взаимозаменяют друг друга. Зачастую религия и пуританские взгляды превалируют в периоды неустойчивости законодательной системы, когда общественный порядок и спокойствие целиком впадают в зависимость от нравственного уровня людей. Скептицизм и язычество (также две стороны одной медали) развиваются, когда возрастающая власть государственных и законодательных институтов определяет упадок институтов церкви, семьи и прочих источников нравственности, не угрожая при этом безопасности самого государства и общества. В наше время государства пытаются комбинировать описанные выше методы взаимодействия с верой и воздействием на нравственность, не нарушая естественных языческих порывов. Вполне вероятно, что нынешние наши нравственные бесчинства отзовутся новым религиозным возрождением, и атеисты, как было после поражения во Франко-прусской войне (1870–1871), с готовностью отошлют своих детей в католические интернаты, где их обучили бы дисциплине и привили бы религиозную нравственность. Прислушаемся же к воззванию агностика Ренана (1866).

Подтверждает ли история вывод Ренана о том, что религия необходима для нравственного здоровья человека, что его природная этика столь слаба в сравнении с хищными инстинктами, рыщущими в сумерках цивилизации и являющимися лишь в наших снах, преступлениях и войнах? Вот что говорит на этот счет Жозеф де Местр: «Я не знаю, что на душе у негодяя; но душа порядочного человека — омерзительна». История не дает нам сколь-нибудь весомых примеров успешной государственной деятельности на поприще нравственности без опоры на религию. В наше время целый ряд стран, например Франция и Соединенные Штаты, объявив о том, что церковь отделена от государства, все же прибегали к помощи религиозных институций в целях поддержания порядка. Путем же полного отречения от какой бы то ни было религиозности пошли лишь некоторые страны коммунистического блока; пожалуй, временный успех подобного эксперимента можно списать на принятие людьми коммунизма в качестве религии (или, как сказали бы скептики, опиума), заместившей собой церковь как главного поставщика спокойствия и надежды. Если социалистическому режиму не удастся побороть бедность населения страны, то и новая религия в скором времени растеряет весь свой запал и блеск, окунув страну в новую волну религиозных верований в целях успокоения страждущих. «Покуда на земле царит бедность, на небе будут править боги».