Глава 6

Утром, как только спала роса, после утренней разминки и легкого завтрака, они направились в путь. Дорога предстояла не так, чтобы очень дальняя, но по лесу, по бездорожью и даже без троп. А Истрил, хоть и уверяла что сил у нее достаточно, все-таки была еще слаба. Поэтому весь их небогатый скарб он нагрузил на себя. Шли не торопясь, часто останавливаясь на отдых. Ольт еще успевал и охотиться. Правда настоящей охотой это назвать было трудно. Фазаны выпархивали прямо из-под ног, но не улетали далеко, а невозмутимо садились в метрах пятнадцати-двадцати, и рябчики спокойно сидели на ветвях деревьев, не ожидая бед от неповоротливых двуногих, да еще и находящихся от них на хорошем расстоянии. И только, когда свистела стрела и один из них мертвой тушкой падал на землю, до них доходило, что что-то здесь неладно, но так и не могли понять, откуда прилетела смерть. И тогда, недоуменно ругаясь на своем птичьем языке, они отлетали подальше от непонятных, но оказывается опасных пришельцев. Так, между делом, Ольт сбил двух рябчиков и одного фазана, все-таки стрелять влет у него еще получалось не очень. За день прошли всего километров пятнадцать и на ночь остановились заранее, еще засветло. Надо было приготовить ужин, а Ольту предстояла ежедневная тренировка.

Для сна забрались в густые кусты орешника. Один из многочисленных ходов, проделанных дикими зверьми, привели их в тупичок, к небольшой полянке, где и решили устроить ночлег. Что бы быть совсем спокойным, он еще заделал проход нарубленными ветками. Первый день похода дался Истрил тяжело, все-таки она еще была слаба. И хотя Ольт не услышал от нее ни слова жалобы, он видел, как она побледнела и тяжело дышит после перехода, поэтому следующий день они решили посвятить отдыху. Спешить было некуда и незачем, так они и шли, неторопливым прогулочным шагом с долгими суточными остановками.

По пути много разговаривали, каждый делясь наболевшим. В основном говорила Истрил, хотя, как заметил Ольт, сама по себе она была женщиной не говорливой. Но долгое одиночество, вначале вдовство, а потом и потеря сына, способствовали желанию выговориться. Ему было все интересно, и он слушал не перебивая, только изредка ненавязчиво задавая вопросы. Ведь все, что она говорила, было частью и его теперешней биографии и ему теперь с ней жить среди людей.

Так, на седьмой день, после полудня, не спеша и добрели до землянки Ольта. Дорога далась ане нелегко, все-таки раны еще давали о себе знать, поэтому Ольт сразу уложил ее на свою лежанку отдыхать. Сам же захлопотал по хозяйству, как никак почти три недели отсутствия. Все было на месте, никто ничего не трогал и непрошенных гостей не было. Он быстро раскочегарил огонь в печке и поставил греться воду в своей эксклюзивной кастрюле. Честно говоря, как не вкусна было печеная дичь, но употреблять ее каждый день — это уже перебор. Хотелось просто похлебать бульончика. Человек — не волк, и иногда нужно чего-то жидкого и желательно горячего. Да и Истрил еще не отошла от ранения, а в таких случаях, как он помнил из прошлой жизни, бульон из дичи — первейшее дело. С самой дичью проблем не было. Скорее проблемой было не увлечься и не набить птиц больше, чем можно съесть, ведь излишки приходилось тащить на своем горбу. А выкинуть… Он и сам относился к еде хоть и без перегибов, но достаточно серьезно. С детства помнилось, как дядькины дети и он, тогда еще совсем щенок, на таежной заимке делили булку хлеба и с каким удовольствием ели эти куски серого хлеба, сбрызнутые водой и посыпанные сахарным песком. Тогда они казались вкуснее пирожных, которые ему доводилось изредка пробовать, когда возвращался домой, в город. Истрил же относилась к пище чуть ли не со священным трепетом, из чего он тоже сделал определенный вывод о жизни местных. Уложив в постель бледную, стиснувшую зубы, Истрил, он сам взялся за готовку и сварил густую похлебку. Жаль, что не было картошки, но и так получилось не плохо. Грибов и всяких съедобных трав, и корешков в тайге хватало. Так что обед у них был шикарный. Даже Истрил немного ожила и помыла посуду.

А дальше жизнь пошла по накатанной: тренировки, ежевечерние беседы, во время которой изучался не только язык, но и быт местных жителей, короткие выходы на охоту и отбой — распорядок дня, не перегруженный событиями, а весь направленный на скорое вливание в местную жизнь. С появлением в его жизни матери это стало неизбежным. И если раньше он занимался этим упорно, но размеренно, в расчете на то, что рано или поздно может пригодиться, то сейчас он стал заниматься уже целенаправленно, учитывая каждый день.

Хотя со времени их встречи прошло совсем немного времени, но Ольту казалось, что так было всегда, до того спокойные и умиротворенные дни наступили в жизни лесных затворников. А Истрил было достаточно одного того, что ее сын находится рядом, а все остальное было для нее вторично. Она тоже ходила с ним на охоту, мотивируя это тем, что ей надо больше двигаться, хотя мальчишка понимал, что она просто не хочет с ним расставаться даже на миг. Слишком дорогой ценой она вырвала у жизни свое счастье и ей все время казалось, что он вдруг опять пропадет и не вернется. Мальчишка, вернее тот умудренный жизнью старик, который в нем жил, но в последнее время все реже вылазил наружу, все понимал и постарался окружить ее заботой и вниманием. И это ему удавалось, она все чаще отпускала его одного и все меньше тревожного отчаяния было в ее глазах, когда он выходил даже в туалет. А еще она оказалась-таки отличной лучницей, во всяком случае гораздо лучше него. Чувствовалась в ней определенная школа и близкое знакомство с этим неподатливым для него инструментом. И первым делом она сделала новый лук, благо у него нашлись хорошо просушенные заготовки для лука, и стала влет сбивать несчастных фазанов и рябчиков. Тогда-то он и понял, чем представление о предмете отличается от настоящего знания. Можно сказать, что его ткнули лицом, правда со всей возможной тактичностью и даже любовью, в то, что руки у него не с того места выросли и, в отличие от мозгов, недалеко ушли от того, от чего и выросли. Он не обижался, он был благодарен и учился всему, до чего могли дотянуться его кривые ручонки. Тем более, как можно обижаться на родную мать, которая желает тебе только добра? Зато как она заливисто смеялась, когда увидела то, что он называл своим луком. Ради такого смеха он даже готов был показать ей собственноручно сшитую кухлянку, из-за наступления тепла спрятанную под нары. Настал короткий период счастья и спокойствия. Все-таки свой дом, даже такая непритязательная берлога как у него — это свой дом. Своя крепость. А закрытая на перекладину дверь очень способствует недопущению лесных обитателей и крепкому здоровому сну.

Жизнь вошла в спокойное неторопливое русло, разве что сменилось место жительство. Истрил занималась немудреным хозяйством и все больше отходила от ран, которые уже затянулись розовой кожицей, а Ольт заботился о хлебе насущном да тренировался. Ну и неспешные беседы по вечерам, которые сильно продвигали его в знании языка. Заодно узнавал об обычаях и особенностях местной жизни.

Истрил жила в деревне под названием Шестая и принадлежала, а значит и Ольт, как ее сын, то ли племени, то ли к народности, а может это было название страны, по названию Эда. С этим еще предстояло разобраться. Но это потом, когда эданский язык станет совсем родным для него. Ольт покачал головой: «Ну надо же, эданец по имени Ольт. Звучит гордо». Деревенька, где она проживала, была последней по счету во владениях барона Кведра. Насчет звания или должности этого самого Кведра Ольт не понял, только выяснил, что это какое-то начальство. Но, узнав у аны обязанности и права этого самого Кведра, недолго думая перевел местное слово на привычное ему по аналогии со знакомыми по книгам земным званиям и титулам как барон. Ну а что, средневековье тут или как? Если у человека во владении шесть не самых больших деревенек и над ним есть, как понял из бесед Ольт, еще какое-то начальство, то быть ему бароном. Ну а начальству соответственно — графом. Он вообще не заморачивался насчет местного языка. Немного спотыкался на местных именах, уж слишком непривычно они звучали, но и к ним потихоньку приноравливался. Если в речи Истрил встречалось что-то новое, то он узнавал его значение и просто, без затей, переводил по смыслу и находил ему земной аналог. Со временем так натренировался переводить с местного языка на русский и обратно, что мозг уже автоматически, услышав незнакомое слово тут же находил перевод.

Деревенька Шестая была не самой богатой, но и не бедной. Обычная для этих мест, где народ жил лесом и его дарами. Немного занимались подсечным земледелием и огородом, чисто для своего пропитания. Замахнуться на что-то большее не позволяли примитивный инструментарий и густые непроходимые дебри. Хозяйство было, естественно, натуральным. Товарно-денежные отношения на самом низком уровне. Деньги — в основном медь, изредка серебро, ну а золото… Золото существовало где-то там в высших сферах, где обитали короли, герцоги и графья и до которых простому лесному жителю было все равно, что до луны пешком. Основным мерилом торговой сделки были звериные шкуры, которые и служили для местных основной денежной единицей и товаром для торговли. Шкуры, меха, мед и другие дары леса и были той частью жизни лесовиков, которая позволяла им не только выживать, но и иметь хоть какой-то прибыток. Так что Ольт, выкидывая шкурки зайцев и другой мелочи, попадавшей под его стрелы, оказался еще тем мотом. Утешало только то, что он все равно не мог выделывать шкурки и они пропали бы в любом случае. Да и летние шубы зверьков имели только полцены. Но теперь все хозяйство взяла в свои маленькие, но крепкие кулачки Истрил, которая очень огорчилась, когда узнала, как он распоряжался шкурками. Даже пришлось отвести ее на место свалки, где он устроил мусорку.

Шагах в пятистах от места его логова он нашел небольшой овражек и сваливал туда все, что не находило применения в его маленьком хозяйстве. Естественно никаких шкурок в нем уже не осталось, спасибо падальщикам, кроме нескольких клочков меха. Местная мелочь уже знала, где для них находится бесплатный обед. На обратной дороге Истрил отклонилась чуть в сторону, то ли, чтоб срезать гриб, то ли вообще цветок сорвать, и наткнулась на уже давно позабытую могилу так и оставшегося неизвестным бывшего владельца землянки. Очертания небольшого холмика, в который превратился и так низкий сруб, когда-то засыпанный землей и лесной листвой, оплыли и расползлись и нужен был острый глаз таежного жителя Истрил, чтобы угадать его искусственное происхождение. Она остановилась и вопросительно посмотрела на Ольта. Он растерялся, не зная, что сказать, но тут же в голове мелькнула мысль и наверно само провиденье положило ему на язык нужные слова.

— Тут лежит великий человек, ученый и воин по имени…э-э-э… Архо Мед. Он меня подобрал, когда я потерялся в лесу. Это он научил меня тем воинским приемам, которые ты видела и научил всему что я знаю. Три года он вкладывал в меня свои знания и умения, но полгода назад умер. Старенький он уже был. Здесь я его и похоронил.

— Интересно, как же он тебя учил, если ты до сих пор плохо говоришь?

— Так он учил на своем языке. Он был из далекой страны из-за моря и вообще не понимал по эдански. Себя и свой язык он называл русским, и я его выучил, позабыв свой родной.

— Какой интересный человек. Я знаю, что на востоке есть большая вода, но что за ней есть земля — слышу в первый раз. Никогда не слыхала про русским…

— Русский, — поправил Ольт, — русскому, русского, о русском… Понимаешь?

— Понимаю. В наших краях про таких и не слыхали. Хотя если он приплыл из-за моря… Никто там не был и не знает, что там находится. Я и не знала, что там тоже живут люди. Не слыхала, чтобы наши моряки плавали так далеко. Говорят, там находится край земли, и вода кончается большой пропастью, где пропадают все те, кто осмеливается туда плыть.

— Он говорил, что там находится огромная земля, как наша. И там тоже живут люди. Их король снарядил отряд, чтобы разведать про наши земли, но их корабль потерпел крушение. Спасся он один и жил здесь в землянке отшельником. — Ольт врал самозабвенно, откуда только, что взялось. Впрочем, стараясь не выходить за рамки достоверности. Если там за океаном и нет никакой земли, так кто же его проверит. Это же какое удачное объяснение тому, что он за три года не погиб в лесу, что он не знает местного языка и откуда взялись все его знания у умения. Единственный свидетель, который мог бы уличить его во лжи, мертвым сном лежит под этим самым холмиком и уже навряд ли что-нибудь скажет. — Единственное, что мне от него осталось на память — вот этот нож.

— Надо же, — удивленно покачала головой Истрил, — чего только в жизни не бывает. Хороший нож, у нас таких точно не делают… Послушай, так ты получается знаешь чужой язык? Скажи что-нибудь на русским… русском, интересно же.

— Блин! Вру перед названной матерью и даже не покраснею. И не фига не стыдно. Совсем совесть потерял старый. — торжественно произнес Ольт на русском языке, подняв перед собой руку для большей драматичности.

— И что ты сказал?

— Мою мать зовут Истрил. И она — самая лучшая мать на свете. И если кто скажет против, тот будет моим врагом, пока не умрет. — перевел мальчишка на голубом глазу.

— Звучный язык, — оценила растроганная Истрия. — И какой емкий. Что же ты совсем забросил могилу своего учителя? Надо быть благодарным за все то, что он тебе дал.

— Мама, он был воином и ученым, философом. Это такой человек, который…, который… Короче ему было плевать на мирские блага при жизни и тем более после смерти. Он и сам просил, чтобы я не думал об нем, как о мертвом. Он всегда будет жить в моем сердце.

— Да, видно мудрый был человек. Я благодарна Единому, что он послал тебе на пути такого человека.

Знала бы она, насколько близко была к истине в своей благодарности местному божку. Если бы сейчас Ольт встретил того горбоносого мужика, то наверно присоединился бы к Истрил. Он уже не злился на него, а даже был благодарен, что все получилось именно так.

А на следующий день, возвращаясь с охоты, он как раз шел мимо могилы и уже за несколько десятков шагов увидел знакомую фигуру. Он замедлил свои шаги и, спасибо охотничьим навыкам, прячась за кустами и деревьями, бесшумно подобрался шагов на двадцать ближе. Ему было интересно, чем закончилось его вранье. Истрил стояла перед холмиком, склонив голову и о чем-то задумавшись. Минут десять она стояла молча и Ольт уже хотел выйти из своего укрытия, как она вдруг заговорила.

— Благодарю тебя, Архо Мед, за своего сына. Я буду молиться, чтобы Единый дал тебе вторую жизнь. — и коротко поклонилась.

Вообще-то местные жители, как заметил Ольт, расспрашивая Истрил о местных верованиях, были не очень набожны. Богу здесь не поклонялись, а скорее относились как к чему-то отвлеченному, что находится где-то сверху и по большому счету не вмешивается в дела людей. Просто — наблюдатель, наподобие мудрого отца, который смотрит на своего неразумного ребенка и не мешает тому набивать свои шишки, вмешиваясь только изредка, когда тот ведет себя совсем уж самоубийственно. Правда при этом верили в злых духов, которых было великое множество, на все случаи жизни. Как противники для Единого они ничего не значили, но человеку могли доставить немало неприятностей. Поэтому обещание молиться за, в сущности незнакомого ей человека, дорогого стоило. Почему-то Ольту стало стыдно и он тихо скрылся в кустах, пока Истрил его не заметила. С часик погулял по окрестностям и, сбив еще одного рябчика в дополнение к уже имевшимся двум, вернулся к землянке. Историк уже пришла и хлопотала возле костра, разведенного возле входа. Ольт ничего не сказал ей о том, что видел, а она не поднимала этот вопрос. К могиле ни он, ни она больше не подходили.

Зато он присоединил еще одну крупицу знаний к той картине, которую создавал в своем мозгу. Каждый день Ольт узнавал что-то новое и аккуратно укладывал в голове, стараясь быстрее адаптироваться в новом мире. Во всяком случае вопрос о религии был важен. Он в своем желании узнать, как можно больше, еще не раз уточнял у Истрил о местных верованиях. Не хотелось бы быть сожженным на костре из-за незнания какой-нибудь важной для местных мелочи. Хотя страхи его оказались напрасны. Как он уже выяснил, местные были не очень набожны и к своему богу относились, как к доброму, но очень далекому родственнику. Если вспомнит, то может пришлет пару монеток, а не вспомнит, так и без него проживем. Спасибо уже за то, что он создал такой удобный для проживания мир. А уж как в нем живут люди, то это чисто их проблемы. Всю их веру можно было выразить одной фразой: «На бога надейся, но деньги прячь поглубже».

Иногда, прерывая привычный и неспешный бег бытия, Ольт наведывался к речке, где впервые увидел разбойничьи следы и к дороге, где произошло нападение. Он понимал, что ничего еще не кончилось, а наоборот, только начинается. Да и не собирался он терпеть таких соседей, пусть и дальних. Как и что он с ними сделает, пока не приходило в голову, но придет время, там все и решится. В любом случае вопрос о разбойниках он решит кардинально. Ну не любил он людей, решающих свои проблемы с помощью насилия. Хотя и сам был далеко не ангелом и руки пришлось в свое время замарать красненьким, но всегда, как ответ на подобные же действия. Оставлять безнаказанным такое действие, как убийство людей ради наживы он не собирался. Истрил пострадала, только чудом оставшись живой, а он, как ее сын и просто местный житель не мог обойтись без кровной мести. Как он узнал у нее, было здесь такое понятие, и местные жители не страдали всепрощением. Наоборот, если он не отомстит, то многие его не поймут. Он сам себя не поймет. Была в его характере такая черта, как мстительность. Тот злопамятный старикашка, был полностью согласен с лесным мальчишкой, в теле которого жил, и безоговорочно был за то, что добро должно быть с кулаками. И желательно в каждом кулаке иметь еще и по ножу. В этом они были единым целым и одинаково сильно жаждали крови. Тут удачно сложились стариковская мстительность и детское понятие о справедливости.

Еще тогда, когда они пришли в это жилище, у них состоялся разговор о том, как жить дальше. Он уже свободно говорил по эдански и прямо спросил у матери, не соскучилась ли она по дому и не хочет ли вернуться обратно в деревню. На что получил такой же прямой ответ.

— Мой дом там, где мой сын. Там мое сердце и моя память. — и Ольт понял, что, потеряв сына один раз, она не хочет повторения. Просто не переживет. А деревня… В деревне у нее не осталась родственников, кроме какой-то девчонки, жившей вместе с ней. Ольт так и не понял, с какого боку она тут припека, то ли какая-то дальняя родственница, то ли воспитанница, еще не все тонкости местной жизни были ему доступны, но главное до него дошло — волноваться пока не о чем. Соседи не дадут умереть с голоду сироте. Разве что сами вымрут. Но потом нужно будет обязательно съездить и забрать ее сюда, оба решили, что в деревне не им, ни ей делать нечего. Ольт считал, что еще не готов к встрече и жизни с аборигенами, надо бы сначала побольше узнать о местных законах и обычаях, не мешало бы язык подучить, да и честно говоря просто побаивался неизвестности. А Истрил вообще при упоминании деревенских только злобно фыркала. Судя по всему, была крепко обижена на них за неверие в то, что сын жив.

Им вполне хватало общения с друг другом. А если еще к ним присоединится эта воспитанница… Если бы Ольт за прошедшее время не узнал хорошо свою новоприобретенную мать и кое-что об ее нелегкой жизни, то наверно мог бы и заволноваться, уж слишком тепло Истрил вспоминала о той. Но он и сам чувствовал себя этаким Хлестаковым, незаслуженно получившим такой бонус, как местная жительница в качестве любящей матери и считал, что кому-кому, но уж никак не ему возмущаться и строить из себя обиженного. Да и повода он не видел. Так что соперничества он не боялся и только радовался, что их небольшая семья пополнится еще одним членом. Тем более, воспитанницей Истрил, а уж чутью своей матери он доверял и верил, что с плохим человеком она просто не свяжется. А уж он как-нибудь уживется хоть с кем. Но все это будет попозже, а пока надо бы подготовиться к дальнейшей жизни, планов было громадье и все нужно было еще вчера. И Истрил хватит времени окончательно оправится от своих ран. Так что, действуя согласно поговорке, что сани надо готовить летом, оба лесных отшельника, как и окружающая их природа готовились к зиме. Хорошо еще, что их было двое и оба, особенно Истрил, были привычны к лесной жизни. Будь Ольт один, то точно не рискнул провести еще одну зиму один. Одиночеством он уже был сыт по горло.

Истрил во всю размахнулась в своем маленьком хозяйстве, готовясь со всем возможным комфортом провести долгую, как выяснилось по прошедшему периоду, зимовку. Ольт только успевал таскать ей дичь, как она тут же делала солонину или коптила в специально сделанной для этого коптильне. Им даже пришлось выделить из своего плотного графика время для похода за солью и теперь мать радовалась, имея в запасах огромные для деревенского жителя запасы столь ценного продукта.

Он же, когда было свободное время, подверг ревизии их жилище. Заткнул мхом и заложил дерном все щели, проверил и обмазал глиной печку и дымоход, сколотил еще одну узенькую лежанку и заново оббил дверь изнутри двойным слоем меха. Снаружи он тоже прикрепил шкуры, только мехом вовнутрь и измазав ее с изнанки грязью и травой. Тепло теплом, а маскировку еще никто не отменял. Теперь вход в землянку можно было обнаружить, только уткнувшись в него носом.

Подготовка к зиме шла полным ходом, когда к ним наведались гости, нежданные, но желанные, во всяком случае для Ольта. Он как раз переделывал нары, разделив их на две узких ложа, так чтобы на них могло поместиться два не очень толстых человека. У него кончились еловые корни, которыми он связывал деревянные части будущих нар, и пришлось выйти наружу из землянки, чтобы взять еще одну охапку корней, которых он заготовил небольшой стожок. Вышел и сразу понял, что творится что-то неладное. Истрил застыла возле костра, на котором готовила обед, в напряженной позе. Вся ее фигура выражала готовность к бою, а побелевший от усилия кулачок крепко сжимал топор, которым они кололи дрова. Ольт испугался, что вот их и нашли разбойники и быстро оббежал глазами окрестности. Но нет, вокруг все было спокойно.

— Что случилось? — спросил он в полголоса.

— Сиди в землянке. Не выходи. — в голосе Истрия стояла настороженность. — Лесной Демон. Только что был вон в тех кустах, а сейчас исчез.

Ольт помнил, что бог тут один и имя его — Единый. Но вот плохих демонов — вагон и маленькая тележка и все они враги рода человеческого. Мелочь, конечно и даже все вместе против Единого настолько ничтожны, что он даже не обращает на них внимания, но доставлять людям пакости — это они могут и любят. И кто же тут выдает себя за одного из этих пакостников, что Истрил готовится к бою? Ольт еще раз внимательно огляделся. Мать сказала — вон в тех кустах, но там все было спокойно… Или нет? Вроде мелькнул кто-то в богатой шубе…

— Машка! Блин! Ты где шлялась столько времени? — мальчишеский голос разнесся по притихшему лесу, причем орал он на родном языке берез и осин. Но затем опомнившись перешел на эданский язык. — Мама, не бойся! И пока не двигайся! Машка, морда ты нахальная! Ну иди сюда, иди ко мне…

Из кустов выглянула любопытная морда, посмотрела на замершую женщину, принюхалась и затем крупная росомаха невозмутимо, огибая Истрил по кругу, вроде бы косолапя и неуклюже, а на самом деле по-змеиному ловко, проскользнула к мальчишке. Не доходя до него шагов пять остановилась и подняв подвижную голову вверх, тыкаясь черной пуговкой носа в пространство, стала нюхать воздух.

— Машка, ну где ты пропадала столько времени? — опять перешел Ольт на русский язык. — Я уже думал — все, скушали нашу Машу. А ты — вот она, живая и даже довольно упитанная.

С этими словами он двумя руками обнял наконец подошедшего зверя за мощную шею. На какой-то миг скульптурная композиция «Мальчик и росомаха» замерла, но зверь, не могущий долго оставаться без движения тут же высвободился и стал обнюхивать руки Ольта.

— Ну ты и сволочь, Машка. Небось, если не жратва, то и не пришла бы. Ну признайся, признайся… Ведь плюнула бы и не пришла… — мальчишка говорил и говорил, а сам прошел к коптильне, которая находилась в шагах двадцати. Она представляла собой небольшой колодец, сложенный из речных булыжников, скрепленных глиной и накрытый крышкой, сплетенной из лозы. Сейчас коптильня была в работе и из всех щелей курился легкий дымок. Там как раз коптилась вчерашняя добыча, три рябчика, фазан и заяц, разделанные на куски. — На, жри, проглотка! Вот честное слово, убить тебя мало… Пропала и ни привета, ни ответа… Я уж думал, тебя не увижу…

Ольт кинул росомахе половину заячьей тушки. Обычно раньше она, приняв от него добычу, тут же впивалась в нее клыками, но сегодня, обнюхав мясо и даже куснув его один раз и признав его вполне съедобным, подняла голову и фыркнула. Тут же из ближайших зарослей выкатились две копии росомахи, только поменьше и вцепились в тушку зайца уже довольно внушительными клыками. Старшая же росомаха оставалась на месте, все время вертя головой.

— Это что? Это твои что ли? — озадачено и в то же время восхищенно почесал затылок Ольт. — Ну ты, мать, даешь. Так вот почему ты пропала.

Ольт отошел подальше от пирующих хищников подальше. Дружба с мамой-росомахой не была гарантией того, что ее дети безразлично отнесутся к тому, что рядом находится какое-то двуногое существо. Как бы они не решили, что он является добавкой к обеду.

— Ольти, иди сюда. — позвала его испуганная Истрия. Но как бы он не была испугана, ее рука по-прежнему сжимала топор. — Ты знаком с Лесным Демоном?

Ольт подошел к матери и успокаивающе положил ей руку на предплечье.

— Да, я тебе еще не рассказывал. Не бойся, они не сделают нам плохо. — сказал он с уверенностью, которой сам не ощущал. Если за Машку он еще мог ручаться, то эти совершенно дикие росомашки были непредсказуемы. Он надеялся только на то, что мать-росомаха обладает достаточным авторитетом, чтобы, если что, приструнить малышню.

— А я и не боюсь. — храбро сказала Истрил, хотя топор из руки так и не выпустила. Невооруженным глазом было видно, как на самом деле она сильно боится росомах. Если бы она была одна, то наверно на полянке давно уже остался бы один визг, а сама бы уже заперлась в землянке. Но она не могла бросить сына наедине с этими страшными лесными хищниками, и судя по тому, как и в какой позе она стояла, готова была защищать родное дитя до последнего. — Только удивительно мне, как ты умудрился подружиться с Лесными Демонами. Их даже опытные охотники обходят стороной. Эти же звери не боятся ничего и жрут всех и все.

Ольт не знал, что у росомах тут такая страшная слава. Но может и хорошо, что не знал, а то неизвестно, чем бы кончилась их первая встреча. А так, необремененный слухами и поверьями, он даже сумел подружиться с одной из них. И ведь пришла Машка после стольких месяцев разлуки, не забыла. Он тут же решил проверить, насколько она сохранила хорошую память о нем и их жизни в зимней тайге.

— Машка! Гулена ты этакая, ну иди сюда, иди ко мне. Не делай вид, что не знаешь меня… — Ольт присел и протянул руки к росомахе. Та еще повертела головой вправо-влево и видно удостоверившись, что вокруг все спокойно, прокосолапила к нему. Понюхала протянутые ладони, лизнула пальцы и, как будто не было этих месяцев разлуки, опрокинулась на спину, игриво прихватывая зубами кисти рук. И Ольт с удовольствием, как когда-то в долгие зимние дни, стал почесывать брюхо росомахе. Сколько их было, этих дней, наполненных тоской и молчанием, когда единственным его собеседником был дикий лесной зверь. Росомаха же совсем разомлела под лаской, раскинулась и развалилась словно вульгарная женщина и даже прикрыла глазки от удовольствия, что для этого подвижного, даже суетливого зверя казалось было невозможно. Она полностью доверилась его рукам, как делала когда-то зимой после утомительной борьбы-игры в глубоком снегу. Уставшие и довольные, запорошенные свежевыпавшим снегом, они тогда валялись, отдыхая, и он так же почесывал ей брюхо. Славное было время.

— Ты ее трогаешь?! — в голосе Истрил звучал ужас и восхищение. — Как!? Почему она тебя не кусает?

Мать, пока он был занят со зверем, неслышно подкралась и теперь стояла рядом с ним, но все-таки прячась за его спиной. Глаза ее были распахнуты настежь, а рот непроизвольно приоткрылся от невероятной картины. Прямо — маленькая девочка пришла в зоопарк. Росомаха лениво повернула голову, но даже не изменила позы. Как она поняла, что от женщины не стоит ждать какой-то опасности, неизвестно, но все ее поведение ясно говорило о том, что она не то, что не боится, а вовсе не ожидает с этой стороны никаких неприятностей. Ну при ее когтях и клыках — это было не удивительно, но кажется и Истрил чувствовала в отношении росомахи те же чувства. Ольту тут же загорелся их познакомить.

— Мама, познакомься. Это Маша, моя… э-э… Знакомая… Как ты там говорила? Знакомый Лесной Демон. Машка, это моя мама. Да хватит тебе валяться, когда с тобой разговаривают!

Росомах встала, как будто понимала, что ей говорят и подошла к Истрил. Тут-то Ольт по-настоящему оценил, насколько его мать умеет держать себя в руках и насколько она сумасшедшая по сравнению с местными жителями. Если, по ее словам, даже старые опытные охотники от одного вида росомахи приходят в ужас, то ему сразу стало понятно насколько безбашенной может быть Истрил, которая присела и спокойно протянула к росомахе подрагивающие руки. Та по своей привычке обнюхала пальцы, лизнула их, а затем аккуратно и легонько сомкнула страшные челюсти.

— Не бойся, мама. Это она так знакомится…

— А я и не боюсь… — дрожащим голосом, в котором еще чувствовались отголоски страха, но уже пробивались веселые торжествующие нотки, ответила Истре. — Ой, щекотно.

Росомаха выпустила руку Истрил из пасти и громко то ли фыркнула, то ли хрюкнула, на что тут же отозвались ее детишки. Такие же шебутные, как и их мамаша, они тут же бросили свой обед, от которого, впрочем, почти ничего не осталось, и подбежав к Машке вопросительно уставились на нее. Та еще раз хрюкнула, и они обратили свои глаза на людей. Точь-в-точь, как и мать обнюхали протянутые к ним руки и стали покусывать и облизывать пальцы. Не сильно и не доставляя боли, просто соблюдая какой-то свой ритуал. Ольт, уже достаточно привыкший к Машке и набравшийся опыта из общения с ней, не стал церемониться и с ее детьми. Он тут же повалил их на землю и стал гладить и почесывать им животики, сам довольно разлегшись рядом с ними. Истрил, глядя на него, набралась храбрости и тоже стала несмело поглаживать детенышей, готовая в любую минуту отдернуть свои руки. Но затем увлеклась, освоилась и даже засмеялась, когда одна из росомашек подняла голову и лизнула Истрил прямо в лицо.

— Ой! Она целоваться лезет!

— Самец наверно. — авторитетно произнес Ольт. — Мужик растет.

— Какие они пушистые и ласковые. Сынок, у нас же там еще мясо есть? Может им дать?

— Да это же росомахи, им сколько не дай — все равно будет мало. Давай уж, видно же, что самой хочется покормить.

Наверно в Истрил взыграли материнские инстинкты при виде пусть и звериных, но детей, ну и интерес не стоило сбрасывать со счетов. Наверняка еще никто из деревенских не мог похвастаться тем, что собственными руками кормил лесных демонов. Истрил вскочила и метнулась к коптильне. Оставшиеся полтушки зайца подала маме-росомахе, а разрезанного на две части фазана кинула зверенышам. Звери тут же забыли про новых знакомых и занялись едой, а Истрил с умилением смотрела за процессом. Короче, знакомство произошло вполне мирно и высокие договаривающие стороны пришли к взаимному согласию.

Так что на следующую охоту вышла уже целая стая. Хорошо еще, что Ольт с Машкой отработали технологию совместной охоты еще зимой. Поэтому небольшая путаница в начале в конце концов сменилась вполне сносными совместными действиями всех членов этой своеобразной стаи, которые закономерно завершились хорошей добычей. Ольт даже и не надеялся когда-нибудь добыть оленя. Косуля, ну или молодой кабанчик, это был предел его охотничьих мечтаний и то добывал их он с помощью ловушек. Но это бывало редко. Обычно они с Истрил удовольствовались зайцами и лесной птицей. Так что красавец-олень, выгнанный росомахами-загонщиками прямо под стрелы людей, стал достойным продолжением их знакомства и был справедливо поделен между участниками охоты. По негласной договоренности Ольт как всегда забрал себе шкуру и рога, одну ляжку и часть грудинки. Росомахи не возражали, хотя Истрил с опаской и косилась в их сторону, когда Ольт по-хозяйски отрубал от туши убитого оленя заднюю ногу. Послушные фырканью Машки молодые ромашки улеглись на землю и только нетерпеливо водили носами, вдыхая аппетитные для них запахи. Даже они понимали, что такой добычи хватит на всех. Олень хоть и был молод, но был жирным и хорошо отъевшимся в преддверии зимы и весил килограмм сто пятьдесят. Довольные столь быстрой и легкой охотой Ольт с матерью направились к своей землянке, нагруженные как верблюды. Росомахи остались пировать возле туши.

Приход Машки напомнил Ольту про так и бродивших где-то по лесу разбойниках. Он и так-то не забывал о том, что где-то рядом живут и здравствуют звери в человечьем обличье, но все откладывал решение вопроса на потом, занятый развитием отношений во вновь созданной семье. Встреча с росомахами подстегнула его мыслительные процессы. А если бы вместе дружелюбных зверушек нагрянуло это бандформирование, для которых даже отобранная добыча не будет служить основанием для мирного урегулирования вопроса о мирном сосуществовании? Пожалуй, хватит тянуть с этим делом, пора приниматься за них всерьез. И первым делом надо установить наблюдение за бродом на речке, месте, где впервые увидел след. И чем раньше он начнет, тем лучше. Уже со следующего дня стал регулярно наведываться к переправе на бандитской тропе.

Прошел наверно месяц, когда его терпение было вознаграждено. На том же бережке опять появились знакомые следы. Радовало, что след был одиночный. Человек прошел примерно сутки назад, так как песок на песчаном оттиске следа уже осыпался, но еще не успел оплыть в бесформенную ямку. Явно лазутчик или осведомитель банды и шел с информацией, потому что следы тянулись в том же направлении, куда в прошлый раз удалились разбойники после ограбления. И что, разыскивать следы по тайге? Он конечно уже не был полным неумехой, как когда-то, но и, трезво оценивая свои способности, понимал, что ни разу он не Чингачгук и ему еще учиться и учиться.

После недолгого раздумья решил устроить возле переправы постоянный пункт наблюдения и чем разыскивать следы, как пограничная овчарка, лучше проследить за лазутчиком, не упустив его на обратном пути. Пришлось рассказать об этом Истрил, ведь отсутствовать придется неизвестно сколько. Несмотря на его опасения, она выслушала его спокойно и согласилась со всеми его доводами. Единственное, твердо и без сомнения высказалась, что пойдет с ним вместе. Он конечно возмутился, но все его возражения разбивались об ее снисходительную улыбку, пока до него не дошло, что роль единственного и любимого сынка не так уж и безоблачна. И после долгого спора Ольт смирился, мать есть мать и не малолетке с ней спорить. Поэтому через три дня, наготовив пищевых запасов на неделю, чтобы поменьше охотиться на месте, они отправились к месту засады вдвоем. Хорошо еще, что росомахи ушли в свой очередной обход территории и ожидать их теперь следовало минимум недели через две.

До места нахождения неизвестных следов добрались быстро. Там все было по-прежнему, новых следов не появлялось, что, впрочем, ни о чем не говорило. Один человек мог пройти и не оставляя следов. Но сама банда не появлялась, уж она-то точно не прошла бы бесследно. Поэтому, пока все было спокойно, решили обустроить пункт наблюдения. Подходящее место нашли в метра ста от переправы, в густых зарослях какого-то кустарника, рядом с высоким ветвистым деревом, около которого прямо среди зарослей он вырезал ножом и вытоптал небольшую полянку. Поставил шалаш. Получилось очень удобно. Густые заросли, в которые не то, что человек, не каждый зверь полезет, хорошо скрывали их убежище, а на дереве он устроил наблюдательный пункт. Выложил в развилке двух крупных веток что-то типа гамака, сплетя воедино несколько веток, в котором можно было с определенным комфортом сидеть и даже лежать, прощипал что-то вроде амбразуры в густой листве, что бы был обзор на речку и на этом успокоился. Единственное, что, осторожно оглядываясь, сходил на речку и по ближайшим окрестностям, чтоб со стороны оценить свою работу. Все было, по его мнению, на высшем уровне и даже точно зная, где что находится, он не мог заметить ни малейшего следа человека. Все эти труды заняли целый день и на тренировку не осталось ни времени, ни сил. Впрочем, все равно пришлось на время их отменить, ведь в любой момент могли появиться нежеланные зрители. Поэтому, быстро перекусив, они завалились спать.

С утра пораньше Ольт полез в свой гамак, чтобы не дай бог пропустить появление гонца разбойников. На обед спустился вниз, а на пост встала Истрил. В буквальном смысле встала, ибо наземный пост наблюдения заключался в пригорке, который позволял чуть-чуть возвышаться голове наблюдателя над окружающими зарослями. Конечно так наблюдать никакого терпения не хватило бы, да и ноги не выдержали бы долгого стояния, но постоять требовалось всего полчаса, пока Ольт торопливо набивал желудок. Так что мать вполне справилась с подобной обязанностью. Так они и дежурили несколько дней и терпение их было вознаграждено на четвертый день.

Вначале шумно взлетели какие-то птицы, похожие на соек, негодующе крича о возмутителе спокойствия, а затем появился и сам виновник торжества. Причем появился он совсем не с той стороны, с которой ожидал его Ольт. Видно, пока мальчишка раскачивался, лазутчик уже успел вернуться и теперь шел обратно. Тем и лучше, как раз и покажет дорогу к лагерю разбойников.

Сам он оказался обычный на вид мужичком в привычной для местных рубахе и штанах на веревочке. На плечах болтался не по размерам большой кожаный жилет, мехом наружу. На голове нелепый колпак с опушкой из белки, на ногах мягкая обувь, сшитая из шкуры какого-то зверя, тоже красующаяся каким-то мехом по краям. Черный чуб, выбившийся из-под головного убора, и такая же черная короткая борода говорили о том, что их владелец уже не мальчик, но муж, но еще достаточно молод и пока не дожил до почетных седин. Единственной чертой, которая сразу выделялась на его ничем непримечательной роже, был красный, с сизо-багровыми прожилками, нос, что сразу выдавало любителя выпить, да острый взгляд прищуренных карих глаз. Сзади, за правым плечом, висел не маленький мешок, весьма напоминавший Ольту солдатский сидор, на кожаном поясе виднелся привычный уже для местных жителей нож. В левой руке кривая палка, но явно — не просто посох. Слишком уж отделка была специфичной. После недолгого раздумья стало понятно, что это скорее всего лук, просто со снятой тетивой.

Бандит, а кем же еще мог быть этот путешественник, не обращая внимания на птиц, неторопливо оглядел речку вверх и вниз по течению, затем внимательно осмотрел противоположный берег. Видно было, что он делает это по привычке, а не в самом деле чего-то опасается. Удовлетворившись увиденным, перепрыгнул речку в привычном месте и неторопливо скрылся в подлеске. Когда Ольт спустился с дерева, Истрил вопросительно на него посмотрела.

— Пришел один. Пойду за ним, посмотрю, где их лагерь, — ответил он на ее безмолвный вопрос. — Больше никуда лезть не буду, потом приду в нашу землянку. Ты тоже иди туда и жди меня.

Говорить приходилось коротко, рубленными фразами. Несмотря на бешенные темпы в изучении местного языка, ему еще не хватало словарного запаса.

— Только будь осторожнее, — попросила Истрил и молча ушла собирать вещи.

Вот чем ему она нравилась, так это своим умением, когда того требовала обстановка, говорить минимум и по существу дела. То ли это была ее врожденная особенность, то ли все люди здесь были такие, но ему нравилась такая черта характера. И в минуты отдыха ее рот почти не открывался, хотя она, даже молча, как-то умудрялась сделать так, что он всегда ощущал ее любовь и заботу. Наверно она таким образом восполняла недостаток семейного общения за все годы горестного молчания. Он в ответ старался быть хорошим сыном, справедливо полагая, что уж чего-чего, а капельку счастья, которое он мог ей дать, она заслужила. И хотя он, как и следует хорошему и примерному сыну, называл ее матерью, но с высоты своего возраста, смотрел на нее как на молодую симпатичную женщину, которую называть хорошим, но как-то больно старящим словом «мать», у него язык не поворачивался. Все-таки она ему не то, что в дочери, во внучки годилась. Это придавало ему какое-то двойственное отношение к молодой женщине. Хорошо еще, что и мальчишка, и старик одинаково жалели и любили ее самой родственной любовью. Поэтому, внешне зовя ее мамой, про себя он говорил — Истрил.

Проводив ее взглядом, он выждал минут десять, по старой привычке посидел на дорожку, затем попрыгал, чтобы удостовериться, что ничего не болтается и не шумит и отправился вслед за лазутчиком. Тот шел целенаправленно и уверенно, не очень-то и скрываясь. Видно дорога была ему хорошо известна и не вызывала никаких опасений. Идти за ним было легко, ориентируясь только по шуму, который тот издавал. Один раз он остановился перекусить куском хлеба с мясом, хорошенько так запивая снедь какой-то жидкостью из глиняной то ли бутылки, то ли фляги, после чего его настроение явно поднялось и дальше он шел громко на весь лес распевая какой-то веселый мотивчик.

Так они и шли весь день, впереди мужик, распевающий песни и иногда приостанавливающийся, чтобы приложиться к своей посудине, а за ним крадущийся по кустам юркий мальчишка. На ночь разбойник не стал заморачиваться чем-то особенным, а просто заполз и упал в заросли какого-то кустарника и там захрапел. Или он был привыкший к лесу человек, или добила-таки молодца местная бормотуха. Ольт подивился такой беспечности, но судить не стал, местным виднее как вести себя в лесу. Хотя сам он по-прежнему берегся и заночевал неподалеку от пьянчужки на развесистом дереве, благо свой походный гамак был не тяжел и всегда висел за плечами в свернутом состоянии, если он уходил в лес с ночевкой. Черт их знает, местных зверушек, может они брезгуют пьяными мужиками, но польстятся на нежное детское мясцо. Проверять на практике не хотелось.

На следующий день пьянчуга, прямо с утра хлебнув из своей бездонной фляги, и даже не закусив, продолжил свой путь, а Ольт, не очень-то скрываясь, опять последовал за ним. Так они и прошагали весь этот день. Только один раз мужик остановился, чтобы сходить в кусты. После этого перекусил, или скорее выпил более основательно, не торопясь и с закуской. Закуской была малая толика хлеба и пучок какой-то травы, что, впрочем, его не печалило. Гораздо больше он огорчился, когда вытрясал последние капли из своей посудины. Немного подумав, что-то бормоча, порылся в своем мешке и достал из его недр еще одну посудину. Внимательно прислушиваясь, побултыхал ею возле уха и удовлетворительно кивнув вытащил деревянную пробку. Наверно пойло было слабоватым, потому что Ольт просто не мог представить, что бы можно было столько выпить и при этом пройти такой путь. Но мужик, основательно приложившись, как ни в чем не бывало, только чуть пошатываясь, отправился дальше. Ольт же, пока была возможность, тоже посетил ближайшие заросли, а затем основательно подкрепился печенной дичью, запив водой из берестяной фляжки и снова встал на след.

Ближе к вечеру мужик присел передохнуть, долго вздыхал, глядя на свой внушительный мешок, но в конце концов, горестно вздохнув, решительно закинул его на плечо, из чего Ольт сделал вывод, что путь их близится к концу. Видно те, к кому он шел неодобрительно относились к пьянству в пути и появляться на их глаза упитым в стельку было не безопасно.

Так и случилось. На следующий день, уже к полудню, мужичок перешел вброд не очень широкую, но глубокую речку, во всяком случае, что бы ее преодолеть мужику пришлось снять штаны и чуть ли не до подбородка завернуть рубаху, как сразу же запахло дымком, а вскоре показался и разбойничий лагерь. Ольта удивило отсутствие часовых и вообще хоть бы какой караульной службы. Знакомая уже толпа разбойников занималась кто чем, ругалась, орала и шумела и ни капли не заморачивалась таким понятием, как скрытность. Ну да, им виднее, все-таки местные.

Лагерь располагался на широкой поляне и был оборудован шестью шалашами и двумя землянками. Шалаши стояли по кругу, в центре которого горел костер, а землянки располагались с краю поляны возле деревьев. Когда на опушке появился гонец, то разбойники явно обрадовались, заволновались и тут же собрались в кучу вокруг пришельца. Ведь пришел человек из большого мира, а вместе с ним новости, сплетни, а также здоровенный мешок, из которого появились уже знакомые Ольту целых пять кувшинов, литра на два каждый. Видно и разбойникам они были знакомы, так как тут же начался дележ, сопровождаемый громкой руганью, и поднявшийся гвалт превысил все нормы, что заставило из одной из землянок выйти на шум атаману.

Когда Ольт впервые увидел эту банду, он не очень-то разглядел атамана, слишком много было общих впечатлений, но сейчас ни что не мешало разглядеть того повнимательнее. Здоровенный мужик, до самых глаз заросший диким черным волосом. Даже зрачков не было видно из-под нависших густых бровей. Одежда такая же грязная и неопрятная, как и у всех разбойников. Разве что качеством получше и с некоей претензией на богатство. Живая иллюстрация к тому, каким должен быть классический разбойник. Увидев гонца, он рыкнул на толпу, отчего та, недовольно рыча, как свора собак, на время утихомирилась, а мужичку показал на вход в одну из землянок. Тот, прихватив мешок, в котором еще что-то оставалось, протиснулся в тесный низкий проход. За ним, еще раз рыкнув для порядка, в землянку нырнул и атаман.

Пользуясь тем, что никакой охраной и не пахло, Ольт обогнул поляну и подобрался к атаманскому жилищу со стороны леса. Как раз успел к моменту, когда разбойники начали разговор. Окошек в землянке не было, но зато был, как понял по застоявшемуся запаху Ольт, дымоход, который представлял из себя закопченную дыру в земляной крыше, обложенную поверху немногими камнями. Они немного возвышались над односкатной, сложенной из толстых бревен и присыпанных землей, уже поросшей травой, крышей и образовывали собой небольшую возвышенность. Да и сама землянка не на много возвышалась над землей, метр от силы. Понятно было, что основное ее пространство находилось под землей. Что бы войти в такой дом, надо было сначала спуститься по земляным ступенькам в небольшой окопчик перед входом.

Никто не заметил маленькую гибкую фигурку, проскользнувшую к землянке со стороны леса и мигом прильнувшую к дымоходу. Впрочем, все были заняты кувшинами со спиртным и никому не было дела до того, кто там околачивается возле атаманской землянки. Ольт, удобно устроившись среди травы и кустиков, в первую очередь убедился, что дымоход достаточно ясно проводит звуки. Хорошо были слышны стук закрывающейся двери и шаги вошедших мужиков, а затем начался разговор и разговор этот был интересный.

Вначале послышался шум усаживающегося атамана, которые быстро затих, а затем кто-то произнес бодрым угодливым тенорком:

— Доброго дня, атаман. Как тут вы поживаете? Как здоровьице твое? — судя по всему — гонец, тон хоть и подобострастный, но в то же время с изрядной долей нахальства. Ну а кто же еще? Навряд ли атаман сам вышел бы из землянки, если бы сидел в ней не один.

— Доброго, доброго…, Вьюн. Далось тебе мое здоровье. Ты должен был прийти вчера. Опять спотыкаловки ужрался? — это видно — атаман. Голос грубый и властный под стать внешности. Видно было, что человек привык командовать и не терпел противоречий.

— Да что ты! Вот ни в одном глазу, только и знал, что все бегал, хлопотал… Наши дела решал, со шкурками, с барахлом…

— Врешь ведь. Смотри, нарвешься когда-нибудь. Впрочем, висеть тебе, так что сам думай. Ты меня знаешь. Ну что там со шкурками и барахлом, рассказывай, не тяни. И что людишки говорят насчет пропавшего сбора? Искать не собираются?

— Все тихо. Приезжали люди барона Кведра, десять человек. Прошвырнулись по дороге, нашли мертвяков, но следы даже не искали. Закопали и уехали восвояси.

— Старший кто был от Кведра? — опять зычный голос атамана.

— Десятник Мальт, подношение ему, как ты говорил я отдал отдельно, когда остались одни. Вроде остался доволен.

— Доволен, доволен… Еще бы ему не быть довольным. Пальцем о палец не ударил, а серебрянки ему вынь, да положь. Кровопийцы. Ладно… Значит с Кведром мы в расчете. А что говорят в деревнях?

— А что они скажут? Как и прежде, побурчали конечно, но Мальт быстро порядок навел. Да из Шестой пропала только вдова Арнольда Тысячника, но всем на это плевать, у нее с родичами не густо было. Жила одна с какой-то приблудной девчонкой, ни с кем толком не общалась. Да и говорят чуть-чуть не в себе была. Остальные-то были из других деревень. Но и там все тихо прошло. Поныли конечно, не без этого. Все-таки с каждой деревни по три-четыре мужика пропали. Не стоило бы крестьян требушить, что с них взять-то, голь перекатная…

— Не лезь куда не следует. То не твое дело, а твое — узнать, когда следующий сбор, ведь хлеб закупать надо? Из кожи вон вылезут, а найдут денюжку-то. Знаю я этих крестьян-лесовиков. А то останутся на зиму без хлебушка-то… — в землянке на какое-то время наступило молчание, видно атаман крепко призадумался. — А Арнольдова вдова… Доискалась значит, нашла-таки смерть свою. Помню, была в обозе какая-то баба. Значит это она и была. Тем и лучше, хорошо, что наследников не осталось. Вот с ее смертью и кончился Арнольд со всеми своими делами. Так что там с крестьянами?

— Ну до зимы еще время есть. Теперь пока новый сбор по захоронкам соберут, пока сами соберутся… Знаю только, что в этот раз большую толпу соберут для охраны. Я думаю, десятины три придется подождать.

— Ладно, подождем. Смотри не пропусти выход. А толпа… С толпой решим. Доставай чего принес.

Ольт не видел происходящего в землянке, но судя по звуку, вполне представлял себе, как лазутчик, угодливо улыбаясь щербатым ртом, выкладывает на стол из мешка принесенное. Тем более он еще и комментировал:

— Вот выручка от шкурок. Бенкас, как всегда дал чуть меньше, но зато полностью. Без обмана посчитал и не торговался, ну ты его знаешь. Здесь вино для тебя, специально у него же брал, — послышался стук глиняных кувшинов о стол. — Все.

— Ну все, так все. Иди отдохни, завтра обратно. И позови Кривого. И это, ты не забудь про сбор и сколько толпы будет. Все понял?

— Обижаешь, атаман! Как можно! За три дня прискачу, предупрежу.

— Ладно, ладно… Знаю я тебя, ужрешься опять. Я тебя предупредил. Вот на, держи за последний сбор и топай давай. — послышался тихий звон монеток, слова благодарности и шаги.

Ольт тут же скатился с крыши и нырнул в кусты за землянкой, притаился. Отсюда было ничего не видно, зато слышимость была, лучше и не надо. Услышал, как вышел Вьюн и дурным голосом завопил:

— Кривой! К атаману! — а затем, что-то весело крича, и, судя по топоту ног, приплясывая, пошел к толпе.

Услышал, как к землянке, что-то недовольно бурча подошел, еще один разбойник, Ольт рискнул выглянуть, чтобы увидеть еще одного здоровенного кряжистого мужик, левый глаз которого был перевязан узенькой черной тряпочкой. Но в отличии от атамана он не был одет богато, одежда была самая простая, простая, но крепко и добротно сшитая кожаная безрукавка, рубашка и штаны из беленного холста и единственное, что выделялось из общей картины — это воинский пояс, никак не подходящий к крестьянскому наряду. Да и внешность для крестьянина была не типичная: длинные, черные с проседью, волосы завязаны в воинский хвостик на затылке, мужики-то обычно стриглись под горшок, борода и усы аккуратно подстрижены, а не как у всех — лопатой. Короче он походил на крестьянина, как волк на домашнюю лайку. И еще, если атаман своими повадками напоминал грузного, ленивого и неряшливого медведя, в котором сила просыпается только в определенный момент, то этот ступал с тяжеловесной грацией тигра, который всегда настороже.

Мужчина зачем-то потоптался у входа, кашлянул наконец и зашел внутрь. Ольт тут же занял свое место у трубы. Слышно было, как шумно вошел Кривой.

— Звал, Крильт?

— Да, присаживайся. Вина наливай — это не та бурда, которую остальные пьют. И меня не забудь. Промочим горло, а то этот спотыкач достал уже, скоро забуду вкус настоящего вина.

Слышно было, как льется жидкость, как поудобнее устраиваются разбойники, затем шумное бульканье и удовлетворенное кряканье.

— Зачем звал? — Кривой был немногословен.

— Да узнать хотел, как там наши дела. Тут Вьюн хлеба принес, оставили чуток для твоих. Забери, отнеси, а то, когда еще придешь в гости. Совсем ты нас забыл, Кривой. Совсем забыл… Ах, хорошо пошло. Ты пей, пей.

— А чего ходить, ноги бить без толку? Дела идут и именно потому, что я не гуляю туда-сюда.

— Это — да! Если бы не ты, точно говорю, я бы это дело и не поднял. Да ты не обижайся, это я с чего говорю-то… Скучно мне и поговорить не с кем. Только мы с тобой тут — и люди, с кем можно словом живым перемолвиться. Хорошее винцо Вьюн принес. Его Бенкас у каких-то торговцев с Юга по бешенным деньгам закупает для графа. А я вот тоже, как граф… Ха-ха! Наливай!

Видно вино и в правду было крепкое. Атамана развозило прямо на глазах. Ну или, если взять Ольта, то на ушах.

— Ладно, Крильт. Вино и в правду неплохое, но я, пожалуй, пойду. Пока твои мужики весь хлеб не оприходовали. Через седмицу жди с грузом.

— Эх, не уважаешь ты меня, не ценишь наше братство боевое… Но ты прав, мои разбойнички, они такие, глаз да глаз за ними нужен. Ладно, только скажи по пути Вьюну, что завтра надо сходить к Кведру, сказать, что купец на этот раз будет с большим обозом и охраной. Пусть декады через две держит наготове десяток Мальта. Может понадобиться. Перед сбором точнее скажу. Сам понимаешь не хотелось бы их привлекать, делиться с ними неохота. Да и чем меньше они про нас знают, тем лучше. Сам не хочу выходить, что-то ноги у меня устали. Хе-хе… Пускай Вьюн сейчас выходит, чтобы к завтраму успеть.

— Не поминал бы ты боевое братство, не дай Единый услышит кто. И насчет Вьюна… Ты его атаман, тебе с ним и говорить. Меня твои делишки с этими Кведрами, Мальтами не волнуют. Сам знаешь, у меня своих дел полно.

— Вот, что ты за человек, Кривой? — принужденно рассмеялся атаман. — И то тебе не так, и это…

— Ты знаешь, как я отношусь к этим северным баронам и графам.

— Война кончилась уже давно, Кривой, а они нам еще пригодятся, когда мы поднимем восстание. Может они мне тоже не нравятся, но я же терплю. В конце концов, мы, можно сказать, один народ.

— Крильт, я в твои дела не суюсь, вот и ты меня не учи, кого мне любить. Давай лучше я еще налью. И в правду, доброе вино Бенкасу поставляют.

— Наливай. Злой ты, Кривой, ну да ладно. Сам переговорю с Вьюном, только ты уж посиди со мной, допьем винцо-то. Поговорим хоть, вспомним былое.

Кривой ничего не ответил, видно наливал или не хотел обострять отношения. Разбойники еще раз выпили, потом еще. Неизвестно, стали ли они спотыкаться, согласно названью того питья, которое потребляли, так как уселись за стол и больше не вставали, но языки у них развязались. Хотя разговаривал в основном только атаман. Кривой все больше молчал, да где нужно поддакивал. Но ничего интересного Ольт больше не услышал, что-то о бытовухе, о какой-то бабе, о еще чем-то непонятном и далеком. Этот Кривой оказался еще тем молчуном. Даже надравшись вдрызг, он не проронил не одного лишнего слова. В конце концов выпивка кончилась и Кривой, немногословно попрощавшись, вышел. Крильт посмотрел ему вслед и когда тот достаточно удалился, презрительно сплюнул на пол.

— Чистоплюй. — одним только словом выразив свое отношение к Кривому. Затем вполголоса зарычал какую-то песню, но, не допев, вдруг откинулся на нары и задрав к потолку бороду захрапел. Ольт еще немного послушал и поняв, что ничего интересного больше не будет, тихонько удалился. Надо было найти укромное место и все хорошенько обдумать.

Хорошее место нашлось неподалеку от лагеря разбойников в густых зарослях лещины. Небольшая полянка в метра дав шириной, бывшее лежбище какой-то дикой лесной животины, вытоптанное от когда-то частого употребления. И от объекта наблюдения совсем рядом, и от случайного обнаружения защищено, вряд ли кто специально полезет в непроходимые кусты. Расположившись, перекусил тем, что положила ему в дорогу Истрил. Затем прилег, поерзав и постаравшись устроиться поудобнее. Пора было браться за дело. То есть — хорошо подумать. Еще в той жизни у него была такая привычка, прежде чем браться за что-то новое, надо было все досконально обдумать. Вот он по старой привычке и прилег подумать.

Если бы кто-нибудь со стороны увидел лежащего мальчишку с прикрытыми глазами, то вряд ли догадался бы, какие мысли бродят в вихрастой голове. А если бы догадался, то ужаснулся бы тому, что десятилетний пацан обдумывает о том, как убить полтора десятка взрослых мужиков. А что придется убивать, об этом вопрос даже не стоял. Не в первый раз. Еще в той жизни и за речкой пришлось повоевать, и в буйные девяностые пару раз руки замарал. Времена такие были, хочешь выжить — убивай.

Он уже и не помнил, что чувствовал при виде своего первого убитого. Во всяком случае никаких рефлексий у него не было и вопросов насчет ценности человеческой жизни перед ним не возникало. Его хотели убить, он оказался быстрее, вот и весь расклад. При последующих случаях, когда приходилось прибегать к крайнему средству, оставалось только легкое чувство брезгливости и глубокого удовлетворения, что именно вот этот индивидуум больше не будет угрожать ему и его жизни. А индивидуумы попадались разные, от простых бандитов-отморозков до откровенных садистов, которые даже смерть превращали в театр. Он тоже не был ангелом, но всегда придерживался хоть каких-то правил, привитых ему с детства и старался не выходить за рамки.

Правда жизнь внесла свои коррективы и с бандитами он вел себя соответствующе, непредсказуемо и жестоко и совесть его при этом совсем не мучила. Если живешь мучениями и убийством, то будь готов к тому, что и тебе воздастся тем же самым и в той же мере. Поэтому никакой жалости он не испытывал, а в последнее время вообще не марал своих рук, достаточно было отдать соответствующую команду. Бизнес хоть и вошел в кое-какие рамки, но все равно жадных и тупых отморозков, которые хапнув свой первый миллион, думали, что ухватили бога за бороду, хватало с избытком. Что поделаешь, деньги и власть портят человека и порой вытаскивают из глубин души такие мерзости, о которых человек и не подозревает, пока не попадет в соответствующие условия. И он тоже когда-то не избежал этой участи, но то ли правильные книжки в детстве читал, то ли воспитание правильное получил, но быстро понял, что к чему. И убирал-то уже отъявленных мерзавцев, на которых пробы негде ставить было. И относился к этому со спокойствием и безразличием санитара, убивающим бешенную собаку. Самое интересное, что сейчас он чувствовал какой-то азарт и волнение. Может так на него повлияло то, что он стал принимать Истрил и ее беды близко к сердцу, а может это мальчишка опять в нем говорит? В любом случае эту банду он собирался уничтожить с удовольствием, которое даже не мог в себе предположить.

Пока детское тельце отдыхало, старый, опытный до извращенности мозг просчитывал вероятности и подсчитывал шансы. Непонятно было какое положение и чем занимается в банде Кривой, но что они с Крильтом недолюбливают друг друга было видно невооруженным глазом. Ольту это было знакомо и лучшим определением здесь было бы «пауки в банке». Но ведь терпят такое положение и даже стараются не обострять отношения. Ради чего? Впрочем, ему-то какая разница? Да пусть хоть сожрут друг друга, он только подаст соли. Использовать их вражду вряд ли получится, ну и черт с ними. Постепенно раздумья перешли в сон и только кусты лещины трепетали на легком ветерку, овевая своим дуновением безмятежное мальчишеское лицо и, по девчачьи длинные стрельчатые ресницы, иногда вздрагивали на прикрытых веках.

Видно мозг, настроенный на определенную задачу, и во сне продолжал работать, так как Ольт проснулся уже зная, что делать дальше. Время уже близилось к вечеру, но было еще достаточно светло и он решил сходить на охоту. Отойдя подальше от лагеря разбойников, он сбил фазана и тут же разделал его и запек. Хотя у него еще оставался запас, приготовленный Истрия, но лишним не будет. Часика три потренировался, умылся в ближайшем ручье и со спокойной совестью улегся спать пораньше. Назавтра предстояло много дел, и он хотел подойти к ним отдохнувшим и полным сил.

С утра пораньше он уже занял свой пост возле землянки атамана Крильта. Ждать пришлось довольно долго, видно давала о себе знать вчерашняя спотыкаловка. Лагерь еще спал, храпя, повизгивая, бормоча и изрыгая густой запах перегара. Ольт еще удивился, ну надо же так нажраться, было бы с чего, или эта спотыкаловка была ну очень крепка, или слабоваты были на голову местные мужики. Но кто ждет, тот рано или поздно своего дождется, и хорошо если это будет совпадать с ожиданиями. Явился Кривой. Потопал ногами у входа, создавая шум погромче, затем гулко прокашлялся и дождался начальственного окрика. Голос у Крильта был просевший и в нем явно чувствовались болезненные нотки.

— Ну и кто там за медведя? Хватит! Ох… Башка моя… Заходи. А-а, Кривой…

— Я, атаман. Вчера говорили о делах, вот зашел предупредить, что ухожу, пока все дрыхнут.

— Точно все в отрубе? Сам знаешь, лишних глаз нам не надо. — из-за болезненного похмелья Крильт с утра разговаривал грубовато, без всяких дипломатических тонкостей, не очень-то соображая, что говорит.

— Да что я, в первый раз, что ли? Что ж, не понимаю… — в отличие от атамана Кривой был свеж, как огурчик и явно не хотел нарываться, делая скидку на состояние Крильта.

— Понимай, но проверяй. Хотя, тебе верю… Не похож ты на предателя. Но что-то в душе держишь… Охо-хо, тяжко-то как… Ну ладно, вот, — послышался звук удара чего-то тяжелого и какое-то звяканье. — Отнесешь сам знаешь куда, проверишь там все. И смотри за каторжанами, не дай Единый…

— Да знаю, не в первый раз. Не боись, атаман, все будет нормально.

— Смотри сам, Кривой. Эх, похмелиться нечем… Ладно, давай, хватит мусолить, иди с Единым.

Кривой вышел из землянки, огляделся, задержав свой взор на спящем лагере. Разбойники продолжали пребывать в похмельном угаре и никому не было дела до одноглазого мужика с двумя мешками. Один небольшой, но тяжелый был подвешен к поясу, отчего того перекосило набок, второй мешок побольше, но явно легче первого был закинут на плечо.

Кривой пошел в лес прямо, не выбирая дороги. Не было ни тропки, ни каких-то особых примет. Было лишь направление, которого строго придерживался Кривой, но чем он при этом ориентировался, было непонятно. Может по солнцу. Первые метров двести он шел сторожко, вертя головой на все триста шестьдесят градусов. Приседал и замирал, когда при неудачном движении в маленьком мешке что-то звякало, внимательно оглядывался при малейшем подозрительном звуке и чуть что пугливо хватался за нож. Ольт чуть со смеха не умер, глядя на все это кино. Или Кривой на кого-то играл или был дураком по жизни. На дурака он не был похож, а зрителей что-то не видно. Но мальчишка не стал спешить с выводами, а лежал не двигаясь, на одном месте. Кривого, если что, он все равно выследит, а пока хотелось кое-что выяснить. И вскоре его подозрения оправдались. Неожиданно появился еще один участник лесного спектакля и Ольт похвалил себя за терпение и выдержку. В шагах пятнадцати от атаманской землянки, ближе к лесу, вдруг поднялся пласт земли и, к удивлению мальчика, из-под земли, откинув хорошо замаскированный люк, выглянул сам атаман Крильт. Судя по всему, из землянки шел тайный подземный ход. Да тут, оказывается, еще тот гадюшник. Ольт покачал головой: «И как они еще глотки друг другу не перегрызли?» Но видно общие разбойничьи дела еще как-то держали банду вместе.

Крильт, как и Кривой, внимательно оглядел лагерь, который уже стал подавать признаки жизни недовольным ворчанием. Проследив, что все заняты своей головной болью и за Кривым никто не увязался, атаман нырнул обратно в люк. Видно ему было важно, чтобы никто не знал, куда отправился их собрат по ремеслу. Ну а Ольту стало интересно, что же такое скрывают подельники? И он, внимательно оглядываясь, пополз в сторону ушедшего Кривого.

Когда лагерь остался далеко позади, и он убедился, что оттуда при всем желании его уже не увидят, наконец встал на ноги и легким бегом, стараясь не шуметь, побежал по следам. С ними проблем не было. Солнце только взошло, и выпавшая ночью роса еще не успела испариться и там, где была сбита на землю тяжелыми шагами, там трава темной полосой четко указывала на прошедшего человека. Кривой, довольно далеко отойдя от лагеря, посчитал, что хватит разыгрывать для Крильта спектакль и он, посчитав, что за ним уже следить некому, пошел, не очень-то и скрываясь. Да, совсем непуганые здесь разбойнички. Впрочем, Ольту это было только на руку. Идти по ясно видимым следам было легко и просто, но, в отличии от разбойников, он крутил головой на все триста шестьдесят градусов, стараясь не забывать про свою собственную безопасность.

Кривой шел неторопливым размеренным шагом четко выдерживая направление. Один раз сел перекусить, достав из мешка кусок хлеба с мясом и луковицу. Ольт тоже воспользовался моментом и закусил уже порядком поднадоевшим печенным фазаном, обойдясь без хлеба. Кривой же ел не торопясь, по-крестьянски основательно и тщательно пережевывая пищу. Еду разложил на чистой тряпице, не сорил и не разбрасывался и после трапезы собрал все крошки и закинул в рот. По всему было видно бывшего крестьянина. И дернуло же этого крестьянского сына стать разбойником. Впрочем, Ольт не собирался его оправдывать. Что бы там не было, но на кривую дорожку тот вышел вполне осознанно и в будущем судьба его, какова б она не была, будет вполне заслужена.

Поев, Кривой пошел дальше, не оглядываясь и не беспокоясь за свои тылы и, естественно, не заметив тонкую мальчишескую фигурку, тенью скользнувшую меж кустов и стволов вслед за ним. Бездорожье и близко стоящие деревья скрадывали расстояние, но Ольт думал, что они прошли километров пятнадцать, когда Кривой стал проявлять признаки беспокойства. Все стало понятно, когда до Ольта донесся шум бегущей по камням очередной таежной речки. Она была побольше той, что несла свои воды возле его убежища. И отмели здесь не было. Вековые деревья подступали к самым берегам и прятали в своей тени текущий поток. Если бы не журчание воды, то никто и не догадался бы, что здесь протекает речка.

А на берегу, на склоне, между трех поваленных и оттащенных в сторону деревьев, возвышался явно рукотворный здоровенный отвал. Единственный признак, который говорил о присутствии здесь, в этом глухом уголке тайги, человека. Причем не просто присутствия, а хорошей такой трудовой деятельности, продолжавшейся судя по величине отвала не один год. А вот и сами люди, две тощие фигуры в рванной, заплатка на заплатке, одежде. Несмотря на свой непритязательный вид, они не выглядели замученными, и худоба их была не результатом болезней или постоянного голода, а скорее была следствием постоянной физической работой на свежем воздухе. Это было видно по живым движениям сухощавых жилистых тел и игре узловатых мускулов на обнаженных до пояса телах. Мужики как мужики, правда неухоженные и заросшие по само не могу. Единственное, что смутило Ольта, это выжженное на лбу у каждого клеймо. Непонятно было, что оно изображало, но то, что ничего хорошего — это ясно. Насколько он помнил из истории своего мира, вырывали ноздри или клеймили только рабов или преступников, да и то только тех, для которых дальнейшей ступенью наказания являлась только смерть. Это что же они такое натворили, что их так отметили. Вначале Ольт не понял, что здесь делают эти два мужика, и при чем здесь одноглазый разбойник, но дальнейший разговор между ними расставил все по своим местам. Видно здесь был то ли рудник, то ли прииск и эти двое отрабатывали здесь свою свободу. Работники как раз лежали, видно отдыхали после трудового порыва, так как недалеко лежали две деревянные лопаты со следами еще влажной земли и полные носилки, нагруженные то ли какой-то рудой, то ли золотоносной породой. При виде Кривого они вскочили на ноги, но не побежали от него с криками и воплями, а наоборот без всякого страха пошли навстречу.

— Кривой, ну так же нельзя, мы тебя со вчерашнего ждем, а ты только сегодня явился! — без всяких «здравствуй» начал еще издали один из мужиков. — Уже хотели сами идти.

— Но-но, сами идти… А то не знаете, что говорите. Куда пойдете-то? К Крильту, что ли? Ну-ну, он-то вас первым и спросит, чего приперлись. — проворчал Кривой. — Пришел же. Просто хлебушко только вчера принесли, и я сразу сюда. А вы тут прохлаждаетесь смотрю. Жрать вы все мастера, а как пахать, так сразу лапки кверху.

— Да ты что, Кривой! Побойся Единого! Ты посмотри, сколько накопали, а два дня назад так вообще новую россыпь нарыли. Бога-а-а-тая.

Тут Ольт и насторожился. Одно дело, если мужики копали тут медь или железо, которые конечно тоже дороги в средневековье, но что может сравниться с серебром или золотом? Это в век компьютеров человек может прожить, расплачиваясь за еду или услуги цветными бумажками, а то и вообще имея виртуальный счет, а средневековье — оно такое, любит вещественное доказательство имеющегося богатства, которое можно подержать в руках, взвесить и оценить. Судя по всему, речь шла о серебре или золоте. Разговор становился интересным. Иметь в заначке запас драгоценного металла — это ли не лучший способ для старта в новой жизни. Тем более в средние века. Это потом люди испортятся, начав применять при расчетах раскрашенную нарезанную бумагу, а сейчас — шалишь, котируется только добрый старый металл, так сказать — натуральный продукт.

Мужики повели Кривого к шалашу, который прятался среди деревьев. Там они достали небольшой, но тяжелый кожаный мешок, наполненный где-то на одну четверть и стали что-то показывать. Издалека было плохо видно, что там у них, но Ольта это и не интересовало. Понятно, что чтобы там не было, это имело ценность в этом мире и, судя по возбужденному виду мужиков, достаточно большую, а значит имело ценность и для него. А что там, золото, серебро, да хоть свинец, роли не играло. Когда это попадет ему в руки, тогда и выяснится, что там такое. Главное, что это ценилось в этом мире. А пока следовало уходить, тем более, что, как выяснилось из дальнейшего разговора, отголоски которого достигали ушей Ольта, Кривой здесь задерживался и не собирался в ближайшем будущем возвращаться в лагерь разбойников.

Мальчишка вообще сомневался, что он там живет, уж слишком вел себя странно, будучи в землянке атамана. Как-будто в гости пришел, ни с кем не поздоровался, не попрощался. Скорее всего он не жил в лагере, как вывел Ольт из некоторых намеков, проскользнувших в разговоре между Кривым и атаманом разбойников, а имел убежище где-то в другом месте, а в лагерь являлся только для отчета. Ну и хорошо, все меньше людей будет, когда туда придет старуха с косой. Бить всех подряд и чем больше, тем лучше, было не в характере Ольта. Все же он не был душегубом, которому нравилось бы убивать только ради убийства.

Еще немного последив за каторжниками, которые уселись обедать, Ольт решил, что он достаточно узнал и ему тоже пора возвращаться к себе, чтобы в тишине и спокойствии вдумчиво обо всем поразмыслить. Информации было море, как бы не утонуть в таком изобилии. Надо бы разложить все по полочкам. На обратном пути заскочил к лагерю разбойников. Понаблюдал часа три. Там все было по-прежнему, только пьяных больше не было видно. Видно спотыкач кончился. Недолговечным оказалось счастье разбойничье. Ну да, все когда-нибудь кончается. Но зато над углями вертелась на вертеле тушка косули. Ужин у разбойников ожидался знатный. Ни караулов, ни тайных постов разбойники выставить так и не удосужились. Ну чтож, это их проблемы. Два раза обошел лагерь по большой дуге, отмечая тропы и проходы. Все было тихо и спокойно. Все, что он хотел знать, Ольт выяснил, пора было уходить до дому.

Чувство ориентации не подвело и уже на пятые сутки он подходил к своему убежищу. Он бы пришел и раньше, но постоянная осторожность, да и поохотиться надо было, задержали его в пути. Истрил встретила его сдержанно, но в глазах прямо-таки плескалось огромное море любви, а когда он в знак приветствия поцеловал ее в щечку, то она уже не сдерживаясь прижала его к своей груди, улыбаясь от обуревавших ее чувств. Первым делом он отдал ей уже традиционных двух рябчиков и фазана, подбитых по дороге, и полез в речку искупаться с дороги. Когда он умытый и чистый зашел в землянку, горячий обед был уже наготове. «Наверно каждый день готовила и ждала» — подумал Ольт и ему это было приятно. Никогда не думал, что быть сыном любящей матери — это так здорово. Ну не было у него такого опыта в жизни.

За едой он ей рассказывал обо всем, что узнал, давно про себя решив, что ничего скрывать от нее не будет. Разумеется, кроме тайны своего происхождения и всего с этим связанного. Причем он не боялся за себя, что ему, земля большая и жизнь впереди длинная. Не здесь, так в другом месте устроится. Ему просто по-человечески не хотелось огорчать Истрил. Да и что скрывать, больно удобно для него получилось. Кто, как не родная мать, будет горой стоять за сына? Как он понял из частых разговоров с нею, на первом месте здесь стояла семья и родственные отношения. Все остальное было вторично.

Государства еще не устоялись и чувство патриотизма, если оно здесь и было, касалось только родной деревни, в крайнем случае баронства. Соседний барон уже вполне мог оказаться и врагом, который по-соседски не погнушается совершить небольшой набег, чтобы прибрать к рукам пару деревень. Народ еще не ощущал себя одной нацией. Хотя он не исключал, что Истрил преподносила ему свое видение мира, но его оно полностью устраивало, так что он со всем пониманием и готовностью воспринял ее представления об окружающих их отношениях с миром. Он ей рассказал все, даже про тайный прииск Крильта, заодно присовокупляя свои размышления.

— Я собираюсь уничтожить всю шайку. — закончил он свой рассказ, говоря об этом, как о вопросе уже решеном и не подлежащем сомнению.

Конечно, он не стал рассказывать ей про свои меркантильные планы про золото разбойников, или что у них там было, а преподнес все как месть за нанесенные ей обиды и вообще, ведь это благородное дело — уничтожить бандитов. Истрил выслушала его молча и не перебивая, только иногда хмурилась или задумчиво качала головой. Затем посмотрела на него своими выразительными глазами и в этом взгляде было все, что она хотела сказать. Понимание и сожаление, что сын вырос и с ним уже не посюсюкаешь, как в детстве, гордость что он вырос настоящим мужчиной, и пусть он еще от горшка два вершка, но уже готов посчитаться с обидчиками матери. Многое, что было в ее взгляде, но главным были ее любовь и готовность идти с ним до конца.

Как понял Ольт, здесь царил патриархат, и мальчик считался мужчиной, когда приносил домой свою первую добычу, и он уже мог претендовать на почетное место рядом с патриархом рода, а если других мужчин не существовало, то и на саму эту должность. В их маленькой семье он оказался единственной особью мужского рода. Отец, как понял он из немногословных рассказов Истрил, погиб на охоте. Ушел в тайгу и не вернулся. Такое в лесном поселении бывало. Не часто, но регулярно, тайга брала свой налог людьми и люди относились к этому спокойно. Так что по всем местным обычаям теперь он, как бы невероятно для него это не звучало, глава семьи и вправе сам принимать решения. Принимать и исполнять. Он мог даже не сообщать матери о своем решении и то, что он это сделал говорило о большом доверии, уважении и любви к ней. Она это оценила.

Обед уже давно закончился и Истрил стала убирать со стола. Впрочем, убирать было почти нечего, пара глиняных плошек да ложек, вырезанных Ольтом из липы. Да и сам стол было понятие чисто умозрительное. Ели они за куском материи, используемым вместо скатерти и который мог быть расстелен на любой плоской поверхности. Пока было тепло, это нередко происходило на пеньке возле коптильни. Когда-то здесь росло большое дерево, но видно от старости упало. Произошло это довольно давно, еще до поселения здесь Ольта, и поэтому он не мог сказать отчего и как все здесь произошло. Как бы там не было, от дерева остался только сгнивший ствол, а сам пень, видно еще подпитываемый какими-то соками, был целехонек. Чтобы выровнять его поверхность у Ольта ушло четыре дня работы ножом, зато за свое усердие он получил хорошее место для настольных работ и место для обеда. Печка, которую он сложил из речных валунов, служила сразу и источником дыма для коптилки. На ней внушительным памятником собственной упертости и гончарному искусству Ольта возвышался уродливый казан, который мальчишка как поставил, так с тех пор и не трогал. Боялся, что может развалиться.

Истрия быстро помыла немногочисленную посуду, налила в казан воды, чтобы кипяток всегда был наготове, встряхнула скатерть — вот и вся уборка. Затем она уселась на чурбак, который заменял им стул, и ласково и в то же время строго посмотрела на него. И была в этом взгляде гордость за него и озабоченность. Но никакого сомнения в его праве решать. А уж о судьбе приговоренных им разбойников даже и говорить нечего. Было видно, что думы о них придут ей в голову в последнюю очередь. Только заботы о нем и о том, хватит ли ему сил занимали все ее мысли. Ольт понял все, о чем она думает, подошел к ней, ласково потерся щекой о ее плечо и успокаивающе ей улыбнулся:

— Мама, не надо так волноваться. Ты же не думаешь, что я прямо вот сейчас пойду и завалю всю банду. Я же понимаю, что не дорос еще до прямой драки. Нет, мы хорошенько подумаем, как это сделать, не вступая в драку. Время у нас еще есть.

— Ты умный, сынок. Ты придумаешь. — Истрил с облегчением вздохнула.