* * *
Последний и единственный удар по Поплавку северяне нанесли тогда, когда, казалось, с ними уже было покончено. Предсмертный укус раздавленной змеи – так, вероятно, назвали бы ракетную атаку военные корреспонденты Федерации – был не столько мощным, сколько точным. Сигнал тревоги прозвучал, когда ракеты противника уже прошли апогей баллистической траектории.
Циркулирующие по Поплавку слухи об успешном для землян сражении космических эскадр, опровергая расхожее мнение о том, что слухи всегда врут, были совершенно справедливы. Не слишком врали и официальные сводки, ежечасно передаваемые по внутренней трансляции Поплавка: дальние подступы к системе белой звезды удалось удержать сравнительно малой кровью, хрупкие всепространственные корабли Лиги оказались не в силах прикрыть туннелирование основных сил. Только один корабль прорвался к Капле.
Он был обречен с того момента, как покинул устье Канала, и, вероятно, его экипаж сознавал это. Кораблю-смертнику не удалось даже приблизиться на дистанцию эффективного залпа; все, что он сумел сделать, пока под огнем эскадры ближнего прикрытия еще не стал разбухающим облаком газа и пыли, – найти поисковыми локаторами Поплавок в океане и возвестить о его координатах.
Впоследствии военные историки основательно запутают вопрос, почему сигнал был вообще принят северянами. Одними сутками раньше последствия его приема стали бы катастрофическими; тремя сутками позже – скорее всего никакими. Остается только гадать, почему именно в тот момент одна из субмарин уже почти не существующего флота Лиги, рассеянного, загнанного на глубину, лишившегося не только спутникового целеуказания, но и последней надводной посудины, подвсплыла к поверхности океана и выпустила универсальный буй. Одно звено в цепи случайностей зацепилось за другое.
В первый и единственный раз в этой войне лигистам улыбнулась удача – нечто вроде исполнения пустячного последнего желания для ведомого на эшафот.
Обрекая себя на неизбежное и скорое уничтожение, лодка опорожнила ракетный бункер. Двадцать шесть баллистических ракет, несущих более трехсот боеголовок индивидуального наведения, стартовали менее чем за минуту.
Девяносто процентов боеголовок не дошли до цели – космическая эскадра ближнего прикрытия сделала все, что могла. Остальное должен был сделать Поплавок – или погибнуть.
Не всякому отслужившему на Капле доводилось хотя бы раз услышать рев сигнала тревоги высшей степени. Еще ни разу в истории Поплавка тревога не объявлялась дважды в течение одного месяца.
Если из пятна желтого прилива можно было выскочить в запредельном режиме работы ходовых механизмов, то теперь в броне надводного борта открылись бойницы, о существовании которых большинство населения Поплавка могло только гадать, и из них, на время заглушив рев сигнала тревоги, вырвалась стая антиракет. Одна за другой взмывали в облака платформы противоракетной обороны, поводя импульсными энергоизлучателями в поворотных башнях. Но из обитателей Поплавка разве только глупый или вчера прибывший не мог принять очевидную мысль: относительную безопасность обеспечивает не щит ПВО, а три мили воды над верхней палубой. И, желательно, подо льдом.
Поплавок начал погружение с момента объявления тревоги.
На километровой глубине максимальной осадки давление само гнало ревущие потоки забортной воды в ненасытные емкости цистерн. На нижних уступах безжалостно бросалось все, что было невозможно втянуть в шлюзы в течение одной-двух минут. Тяжко отрывались от палуб грузовые платформы. В кислом дыму стартовых ускорителей взлетали спасаемые пилотами флайдарты ПВО, оказавшиеся в стороне от лифтов, и, не способные отразить баллистическую атаку, брали курс на ближайшую плавбазу. Разбегались посадочные команды. Зазевавшиеся люди отчаянно и безнадежно колотили в сомкнувшиеся створы шлюзов. Иные в неистребимой надежде найти незаблокированный шлюз или люк лезли по трапам вверх.
Поплавок погружался. Воющие насосы уже выкачивали воду обратно в океан, борясь с инерцией падения в бездну, а море, словно не замечая их надрывного гула, все так же размеренно глотало уступ за уступом. В бурунах кувыркалось брошенное имущество. Всплывал мусор; проваливающийся в Каплю Поплавок опоясался пеной. Крики людей умолкали в водоворотах. Видавший виды катер, неизвестно для какой нужды висящий на шлюп-балке, принял днищем воду, сорвался, крякнул и, перевернувшись, затонул. С оглушительным грохотом верхом на огненных столбах продолжали уходить в небо к зависшему на орбите транспорту опорожненные грузовые ракеты. Последняя взяла старт уже из-под воды, накрывшей верхнюю точку терминала, с ревом выдралась из вспененного водоворота и медленно, будто нехотя, ушла в низкие облака; лишь огненный столб долго не желал отрываться от Капли и яростно бил из облака в прогибающуюся воду, словно застывшая в раздумье молния.
* * *
– Если они догадаются пустить кабину, нас раздавит, – сказал Шабан.
В горизонтальной шахте скоростного лифта гулко отдавались шаги. Где-то поблизости, за стенкой шахты, стучал, временами подвывая и захлебываясь, неисправный насос. Стучало сердце.
– Может, о нас забыли? – предположил Шабан. – Тревога, суматоха, погружение… До нас ли теперь?
Менигон неопределенно покрутил головой и не удостоил ответом. Шабан замолчал. Слишком много было сказано друг другу, слишком много сделано вдвоем – и в той жизни, и в этой, – чтобы были нужны такие разговоры. Хорошо, что Винсент не ответил. Почему, ну почему я всегда верю в то, во что мне хочется верить? Потому что я обыкновенный человек?
В сущности да, хотя у Ореола, как видно, иное мнение. Человек, не принадлежащий человечеству, странное двуногое существо… тем не менее уязвимое, в точности как человек.
«Ты надеешься, что Велич способен забыть? Наивность – вредная привычка, Искандер».
«Почему нас боятся, Винс?»
«Не преувеличивай свое значение. Тебя всего лишь намереваются устранить на всякий случай как «кукушонка». Боятся меня, резидента Федерации… если я все еще резидент и не выдан головой Величу… Между прочим из-за тебя».
«Я должен извиниться?»
«Хотя бы не задавай глупых вопросов…»
Зачем тратить слова, когда понятно без слов?
Только идти. Только бежать по гулкой коробчатой трубе в скудном дрожании аварийного освещения, а то и вовсе в темноте, пронизанной сквозняками, с разбега перепрыгивать пропасти вертикальных шахт или мухами ползти по их стенам, цепляясь за скобы в технологических желобах, бояться несущейся с сумасшедшей скоростью шальной лифтовой кабины… Что может быть понятнее попытки спастись?
Не понять другого, насущного: погружен ли еще Поплавок. Атака северян давно кончилась и, как видно, безрезультатно. Гидравлический удар вблизи эпицентра был бы слишком чудовищен, чтобы его не заметить. Пожалуй, пол давит на ноги чуть-чуть сильнее, чем следует, а это означает всплытие. И правильно: Поплавок не субмарина, он не должен делать без нужды то, что умеет делать плохо. Он всплывет вне зависимости от результатов погони и стрельбы внутри его – весь в потоках скатывающейся с уступов воды, в слизи раздавленных глубиной морских репьев, всплывет, пробив вершиной край ледяного поля…
Четверо убитых Менигоном. Облава. Безрезультатная перестрелка со спецназом, рикошетирующие от стен коридоров пули, падающий навзничь случайный андроид-рабочий, шипение металла при промахах из неведомо как попавшего в руку лучевика – словно плевки в расплавленный свинец. И бегство, бегство! Сначала по коридорам, затем по сети пронизывающих Поплавок лифтовых шахт…
Попытка прорвать кольцо.
Как видно, лифты были заблокированы если не по всему Поплавку, то по крайней мере в значительном объеме внутри кольца оцепления. Вернее сказать, сферы оцепления, поправил себя Шабан. Это облава. Матерому волку и неопытному волчонку придется проскользнуть за линию флажков, пробиться, продраться сквозь кусты и выстрелы, любым способом покинуть Поплавок, уйти в космос, в Ореол…
Даже после рассказов Винсента я плохо представляю себе, что такое Ореол, подумал он. Может быть, это место, где люди не убивают людей только потому, что боятся непонятного? Но в таком случае люди ли они?
Слаба надежда разобраться самому. Легко сказать – уйти в Ореол. КАК?
Винсент наверняка что-нибудь придумает. Но он молчит…
– Капсулу нам скорее всего не угнать, – размыслил вслух Шабан. – Кстати, и незачем. С ракетодромом тоже ничего не получится, так? Наверняка и флайдромы под усиленной охраной – я же пилот.
– Не сходи с ума, – на ходу посоветовал Менигон. – Ты пилот, но откуда им об этом известно?
– Тьфу, черт… – Шабан засмеялся, и шахта отозвалась эхом. – А ведь верно, я забыл. Хотя, – он помедлил, прежде чем сказать очевидное, – по правде сказать, у нас есть шанс уйти только на боевом флайдарте. Учебную «спарку» догонят и сожгут. А в боевой флайдарт двое не поместятся физически.
– Даже если очень постараться? – поинтересовался Менигон, не оборачиваясь.
– Я же сказал: физически!
Плюс к тому синдром Клоцци, подумал он. Да что синдром, наплевать на синдром, и без синдрома шанс покинуть Поплавок ничтожен. Если он вообще существует, этот шанс. Голый, круглый, наглый нуль.
Он давно уже не представлял, в какой части лабиринта шахт они находятся, но Менигон, по-видимому, ориентировался и здесь, иногда давая короткие команды. Лифтовые шахты хороши одним: здесь бывшего ведущего эксперта не обнаружат по имплантированному пропуску.
– Я верно понимаю, что флайдарты типов «Джокер-Т» и «Шершень» способны к выходу в открытый космос? – Менигон остановился столь резко, что Шабан налетел на него.
– Да, но ненадолго. Четыре-пять часов для «Джокера», полтора-два для «Шершня».
– Этого достаточно. Кстати, в ПВО Поплавка нет машин иных типов. Восемнадцать «Джокеров» и тридцать «Шершней», нам хватит… Теперь объясни, как ими управлять.
Шабан открыл рот.
– Ты серьезно?
Менигон тяжко вздохнул – трудно, мол, иметь дело с непонятливыми.
– Я просил тебя объяснить, а не задавать глупые вопросы. Итак, я влез, поместил свою задницу куда следует и присосал фонарь. Досюда я знаю. Дальше что?
– Выброси из головы, – твердо сказал Шабан. – Ничего не выйдет. Ты не понимаешь, что это такое. И я не полечу: уж если спасаться, так обоим, понял?
– Сказал? – ядовито осведомился Менигон. – Учти, я внимательно слушал. Теперь кончай словоблудить и рассказывай про управление.
Шабан тоже вздохнул. Трудно иметь дело с непонятливыми…
– Это невозможно объяснить, можно только научиться… ну, примерно так, как ребенок учится ходить. Или, позднее, плавать. Все равно с первого раза ничего не выйдет. Курсантов год гоняют на тренажерах, прежде чем доверить машину, и то учебную. Забудь.
– А без цереброуправления? – спросил Менигон.
– Тем более выброси из головы. Этому учатся весь оставшийся курс, до самого выпуска.
– Значит, полечу на цереброуправлении… справлюсь! Цыц! Заткни фонтан и объясняй. Я сел, вернее, лег, что дальше? Надо пристегиваться?
– Надо надеть шлем, при этом он автоматически включится. После этого шлепнешь ладонью по панели, там справа есть такая пластина, не ошибешься. После этого подготовка к полету произойдет автоматически, за тридцать секунд.
– Так просто?
– Да, – с раздражением сказал Шабан. – Так просто. Почти так же просто, как удержать равновесие на велосипеде – садишься и катишь.
– Никогда не ездил на велосипеде, – серьезно сообщил Менигон, – но это неважно. Думаю, научился бы не хуже любого другого. Ладно, что там еще?
– Ничего. Ты сам почувствуешь, что можешь взлететь. Только вот что: проследи заранее, чтобы стартовые ускорители были на месте, там разбега нет совсем… Через десять секунд можешь их сбрасывать, ты поймешь как. Имей в виду: ты будешь чувствовать себя флайдартом – в первый раз очень непривычно, многие пугаются…
– Не из пугливых, – буркнул Менигон. – А само управление?
– Я же сказал: этого не объяснить. Поймешь сам. Самое главное: не желай того, чего флайдарт не умеет делать – это плохо кончится. Учиться придется на ходу…
– На ходу – какаду… Ладно, понял. – Менигон осклабился. – А как я узнаю, ну скажем, сколько топлива в баках? Это будет как мочевой пузырь, что ли?
– Это будут именно баки, – сказал Шабан. – У ТЕБЯ будут. Вник?
– Занятно… – Менигон хмыкнул.
– Брось, – посоветовал Шабан. – Все равно у тебя не получится.
– Не учи курицу, яйцо… Тихо! Слышишь?
Воющий гул долетел издалека и смолк. Еще один – уже гораздо ближе. Ударила по лицам волна упругого воздуха. Ну, все…
– Кажется, пустили лифты.
– И разумеется, заблокировали любой останов внутри облавы. Долго же они соображали… – Менигон, торопясь, обстукал стенки. – Режь здесь. Нет, дай лучше я…
Минута работы, а кажется – вечность. Снопы искр, корявые потеки оплавленного металла, приближающийся гул… Отшвырнув разряженный лучевик, Менигон с короткого разбега высадил ногой вырезанный овал.
– Не спи!!!
Вслед за ним Шабан нырнул в дыру головой вперед. Секунд через пять крепко заложило уши: швырнув в дыру кулак сжатого воздуха, мимо пронеслась кабина лифта.
Темнота и особенная гулкость большого помещения. Сквозь вырезанный овал едва брезжит отсвет аварийных светляков лифтовой шахты. Шабан тотчас налетел коленом на что-то твердое и зашипел от боли. Громоздкие, утробно гудящие механизмы – вероятно, служебное помещение, часть системы вентиляции и кондиционирования на технической палубе. Почему-то неприятный запах.
– Дай сюда кортик.
Менигон ощупью нашел дверь, поковырялся в замке, с лязгом отпер.
– Забери свое шило…
Пустой, слабо освещенный коридор, показался слишком светлым. Запах усилился.
– Ага, – сказал Шабан, прикрывая глаза от света. – Это место знаю: пятидесятая техническая палуба, сектор Дельта, почти у оси Поплавка.
– Сектор Гамма, – поправил Менигон и покрутил носом. – Не пойму: откуда здесь вонь гнилого чеснока?
– От гнилого чеснока.
– Остряк… Это меркаптан. Значит, никуда мы от них не ушли. Теперь держись: для начала напустят вони, чтобы выгнать из сектора посторонних, потом в вентиляцию подадут что-нибудь посерьезней… А помнишь, как мы бегали от кислорода в Порт-Бьюно?
Вместо ответа Шабан надел фильтр и через минуту сорвал его с лица и шмякнул о палубу.
– Сдох.
– Мой тоже, – отозвался Менигон и, сморщив лицо, сплюнул на пол. – Ты все еще думаешь, что нас дураки гоняют? Может, примесь какая, да и фильтры дрянь… Кстати, меркаптаны в больших дозах сами по себе яды, так что, сам понимаешь, отсиживаться нет резона. Ты еще не забыл, на какой палубе флайдром сектора Гамма?
– На этой.
– Правильно. А в секторе Дзета?
– Там их два: двенадцатая палуба и семьдесят четвертая.
– Семьдесят третья. Вот туда и рванешь, поодиночке будет безопаснее. А я немного пошумлю здесь и уйду через сектор Гамма. Только не трать зря времени. Увидишь кого – стреляй первым, без долгих раздумий, а то знаю я тебя… Понял?
– Нет, – сказал Шабан. – А ты?
Менигон прищурил один глаз.
– У тебя есть иные предложения? Или ты хочешь взять заложника чином повыше и поторговаться? Адмиралиссимуса, например. Велич будет весьма доволен.
– Нет.
– Тогда не дури и делай, что говорю. Обо мне не беспокойся. Тебе надо всего лишь угнать флайдарт и выйти в космос, дальше не твоя забота. Задача выполнимая. Повтори.
– Выйти в космос и ни о чем не думать, – послушно пробормотал Шабан. – А ты?
Вместо ответа он увидел удаляющуюся спину. Небрежно засунув сзади за пояс пистолет с наполовину опустошенной обоймой, Менигон уходил быстрым пружинящим шагом – высокий, костлявый, опасный. Не попрощался – значит, уверен… В пятидесяти шагах коридор поворачивал под прямым углом, и до тех пор, пока Винсент не скрылся за поворотом, Шабан надеялся, что он оглянется напоследок. Потом, зажимая пальцами нос, пошел по коридору в противоположном направлении. Потом побежал.
* * *
Если в районе аппаратных отсеков воняло уже совершенно невыносимо и мимо отдушин воздуховодов пришлось устроить спринтерский забег, то здесь, возле кают и кубриков технического персонала, дышалось заметно легче. Стучало в висках, пот заливал глаза, очень хотелось отдохнуть, привалиться к переборке и постоять неподвижно хотя бы пять минут, но Менигон только сплюнул и выругался вслух. Нельзя. Меркаптаны коварные яды, через некоторое время жертва, уже отравленная, почти перестает ощущать их жуткую вонь. И эта непривычная слабость в ногах – очень скверный симптом.
Пустынно. Кто мог – уже сбежал отсюда, костеря вентиляционщиков. Да и много ли здесь обитало людей по военному времени? Сотня, не больше. Облава накрыла лишь малую часть Поплавка – осторожные чуткие пальцы выдавливают чирей, до которого остальному организму нет никакого дела.
Жужжит под потолком большая волосатая муха – прилетела откуда-то на вкусный запах. Вполне человеческая мусорная муха, даже приятно… Кто ж тебя привез сюда, насекомое? И случайно ли? Говорят, Джильде Риенци кто-то привез с Земли жучка-древоточца, специально для ее мебели…
Так… Приблизительно очертить сферу облавы нетрудно: десять-двенадцать палуб по вертикали, а в горизонтальной плоскости – вся внутренняя часть сектора Гамма с частичным заходом в секторы Бета и Дельта. Без сомнения, сфера не перекрыта наглухо задраенными переборками – если только Велич не задумал массовое убийство. На границе меркаптан отсасывается, систему вентиляции очень легко перепрограммировать, тут, кстати, может получиться простое техническое решение с замкнутым циклом… Добропорядочные аборигены Поплавка с богатой гаммой чувств покинут вонючую область – но глотнувшему первый глоток нормального кондиционированного воздуха не следует удивляться, если его тут же поставят лицом к переборке и велят упереться в нее руками, а ноги держать шире.
Ничего, подумал он, бодрясь. Справлюсь. Не глупее Искандера, а если не справлюсь, то невелика беда и невелика потеря для Ореола. Разведчик не должен жить столь долго, это противоестественно… Разведчик Северного Редута на Прокне. Разведчик Земной Федерации на Прокне и Капле. Разведчик Ореола везде – правда, лишь по человеческим меркам, ибо настоящая разведка Ореола не занимается свалками…
Здесь хода нет – на перекрывшей путь броневой плите светится соответствующая надпись, как будто и так не ясно. Странно… Впрочем, понятно: у Велича не хватает профессионалов, чтобы перекрыть все пути прорыва, он ограничился несколькими. Что ж, поможем ему сориентировать силы: в соседнем коридоре есть пропускной пункт, реагирующий на имплантированный под кожу пропуск…
Так логичнее. Мне семь десятков земных лет, пусть даже для жителя Ореола это пустяк. Искандеру едва пятьдесят, и то если учесть обе его жизни. Ясно, кому должен выпасть наибольший риск.
Направо. Еще раз направо. Отравленный андроид с мычанием ползет вдоль переборки, а вот тут кого-то стошнило. Теперь налево и вверх…
Рано или поздно это надоедает. Нет, тогда еще не возникает желания продырявить себе череп. Но тогда становится почти все равно, предстоит ли тебе прекратить существование в неопределенном будущем или через пять минут.
Шипящая воздушная завеса, резкий сквозняк – и разом нет вони. Вот вы где, ребята… Значит, внутренний кордон составлен из корабельной полиции, Велич и Хиппель прекрасно спелись… Двое полицейских – не проблема. Один медленно-медленно шевелит губами перед дужкой микрофона, желая сообщить, что объект обнаружен и требуется подмога. Второй полицейский столь же медленно наводит оружие, словно управляется не с пистолетом, а по меньшей мере с тяжелой гаубицей… Тоже не успеет.
Прыжок. По удару каждому. Выживут, нет ли – не имеет значения.
Разумеется, этот сегмент кольца облавы состоит более чем из двух неумех, и сейчас придется поработать по-настоящему. Обучила Земля, спасибо ей… но и без ее костоломных наук есть кое-что в запасе. Стандартный минимум мусорщика – этого вы, ребята, еще не видели, и лучше бы вам этого не видеть. Мне вас даже чуть-чуть жаль…
Кажется, тот полицейский успел передать сообщение. Тем лучше. Можно начинать шуметь, устроить небольшую заварушку местного значения, сбить их с толку… Не так уж много спецназа на Поплавке, и его надо оттянуть на себя по возможности в полном составе, а с полицией Искандер, пожалуй, справится и сам. Не младенец, прорвется. Справился тогда в Порт-Бьюно – справится и здесь. Кроме спецназа есть еще внутренняя гвардия, подчиняющаяся флаг-адмиралу, но она, охраняя «болевые точки» Поплавка, скорее всего не задействована в облаве, а корабельная полиция в особом геройстве пока не замечена – люди как люди, тоже хотят жить…
Все будет хорошо, сказал себе Менигон. Бывало и похуже. Не начнет Искандер миндальничать – обойдется и сейчас.
Может быть, следовало рассказать ему о смысле всей этой беготни во исполнение планов спецслужб Федерации? О разговоре с Гостем, например. Но зачем? Искандеру известно главное: его не попытаются взять живьем. И этого совершенно достаточно.
Менигон зло рассмеялся, накачивая себя холодной яростью. По кишкам лифтовых шахт с воем несутся кабины со спецназом – сюда, в сектор Гамма. Чтобы пересечь Поплавок в самой широкой части, им достаточно полутора минут. А все-таки жаль, что Ореол не вмешается прямо здесь и сейчас. Но кураторы не прикасаются к мусору…
Это усталость, подумал Менигон. Я просто устал. И, кажется, не только потому, что надышался меркаптаном.
Впереди за поворотом коридора его ждали. Он почувствовал это чуть раньше, чем, ускоряя шаг перед броском, позволил своей тени скользнуть по полу до поворота. Так и должно было быть. В мусоре водятся опасные крысы. Не я хотел встречи с вами, подумал он, вы этого хотели…
Но вот вопрос: понравится ли вам исполнение желаний?
Глава 4
Больше всего «Джокер-Т» походил на длинное, хорошо отточенное лезвие сарисы с едва выступающим непрозрачным фонарем пилотской кабины посередине и двумя низкими килями в хвостовой части. Под ногами перестало гудеть – толстая, шершавая сверху плита, вытолкнутая гидравликой, встала вровень с настилом флайдрома. Без сомнения, в центральную диспетчерскую уже секунд двадцать назад поступил сигнал о том, что нештатно сработал заблокированный на время погружения лифт и один флайдарт ПВО покинул свое стойло. Некоторым не вредно увидеть то, что считается невозможным. Надо думать, дежурный диспетчер сектора, вряд ли посвященный в подробности операции спецслужб по отстрелу двух человечишек, оборвал связь, пытаясь соединиться с персоналом флайдрома. Связь действует, но трупы молчат, и дежурный либо сунется доложить начальству, либо объявит секторную тревогу своей волей. И в том, и в другом случае опоздает.
С кем вы вздумали шутить, убогие? С Гундером Шелленграмом, ведущим экспертом зоны Федерации? С Винсентом Менигоном, мусорщиком Ореола?
Он глубоко вдохнул стылый воздух, закашлялся. Дышать воздухом Капли без фильтра – удовольствие на любителя. Поплавок еще не совсем всплыл: темная вода, качая крошево разрушенного ледяного поля, плескалась где-то на уровне тридцатой палубы. Странное дело: после купанья Поплавок выглядел неумытым. Тут и там уступы загромоздило серыми глыбами льда, на трапах повисли вяло шевелящиеся лохматые водоросли, возле шпигатов билась страховидная рыбина. Потоки воды – нет, уже только струи – еще продолжали скатываться по палубам, скакали с уступа на уступ, разбиваясь веерами ледяных брызг. Не промочить бы ног…
Скверный юмор, подумал он с неудовольствием. Поистине человеческий. После всех дел… Впрочем, кто поумней, те целы, а дураков не жаль…
Мазнув взглядом скользкую громаду Поплавка, уже утонувшую вершиной в облачной мешанине, он остался доволен. Боевые платформы ПВО, отбившие отчаянную атаку северян, вероятно, болтались где-то за облаками. Тем лучше. Нет никакой необходимости ввязываться в воздушный бой в первом самостоятельном полете. Очень вероятно, что платформы полностью израсходовали боезапас, а кроме того, Хиппелю, прежде чем отдать команду на перехват и уничтожение, надо еще понять, куда он делся, этот Шелленграм.
Рев взлетающего на ускорителях одинокого флайдарта долетел откуда-то издалека, палубный настил отозвался слабой вибрацией. Еле слышно заныл сигнал тревоги, кажется, по сектору Дзета. Молодец Искандер. Провозился дольше, чем можно было ожидать, но все же справился. Теперь с чистой душой можно побеспокоиться и о себе, о своей почти не попорченной шкуре… Э, что такое? Он решил облететь Поплавок по кругу? Так и есть, беспокоится за наставника! Трогательно неисправимый дурачок…
Возня с хитрыми замками фонаря заняла вдвое больше времени, чем следовало, – секунды три. Еще столько же Менигон ввинчивался в тесное нутро кабины, сквернословя по людской привычке и заполняя собой пустоты, как расширяющийся газ. Поерзав в анатомическом лежбище, явно рассчитанном на недомерка – сойдет, потерпим! – Менигон углядел в специальной нише цереброшлем, выдернул, надел. Пристукнул ладонью по заметной пластине.
В первый момент как будто ничего не изменилось. А потом он понял, что дело идет на лад. Тридцать секунд предстартовой подготовки начали таять.
Перестал болеть бок. Руки и ноги больше не чувствовались, и не ощущалась небольшая тяжесть на голове. Пропал пропитавший подкладку шлема запах чужого пота. Тело исчезало – прежнее тело, и появлялось новое. Ребра раздвинулись, превращаясь в центроплан с острыми режущими кромками. Кожа твердела. Позади выросли два низких киля. Обзор был отменный – во все стороны, на тридцать два румба, на двенадцать с довеском стерадиан, и не было нужды вертеть головой. Теперь Менигон видел платформы ПВО над облаками и мог сосчитать неистраченные ракеты, оставшиеся на подвесках. Новое тело пока было в параличе, но стремительно и неудержимо наливалось силой, пробуждаясь к жизни. Он почувствовал топливо в своих баках. Действительно баки, а не мочевой пузырь, – нет желания опорожнить их как можно скорее…
Рифленая плита соседнего лифта начала беззвучно опускаться. Вероятно, тревога уже объявлена и по сектору Гамма. Ерунда, им не успеть, опоздали… Справа разверзся зев шлюза, посыпавшиеся оттуда странные двуногие создания, хрупкие с виду и удивительно уродливые, неслышно кричали, стреляя на бегу. Пули не могли причинить вреда, но было немного больно ощущать их удары по твердой коже. Ничего, боль не щекотка, можно и потерпеть… На этих смешных двуногих нельзя сердиться. А вот как им понравится старт на ускорителях? Кто не спрятался, я не виноват…
Он почувствовал, что в силах взлететь, и не стал медлить. При старте чуть-чуть потемнело в глазах. Ощущение полета вызвало истинно детский восторг, и не было желания иронизировать над собой. Странно: резкое снижение… Что-то не так? Конечно, забыл об ускорителях! Что, интересно, надо сделать, чтобы их задействовать – попросту захотеть этого?
Так и есть.
Он выровнялся над самой водой, над битым льдом, колыхаемым океаном. Когда ускорители отгорели, он их отбросил – это оказалось вовсе не трудно. Маршевые двигатели наконец-то вышли на режим полной тяги, и тогда тело налилось настоящей силой. Силы оказалось даже слишком много: хоть сейчас взмывай свечкой в субкосмос.
Нельзя, сожгут… Менигон попытался вспомнить, каково штатное время приведения в готовность бортовых средств ПВО Поплавка – и не вспомнил. Не то восемь минут, не то десять. В сущности, это неважно; ясно одно: чем дальше уйдешь от Поплавка, пока он еще сравнительно бессилен после погружения, тем выше шанс. Это первое. Сначала уйти. А вот вырваться в космос хотя бы на низкую орбиту – это уже второе.
Туннельная бомба северян – третье, подумал он. Уничтожена ли она, нет ли – лучше не гадать, а уносить ноги, пока еще это возможно.
Флайдарт Искандера был виден впереди малой точкой – шел низко над океаном, торопясь скрыться за выпуклостью Капли. Молодец, сообразил… Даже странно, как это он решился не ждать – либо увидел на уступе сектора Гамма благополучную картину, либо уверовал в неуязвимость мусорщика. Но в любом случае сделал то, что нужно.
Нет смысла идти с ним одним курсом, упрощая задачу пэвэошникам, надо взять чуть в сторону… Например, влево. Как это делается? Прибавить тягу правого крайнего двигателя? Шевельнуть элероном?
Океан рывком кинулся куда-то вниз, и Менигон обругал себя. Младенец учится ходить… Очень сильный младенец – не по навыкам. Хорошо еще, что метнуло вверх, могло бы и наоборот…
– Сволочь какая… – сказал он вслух.
Не думать ни о чем, кроме полета. Даже о полете не думать, как не думает человек, какие мышцы ему напрягать при ходьбе. Ощущать полет как целое, забыть обо всем, кроме полета, а остальное сделают наработанные рефлексы… жаль, что их пока нет. Чтобы летать, нужен не головной мозг, а спинной. Понятно, отчего Искандера выгнали в отставку, а естественное неумение не думать обозвали каким-то синдромом… Менигон выровнялся, осторожно спустился к океану и перевел себя в горизонтальный полет. Мелькнула мысль о том, что при всем желании он вряд ли справился бы с цереброуправлением старого типа – но не отразилась на полете. Спасибо тем, кто догадался напихать в цереброшлем компенсаторных цепей…
Наслаждаться полетом, скоростью, криком разрываемого на куски воздуха – и ни о чем не думать. О белой обезьяне в особенности. Может быть, у меня тоже врожденный синдром Клоцци?
Наверняка.
Но ведь получается же, подумал он с веселым удовлетворением. Искандер ошибся. Получается!
Белым пятном мелькнула и исчезла позади одинокая льдина, отколовшаяся от ледяного поля. Поплавок в хвостовой полусфере уменьшался, мутнел и, прячась за горизонт, словно бы опять уходил под воду. Вероятно, Искандер уже успел выскользнуть из поля зрения его радаров. Жаль, нельзя «ослепить» эту плавучую крепость: одинокий флайдарт против нее – ничтожная величина, злобная мошка, в лучшем случае способная больно укусить, прежде чем ее прихлопнут.
Мала скорость, и флайдарт отчего-то рыскает на курсе. Должно быть, не каждому дано лететь так низко над морем, тут требуются особые рефлексы… Хорошо еще, что море почти гладкое, не пугает волнами высотой с рубку ударного крейсера, и даже зыбь не рябит в глазах, а сливается в серый фон. Еще минут десять такого полета – и, если за это время не собьют, можно будет набрать безопасную высоту и предельную скорость, прежде чем на форсаже рвануть вверх. Вслед за Искандером. Куратор равнодушно поздравит с успехом эвакуации…
«И ни о чем не думать», – успел он напомнить себе, прежде чем его накрыло.
Удар башенного энергоизлучателя боевой платформы пришелся в хвост, короткий импульс погас в разрушаемых двигателях, и только потому Менигон остался жив. Катапультирование было мучительным – будто с хрустом рвали зуб, и этим зубом был он сам.
Удар. Сразу померк свет. Еще один нокдаун – снизу, вдогон. Когда раскололось выстреленное вверх яйцо пилотской кабины, больно ударило воздухом, и Менигону показалось, что он врезался в бетонную стену. Падение продолжалось недолго – над корытом анатомического лежбища раскрылось мягкое крыло. Парящий полет, медленный спуск к жидкой могиле вблизи точки замерзания.
Не отпустила Капля…
Обломков флайдарта не было видно, лишь в стороне быстро взмывала к облакам крутящаяся тучка горячего дыма да плескались внизу бестолковые волны, лезли друг на друга разбегающиеся круги. Значит, второй удар был оттого, что флайдарт взорвался, понял Менигон. Хотя, в сущности, какая разница?
Ни единой льдины до самого горизонта. Впрочем, стоит ли продлять агонию?
Лучше, чем кто-либо другой, он знал, как это бывает. Мусорщика со стажем более десяти лет не удивить уже ничем, и каждый из них знает, чем кончит рано или поздно. Иногда смерть видно издалека, она подходит мелкими шажками, так что жертва успевает свыкнуться с мыслью о неизбежном; иногда она набрасывается внезапно, из-за угла. Последнее бывает обидно – но кому до этого есть дело?
Может быть, так даже лучше, чем добровольная эвтаназия после утери интереса к жизни. Кажется, в Ореоле еще не было мусорщика со стажем более семидесяти лет…
Наполненное ветром крыло медленно парило, спускаясь к океану. Управление было ручное, две гибкие тяги, – но какой в нем смысл? Здесь нет плотов и вряд ли каким-то чудом всплывет случайная капсула, а вода в полярных водах одинакова везде.
Менигон снял с головы ненужный цереброшлем, швырнул вниз, подождал всплеска. Ста метров высоты хватит, пожалуй, на минуту парения. Жаль, брошен разряженный до железки пистолет и в рукопашной свалке не добыт другой. Надо было озаботиться, дабы не продлевать конвульсий. Впрочем, смерть от переохлаждения сравнительно легка – не хуже многих других.
А все-таки хорошо, что Искандеру удалось уйти…
До воды оставались считаные метры, когда он услышал свист воздуха. Пробив облака, замедляя скорость свободного падения, к поверхности океана торопливо опускалась боевая платформа – темный прямоугольник со скошенными углами. Зависнув на секунду, развернулась, хищно скользнула наперерез.
Ну и глупо, почти безразлично подумал Менигон. Оболванцы стараются, кажут истовость добросовестных служак… Вряд ли у них есть приказ взять беглеца живым, а чтобы удостовериться в его смерти, незачем так спешить…
Удар о воду показался совсем не сильным, а объятия воды не столь леденящими, как он ожидал. Обожгло холодом, но не более. Булькнув, утонуло «корыто» и, натянув стропы, долго утягивало за собой в глубину намокшие складки крыла. Утянуло – и пусто… Ни надувного плотика, ни спасжилета. То ли пилот, приписанный к этому флайдарту был фаталистом, то ли просто здравомыслящим человеком.
Менигон вынырнул, отплевываясь. Дыхания он не потерял, и выдержало сердце. Кожу лица стянуло холодом, ледяные струи растекались под отяжелевшей одеждой. Медленно колыхалась зыбь. Вода была обыкновенная, почти такая же, как в земных океанах, только чуть меньше горечи и соли. Что ж, подумал он с последней иронией, было бы досадно целый год прослужить на Капле и ни разу не попробовать ее на вкус…
Он видел, как снизилась платформа, зависла в полуметре над вяло шевелящейся водой, словно застряла в воздухе. Неужели возьмут на борт?
Не возьмут… Не дадут даже подплыть поближе – как видно, наслышаны и проинструктированы. Глупый инстинкт самосохранения скомандовал нырнуть, когда один их двоих, вылезших наружу полюбоваться, навел автоматический карабин, и Менигон с трудом подавил желание подчиниться команде. Какая глупость… Будь ты хоть трижды жителем Ореола – все равно человеческое тело цепляется за лишнюю минуту жизни.
Второй, видимо, старший по чину, отвел ствол карабина в сторону… Вот как. Он жаждет посмотреть, как бывший ведущий эксперт, а ныне разоблаченный преступник, устлавший трупами свой путь бегства с Поплавка, будет замерзать. Ну что ж, это не займет много времени, хотя, по правде сказать, интересного в этом мало.
Один из стоящих на платформе показал на что-то рукой, и тогда второй совсем опустил карабин. Это «что-то», по-видимому, находилось за спиной, и Менигон обернулся, вытолкнувшись из воды по плечи. В следующую секунду он уже плыл к платформе что было сил.
Когда из глубины к поверхности океана всплывает облако хищного криля, вода, только что бывшая спокойной и как бы маслянистой, вдруг начинает метаться множеством бестолковых мелких струй и почти сразу вскипает, резко выделяясь обширным пятном, иногда – правильным кругом. Почуявшие добычу рачки безумствуют, тысячами выскакивают из воды, щелкая пластинками крохотных панцирей, и падают обратно с шумом, похожим на дождь. Эти рачки плавают удивительно проворно. Острые жвалы с легкостью рвут броню местных рыб, не то что человеческую одежду…
Пятно беснующегося криля всплыло позади – но уже вытягивалось, преследуя добычу. Менигон терял силы. Мешала тяжесть одежды, мешал воздушный пузырь под курткой, и щелканье приближалось очень быстро. Он поднял голову. Багровые круги расплывались в глазах. Ну же!.. Где вы там, честные служаки, оболванцы Федерации? Я убивал таких, как вы, но я убивал не так… Неужели ни один из вас не подарит мне пулю?!
Он увидел их, все ту же парочку служак, и увидел их ухмылки. Платформа совсем не приблизилась – она медленно-медленно скользила над водой прочь. Ничуть не быстрее, чем плывет коченеющий пловец в пропитанной водой одежде. Но и не медленнее.
Оглушительно щелкнуло прямо под ухом.
– Застрелите же! – крикнул, задыхаясь, Менигон. – Скорее, сволочи! Я прошу милости! Вы мусор, но вы же люди…
Первый рачок вцепился в лицо.
* * *
Медленно, словно большие рыбы, плывут над Каплей корабли эскадры ближнего прикрытия. На высоте в три десятка километров над океаном они уже прекрасно видны на фоне звездной черноты. Стоит приблизить такой корабль оптикой – и он, словно муха под микроскопом, виден во всех подробностях, вплоть до сварных швов обшивки, избитой ударами микрометеоритов, до сизой окалины на дюзах…
Незачем рассматривать, лучше обдумать, как проскочить между ними. Правда, придумать тут можно немногое: если на эскадре уже известно о беглецах, а скорее всего это так и есть, то обнаружение и уничтожение цели – вопрос немногих минут, и гарантия стопроцентна. Одна надежда на доброго дядю куратора…
«Тебе надо всего лишь выйти в космос, дальше не твоя забота», – говорил Менигон.
«Лучше быть мусорщиком Ореола, чем президентом Федерации», – говорил Менигон.
Посмотрим…
Кстати, где он?
Погони не видно, попыток перехвата тоже. Горизонт чист. Зенитной ракетой с Поплавка или платформы меня уже не достанут, да и энергоизлучателем, пожалуй, тоже: не позволит рассеяние в атмосфере. Но то меня, подумал Шабан, – а Винсента? Позднее стартовал, плохо летел… Удивительно, что летел вообще!
Он выкрутится. Он всегда находил выход – за себя и за других. «Обо мне не беспокойся», – сказал он, и не было в его голосе ничего, что пробудило бы сомнение.
Значит, выкрутится.
«Шершень» быстро набирал высоту и чуть медленнее – скорость. Сопротивление воздуха в стратосфере все же чувствовалось, на кожу передавалась упругая отдача и легкое, терпимое жжение. У огромной жидкой Капли невелика скорость убегания, и выход на низкую орбиту возможен уже через несколько минут…
Там все и решится, подумал Шабан.
Спокойствие… Сосредоточенность на цели… Давно пропал страх первых минут полета, вслед за ним без остатка рассосалась вспышка пронзительной радости: оказывается, он ничего не забыл! А неплохо они усовершенствовали управление за двадцать лет… И все равно нельзя управлять флайдартом, когда в голове ревет торнадо. В голове должен царить штиль.
Машина послушно отзывалась на любое желание не мозга – тела. Тело лучше знает, как лететь. Если бы сейчас навязали воздушный бой, можно было бы смело принять его, не пытаясь уклониться.
Как нечто мелкое, не заслуживающее внимания вспоминался прорыв к флайдрому через центр Поплавка. Менигон, старый опытный волк, верно рассчитал за волчонка: там не ждали прорыва, единственный заслон состоял целиком из корабельной полиции, меньше всего желавшей связываться с опасной дичью.
На свою беду они все же попытались остановить его. Они пытались его убить, по приказу или с испуга, и тогда он стал убивать их, как убивал в Порт-Бьюно почти таких же, как эти. Уже на флайдроме насели так, что пришлось пустить в ход ритуальный кортик – там он и остался в чьем-то животе… Они ожидали лишь ненависти глубинника к холуям, они не знали, что этот человек станет неожиданно для самого себя холоден и расчетлив, что он вырывается из запертой жестянки не в первый раз…
Невелика разница – из куба или из конуса, вросшего в опрокинутую полусферу. Детали… Только тот, прежний, Шабан уже порядком поистаскан, поизношен и вдобавок наделен памятью лейтенанта Альвело, рядового оболванца Федерации. Может, стереть эту память? Винсент говорил, что в Ореоле сделать это нетрудно, хотя, по правде сказать, это можно сделать и на Земле…
Незачем стараться. Жизнь Шабана – тоже ненастоящая жизнь, гуманный подарок Ореола забракованному мальчишке. По правде сказать, до изгнания в отставку эти две жизни были схожи, как две шаровые молнии под грозовыми тучами тропиков Капли. И обе лопнули, как мыльные пузыри.
Нет, память я не отдам…
Капля висела под ним, как висела когда-то Земля, и белая звезда отчаянно слепила глаза. Планета перестала напоминать вогнутую чашу, горизонт отступал вниз, граница света и тени тихо ползла по облачному одеялу. Яркая вспышка внезапно прорезала теневую сторону Северного полушария – не иначе, очередной надводный ядерный взрыв, и довольно мощный. Какая плавбаза северян перестала существовать?
Вы сделали глупость, Велич, Андерс и другие, слышите вы? Не начни вы первыми, Филипп Альвело был бы сейчас там и вместе с такими же, как он, истреблял не желающих покоряться северян. Мусорщику Винсенту Менигону пришлось бы ждать, когда подопечный «созреет» сам собой. Может быть, и никогда.
Скорость полета росла, но в милосердно врущем цереброшлеме перегрузка практически не ощущалась, лишь стало труднее дышать. Пожалуй, тело прибавило в весе раза в три, если считать от земной силы тяжести, а если от местной – почти в десять раз. Сто пятнадцать километров высоты… сто двадцать пять… сто сорок…
Для протяженной атмосферы Капли это еще субкосмос – на такой высоте не сделать и четверти витка. Но выход на настоящую орбиту близок: еще два-три десятка секунд на крейсерской тяге.
А там посмотрим…
Большие рыбы ходят над Каплей… Словно акулы над головой неосторожного ныряльщика. На Сумбаве было опасно купаться из-за акул… Попытаться проскочить под кормой вон у того корвета? Или остаться на низкой орбите и ждать столько, сколько получится?
Шабан почувствовал странный привкус во рту и несколько тревожных мгновений не мог понять, что это такое и как связано с полетом. Понемногу он успокоился: похоже, что никак. Вероятно, просто-напросто прикусил губу до крови…
Ждут – или не ждут?
Его ждали. Он понял это по слабым факелам из дюз двигателей ориентации – ближайший корвет, неспешно проплывая над головой, разворачивал свое тело, ловя беглеца в прицелы энергоизлучателей. Промах!.. На миг потемнело в глазах, и усилился привкус во рту. Хитрый финт, почище тех, что приходилось делать в ущельях хребта Турковского на Прокне, удался – наверно, там, внизу, очередь импульсов напробивала дыр в облаках. Не некогда было смотреть вниз.
Второго залпа не последовало, и Шабан не сразу понял почему, а увидев – оцепенел… Капля меняла форму. Это выглядело так, словно по жидкой планете катился гладкий водяной вал тысячекилометровой высоты. Флайдарт сразу «просел», и резко возросла перегрузка. Поднимаясь стеной, загибался горизонт. После немногих секунд замешательства дюзы плывущих над Каплей рыб вспыхнули нестерпимым светом. Теперь планета уже не походила на шарообразную каплю воды в свободном полете – она была похожа на дождевую каплю, разбивающуюся о невидимый асфальт. Шабан успел заметить, как тяжелый крейсер, флагман блокирующей эскадры, не сумел уклониться – накатывающийся вал слизнул его с низкой орбиты, как океанская волна слизывает песчинку с мола.
В этот миг Шабан вспомнил о Менигоне. Винсент и здесь оказался прав…
Немногие из людей видели действие туннельного оружия не в записи. Еще меньше тех, кто видел и сумел потом рассказать.
Неведомая субмарина Лиги, несущая на борту туннельный заряд, прежде чем погибнуть, выполнила свою миссию. Скорпион ужалил себя в голову. Агрессор просчитался, полагая себя в относительной безопасности после уничтожения северных терминалов. Разверзшаяся сингулярная трубка корежила и заглатывала планету, чтобы, пожрав ее, исчезнуть без следа. Земляне получат кусок пустоты на перекрестке космических путей – но не Каплю…
Форсаж! Рефлекс пилота сработал как надо, как учили… Свечкой – вверх! К колючим искрам звезд. Шабан не знал, есть ли у него шанс, и не желал знать. Вверх! Прочь от гибнущей планеты, куда угодно – но прочь!..
Темно в глазах… Как еще выдерживают кости? Нечем дышать… Так погибают выброшенные на берег киты, не в силах наполнить легкие, сдавленные собственным весом. Надо выдержать… Оставшись без управления в атмосфере, глупый флайдарт перейдет в горизонтальный полет, а в космосе – скорее всего остановит двигатели. Вверх, вверх!..
Только бы не потерять сознание, успел подумать Шабан, прежде чем исчезла и чернота, канув в НИЧТО.
* * *
Он стоял в пустоте на чем-то твердом и прозрачном. Ослепительные немигающие звезды горели над головой, и, что было странно, звезды не менее ярко сияли под ногами. Словно поперек космоса во всю его неизведанную ширь лежало громадное, идеально прозрачное стекло. Но гораздо сильнее Шабана удивило то, что он очнулся стоя.
Он был готов прийти в себя лежащим где угодно: в анатомическом лежбище флайдарта, на госпитальной койке, на жестком топчане тюремной камеры. Когда гасло сознание, он знал и то, что может вообще не очнуться. Но – очнуться стоя?!
Он сделал шаг, затем другой. Притопнул. Присел на корточки, провел ладонью по твердому ничто. Твердая пустота под ногами не издавала звуков. Она была идеально гладкой и, по здравом разумении, ей полагалось бы быть скользкой, как лед, однако ноги не скользили.
Что-то еще в этом странном мире было не так. Взмахнув рукой, Шабан не почувствовал сопротивления воздуха. Он дунул на ладонь – с тем же результатом. Легкие были пусты.
Но ведь я же живой, подумал он растерянно. Я дышу! А чем?
Он прищелкнул пальцами и услышал щелчок. Затем достал пистолет. Магазин на тридцать гранато-пуль направленно-осколочного действия еще не опустел, но Шабан не решился выстрелить ни вверх, ни вниз: почему-то стрелять здесь, наедине со звездами показалось кощунственным. Размахнувшись, он швырнул пистолет прямо перед собой и вздрогнул, услышав металлический стук падения. Твердая пустота под ногами не проводит звука – значит, все-таки воздух?
Невидимый, неощущаемый… Но позволяющий дышать и жить.
Какие же силы нужны, чтобы сделать ЭТО?
Одна звезда над головой светила ярче других, не давая тени. Вдалеке вытянутым пятном разливалось слабое сияние, похожее на свет погруженного в туманность звездного скопления.
Шабан пошел туда и скоро вышел в сад, нисколько не удивившись этому. Скорее он удивился бы своему безразличию, если бы уже не устал удивляться.
Тени здесь были – слабые тени листьев на ветвях и ветвей на ковре опавших листьев. Шевельнув ногой сухую листву, Шабан увидел корни деревьев, растущие к звездам под ногами.
Это что же – райский сад?.. Уже?
Немного кружилась голова. Он не стал больше смотреть вниз, в звездную бездну, а осторожно, словно боясь обжечься, прикоснулся к стволу ближайшей яблони. Ствол оказался обыкновенным, шершавым на ощупь, с потрескавшейся корой. Самый заурядный ствол и даже, кажется, немного пыльный, как бывает, когда долго нет дождя. Обыкновенные, выгнутые под нелогичными углами ветви яблони, обыкновенная путаница мелких веточек в кроне, обыкновенные листья.
Шабан сорвал яблоко, рискнул надкусить. Яблоко как яблоко, тяжелое и сочное, ранний сладкий сорт. И не червивое…
А в следующий момент он увидел человека.
Человек возник ниоткуда, только что это место у дерева было пусто – и вот он стоит под раскидистой кроной, небрежно отводя от лица мешающую ветку. Самый обыкновенный с виду человек, только одежда на нем странноватая – напылена она, что ли?
– Я куратор, – сказал человек раньше, чем Шабан успел открыть рот. Интонация у него была тоже обыкновенная, таким голосом отвечают на вопрос, который час. Похоже, здесь обходились без излишних церемоний. – Поздравляю тебя с возвращением в Ореол, бывший человек.
Это прозвучало немного обидно, но Шабан решил не обижаться. Значит, удалось уйти, подумал он, чувствуя в душе странное равнодушие. Значит, вот эта твердая пустота под ногами, эти застрявшие в ней деревья – мой дом? Мой настоящий дом? Или пересадочная станция?
– Сколько времени я был без сознания? – спросил он, боясь услышать худшее. Голос прозвучал хрипло, и Шабан прочистил горло, но не решился сплюнуть на твердое ничто.
– Время не имеет значения.
Даже так?..
Головокружение не проходило. Ничего, разберемся… Винсент объяснит.
– Ты можешь задавать вопросы, – сказал куратор. – Обеспечивая твое возвращение, погиб мусорщик, а замены пока нет. Отвечу я.
– Винсент… – Шабан сглотнул комок. – Он…
– Да. Бессмертие лишает жизнь цели. Мы не бессмертны.
Полыхнуло. Ударило в темя.
– Провалитесь вы с вашей целью! – закричал Шабан. – И вы, и ваш Ореол!
Он стиснул руками пылающий череп, вспомнив, как грозился Менигону: «Лизу я тебе не прощу…» Да! Да, сказал он себе. Не простил и не прощу, но это же совсем другое, не из того ряда… Не простил бы никогда, но все равно, ненавидя, любил бы этого желтоглазого хищника, мудрого циника, презирающего людей, уставшего жить среди них, но отдавшего жизнь, чтобы спасти друга, – только ли потому, что друг вроде бы и не совсем человек?
А друг спасал только себя…
Удастся ли когда-нибудь простить себе то, что за возвращение выкидыша в лоно Ореола было заплачено такой ценой?
Куратор имел скучный вид.
– Он не был хорошим мусорщиком. И его ресурс был на исходе.
«Каждая деталь имеет свою наработку на отказ…» – сказал однажды Менигон.
Как понятно и просто. Может быть, он уже тогда относил эти слова и к себе?
Если Ореол единый организм, то мусорщики в нем – всего лишь часть системы выделения. Вроде канальцев потовых желез. Они всегда на периферии, им совершенно нечего делать глубоко внутри организма. Кожа остается кожей, хотя иногда частички эпителия отмирают, отслаиваясь чешуйками. И на их место немедленно встают другие…
А сердце, печень, мозг, наконец?
Так ли уж важно знать, где они. Достаточно того, что они существуют.
– Он был хорошим человеком! – сквозь зубы выцедил Шабан. – Лучшим из всех, кого я знал. Человеком, а не мусорщиком! Эх, вы…
Он пнул ногой ни в чем не повинную яблоню – упало, прошуршав палой листвой, несколько яблок. Хотелось, как они, закатиться в листву и зарыдать.
– Твоя оценочная матрица всегда была на пороге отсева, – проинформировал куратор. – Я не мусорщик, не специалист по общению с людьми и человеческим эмоциям. Сделай на это скидку, прошу тебя.
Он говорил как будто на чужом языке, тщательно подбирая слова, и его голос по-прежнему был ровен – словно работала программа-переводчик или передавалось скучное, мало кого касаемое сообщение по корабельной трансляции.
Вдруг захотелось его ударить. Даже избить. Но какой смысл бить громкоговоритель?
Вдох – выдох. Шабан потер виски. Спокойно…
– Могу я осмотреть Ореол? – осведомился он.
– Ты в нем находишься. Это первый, внешний уровень, созданный искусственно примерно восемьдесят земных лет назад. Тогда же нами была создана эта Вселенная, а планета, давшая начало Ореолу, развернута в плоскость, которую ты видишь. Может быть, и не самый удобный вариант, но… – не договорив фразы, куратор сделал неопределенный жест. – В остальном эта Вселенная является точной копией реальности – с тем отличием, что людей здесь нет. На внешнем уровне почти никто из нас не живет, разве что мусорщики. Иногда приходят дети – погасить или зажечь десяток звезд.
– Зачем? – тупо спросил Шабан.
– На Земле это назвали бы лабораторными работами.
Почему-то не возникло благоговейного страха, и на один миг Шабан поразился своему равнодушию. Лишь пустота в душе. Огромная, бесконечная…
– Вы настолько могущественны?
– Единственный способ родиться – оборвать пуповину, – изрек куратор. – Земля была и нашей колыбелью, но нельзя же вечно бренчать погремушками. Внутри человечества с его детскими играми мы были обречены на те же игры. Основатели Ореола покинули Землю. Их потомки окружили свою планету защитным барьером – отсюда и возникло название. Потомки этих потомков сделали Ореол таким, каков он сейчас.
– И какова же конечная цель?
– Какова конечная цель существования человека? А инфузории? Можно считать целью непрерывное развитие в поисках ответа на вопрос, существует ли естественный предел для разума, – хотя такое определение предельно упрощено и неполно. Но мы развиваемся, стараясь никому не мешать.
Спасибо и на том, подумал Шабан. Гигантскому муравейнику – больше чем муравейнику, чудовищному сверхорганизму! – нет дела до человечества. Будь иначе… нет, об этом лучше не думать. Что это: случайность или своеобразная этика?
А может быть, естественная брезгливость?
– Я понял, – через силу сказал Шабан. – Подобрали – и спасибо… Когда мне выходить на работу?
– В Ореоле нет работы. Есть жизнь. Ты живешь. Очень скоро ты пройдешь полную инициализацию и узнаешь, кем тебе жить.
– Мусорщиком?
– Вероятно, да. Подготовка к этому роду жизни не займет много времени.
Можно было догадаться…
Шабан сорвал с ветки еще одно яблоко, по виду – неспелое. Подкинул в ладони, зло и смачно надгрыз, ощутив вяжущий вкус, и с силой швырнул через голову куратора. Где-то посыпались листья.
– Допустим, я откажусь – что тогда? Удержите силой? Или снова сделаете ребенком, всунете в меня чужую память и отправите на Землю?
Едва заметный безразличный жест куратора.
– Ореол не удерживает никого. Но ты не откажешься.
– Откуда такая уверенность?
Куратор не ответил. Он спокойно и терпеливо ждал, когда закончится этот неизбежный и неприятный кусок чужой работы… чужой жизни. Вся эта раздражающая возня неизбежно кончится, возвращенец станет мусорщиком не предположительно, а наверняка, это видно отчетливо. Сугубая мелочь в масштабах Ореола – но кому-то нужно заниматься и ею. Светлый разум, дай терпения!
– А что стало с Каплей? – спросил Шабан – или из глубины его сознания задал мучивший его вопрос Филипп Альвело?
– Ничего интересного, – сказал куратор без всякого выражения. – Осталась в реальности, то есть в своем пространстве, вот только была выброшена на сотню мегапарсеков. Очень мощный наведенный Канал – планета провалилась целиком. Ее даже не разорвало.
– Я хочу посмотреть. Это возможно?
Куратор медленно поднял бровь.
– Возможно все, в чем есть смысл. Я же сказал: там нет ничего интересного.
– Я хочу посмотреть! – крикнул Шабан.
– Хорошо, ты увидишь, – измученно пробормотал куратор. – Светлый разум! Ну почему именно я должен возиться с этими мусорщиками!.. И с их мусором!
– Проступок? – наугад спросил Шабан и по внезапно вспыхнувшей колючей искре в глазах куратора понял, что попал в болевую точку. Но искра сразу погасла.
Выходит, и здесь есть штрафники…
А коли так, кто посмеет без тени сомнения утверждать, что обитатели Ореола – не люди?
Неизвестно почему стало смешно. Смех, иррациональный и дикий, поднялся волной, и поначалу Шабан прятал его в себе, кусая губы и мучаясь. Потом не выдержал и расхохотался вслух.
Глава 5
Реальность – Ореол. И снова: Ореол – реальность…
Как будто Ореол менее реален, чем Вселенная людей, чем их привычный, единственный, огромный мир. Не менее, но и не более. Реальность не зависит от того, кто ее создал – природа или те, кому стало тесно в одной Вселенной с людьми.
Как легок переход между реальностями для того, кто стал частью Ореола! Лишь мусорщики ограничены в возможностях, дабы более походить на людей. Но я пока еще не мусорщик, я экскурсант…
Капля.
Гигантская эллиптическая галактика, чуть сплюснутая, закрывает полнеба, и ледяные торосы, нагроможденные последними штормами и подвижками льдов, отбрасывают длинные тусклые тени. На Капле больше нет ни смерчей, ни ураганов, лишь едва заметная дымка у горизонта указывает на то, что еще не вся атмосфера легла снегом на лед. Сколько времени потребовалось выброшенной из Галактики неспокойной жидкой планете, чтобы навсегда уснуть под ледяным панцирем? Вероятно, не так уж много. И еще тысячи, если не миллионы лет Капля будет медленно промерзать от поверхности к центру.
Ледяной мир, но еще не мертвый – подледная фауна будет жить еще очень долго, сопротивляясь и постепенно сдавая позиции. Может быть, какие-то формы жизни никогда не уйдут с Капли, научившись жить во льду или у центра планеты, в жидкой пересоленной каверне, согреваемой радиоактивным распадом. Лишь нет людей и больше не будет. Два космических феномена не ужились вместе.
Плоский мир, если не считать торосистых гряд. Один-единственный заснеженный холм возвышается над унылой равниной. Он похож на правильный лакколит или мгновенно замороженный водяной бугор, вздувшийся над местом чудовищного по силе гидросейсма, но под снегом скрыты пригнанные друг к другу металлические плиты, продуманно проложенные сверхпрочными композитами, обросшие остекленевшими на холоде остатками морских репьев. Это всего лишь Поплавок, перевернувшийся днищем кверху и нахлебавшийся воды, братская могила тысяч людей, не испытавших при жизни особенного братства. Полусфера подводной части бывшего терминала впервые показана всему миру – но некому смотреть.
Пузатый, как дирижабль, подводный крейсер, отрыгнутый в корчах затягиваемой Каналом планеты, бестолково кружась, несется над Каплей по вытянутой орбите, опускаясь в перигее к самым торосам. Через несколько сот оборотов торможение об остатки атмосферы заставит его упасть – но пока он еще кружит…
Снег. Торосы. Снова снег…
Выдавленная на лед капсула типа «Удильщик» лежит на боку и обросла инеем в руку толщиной, в распахнутых люках белеют сугробы, внутри – ничего живого. Где ты, чужак с А-233? Замерз, как этот глубинник, или погиб раньше? Ты помог мне, а я не могу ответить тебе тем же.
Кому мне отдать этот долг?
Петру?
Петр погиб с Каплей, как многие и многие, и моя вина перед ними только в том, что они умерли, а я нет.
Так получилось. Не вините меня.
Петр, друг мой, счастливый бездумный нытик! Тебе не стоило беспокоиться о жене и сынишке, я сделаю для них все, что могу – но это не мой долг, поверь мне. Это лишь жест.
Винсент тоже где-то тут. Не могу сейчас думать о нем – слишком больно…
Почему-то хочется верить, что остался в живых безумный старик на своей «Анаконде» – но ему единственному не нужны ничьи долги. До конца жизни он будет плавать в Гольфстриме, и, не нуждаясь ни в пище, ни в браге, ни в людях, вспоминать человеческую подлость. Иногда он будет пробивать лед наверху, с каждым годом все более толстый, чтобы полюбоваться делом рук человеческих, а заодно добыть немного замерзшего воздуха.
И, может быть, захихикает, глядя на Каплю льда.
Пусто на планете, и пусто в душе. Куратор был прав: нечего делать там, где все уже сделано. Прочь отсюда!
Звезды – светящиеся пылинки, тусклые и яркие, сгорающие в единый миг или тихо тлеющие, экономящие свечение на десятки миллиардов лет. Совсем как люди, рассчитывающие наперед свою жизнь, с той разницей, что у звезд в этой реальности все так и будет.
Бетельгейзе. Неспешно пульсирующий, кипящий красный волдырь, пожравший свои планеты. Сквозь фотосферу просвечивают далекие звезды. Дальше!
Вот Беллатрикс – надменный белый шар, сплюснутый вращением. Трапеция Ориона. Десяток горячих звезд в сумасшедшем хороводе вокруг невидимой точки, шквал ультрафиолета. Дальше!
Ожесточенная свалка двух космических флотов – Земли и Унии, – титаническая битва за право контроля над неведомым перекрестком торговых путей. Вспыхивающие корабли в пустом клочке пространства между спитальными рукавами – ни звезд, ни планет в радиусе десяти парсеков.
Центр Галактики. Центральный монстр, высосавший газ из ядра, спит и невидим. Мириады блеклых звезд, едва не касаясь друг друга, бестолково снуют возле гравитационного капкана, притворяясь, что в их суете заключена мировая гармония. Дальше!
Туманность Тарантул в Большом Магеллановом Облаке. Россыпь раскаленных досиня звезд в светящемся газе, хищно вспухающая оболочка недавней сверхновой, щупальца газовых волокон… Дальше!
Чернота со светящимися блинами – центр скопления галактик в Волосах Вероники.
Дальше.
Безымянный квазар. Дальше!
Опять чернота. Тусклые огоньки последних угасающих карликов в растрепанном шлейфе какой-то галактики, холод и бесконечность. Такой будет Вселенная через триллион лет. Вселенная людей – или Ореола?
Разве есть разница? Нет ничего по-настоящему вечного.
Сумасшедший свет, и ничего, кроме света. Большой Взрыв, родовые муки материи, рождение времени и вещества, разделение Вселенных. Чудовищной силы гравитационный удар.
Дальше!
Обязательный экскурсионный набор. Но экскурсант, к вящему неудовольствию гида, волен рассмотреть песчинку вместо пирамиды…
Прокна. Маленькая неправильная луна «хвостиком» вниз, и сама планета – серый шарик с пятном единственного материка, разделенным на две неравные части хребтом Турковского. К югу от хребта – сельва, откуда вышли вариадонты и где их больше нет, болота, лесистые нагорья, и где-то за ними лежит крошечное бессильное государство Межзона – непрочная пуповина, протянутая к Лиге. Жив ли еще Симо Муттик, храбро капитулировавший, чтобы спасти то, что когда-то показалось ему важным – себя? Если он жив, то, наверное, давно утешил себя словами о глупости бессмысленного мученичества во имя чего бы то ни было; если мертв – забудем о нем.
К северу – степь, холодные пустыни, просвистанные насквозь ветрами с океана. Еще севернее шельф – нестрашное пугало для контрактников. Вот место, где мы с Роджером приняли бой с гончими. Вон ущелье, где был лагерь беглецов из Порт-Бьюно. Тоннель сквозь хребет так и не восстановлен, месторождения Юга достались южанам. Ландшафт изменился во время войны – вот этой воронки километрового радиуса, к примеру, не было. А куб – потемневший от времени, залатанный и, кажется, даже покосившийся – уцелел. Кости Живоглота и Штуцера давно сгнили в земле, если только не были кремированы. Поделом; но изменилось ли здесь хоть что-нибудь?
– …Так вам точно блондинку? Вы не ошибаетесь? Сейчас многие заказывают рыжих дылд: ничего не попишешь, мода… Стандартная модель? Нет? Очень хорошо, но позволю себе заметить, что это выйдет дороже. Сколько, вы сказали, в талии? А в бедрах? О, право же, нам не часто заказывают такие изумительные пропорции. Немного старомодно, но… заказчик всегда прав. Позвольте вас поздравить, у вас есть вкус, вы получите прекрасный экземпляр. Наша служба гарантирует, что вы останетесь довольны… по крайней мере, первый месяц. Ха-ха. Это я шучу, не обращайте внимания. В случае каких-либо сбоев обращайтесь прямо к нам, и чем скорее, тем лучше. Теперь, с вашего позволения, уточним некоторые дополнительные параметры модели… Взять из архива? Как вы сказали: двадцать лет назад? Ну что ж, посмотрим…
Дальше!
Заглубленный в скальный грунт фундамент Порт-Бьюно, ряды камер штрафного изолятора. До переворота здесь иногда бесновались убегуны, наказываемые краткосрочным заключением за задержки в работе и каннибализм, выли, кидались на стены или часами сидели на цементном полу, бессмысленно глядя в потолок рыбьими глазами с жутким двойным зрачком. Наверно, первые недели после переворота в камерах было не протолкнуться – а сейчас вроде бы тихо. Слишком много тишины на одного человека.
«Вы беспомощный идиот, Шабан. Тоннель восстановят. И по нему пойдут поезда с рудой – три, пять составов в сутки, потому что людям нужен рений, а не ваши дилетантские рассуждения о всеобщей гармонии. Вы просто досадная аномалия, и не воображайте себе, что уникальны. Заставьте маршировать взвод солдат – они при соответствующей тренировке пройдут так, что плац затрясется, а полковник на трибуне преисполнится удовольствия. Но заставьте маршировать дивизию, армию, и вы увидите, как один натрет ногу и захромает, другой схватит солнечный удар, третий не вытерпит большой нужды и ринется из строя в кусты, четвертый дезертирует… И это нормально – всего лишь действие закона больших чисел. Но это не значит, что надо оставлять дезертирство безнаказанным, вы меня поняли, Шабан?»
Нет, никто не говорил этого. Но ОНИ говорили бы именно так – Штуцер, Поздняков, тихоня Роджер… Даже Биртолли, хлыщ и трус. Конечно, если бы снизошли до разговоров.
А тоннель все-таки не восстановили…
Вверх. Вот гараж, откуда я угнал вездеход. Вот тот коридор, где мы с Менигоном держали оборону. Еще выше – мой ярус, моя комната, где давно живут другие люди с другими проблемами, и им нет дела до меня, а мне до них. Та комната, где когда-то ждала меня Лиза. Вот я и вернулся, здравствуй…
Дальше!
Невидимый силовой кокон продавил грань куба, оставив вывернутые наружу лепестки. Шабан не слышал воя сирены, не видел человеческой суеты. Одной заплатой на стене больше, одной местной легендой, одной неразрешимой загадкой… Пусть.
Степь. Пожухлая трава, иссушенная ветрами, редкий голый кустарник, растрескавшийся суглинок, пересеченный гусеничной колеей. Отвалы шахт кажутся выше гор, потому что расположены ближе. Дикий убегун, занятый выкапыванием личинок, в испуге втягивает голову в плечи и валится набок, притворяясь мертвым. Непонятно, как он почуял опасность, но его инстинкты безошибочны. Между прочим, сейчас он действительно умрет, если его тронуть – в свое время Контора потеряла на этом немало рабочей силы.
Копай дальше, приятель. На этот раз инстинкт подвел тебя – ты мне не нужен.
Вот и горы. Ржавая нитка рельсов уходит под каменный завал, скатившиеся со склонов валуны уже давно затянуты бурым лишайником. Кое-где укоренились неприхотливые стелящиеся кусты, корни раздвигают щебень. Следы трагической попытки одного человека изменить естественный порядок вещей, попытки неумелой, отчаянной, удавшейся по чистой случайности и, как оказалось, вполне бесполезной. Как с самого начала был бесполезен этот тоннель, и человеческий труд в нем, и мечты убегунов и людей о местном варианте рая по ту сторону хребта…
Потому что человек должен уступить там, где Ореол сказал «нет».
За это не борются, это получается само собой. Так же естественно, как яблоко падает с ветки и катится по траве. Так же неотвратимо, как Капля превращается в лед.
И если человек не согласится, это ничего не изменит. Усилия людей не стоят специального внимания – копошащиеся в плавучих водорослях рачки всегда по другую сторону ватерлинии. Их прошлое известно, их будущее просчитано, их пороговые возможности ничтожны в сравнении с Ореолом. Им даже не создать второго Ореола: вероятность еще одной удачной попытки невообразимо мала. Трагедия и счастье человечества в том, что оно никогда не поверит в это.
Тоннеля нет – а памятный бункер цел до сих пор, хотя, конечно, пуст и заброшен. Ядерные заряды для проходки давным-давно вывезены куда-то, на крыше бункера выросли кусты, и бронированные двери проржавели так, что теперь их ни за что не откатить по направляющим. Вон там, левее, то самое место, где погибла Лиза…
Ничего не осталось, ничего. Даже костей. Даже следов от разрыва гранато-пули. Не надо было приходить сюда и приводить эту женщину, мало чем отличающуюся от рабочего андроида. Даже не женщину, даже не самку и заведомо еще не человека – свежеизготовленную по заказу модель!
«Не воображай себя Пигмалионом», – так, кажется, говорил Менигон.
Не воображай себя…
А почему, собственно, нет?
«Куклы – они для игры, ну и играй в свое удовольствие, если не желаешь сидеть на либидоциде. Комбинат производит их поточно в нужном количестве. Рабыни, любовницы и домохозяйки, кстати, очень приличные. Так сказать, в целях сохранения нравственности: нельзя провоцировать массовые сексуальные отклонения…»
«Ты считаешь это нравственным?»
«Хороший вопрос, запиши для памяти. И кому ты собираешься его адресовать?»
«Людям. Наверное, просто людям».
«Ты что, подрядился меня смешить?»
«Это не смешно, Винс! Они разумны!»
«Не более чем средняя домохозяйка, а чаще – менее. Не строй иллюзий, Искандер».
Нельзя не строить иллюзий. Потому что нельзя жить, если Менигон не сделал ошибку, единственную, но главную. Потому что ватерлиния проходит не между человечеством и Ореолом – она между людьми, и она внутри каждого человека. Потому что ради одного только Ореола не стоит жить.
Не зря над мусорщиками стоят кураторы. Даже Менигону при всем его старании не до конца удалось выработать презрительно-равнодушный взгляд на мир людей.
– Я назову тебя Надеждой, – сказал Шабан, – и научу говорить. Потом я научу тебя всему, что умею сам: любить и ненавидеть, плакать и смеяться. Думать. Я буду очень терпелив, обещаю. И если ты когда-нибудь сама собой, без приказа и подсказки перестанешь видеть во мне хозяина, значит, ты равна мне. И значит, мои иллюзии имеют смысл.
А если Ореолу это не понравится, добавил он про себя, пусть меня снова сошлют в человечество.
