Книга: Зверь из Жеводана
Назад: Предисловие
Дальше: 2. Зверь и драгуны.

1. Зверь и Его Преосвященство

 

В 1716 году мне исполнилось 16 лет, и я ни разу еще не покидал родного края, именуемого Верхним Жеводаном. Я уже не был больше «постреленком», как называли у нас маленьких мальчиков. Моя родная деревня Сен-Прива-дю-Фо располагалась высоко в горах, на западном склоне Мон-Грана, в северной части гор Маржерид. Мой отец обрабатывал три небольших поля, на которых сеял рожь и овес, оставляя одно из них через год под парами. В самые благополучные годы у нас бывало до трех коров и до двух десятков овец. Я проводил все дни, от рассвета до заката, на пастбищах – даже зимой. В наших горах снег выпадает довольно рано, чуть ли не в начале октября, но порывистый ветер сметает его с плоскогорий, так что в некоторых местах образуются высокие сугробы, зато в других – земля остается свободной, и там зеленеет трава. Конечно, в холодную погоду коровы остаются в хлеву, но овцы, одетые в теплые шубки, прекрасно умеют разгребать мордочками и копытцами снег, чтобы раздобыть себе корм. В наших краях дети практически круглый год пасут коров, лошадей, овец и коз, так что на пологих склонах и в небольших долинках обычно виднеются многочисленные пятнышки платьиц и курточек маленьких пастухов и пастушек. Их можно увидеть буквально везде, в любом самом глухом и самом отдаленном от жилья уголке.
Наш домишко, сложенный из необработанных камней, не имел окон и, уж конечно, стекол; в нём и была-то всего одна комната, где мы готовили пищу, ели и спали. Частенько к нам с визитами заглядывала госпожа свинья со всем своим многочисленным семейством, так что порой мы целыми днями только тем и были заняты, что выгоняли непрошеную гостью из дому. Постелью мне служила охапка вереска, небрежно брошенная у очага, а сестры мои спали на жалкой кушетке, которая располагалась около кровати моих родителей в довольно странном сооружении, напоминавшем огромный шкаф и занимавшем половину комнаты. В доме была одна-единственная дверь, обращенная к западу, а в стене, обращенной к югу, имелась квадратная дыра, закрытая большим ставнем, который летом к вечеру иногда открывали. Когда мы выходили за порог нашего сумрачного, душного жилища, нас ослепляло солнце, а голова начинала кружиться от свежего воздуха. Перед нами на двадцать лье открывалась чудесная панорама нашего края.
Дом семейства Дени располагался на высоте 1200 метров над уровнем моря, и стоял он чуть в стороне от домов деревни, как раз над дорогой, что вела в Ликоне. В двух километрах от нас находился перекресток дорог, именуемый Ла-Круа-дю-Фо, откуда дороги расходились на Сен-Флур (через Гараби до него было 5 королевских лье), на Сог (тоже 5 лье) и на Мальзие (менее двух лье). До горы Мон-Гран от нашего дома было и вовсе рукой подать, всего-то тысяча туазов. Гора, чья вершина вознеслась на 1410 метров, высилась как раз позади нашей хибарки. Если вы побываете в Жеводане, то увидите, насколько горы Маржерид отличаются от других горных массивов Франции: вершины, выступы и гребни хребтов на протяжении многих тысячелетий омывали дожди, засыпали снега, бил град, обдували ветры и поражали молнии, а потому они утратили острые углы, стали округлыми и почти сровнялись с плоскогорьями, окружавшими их. Вероятно, когда-то и здесь вершины гор возносились на 2 – 3 тысячи метров, но со временем как бы подрастеряли свой рост, подрастаяли и подравнялись под общий уровень в 1000 метров. Итак, с порога нашего дома открывался чудесный вид. Если смотреть на закат, то можно было увидеть не только западную часть графства Жеводан, но и различить горы Канталя и Обрака. Справа, то есть на севере, тоже виднелись отроги гор Канталя, холмы Оверни и Веле. Слева, то есть на юге, простиралось плоскогорье Кос, а ещё дальше – очень, очень далеко – мы, как нам казалось, в особо ясную погоду угадывали на самом горизонте острые зубцы знаменитых Пиренеев, через перевалы которых уходило столько жителей наших краев, чтобы искать в Испании лучшую долю. Если взобраться на вершину Мон-Грана или МонШове, горы, соседствующей с Мон-Граном, то можно было бы окинуть взором Виваре и разглядеть вдали горную цепь Севенн, где берут начало реки Луара и Алье. Где-то далеко на юго-востоке простиралось Средиземное море, но увидеть его от нас было невозможно, хотя до него было гораздо ближе, чем до Пиренеев. Как раз у подножия той горы, по чьему склону расползлись домишки Сен-Прива, находилось большое углубление – возможно, то был кратер древнего вулкана, – и там на высоте 865 метров над уровнем моря амфитеатром располагались постройки и крепостные стены древнего города, именуемого Мальзие. Толстые стены укреплений из серого гранита, такие же серые башни и ворота, серые, чуть отливающие синевой колокольни, крытые красной черепицей крыши домов... Весь этот человеческий муравейник располагался по берегам быстрой и бурной реки Трюйер.
Вот так мы и жили себе поживали, тихо да мирно, когда осенью 1764 года до нас дошли жуткие слухи из городка Лангонь, что находится в верховьях реки Алье, по другую сторону гор Маржерид, примерно в 10 лье к юго-востоку от нас. Тогда я еще плохо знал мой край, вернее, я не знал ничего, кроме дороги, связывавшей Сог и Сен-Шели. Но теперь мне было бы трудно рассказать мою историю, не указывая расстояний между различными селениями и не прокладывая мысленно маршрут. Ведь за 40 лет, что я провел на этих дорогах с моими повозками и мулами, я так привык измерять все километрами и лье. Легко сказать, но у меня за плечами 42 года путешествий по Жеводану и огромное количество доставленных грузов (иногда на ярмарку у подножия Мон-Шове мне доводилось доставлять от 4 до 5 тысяч различных ящиков, коробок, корзин и вьюков).
Итак, повторяю, мы жили тихо и мирно, хотя и были плохо одеты, да и сыты бывали далеко не всегда. Мы ведать не ведали не только о благополучии, но и о достатке, но страдают ли люди от того, что у них нет чего-то, о чем они не знают? Стаканчик доброго винца, немножко сахара-сырца, цветной платок на шею – вот что мы считали роскошью и чему несказанно радовались. Старики нам много рассказывали о массовых убийствах, ужасных грабежах и жутких пожарах, что происходили в наших краях во время восстания камизаров, причем они говорили, что злодеяния творили как черные камизары, то есть гугеноты, так и белые камизары, молодые дворяне-католики. Мы знали, что в Южном Жеводане около двухсот деревень и селений были «освобождены», или, как тогда говорили, «избавлены» от протестантов, а вернее сказать, эти деревни были стёрты с лица земли, а жители либо уничтожены, либо принуждены силой перейти в католическую веру, и сделано это было столь умело, что у нас вообще не осталось еретиков. Правда, произошло все это полвека назад, а когда тебе шестнадцать, полвека кажется немыслимым сроком!
Рассказывали старики еще и о чуме 1721 года, о появлении в Лангони знаменитого разбойника Мандрена и его шайки, а также о бунтах и волнениях в соседних городках, таких, как Сервьер, Сен-Шели и Мальзие, вызванных тем, что ученикам мастеров и подмастерьям за патент ремесленника и звание мастера установили слишком высокую плату. Но все это было нам известно лишь по рассказам старших...
Недород 1748-1750 годов, напротив, оставил в умах моих сверстников ужасные воспоминания. Я был зачат и рожден в тот страшный период, я был, так сказать, дитя голода. Чтобы раздобыть зерна для сева и дотянуть до нового урожая, мой отец был вынужден продать двух коров (а в то время у него и было-то всего две). Матушка выносила меня, родила и выкормила, хотя и она, и отец, и моя сестренка Жюльена, после моего рождения оторванная от материнской груди, в течение долгих месяцев питались лишь овсяной кашей да травой. Она, моя матушка, превратилась в бледную тень, в тихое, незаметное, слабое, измученное существо и так никогда и не оправилась от потрясения. В те времена, когда начинается моя история, настоящей хозяйкой в доме, хранительницей очага стала моя старшая сестра Жюльена, оставившая матери право молиться и утешать детей, когда те прибегали к ней со своими синяками и обидами.
В 1751 году наше семейство едва-едва окончательно не разорилось и не впало в нищету из-за того, что в наших краях началась эпидемия какой-то болезни, косившей овец и коз. Затем счастье как будто улыбнулось нам: годы с 1753 по 1758-й выдались на редкость урожайными, чудесным образом внезапно вырос спрос на шерстяные ткани, а следовательно, и на шерсть, из-за чего существенно поднялись цены и выросли заработки. К тому же Его Преосвященство епископ Мандский открыл дорогу на Манд, что позволило крестьянам продавать лес. Короче говоря, в нашем краю кое у кого завелись деньжата. Буржуа в Манде, Мальзие и Сен-Шели прямо-таки процветали, а мы, простые горцы, грубые мужланы и дикари, как нас называли богатые горожане, мы вновь вернулись к жизни. Тогда-то и появился Зверь.
В тот год, когда в наших горах начал свирепствовать Зверь, то есть в 1764 году, а именно в июне месяце, парламент Лангедока после целого года дебатов, проволочек, споров, пререканий, трений и разногласий в конце концов распространил на территорию провинции Ордонанс решение парламента города Парижа, по которому орден Иезуитов объявлялся распущенным и всякая его деятельность прекращалась. Многим роспуск столь прославленного монашеского ордена показался деянием кощунственным, богохульным. И то, что на Жеводан именно в это время обрушилось страшное бедствие, которое некоторые называли Бичом Божьим, показалось сторонникам иезуитов весьма естественным и своевременным, а их противники, напротив, считали, что это совсем некстати.
С другой стороны, гугеноты, исчезнувшие из селений, расположенных в горах Маржерид (благодаря стараниям отцов-иезуитов), не исчезли вовсе из всего Лангедока: в Севеннах, то есть очень близко от нас, их было еще довольно много. Их преследовали, на них натравливали легковерных простолюдинов, способных мгновенно обратить свою ненависть против кого угодно, так что в народе несчастных протестантов считали в принципе способными на все и в особенности на лютую месть тем, кто их столь жестоко преследовал. Некоторые, кстати, полагали, что никакого Зверя не было, а была банда озлобленных, потерявших человеческий облик гугенотов, которые творили свои черные дела и мстили таким образом католикам. И в самом деле, уж не был ли Зверь гугенотом?
В тот момент, когда чудовище появилось в Жеводане и принялось совершать убийство за убийством, только что была подана и рассмотрена кассационная жалоба по делу господина Каласа, приговоренного к колесованию и казненного за то, что якобы он, будучи протестантом, убил своего сына, который хотел перейти в католичество. Хотя в ходе слушания дела и было доказано, что Калас не мог совершить столь гнусное преступление, судьи не вняли голосу рассудка и осудили на казнь невиновного. В судьбе семьи несчастного Каласа принял большое участие Вольтер, приютивший у себя вдову с детьми и настоявший на пересмотре дела. И вот как раз в июне 1764 года кассационная жалоба была рассмотрена и удовлетворена, а в марте 1765 года Калас посмертно был полностью реабилитирован. Примерно в таком же состоянии находилось и дело Сирвена, обвиненного в 1764 году в том, что он убил свою дочь, желавшую перейти в католичество, и приговоренного к смертной казни. Сирвену, правда, повезло больше, чем Каласу, ибо ему удалось бежать, а Вольтер вновь подал кассационную жалобу. Кстати, через 5 лет, в 1769 году, Сирвен был полностью оправдан.
Однако в сознании низшего духовенства, мелких ремесленников, населявших городки Жеводана, судейских крючкотворов и простолюдинов и Калас, и Сервен оставались преступниками, попытки же их оправдать, а впоследствии и оправдание они считали ужасным богохульством, ко всему сопровождавшимся столь кощунственным деянием, как роспуск ордена Иезуитов. Таким образом, Зверя они считали олицетворением кары Господней, Бичом Божьим, обрушившимся на нечестивцев. Вообще для Франции то были довольно тяжелые времена: именно тогда, как мы узнали позднее, Лали-Толендаль, одни из самых неудачливых французских военачальников, потерпел поражение в Индии от англичан и начал, как говорится, свой путь на Голгофу. В те же годы вышла из тени мадам Любарри... Вы спросите, какая же тут связь с Жеводаном? Сумели ли крестьяне и в самом деле угадать истинную причину появления Зверя и его настоящую природу, ловя обрывки разговоров, что вели между собой крупные землевладельцы, богатые буржуа и представители сословия мантии, то есть судейские, когда те вполне определенно или лишь намеками высказывали свои подозрения? Мне кажется, что они мало что понимали в этих разговорах. Этих грубых и диковатых мужланов не касались, не интересовали и не тревожили несчастья обитателей городского дна, ссоры богатых цеховых мастеров со сборщиками налогов, нападения разбойников на таможенников, мешавших им провозить контрабандные товары, а также на сборщиков газели, то есть самого ненавистного из всех налогов – налога на соль. Крестьян не волновали слухи об ожесточенных схватках между сильными мира сего, о взаимной ненависти и вечных происках интриганов-судейских, об обвинениях, что выдвигали друг против друга католические священники и пасторы-протестанты; их не интересовали слухи о разврате и бесстыдстве, царивших при дворе и в больших городах. Не было ничего, что могло бы смутить и взволновать этих суровых, замкнутых и слывших не очень далекими людей. Но однаждыСейчас я изложу все известные мне факты и постараюсь сделать это наилучшим образом, полагаясь не только на память, но и на документы, газет ные статьи и рисунки того времени, которые я смог раздобыть. Должен признать, что я уже нахожусь в том возрасте, когда самая лучшая память нуждается в помощи. (Обо всех злодеяниях Зверя из Жеводана, которые упоминаются в этой главе, повествует также и господин Маньи де Мероль; рукопись его доклада хранится в Национальной библиотеке. О многочисленных убийствах в Жеводане сообщали «Курье д'Авиньон» и «Газет де Франс». Господин Пурше, кюре деревни Сен-Мартен-де-Бубо, опубликовал собранные им письма частных лиц, в которых описывались «подвиги» Зверя. К книге «История Зверя из Жеводана» мы адресуем читателя.) Итак, в первых числах июня 1764 года на молодую женщину, жительницу Лангоня, пасшую коров, напал какой-то хищный зверь. Он сбил бедняжку с ног, изодрал в клочья передник и корсаж, оставив на всем теле следы острых когтей. По словам чудом спасшейся женщины, напавший на неё зверь походил на волка, но голова у него была гораздо сильнее вытянута, пасть поражала своими размерами, а хвост – толщиной и пышностью. По спине у хищника шла широкая черная полоса... Было во всей этой истории и еще одно странное обстоятельство: собаки не залаяли и не вступились за хозяйку. Однако на помощь пастушке пришли, как не раз бывало во время стычек человека с волком, коровы. Обычно смирные буренки, низко опустив головы и выставив вперед грозные рога, пошли на хищника, чем и спасли хозяйку.
Следующий известный мне случай имел место в начале июля. Девушка из селения Аба, что в приходе Сент-Этьен-де-Люгдаре, в Виваре, загадочным образом исчезла. Искали, искали и... нашли растерзанное, наполовину съеденное тело. Какой-то зверь буквально выгрыз у несчастной печень, сердце и кишки. Жуткие убийства следовали одно за другим. В начале августа хищник растерзал и сожрал пятнадцатилетнюю девочкуподростка из прихода Пью-Лоран, а через две недели он напал на мальчика из деревни Шелар-л'Эвек, который пас скот около Шодерака. Свидетели обеих трагедий дали примерно такое же описание хищника, что и пастушка из Лангоня. В деревне Эстре, расположенной неподалеку от городка Арзенк-де-Рэндон, свирепый зверь объявился 6 сентября. Одна обитательница деревни, женщина 36 лет от роду, работала у себя в саду рядом с домом. Внезапно она была сбита с ног каким-то чудовищем. Зверь прыгнул на несчастную, вонзил ей клыки в горло и сжал челюсти. Так он стоял довольно долго, видимо, пил кровь. Жуткое создание умчалось прочь, бросив жертву, когда увидело, что к дому, потрясая вилами, мотыгами и топорами, бегут крестьяне. Через 10 дней, то есть 16 сентября, в 6 часов вечера мальчишка из деревни Шуазине, в приходе Сен-Флур-де-Маркуар, возвращался со стадом с пастбища домой.
По какой-то причине он отстал от коров и овец. В мгновение ока он был повален на землю, и страшные клыки вспороли ему живот. Бедняга умер на месте. Наконец, 28 сентября около деревни Ристор, что находится неподалеку от Манда, двенадцатилетняя девочка гнала с пастбища своих овечек домой. Мать издали наблюдала за дочкой. И вот когда девочка оказалась на опушке небольшой рощицы и стала обходить скалу, нависшую над тропинкой, со скалы прямо на нее ринулся какой-то темный, почти черный зверь. Над местом, где только что стояла девочка, заклубилась пыль, замелькали клочья одежды. На помощь бросились мать и двое братьев маленькой пастушки. Увы, спасти ее они не смогли, хотя до деревни, от того места, где разыгралась трагедия, было всего лишь пять минут ходу. Труп был настолько обезображен, что опознать жертву было бы невозможно, не случись все на глазах у свидетелей: живот вспорот, внутренности вывалились наружу, кожа с черепа содарана и свисает на изгрызенное лицо На берегу ближайшего ручья крестьяне обнаружили четкие отпечатки лап какого-то крупного животного, похожие на волчьи следы, но вот когти у этого существа были гораздо длиннее и напоминали скорее когти хищной птицы, а не когти обычного серого разбойника. К тому же гораздо четче выделялась на песке пятка лапы, что было довольно странно.
Итак, первые нападения Зверя были отмечены в районе, находившемся километрах в 50 к югу от Сен-Прива-дю-Фо. Но в те времена в наших горах почти не было дорог, связывавших селения между собой, так что мы в каком-то смысле были гораздо дальше от городка Лангоня, чем вы сегодня в Париже от Клермон-Феррана. И все же слухи о жутких убийствах дошли и до нас. Крестьян обуял ужас.
Во всех деревнях люди вооружались чем могли. Я Хочу сказать, что теперь никто не покидал дома без большого ножа, прикрепленного к концу длинной толстой палки. Это было самое распространенное оружие защиты у французских крестьян. Мой отец прикрепил крепко-накрепко к жерди из ясеня тонкий, очень острый, да к тому же снабженный зазубринами нож, сделанный мастерами из города Тьера, который он привез мне с ярмарки в Сен-Флуре за год до описываемых событий. И как же я гордился моим штыком! В то же время в глубине души я надеялся, что мне никогда не придется пускать его в ход. И то сказать, ведь Лангонь и Манд были для меня на другом краю света! То, что там происходило, вселяло ужас, но ведь это происходило где-то там, далеко...
Мы с друзьями частенько рассказывали друг другу истории о загадочных убийствах на юге графства. Мне кажется, мы даже находили в этом какое-то удовольствие... «Если Зверь заявится сюда, – говорили мы, потрясая нашими самодельными средствами защиты, – он получит по заслугам! Его здесь хорошо встретят! Пусть только сунется!» И, да простит меня Господь, мне помнится, мы даже иногда играли в Зверя, ведь мы не знали тогда, что. нас ждет. Короче говоря, один из нас, натянув на себя козлиную или лисью шкуру, прятался в сумерках за углом дома или ограды, а потом выскакивал и пугал девочек и маленьких мальчуганов. И все отчаянно визжали... Даже когда мы точно знали, что это игра, злая шутка, мы делали вид, что трепещем от страха. Свойство человеческой натуры таково, что иногда чувство страха доставляет удовольствие...
Иногда приятно делать вид, что боишься...
Кстати, до нас в то время доходили новости, которые должны были бы нас успокоить. В борьбу с неведомым убийцей вступили лучшие охотники края со своими собаками. В Жеводан прибывали богатые и знатные вельможи из Виваре и Оверни, а вместе с ними прибывали и их егеря, конюшие, псари со сворами натасканных на хищных зверей собак. Сколь бы ни был свиреп и хитер зверь, мог ли он ускользнуть от погони? Мог ли он долго обманьюать таких высокопоставленных особ, как граф де Мораньжье, маркиз д'Апшье и господин де Шометт? Было, однако, одно большое «но»... Все эти знатные господа любили ездить верхом или в экипажах, а не сбивать себе ноги на наших каменистых кручах. А мы лучше чем кто бы то ни было знали, что всадник не может преследовать зверя среди скал, глубоких ущелий, пропастей, быстрых ручьев и речушек, по берегам которых огромные валуны чередуются с участками, усыпанными мелкой галькой. Но разве могущественным сеньорам не служили проводниками и загонщиками тысячи крестьян, уроженцев наших краев? На охоту они выезжали с многочисленными егерями, ловчими, псарями, людьми отважными, ловкими и опытными, да к тому же вооруженными ружьями.
Ружья... Вот в этом и заключалось самое главное их преимущество! Ах, если бы у браконьеров, у этих отчаянных сорвиголов из наших деревень были ружья! Да они тотчас же расправились бы со Зверем сами. Однако, возможно, первая пуля из ружья, попавшего в руки браконьеру, досталась бы не жуткому монстру, а одному из егерей, слишком уж рьяно охранявшему охотничьи угодья своего господина. И егерям это было известно так же хорошо, как и их хозяевам. Вот почему ружей в руки крестьянам не дали даже в столь экстраординарных обстоятельствах. Когда началась Великая Революция, то есть 25 лет спустя, во всем Жеводане вне стен замков аристократов нашлось, наверное, не более сотни старых мушкетов. И все же, для того чтобы мы, крестьяне, могли хоть чуть-чуть успокоиться, были и другие причины. В округе только и было разговоров о том, что в результате облав около Манда, Лангоня и в высокогорном районе у Рандона было уничтожено огромное количество волков. До нас дошли слухи, что один из этих убитых хищников отличался от своих собратьев прямо-таки гигантскими размерами и явно принадлежал к какому-то неизвестному науке виду. Все сочли, что это и есть виновник всех кровавых злодеяний. Чуть позже я узнал, что кюре деревушки Люк, расположенной около Лангоня, выдал охотникам особое свидетельство о том, что волк, убитый а землях его прихода, был намного крупнее любого другого волка. Однако кюре все же проявил осмотрительность, а потому сделал следующую приписку: «Многое свидетельствует о том, что именно это животное и пожирало детей, но с уверенностью это утверждать не представляется возможным. Вскоре мы сможем узнать это точно, если нападения и убийства, многократно повторявшиеся в окрестностях, прекратятся». Но мы тогда ничего не знали ни об оговорках, содержавшихся в свидетельстве священника, ни о том, что Зверь многократно нападал на людей в районе деревушки Люк. И никто об этом не знал... А сколько еще кровавых «подвигов» Зверя остались незарегистрированными?! О скольких жертвах так никто никогда и не узнал?!
И вдруг до нас долетела ужасная, леденящая душу весть. Ремесленники, возвращавшиеся с ярмарки в Манде, рассказали, что 26 сентября тринадцатилетняя девочка из деревни Торе, что в приходе Рокль, была убита, причем обстоятельства ее смерти походили на те, когда жертвами Зверя становились маленькие дети. И как же это следовало понимать? Либо Зверь был не в единственном числе, либо он вовсе не был убит около деревни Люк... И то и другое предположение сулили в будущем нечто ужасное. Люди и прежде ощущали беспокойство, теперь же всеобщий страх нарастал день ото дня. Однако это были еще цветочки по сравнению с тем, что случилось позднее. Рокль находился от нас довольно далеко. Но 1 октября Зверь оказался совсем рядом. Он был буквально вездесущ. Началось все 7 октября, когда хищник убил и разорвал на части двадцатилетнюю девушку из деревни Апшье, что под Прюньером. Итак, всего за несколько дней Зверь перевалил через горный хребет Маржерид. Таким образом, он как бы выпрыгнул из неведомого далека и оказался у нашего порога, ведь до Прюньера было рукой подать, я сам не раз ходил туда пешком и возвращался в тот же день. Бедствие обрушилось уже на наших ближайших соседей... И Зверь был не только дик, свиреп, гнусен и даже нечист, как нечист дьявол, но он был еще и быстр, как ветер, и, как ветер, неуловим. Да, Зверь мог быть одновременно в разных местах, обладал «даром вездесущности», как говорил наш кюре. Быть может, это и был сам дьявол, принявший облик огромного волка?
В первое воскресенье октября в нашей деревенской церквушке прозвучали слова молитв и песнопений. Мы просили Господа защитить нас, мы молили Пресвятую Деву о помощи. Мы истово крестились и осеняли крестным знамением наши самодельные «штыки». И как нам было не бояться?! Ведь деревня Апшье была расположена у подножия холма, на котором стоял старинный замок, и донжон ( Донжон – главная, отдельно стоящая башня в средневековом замке, служившая убежищем при нападении врага.– прим.ред.) этого замка возвышался над всем нашим краем, словно бдительный страж. В замке жил маркиз д'Апшье (когда он не был при дворе), и у него были большая свора прекрасных породистых собак, куча лакеев, множество егерей, ловчих и конюхов, надежная охрана, ружья и даже пушка! Выходило, что Зверь никого и ничего не боится! Чуть ли не в понедельник, 8 октября, в приходе Фо-де-Пер Чудовище напало на моего ровесника, пятнадцатилетнего мальчишку из деревни Пуже. К счастью, на сей раз жертва отделалась лишь содранной кожей на голове да тремя глубокими царапинами на груди, оставленными острыми когтями. Один приятель моего отца, погонщик мулов, сходил в Пуже и проведал паренька. Бедняга рассказал, что Зверь налетел на него сбоку, когда он шёл по извилистой тропинке, что вела через плоскогорье, поросшее уже пожухлой травой, к деревне. Зверь как бы распластался по земле и даже не полз, а скользил на брюхе к своей жертве. Парнишка уверял, что он, вероятно, и не заметил бы зверя, если тот, продвигаясь вперед, не принялся бы помахивать своим толстым, пушистым хвостом. Хищник издавал низкие угрожающие звуки, он даже не рычал, а глухо ворчал. Сначала мальчишку, по его признанию, обуял неимоверный, неописуемый ужас. ин хотел оыло пуститься наутек, но, как только он пошевелился, Зверь бросился на него. Голова бедняги мгновенно оказалась в огромной яркокрасной пасти. В ту же секунду он почувствовал, как острые когти раздирают ему грудь и бок. Мальчишка упал, но, к великому счастью, своей палки с самодельным штыком из рук не выпустил. Острый нож взмыл вверх, а конец палки уперся в большой камень. Вероятно, Зверь сам напоролся брюхом на острие ножа и бросил свою жертву. На помощь мальчишке пришли его друзья. Маленькие пастухи не растерялись и не разбежались кто куда, а обрушили на чудище град камней.
Все эти жуткие подробности мы узнали 9 октября от погонщика мулов, который побывал в Пуже и зашел к нам перед тем, как отправиться в Сог. В тот же вечер отец уселся у очага и завёл с нами очень серьезный разговор:
 – С завтрашнего дня вы будете выходить из дому только все вместе: ты, Жаку (это я), твои сестры (Жюльене было 18, а Жанне – 12) и твой младший братишка (Сильвену было 10). Держитесь, по возможности, на открытой местности. Лучше всего на небольших холмах и плоскогорьях, с которых можно обозреть окрестности. Один из вас должен обязательно залезть куда-нибудь повыше, на скалу или валун, на гребень оврага, но ни в коем случае не спускайтесь на дно. Не пытайтесь спрятаться от Зверя в лощинках, ущельях и на опушке леса. Именно там-то вас и поджидает беда, там таится главная опасность. Конечно, коров необходимо пасти до холодов, да и зимой придется пасти овец и коз. Не будет у нас нашей скотинки, так не будет ничего: ни молока, ни сыра, ни шерсти. Нас ждет нищета... Итак, вы будете пасти скот как обычно.
Но вы будете ходить все вместе, со всем стадом, а не разбредаться в разные стороны, кому куда хочется. Это менее удобно, но зато гораздо более надежно. Не выпускайте из рук ваши палки с ножами. Надо молить Бога, чтобы Зверь не напал на вас. Но если он все же нападет, надо защищаться, а не покорно ждать смерти. Моему отцу в то время было 45 лет. Я как сейчас вижу его загорелое, обветренное лицо с короткой черной бородой от одного виска до другого, проколотые уши с маленькими серёжками в виде колечек, широкие плечи, сильные руки. Он не был ни худым, ни толстым, высоким его бы тоже никто не назвал, увидев эту коренастую, кряжистую фигуру. На голове у него вечно красовалась сдвинутая на затылок шляпа из рыхлого фетра. Рубаха из коричневого мольтона, всегда была распахнута на груди. Он ходил, закатав высоко рукава, носил широкие удобные штаны из так называемого дрогета – дешевой шерстяной ткани «цвета овцы», как у нас говорили, то есть неопределенного грязновато-белого цвета. Летом он ходил с голыми икрами, а зимой надевал краги из сыромятной кожи, у которых язычок закрывал и подъем. Его остроносые деревянные сабо, сами по себе достаточно тяжелые, утяжеляли украшавшие их гвозди, коих бывало обычно вколочено чуть ли не полфунта. Завидев зайца на лёжке, отец частенько снимал башмак и запускал им в косого, и тогда мы на ужин лакомились зайчатинкой. Владельцы близлежащих замков, буржуа из Мальзие, Сен-Шели и Манда называли нас, жителей гор Маржерид, презрительным словом «деревенщина». Вот мой отец и был ярким представителем сего презренного сословия. Обитатели Сен-Флура и Нижнего Виваре, то есть обитатели равнин, называли нас дикими горцами. Еще до начала разговора я прекрасно знал заранее, что скажет нам отец, ведь я и сам был точно таким же горцем, как и он. Где же ещё находиться пастуху, как не на высокой скале, большом валуне или на вершине холма в краю, где между гранитными блоками там и сям разбросаны заболоченные участки?
– Всё ясно, отец,– сказал я.– Но как мы сможем обороняться?
Отец только махнул рукой, словно хотел показать, чтобы я не торопился, а дал ему договорить до конца. Затем он положил руку на плечо Сильвену и усадил к себе на колени бледненькую, худенькую Жанну, свою любимицу, которую он вечно баловал то пряником, то лишним кусочком сахара. И я тотчас же понял, что он хотел этим сказать: отец как бы отдавал малышей под нашу защиту.
Мы с Жюльеной молча переглянулись. В ту пору это была крепкая, бойкая, веселая девица, высокая и стройная. Лицо и шея у нее были бронзовые от загара, а из-под иссиня-черных бровей на вас смотрели огромные черные глаза, бездонные и загадочные, как ночь. Мы были бедны, и о нарядах Жюльене думать особенно не приходилось: длинная кофта из шерстяной ткани служила ей и корсажем, и рубашкой одновременно, из-под коричневой шерстяной юбки выглядывали крепкие голые икры. Отец с видом настоящего проповедника продолжал наставлять нас:
 – Ты, Жаку, уже совсем взрослый, ты – мужчина. А ты, Жюльена, хотя и девица, но очень сильная, крепкая и храбрая. Ты скачешь по нашим скалам, как резвая козочка. Ты так сильно трясешь сливу, когда собираешь плоды, что вырываешь дерево с корнем. Помнишь, ведь было с тобой такое? Ты орудуешь топором, как заправский дровосек. Если ты ударишь Зверя своей самодельной алебардой, ты, наверное, сможешь поднять его в воздух, как ты поднимаешь на вилах сноп. Ты проткнешь его насквозь, насадишь на вертел! Мальчишка из Пуже испугался и хотел убежать. А вот этого как раз делать и не следовало. Надо было самому нападать на Зверя. Если вам грозит опасность, не ждите, когда эта тварь бросится на вас. Не отходите далеко от скотины, потому что наш черный маленький бычок устремится на врага, если тот окажется поблизости. Да и коровы вам помогут: выставят вперед рога – Зверю придется уносить ноги. Собаки у нас сильные, выносливые, отважные и ловкие, вас любят и ни за что не бросят в беде. Итак, ни в коем случае не показывайте, что вы испуганы, ни в коем случае не пытайтесь спастись бегством, даже если кто-то из вас и остался в полном одиночестве, даже если до коров далеко. Но, конечно, все же старайтесь держаться вместе. Когда мне было столько лет, сколько и вам, мне несколько раз грозила опасность достаться на обед или ужин волкам, и дважды волки на меня нападали. У меня не было никакого оружия, кроме ножа и палки, срезанной с куста остролиста. И в результате этих двух схваток у меня были лишь две небольшие царапины. Отец немного помолчал, глядя на огонь в очаге, и продолжал:
– Говорят, что Зверь гораздо более свиреп, чем волки. Вполне возможно, но никто не может с уверенностью сказать, так ли это на самом деле. Я полагаю, что есть не один-единственный Зверь, а несколько. И я думаю, что это просто крупные, очень крупные волки. Ну да там поглядим. Надо еще послушать, что скажет господин кюре. Если мы имеем дело не с животным, а с дьяволом в облике хищного зверя, то пусть кюре прочтет свои заклинания и изгонит Лукавого. Если вы увидите Зверя, осените его крестным знамением, изобразите в воздухе крест при помощи ваших алебард. Мне кажется, что Зверь нападает на женщин, девушек, девочек и маленьких мальчиков, потому что они пугливее мужчин. Совершенно естественно, что Зверь бросается на того, кто пытается спастись бегством. Еще раз повторяю: не празднуйте труса, не бегите. Знаете ведь пословицу: трусу – первый кнут!
Отец остановился, перевел дух, сплюнул, высморкался, утер нос рукой и заговорил вновь:
– Не забирайтесь далеко в горы. Не уходите от жилья, избегайте опушек леса, не приближайтесь к зарослям кустарника. Позвольте уж лучше этому чудовищу сожрать овцу или козу. Если же Зверь нападет, никаких колебаний, никаких метаний из стороны в сторону... Прежде всего сотворите крестное знамение. Да, вот вам мой большой свисток. Если дунуть посильнее, то при ветре его трель слышна на расстоянии в тысячу шагов. Пусть он будет всегда с тобой, Жаку. Я тоже буду стараться держаться поближе к вам. Но если ты свистнешь, не жди, пока я прибегу, нападай сам. Если Зверь распластался на земле, если он глухо ворчит и помахивает хвостом, это значит, что он вот-вот прыгнет, и поспеть вовремя я не смогу. Так вот, не жди той минуты, когда он прыгнет. Опереди его, атакуй, наступай. Идите на него все вместе, кричите, машите своими алебардами, и тогда он пустится наутек. Если же он все-таки кого-то из вас настиг и повалил, остальные не должны застыть в ужасе на месте. Вот в этом случае надо бежать со всех ног, но не от Зверя, а к нему. Да, я знаю, что вид крови парализует волю. Но кровь – это еще не смерть, это все пустяки. Набрасывайтесь на Зверя вместе, бейте ножами, если надо, прыгайте ему на спину. Всаживайте ему ножи в тело, но не в ляжки и не в бока, а в спину, лучше всего в лопатки или в шею. У волков это самые уязвимые места. Я, ребятки, просто хотел предупредить вас, как-то подготовить к встрече с опасностью. Но я очень надеюсь, что вам не доведётся встретиться с этим мерзким Зверем, если это существо действительно^ зверь, а не что-то другое! Да, я совсем забыл еще одно...
Отец ногтем переломил тонкую сухую веточку и потряс ею у меня под носом...
– Всякий раз, если позволяет погода, разжигайте костер, пусть даже совсем небольшой. В случае опасности бросьте в огонь пригоршню размолотого в порошок пека ( Пек – твердое или вязкое вещество черного цвета, остаток от перегонки дегтя.– прим.ред.), который с этого дня вы всегда будете носить с собой. Огонь сделает свое дело: пек расплавится и даст столб густого черного дыма, его будет видно издалека. Костер разложите на возвышении, на скале, на валуне, на вершине холма – и держитесь к нему поближе. Это нелегко сделать, иногда – почти невозможно, я знаю... но необходимо, так что уж постарайтесь ради собственной безопасности. На растопку можете взять один из старых альманахов, но не берите сразу все, а то вы их очень быстро спалите. Собирайте сухую траву, листья и все время поддерживайте огонь. Увы, сейчас не время читать сонник... Ты понимаешь, Жюльена, что я хочу сказать? Сейчас и речи быть не может о том, чтобы отправиться поболтать с Жанту, когда он будет пасти своих коров на том же пастбище... Ну да ладно, хватит, все это говорится только для того, чтобы предостеречь вас. Лучше уж один раз объяснить вам, как вы должны поступать. Быть готовыми к встрече с врагом – это значит быть при оружии! Да к тому же и Зверь до наших краев еще не добрался... Будем уповать на Господа.
Едва отец смолк, в дом ворвался совершенно запыхавшийся от быстрого бега кузен Жанту и выпалил: «Зверь уже объявился в Римезе!»
Это произошло, как сейчас помню, 11 октября. Как рассказал Жанту, накануне мальчишка из деревушки Кеир, что расположена неподалеку от Римеза, едва не лишился жизни. Зверь напал на него, и ребенок со страху бросился бежать. По словам Жанту, Зверь напал на мальчика в момент, когда тот набирал воду из источника. От ужаса бедняга бросил и свой кувшин и, что еще хуже, самодельную алебарду... К счастью, совсем рядом совершенно случайно оказались две прачки, спускавшиеся к ручью со своими корзинами с бельем. Они услышали истошный вопль и пришли мальчишке на помощь как раз вовремя. Храбрые прачки воспользовались своими тяжелыми вальками как дубинами и принялись что было сил колотить Зверя по бокам и спине, так что он оставил жертву и отступил. Мальчишка отделался сильнейшим испугом и содранной кожей на лбу и на затылке. Дело происходило в сумерках, и, по признанию прачек, они толком не разглядели таинственного убийцу, ибо видели лишь какую-то темную мохнатую глыбу.
Итак, сначала Прюрьер, теперь вот Римез. Когда настанет наш черед? В тот же вечер мы узнали, что Зверь, потерпев неудачу с пареньком из деревни Кеир, набросился на ребятишек между Римезом и Фоньеном. Детей было трое: старшему мальчику – 13, младшему – 6, и девочке, их сестре, – 10. Зверь налетел на девочку, схватил ее за бок и наверняка сбил бы с ног и растерзал, но старший брат бедняжки оказался не робкого десятка и нанес чудовищу несколько ударов ножом. На место события поспешил прибыть со своими слугами, егерями и собаками старый генерал, богатый землевладелец, господин де Моранжье. Однако Зверя уже и след простыл. На поле боя остался лишь юный герой. Как стало потом известно, он был хорошо вооружен и именно благодаря этому и смог выйти победителем в схватке с грозным противником: к концам крепкой рогатины у него были прикреплены очень острые резцы, при помощи которых мастера, изготовляющие сабо, обтесывают брусья и вырезают столь распространенную во Франции обувку. В тот же день во всех окрестных деревнях все резцы, которые местные жители нашли у лавочников и соседей-саботьеров, как называли у нас наших «обувщиков», были насажены на длинные палки. Отец, за неимением лучшего, раздобыл где-то старый, очень источенный резец, который, вероятно, долгое время прослужил верой и правдой на мельнице, и прикрепил его к длинной ясеневой палке.
Маленький горец, хотя и видел Зверя с близкого расстояния, был в тот момент столь возбужден, что не рассмотрел его, а потому и не мог сказать о нем ничего такого, что уже не было бы известно. Но вот прачки из деревни Кеир и парнишки из Фо-де-Пер описали Зверя довольно подробно и добавили кое-какие детали. По их словам, Зверь был гораздо сильнее и крупнее всех виденных ими ранее волков, даже самых крупных. У этого животного, размером с хорошего теленка, на спине отчетливо выделялась широкая черная полоса.'Зверь был очень ловок, двигался легко и быстро, практически беззвучно. Он подкрадывался к жертве осторожно и легко, как кошка. По словам парнишек из Фо-де-Пера, на равнине Зверь выглядел тяжеловатым и даже неуклюжим, но откуда что бралось, когда он переходил от шага к быстрому бегу, – он летел как ветер! Были отмечены кое-какие особенности: заостренные стоячие уши, прямые, как рожки. Все свидетели сходились на том, что у этого чудища был необычайно длинный, пушистый и невероятно подвижный хвост. Обращали они внимание также и на огромные челюсти и жуткую кроваво-красную пасть и постоянно подчеркивали, что у него очень длинная, сильно вытянутая морда, как у борзой. Все эти признаки отличали убийцу от волка и говорили о том, что мы имеем дело с неизвестным науке представителем животного мира.
Пример, поданный нам, мальчишкам, моим сверстником из Фонтана, вселил в меня уверенность и в некотором роде даже воодушевил. Я понял, что отец был прав, когда говорил, что бежать при нападении ни в коем случае нельзя. В течение нескольких дней до нас доходили неутешительные известия: в Сен-Коломбе погибла девочка 12-13 лет, а в Сент-Альбане была серьезно ранена двадцатилетняя девушка, так что местный лекарь серьезно опасался за ее жизнь. Зверь обнаглел до того, что 18 или 19 октября был замечен неподалеку от замка в Боме. Разумеется, псари поспешили спустить с поводков всю свору. Зверя преследовали до опушки леса и как будто бы даже ранили, но он сумел уйти от погони и исчез в лесу. В наших краях осенью темнеет быстро. Спустилась ночь. На рассвете около двухсот человек тщательнейшим образом прочесали весь лес, однако поиски не дали никаких результатов: Зверь таинственным образом исчез. А в это время власти нашего диоцеза (округа) организовали настоящую травлю волков. Каждому крестьянину, принимавшему участие в охоте в качестве загонщика, платили очень приличные деньги, так что от добровольцев не было отбоя. Из Манда господином де Лафоном, синдиком и субинтендантом диоцеза, в район Сент-Альбана были направлены профессиональные охотники, которые к концу октября уничтожили, как явствовало из их донесений, 74 волка. Нашего кюре вызвали в епископат, и он нам поведал после сего визита, что синдик состоял в переписке с интендантом провинции и с командующим частями регулярной армии, чья штаб-квартира располагалась в Монпелье. Эти высокопоставленные чиновники, по его словам, в свой черед уже поставили в известность о событиях в Жеводане еще более высокопоставленных особ, а именно государственного министра и военного министра, находившихся в данный момент при дворе в Версале. Как сказал нашему кюре сам епископ, нам, несомненно, в скором времени окажут помощь.
В день праздника Всех Святых, то есть 1 ноября, во время торжественной мессы кюре сообщил нам великую весть: к нам вот-вот должны прибыть драгуны из Лангоня. Трудно даже описать, как все этим были взволнованы. Хотя про Зверя в течение нескольких дней ничего не было слышно, все же многие были рады тому, что к нам прибывают представители властей, так сказать, официальные защитники, облаченные в красивую униформу. А уж как радовались этому обстоятельству мы, мальчишки, и не передать! Драгуны! Они ведь, верно, довольно долго пробудут у нас. И мы увидим, как они гарцуют на своих лошадях, как они за ними ухаживают, как они их кормят, как они до блеска чистят свои сияющие шлемы. Быть может, у них даже будут учения, и мы увидим, как лихо они атакуют воображаемого врага, точь-в-точь, как на тех цветных картинках, что продают на ярмарках... Я уже видел, как несётся огромный Зверь вместе с сотней маленьких злобных тварей по холмам около Мальзие, спасая свою шкуру под напором лавины драгун! Зверь делает невероятные прыжки (вообще, судя по обнаруженным на снегу следам, Зверь совершал и в самом деле гигантские прыжки, чуть ли не на 9 метров в длину), его хвост уже не колышется на ветру, а волочится по земле, ибо Зверь изнемогает, а стена всадников в шлемах с пышными султанами неумолимо надвигается! Но что только не вообразит шестнадцатилетний подросток, услышав волшебное слово «драгуны»... Как я был наивен, и каким, в сущности, я был еще ребенком!
Однако мой отец только покачивал головой:
– Не с драгунами ловить этого Зверя, не с драгунами... Прежде всего им придется спешиться... Вы можете себе представить лошадей среди наших скал и топей? К тому же драгуна легко заметить. Эти пышные султаны видны на расстоянии в тысячу туазов, а Зверя, затаившегося в густой траве, и в пяти-то можно не разглядеть.
Наши соседи, люди более осторожные, говорили, возвращаясь с кладбища, куда мы все ходили, чтобы возложить цветы на могилы наших предков, как и положено в праздник Всех Святых, что драгуны хитры и ловки и что у них, вероятно, припасены для Зверя кое-какие сюрпризы. Но потихоньку, чуть ли не на ухо друг другу, они говорили:
– Не будет от этих драгун никакого проку, напротив, одни убытки да потравы. По ночам они будут воровать и грабить, а то и насиловать... Знаем мы их! Видали! Уж лучше держаться от них подальше да смотреть в оба!
Ворчали и старухи, пятьдесят лет назад наблюдавшие за тем, как свирепствовали драгуны, преследовавшие протестантов. Одна из наших соседок, Жанна, которую все звали Жаннетон, сказала, что против такого зла, как Зверь, все средства хороши, даже драгуны. На что старухи ей тут же возразили:
– Зверь-то тебя еще не сожрал, Жаннетон, а вот драгуны вполне могут заявиться к тебе как-нибудь вечерком и поджарить тебе пятки.
– Но почему? Я ведь не еретичка, мне не в чем каяться, и мне не надо отрекаться от моей веры, потому что я добрая католичка... Почему же они станут мучить меня?
– Почему... зачем... для чего... Ну уж, конечно, не для того, чтобы получить от тебя поцелуй. Но они наложат лапу на золотые экю, что ты прячешь в своем соломенном тюфяке... Да и у наших дочек и внучек они захотят кое-что взять...
Девушки, слышавшие все эти пересуды, делали вид, что очень напуганы, хотя, сказать по правде, на самом деле они сгорали от любопытства. Те, у кого уже были кавалеры, стали поглядывать на своих деревенских ухажеров как-то странновато, словно внезапно нашли в них кучу недостатков. Ещё бы! Ведь скоро должны прибыть драгуны!   
Вообще с появлением Зверя между нами, юношами и девушками, мальчиками и девочками, как будто рухнули ранее существовавшие преграды, будто по чьему-то повелению вдруг были отменены вековые запреты. С тех пор как в округе стал рыскать Зверь и угрожать всем нам, мы только и думали о том, чтобы как можно больше сблизиться, словно Зверь не только пожирал тела тех, кто попал ему в лапы, но и стыдливость всех остальных. Кстати, я заметил, как пристально посмотрела в тот вечер на кузена Жанту моя сестра Жюльена. Раньше она не бросала на парней таких влекущих, таких откровенных взоров... Следует сказать, что в Жеводане, практически полностью находившемуся под властью католической церкви, к драгунам относились довольно хорошо. Но в наших краях еще жили немногочисленные гугеноты, которые очень редко, но всё же собирались все вместе, чтобы послушать своих протестантских проповедников. Собирались они в месте, которое у нас именовали Пустыней...
Очень подходящее, надо признать, было название для столь угрюмого, мрачного, дикого места... И даже известие о появлении Зверя не помешало гугенотам в сентябре месяце отправиться туда и слушать проповеди. Я частенько встречался с детьми из семей гугенотов и отмечал про себя, что они, похоже, боялись Зверя гораздо меньше, чем мы, что меня очень удивляло.
Я уже говорил, что мои предки тоже были гугенотами, а некоторые члены нашего многочисленного семейства оставались ими вплоть до Великой Революции. В ту осень в Сен-Прива-дю-Фо Бог весть откуда прибыл дядя моего отца всеете с двумя сыновьями, то есть отцовыми кузенами. Жили они в Виваре, и по какой причине колесили по дорогам Жеводана, я не знаю, но, как водится, начались долгие разговоры у очага за кувшином доброго винца. Вот отцовы родичи и напомнили нам о кровавых подвигах драгун и молодых волонтеров-католиков, посланных во времена царствования Людовика XIV на подавление мятежа, поднятого гугенотами Севенн. Эти «миссионеры в сапогах», как их прозывали в народе, иногда проявляли чудовищную жестокость. Они грабили, жгли, насиловали и убивали. Дядя говорил, что в Жеводане было много таких мест, где каждый дом, взятый когда-то посланцами короля и католической церкви приступом, взывал к отмщению. Однако и наши родичи-гугеноты были вынуждены признать, что невозможно было бы найти лучшее применение драгунам (коих они называли «проклятым отродьем»), чем заставить их преследовать и травить Зверя. Правда, с той оговоркой, что драгуны не натворят столько же бед, как и само чудовище. Один из кузенов отца, по имени Гранжен, пожалуй, лишь назывался гугенотом, но на самом деле им не был. Он называл себя «философом», «вольнодумцем», а я в то время не знал, что означали сии мудреные слова. Так вот, Гранжен полагал, что Зверь есть не что иное, как стая огромных волков, появившихся на свет в результате случки волчицы с гигантским сторожевым псом, созданий свирепых, сильных, коварных. Гранжен готов был даже допустить, что Зверь есть Кара Господня, но недоуменно вопрошал, почему он всегда нападал на маленьких мальчуганов, девочек и женщин, но никогда не трогал мужчин, даже самых слабых, щуплых и низкорослых, даже самых дряхлых стариков? Нет, право, было во всем этом нечто странное, темное, подозрительное, как говорил Гранжен.
И правда, мне в то время уже было известно, что по деревням поползли весьма странные слухи. Если верить всем этим историям, у Зверя были замечены кое-какие черты-человека. Свидетели утверждали, что иногда чудовище ходило на задних лапах, совсем как человек. Некоторые слышали, как оно смеялось. Другие видели, как оно подбиралось к окнам и заглядывало внутрь домов, причём порой оно облокачивалось на подоконник, как деревенская кумушка, подошедшая поболтать с соседкой. Совсем недалеко от нас, в деревне Жюлианж, некий господин Пурше стрелял в Зверя однажды ночью, когда тот забрался к нему на гумно. Зверь, по его словам, словно бы споткнулся, упал, затем поднялся и умчался, ругаясь на чем свет стоит. Гранжен выслушал от меня все эти истории с величайшим вниманием. Однажды вечером отец спросил его:
– А почему Зверь не свирепствует у гугенотов, в Севеннах?
– Вероятно, потому,– ответил Гранжен,– что он любит закусывать лишь истинными христианами, а еретики-гугеноты ему не нравятся.
Надо признать, что мы тогда довольно косо, вернее даже, с большой непрязнью посмотрели на Гранжена. Он сидел перед очагом между двумя своими спутниками и пристально смотрел на языки пламени, пожиравшие охапки дров... Это были невысокие, живые, проворные, разговорчивые люди, совсем не похожие на тех важных, надутых, молчаливых особ, какими я представлял себе гугенотов, уж не знаю почему. Говорили они легко, быстро, четко, умели ясно выражать свои мысли, в особенности Гранжен. Мы же по сравнению с ними были если уж не глухонемыми, то заиками, косноязыкими увальнями, тугодумами.
– Все дело в том,– продолжал Гранжен,– что вы, в отличие от нас, любите бояться, вам  нравится нагонять страх на себя и на других. Вас хлебом не корми, а дай побояться да постращать других. А мы, гугеноты, на вас не похожи, вот потому у нас и нет волков-оборотней.
– Что ты хочешь этим сказать?– тихо-тихо спросил, почти прошептал мой отец.– Что Пурше стрелял не в Зверя, а в человека, вырядившегося в шкуру животного?
– Не знаю, не знаю. Но, в конце концов, люди не сегодня научились маскироваться и не сегодня придумали маскарадные костюмы, приятель. Дядя отца и второй кузен выглядели несколько смущенными, как будто считали, что Гранжен по простоте душевной наговорил лишнего. Я почувствовал, что меня начинает душить гнев. Все эти разговоры мне до смерти надоели. Мы и так уже бесконечно устали от того, что постоянно думали о Звере. А тут еще этот гость из Виваре вздумал все усложнять! Мне было тогда всего шестнадцать лет, но, как и сказал отец, я уже был (вернее, не был, а ощущал себя) настоящим мужчиной, и я всегда был вспыльчив, как порох. Я чувствовал, что гнев во мне нарастает. Должно быть, в этот миг глаза мои вспыхнули диким огнем, я вскочил с места, встал, выпрямившись во весь рост, около Гранжена и бросил ему прямо в лицо:
– А может, это вы, гугеноты, выпустили на свободу Зверя? Ведь он пришел не откуда-нибудь, а из Виваре!
Отец, мать и все остальные уставились на меня, вытаращив глаза от изумления. То, что я сказал, было настоящим абсурдом; я и сам не знал, каким образом, откуда взялась у меня в голове эта мысль, ибо я никогда прежде так не думал. Ничто и никто не мог мне эту мысль внушить. Слова вырвались у меня внезапно, практически независимо от моей воли. Позднее я узнал, что гниющая солома иногда самовозгорается. Вот так воспламенился и я.
В домишке повисла гнетущая тишина. Затем отец разломил овсяную лепешку и наполнил стаканы кисловатым клеретом, легким вином, которое считалось у нас верхом роскоши. Наши родичи-гугеноты выпили на дорогу и торопливо распрощались. Больше я их никогда не видел.
Здесь я хочу сделать небольшое отступление. Волки нападали на людей в наших краях так часто, и схватки эти были явлением столь заурядным, что даже женщины и дети сражались с ними без страха и без волнения, словно со злыми собаками, взбесившимися быками или остервеневшими хряками. Волков без всяких колебаний хватали за ноги, хвосты, уши, а порой и за половые органы. Их лупили почем зря палками, колотили тяжелыми деревянными башмаками. Короче говоря, волков хоть и боялись, но больше все же презирали и ненавидели. Так почему же все решили, что нападения животного, появившегося в наших краях в 1764 году, отразить невозможно? Почему все принялись утверждать, что убийства совершали не обычные волки, а приписали их какому-то сверхъестественному существу, неизвестному, непонятному, неуязвимому? Можно ли сказать, что все мы оказались во власти самовнушения? Игры воображения? Что у нас началась настоящая эпидемия трусости? Я долго и часто размышлял впоследствии над этими проблемами, но к определенным выводам так и не пришел. Или на самом деле в горах Маржерид свирепствовало какое-то чудовище? Или это были просто волки, пусть даже один, особенно сильный, крупный, жестокий и кровожадный? Каким образом возник миф о таинственном Звере? Главная-то проблема, на мой взгляд, заключалась не в толковании фактов, а в том, чтобы понять, каково было в то время состояние умов и душ жителей нашего края. Если предположить, что миф о том, что Зверь является воплощением Мирового Зла, то есть дьявола, возник сам собой в воспаленных умах некоторых фанатиков, склонных видеть во всем проявление злой воли Лукавого, то ничего не могло бы сослужить лучшую службу для укрепления и распространения этого мифа, чем пастырское посланине Его Преосвященства епископа Мандского, которое было зачитано во всех церквях нашего края в конце 1765 года, как раз под Рождество.
Увы, я не помню точно, что говорилось в этом послании, но мне известно, что в нем все произошедшие за последний год убийства приписывались не волкам, а одному-единственному чудовищу, насланному Создателем на людей в качестве кары за их грехи, в особенности же на женщин, существ трижды нечистых, «соблазняющих мужчин своей плотью и тем вводящих их во искушение». Я припоминаю, что это длинное послание изобиловало цитатами из Ветхого Завета и что было выдержано оно в таком суровом, мрачном и грозном духе, что под ним подписался бы самый строгий кальвинист. Например, я точно помню, что кюре наш грозно возвысил голос, когда читал строки из Книги пророка Иеремии: «За то поразит их лев из леса, волк пустынный опустошит их, барс будет подстерегать у городов: кто выйдет из них, будет растерзан; ибо умножились преступления их, усилились отступничества их»(Иеремия, V, 5).
Но и это было еще не всё! В послании, как мне помнится, содержались ещё слова из Книги пророка Осии: «И я буду для них как лев, как скимен буду подстерегать при дороге. Буду нападать на них, как лишенная детей медведица, и раздирать вместилища сердца их и поедать их там, как львица; полевые звери будут терзать их» (Осия, ХШ,7, 8).
Разумеется, епископу было прекрасно известно, что чаще всего жертвами таинственного существа становились дети. Что ж, Его Преосвященство утверждал, что Кара Господня ниспослана юнцам за непослушание, бесстыдство и развращенность нравов. «Не проявляются ли уже в нежном возрасте лукавство, склонность ко лжи и испорченность?» – вопрошал епископ и приводил вполне соответствующую случаю цитату из Писания, да вот только я сейчас не помню, какую именно. Он также напомнил нам о том, что Господь – судия строгий и что он мстит детям за грехи их отцов вплоть до третьего-четвертого колена.
Что касается женщин и девушек, то тут Его Преосвященство не пожалел красок, расписывая грешное пристрастие представительниц прекрасного пола к нарядам, и обвинил бедняжек в том, что они выставляют напоказ то, чего следовало бы стыдиться... Короче говоря, вывод о том, что эти соблазнительницы, являющиеся орудием дьявола в деле совращения мужчин, эти губительницы чужих душ вполне заслуживают того, чтобы их сожрали свирепые хищные звери, напрашивался сам собой...
И для чего после такого послания нужны были призывы к сопротивлению? К чему было требовать уничтожения Зверя? Разве можно бороться с существом, являющимся воплощением Кары Господней? Разве кто-нибудь может одолеть «Бич Божий»? Итак, с церковного амвона было торжественно провозглашено мнение епископа, заключавшееся в том, что существует одно-единственное животное, ставшее причиной постигших наш край бедствий. Устами Его Преосвященства до нас доводилось не только его личное мнение, но и мнение церкви, утверждавшей, что Зверь этот, как следовало из Священного Писания, мог быть одновременно медведицей, барсом, гиеной и волчицей, что он нес с собой неизбежную гибель, как чума или молния.
Однако в послании содержался намек на то, что травить и гнать Зверя все же следовало в надежде на то, что Господь однажды смилостивится над жителями края, сочтя, что они уже искупили свою вину перед Ним, и позволит уничтожить чудовище. Итак, совершенно официально было установлено, что Зверь имеется в единственном числе, что он совершенно особое животное, роковое и несущее людям гибель за их грехи.
Не знаю, быть может, во мне в то время заговорила кровь моих предков-гугенотов, но я находил какое-то странное наслаждение в том, что мы все жевали и пережевывали рассказы о кровавых подвигах жуткого посланца гнева сурового и мстительного Бога, к которому мы тем не менее продолжали усиленно возносить молитвы. Почему-то мне нравилось думать, что страшное существо, родившееся, возможно, от противоестественного слияния то ли медведя и леопарда, то ли гиены и волка, было послано на землю, чтобы карать людей за их слабости. И в то же время какая-то часть меня самого бунтовала и возмущалась. Я вспоминал пословицу, которая входила в некоторое противоречие с теорией рабской покорности судьбе, что проповедовали нам в церкви: «Помоги себе сам, и тогда Господь тебе поможет». Но у меня сей конфликт был кратковременным, преходящим и не вылился в нечто большее. Поведение же моего отца, а также редкие горькие слова, порой вырывавшиеся у него против воли, свидетельствовали о том, что подобные противоречивые чувства и мысли буквально раздирали его ум и сердце. Он переживал все очень глубоко. Однажды вечером отец, видимо, стал жертвой своего пылкого воображения. У него, похоже, было видение, так как он внезапно вскочил и устремился от очага к двери, свалив прялку. Он прижался к дверному косяку и закричал: «Его Преосвященство нанёс удар! Вот Зверь!» В таком состоянии он пребывал лишь мгновение, а затем опять принялся чесать шерсть. Однако потом я не раз вспоминал эти минуты, когда чья-то невидимая рука изменила нашу судьбу и на два с половиной года сделала нас настоящими заложниками мифического Зверя.

 

Назад: Предисловие
Дальше: 2. Зверь и драгуны.