ГЛАВА 32

Сердюченко посигналил перед воротами следственного управления и, когда красноармеец со скрипом распахнул створки, загнал машину во внутренний двор, но мотор глушить не стал.

– Пусть работает, – нервно буркнул он. – А то если что, так ведь по закону подлости не заведемся.

Он потянулся в карман за папиросами, но Богдан его остановил:

– Нельзя долго стоять тут без дела. Если бы ты привез настоящих арестованных, не стал бы сидеть и курить в машине. И мотор заглуши. Подозрительно.

– И то верно, – вздохнул шофер, выключая двигатель. – Ладно, выходите тогда.

Он первым выбрался из машины на очищенную от снега площадку и для достоверности выволок обоих пассажиров за шиворот.

– А ну, давайте! – прикрикнул он.

Богдан мельком осмотрел двор и отметил, что в дальнем конце из мешков с песком устроено пулеметное гнездо. Однако пулемет, к его удивлению, был направлен не на ворота, а куда-то вправо, на невидимую за углом здания цель.

Шофер прикрикнул на «арестованных» еще пару раз и погнал их ко входу в здание. Красноармеец на воротах не обратил на происходящее почти никакого внимания – насмотрелся. Сердюченко, поочередно подталкивая в спину то китайца, то Богдана, загнал обоих в дверь и повел сначала вверх по лестнице, а затем по коридору до поста охраны в вестибюле. У парадного входа он заметил Козакевича – тот расписывался в журнале о получении ключей от кабинета. Тут же у дверей стояли двое конвойных с карабинами, а на стуле, возле шкафчика с ключами, восседал грузный охранник в кожанке, обтянутой портупеями.

– О, Сердюченко! – Козакевич узнал шофера. – Как отпраздновал?

– Да уж какие тут праздники, – подходя, отмахнулся водитель. – Вот, товарищ Дроздов велел двух задержанных отвезти. Зарегистрируете? А то я без привычки.

– А сам он?

– Голова у него шибко болит, – усмехнулся Тарас.

– А-а… – сочувственно улыбнулся следователь, но тут же нахмурился и сунул ключи в карман. – Погоди-ка! А по какому делу задержанные? Как мне их регистрировать?

– Да це ж по делу о стратостате, – Сердюченко глянул на охранника в кожаной куртке. – Товарищ Дроздов велел с вами лично переговорить. Я вам шепну пару слов, а вы уж сами решите, как записать задержанных.

– Ладно, – подозрительно произнес Козакевич. – Пойдем в кабинет. А этих красавцев лучше в подвал спустить. А то у меня допрос через полчаса.

– Но товарищ Дроздов…

– Да что ты заладил: Дроздов, Дроздов! – разозлился следователь и окликнул охранника: – Миша! Доставь задержанных куда следует. Пусть Дроздов у себя командует, а у нас тут свои порядки.

Охранник несколько раз вдавил кнопку звонка на стене, вызывая дополнительный конвой, а Козакевич пропустил шофера вперед и следом за ним поднялся по лестнице. В коридоре второго этажа гуляло эхо, у дальнего окна стоял конвоир с карабином у ноги, ковыряя в зубах пальцем. Увидев следователя, он вытянулся по струнке.

Козакевич отпер дверь, пропустил шофера в кабинет, а сам шагнул следом.

– Ну что? – спросил он, усаживаясь за стол. – Рассказывай.

Он ленивым движением выдвинул ящик и бросил туда ключи от двери. Воспользовавшись этой заминкой, Сердюченко выхватил из-за пояса «наган» и направил его на следователя.

– Думаешь, я удивлен? – тот лишь презрительно улыбнулся в ответ. – Что, в свои игры решил поиграть? Где Дроздов?

– А ну заткнись, шельма! – зло прошипел Сердюченко, стараясь унять предательскую дрожь оружия в руке. – Прикажи привести мою жинку.

– Понятно, понятно, – Козакевич улыбнулся и настолько быстро выхватил откуда-то «браунинг», что шофер не успел испугаться.

В следующий миг Козакевич поспешно рванул спусковой крючок – хлопнул выстрел, но пуля свистнула, не задев Сердюченко, пробила дверь и коротко взвизгнула рикошетом в коридоре. От испуга шофер дважды пальнул в ответ, выстрелы прозвучали, как удары молотком по железной кровле. Следователь коротко вскрикнул, хватаясь за пробитую грудь, и нелепо опрокинулся на стуле, забрызгав кровью зарешеченное оконное стекло. Комнату затянуло запахом пороха.

«Конец, – подумал Сердюченко, холодея от страха. – Теперь уж мне отсюда не выбраться».

На секунду он задумался, что можно предпринять в столь нелепо сложившейся ситуации. Понятно было, что вот-вот в кабинет ворвется конвойный с винтовкой, однако Сердюченко решил не дожидаться этого, а сам выскочил за дверь, готовясь пристрелить любого, кто попадется ему на глаза.

Но стрелять не пришлось. Конвойный валялся на полу, уставив окровавленное лицо в потолок – отрикошетившая пуля попала ему в лоб. Он еще подергивал ногой, но жизнь уже покинула его тело. Оторопев от увиденного, Сердюченко замер, не зная, что делать дальше.

«Если внизу услыхали выстрелы, то через лестницу мне теперь не прорваться, – затравленно подумал он. – А коли не слышали? Все же стены здесь толстые, да и двери глухие».

Секунда шла за секундой, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, его можно было услышать в тишине коридора. Но никаких шагов с лестницы не доносилось. Это немного приободрило шофера, но паника все равно стремительно овладевала его сознанием.

«Надо уходить во двор, – решил он. – Там машина. Уеду, а потом уж буду думать, как вызволить Верочку».

Сердюченко стиснул дрожащие кулаки. Страх подкашивал ноги, мелькнувшую мысль о китайце и Богдане он загнал подальше – самому бы выбраться.

Говорят, что перед лицом смерти вся жизнь человека стремительно пробегает перед его глазами. Ступенька за ступенькой Тарас вспомнил детство, юность, гибель матери, вспыхнувший вдруг пожар революции, а затем Гражданской войны. И, неожиданно для него самого, в его душе разгорелось чувство, пересилившее страх смерти. Это было чувство вины. Раньше удавалось загнать его поглубже, мол, что взять с шофера? Не в ответе он за бесчинства начальства! Но сейчас дремавшая совесть вырвалась на свободу и принялась безжалостно рвать душу когтями.

«Господи Боже! – впервые за много лет Сердюченко вспомнил о Боге. – Это ж скольким людям я смерть привез на своей машине? Господи!»

Конец лестницы приближался неумолимо. Шофер знал, что на последней ступеньке ему придется принять самое трудное в его жизни решение.

Четверо конвойных с винтовками, двое впереди и двое сзади, безразлично вели Богдана с китайцем по промерзшей лестнице во внутренний двор. Судя по тому, что ход был другим, не тем, по которому Сердюченко провел сообщников в вестибюль, этот путь лежал не к автомобилю. Желтый свет зарешеченных светильников отбрасывал под ноги смутные тени, один из конвойных то и дело заходился гулким чахоточным кашлем. Однако под маской страха и обреченности, которые должны читаться на лице заключенного, Богдан прятал радость. Шоферу Дроздова он не очень-то доверял, а самому бегать по управлению в поисках места, где держали подследственных, не было времени. А так удача сама плывет в руки – конвойные быстро и без лишнего шума препроводят куда надо.

Командир конвоя толкнул тяжелую деревянную дверь в конце лестницы, и Богдан сощурился от ударившего в глаза дневного света. От следующей решетки их отделяло только узкое пространство двора – десять шагов, не больше. За прутьями смутно виднелся боец в форме войск НКВД, изнутри охранявший вход в подвал с заключенными.

– Вперед! – подтолкнули Богдана сзади.

Скосив глаза, он заметил слева пулеметное гнездо, устроенное в мешках с песком, – то самое, которое разглядел, выходя из машины. Но теперь было ясно, что именно держал под прицелом озябший от долгого бездействия пулеметчик. В узком пространстве между стенами он мог устроить такой шквал огня, что ни одно живое существо не выжило бы.

«Даже я не спасусь, – прикинул Богдан. – Недооценили мы комиссаров, ох недооценили».

Он прекрасно понимал, что попал в очень невыгодное положение, а если быть точным – в безвыходное. Если сейчас сбить с ног конвойных и рвануть назад, то можно без труда выйти из управления, но тогда Шамхат останется в заключении. Если позволить провести себя за решетку, то назад уже не вырваться – прижмут пулеметом, а потом подтянут силы и ударят в дверь со стороны управления.

Богдан уже давно не ощущал дыхание смерти столь отчетливо, но испугался он не возможности умереть в ближайшие несколько секунд, а того, что не увидит больше Шамхат.

«Все равно вечно мы не сможем тянуть это чертово бессмертие, – стиснув зубы, подумал он. – Так хоть увидимся напоследок!»

Он собрал волю в кулак, загнал страх как можно глубже и негромко сказал по-китайски:

– Бей сразу, как откроют решетку.

– Молчать! – рявкнул чахоточный конвоир и тут же зашелся кашлем.

Лязгнул засов, скрипнула, открываясь, решетка.

– Вперед! – конвойный снова подтолкнул Богдана.

Пахнуло промозглой сыростью. Пришлось шагнуть за порог, хотя вид готовой захлопнуться решетки вызывал у Богдана атавистический ужас, как у зверя, которым, в сущности, он остался и спустя пять тысяч лет. В его мозгу со скоростью молнии мелькнула мысль:

«А если Шамхат не здесь? Что, если женщин держат в другом подвале? Тогда и увидеться не удастся!»

К тому же четверо конвойных, вопреки его ожиданиям, не стали протискиваться в подвал, а остались снаружи, чтобы, в случае нападения на караульного, прикрыть его из винтовок и «маузера» сквозь запертую решетку. Даже если бы удалось забрать у караульного ключ, они бы не дали отпереть решетку изнутри, оставаясь в недоступности, но имея возможность в упор изрешетить беглеца.

Решетка уже начала закрываться, но Богдан пнул ее ногой и тут же со звериным рыком бросился на командира конвойных. Ли одним ударом сразил караульного и прыгнул на помощь Богдану. Караульный закатил глаза и сполз по стене на ступени, ведущие в подвал.

Раньше чем заговорил пулемет, Богдан свернул командиру шею и, выхватив у него «маузер», дважды выстрелил в сторону огневой позиции. Один из мешков с песком плюнул пыльными фонтанчиками, и на землю потекли две песчаные струйки. Почти в тот же миг грохнула первая очередь, пустив пули веером над головами. Грохот был так силен, что в узком пространстве двора от него зазвенело в ушах.

Ли успел уложить двух конвойных, оставив Богдану третьего, но Богдан не стал с ним драться, а просто выхватил винтовку и оттолкнул энкавэдэшника под возобновившийся огонь пулемета. Пробитое пулями тело бойца рухнуло на землю, а китаец с Богданом скользнули в подвальный вход.

– Ты не убил караульного? – спросил у китайца Богдан, когда умолк пулемет. – Надо бы узнать у него, где держат женщин.

Ли принялся колдовать над лишенным сознания телом, а Богдан взял на прицел дверь, откуда вскоре неминуемо должны были появиться поднятые по тревоге бойцы. Ждать пришлось недолго – дверь ощерилась щепами, и сквозь нее полетели пули, угрожающе визжа над головой рикошетами. Но самое страшное состояло в том, чего Богдан не ожидал – послышался звон выбиваемых стекол, и человек десять принялись палить по двору из окон управления.

– Из окон стреляют! – выкрикнул он, стараясь перекричать грохот пальбы.

Пользуясь дальнобойностью и точностью «маузера», он чуть высунулся из дверного проема и снял двух стрелков. Однако тут же начал долбить пулемет, заставив его снова отступить на подвальную лестницу. Гулко рванула брошенная из окна бомба, но кинули ее не прицельно. Поменяв «маузер» на винтовку, Богдан, быстро клацая затвором, взялся обстреливать дверь управления, чтобы подавить засевших за ней бойцов. Стреляные гильзы одна за другой со звоном летели под ноги.

Наконец Ли привел караульного в чувство.

– Где держат женщин? – спросил он, держа кулак перед носом бойца.

– Здесь, в подвале, – дрожа и запинаясь, ответил тот. – По левую сторону. Только вам не пройти. Там, возле камер, еще наш командир с револьвером. Он за следующей решеткой прячется.

– Понятно, – Ли глянул на бывшего врага вопросительно.

– Сначала надо подавить пулемет, – ответил Богдан. – Без этого ничего не получится.

– А потом?

– Стрелков в окнах было десять, осталось восемь. Если не будет мешать пулемет, я их всех сниму. Нам повезло, что сегодня первое января – народу в управлении мало.

– Как ты думаешь, где Сердюченко? – напрямую спросил китаец.

– Сбежал, – хмуро ответил Богдан. – А может, убили его. Забудь. Надо самим выбираться.

Он снова попробовал выползти, чтобы взять на прицел пулеметчика, но очередь не дала ему поднять голову. Тут же в землю прямо у входа ударилась еще одна бомба, заставив Богдана кубарем скатиться по лестнице, утягивая за собой китайца.

Мощный взрыв сотряс пространство двора, щелкнули по стенам осколки, зазвенели выпавшие из оконных рам стекла. Но не меньшая опасность поджидала внизу – из-за решетки, отделявшей камеры с заключенными, грянули револьверные выстрелы. Богдан выстрелил в ответ и спешно вскарабкался по лестнице, чтобы уйти из-под огня конвойного командира.

– Пока он жив, нам до камер не добраться, – недовольно пробурчал китаец. – А время идет, однако! Минут через десять к воротам подгонят два грузовика с бойцами, и тогда у нас точно шансов не будет. Надо что-то делать!

Богдан молчал. Он собрался с силами и решил на этот раз снять пулеметчика любой ценой. Молчал и Ли. Он тоже раздумывал, как обмануть судьбу.

«Даже если пара пуль в меня попадет – ничего. Залечусь», – подумал Богдан, готовясь броситься из укрытия.

Но атака захлебнулась, не начавшись, – кто-то из окна швырнул бомбу прямо ему под ноги. Тяжелый железный цилиндр, истекая струйкой дыма, подкатился к самому порогу, но Богдан не бросился в подвал, как в прошлый раз, а схватил готовый взорваться снаряд и с силой запустил его в глубину лестницы.

– Берегись! – выкрикнул он по-китайски.

Тут же из подвала ударило напором пламени и дыма, а ударной волной Богдана выбило из укрытия, как пробку из бутылки, откинув к двери управления. Снова загрохотал пулемет, вынуждая искать хоть какое-нибудь спасение. Не долго думая, Богдан выхватил «маузер», дважды выстрелил сквозь изрядно изрешеченную дверь, затем распахнул ее и бросился в проем, едва успев ускользнуть от догонявшей змейки пыльных фонтанчиков.

– Командира убило бомбой! – выкрикнул Ли, мотая головой от легкой контузии.

Лицо его было покрыто густым слоем копоти.

– Выводи женщин! – махнул ему Богдан. – Я возьму на себя пулемет!

Китаец кубарем скатился по лестнице и скрылся из вида. Богдан огляделся – на ступенях без признаков жизни лежали тела троих бойцов, которых он в первые минуты боя сумел поразить через дверь. На поясе одного из них висели две бомбы.

«Это мне пригодится», – обрадовался Богдан, снимая с ремня трофеи.

Он выдернул чеку и, высунувшись из дверного проема, метнул бомбу в пулеметное гнездо. Оттуда в ответ ударила очередь, заставив его снова уйти в укрытие, но через три секунды грохнул взрыв, сорвав с петель многострадальную дверь. Пулемет умолк.

«Ну, вот и все, – с облегчением подумал Богдан. – Значит, вторую бомбу остается швырнуть в вестибюль, чтобы взрывом разметало охрану у парадного входа. И можно выводить людей».

За приоткрытой решеткой показался перемазанный сажей китаец, похожий на черта, каким его рисуют в деревенских украинских церковках. За спиной Ли мелькали лица нескольких женщин. Богдан не удержался и шагнул вперед, пытаясь разглядеть Шамхат. Ему показалось, что он встретился с ней взглядом, но стоило переступить порог, как пулемет снова полоснул очередью. Кто-то из женщин испуганно вскрикнул, и, отскакивая в укрытие, Богдан сквозь грохот услышал голос, от которого сжалось сердце.

– Энкиду! – выкрикнула Шамхат.

Пули свистели, били в землю и в стены, разрывая пространство двора смертоносным свинцовым потоком. Сверху сыпались осколки стекла. Богдана и Шамхат разделял всего десяток метров, но ни он, ни она не могли сделать ни единого шага, который бы сблизил их. Пыль от выбитой пулями штукатурки клубилась, становилась гуще и гуще, с каждой секундой все сильнее мешая им видеть друг друга.

Сердюченко как завороженный глядел на приближающуюся с каждым шагом последнюю ступеньку. Он понимал, что, наступив на нее, будет вынужден сделать выбор – свернуть налево, где во дворе ждет «эмка», или направо, где поджидает смерть от пуль бывших товарищей.

«А кого я спасу, погибнув? – подумал он. – Верочку? Ничем ей моя смерть не поможет. Если же останусь жив и на свободе, наверняка смогу что-нибудь придумать».

Но не успел он дойти до середины лестницы, как жизнь сделала выбор за него – со двора сначала донеслись два пистолетных выстрела, а затем загрохотала пулеметная очередь.

Шофер замер, не зная, что делать. Резко и прерывисто зазвенел звонок, поднимая караул по тревоге, раздался топот ног и тут же пальба со стороны подвала, где держали арестованных.

– Всем на второй этаж! – громко приказал незнакомый голос. – Занять позиции у окон! В подвал не спускаться!

Сердюченко рванул вниз, прекрасно понимая, что после убийства следователя ему не следует попадаться на пути вооруженного караула. Чувствуя, что добежать до спасительного коридора он не успеет, шофер неуклюже перевалился через перила, спрыгнул на пол и забился под лестницу. Над головой тут же загрохотали сапоги десятка бойцов. Зазвенели битые стекла, началась непрекращающаяся пальба, прерываемая гулкими взрывами бомб.

«Похоже, до меня уже никому нет дела», – сообразил Сердюченко, на карачках выползая из-под лестницы.

Застарелая пыль забилась ему в ноздри, вызывая непреодолимое желание чихнуть, но он, побагровев и зажав нос рукой, все же сдержался. Ввалившись в спасительный коридор, ведущий к машине, Сердюченко отдышался и достал «наган». Даже если он и попадется кому-нибудь на глаза в такой канонаде, оружие в руке шофера ни у кого не вызовет подозрения. Добежав до лестницы, спускающейся во двор, он, кряхтя и потея, преодолел расстояние до двери и наконец прорвался к стоящей у ворот «эмке». По ушам тут же ударила пулеметная очередь.

Недолго думая, Сердюченко заткнул револьвер за пояс, распахнул дверцу, достал из-под сиденья заводную ручку, вставил в отверстие под радиатором и принялся вращать, пытаясь запустить мотор. Но впервые за последнее время это не получилось сделать с первого раза.

– От ить дьявол! – ругнулся он, переводя дух, и снова взялся за дело.

Наконец мотор чихнул и заработал как положено.

– Стоять! – тут же крикнул от ворот красноармеец, поднимая винтовку. – Глуши мотор! Не велено никого выпускать по тревоге.

Сердюченко колебался лишь секунду – выхватил «наган» и в два выстрела уложил постового.

«Всех загоню в адово пламя! – подумал он, втискиваясь за руль. – Попили чужой крови? Ну, пришел черед и ответ держать!»

Пулемет зашелся длинной очередью, как кашлем, он молотил и молотил по двору, выбивая из стен и с земли клубы пыли. Сердюченко представил, каково его сообщникам во дворе, и у него спина похолодела от страха.

– Как они еще держатся там? – прошептал он, со скрежетом вгоняя передачу. – Ну ладно Богдан – он бессмертный. Но там ведь Верочка! Верунчик мой! Веруся! Верусечка!

Он утопил педаль газа в пол и погнал машину прямо на пулеметное гнездо, с каждой секундой разгоняясь все быстрее.

«Убьюсь», – мелькнуло у него в голове.

Но эта мысль заставила лишь прибавить скорость. Шофер увидел, как пулеметчик, осознав опасность, начал разворачивать ребристый ствол в сторону «эмки», но для Сердюченко это все уже не имело значения. Он представил себя смертоносным снарядом, летящим точно в цель, и вся его жизнь превратилась в этот полет.

Автомобиль с ревом врезался в мешки с песком, раскидав их, опрокинув захлебнувшийся пулемет, откинув радиатором стрелка на землю. От жестокого удара шофера бросило грудью на руль, и мир померк для него.

Едва умолк пулемет, из окон плотным огнем начали бить винтовки.

– Сердюченко сбил пулеметчика! – выкрикнул Ли. – Но, кажется, ему тоже досталось.

– Назад! – рявкнул Богдан, махая руками. – Всем в подвал, а то побьет рикошетами!

Женщины отошли в глубину, а китаец подхватил винтовку и начал прицельно снимать стрелков из окон. Через секунду, подобрав со ступеней карабин караульного, за решеткой показалась Шамхат и, быстро орудуя затвором, выпустила по окнам всю обойму. Стрельба стихла.

– Чисто! – крикнула она Богдану. – Это ваш автомобиль?

– Да, – ответил он. – Только неизвестно, что с шофером.

Машина застыла посреди развороченного пулеметного гнезда, мотор заглох. Штук пять винтовочных пуль пробили крышу и двери «эмки», а две аккуратные дырочки виднелись в боковом стекле, мешая разглядеть, что стало с водителем.

Вдруг на переднем сиденье что-то шевельнулось.

– Живой, Сердюченко? – выкрикнул Богдан.

– Живой, – раздалось из машины. – Руку малость зацепило.

– Завестись сумеешь?

– Да лучше бы помог кто!

Богдан подскочил к машине, взял протянутую шофером заводную ручку и в несколько мощных рывков запустил мотор.

– Ли! Шамхат! – распрямив спину, позвал он. – Выводите всех! Только следите за окнами!

Сам он бросился к воротам и распахнул створки. Но не успел вернуться к машине, как из-за поворота раздалось тарахтение двух грузовиков, приближающихся на большой скорости.

Одна из женщин, невысокая, но стройная, бросилась к Сердюченко и разрыдалась, обнимая его за шею. Он растерянно замер и осторожно погладил ее по голове здоровой рукой, приговаривая:

– Ну все, Верочка, вот все и закончилось! Верусик мой. Сейчас мы уедем. За границу уедем. Далеко-далеко. У меня документы есть.

Рокот приближающихся моторов становился все громче.

– Увози женщин! – выкрикнула Шамхат, выводя шофера из ступора. – Желтолицый, выкатывай пулемет! Умеешь с ним обращаться?

– Приходилось! – развеселился китаец, разворачивая тяжелый станок с «максимом».

– Куды ж мне их везти? – засуетился Сердюченко, высвобождаясь из объятий жены.

– Куда сможешь! – ответила Шамхат, перезаряжая карабин. – Если не остались в камерах, то знают куда бежать.

Жена Сердюченко помогла пятерым женщинам забиться в тесный салон «эмки», сама вскочила на подножку рядом с водителем, и машина, натужно урча, выкатилась со двора.

Богдан помог Ли докатить пулемет до ворот, сам подобрал с земли винтовку убитого красноармейца и занял позицию, присев на одно колено.

Когда к парадному входу управления подъехали две нагруженные бойцами полуторки, Шамхат точным выстрелом в лобовое стекло сняла командира первой машины, а Ли встретил пулеметным огнем прыгающих через борта энкавэдэшников. Зашипели пробитые колеса, из кузова полетели щепки, а из радиатора снопы искр. Тут же мотор полыхнул и разгорелся, выплевывая из-под капота клубы густого черного дыма и оранжевые языки пламени.

Однако бойцам из второй машины удалось сгруппироваться, и они плотным винтовочным огнем отсекли Богдана и Шамхат от китайца, вынудив их занять позицию за сугробом на другой стороне улицы. Богдан изловчился и швырнул в гущу нападавших бомбу. Грохнул взрыв, раскидывая тела и обломки досок от кузова. В сугроб ударили тяжелые осколки, выбивая серые фонтанчики снега.

Ли непрестанно молотил из пулемета, не давая бойцам вылезти из-под машин и начать вести прицельный огонь. Время от времени кого-то из них доставала очередь китайца – раздавался короткий вскрик, и на снег из-за колеса вываливалась винтовка.

Но в конце концов в пулемете заклинило ленту, и Ли пришлось ее высвобождать, прикрываясь щитком от свистящих пуль. Иногда они попадали в броню, страшно визжа рикошетами.

– Надо отходить, – сказала Шамхат, стараясь прикрыть китайца огнем из карабина.

– Ли, бросай пулемет! – крикнул Богдан по-китайски. – Да брось ты его! Отходим!

Китаец вскочил на ноги и зигзагом метнулся за угол забора. Шамхат попыталась выбраться из-за сугроба, но ударившие в снег пули заставили ее вернуться в укрытие.

– Дорогу не перейти, – сообщила она. – Придется отходить в другую сторону.

Прикрываясь дымом горящей полуторки и огнем карабина, Шамхат и Богдан переползли в боковой проулок, а потом рванули через дворы, через заборы, пока не удостоверились, что оторвались от возможной погони. В закутке заваленного снегом проходного двора они отдышались и затолкали винтовки в сугроб.

Богдан, не в силах больше сдерживаться, бросился к Шамхат и заключил ее в объятия.

– Сколько лет, – шептал он, – сколько долгих лет мне пришлось прожить без тебя!

– Это я – непутевая, – грустно улыбнулась Шамхат. – Тебе снова пришлось меня спасать. Как тогда, в Севилье.

– В Севилье было труднее, – вспомнил Богдан. – Тогда пришлось нанимать целую банду разбойников.

– И как только ты меня нашел?

– По платку. По той песне, что ты написала. Правда, если бы не Лидочка, ничего бы я о тебе не выяснил. Узнав, что меня зовут Богданом, она рассказала, что с тобой произошло.

– Как в прошлый раз, – Шамхат коснулась губами щеки Богдана. – Я же говорила, что если все будут понимать твое имя, я никогда насовсем не потеряю тебя.

– Ну уж теперь я от тебя на шаг не отойду! – пообещал он.

– В прошлый раз ты тоже так говорил! – усмехнулась Шамхат.

– В прошлый раз мы вместе решили, что мне надо отправиться на Тибет, чтобы найти рукопись о Знаке Шамаша.

– Вместе? – прищурилась Шамхат. – Это ты решил – вот как было! Я собиралась идти с тобой!

– Это было невозможно. Даже если бы я рекомендовал тебя на службу в ЧК, даже если бы тебя взяли, то в экспедицию не включили бы все равно.

– Это почему?

– Потому что ты – женщина, – хмуро ответил Богдан. – Кажется, ты не хочешь привыкать к тому, что у этих людей женщина считается существом второго сорта.

– Не собираюсь я к этому привыкать! Или ты уже сам привык?

– Нет. Но если говорить об экспедиции на Тибет…

– Думаешь, я не знаю, почему ты пошел один? – вздохнула Шамхат. – Хотел без меня справиться, вот почему! Знаю. Ты столетиями следовал моим советам, и тебе захотелось сделать что-то значительное самому. Разве не так? Ты хотел найти новый цветок бессмертия и бросить его к моим ногам. Но если бы ты знал, сколько мне из-за этого пришлось пережить, ты бы никогда меня не оставил. Твой цветок не стоит моих страданий!

– Больше не оставлю. Но цветок бессмертия я все же нашел! Новый, свежий, полный света Шамаша! – воскликнул Богдан.

– Я бы почувствовала, если бы ты пустил его в ход.

– Он еще не созрел. Человек, услышавший Голос Шамаша, сидит сейчас в квартире на Петровском бульваре и выводит на бумаге последние черточки. Скоро цветок будет наш.

– И что это за человек?

– Тебя это волнует? С каких пор?

– С самого начала это меня волновало, вот с каких пор! Только если человек умер, можно воспользоваться его цветком!

– Разве трудно умереть? – искренне удивился Богдан. – Скольких ты убила сегодня?

– Это были тюремщики. Я всегда их убивала и буду убивать впредь, – хмуро сказала Шамхат. – А кто рисует цветок бессмертия? Что он сделал мне? Или тебе? Кого ты собрался убить?

– Ты, наверное, забыла, что давным-давно именно ты – ты, а не кто иной! – вывела меня за стены огражденного Урука на поиски цветка бессмертия. Это ты желала найти его!

– Но я не желала никого убивать за него. И сейчас не желаю. Тогда боги даровали нам цветок бессмертия, дали возможность прожить вместе не одну тысячу лет. Но если бы я с самого начала знала, как все будет, каким станет мир, я бы предпочла этим тысячам лет всего одну, простую человеческую жизнь. Счастливую. Я бы предпочла не терять тебя на долгие годы. На сотни лет! Лучше бы мы умерли в объятиях друг друга! Пока тебя не было, я поняла, что имела в виду Сидури-хозяйка, когда смеялась над нами. Она говорила, что за одну жизнь можно прожить тысячу лет любви. А мы с тобой упустили эту возможность. Мы заразили себя бессмертием и прожили пять тысяч лет разлук и страданий. И ты хочешь это продолжить? Хоть один год, один миг мы можем прожить как тысячу лет, если захотим. «Тысячу лет любви мы проживем, как час…» А если наоборот? Час – как тысячу лет!

– Но я столько сил потратил на поиски нового цветка! – растерянно сказал Энкиду. – Я замерзал в горах, задыхался в снежном гробу, я жил среди диких горцев, потом скрывался в лесу, спал в яме, как в те далекие дни, когда ты меня нашла.

– Значит, для тебя это стоит больше, чем жизнь другого человека? – удивилась Шамхат. – Ты придумал себе страдания и вознес их цену выше счастья другого человека?!

– Я не понимаю тебя! Я потерял счет людям, которых мы с тобой лишили жизни за пять тысяч лет!

– То были враги! Они сами бросали нам вызов!

– В этом мире все враги, – нахмурился Богдан. – А в этой стране в особенности. Они прокляли своих собственных богов, попрали их жилища. Знаешь, где меня допрашивали недавно? В церкви! В разрушенной церкви…

– Это их мир, а не наш, – вздохнула Шамхат. – Наверно, мы их просто не понимаем. Хотя нет, ты прав. Это все ужасно, что я здесь видела. Ты превратился из зверя в человека, а здесь люди превращаются в зверей. Я столько сделала для Полины, а она из зависти донесла на меня. Но я прощаю ее. Она хотела стать лучше, только думала, что это можно украсть… Думаю, что сейчас она терзается раскаянием. Но вот что странно: никто не стал разбираться, правду она говорит или нет. Наверное, мы с тобой дожили до конца времен.

– Нет, Шамхат! Ты слишком хорошо думаешь о людях! – воскликнул Богдан. – Ты так же боялась, когда в Испании разгорелся огонь инквизиции. Было еще хуже, еще страшнее, чем здесь. А как хорошо было потом?

– Да, в Испании и во Франции мы прожили лучшие дни.

– Если не считать моего царствования в огражденном Уруке. Но в Европе мы тоже были счастливы. В той самой Европе, где тебя чуть не сожгли на костре. Поверь, нам рано отказываться от цветка бессмертия. Нам нужно воспользоваться им и жить дальше. Надо лишь переждать тяжелые времена.

– Ох! Может быть, ты и прав, – без особой уверенности сказала Шамхат.

– А любой из здешних людей глубоко несчастен. И никто из них не доживет до счастливых дней. Убить Павла – значит, избавить его от страданий. Если бы ты увидела этого человека, ты бы сама убила его из жалости.

– Ты говоришь, он на Петровском бульваре? Ладно. Пойдем туда. Мне нужно взглянуть на него. Только надо умыться снегом, а то мы все перемазаны копотью, как подземные духи.