ГЛАВА 29
31 декабря 1938 года, суббота.
Окраина Москвы
«Эмка» ковыляла по промерзшей дороге. Долговязый Дементьев скрючился на заднем сиденье, всем телом прижав к двери дергающегося Стаднюка.
– Вот зараза! – ругался энкавэдэшник. – Кусается, падла! – Он несколько раз ударил Пашу локтем по ребрам и крикнул водителю: – Юра, нельзя побыстрее рулить? Этот гад меня уже всего исцарапал.
– Очень дорога плохая, – пожаловался молодой шофер.
– Вот же, мать вашу! – Дементьев извернулся и наконец размахнулся как следует, пару раз шарахнув Стаднюка в ухо.
Тот вскрикнул и затих.
– Вот скажи, Юр, отчего ты такой хреновый водитель? Сердюченко вон горит на работе, видал, какие фокусы с машиной на ноябрьские показывал? Он ведь куда старше тебя, а все учится. Лентяй ты, вот мое мнение.
– У него опыта больше, – буркнул Юрий. – Сколько он уже за баранкой? А я только год.
– Вечно мне одно дерьмо после начальства остается, – вздохнул энкавэдэшник. – Обидно.
Чтобы выслужиться перед Дементьевым, шофер прибавил газу, но удержать машину на скользком повороте не смог – «эмку» выбросило на обочину, она чуть не перевернулась, грохнув колесами в слежавшийся снег, перелетела наледь и основательно увязла в снегу.
– Ты что, опупел? – придя в себя, спросил Дементьев.
– Я не специально, – попробовал оправдаться Юрий.
– Что?! Ты хоть приблизительно представляешь себе важность задания, которое мы выполняем? Болван! – Энкавэдэшник наклонился и влепил шоферу звучный подзатыльник.
Обезумев от обиды и боли, Юрий выскочил из машины и побежал вдоль леса.
– Куда?! – взревел Дементьев. – Пристрелю!
Он распахнул дверцу, достал револьвер и дважды пальнул в воздух. Шофер завилял и рухнул в снег, прикинувшись мертвым.
– Вот болван, – тихо ругнулся энкавэдэшник.
Пришлось ему за шиворот выволочь Стаднюка из машины и с ним вместе пробираться через сугробы к лежавшему навзничь шоферу.
– Нравится так лежать? – спросил он, наклонившись. – А ну подъем, мать твою! Живо в машину, и чтоб через пять минут мы уже ехали!
Юрий поднялся и бросился в сторону «эмки» сначала на четвереньках, а потом бегом, насколько позволял снег.
– А ты не дергайся, – пригрозил Стаднюку Дементьев. – И не обоссысь тут со страху. Пойдем. Может, я тебя и не стану убивать. Товарищ Дроздов приказал допросить тебя, а уж потом утопить в проруби, если ничего дельного не скажешь.
– Да я все скажу, что надо… – заскулил Павел, стараясь, чтобы голос звучал как можно более жалко.
– Не здесь, дорогой, не здесь. Вот доберемся до места, и будет у нас там задушевнейший разговор.
– Ой, не надо! – Стаднюк, продолжая канючить, улучил момент и попробовал вырваться, но тут же получил рукоятью револьвера по почкам.
Юрий с трудом завел мотор и теперь изо всех сил давил на газ, пытаясь выехать с обочины на дорогу. Колеса вертелись, дым из выхлопной трубы бил тугой струей, но «эмка» только колыхалась с боку на бок, не двигаясь ни вперед, ни назад.
– Да не дави ты так на педаль! – прокричал Дементьев, подходя к машине. – Погоди, дурья твоя башка!
Запихнув Стаднюка на заднее сиденье и долбанув его легонечко по уху – так, чтобы тот задумался на некоторое время, Дементьев уперся плечом в радиатор, помогая мотору справиться с непосильной задачей. Машина дернулась и немного сдала назад. Окрыленный удачей, он минут двадцать толкал автомобиль, помогая Юре справиться с машиной. Получилось сдвинуть ее на полтора метра.
– Стой! – махнул рукой Дементьев, хватая ртом холодный воздух. – Не могу больше. – И, увидев вдруг замаячившее на повороте светлое пятно, добавил: – А вон кто-то едет, кстати.
Вскоре энкавэдэшник различил, что к ним приближается тарахтящая бортами полуторка. Он снова поднял в небо «наган».
– Стой! – закричал Дементьев, когда колымага подъехала ближе. – Стой! Именем, мать твою, трудового народа!
Шофер полуторки вильнул, опасаясь сбить Дементьева, и собирался объехать его, но энкавэдэшник выстрелил в воздух. Скрипнули тормоза, грузовик метров пять протащило юзом, и он уткнулся бампером в сугроб у обочины.
– Эй! – закричал Дементьев, махая руками. – У тебя трос есть?
Шофер открыл дверь и осторожно высунул голову.
– Что?
Энкавэдэшник подбежал ближе и миролюбиво сунул револьвер в карман.
– Трос, говорю, есть? Машину вытянуть.
– А ты чего палишь? – недовольно спросил водитель.
– На хрена же мне «наган», если из него не стрелять?
– Понятно. С таким доводом не поспоришь. Только нет у меня троса.
– Что значит нет?
– А вот так. Нету, и весь разговор. Мне директор резину никак поменять не может, а ты говоришь – трос.
– Что за директор? Под трибунал таких отдавать…
– Директор камнеобрабатывающего в Долгопрудном, – сказал шофер. – А вы, значит, власть? Ну, раз с «наганом»? Повлияли бы на директора! А то никаких сил нет зимой на худой резине ездить.
– Я, мать твою, на тебя сейчас повлияю! – разозлился Дементьев. – Стыдоба шоферу без троса.
– А я что? Я человек подневольный.
– Вылезай давай. Поможешь «эмку» с обочины вытолкнуть.
Шофер нехотя выбрался на мороз, и они с энкавэдэшником дружно уперлись плечами в радиатор легковушки.
– Юра, жми! – приказал Дементьев.
«Эмка» взревела мотором и задрожала, зазвенела стеклами, затарахтела, как буфет с посудой во время землетрясения.
– Как тебя звать? – кряхтя, спросил энкавэдэшник.
– Палычем все зовут.
Они сдвинули машину еще на полметра, но дальше и вдвоем вытолкнуть не смогли.
– Так, Палыч, – Дементьев вытер пот с раскрасневшегося лица. – Ну хоть лопата у тебя есть?
– Вот лопата есть.
– Ну так чего ты молчал? Эх… Что за народ?
Палыч открыл задний борт, влез в кузов и принялся греметь ведрами, железными стопорными башмаками, ломами… Посреди кузова возвышался гранитный куб, обвязанный погрузочными стропами.
– Эй! – увидев веревки, закричал Дементьев. – Что же ты, слепой совсем? Вон же у тебя трос!
– Это не трос, это стропа, – попробовал возразить шофер.
– Да мне какая разница? Машину зацепить можно этой стропой?
– Машину-то зацепить, может, и можно, а вот сдвинуть куб не получится. Он больше ста пудов весит. Пуп надорвем.
– Ну и вечерок! – сплюнул энкавэдэшник. – Лопату тащи.
Палыч принес штыковую лопату и лом, с помощью которых им с Дементьевым удалось сбить наледь и вытолкать машину с обочины.
– Ладно, Палыч, бывай! – махнул шоферу энкавэдэшник. – С Новым годом!
– Да какой Новый год? – пробурчал водитель грузовика, вскакивая на подножку. – Куб этот чертов на распиловку отвези, машину в ремонт поставь. А как потом домой добираться? Эх, директор, директор… Хоть бы колеса новые дал за такие страдания.
«Эмка» тронулась с места и, обогнав полуторку, набрала скорость.
– Юр, сильно не гони, – с заднего сиденья буркнул Дементьев. – А то еще хорошо, что в дерево не влетели.
От удара по уху Стаднюк засмурел и почти смирился с неизбежным. Ехал молча. Страх ледяным панцирем сковывал его тело, в голове билась только одна мысль: «Умру, умру, умру». Он хотел представить, каково может быть ничто, можно ли его как-нибудь ощутить. Но чем больше думал об этом, тем хуже ему становилось. Кроме холода, напиравшего снаружи, изнутри начинал подниматься странный жар. Он не жег внутренности, но ощущался, как нечто чужеродное и опасное. Он не грел, но наполнял тело вибрирующей силой, применения которой Стаднюк не находил. Она не делала крепче его мышцы и не делала быстрее ноги. И тело вряд ли убережет от пуль.
Вскоре доехали до Кускова. Юра осторожно, чтобы не увязнуть снова, прижал машину к обочине.
– Выходи! – приказал Стаднюку Дементьев и вытолкал его из машины, держа на прицеле. – Пойдем, поговорим.
Мела метель, и Павел сразу начал коченеть на ветру. Энкавэдэшник подталкивал его вперед по тропе, заваленной снегом, и брюки быстро промокли до колен. Стало так холодно, что мысль о предстоящем представилась какой-то нереальной, чем-то вроде сна, как, впрочем, и все окружающее. Будто от мороза вся суть вещей вымерзла и осталась только одна видимость, состоящая из леденящего ужаса. Впереди, в завьюженной мгле виднелся замерзший пруд – гладкая прямоугольная площадь с черной дырой полыньи посередине. От воды поднимался густой пар.
– Давай туда! – подогнал Дементьев.
– Не хочу! – Павел не выдержал и разревелся. – Не хочу! Не топите меня, пожалуйста! Очень вас прошу. Ну скажите, что утопили, я так спрячусь, что никто не найдет!
– А ну вперед! Что за нытик попался? Да не бойся ты так. Помрешь и не заметишь. Не ты первый. Что я, мало людей на тот свет отправил? Шевелись давай. Помирали и не пикали. Оно знаешь, в момент смерти такой испуг, что, кроме него, уже ничего не замечаешь. А там и конец. После этого ничего уже не чувствуешь и все тебе без разницы. Иногда, знаешь, я таким, как ты, даже завидую. Сейчас нырнешь в полынью, и никаких больше проблем…
– Ну и нырнули бы… – всхлипнул Павел.
– Ах, гаденыш! – Дементьев пнул Стаднюка под зад. – Типун тебе на язык! Хотел утопить тебя по-хорошему, чтоб не мучился, а теперь будешь сидеть в воде, пока в ледышку не превратишься.
– А допрос?
– Не будет никакого допроса. Это я тебе так сказал, чтобы ты в машине поменьше дергался. Знаешь, когда у человека есть надежда, он спокойнее себя чувствует.
Павел собрался с духом и внезапно бросился в лес.
«Пусть лучше пристрелит, а не как щенка, в полынью, – в отчаянии подумал он. – А то вдруг и промахнется!»
Но Дементьев без труда поймал его и снова выволок на тропу. Он опять хотел гнать Стаднюка к пруду, но услышал звук приближающейся легковушки.
– Это еще что за черт? – обернулся он, крепко держа Павла за шиворот. – А! Это товарищ Дроздов! Очень хорошо.
Вторая «эмка» остановилась позади первой, и из двери высунулся Сердюченко.
– Товарищ Дементьев! – позвал он, махая рукой. – Товарищ Дроздов приказал срочно доставить Стаднюка к товарищу Свержину.
– В баню, что ли? – удивился энкавэдэшник. – Прямо очумели все с этим Стаднюком. Сейчас, иду! – И добродушно похлопал обалдевшего пленника по плечу: – Давай поворачивай! Отменили твое купание.
– Ага! – Стаднюк развернулся и, спотыкаясь, поспешил к «эмке».
– Ох и повезло тебе, – скалил зубы Дементьев. – Ну прямо в рубашке родился. Видать, встретишь Новый год в более теплом месте.
Руки уже начали коченеть, и холод медленно пробирался по сухожилиям, но то, что черная полынья теперь с каждым шагом отдалялась, вызывало в Пашке радость, граничащую с восторгом. Сердце так билось, что готово было разорваться в клочья.
«Ну уж нет, – стиснув зубы, подумал он. – От полыньи ушел, а от разрыва сердца дуба дам? Нет!»
Пока они пробирались к дороге, Сердюченко выбрался из машины и завел разговор с Юрой. Полыхнул огонек спички, мелькнули угольки папирос. Сердюченко громко рассмеялся какой-то шутке.
Наконец Дементьев выбрался из последнего сугроба.
– Ты его заберешь или мне везти? – спросил он у Сердюченко.
– Заберу.
– Ладно тогда. Давай, Паша, садись к Сердюченко. И зла не держи, Новый год все-таки. – Он отпустил Стаднюка и попрыгал на дороге, сбивая прилипший к ботинкам снег. – Эй, Юр, заводи машину! Ты что, оглох там?
Он открыл свою дверь и не сразу понял, что происходит – Юрий лежал головой на руле и постанывал, а по его щеке текла тонкая струйка крови.
– Ты что? – Дементьев тронул его за плечо. – Юр!
Поняв, что шофера ударили чем-то тяжелым по голове, Дементьев опешил, но в следующий миг понял – это могло иметь отношение к козням Дроздова.
– Ах ты, сука! – выкрикнул он, выхватывая револьвер из кармана.
Чтобы не выскакивать из машины, он пальнул прямо через заднее окошко, целя в лобовое стекло дроздовской «эмки». В обоих стеклах появилось по дырочке, но через заднее окошко смотреть теперь было нельзя – его заволокло густой дымкой трещин. Пришлось распахнуть дверь и кубарем выкатиться на обочину – там было удобно залечь в снегу. Прикрывшись заледенелым камнем, Дементьев прицелился в правую дверь машины, но оттуда, как в дурном сне, выскочил наряженный в халат и шапку калмык с длинным мундштуком во рту. На миг энкавэдэшник опешил, но тут же в его щеку больно вонзилась игла.
– Черт! – Дементьев невольно дернул спусковой крючок, пустив бессмысленную пулю в землю перед собой.
Выдернув иглу, он хотел пристрелить калмыка и уже вновь поднял ствол, но увидел летящий в него бумажный шарик величиной с мандарин. За шариком в воздухе тянулся едва видимый дымный след. В следующую секунду прямо перед лицом энкавэдэшника грохнул взрыв и полыхнула настолько яркая вспышка, что он взвыл от боли в глазах. Мир затянуло алыми кругами и голубыми сполохами – ничего, кроме них, видно не было. Рассвирепев, Дементьев начал палить наугад. Но ни рикошетов, ни криков он не услышал.
«Черт, стреляю вообще не в ту сторону», – подумал он.
Однако повернуться не получилось – мышцы свело каким-то неестественным холодом, и они перестали слушаться.
«Что же это со мной?» – в испуге подумал энкавэдэшник, не в силах ни выстрелить, ни подняться
– Что это с ним? – раздался голос Стаднюка.
– Парализующий яд, – ответил незнакомый голос.
– Так он жив?
– Да. Поехали скорее.
– И все чувствует? – не унимался Павел.
– Да. Поехали. Он очухается минут через десять. А видеть начнет и того раньше.
– Нет, погодите. Я его так не оставлю.
Дементьев словно сквозь пелену ощутил, что его схватили за ворот пальто и волокут по снегу. Под колено подвернулся камень, но боли не было.
– Куда ты его тащишь? – удивленно спросил незнакомый женский голос.
– В полынью! – зло ответил Стаднюк. – Он мне завидовал, что я там окажусь, так я ему устрою. Под Новый год все желания должны исполняться.
– Не делай этого! – крикнула женщина. – Он же совершенно беззащитен!
– И хорошо, – довольно ответил Павел. – Очень хорошо, что он беззащитен. А то в бою умереть не так обидно. Пусть почувствует, гад, каково было другим беззащитным. Каково мне было своими ногами идти к той полынье. Я разве мог защититься? Куда против револьвера-то? Не трогайте меня! Отойдите все! Я никуда не поеду, пока не утоплю этого гада!
На Дементьева накатил дикий страх. Постепенно слепота отступала, и он увидел удаляющуюся машину, возле которой стояли калмык, Сердюченко и Марья Степановна. Стаднюк с трудом тащил его за ворот пальто, но упорно двигался к цели.
– Ты не обижайся, – задыхаясь от усилий, шептал он Дементьеву. – Я тебя так утоплю, что больно не будет. И проблем у тебя не будет, сволочь ты эдакая. Погрузишься в ласковую пучину беззаботной вечности. Ты же хотел этого?
И тут вдруг Дементьев заметил, что ледяная неподвижность, сковавшая его мышцы, постепенно рассасывается. Он попробовал шевельнуть губами, но они едва слушались, а руки и ноги по-прежнему отказывались подчиняться. Однако частичное возвращение ощущений вселило в Дементьева надежду.
«Стаднюк хиляк, – подумал он. – Пока он меня дотащит, паралич пройдет, и я ему такое устрою…»
Павел тянул энкавэдэшника, уже не обращая внимания на ветер, на пронзающий до костей мороз, на снег, через который было тяжело пробираться. Неизведанное чувство двигало им – не месть, не обида за унижение, а чувство необходимости восстановления справедливости.
«Каждому воздастся по заслугам его», – вспомнил Стаднюк слышанную от бабушки фразу.
– Не топи меня, – непослушными губами шепнул Дементьев. – Брось. Езжай, я тебя не выдам. Только не топи. Пожалуйста.
– Не бойся, – ответил ему Стаднюк. – Один человек мне говорил, что тонуть в полынье совсем не больно. А человек тот – большой дока в таких делах. Знаешь, сколько народу он на тот свет отправил? Ему можно верить.
Наконец Павел добрался до льда, но тащить грузное тело не стало легче. Ноги скользили, а пальто шершаво скребло снег, словно было скроено из наждачной бумаги. Однако Стаднюк не сдавался. От усилий в глазах поплыли кровавые круги, он уже не видел ничего и не слышал, желая только одного – скорее отправить тело Дементьева в полынью.
И вдруг тащить стало легче. Павел удивленно повернул голову и заметил Сердюченко, который ухватил Дементьева за другой край ворота и тоже потянул к полынье.
– Та ты ж один его и за час не дотащишь! – со злобной улыбкой объяснил водитель свое появление. – А у меня, видно, день такой. Одного я уже успокоил, да, видно, как начнешь, так и покатишься дальше. Как бы не привыкнуть. Сколько же эти гады крови у меня попили!
– Подождите! – раздался позади голос Марьи Степановны.
Она подбежала, укутанная в халат китайца, и тоже приняла участие в общем деле.
Ли стоял возле машины, задумчиво наблюдая за происходящим. Сцена на льду напомнила ему мистерию. Трое бывших рабов тащили тело своего поверженного господина к месту ритуального утопления. Каждым двигало что-то свое – Стаднюк хотел очиститься от позора унижения, Сердюченко мстил за жену, а Машенька хотела отправить на дно бессмысленно прожитые в штабе Дроздова годы. И никому из них не было дела до того, что лично Дементьев не приложил руку ни к тому, ни к другому, ни к третьему. Для них он был просто энкавэдэшником, символом ненавистной системы, скорее ритуальным чучелом, нежели живым человеком.
«Надо поскорее уехать из этой страны, – думал Ли. – Она разрушает душу, превращая человека в одно из двух страшных зол – либо в раба, либо в господина. Нигде я такого больше не видел. И никогда не думал, что смогу стоять и просто смотреть, как люди, к которым я отношусь почти как к друзьям, тянут на моих глазах топить человека, который лично им ничего плохого не сделал. Да, этот человек должен был утопить Стаднюка, но ведь не по своей воле! Ему приказал Дроздов. А Дроздов уже мертв. Какой смысл убивать его раба? Нет, не могу я понять, кто из них прав, а кто виноват. Поэтому не смею вмешаться».
Дементьев почувствовал, что паралич окончательно отпускает его.
«Надо еще подождать, – думал он, собираясь с силами. – Пусть еще потащут, пусть устанут».
Он несколько раз сжал пальцы в кулак. Рука ощущала былую крепость. Когда до полыньи оставалось не больше двух метров, энкавэдэшник резко повернулся, выдирая ворот пальто из окоченевших рук носильщиков, вскочил на ноги и первым же ударом сбил с ног Сердюченко. В глазах Стаднюка мелькнул испуг, но в следующую секунду он с криком бросился на Дементьева. Энкавэдэшник увернулся, но это заставило его сменить позицию на менее выгодную – теперь он оказался у самого края полыньи.
Пока Сердюченко не поднялся на ноги, Дементьев хотел схватить Машеньку, но она сорвала с себя халат и набросила его на голову противника. Секундного замешательства Павлу хватило для того, чтобы разогнаться и всем телом столкнуть энкавэдэшника в полынью. К счастью, сам он не полетел следом, откинутый отдачей – Дементьев был тяжелым мужчиной.
– А! – глухо донесся из прикрытой халатом полыньи крик энкавэдэшника.
Стаднюк рывком отбросил халат в сторону и ударил ногой по пальцам Дементьева, цеплявшимся за кромку льда. Но тот ловко ухватил его за лодыжку – Павел грохнулся на лед, с плеском ускользая в темную воду. Холод огнем ударил по телу, разделяя его на две части – снизу Пашку по пояс плотно обняла ледяная вода. И в голове мелькнуло: вот какая она, смерть, – ледяная бездонная темнота!
– Вот сука! – выкрикнул Пашка, зверея от злости. – Лупи его, гада! Под лед его! Под лед!
Машенька сняла туфлю и изо всех сил начала колотить энкавэдэшника по голове. После третьего удара тот плавно погрузился в черную парящую воду.
– Черт! – завизжал Стаднюк в ужасе, сползая следом. – Он меня за ногу схватил! Не отпускает!
Но Марья Степановна удержала его за руку, а через секунду подоспел Сердюченко. Вдвоем они выдернули Павла. Убедившись, что Дементьев не всплывает, все трое припустили к машине.
– Халат возьмите! – выкрикнул китаец.
Сердюченко чертыхнулся и вернулся за оставленной вещью. Наклонившись, он сквозь тонкий слой льда увидел Дементьева. Тот, выпучив глаза, царапал окровавленными ногтями непреодолимую преграду.
Шофер сплюнул под ноги и поспешил к остальным.