Книга: Вирус бессмертия
Назад: ГЛАВА 17
Дальше: ГЛАВА 19

ГЛАВА 18

30 декабря 1938 года, пятница.
Пароход «Normandie». Гавань Нью-Йорка

 

Пароходный гудок мощно толкнул воздух, распугав чаек над пристанью. Пассажиры, сгрудившись у борта, махали шляпами, платочками, сдували с ладоней последние воздушные поцелуи. Карла не провожал никто – в его американской жизни не было людей, готовых ради проводов проделать путь от Детройта до Нью-Йорка; не было у него знакомых и в самом Нью-Йорке. Он вздохнул, взял чемодан и, не тратя времени, спустился туда, где располагались каюты второго класса.
После вечеринки у Ребера, после внезапной потери сознания и утомительного пути в голове немного шумело, поэтому больше всего пассажир второго класса Карл Шнайдер хотел поскорее добраться до каюты и отдохнуть в тишине.
Стюард выдал ему ключ и проводил до каюты. На ходу он рассказал Карлу распорядок, принятый на лайнере, но Карл ничего из сказанного не запомнил, кроме того, что обед будет в пять часов, а завтрак не предусмотрен.
Войдя в каюту, Шнайдер закрыл за спиной дверь, щелкнув английским замком. Задвинул чемодан в багажную нишу, скинул пальто и шляпу, поставил трость в угол, разулся и лег на кровать поверх одеяла.
«Черт возьми, – подумал он. – Только сейчас я до конца понял, как надоела мне эта проклятая Америка. Как надоели мне эти туповатые потомки фермеров, пытающиеся выглядеть аристократами, как надоели машины, небоскребы, безвкусица и вульгарность».
Карл закрыл глаза. Было удивительно приятно лежать не раздевшись, сохраняя ощущение неуютности и неудобства позы. Ощущение путешествия. А если быть точным, то ощущение возвращения. Это было главным. Он возвращался домой! И этот, лишь теперь осознанный, факт заставил сердце биться быстрее. Фантазия Карла пробудила в памяти поблекшие образы отца, матери, родственников, друзей.
«Как там все? – думал он. – Я ведь давно уже знаю о доме только из заголовков газет».
И он снова с брезгливостью подумал о том, что Америка – страна плебеев и выскочек. Как он не понимал этого раньше? Конечно, раньше он был гораздо добрее и терпимее, но теперь… Карл не додумал мысль до конца – устал. Даже думать ему не хотелось.
Проникая через иллюминатор, утренний свет падал на закрытые веки Шнайдера, иногда затмеваясь тенью портового крана или пролетевшей птицы. Пароход медленно выходил из залива, слышалось натужное кряхтение буксиров, резкие гудки более мелких судов. Голова немного кружилась то ли от затянувшихся последствий вечеринки, то ли от уже ощутимой зыбкости корабельных палуб.
«Не стошнило бы», – невесело подумал Карл.
Он привстал и налил себе стакан содовой из большого сифона, стоявшего на столе. Пузырьки за стеклом поползли вверх, что вызвало неожиданно сильный приступ головокружения.
– О майн гот! – вздохнул Карл.
Звук родного языка успокаивал и утешал. Сейчас Карл уже не понимал, как мог попасться на уловку дикой цыганки и отправиться в такое далекое путешествие только из-за нелепого предсказания. Зачем?
Шнайдер снял пиджак и жилетку, ослабил галстук, но и это не помогло. Пришлось снова лечь, но и с закрытыми глазами все продолжало идти кругом. Медленно вертелись перед мысленным взором воспоминания о прошедшем дне, о вечеринке у Ребера, о злобном рычании звезд, рвущемся сквозь решетку громкоговорителя.
Карл отчетливо вспомнил этот громкоговоритель – большую мембрану из черного картона, натянутую на металлический каркас. Эбонитовая решетка защищала ее от внешних повреждений…
Воспоминание о мембране приковало его внимание, зацепило его, остановив тошнотворное кружение. Но стоило подумать о чем-то другом, приступ повторялся с удвоенной силой. И Карл полюбил это воспоминание, которое успокаивало желудок и остужало мозг.
Эбонитовая решетка защищала мембрану от внешних повреждений. Черт с ней. Лучше думать об этой чертовой мембране, чем сглатывать рвотные позывы. А так хорошо. Пусть будет мембрана.
Эбонитовая решетка была похожа на паутину – двенадцать лучей разбегались от центра, укрепленные двумя концентрическими окружностями. Получалась сеть из вписанных в окружность треугольников и трапеций. Карл с удивлением поймал себя на мысли, что любуется совершенством этой фигуры, непонятно почему так врезавшейся в память. Эта фигура радовала его воображение, будто красивая женщина.
«Решетка чем-то похожа на антенну Ребера, установленную во дворе, – подумал Карл и спросил себя: – Ну и что?»
Решетка заколыхалась и превратилась в паутину, в центре которой Карл разглядел большого черного паука. Потом паук закружился, и паутина превратилась в тележное колесо. Его медленное вращение как бы уравновешивало вращение мира, поэтому Карл у себя в голове вертел и вертел его с наслаждением. Обруч и спицы – вписанные в окружность треугольники. Невероятная прочность. И бесконечность. Эта бесконечность отрезала Карла от обыденного мира и окутала его невероятным комфортом, которого он не испытывал с того момента, как покинул чрево матери.
Сознание всколыхнулось, и Карл ощутил, как внутри его, точнехонько в центре груди, разогревается воображаемый огненный шар. Исходящий от него свет был настолько упругим, что выталкивал из тела не только остатки тошноты, но и другие неприятные последствия употребления виски в сочетании с табаком.
Тележное колесо, продолжая вращаться по воле фантазии, превратилось в светящийся огненный знак. Это были уже не просто спицы, а невероятно сложная система линий, образующих взаимно пересекающиеся и вписанные один в другой треугольники. Огненная окружность теперь замыкала активное пространство, фокусируя поток рвущейся из ниоткуда энергии на трех областях тела Карла – в груди, на уровне солнечного сплетения и на ладонь ниже пупка.
Казалось, что в пересечении линий зашифровано некое слово, точнее, знаковое понятие.
«Господи! Это и есть слово «вечность»!» – пронеслось у Карла в голове, и во внутреннем мысленном пространстве возникла фигурка мальчика Кая, сидящего на бесконечной ледяной плоскости и пытающегося составить из осколков льда шараду. И вдруг Карл сам превратился в этого мальчика, и перед его глазами светящиеся линии начали хаотический, ускользающий от внимания танец.
Было почти невозможно удержать их в памяти целиком.
Карл стал приглядываться внимательнее. Откуда-то в нем появилась уверенность, что, разгадав знак, он получит необычайную силу. Он решил рассмотреть знак хорошенько с тем, чтобы запомнить его и потом, нарисовав на бумаге, разобраться в спокойной обстановке. Однако линии так прыгали и выгибались, вспыхивая то тут, то там, что идея запомнить их показалась неосуществимой.
«Слово «вечность» состоит из нескольких букв, – внезапно осенило Карла. – Надо запомнить пересечения линий, обозначающие каждую букву, а затем, уже из букв, сложить целое слово».
Он попытался сосредоточиться на образе, пытаясь вычленить то, что сам назвал буквами, но это оказалось непросто. Главная проблема состояла в том, что Карл не знал, из скольких букв сложено слово «вечность».
«Вероятно, в каждом языке слово пишется по-разному и содержит разное количество знаков, – пришло ему в голову. – В данном случае я не знаю, с каким языком мне пришлось столкнуться, а чтобы это понять, надо хотя бы приблизительно выяснить природу возникновения образа».
На самом деле у Карла почти не было сомнений в том, что фигура в его сознании как-то связана с ночным происшествием, с жутковатым скрежетом звезд, принятым на антенну Ребера. Но окончательно поверить в это означало, что знак был передан разумом, чуждым человеческому. Внеземным.
А если так, то стоило ли доверять собственной интуиции, настойчиво подсказывающей значение слова? Может, это вовсе не «вечность», а нечто, вообще недоступное человеческому пониманию?
Повинуясь внезапному порыву, Карл распахнул глаза и вздрогнул от удивления – каюта оказалась наполнена тьмой, посреди которой продолжали танцевать огненные треугольники. Ни утреннего света, ни отблесков океанских волн. Карл испугался. Может быть, он ослеп? И эти огненные линии – признак наступившего недуга? В панике он вскочил с кровати и осторожно двинулся туда, где должен был быть иллюминатор. Вскоре Шнайдеру удалось нащупать стол, стакан на нем и массивный баллон сифона. Только вплотную к стеклу иллюминатора были видны отсветы корабельных огней. Снаружи была ночь.
У Карла отлегло от сердца.
– Проклятье! – выругался он. – Неужели я целый день пролежал на кровати?
Видение огненной фигуры из вписанных в круг треугольников постепенно померкло, и Карл успокоился.
«Никогда еще не было такого похмелья, – невесело подумал он. – Кажется, виски, купленное Ребером, сохранилось еще со времен их дурацкого сухого закона».
Карл помотал головой и дернул нить выключателя. Каюта озарилась ярким электрическим светом.
Возле зеркала выяснилось, что похмелье и проведенный в неподвижности день не оставили почти никаких следов на лице, если не считать жесткой щетины на подбородке. Пропущенный обед не оставил чувства голода, напротив, тело переполняла неожиданная энергия и сила.
Ему захотелось прогуляться. Посетить салон, где наверняка толпились любители ночных утех, или зимний сад.
«Может, проклятие цыганки уже не имеет силы, раз я возвращаюсь?» – подумал он, расправляя грудь.
Мощный прилив сексуального желания всколыхнул Карла, побуждая к активным действиям. Видение, владевшее им весь день, отступило на второй план, но произвело в мозгу заметные изменения. Карл поймал себя на том, что обращает повышенное внимание на все круглое и треугольное.
Это не помешало ему побриться, напевая модный мотивчик. Воронка воды в раковине, вращаясь, опять напомнила Шнайдеру загадочную фигуру.
– Да мне просто надо было раньше покинуть Америку, вот и все! – воскликнул Карл, чувствуя необычайную легкость и жизнерадостность. – Ох, и укатала она меня! А еще лучше было убить эту цыганку.
Слово «убить» немного испугало его, и Шнайдер поправился:
– Надавать ей по заднице или изнасиловать прямо там, в ее дурацком таборе.
Распаковав чемодан, Карл переоделся в самый приличный костюм. Денег в портмоне было не слишком много, но из-за новой, неведомой прежде легкости ему даже в голову не пришло побеспокоиться об этом. Прикинув, что провести пару-тройку вечеров в ресторане средств у него точно хватит, Карл улыбнулся и, взяв трость, шагнул в коридор.
Выяснив у стюарда местоположение зимнего сада, Карл направился туда, в надежде на новое знакомство. Обычно попав в незнакомое общество, Карл замыкался, глядел, как веселятся другие, как знакомятся и флиртуют, сам оставаясь тихим и незаметным для всех. Ребера он считал чуть ли не единственным другом в Уитоне. Но теперь Шнайдер был полон решимости не только завести новые знакомства, но и очаровать всех присутствующих на корабле. Он был готов сыпать искрометными шутками, бросать ослепительные улыбки, и даже трость, которой он порой стеснялся, теперь казалась ему эффектным и таинственным атрибутом его внезапного величия.
Вспомнив, какие страхи и переживания преследовали его раньше, Карл горько усмехнулся.
«Бог мой, – подумал Карл. – Каким тюфяком я прожил жизнь! В плену каких смехотворных иллюзий я находился все эти годы! Каким же идиотом надо было быть, чтобы сняться с насиженного места и отправиться в чужую страну в попытке избавиться от цыганских чар!»
Он крепче стиснул пальцами трость и в десяток быстрых шагов преодолел винтовой трап, ведущий на палубу зимнего сада. С каждым движением тело Карла наполняла упругая сила непонятного происхождения, она словно вливалась извне, делая каждый шаг непривычно легким, а разум холодным и ясным. Казалось, что по коже под одеждой пробегают тысячи колких электрических искр, а в голове постепенно разгорается фиолетовое сияние, похожее на свет мощной электрической лампы.
Толкнув дверь в зимний сад, Карл оказался на просторной палубе, где под стеклянной крышей росли тропические деревья и летали небольшие яркие птицы. Вдоль центральной аллеи, освещенной множеством электрических фонарей, располагались садовые лавки, на которых и проводило время временное содружество пассажиров.
На одной восседал грузный джентльмен в котелке и черной паре. На соседней читала книгу в мягкой обложке очаровательная молодая особа в темно-синем вечернем платье. На ее черных волосах, уложенных по последней моде, ослепительно сиял белый пушистый валик. В глубине зимнего сада взрывами хохота праздновала свою юность группа студентов. И совсем одна в уголке сидела некрасивая мышка в сером неказистом платье. На голове ее была давно не модная шляпка с фиалками.
Карл раздул ноздри, удивляясь новому незнакомому чувству. Как тигр, вышедший проверять свои угодья, немец почувствовал себя хозяином этого небольшого пространства оранжереи. Он сделал первый хищный шаг и заметил, что его появление заставило всех присутствующих на миг отвлечься от своих занятий.
Поигрывая тростью, он направился вдоль дорожки. Проходя мимо особы в вечернем платье, Карл невольно остановил взгляд на ее изящных, как у породистой лошади, лодыжках. Девушка, почувствовав внимание нового посетителя, смутилась и грациозно глянула на крохотные наручные часики.
Сердце Карла забилось, как у голодного хищника, увидевшего жертву. И так же, как перед хищником, перед ним встала проблема выбора – начать охоту за сытной, вкусной, но непривычно трудной добычей, или же выбрать цель попроще, но более доступную. Такая цель виднелась в конце аллеи – серая мышка в безвкусной шляпке с фиалками.
«Не спеши, Карл!» – мысленно произнес Шнайдер и продолжил путь.
Он достиг того места, где сидела мышка, и заметил, что она чуть полновата. Но весьма романтично настроена. Мышка то и дело бросала из-под своей дурацкой шляпки робкие томные взгляды в сторону хохочущих американских студентов.
«Эту пышку я бы взял в первую же ночь, – подумал Карл, сам удивившись смелости и необычности этой мысли. – Плевать мне на проклятие, черт бы его побрал! Я бы разложил ее на койке и отымел во всех видах, каких мне захотелось бы».
Ему понравилась собственная решительность и наглость. Он упивался дерзостью своих чувств.
В голове Карла с новой силой засияло подобие электрической лампы, и он едва не задохнулся от прилива сил и уверенности. Мышцы ощущали необычайный тонус, на лбу выступили едва заметные бисеринки пота, в жилах начал пульсировать ток.
Карлу показалось, что дрогнул сам воздух, пробежав по деревьям порывом ветра. Захотелось зареветь в полный голос, задрав лицо к небу, как ревет самец крупного зверя перед началом брачного поединка. Шнайдер еле сдержался, однако что-то в нем все-таки изменилось, заставив всех посетителей зимнего сада во второй раз обратить внимание на вошедшего.
Джентльмен в котелке с удивлением вынырнул из задумчивости, эффектная брюнетка в вечернем платье уже не спускала с Карла широко распахнутых кукольных глаз, а студенты на лавочке внезапно умолкли, в растерянности забыв, кто о чем собирался рассказать. Серая мышка в шляпке с фиалками вздрогнула – Карл заметил это отчетливо. Она резко обернулась и глянула на него – в глазах читалась смесь страха с рвущимся изнутри желанием. Какой же возбуждающей была эта смесь! Как вкус крови для хищника.
Чтобы не зарычать и не броситься к женщине в ту же секунду, Карлу пришлось стиснуть в руке трость и напрячь всю волю. Но он знал, что перепуганная мышка не предпримет ни малейшей попытки сопротивления, даже если не вести ее в каюту, а сорвать с нее платье и разложить прямо здесь, на этой садовой лавочке.
Уверенность в этом была настолько сильна, что Карл не удержался и сделал первый шаг в полной тишине – даже птицы на деревьях умолкли. Ему захотелось проверить. Ему хотелось знать, посмеет ли кто-нибудь выступить против него, против его непонятно откуда взявшейся силы.
Поигрывая тростью, он неспешно направился вдоль аллеи. Каждый шаг по палубе отдавался шорохом эха под крышей. Каждый шаг усиливал страх и покорность во взгляде девушки. Карл смотрел на нее. Он ее выбрал. Он уже точно знал, что сейчас подойдет, толкнет ее на скамейку и сорвет платье. Прямо здесь, прямо у всех на глазах. И никто, ни одна живая душа не посмеет одернуть его. Ни джентльмен в котелке, ни студенты, ни тем более брюнетка с книжкой. Все они покинут зимний сад и не сообщат никому. Так будет.
С каждым шагом Карл ощущал все больший прилив энергии. Она клокотала в нем, билась огнем учащенного пульса. Она текла по нервам и жилам подобием электрического тока, вызывая болезненную, но вместе с тем невыразимо приятную дрожь. Карлу казалось, что, сожми он пальцы сильнее, трость из красного дерева лопнет у него в кулаке. С каждым вдохом в грудь входил упругий горячий шар, огнем разливался по кровеносным сосудам, а затем вновь собирался в низу живота, вызывая сильнейшую эрекцию.
И вдруг Карл провалился в океан ослепительного света – ничего вокруг не было, кроме матового сияния, никаких ощущений. Он словно сам был этим светом – бестелесным и невесомым. Однако через секунду сияние впереди быстро сгустилось, образовав исполинское огненное колесо с вписанными в обруч треугольниками. Карл ощутил атавистический страх падения, внезапно сообразив, что он не просто висит в пространстве, а несется сквозь него на огромной скорости к неминуемой смерти. Между ним и гибелью находилась только тончайшая паутина из огненных линий. Но, влетев в нее, подобно комару, он не проскользнул сквозь сияющую сеть. Она упруго остановила его и так же упруго отбросила обратно, в то, что можно назвать реальностью.
Вырвавшись из белесого света, Карл несколько раз схватил ртом воздух и распахнул глаза. Оказалось, что огненная паутина отшвырнула его на пол зимнего сада, хотя Карла не покидала уверенность в том, что с тем же успехом он мог оказаться в любой области пространства или даже времени.
Над ним участливо склонилась брюнетка в вечернем платье.
– Что с вами? – спросила она на не очень хорошем английском.
– Обморок, – ответил Карл. – К сожалению, со мной такое бывает после тяжелой травмы.
Нащупав трость, он с ее помощью поднялся на ноги.
– У вас очень бледный вид, – вздохнула женщина. – Хотите присесть? Я помогу вам.
– Да, пожалуй. – Он позволил ей подать ему руку и помочь добраться до скамейки.
Голова все еще кружилась, и Шнайдер чувствовал необычайную расслабленность, почти слабость, но ни страха, ни озабоченности неожиданным припадком пока не ощущал.
Когда Карл рухнул на скамейку, джентльмен в котелке поспешно поднялся и скрылся за дверью зимнего сада. Студенты опять отвернулись, увидев, что происшествие себя исчерпало. Серой мышки нигде не было видно.
– Меня зовут Ева. Ева Миллер, – горячо прошептала брюнетка.
– Вы – немка? – спросил он по-немецки, и она закивала головой.
– О да! Да! И вы?!
– Да! И я. Мое имя Карл Шнайдер.
– Как удивительно! – воскликнула экзальтированная дама.
Карл вновь ощутил мощный приток энергии, а вместе с ней приток уверенности в собственной безнаказанности.
– И приятно! – Он с легкостью подхватил интонацию брюнетки.
Его слух обострился, Карл почувствовал, что смог бы сейчас вполне сносно исполнить несложную песенку. Но воздержался. Вместо этого он перешел в массированную атаку.
– Необыкновенно приятно узнать, что такая очаровательная особа – моя землячка! – воскликнул он, с дикой скоростью возвращаясь в бодрое состояние. И добавил, упиваясь своей отчаянностью: – Ваш запах волнует меня, Ева Миллер!
Он допускал, что Ева может размахнуться и оставить на его щеке красный отпечаток, повторяющий очертания тонкой ладошки, но ему хотелось проверить.
Однако Еву это только привело в восторг. Она залилась краской и, опустив глаза, присела рядом на скамеечку.
– Вы смущаете меня, – задыхаясь от волнения, сказала брюнетка и принялась теребить ридикюль.
«Очень мило, – подумал Карл. – Похоже, со мной произошли действительно серьезные изменения. А огненное слово «вечность», похоже, было вовсе не бредом. Может, эта штуковина позволяет исполняться любым желаниям? Ведь первое, о чем я подумал, проснувшись, это проклятие цыганки. И вот, пожалуйста. А может, этот знак и есть Бог? Может, не надо его расшифровывать, а достаточно увидеть его?! – осенило Карла. – Может, он попросту внял моим многолетним молитвам?»
Ева Миллер вновь подняла взгляд на Карла, теперь уже вальяжно возлежащего рядом, и невольно оценила размер бугра, поднятого под тканью брюк естественными силами организма. Но и это, к еще большему удивлению Карла, не испугало новую знакомую. Напротив, она даже не попыталась скрыть своего восхищения. Еще секунда, и она кинулась бы на него сама, без приглашения.
Но Карл теперь уже оттягивал минуту высшего удовольствия, стараясь накопить его побольше. К тому же сладкая мука имела собственную ценность.
Он непривычно для себя властным жестом остановил девушку.
– Не сейчас! И не здесь! – сказал он и вскочил на ноги. – Я приглашаю вас в ресторан. Идемте!
Карл свернул руку кренделем и предложил смущающейся Еве.
– Ой, – вдруг сказала она. – Нет. Я не могу.
– Отчего же? – удивился Карл. Он уже привык к своей необычайной успешности и теперь не смутился, встретив препятствие, а испытал необычный прилив злости.
– У меня встреча! – вздохнула Ева. – Должен подойти мой литературный агент, но его нет уже минут сорок.
По лицу Евы пробежала мучительная тень сомнения. Она не знала, что выбрать – остаться ждать агента или пойти в ресторан с очаровательным мужчиной.
– Плюньте! – посоветовал ей Карл. – Если вы ему нужны, он сам вас найдет.
– Это он мне нужен, – вздохнула Ева. – У меня уже готов один роман, и сейчас я делаю наброски ко второму. Но моему литературному агенту, по всей видимости, нужен не мой текст, а нечто иное, что обычно нужно мужчинам… – по щекам Евы разлился чуть заметный румянец. – Вчера, в Нью-Йорке, я ему отказала, а сегодня он не явился на встречу. Возможно, он даже не сел на пароход. Так что я в растерянности.
– Американец?
– Да, – кивнула девушка.
– Выкиньте его из головы. Янки ужасны! Они лгут и не выполняют обязательств.
Самому Карлу, правда, не приходилось сталкиваться с коварством янки, но сейчас он был уверен, что говорит искренне, на основе своего личного опыта.
– Но что же мне делать? В Германии сейчас публикуют мало книг. Их в основном жгут.
– У меня есть знакомый издатель, я помогу вам, – солгал Карл Шнайдер и сам удивился, как легко это у него вышло.
Ева Миллер доверчиво ухватила его за локоть.
Они довольно быстро нашли шумный, ярко освещенный ресторан. Шнайдер опять подивился своей храбрости. Раньше он поискал бы уединенное пустое кафе. Но теперь… Что значат чужие люди для человека, который только что собирался прилюдно изнасиловать незнакомую женщину?
И вдруг с ним опять что-то случилось. Кто-то щелкнул в его голове тумблером, и Карл словно свалился с небес и больно грохнулся о землю. Он снова превратился в бывшего, подавленного жизнью Карла.
«Что же это творится со мной? – испуганно подумал он. – Как я мог подумать об этом? Как мог намереваться сделать это? Господи…»
Чувство стыда нахлынуло на него с такой силой, что окончательно стерло остатки непонятно откуда взявшейся самоуверенности. В особенности ему стало неловко за то, что он идет под руку с малознакомой женщиной, а эта женщина была свидетельницей его падения в обморок.
Ева тут же обратила внимание на изменившееся состояние спутника.
– Что с вами? – с удивлением спросила она.
– Ничего, – едва не заикаясь ответил Карл. – Извините.
– За что? – удивление Евы сменилось легким испугом. – Господи, на вас лица нет! Вам плохо?
– Да, простите. Наверное, мне лучше отдохнуть.
Карл понимал, что совершает непоправимую ошибку, но ничего не мог с собой поделать.
Она внимательно смотрела на Шнайдера и, не веря себе, увидела, что он жалок. Однако, чувствуя обычное женское сострадание ко всему живому, она списала эту перемену на последствия обморока. Надеясь, что назавтра он снова будет тем же очаровательным парнем, что и пять минут назад, она вызвалась проводить его до каюты, чтобы продолжить знакомство.
– Нет. Не стоит, – покачал он головой, пряча глаза. И вдруг взвизгнул, чуть не зарыдав: – Оставьте меня!
– Хорошо, – растерянно сказала Ева и сначала попятилась, а потом повернулась и побежала вверх по трапу.
«Наваждение какое-то», – заторможенно подумал Карл и медленно поплелся на палубу второго класса. Вскоре он ощутил нарастающий озноб и ускорил шаг. В глазах все плыло, пальцы еле слушались, когда он вставлял ключ в замочную скважину. Сердце колотилось медленно и натужно, сбивая дыхание, заставляя хватать ртом воздух.
«Не умереть бы…» – в панике подумал Карл, вваливаясь в распахнувшуюся дверь.
Первым делом он налил себе воды из сифона и осушил стакан в несколько гулких глотков. Налил еще, сел на кровать и снова выпил. Не помогало. Возникло ощущение образовавшейся в теле дыры, через которую стремительным потоком вытекает жизнь.
«Проклятая цыганка!» – опять с ненавистью подумал Карл.
В сердцах Шнайдер ударил кулаком по столу, сбив на пол стакан. Вспышка ярости немного привела его в чувство, заставила здраво оценить обстановку. Тут он заметил, что очертания огненного знака, который родил в нем эту необычайную легкость, начали стираться в памяти. И ему в голову пришла великолепная мысль.
– А что, если этот знак действует, только пока его помнишь? – сказал он.
И его осенило, что так оно и есть. Что все, что с ним произошло, – это проявление силы знака.
Карл умолк, боясь вслух произнести самое главное – то, что сила таинственной фигуры исполняет желания. Пусть не все, пусть лишь одно, но и этого было достаточно.
– Надо нарисовать его, – решил Шнайдер. – Тогда я всегда смогу вспомнить его, посмотрев на рисунок.
Он зажег свет, швырнул чемодан на кровать и принялся рыться в нем, бесцеремонно раскидывая вещи. Наконец ему попалась записная книжка с огрызком карандаша вместо закладки. Карл резко выдернул один лист, склонился над столом и начертил на бумаге кривоватый круг. Затем он попытался вписать в него несколько треугольников, но рисунок получился убогим. Тогда Карл принялся выдирать листы и пробовать снова и снова, но ничего похожего на испытанные ощущения получить от рисунков не удалось. В них не было и намека на совершенство сложной огненной сети, увиденной во сне.
«Слишком маленькие листы, – решил Карл. – В круг надо вписать множество мелких деталей, а на обрывке бумаги это сделать непросто».
Другой бумаги, кроме записной книжки, у него не было.
«Надо спросить у стюарда», – подумал он.
Нет. Стюард может что-то заподозрить. И Карл с новой силой принялся чертить треугольники и круги.
Увлеченный рисованием, он совершенно забыл и о сердечном приступе, и о резкой перемене настроения, произошедшей с ним после знакомства с Евой. Теперь происшествие возле ресторана показалось ему постыдной слабостью и глупостью.
«Она ведь была готова провести со мной вечер! – упрекал себя Карл. – Какого черта я ее бросил? Ну да, я упал перед ней в обморок. Но она же не обратила на это никакого внимания! Я осел! Тупица!»
Ощущение уверенности вернулось к нему, и теперь он не мог найти объяснение своему поступку. Он метался по каюте и ругал себя на чем стоит свет.
«Нельзя же быть таким тюфяком!»
Шнайдер бросил взгляд на исчерченные клочки бумаги, и последние сомнения в реальности таинственного знака окончательно рассеялись. Он действовал, точно действовал, оказывая мощное воздействие либо на разум, либо на саму реальность. Во второе верилось с трудом, но и отрицать очевидное было глупо, особенно когда удача сама так легко шла в руки.
Хорошенько проанализировав происшедшее, он понял, что концентрация внимания на воображаемой фигуре вызывает приток некой неведомой силы, а переключение внимания на что-то другое возвращает все в первоначальное состояние. Точно. Так и произошло, когда его мысли и желания полностью переключились на Еву. Но впредь допускать этого не следует.
– Да! – воскликнул он. – Но сколь сильно влияние огненного знака?
Кроме того, оставалось неясным, действительно имеет место изменение реальности или же фигура воздействует только на его, Карла, психику.
Для надежности он начал размышлять вслух.
– Все посетители зимнего сада что-то почувствовали, когда я вошел в дверь. Мне не могло это померещиться. В тот момент я был… – Карл запнулся, боясь произнести то, что думал. – Я был властелином мира. И они это поняли. Власть всегда привлекает, поэтому Ева готова была не только провести со мной вечер, но и отдаться в первую же ночь. Она была очарована мной. Это ведь не трудно проверить. Надо только найти ее. Как следует вспомнить этот чертов знак и найти Еву. Если она отвергнет меня с порога, то вся эта чертова сила – лишь плод моего воображения. Если же нет… Может, и другие желания могут исполняться, когда представляешь знак в точности?
Он задумался.
– Надо только не увлекаться, – произнес Карл, вспомнив потерю сознания в зимнем саду. – Эта энергия слишком сильна, чтобы относиться к ее проявлениям без должной осторожности. Это первое правило. – Карл решительно выдернул еще один лист из записной книжки и уже без спешки начал чертить знак. – Точно как в сказке, – усмехнулся он. – Сложи из осколков льда слово «вечность», и твоим желаниям подчинится весь мир.
Но сколько ни пытался он в точности изобразить таинственную фигуру, вспомнить все тонкости переплетения линий и пропорции треугольников не получалось. В конце концов его осенило, что начинать надо не с круга, а с самих треугольников, вырисовывая их сегмент за сегментом, пока круг не замкнется.
– Черт возьми! – бормотал он, упорствуя над листочком бумаги. – Слово «вечность» в бессловесном понимании должно быть цикличным! Его первая и последняя буквы просто обязаны быть одинаковыми, иначе слово не замкнется в кольцо. Вот в чем секрет! Надо вспоминать и рисовать сегмент за сегментом так, словно каждый сегмент представляет собой букву. Наверняка, если немного пораскинуть мозгами, можно логически дойти до начертания каждой буквы. Надо хорошенько подумать об этом. Хотя нет. Сейчас во мне энергии хоть отбавляй. Надо проверить, какое воздействие она окажет на Еву при повторной встрече. И если все сработает, тогда и можно будет вплотную заняться самим знаком.
Приняв решение, Карл взглянул на себя в зеркало, и ему показалось, что костюм пострадал после падения и лежания на кровати. Он хотел освежить его влажной щеткой, но остановил себя.
– Наоборот! – воскликнул он, азартно улыбаясь своему отражению. – Для чистоты эксперимента требуется некоторая небрежность в одежде, настырность в ухаживаниях и развязность в манерах. Мне сейчас нужна не сама Ева, а результат. Будь он положительным или отрицательным, черт его побери!
В конце концов он отказался и от трости – в теле бушевало столько энергии, что никакого подобия костыля не требовалось. Была лишь одна проблема – выяснить, как найти Еву на огромном пароходе, но возникали сомнения, что стюард запросто выдаст номер ее каюты. Обратиться к нему с подобным вопросом означало выставить себя в дурном свете. С усмешкой Карл подумал, что как раз это его теперь вряд ли остановит – чем больше деталей таинственного знака он вспоминал, тем больше уверенности у него прибавлялось, тем больше плевать ему было и на мнение окружающих, и на собственную репутацию.
Но к стюарду он все-таки не пошел, хотя и по совершенно иной причине – не хотелось попусту тратить время. Вместо этого Карл решил довериться интуиции, полагая, что энергия посланного свыше знака удесятеряет любые из отпущенных ему Богом способностей. Интуиция же, точнее, чутье неудовлетворенного самца, подсказывала ему, что расстроенная женщина вряд ли отправится в свою каюту, чтобы скучать в одиночестве. К тому же Карл теперь был уверен, что Ева, предлагая проводить его до каюты, руководствовалась не жалостью, а намерением отдаться ему. И ушла, обиженная отказом, восприняв его дурноту как розыгрыш с целью избавиться от нее.
– Да! – воскликнул он. – Женщины не терпят считать себя брошенными или обиженными, они скорее склонны внушать себе, что это они сами отшили недостойного кавалера. А посему злиться не на что и лить слезы нет ни малейших причин. Куда лучше отправиться в людное место, забыть о случившемся, а может, найти кого-то достойнее, чем незадачливый ухажер.
Эта выдуманная Карлом логическая цепочка так развеселила его, что он не смог сдержать улыбку, поднимаясь по трапу туда, где расстался с Евой.
В первом ресторане он ее не нашел. Там было очень людно, очень накурено и играл духовой биг-бенд. Но это не остановило Карла. Он поймал официанта и устроил ему форменный допрос про даму в темно-синем вечернем платье. Официант отрицательно покачал головой, хотя дам в темно-синих платьях на танцевальной площадке перед сценой было не меньше десятка.
Шнайдер внимательно рассмотрел тех, что были в ресторане, сам и направился дальше.
Во втором ресторанчике Карл нашел свою знакомую без труда. Она одиноко сидела за столиком, что-то писала в тетрадке, изредка отпивая из бокала с мартини. Карл, не выдавая своего присутствия, понаблюдал за ней пару минут. В этом ресторане публики было значительно меньше, чем в предыдущем, – часть столиков пустовала, – но те, что присутствовали, производили шикарное впечатление. Темноту то и дело рассекали алмазные блики.
На сцене наяривал негритянский квартет, пышнотелая черная вокалистка с великолепным голосом и чисто негритянским чувством ритма напевала свой вариант колыбельной Клары из оперы Гершвина. Трубач затянул длинное соло.
К Карлу подошел официант, и Шнайдер заказал виски с содовой. На самом деле хотелось не виски. Хотелось проверить, обернется ли Ева, если начать вспоминать детали таинственного знака из треугольников. Сосредоточившись, Карл, не закрывая глаз, представил себе огненную паутину и усилием воли заставил ее вращаться. Тут же упругий поток силы влился в его тело, вызвав волну обжигающего озноба. Трубач сбился с ритма, со стороны кухни раздался звон битой посуды, а Ева, обернувшись, чуть не выронила тетрадь. Это произошло одновременно, так что у Карла развеялись последние сомнения. Сила знака действовала.
«Черт побери!..» – с восторгом подумал Карл и широко улыбнулся Еве.
Банда на сцене быстро опомнилась и продолжала играть как ни в чем не бывало. Только теперь они принялись исполнять что-то совсем умопомрачительное, отдаленно похожее на то, что услышал Карл в динамике Ребера.
Не дожидаясь, когда официант принесет заказ, он поднялся с места и вальяжной походкой направился к оторопевшей от удивления писательнице.
– Карл?! – удивилась она, не совсем понимая, что происходит.
– Прошу меня извинить, – Шнайдер без приглашения опустился на стул. – Перенесенная несколько лет назад травма иногда делает мое поведение не совсем адекватным.
Ева хотела что-то ответить, но он не дал ей и рта раскрыть.
– Это не значит, что я псих. Просто время от времени случаются приступы, после которых мне приходится приходить в себя. У вас может возникнуть закономерный вопрос – как это касается лично вас и почему вы должны все это терпеть? Ответ прост. Терпеть вам это придется по той простой причине, что вы мне понравились, я хочу провести с вами вечер, а если вы меня за это время не разочаруете, то и ночь.
На этом месте любая женщина, кроме законченной проститутки, уже дала бы ему пощечину или выплеснула в лицо мартини из бокала. Однако Ева лишь покраснела и опустила глаза. Хотя было заметно, что в ней происходит какая-то внутренняя борьба. Было похоже, будто разум в ней уснул, а тело – рот, руки, глаза – действует по указке гипнотизера или какого-то иного таинственного управляющего.
– Это вы меня извините, – наконец вымолвила она очень ровным, но вместе с тем напряженным голосом. – Мне надо было проводить вас до каюты, а я повела себя как равнодушная дура. Что же касается вечера… У меня сейчас не лучшая полоса в жизни. Похоже, мой литературный агент так и не сел на корабль, так что мое настроение нельзя назвать хорошим. Однако если вы сами хотите потратить на меня свое время, я с радостью приму эту жертву, поскольку мне одиноко и грустно.
«Она или шлюха, или аферистка, – осторожно подумал Карл, припоминая, что не стоит увлекаться действием знака. – Не получилось бы так, что это она охотится на меня, а не я на нее. Хотя можно допустить и другой вариант. Может оказаться, что благодаря огненному знаку, непонятно как возникшему у меня в голове, я приобрел способность к подавлению чужой воли. Точнее, к подавлению женской воли, о чем мечтал уже много лет».
Для окончательной проверки Карл протянул руку и нащупал под столом горячую коленку Евы. Женщина вздрогнула и напряглась, как струна.
– О! Карл! – напряженно проговорила она. – Здесь же люди.
Она смутилась и снова опустила глаза.
«Ага, – подумал он с удовольствием ученого, получившего искомый результат. – Значит, предел моим возможностям все же есть, и я не могу взять ее прямо на этом столе. Но что будет, если я снова представлю знак и подпитаюсь от него энергией? Надо впитать столько, сколько было в зимнем саду, точнее, чуть меньше, чтобы не грохнуться в обморок».
Он убрал руку и вызвал в воображении огненную фигуру. На сей раз это потребовало меньше усилий, чем в прошлый, и Карл сразу же ощутил мощный поток силы, ударивший его подобно порыву ветра. Огненный жар снова закружился в груди, на уровне солнечного сплетения и ниже пупка, вызывая мелкую дрожь и сладостное нарастание сексуального желания. Сердце сорвалось с привычного ритма и забилось часто, упруго, как бьется на цепи сторожевая собака, почуявшая чужака. Кровь по жилам устремилась вниз, толчками вызывая нарастающую эрекцию.
«Хватит! – приказал он сам себе, хотя останавливаться не хотелось. – А то опять эта необузданная сила швырнет меня на пол!»
Он заметил, что другие посетители ресторана обратили внимание на него, словно влившаяся в тело сила произвела в нем внешние изменения. Ева тоже смотрела, широко распахнув глаза, – почти так же, как на скамейке в зимнем саду.
Она снова превратилась в милую привлекательную куколку. С такой фигурой она должна быть чертовски хороша в постели. Карлу не терпелось это проверить. Но еще больше хотелось проверить, подействовал ли прием с огненным знаком.
Он снова протянул под столом руку и положил ладонь на коленку Евы. На этот раз госпожа Миллер покраснела еще сильнее, но воля ее была подавлена до такой степени, что она не смогла ничего возразить. Она лишь чуть-чуть приоткрыла губы, силясь что-то сказать, но вызвала у него только еще более сильное желание.
Тогда, несмотря на внимание других посетителей ресторана, Карл провел пальцами по внутренней стороне бедра Евы – медленно, но стараясь делать каждое касание ощутимым. Госпожа Миллер напряглась и, к удовольствию Карла, закрыла глаза. Ее дыхание участилось, пальцы задрожали еще сильнее. Тогда он продвинулся еще дальше, к обтянутому тканью платья упругому бугорку. Ева издала нечто похожее на тихий стон, и бутон ее губ раскрылся еще сильнее.
Люди в зале начали отворачиваться. Они поняли, что происходит, что именно Карл делает под столом, но, также находясь под властью исходящей от него силы, реагировали стыдливым переключением внимания на что-нибудь другое, хоть и менее интересное, но гораздо более отвечающее каждодневной реальности.
«Интересно, – подумал Карл. – Волю любой женщины я могу так подавить?»
Ему захотелось подняться на сцену и сделать что-нибудь унизительное с чернокожей певичкой. В тот же миг негритянка замерла, как кролик перед удавом, а музыканты недоуменно переглянулись. Трубач, крупный парень с толстыми губами, отложил инструмент и направился прямиком к столику Карла.
– Сэр, – обратился он к немцу. – Извините! Мы всего лишь черные музыканты. Мы и сами любим повеселиться, но мы должны играть, а вы смущаете нашу солистку. Сэр! Не могли бы вы вести себя менее вызывающе?
Его мышцы под рубашкой из тяжелого шелка красноречиво напряглись, а лицо озарила самая приветливая улыбка, на которую он был способен. Только в глазах остался ледяной блеск затаенной ненависти, какой всегда проскальзывает в глазах черного при беседе с белым.
– Катись отсюда, черножопая обезьяна, – так же широко улыбаясь, сказал Карл по-английски. – Не видишь, я лапаю женщину? Иди и дуй в свою медную дудку. И чтоб я тебя больше не видел.
Улыбка моментально сползла с лица негра, он придвинулся, собираясь оставить от наглеца мокрое место. Но Карл быстро представил огненное колесо, и выражение ненависти в глазах трубача сменилось выражением страха.
– Эшу Рей! Эшу Рей! – заорал негр, убегая назад к своим.
Протискиваясь к сцене, он спотыкался обо все предметы, попадавшиеся на пути.
– Чего он так испугался? – дрожащими губами спросила Ева.
Карл не ответил – он понял, что она несколько выпала из-под влияния. Пришлось снова лихорадочно представить огненное колесо. Краем глаза он разглядел, что негры после путаных объяснений трубача засобирались. А тот все кричал: «Эшу Рей!» и крутил в воздухе рукой, вырисовывая невидимый круг с вписанными в него треугольниками.
«Неужели он увидел изображение внутри моей головы? – сначала удивился, а затем и забеспокоился Карл. – Чертовы негры!»
Еще через секунду он ощутил, что из его живота словно выдернули пробку – сила знака начала вытекать, теряться, а в глазах Евы появилась сначала осмысленность, а затем первые признаки своеволия.
Какое-то неведомое чутье подсказало Шнайдеру, что ему мешают негры, – похоже, им был известен способ вытаскивать женщин из цепких лап огненного колеса. Старались они за солистку, но и Ева начала ускользать.
– Чертов негр! – уже вслух повторил Карл, поднимаясь с места и беря госпожу Миллер за руку. – Только я собрался полапать тебя за самое интересное место, как он подходит и портит мне все удовольствие!
Он повлек ее вон из ресторана.
За дверями Шнайдер прислонил писательницу к стене, будто она была всего лишь заводной куклой, и начал возбужденно сжимать ее грудь и бедра под платьем. Он чувствовал, что внутри Евы происходит борьба, но ее воля никак не могла одержать верх над волей Карла, питающейся от мощнейшей энергии, вливавшейся в его тело прямо из Пустоты.
Ева тоже ощущала эту силу, причем не менее отчетливо, чем сам Карл. И тоже чувствовала себя заводной куклой, но ничего не могла поделать. Она была простой немецкой женщиной, воспитанной в духе трех «К»: кухен, кирхе, киндер. Даже то, что она осмелилась писать книгу, было неимоверным вызовом обществу. Но общество было не таким беспощадным, как воля случайного знакомого.
«Наверное, он обладает способностью к какому-то особенному гипнозу», – бесконечно повторяла она одну и ту же мысль.
Карл между тем убрал руку из-под платья госпожи Миллер и толкнул ее в спину. Толкнул грубо, жестоко, но и это не вывело ее из состояние куклы. Она упала на пол, разорвав шелковые чулки, но ничем не выказала недовольства или рассерженности, позволив схватить себя за руку и потащить по коридору.
Карл волок избитую брюнетку и злился. Не того он хотел! Он хотел, чтобы его самого хотели и любили. Чтобы он сам мог чувствовать радость и восторг, какой чувствуют другие люди, когда занимаются любовью. Но в его сердце расцветал огненный цветок торжества. И он ненавидел Еву Миллер за то, что ее покорность не могла родить в нем радости.
И он волок ее по коридору, приходя в еще большую ярость и одаривая жертву пощечинами и пинками. Возможно, кто-то остановил бы его, встретив по пути. Но коридор был пуст.
Назад: ГЛАВА 17
Дальше: ГЛАВА 19