В силу редкости частнопрактикующих магов профессия эта в Западных Княжествах прибыльна и уважаема. Мы с Мирой снимали хороший дом у реки, двухэтажный, с большим садом, а могли бы, пожалуй, и выкупить его в собственность.

Но мы до сих пор не понимали, собираемся ли остаться здесь навсегда.

Из Империи мы выбрались на удивление легко. Не пришлось больше тратить время на руну переноса – мы лишь меняли личины по несколько раз в день, превращаясь то в пару школяров, едущих на каникулы, то в бабушку с внучкой, то в пожилую семейную пару, путешествующую на воды. За неделю мы пересекли всю Империю, каждый миг ожидая, что нас схватят.

Ничего не случилось. К нам словно утратили интерес, хотя раньше повелитель не прощал гибели своих слуг.

Один лишь раз мы наткнулись на большой разъезд гвардейцев с регулятором во главе, расположившийся на постоялом дворе, куда мы неосторожно сунулись. Может, они и не нас искали, но я использовал рунный знак, отобранный у несчастного Эмира, и погрузил в сон весь посёлок. Мы даже спокойно отужинали, сидя среди храпящих гвардейцев, потом я залил на кухне очаг, чтобы не случилось пожара, и мы двинулись дальше.

Под видом братьев-близнецов, торговцев фарфором, мы пересекли границу с Западными Княжествами. Чем нелепее люди, тем меньше к ним подозрений, вот и приграничная стража, посмеиваясь, пропустила двух нелепых коробейников, везущих образцы товара: аляповатые чашки и чайники, настенные украшения и керамические свистульки. Всё это мы купили в ближайшем магазине и выкинули, едва переехав границу. Потом был путь через западные земли, пока мы не остановились в Низинном Княжестве, не самом большом, но едва ли не самом богатом. Заливные луга, мягкий климат, трудолюбивый прижимистый народ, не любящий конфликты, но и за свои интересы бьющийся насмерть – Низинное Княжество было одним из самых спокойных. Мы получили в княжеском правлении вид на проживание, патент на работу и подписали кучу бумаг, где клялись в добрых намерениях, порядочном поведении и обязательствах ежегодной уплаты налога.

Последнее, кажется, волновало чиновников больше всего.

Первый год жители на нас поглядывали искоса, здоровались через раз, в лавках улыбались скупо. Но мы жили тихо, по местным обычаям рано ложились спать и рано вставали, покупали всё у одних и тех же торговцев, перед местными праздниками Мира пекла пироги с рыбой, как тут было принято, а я вешал на деревья бумажные гирлянды и цветные фонарики.

Нас приняли.

В лавках улыбались и давали куски получше, нарезали сыр и выбирали масло посвежее. Соседская детвора перестала вечерами кидать камешки в окна. Садовник поинтересовался, какие цветы предпочитает госпожа, и следующей весной грядки у дома будто взорвались жёлтыми и оранжевыми тюльпанами.

Мне это нравилось.

А ещё тут всем было наплевать на Тёмную Империю. Да, про неё знали, говорили, но не больше, чем про другие страны. Южан, мне кажется, не любили сильнее, жителей восточных провинций считали менее культурными, а северян – заносчивыми. Словно и не было девяносто лет назад великой Войны, сражений, альянсов, предательств и героизма. Свергнутого Тёмным Властелином монарха здесь не то чтобы чтили, но считали слабовольным растяпой-неудачником, павшим жертвой амбициозного волшебника. Самого Тёмного Властелина считали обычным магом! Никакого божественного или полубожественного происхождения его не признавали, слегка поругивали, но некоторые признавали, что он внёс огромный вклад в развитие магии и Тёмная Империя при нём добилась немалых успехов.

Честное слово: куда больше, чем Тёмного Властелина, здесь побаивались пронырливых южан! Пусть те и не прославились ратными подвигами, но успешно конкурировали с местными торговцами, скупали шахты и пастбища, селились обособленными кварталами и не признавали местные обычаи.

Вначале нас это удивляло. Потом стало обидно. А в конце концов – безразлично. Прежняя жизнь стремительно уносилась вдаль с каждым прожитым здесь днём. У нас даже речь приобрела местный акцент, над которым мы вначале тихонько посмеивались.

Я прошёл по улице мимо аккуратненьких домиков с цветниками вокруг. Заборчики были низкие, по пояс, калитки не запирались, на окнах не было занавесей – порядочному человеку нечего скрывать и нечего бояться. Старички курили трубки на порогах своих домов или сидели за чашкой пунша или кружкой кофе в кофейнях. Я вежливо кланялся каждому, касаясь фетровой шляпы с высокой тульёй и узкими полями. Мне кивали в ответ, точно так же дотрагиваясь до головных уборов. Шедший навстречу тощий подросток свою шляпу уважительно снял, и дело было не в том, что я с его точки зрения совсем взрослый и к тому же маг. Дело было в том, что я свой.

Почти свой.

Я даже сам в это верил.

Наша калитка тоже была открыта, я вошёл, постучал ботинком о ботинок, стряхивая мусор. Зима здесь тёплая, снега почти не бывает, грязи тоже, но почистить обувь у ворот – местный обычай.

Мира была на кухне. Расставляла в шкафу вымытую посуду. Слишком уж чисто вымытую, на мой взгляд.

– Привет, – сказал я, целуя её в щеку.

Думаю, девять мужчин из десяти, покажи им Миру три года назад и нынешнюю, сказали бы, что она стала только красивее. Три года назад она была симпатичной девчонкой лет двадцати. Сейчас – красивой женщиной «за тридцать».

Не просто красивой – красавицей. Со светлыми волосами в одну косу (единственное, в чём Мира не уступила здешней моде – не заплетала волосы в две широкие косы и не складывали потом «улитками» на висках). Она не была пышной, что ценилось у местных дам, но и от тонкости юной девушки избавилась.

Красивая, умная, волшебная.

Моя.

– Как прошло? – спросила Мира.

Я видел её озабоченный внимательный взгляд. При встрече мы всегда смотрим друг на друга с опаской, ищем следы ушедшего времени.

– Прекрасно, – ответил я. – Минут сорок от силы всё заняло. Двадцать пять цехинов и… – я достал подарок, – в знак особой благодарности…

– Какая красота, – оценила Мира, разглядывая часы. Открыла крышку, полюбовалась выложенным перламутром циферблатом. – Очень изящная работа… и минуты показывают… Да они дороже, чем плата!

– Конечно. Всё очень красиво получилось. – Я сел на жёсткий высокий стул и рассказал, как очистил квартал от крыс и насекомых.

Мира засмеялась.

– Жди новых заказчиков, гроза мышей!

– Да легко, – я кивнул на тарелки. – Слушай, ты не…

– Я их просто мыла, – сказала Мира. – Взяла в лавке жидкое мыло для посуды. Новинка. Представляешь? – всё как новое!

– Без магии? – уточнил я.

Три года назад, добравшись до Низинного Княжества, мы с Мирой решили, что она некоторое время поживёт без волшебства. Хоть мы и оба постарели, но Мире досталось куда серьёзнее. Она истратила десять лет жизни, защищая нас от Тёмного Властелина, воплотившегося в регуляторе магии Эмире. Теперь был мой черёд работать и стареть. Во всяком случае, до тех пор, пока наш возраст не сравняется.

– Без, – сказала Мира. Взяла стул и села напротив. – Я тебя обманывала, я иногда использовала волшебство. Немножко. В подвале подсветить. Пауков весной из спальни прогнала. И одежду гладила с руной, когда служанка болела, я ненавижу гладить.

Я кивнул. Я подозревал, что она использует волшебство, – совсем по чуть-чуть, по паре минут в неделю. Очень трудно отказаться от рунной магии, если ты ею владеешь.

– Но теперь я не буду использовать магию совсем, – сказала Мира.

Я уставился на неё, в первую очередь на волосы – нет ли седого волоска? Хотя Мира бы его вырвала…

– Девять месяцев не буду, – добавила Мира.

У меня всё внутри ухнуло. Я сглотнул и спросил:

– Что, точно?

Мира кивнула. Сидела, смотрела на меня и ждала.

– Никакой магии, – сказал я озабоченно. – Это уж точно. А гладит пусть служанка.

Есть лишь одно различие в рунной магии для мужчин и женщин. Женщины не могут колдовать, если они ждут ребёнка.

Во всяком случае, если хотят его дождаться.

Даже самое мелкое и лёгкое волшебство в этом случае опасно. Это ведь только женщина стареет, её время уходит, ребёнок живёт своим временем.

Если речь о мгновении, о минуте, то ещё может пронести. А если на магию тратятся часы – ребёнок умирает. Связь между матерью и нерождённым дитём не выдерживает волшебства.

Конечно, если женщина-волшебник не хочет иметь ребёнка, она наоборот вовсю пользуется этим…

– Что скажешь? – спросила Мира настороженно.

– Дай в себя прийти, – честно попросил я. – Неожиданно как-то.

– Меня соседки порой спрашивают, – сказала Мира, – в каком возрасте принято детей рожать в Тёмной Империи. Не болею ли я часом… Нет, ты не подумай, я не из-за этого…

Она снова замолчала. И я молчал.

– Я понимаю, мне двадцать. А ты ещё моложе. Но вот это… тело… – Мира провела по лицу рукой. – У него свой счёт. Оно кричит, что ему уже много лет. Что оно давным-давно готово. Что оно хочет родить. Продолжиться в вечности, а не истлеть бесследно. Может быть, ты не чувствуешь, Грис. Может быть, тебе кажется, что тебе восемнадцать…

– Девятнадцать почти, – поправил я.

– …а не тридцать. Но это тоже неправда. Нам и восемнадцать, и тридцать. Мы и юнцы, и взрослые люди. С этим придётся жить, сколько уж осталось – столько и придётся. Такая судьба у магов. Такая цена у волшебства.

Мира замолчала, опустила глаза. Добавила:

– Наверное, не время. Мы ведь даже не решили, остаёмся ли здесь навсегда. Если ты скажешь, что не стоит… я пойду и поглажу простыни.

Я встал, шагнул к ней, обнял. Поцеловал в макушку. Кажется, Мира тихонько плакала, но я не хотел и виду подавать, что это заметил.

– Я тебе поглажу! – пригрозил я. – И посуду нечего мыть: у нас что, прислуги нет? Лучше возьми книжку и почитай.

– Все давно прочитала.

– Я схожу в книжную лавку. Там привезли три тома модного сочинителя из Восточных Провинций. Отпечатано в типографии, одно удовольствие в руки взять. Назидательные и развлекательные истории о похождениях магов, о сражениях между хорошими и плохими, о заколдованных и проклятых амулетах.

– Выдумка, что ли?

– Ну да, неправда. Но очень интересная неправда. Проклятое кольцо с тайными рунами, злодей-волшебник…

– Ты рад или нет? – спросила Мира прямо.

Я подумал.

– Наверное, рад. Только ошарашен. Я думал мы как-нибудь попозже об этом подумаем.

– Да куда уж позже! – сказала Мира. – Моя мать в пятнадцать замуж вышла, в шестнадцать брата родила, в семнадцать – сестру… ну, ту, что умерла от красной сыпи, я рассказывала…

В Западных Княжествах было принято выходить замуж не раньше семнадцати, а то и восемнадцати лет (мне кажется, это потому, что дочери очень много работали по хозяйству, помогая родителям сбивать масло и пасти скот). Но вообще-то Мира права. Мы не дети, и даже выгляди на свой возраст, о наследниках стоило задуматься.

– Я рад, – сказал я. – Я пойду и куплю тебе книжку, чтобы ты могла с чистой совестью ничего не делать.

– Сама схожу, – решила Мира. – Спасибо, но хочу прогуляться. А ты… я же знаю, чем ты занимаешься. Иди уж!

Она встала (никаких следов слёз, но я знал, что они были), и мы некоторое время целовались, обнявшись.

Если честно – мне всё-таки было не по себе.

Натурфилософам для работы нужна лаборатория со столом для вивисекции; всяческие стеклянные колбы, реторты, пробирки и перегонные кубы для экспериментов с жидкостями; химикаты щелочные, кислотные и нейтральные; хирургические инструменты и пневматические нагнетатели для операций; яркие лампы на газе или земляном масле для должного освещения; лупы и микроскопы для тонкой работы; медицинские банки и электрофорные машины для создания электричества; оранжерея, виварий и клетки для содержания существ природных и монстров; некоторое количество рунных амулетов для поддержания жизни в том, что иначе бы умерло; хорошая библиотека с книгами, содержащими разрешённое и запретное знание.

В общем – очень и очень многое, стоящее больших денег.

И очень хорошо, что это так, иначе натурфилософов со скальпелями в руках было бы больше, чем собак нерезаных.

Волшебнику для работы требуются лишь чистая бумага, остро отточенный карандаш и твёрдая рука.

И мозги, конечно.

Линейки, циркули, шаблоны, схемы и книги тоже не помешают, но это всё не обязательно.

Так что натурфилософия – наука для богатых, а магия – для бедных.

Зато посмотрел бы я на доктора Ирбрана или доктора Секта, попытайся они заняться своим искусством в другом государстве. Я уж не говорю о том, что даже эксперименты на животных не очень-то нравятся обывателям, что же касается экспериментов на людях, то тут и власти начинают хмуриться. Мучить живых людей и выжимать из них соки – привилегия правительства, а не учёных.

Таким богатым, как натурфилософ, я не был, но и к бедным странствующим магам, рисующим свои руны в пыли грязным пальцем, тоже не относился. У меня был свой дом, а в доме, на втором этаже, кабинет – маленькая комната с видом на наши цветники, кусок улицы, дом господина Снобели, дом госпожи Аувиш и кусочек реки. У окна стоял большой письменный стол, на нём две стопки бумаги – потоньше и посерее – для черновиков и плотной белой – для окончательных построений. Карандашей было две коробки – и цветные (иногда помогает в работе), и чёрные, разной твёрдости и остроты заточки. Стояли две точилки и лежал старый скальпель, им затачивать удобнее всего, если рука набита. Линеек, транспортиров, циркулей, шаблонов было два выдвижных ящика. Помимо яркого света через большое окно, стол в вечернее время освещала газовая лампа с большим карбидным бачком и зеркальным отражателем. Кресло у стола было жёсткое, в таком удобно работать, но не разнежишься.

Да, ещё на столе лежала большая аспидная доска с алюминиевым стержнем для письма. Самые первые наброски удобнее делать на ней, экономя бумагу.

Я сел в кресло, посмотрел на спокойное течение Шпии, на госпожу Аувиш, возившуюся в своём саду – ожидалось похолодание, и она укрывала грядки с луковицами тюльпанов. Окно было открыто, и в кабинете было холодно, но это и бодрило. Зато небо чистое, и солнечный свет падал хорошо.

Из кармана я достал ключ хитрой формы и отпер самый нижний ящик стола. Там, на куске бархата, лежал амулет Акса Танри, некогда похищенный мной у доктора Ирбрана.

Серебристый диск (всё-таки не серебряный, я проверил, металл был гораздо твёрже серебра) с цепочкой, на одной стороне вензель «А», на другой – руна.

Я уже много раз перерисовал эту руну и легко смог бы сделать это по памяти. Но разобраться в знаке я никак не мог, и перерисованная руна оставалась мёртвой, чёрными линиями на бумаге или белыми штрихами на аспидной пластине. Чтобы руна заработала, её надо понять.

А я не мог.

То, что было выгравировано на амулете, с трудом, но отзывалось на магию, пило моё время (не меньше минуты, чтобы получился хотя бы слабенький отклик). Перерисованная руна молчала. Значит, надо было в ней разобраться. Я чувствовал, что это важно; может быть, даже важнее несчастного боевого создания, сотворённого Ирбраном из человеческой девочки, людоящера и ещё каких-то тварей. Это был амулет времён Великой войны, амулет одного из Шести Героев, чей подвиг переломил ход битвы.

Такие вещи не хранят в потайном отделении сейфа просто так.

Взяв со стола мощную лупу, я в очередной раз принялся изучать амулет.

В первой руне, лежащей в основе, я был абсолютно уверен. Это была руна Альгиз – руна Лось или иначе Жизнь. Мощная, полезная, составляющая главную часть всех лечебных заклинаний. Она была повторена многократно, кольцом обвивая перевёрнутую руну Манназ – Человек.

Беда была в том, что замкнутая в кольцо и соответственно перевёрнутая руна Альгиз работать не могла. Каждой руне Жизнь соответствовала такая же перевёрнутая, то есть руна Смерть.

Ну а перевёрнутая руна Манназ? Иногда она использовалась в боевых заклинаниях, чтобы сбить противника с толку или нанести урон здоровью. Но атакующий потенциал у руны был совсем небольшой. В перевёрнутом виде она вообще ничего не давала, только обозначала, что цель – не человек.

Был в рунном узоре и Турс, универсальная руна удара. И руна Вуньо – Радость, причём как в обычном, так и в перевёрнутом образе, означающем Горе. И две чёткие одиночные руны, ориентированные влево и вправо: Наудиз – Нужда и Гебо – Дар.

Шесть рун!

Причём три из них в двойном виде, обычном и перевёрнутом.

Неудивительно, что медальон пил время, как раскалённый песок пустыни – воду. Если бы я хоть приблизительно понимал, что медальон делает, то пожертвовал бы ему час-другой и посмотрел на результат. Но с таким набором рун медальон мог меня убить.

А почему бы нет?

Хитрый амулет для самоубийства!

Или для взрыва. Выкачивает всё время из мага и выбрасывает в пространство чистой энергией. Вот это кольцо из рун Альгиз вполне способно запустить самоподдерживающийся процесс; на каждой руне, если смотреть под лупой, есть такие маленькие штришки-колючки, которые сами по себе напоминают руну Турс и не позволят волшебнику прервать заклинание раньше, чем амулет насытится временем.

Коварная штука!

Если бы Манназ не был перевёрнут, картина хоть какой-то смысл бы обрела…

Я вздохнул, откинулся в кресле. Побарабанил пальцами по столешнице, глядя на медальон. Манназ в круге напоминал младенца во чреве матери…

Голова кругом идёт от новостей. Ну как тут работать? Перевёрнутый Манназ, бред какой! Вот стоит маг, на шее у него висит амулет, маг готовится колдовать и смотрит на медальон…

Стоп. Как он на него смотрит? Снимает с шеи?

Да нет же. Не зря на нём такая длинная цепочка.

Волшебник приподнимает серебристый диск, не снимая с шеи. И смотрит на него – на перевёрнутый амулет!

И значит, Манназ нарисован правильно.

Дурацкая цепочка, протянутая сквозь приваренное к медальону кольцо! Она сбила меня с толку! Все знают, что где у медальона цепочка – там и верх, ведь медальоны делают для того, чтобы на них смотрели другие люди, со стороны!

Кроме тех медальонов, на которые должен смотреть маг, не снимая их с себя.

Такую сложную составную руну очень трудно удержать в памяти. Бумага может порваться или запачкаться. Поэтому самый надёжный способ – выгравировать руны на медальоне.

Я перевернул амулет и посмотрел на него.

И всё сразу стало обретать какой-то смысл.

В центре Манназ – Человек.

Как и должно быть.

Теперь бы ещё понять, откуда мы начинаем читать рунную надпись. Из центра? Или с периферии? Либо от человека, либо от жизни-смерти…

Очень важно понимать, куда именно ты вливаешь своё время.

Схватив лист, я сделал несколько набросков, пытаясь вычислить ход мысли придумавшего руну мага. Вроде бы получалось и так, и эдак. Если рисуем от центра… будет что-то вроде удара во врага, но с рикошетом в заклинателя. Зато удар практически неотразимый. Имеет смысл? Имеет. Как боевое заклинание последнего шанса. Я решил, что этот приём в любом случае стоит запомнить.

А если начинаем построение с периферии?

Тогда похоже на исцеляющее заклинание. Причём за счёт здоровья противника. Очень круто! Сразу и лечимся, и нападаем. Только хорошо бы кое-что в узоре подправить. И Вуньо тут совсем не нужна, без неё даже лучше будет работать. Можно восстановиться от любых ран, даже самых тяжёлых, а попутно ещё и прикончить противника!

Я взял ещё один лист и аккуратно вычертил руны. Влил пять секунд в центр – и бросил заклинание в стену.

По стене гулко стукнуло, даже какой-то мусор за обоями зашуршал. А у меня удар слегка отозвался в кулаке. Словно я рукой ударил, но не сильно.

Получилось!

Наверное, и второй вариант сработает.

С лёгким разочарованием я взвесил в руках медальон. Была загадка и кончилась. Сложная руна, двойной вариант использования, но ничего необычного. Кроме разве что принадлежности древнему Герою.

Так?

Нет, не так. Я в чём-то ошибаюсь. Слишком слабый эффект, ни к чему тут шесть рун городить. Даже в древности любой маг постыдился бы такого сложного построения с таким слабым эффектом.

И ещё одно – моя руна сработала легко. А руна на медальоне пьёт время и едва-едва теплеет. Значит, при всей схожести она другая, я ошибаюсь.

– Я плохой маг, – сказал я.

И услышал из-за спины, где мгновение назад никого не было:

– Ты хороший маг, Грисар.

Я обернулся, сжимая амулет в кулаке. Нет, я сразу узнал голос, но я сам себе не поверил.

У дверей стояло невысокое чешуйчатое создание и смотрело на меня человеческим взглядом. Оно было закутано в серый длиннополый плащ и только откинутый капюшон позволял её узнать.

– Сеннера! – воскликнул я. – Сеннера, ты жива!

– Я жива, – подтвердила изменённая.

– Как ты здесь оказалась? – отодвигая кресло и вставая, спросил я.

– Приехала из Тёмной Империи, – ответила Сеннера. – Меня послали тебя убить.