ГЛАВА 22
Они смогли вздохнуть с облегчением, только когда миновали городские ворота. Альф направил обоз в «Бочку эля» — постоялый двор, где всегда останавливался, проезжая через Трелей.
Почувствовав себя в безопасности, купец вновь вернулся к своему благодушному состоянию. Договорился о комнатах, о конюшне и корме для лошадей, отправил сыновей в лавки, с которыми сотрудничал прежде, надеясь и теперь пристроить часть товара.
— Отдыхайте, — сказал он Маре. — Задержимся здесь на пару дней.
Он прищурился и вдруг всыпал ей в руку горсть монет.
— Вот тебе сверх жалованья. Заслужила.
Мара не знала, радоваться или огорчаться: если бы не жадность Альфа, если бы не его желание прибрать к рукам все, что плохо лежит, Маре не пришлось бы рисковать. И Бьярн не лежал бы сейчас в горячечном бреду. Она сжала губы, но деньги взяла. Вот так — пустота в карманах вечно лишает ее остатков гордости.
Правда, пару монет она потратила на дело: попросив у хозяина постоялого двора бумагу и перо, написала записку в городскую управу, рассказала о том, что в окрестностях Трелея разгуливает стадо шатунов. Свернула, запечатала воском и заплатила мальчишке за то, чтобы доставил сегодня же. Теперь примут меры: в каждом городе существует специальный «смертный» отряд, созданный, чтобы истреблять нечисть. Там и некроманты штатные имеются. Так что Мара свой долг выполнила, пусть дальше сами.
Она вернулась в комнату, еле передвигая ноги от усталости. Эрл сидел около Бьярна и время от времени снимал тряпку с его лба, полоскал в тазике с холодной водой и возвращал на место. Он делал это с таким серьезным лицом, гордый порученным ему делом, что Мара невольно вспомнила себя девочкой. Как стояла рядом с дедулей Биргером, подавая инструменты или просто наблюдая за его умелыми руками.
Мара присела рядом с Бьярном, приложила тыльную сторону ладони к его щеке: уже не такой горячий. Еще немного — и придет в себя. Напарник больше не метался, крепко спал. Только почувствовав прикосновение, вдруг забормотал, пытаясь что-то сказать. Отдельные бессвязные слова наконец выстроились в предложение:
— …Уже этой весной… недолго осталось…
Слова явно не предназначались для ее ушей. Сама Мара не хотела бы, чтобы кто-то мог случайно подслушать ее мысли.
— Ты голоден, Эрл? — спросила она.
— Ага, — кивнул мальчик. — Как волк.
«Хорошо, что не как шатун», — с грустной иронией подумала Мара. Настойка живисила продолжала действовать, и голод Эрла был обычным человеческим голодом.
— Пойдем вниз, перекусим.
Они спустились в трактир, что располагался при постоялом дворе. Мара с удивлением обнаружила у камина Бимера и Вильяма, которые успели переодеться в традиционные для своей профессии красные рубашки и готовились дать представление. Хотя чему она удивлялась? Именно для этого артисты и поехали с обозом. В маленьких городках всегда рады новым людям, особенно если они привозят с собой новые песни, а еще слухи и сплетни.
Эрл вновь попросил гору еды, так что Мара ничего не стала заказывать для себя — все равно придется доедать за маленьким обжорой. И вот перед мальчиком поставили тарелки с жареной картошкой и цыплятами, сдобными булочками и блинчиками.
Бимер тем временем веселил публику игрой на свирели, а Вильям под аккомпанемент пел забавные песни со скабрезными шуточками. Непритязательная публика хохотала, хлопала и бросала в лежащую у ног артистов шапку мелкие монеты.
— Уф, наелся!
Эрл протянул Маре тарелки с картошкой и недоеденным блинчиком, откинулся на спинку скамейки. Мара задумчиво взяла ломтик картошки. Есть не хотелось, хотя она понимала, что силы на исходе. Нет, надо себя заставить, брюки и так спадают. И она решительно приступила к еде, надеясь расправиться поскорее и вернуться к Бьярну. Ему ничто не угрожает, но на душе станет спокойнее, когда окажется рядом.
Она уже хотела уйти, но Вильям вдруг запел песню, отличавшуюся от прежних. Песня была пронзительной и грустной, так что все сидящие в зале притихли, слушая. И Мара осталась тоже.
Свирель вторила словам, будто бы соглашаясь и оплакивая. Светлая и печальная музыка взлетала и трепетала, то затихая, то воскресая вновь.
Надо мной летит неслышно
Мой невидимый убийца,
Шорохом прозрачных крыльев
Мне считает каждый миг.
И в тоске забилось сердце,
Но не спрятаться, не скрыться.
Но не спрятаться, не скрыться…
Он безжалостен и тих.
И настанет миг, на плечи
Крылья он свои положит.
И настанет миг, прошепчет:
«День пришел, и пробил час».
И уже ничто на свете
Не спасет и не поможет.
И уже ничто на свете…
Светлый бог, помилуй нас…
И когда смеюсь от счастья,
Над собой увидев солнце,
И когда весенним утром
По траве бегу босой,
Словно слышу я как будто
Надо мною смерть смеется,
Словно чувствую как будто
Шорох крыльев за спиной.
Мара почувствовала, как сжалось сердце. Вот он, исход всего — смерть. И нет ничего больше. Счастье, радость, любовь — все скоротечно и тленно. Она сама не заметила, как спрятала лицо в ладонях, борясь со слезами.
Тут большая теплая ладонь легла на ее плечо.
— Ты чего, птаха?
Мара обернулась, не веря ушам. Бьярн! Тяжело опустился рядом на скамью, поморщился, когда положил забинтованную руку на стол. Под глазами залегли тени. Но это был он! Живой и достаточно бодрый для того, чтобы первым делом отправить в рот недоеденный блинчик.
А вторым делом, пользуясь изумлением Мары, скользнуть по ней ласковым взглядом, а потом притянуть к себе и прикоснуться губами к макушке. Мара хотела было дернуться и отмахнуться, но раненая рука Бьярна помешала — по тому, как он держал ее, хоть и старался не показывать вида, догадалась: рана беспокоит.
— Сидит грустит моя птаха, — сказал он.
— Песня грустная…
— Разве? Мне не показалось. Вроде она о том, что надо ценить каждый счастливый миг этой жизни. Быть живым, пока жив. Радоваться и любить, пока можешь.
Бьярн улыбнулся, а Мара вдруг вспомнила слова Тайлы: «А иногда забудется и плавно так, стройно рассказывает…» Сидящий рядом с ней человек говорил слишком умные вещи для простого деревенского парня. Умные и правильные. Кто же ты, Бьярн? Откуда? Почему ничего не рассказываешь?
— Да… — прошептала Мара. — И правда…
Эрл, который все это время прислушивался к разговору, но не понял ни слова, успел заскучать.
— Можно погулять?
— Только по двору! — строго сказала Мара.
Бимер и Вильям между тем решили сделать передышку в выступлении и присели за стол. Мара знала, что на самом деле это часть программы. Сейчас посетители станут наперебой угощать их элем и вином и пытаться выведать, какие слухи привезли артисты из тех мест, где бывали.
— А что там у Чернолесья? — спросил кто-то, подливая в кружку Бимера темный пенящийся напиток. — Что нового слышно? Говорят, в Скире страшная хрень творится!
Мара переглянулась с Бьярном, оба обратились в слух.
— Сам давно в Скире не бывал, врать не буду, но слыхал от верных людей, правду говорят. Там всегда нечисто было — чем ближе к Чернолесью, тем страшней, — ответил артист. — Всего и не упомнил, но вот из последнего. Говорят, в одном доме столько нечисти развелось, что она, эта нечисть, подчистую сожрала двух дюжих парней. Наутро даже косточек не осталось!
Мара перекинулась взглядами с напарником — уж не о них ли слухи? Правда, измененные до неузнаваемости, но понятно, о чем речь идет. Неужели наместник решил, что их съели без остатка?
— А еще говорят, девиц мертвых находили в Скире без счета. Вечером жива девица — утром мертвая лежит! — продолжал Вильям, пока товарищ осушал кружку с элем.
Слушатели загудели то ли одобрительно, то ли сочувственно и подлили эля теперь уже Вильяму. Мара нахмурилась: про девиц она ничего не слышала. Возможно, Вильям просто придумывает.
— Или вот что! Говорят, что хутор, что в самом Чернолесье стоял, подчистую вырезали. Взрослых, ребятишек — всех. Пришли на следующий день хоронить — а там нет никого! Одна окровавленная одежка валяется! — Бимер перешел на мрачный шепот, подавшись вперед, к слушателям. Те, напротив, отодвинулись.
— А куда же делись они? — спросил молодой мужчина.
— Видать, та тварина, что убила, потом вернулась и дожрала, — пояснил еще кто-то.
— Ага, — усомнился третий. — Только от кожурок почистила сначала, как картофан.
У Мары подкатил к горлу ком, она непроизвольно зажала рот рукой, догадавшись, что речь идет о хуторе Анхельме и гибели всех родных Эрла. Как хорошо, что она отослала его во двор и он ничего из этого не услышал.
Бьярн поднялся и протянул ей руку, помогая встать.
— Ты устала, птаха. Давай провожу тебя в комнату.
Вот что за человек! Не успел вернуться с того света, как давай быстрее командовать. Но Мара правда чувствовала себя слабой, как цыпленок.
Рачительный Альф снял комнату на троих, справедливо рассудив, что если эти трое в дороге делили одну телегу, то не зазорно им будет ночевать вместе и на постоялом дворе. Мара привыкла к любым походным условиям. В конце концов, главное, что кровать делить не нужно — у каждого своя, остальное пустяки.
— Не буду мешать тебе, — сказал Бьярн. — Выспался. Присмотрю за Эрлом пока.
Ей хотелось отругать Бьярна — зачем поднялся так рано, что за глупый и никому не нужный героизм. Но понимала: не послушается. Она и злилась на него, и в то же время радовалась: жив-здоров, а это главное.
— Ладно, иди… Ты чего?
Не уходит. Стоит. Смотрит. Огромный, как гора. Медведь — он медведь и есть…
Мара вдруг поняла, что они одни в комнате. Отступила, складывая руки на груди в неосознанном закрывающем жесте.
— Да что ж ты!.. Разве я обижу тебя!
Столько горечи в голосе, будто Мара его ножом полоснула. Стыдно стало ужасно. Он жизнь ей спас, а она…
— Бьярн…
Подошла, прижалась, обняла за шею. Для этого пришлось на цыпочки встать, но и Бьярн наклонился навстречу. Приподнял ее легко, как пушинку.
— Если поцелую, в глаз ведь получу, да? — уточнил он.
— Получишь, — согласилась Мара. — Давай вот так просто… Просто постоим рядом…
Бьярн зарылся в ее волосы, вдыхая запах. Она чувствовала его теплое дыхание и его большие сильные руки, обнимающие за талию. Он держал ее так осторожно, так бережно, будто хотел дать понять: «Отпущу, как только попросишь». Но Мара не просила.
