Глава 4

Как уже было сказано, супруги Кудрявцевы обитали на вилле «Ксения», располагавшейся в самом центре Симеиза, у начала кипарисовой аллеи. Этот псевдоготический особняк со множеством балкончиков и башенкой, увенчанной острым шпилем, был самой представительной из всех вилл, которыми в начале века поселок застроили предприимчивые братья Мальцевы. Возможно, именно поэтому ее и выбрала Клавдия Петровна, за несколько лет вполне здесь обжившаяся.

Сама Лиза предпочла бы жить не в этой помпезной громаде, находившейся в чрезмерно людном месте, а в одном из тех романтических особнячков из ракушечника, что стояли ближе к подножию Кошки. Впрочем, комната, отведенная ей теткой в башенке «Ксении», была снабжена балконом, откуда открывался такой вид, который совершенно примирял Лизу с этим жилищем.

Поднявшись к себе, Лиза распахнула дверь на балкон и стала переодеваться. Она только-только скинула платье, как с бесцеремонным «Лизавета Дмитриевна, это я» в комнату вошла горничная Дуся, слегка смутив молодую хозяйку. Дуся была бойкой и кокетливой девицей, к тому же статной и отлично сложенной, отчего не знала недостатка в поклонниках. Клавдия Петровна вывезла ее из деревни, но Дуся очень быстро освоила городской стиль, в придачу овладев свойственным русским людям умением в первую голову обучаться всему самому сомнительному и малопохвальному. С самого приезда Лизы горничная ходила за ней хвостом, стараясь набраться новейших голливудских манер. С нее сталось бы вообразить, что пресловутые привычки Джин Гарлоу переняла вся Америка, и тоже взять их на вооружение, наповал разя своих кавалеров.

– Давайте ваши мокрые вещи, Лизавета Дмитриевна, – сказала она. – Пойду развешу. Вас причесать?

– Спасибо, я сама, – отказалась Лиза, продираясь гребешком сквозь локоны. Еще найдет в волосах у хозяйки хвою, вот и объясняй ей тогда, что это было за купание! – Пойди лучше проследи, чтобы Зенкевич хоть руки вымыл. А то он так и выйдет к завтраку.

– Сейчас, Лизавета Дмитриевна, – пообещала Дуся, не трогаясь, однако, с места. – Вот не чаяла такого гостя увидеть! – сказала она с придыханием, мечтательно закатывая глаза, хотя ее восторг относился совсем не к Павлу. – Надо же, сам Левандовский!.. Вы с ним у моря встретились, да? Теперь все соседи обзавидуются!

– Вот погоди, – засмеялась Лиза, – позову к нам Пожарова, тебе тоже будет что вспомнить!

Имя знаменитого актера не произвело на Дусю впечатления.

– Ваш Пожаров старый и толстый, – надула губы горничная. – А Левандовский – красавец, орел! Лизавета Дмитриевна, – переменила она тон, подпустив в голос вкрадчивости, что всегда предваряло у нее не слишком скромную просьбу, – а можно у вас попросить…

– Опять автограф?

– Ага, автограф. Для Вартана, приказчика у господина Спендиарова…

– Что ж ты ему даришь портреты с моим, а не с твоим автографом? Он мог бы и твою карточку захотеть…

– Вы уж прямо скажете, Лизавета Дмитриевна… – зарделась Дуся. – Да зачем ему моя карточка, ему вашу получить завлекательнее. Так я вам сейчас фото принесу…

Лиза вздохнула. Так и есть, прислуга да приказчики – вот ее почитатели. И сколько серьезных ролей она ни сыграла – так и останется навсегда звездой горничных, кумиром белошвеек… Не прогадала ли она, пойдя на поводу у своего таланта – или того, что принимала за талант в те дни, когда молодой, но упрямой дурочкой выбрала эту профессию, прельстившись ее обманчивым блеском? Не напрасны ли ее мечты о признании, сравнимом с тем хотя бы, какое имеют на театральных подмостках такие кумиры публики, как Коонен или Пашенная? Или только в Америке и можно на это рассчитывать? Да, именно эта мысль заставила ее отправиться на другой конец света, но хотя сам великий и ужасный Тичкок вроде бы остался ею доволен, других ролей, несмотря на контракт, для нее за морем пока что не нашлось – вот ее и отпустили домой на побывку. Но ей-богу, если звездами Голливуда сумели стать шведка Густаффсон, немка Магдалена Лош и даже, прости господи, еврейка Хеди Кислер, начинавшая с того, что нагишом скакала перед камерой, то почему бы этого не сделать россиянке Тургеневой? Может, тогда на нее перестанут смотреть как на гулящую девку, лишь по недосмотру не получившую желтого билета?

Но странное дело – инцидент с Левандовским, не идя у нее из головы, вспоминался уже не как досадное, а, пожалуй, как завидное приключение. Через распахнутую балконную дверь, теребя края тюлевой гардины, в дом любопытным гостем пробирался ветерок, легонько щекотавший тело невидимыми струйками. Вместе с ним прилетала игравшая где-то по соседству музыка: сперва мяукала гавайская гитара, но затем пластинку переменили, и зазвучало знойное танго, чьи глуповатые слова пробуждали в Лизе какую-то хмельную радость. Ей казалось – она готова взлететь, как взлетала тогда, нагая и невесомая, на сильных руках, ничем не прикрытая ни от их прикосновений, ни от просоленного морского воздуха. И Лиза, прихорашиваясь перед трюмо, обнаружила, что мурлычет себе под нос:

– Да вы никак влюбились уже, Лизавета Дмитриевна! – заметила вернувшаяся Дуся. – Вот я вам карточку принесла, а вы спускайтесь поскорее, все вас ждут!

– В кого это я влюбилась, скажите на милость?! Смотри, уеду насовсем в Америку, кто тебе тогда будет для приказчиков автографы раздавать? Может, впрок наготовить, чтобы ты мне лишний раз не докучала?

– С чего это вы – опять в Америку? – Дуся как будто бы даже обиделась. – Небось одного раза хватит! К вам такие люди приходят, а вы – в Америку!..

У приказчика Вартана явно была губа не дура. Он выбрал карточку с Лизой в роли Ларисы – в платье с турнюром и корсажем, из которого двумя пухлыми полушариями выпирала грудь, казавшаяся значительно пышнее, чем была на самом деле. Как раз после этой роли на Лизу обратили внимание голливудские воротилы, и ей иногда приходило в голову – не из-за платья ли?

Схватив самописку, Лиза энергично чиркнула поверх фото: «ЛизТур» – и поспешила к завтраку.

Трудами Клавдии Петровны столовая превратилась во второе издание старого московского дома Кудрявцевых на Ордынке, словно не было ни мировой войны, ни революции, ни последующего хаоса, а время остановилось для хозяйки в тот год, когда она познакомилась с будущим мужем при весьма романтических обстоятельствах: тот защитил ее на студенческой демонстрации от казачьей нагайки. Здесь все так же сияла бликами надраенная до блеска посуда, на буфете в ряд чинно выстроились мраморные слоники, а поверх телевизора со слепым бельмом крохотного экрана – уступки прогрессу, никаких передач, впрочем, здесь не ловившего, – лежала непременная салфеточка. Но сошедший с ума мир все равно вторгался в жилище вместе с заголовками на листе утренней газеты, от которой никак не мог оторваться профессор Кудрявцев. Сама Клавдия Петровна, вышедшая к завтраку в кружевном матинэ, восседала во главе стола. Никто бы не догадался, что эта гранд-дама с подобием морской ряби на тщательно завитой голове когда-то бестужевкой участвовала в комитетах помощи забастовщикам.

Напротив профессора усадили Левандовского и Бобу – последний ради гостя нацепил галстук-бабочку, но и с ней вид у него был, как всегда, взъерошенный и растрепанный. Правда, по его простецкому лицу, отчасти скрытому за огромными роговыми очками, трудно было заподозрить, что он способен на отчаянные авантюры вроде подъема на ту же Кошку по отвесным скалам. Он притащил с собой кипу вырезок и фотографий, которыми завалил вокруг себя все свободное место, и даже за столом продолжал что-то увлеченно вещать Левандовскому, слушавшему его с вежливым вниманием. Летчик при появлении Лизы приподнялся, готовый быть ее верным слугой. Но Лиза, проигнорировав присутствие нового знакомца, поспешила пробраться на свое место.

Ее стул находился между Бобой и Павлом, который с ужасом созерцал бесчисленное множество расставленных на столе молочников, судков, менажниц и прочих предметов посуды, в которых было бы трудно разобраться и не такому витающему в эмпиреях человеку. Завтрак у Кудрявцевых, как и все, что проходило через руки Клавдии Петровны, отличался обстоятельностью. Всем сразу же выдали овсянку – ее не получил лишь профессор, которому супруга, заботясь о его здоровье, прописала особую диету. Дуся, артистически оттопырив попку, поставила перед ним тарелку со шпинатом, которую держала самыми кончиками пальцев, словно дохлую мышь за хвост. Когда Аркадий Аристархович, шумно захрустев газетой, сложил ее и отдал горничной, стало видно, что выглядит он в самом деле неважно, и вряд ли причиной тому было переутомление: несмотря на целебный крымский климат, кожа на его лице была бледной до синевы, руки покрывали пятна йода, которым профессор лечил непроходившие нарывы, а некогда могучая шевелюра, густые усы и окладистая седая борода, придававшие ему вид генерала от науки, выпадали прямо на глазах.

Сама же горничная успела вырядиться в почти неприлично короткую юбчонку и щедро надушиться «Крымской розой». Бедный приказчик Вартан! – подумала Лиза. Плакали Дусины кавалеры. Теперь она любому припомнит, что прислуживала самому Левандовскому. И то сказать, гость такого уровня, пожалуй, появлялся у них в доме впервые. Нильс Бор или Макс Планк были не в счет – их имена ничего не говорили ни Дусе, ни ее ухажерам; а коллег Лизы по актерскому цеху не жаловала Клавдия Петровна.

Хмуря брови, Лиза смотрела, как Дуся вертится рядом с Левандовским, давая ему полный обзор глубин своего декольте, в котором точно было на что поглядеть. В пику Дусиным ужимкам Лиза принялась демонстративно ухаживать за Павлом: то намазывала ему масло на гренок, то протягивала сахарницу, то подавала вазочку с медом, отгоняя ложечкой приблудную осу, и Зенкевич напрасно мямлил: «Нет, нет, Лиза, что вы, не надо, давайте лучше я вам…» Против своей воли она, однако, прислушивалась к тому, что говорил Боба, изобильно рассыпавший по камчатной скатерти крошки, и приглядывалась к его вырезкам, на которых изображались причудливые каплевидные или веретенообразные машины с острыми, позаимствованными из авиации плавниками. Этим зализанным болидам на колесах самое место было среди межзвездных кораблей, инопланетных пейзажей, космоплавателей в блестящих скафандрах и полуголых девушек в щупальцах у чудовищ, украшавших обложки журнальчиков с крикливыми названиями – «Удивительные истории», «Изумительные истории», «Сверхнаучные истории», – пачку которых Лиза привезла брату из Америки: Боба был большим охотником до подобного чтива.

Вскоре ей стало ясно, и о чем идет речь, и в чем вообще причина приезда Левандовского к Бобе: тот уговаривал летчика сесть за руль сверхбыстроходной машины и побить мировой рекорд скорости. Машина, правда, существовала лишь на бумаге, но, по словам Бобы, получить финансирование, особенно если в проекте примет участие Левандовский, было плевым делом – Рябушинский-младший, главный акционер АМО, сам горел желанием отобрать рекорд у англичан. До шестисот верст в час оставались сущие пустяки, и Боба был готов на все, чтобы воспользоваться шансом.

Оседлав любимого конька, Боба вдохновенно вещал про решительного Кэмпбелла, на своих «Синих птицах» штурмовавшего один рекорд за другим то на пляже в Дайтоне, то на соляных полях Бонневиля; про доблестного Генри Сигрева, отдавшего жизнь за то, чтобы стать рекордсменом и на суше, и на воде; про невероятную дуэль Эйстона и Кобба и про их аппараты с тысячами лошадиных сил в утробе; о случаях поразительных неудач и невероятного везения, о капризах погоды и выходках техники, об отваге и безрассудстве, – а вместе с терминами, которыми он пересыпал свой рассказ – «беспротекторные шины», «независимая подвеска», «центробежный компрессор» – по столовой будто плыл тот же букет из бензина, смазок и прочих технических ароматов, который обычно пропитывал одежду Бобы. Но в его устах все эти словечки звучали так аппетитно и заманчиво, что устоять перед их чарами мог бы только самый закоснелый гуманитарий.

Уже и Павел одолел свою кашу, и Дуся разлила всем кофе, и даже профессор, поковырявшись в шпинате, проявлял интерес к этим рассказам, а Боба и не думал закругляться. Тщетно сама Клавдия Петровна пыталась вставить в его речь хоть слово. Боба поневоле приумолк лишь после того, как в гостиной зазвонил телефон и горничная, ответившая на звонок, высунулась в дверь с негромким «Лизавета Дмитриевна, – вас!».

Лиза с досадой встала из-за стола. Опять начинается – то ли воздыхатель новый по ее душу, то ли кому-то взять интервью приспичило. А приучить Дусю сперва спрашивать, кто звонит и по какому делу, а уж затем звать молодую хозяйку к аппарату, никак не удавалось – Дуся была твердо уверена, что толпы поклонников никому не могут быть в тягость.

– Госпожа Тургенева? – незнакомым голосом бойко откликнулась трубка на ее «Алло!». – С вами говорит Ялта, сыскное отделение. Не позволите ли отнять у вас минутку вашего бесценного времени по поводу смерти Никифора Костанжогло? Вы свободны сегодня? За вами заедут через полчаса, высылаем машину. – И трубка, не дожидаясь возражений, дала отбой.

Лиза несколько секунд переваривала неожиданный звонок, вслед за которым нахлынуло и недовольство, и недоумение, а главное – пробежавшее холодными пальцами по коже беспокойство. Проглотив комок, вставший в горле при мысли об остекленевших глазах Костанжогло, она сказала в умолкшую трубку, повысив голос так, чтобы он был слышен в гостиной:

– Погодите, я сейчас Евгения Михайловича спрошу!

Звать Левандовского ей не было нужды – тот, правильно поняв смысл реплики, уже сам стоял в дверях. Лиза показала глазами, чтобы тот прикрыл дверь, и спросила, предоставив собеседнику любоваться ее затылком:

– Евгений, вы кому-нибудь говорили, что труп мы вдвоем обнаружили?

– Никак нет, – сказал Левандовский. – Собственно, не ручаюсь, что до вашего пристава вообще дошли мои слова про труп. Чтобы таким, как он, что-то втолковать, нужно одно и то же раз пять повторить, а я и одного-то раза не успел…

– Тогда как вы объясните вот это? – И Лиза, все же соизволив вновь повернуться к нему лицом, рассказала, кто и зачем вызывает ее в Ялту.

– Ей-богу, Лиза, – развел Левандовский руками, – я не обмолвился ни одной живой душе! Более того, не понимаю, каким образом обо всем так быстро в Ялте проведали? Может быть, этого Костанжогло, как говорится, «пасли» и видели, что мы были рядом с трупом? Но к чему тогда ваши показания – они сами все должны знать лучше нашего. Как хотите, но что-то тут неладно… Не стоит, наверное, вас туда отпускать.

– Чтобы они сюда явились меня допрашивать?! Еще надо придумать, что тете сказать, а то не сносить мне головы, если она узнает, что мы в кустах трупы разыскивали вместо того, чтобы кушать простоквашу с гренками! Вы-то, надеюсь, ей не проговорились? Нет, – добавила она, чуть поразмыслив, – надо выяснить, что все это значит.

– Я еду с вами, – объявил Левандовский.

На миг ей опять стиснуло грудь – не от тревоги, а от вновь промелькнувшего ощущения взлета. Но, мысленно упрекая себя и за излишнюю восторженность, и за въевшееся в кровь лицемерие, она сказала капризным тоном женщины, уставшей от опеки надоедливых кавалеров:

– Да что вы, Евгений, зачем вам так усердствовать? Ничего со мной не случится! И кроме того, вы же к Бобе приехали. Мне неловко будет, что вы из-за меня сбегаете, не успев с ним поговорить.

– Не волнуйтесь, такие дела за раз не решаются. И потом, выслушать его я уже выслушал, а с ходу давать согласие все равно не собирался.

– Ну что ж, – Лиза изобразила кокетливое равнодушие, – если вам больше нечем заняться, составьте мне компанию. Буду рада. Только о трупе – ни слова! Мы едем в Ялту готовиться к премьере…

Вернувшись с этим напутствием в столовую, она с места в карьер начала выдумывать:

– Тетя, это насчет премьеры завтрашней звонили. Для чего-то я им там понадобилась. И не переживайте вы, что я опять без эскорта останусь, – со мной Евгений Михайлович вызвался поехать.

Лицо у Павла вытянулось так, что на него было больно смотреть, а Боба недовольно дернулся, но на этот раз Клавдия Петровна не дала ему и слова вымолвить, ответив племяннице:

– Какая уж теперь премьера после твоих выходок! Я платье новое сшила, а ты такое вытворяешь! Как же я с тобой в обществе покажусь?

– Вы так и не объяснили, что за премьера, – сказал Левандовский, снова приходя Лизе на выручку.

– Картина новая, с Самсоновым. «Капитан поднебесья». Наши с ним сцены еще год назад были сняты, но там столько комбинированных съемок, что их никак закончить не могли. И вот наконец смонтировали – как раз к моему приезду подгадали. А вы плакатов не видели? Ничего, еще увидите.

– Надеюсь, вы меня контрамаркой снабдите?

– Снабжу, не сомневайтесь! Там как раз по вашей части – летчикипилоты, коварные враги, отважный герой совершает подвиги и бурная любовь на этом фоне.

– Вот как? Придется весь Качинский аэродром с собой привести. Я там сейчас пребываю на задании, – пояснил он.

– Приводите, приводите, – одобрила Клавдия Петровна. – Хоть будет кому за нашей Лизаветой ухаживать, а то она совсем в девицах засиделась… Двадцать семь через неделю стукнет, и что? Ни кола ни двора, только съемки эти несчастные!

– Тетя, вы нашу Лизу не обижайте, – хмыкнул Боба. – Может, у нее призвание – служить искусству!

– Служить искусству, сказал тоже! Вот Нежданова – она искусству служит! А у Лизаветы хоть бы роли приличные были – так нет же, всяких профурсеток играет, смотреть тошно! Дуся, дай сюда газету! – велела тетка горничной. – Что-то там про нее мелькало…

Поднеся к глазам висевший на шее лорнет, Клавдия Петровна принялась изучать поданную газету. Пролистав страницы с заголовками об осаде Тобрука, о монархической оппозиции в Думе и об очередном инциденте на маньчжурской границе, она нашла фотографию племянницы и погрузилась в чтение заметки, проговаривая про себя слова шевелящимися губами. Боба, пользуясь паузой, хотел было продолжить разговор про рекордные машины, но едва он открыл рот, как тетка провозгласила:

– Ну, вот хотя бы! – и зачитала вслух: – «…Знаменитых розыгрышей Тичкока госпоже Тургеневой избежать не удалось. Он пригласил ее на обед, где все блюда, включая суп, были голубого цвета и поданы на голубой посуде, – все, по словам Тичкока, подобранное под цвет глаз его гостьи…» И ты, Лизавета, среди такой публики крутишься! Сколько времени в своем Голливуде валандалась – хоть бы какого миллионера там раздобыла. Или вон, в Ливадии изволит гостить наследный князь Монако. Вот с кем тебя надо познакомить! Как раз подходящая партия.

Лиза кисло улыбнулась. Проектов подобного рода у тетки было множество, и по большей части все такие же фантастические. Клавдия Петровна питала твердое убеждение, что с ней охотно породнятся даже царствующие особы – недаром в Стокгольме ей пожимал руку сам шведский король!

– Он поди присматривает, куда сбежать, если немцы захотят его казино конфисковать, – попыталась отшутиться Лиза. – Ну и зачем мне князь без княжества?

– Если так дело пойдет, – буркнул Боба, – сами без страны останемся. Как они всех под орех разделали, а? В прошлую войну четыре года в окопах ковырялись, а тут раз-два – и уже по Шан-Зелизе маршируют!

– Да ну тебя, Боба! – фыркнула Лиза, которая терпеть не могла разговоров о войне. – Что за пораженческие настроения? Смотри, еще загремишь в когти Андрею Леопардовичу!

Упоминание о грозном прокуроре Андрее Леонардовиче Верховском и его Комиссии по расследованию антироссийской деятельности кого угодно могло ввергнуть в священный трепет. Верховского не зря прозвали Леопардовичем – он прославился тем, что еще в семнадцатом году выписал ордер на арест пресловутого Ульянова-Ленина, а впоследствии яростно выискивал всевозможных врагов отечества.

– Что ты меня стращаешь Андреем Леопардовичем! – взвился Боба. – Хватит уже, большие чистки давно кончились! Никакие это не пораженческие настроения, а простой здравый смысл!

– По-твоему, немцы – такие дураки, снова затевать войну на два фронта? – прогудел профессор. – Думаешь, они за четверть века ничуть не поумнели? Зачем немцам сейчас идти на нас войной, если раздавить Англию им ничего не стоит? Бросок через Босфор, одна армия – через Палестину на Синай, вторая – к иракской нефти. Египет берется в клещи, а там британцам и против Роммеля-то еле-еле сил хватает. И едва Суэц будет у немцев в руках, Британская империя развалится. Мятеж Рашида Али выдает их планы с головой.

– Да, но кто же пропустит немцев через Турцию? – возразил Боба.

– А кто их там остановит? Сами турки? Это смешно. Они хоть завтра готовы за рейх воевать, да только англичан боятся.

– Допустим, – не сдавался Боба, – и что потом? Германия на этом остановится? Самое время придет с восточным соседом разобраться! Забыли уже, дядя, речи фюрера про жизненное пространство? А мы ему чем ответим? Что сможем выставить против немецких танковых клиньев? Конницу с тачанками?

– Пусть в стране с танками негусто, – таинственно произнес профессор, самодовольно подергивая себя за бороду, – зато у нас найдется кое-что, от чего никаким немцам не поздоровится!

– Это что же, дядя, весь мир гадает, как армады вермахта остановить, а у вас, значит, и рецепт имеется?

– Не без того, не без того… Наука, знаешь ли, она много разных гитик умеет!

– Может, поделитесь рецептиком-то?

Павел неожиданно заерзал и задергался, будто ему под седалище подсунули раскаленную сковороду. Он раскрыл было рот, но не хватало решимости вмешаться в спор. Это заметил даже профессор:

– Ну, что с тобой такое, Павел? Опять где-то германских агентов увидал? Я тебе сто раз твердил – шпионы бывают только в кино! Какая там у тебя была картина? – обратился он к Лизе. – «Ошибка инженера Кочнева», так? Ох уж эта шпиономания! Я как пропуск дома забуду, меня в мою же лабораторию не пускают, а на углу в заборе дыра, и заходи кто хочешь!

– Российская секретность! – рассмеялся Левандовский. – И мы на Каче с летного поля регулярно пастухов гоняем! И все-таки, Аркадий Аристархович, – добавил он, – лишняя осторожность в наше время не помешает. Сами знаете, был бы секрет, а украсть его всегда кому найдется…

– И вы туда же, батенька? Я говорил и буду говорить, что шпиономанию раздувают наши драгоценные власти, чтобы было на кого свои прегрешения сваливать! Спасибо Андрею Леопардовичу, выловил столько шпионов, сколько никогда в природе не существовало!

– Ты, Аркаша, послушал бы, когда тебе дело говорят! – упрекнула его супруга. – А то вечно ты один умный, а остальные дураки! Оттого и ученики все разбежались, один самый верный остался! – кивнула она на Павла. – Да и тот, как выясняется, вовсе не тебе верность хранит! Да-да, – объяснила она, усмехаясь, – пока ты, Лизавета, наверху одевалась, мы из него все выудили о ваших приморских приключениях! Понятно теперь, почему ты за князя замуж не желаешь – у тебя, выходит, и без того жених есть!..

На острый язычок Клавдии Петровне не следовало попадаться – Лизе это было прекрасно известно. Больше, чем за себя, переживая за Зенкевича, готового провалиться сквозь пол, она не знала, как остановить разошедшуюся тетку, но, к счастью, за окном загудел клаксон…