Глава 3

Стих оголтелый стрекот цикад, замолкли похоронные стенания раннего оркестриона на набережной – в ушах гремел, больно отдаваясь в черепе и заглушая все звуки, пульс крови. От поверженного на груду выбеленных камней тела веяло такой неподвижностью, будто и оно, и горсть рассыпанных монеток возле его скрюченных пальцев лежали тут от начала времен. Вокруг смыкались, вставая мрачным строем, шершавые, корявые стволы, и казалось, что в мире больше нет ничего живого, кроме одинокого черного жучка, который упорно полз, пытаясь выбраться из лабиринта ажурных теней, по спине мертвеца, обтянутой холстиной дешевого пиджака.

Левандовский, стиснув Лизину руку своей лапищей, что-то говорил, но Лиза ничего не слышала. Ей до безумия хотелось завопить во всю мочь, завизжать так, чтобы донеслось и до Стамбула, и с ногтями, с кулаками наброситься на своего спутника, затащившего ее в это гиблое место. Нечего сказать, хорош спаситель! Это что же – наш герой отечества любую женщину волочет в кусты после пяти минут знакомства? Ну, натурально решил не тратить времени, чего ему церемониться с какой-то актеркой… И то сказать, не сама ли она, как последняя дура, повела его в заросли, да еще похвалялась тем, что разгуливает без белья, будто это и без того не заметно! А если бы он в пылу внезапной страсти завалил ее прямо на труп?! То-то был бы кошмар! Да после такого она бы в жизни не смогла заснуть… Ей было жутко смотреть на мертвое тело, но против своей воли она все косилась, косилась на него ошалелыми глазами.

Летчик пытался загородить от нее мертвеца, тянул ее куда-то, но Лиза нетерпеливо высвободилась – и тут же, уловив краем глаза след движения в кустах, шарахнулась к спутнику в поисках защиты. Нет, должно быть, почудилось. И Лиза, отведя его руку, готовую обхватить ее за плечи, отстранилась и двинулась к покойнику, несмотря на свербевшее где-то под ложечкой непонятное предчувствие.

Левандовский, едва не оттолкнув Лизу, первым одолел два-три шага, отделявшие их от мертвеца. Взявшись двумя пальцами за его запястье, он отметил с ноткой удивления:

– Надо же, совсем теплый! Бьюсь об заклад – еще пять минут назад он был жив и здоров…

– Может, он только без сознания? – промолвила Лиза, с трудом вытолкнув слова из пересохшего горла. Ее саму передернуло от звуков речи, ворвавшихся в могильное безмолвие, и она вновь оглянулась на кусты за плечом.

– Без сознания, как же! – криво усмехнулся Левандовский. – Смотрите, у него шея сломана! Но чтобы вы не сомневались…

Он схватил мертвеца за плечи, без усилий перекатил на спину, и Лиза отпрянула, не сдержав сорвавшегося с губ крика, когда голова покойника, мотнувшись на гуттаперчевой шее, уставилась на нее лицом, перекошенным предсмертной гримасой. Ей ничего не стоило узнать этого чернявого человека со впалыми щеками и поредевшей шевелюрой, в потрепанном летнем костюме поверх нечистой сорочки и в сандалиях, под которыми усопший, к ужасу поборников строгого стиля, носил дырявые носки – так прочно он успел влезть в ее жизнь. Не он ли не далее чем позавчера, невесть как пронюхав о ее прилете, назойливо преследовал ее на аэродроме, стараясь запечатлеть на пленку каждый ее шаг и жест? До ужаса странно было видеть его здесь, такого шумного и настырного, а теперь навсегда замолкшего, с застывшим в глазах последним кадром, который никогда уже не будет проявлен и отпечатан… Лиза опустилась на колени рядом с покойником, словно ее манил к себе его невидящий взгляд, и Левандовский поспешно сказал:

– Не трогайте его! Незачем вам оставлять на нем отпечатки пальцев, – пояснил он, решив, что Лиза хочет закрыть мертвецу глаза.

Выудив из кармана сверкнувший золотом портсигар, он протер его обшлагом и поднес к губам покойника:

– Видите – не дышит.

Портсигар вправду остался чист. В его блестящей поверхности Лиза увидела собственное туманное отражение, а поверх него – гравировку вычурным курсивом: «На вечную память от 3. Ш.».

– Вы его знаете? – спросил Левандовский.

– Да, – неохотно ответила Лиза. – Это Костанжогло, репортер из Ялты. Охотник на знаменитостей.

– Репортер, значит? Хотел бы я знать, что он в этих кустах позабыл… – приговаривал Левандовский, обшаривая карманы покойника. – Так и есть, Никифор Костанжогло, «Ялтинские ведомости»…

Он бегло просмотрел найденное у мертвеца редакционное удостоверение, уделив ему не больше времени, чем смятой картонной коробочке из-под фотопленки Kodak. Еще меньше интереса у него вызвали связка ключей, целлулоидная расческа, нечистый носовой платок, пачка папирос «Ира». Левандовский распихал все это барахло обратно по карманам усопшего и поднялся.

– Ну-с, прочее – не наша забота.

Как, и это все?! Затащил ее сюда, заставил любоваться мертвецом, а теперь бросает дело на самом важном месте! Сам же говорил, что покойный неспроста полез в заросли – и, видать, так же неспроста его укокошили! В самом деле, что репортеру могло здесь понадобиться? Может, его тоже потянуло на любовные приключения? Но куда же тогда делась его спутница – если, конечно, при нем была спутница? Не могла же она так быстро и бесшумно скрыться! Какая жалость все-таки, что в глазах убитого не остается следов его последних мгновений перед смертью…

Во всяком случае, так просто Лиза уйти не могла – следовало подобрать оброненную шляпку, повисшее на можжевельнике полотенце, мокрые части купального костюма, ступенями грехопадения отмечавшие приведший ее сюда постыдный путь. Нагибаясь за вещами к земле, Лиза украдкой косилась на Левандовского. Тот тоже наклонился было, но так ничего и не поднял, и Лиза, не дождавшись от него даже такой малой помощи, вновь была готова взорваться от подступавшей к горлу ярости.

Скрежеща зубами, она поплелась за Левандовским. Каждый шаг, уводивший Лизу от покойника, давался ей с трудом. То ли она боялась бросать его, раньше только досаждавшего ей, а после смерти неожиданно выручившего, то ли ее удерживала какая-то неясная мысль, додумать которую помешали злость и обида.

В конце тропинки снизойдя, наконец до любезности – подав своей даме руку, чтобы помочь ей выбраться через высокий бордюр на проезжую дорогу, – Левандовский распорядился:

– Вот что, Лиза, вы отправляйтесь домой, а я – в полицию.

– Но мы же вместе…

– Хотите, чтобы ваше имя по всем газетам трепали? Да и как вы объясните, чем мы с вами тут занимались? Нет уж, следствие спокойно обойдется без вас… Где у вас участок – там?

Лиза машинально кивнула, и он зашагал по дороге, заплеванной кляксами от раздавленных ягод шелковицы, в ту сторону, где находились автостанция, почтамт, базар и прочие блага цивилизации. Лиза же, глядя ему в спину, боролась с отчаянным желанием кинуться следом, догнать и надавать по щекам. Может быть, он хотел как лучше, но это небрежное, напоследок брошенное – «чем мы с вами тут занимались»…

Подумать только, чем обернулась встреча с мужчиной ее мечты – словно мало было Жоржа для того, чтобы отравить ей весь день…

Тут-то она и поймала за хвост ускользающую мысль. Жорж! Вот что промелькнуло у нее в голове при виде коробки из-под пленки. Не проведал ли настырный хроникер, что известная актриса взяла за привычку бегать по утрам купаться? И уж не находясь ли с ним в сговоре, Жорж подкараулил ее и ни с того ни с сего полез к ней со своими приставаниями? Какие бы цели ни преследовали эти двое – протащить в печать дутую сенсацию или шантажировать Лизу нескромными фото, – надлежало догнать Жоржа и вытрясти из него всю правду.

Предвкушая, как выплеснет на него все то, что вскипало у нее внутри, Лиза развернулась и устремилась вниз – туда, где терзал свою машинку шарманщик, извлекая из нее один и тот же навязчивый мотив про утомленное солнце. Вот и то место, где Левандовский поволок ее в кусты. А вдруг там нет никакого трупа и весь этот кошмар ей просто примерещился? Как бы ей хотелось убедиться в этом! Но Лиза, приказав себе не валять дурака, лишь ускорила шаг.

Она так спешила, что не глядела под ноги и поплатилась за это: зловредные камешки пришли в движение, посыпались по тропинке маленькой лавиной и, подхватив Лизу, вынесли ее на набережную, почти под самые колеса летевшего мимо велосипеда. Пригнувшийся к рулю ездок, размеренно толкавший ногами педали, так резко тормознул, что шины издали злобный, рассерженный визг. Велосипед взбрыкнул, сбросил седока и, возомнив себя властелином стихий, взвился в воздух. Совершив замысловатый кульбит, он боевым снарядом низвергнулся на двух случайных курортниц, вышедших с утра пораньше на променад – и себя показать, и авантажных кавалеров повысматривать. Дамы разлетелись кеглями, а велосипедист, рухнув у ног Лизы, так и остался лежать, таращась на нее с разинутым ртом.

– Павел, Павел, да что это с вами! – воскликнула Лиза, ибо жертвой аварии был Павел Зенкевич, молодой помощник ее дяди, приходившийся ей дальним родственником. Она знала, что ведет себя безобразно, но при виде того, как поваленные дамы возятся, пытаясь подняться, на нее напал неудержимый смех. Павел явно принял этот приступ веселья на свой счет – его лицо все сильнее походило цветом на перезрелый томат.

– Вставайте уж, Павел, – велела Лиза, кое-как поборов спазмы смеха. – Это вас мое явление так поразило?

– Что вы, Лиза, наоборот… – смущенно пробормотал Павел, приподнимаясь на локтях. – Я как раз вас искал!..

– Так искали, что чуть не раздавили? – съязвила Лиза. – Вон и женщины из-за вас пострадали!

Те, усилиями прохожих поставленные наконец на ноги, дали волю возмущению, издавая такие вопли, какие не всякой базарной торговке были бы под силу. Особенно старалась та из них, что постарше, – дебелая матрона в безумной шляпке, будто позаимствованной прямиком с картин Сальвадора Дали; вторая – пергидрольная девица, не то ее дочка, не то младшая родственница или компаньонка, – больше переживала за свое платье цвета сомо, скроенное какой-то портнихой из глубинки в подражание фасонам Вионне и Баленсиаги двухлетней давности. Яркий китайский зонтик, которым она жеманно вертела над головой еще минуту назад, теперь походил на что-то вроде морского ежа. Чуть поодаль к месту происшествия уже спешил, хватаясь за шашку, дородный городовой, едва ли не служивший моделью местным живописцам, малевавшим на вывесках для скверных придорожных шашлычных таких же бравых усачей, распивающих вино в компании грудастых русалок. Переходить на бег он не решался, дабы не ронять достоинства, и непрерывно свистел, возмещая пронзительными трелями недостаток скорости.

Павел, ухватившись испачканной, оцарапанной ладонью за поданную ему Лизой руку, поднялся на ноги.

– Вы только не сердитесь, Лиза, – бессвязно оправдывался он, отряхивая рукава толстовки, – я не виноват, меня Клавдия Петровна за вами отправила. Я ехал, искал вас, и тут мне пришло в голову, что машина Тьюринга…

– Хам! Бандит! – набросилась на него старшая из курортниц, наступая на Павла со зловещим блеском в глазах. – А вас, барышня, – не забыла она и про Лизу, не простив ей смеха, – видать, никто никогда хорошим манерам не учил!

Тут подоспел и городовой, весь взмокший под грузом своих регалий.

– Я вам покажу, как порядок нарушать! – одышливо проговорил он, грозно шевеля усами. – Я вам пока…

– Любезный, – прервала его Лиза, – не пробегал ли тут мокрый господин – такой черноусый, в полосатом пиджаке?

– Так точно, пробегали-с, – ответил городовой, сбитый с толку ее вопросом. – Только его уж задержали и в участок отправили, потому как не положено это – в мокрой одежде по пляжу гулять!

Его крохотные зрачки, вперявшиеся то в раздрызганных курортниц, то в смешавшегося Павла, выдавали напряженную попытку связать воедино все происходящее, и наконец, уцепившись взглядом за голые ноги Лизы, блюститель порядка рявкнул:

– Я и вас заберу! Сегодня без чулок ходите, завтра без юбок ходить начнете!

– Верно, верно! – с новыми силами напустилась на обидчиков матрона, хотя младшая спутница уже дергала ее за руку. – И его заберите, и эту девку бесстыжую! Я еще давеча видела – она на пляже с каким-то военлетом тискалась в чем мать родила! – И после этого грозного обвинения окончательно припечатала Лизу, будто плюнув в нее: – Проститутка!

Дальше случилось такое, чего никто не мог бы ожидать. Отрешенный Павел, успевший с головой погрузиться в какие-то высокие материи, недоступные простому разуму, неожиданно очнулся, стремительно шагнул к матроне и отвесил ей размашистую оплеуху.

– Это большевик! Большевик!.. – возопила дама, шарахаясь от Павла, заносившего руку для нового удара. Видимо, более бранного слова не нашлось в ее лексиконе. На ее лице, как на бумаге, был написан шок, вызванный вопиющим потрясением устоев: сколько лет копила деньги, сумела в кои-то веки выбраться из своей Вятки или Сызрани в благословенный Крым, можно сказать, приобщилась к избранному обществу – и все для чего? Чтобы какой-то хулиган съездил тебе по физиономии!..

Второй раз она получить не успела – городовой перехватил руку Павла.

– Сейчас, голубчик, загремишь у меня в кутузку – разом буянить отучишься!

Лиза попыталась остановить решительного стража:

– Это Павел Зенкевич, помощник профессора Кудрявцева! Вы же знаете профессора?..

– Какже-с, знаем-с! – Городовой машинально подтянулся и даже сделал движение, чтобы взять под козырек. Однако отступать он не собирался: – Только на людей нападать все равно никому не дозволяется! Пожалуйте в участок, там и разберемся. А вы, сударыни, – обратился он к пострадавшим дамам, – следуйте за нами, заявление об ущербе напишете…

К тому моменту даже старшая начала что-то соображать. Она смотрела на Лизу, и у нее все сильнее отвисала челюсть. Возможно, Зенкевич, знавший много мудреных слов, мог бы сказать, что она переживает когнитивный диссонанс. Ее компаньонка, взяв дело в свои руки, залепетала:

– Но мы не можем в таком виде… Нам переодеться надо и вообще… Мы потом придем, потом! – закричала она уже издали, вместе со старшей спутницей спеша удалиться.

– Что же вы им даете уйти?! – возмутился Павел. – Это их, а не нас надо задерживать! Вот кто пострадавшая! – указывал он на Лизу. – Если вы поведете ее в участок, я этого так просто не оставлю!

– Тихо, тихо, Павел! Что на вас вдруг нашло? Люди же смотрят… – уговаривала его Лиза, поеживаясь под взглядами скопившейся публики – к счастью, немногочисленной, состоявшей по преимуществу из кустарей, уже притащивших на продажу всевозможную мелкую дребедень из ракушек и сердолика. Скандалы с участием столичных гостей были для них делом обыденным.

– Ну и пусть смотрят! – бушевал Павел, которого городовой тащил прочь. – Пусть видят, что у нас полиция вытворяет! Это покушение на гордость нации, пусть все так и знают!

– Павел, я, само собой, люблю, когда мне льстят, – заметила Лиза, – но это, право, чересчур. А то вы мне совсем голову вскружите. Таких, как я, когда-то от церкви отлучали и в приличные дома не пускали…

Павел, сраженный ее едким тоном, сразу сконфузился и притих. Ведя свободной рукой велосипед, колесо которого со скрипом выписывало заметную «восьмерку», он лишь негромко клокотал, как чайник, только-только снятый с огня:

– Убить ее мало было! Что она себе позволяет?! Сама она… сама… – И он только хлопал ртом, не в силах выговорить страшное слово. – Чтобы я стерпел, как она такое о вас говорит?!

О том, что Зенкевич глубоко неравнодушен к своей знаменитой родственнице, Лиза, конечно, давно догадывалась, но была уверена, что ему никогда не хватит смелости заявить об этом сколько-нибудь откровенно. А вот, поди ж ты, погруженность в машины Тьюринга, или как их там, не помешала ему встать на защиту дамы сердца, когда ее честь оказалась под угрозой! Лиза понимала, что справедливость требует как-то отблагодарить Павла – но боже мой, какие же оболтусы эти мужчины и как они умеют выбрать момент, когда их забота оказывается решительно некстати! Вот ведь учудил – раздавать оплеухи в присутствии фараона!

На всем пути в участок Лизу грызла досада. Надо же, какой день бестолковый! Хотела с Жоржем разобраться, а только сама свободы лишилась… И вообще, что у них тут за домострой – стоит на улицу без чулок выйти, как тебя уже хватают, словно опасную преступницу! Ну, ничего, сейчас тетя Клава задаст жару здешним держимордам! Жаль, что ее тут с самого начала не было, она бы этих расфуфыренных скандалисток мигом поставила на место!

Так они дошли до закоулка за автостанцией, где находился участок – несуразная халабуда, над входом в которую хищно нависал, расправив стилизованные угловатые крылья, металлический двуглавый орел. У начала дорожки, ведущей к участку через маленький палисадник с пыльными туями, несли караул фотопортреты объявленных в розыск конспираторов, смутьянов, убийц и насильников – и каждый был снят так, что выглядел настоящим исчадием ада, патентованным злодеем и душегубом. У Лизы мелькнула мысль, как сейчас ее саму посадят перед объективом, всунут в руки дощечку с надписью «Елизавета Тургенева», запечатлеют в анфас и в профиль – и потом ее лицо займет место в этой галерее негодяев. Впрочем, с чего бы ей было этого опасаться? Она, слава богу, еще не заслужила такой чести…

В участке Павел вновь принялся качать права. Он первый ринулся к восседавшему за барьером приставу Самоедову и, потрясая кулаком у него под носом, заявил:

– Требую немедленно отпустить госпожу Тургеневу! Вы не имеете никакого права ее задерживать! Это произвол и беззаконие! Я буду жаловаться президенту! – взывал он к висевшему на стене портрету Врангеля; тот, по местной традиции изображенный в виде главкома Крымской армии, в кубанке и черкеске с газырями, испепелял врагов Белого движения грозным взглядом, устремленным куда-то в темный угол под потолком.

Лиза в глубине души ожидала, что сейчас перед ней будут расшаркиваться и извиняться за незаконное задержание. Но Самоедов при виде задержанной даже ухом не повел. Если кто и был изумлен, так только Левандовский, который как раз что-то втолковывал полусонному приставу. Пожалуй, ради того, чтобы увидеть, как у летчика лезут глаза на лоб, стоило и под арест попасть. Что же до Самоедова, тот будто сроду в кино не ходил: видно было, что для него что Лиза Тургенева, что герцогиня Виндзорская – пустой звук. Отстраняясь от бушевавшего Павла, он разомкнул челюсти и брезгливо велел городовому:

– Посади этих за решетку.

– Павел, замолчите, – приказала Лиза.

Хватит и того, что ее притащили в участок – а уж оказаться в клетке на манер мелкой воровки у нее вовсе не было никакой охоты.

– Евгений, придется вам опять меня выручать, – вздохнула она, убедившись, что за красивые глаза никто ее отсюда не отпустит. – Прошу вас, отправляйтесь к нам домой и пришлите поскорее Клавдию Петровну! Они тут у нее мигом по струнке забегают!

– Есть прислать Клавдию Петровну, – кивнул тот, не вдаваясь в лишние расспросы, и удалился, бросив напоследок: – А с покойником пусть сами разбираются. И где их, таких тупых, делают…

Павел, смирившись, стал наконец отвечать на протокольные вопросы Самоедова, цедя реплики с видом крайнего одолжения, а Лиза примостилась на откидном сиденье у стены и сложила на коленях руки, чтобы по возможности скрыть чрезмерную вольность своего наряда. Ей хотелось убраться отсюда, пока не нагрянули газетчики. Она уже мысленно видела, как это зловредное племя мчится в Симеиз на крыльях сенсации, хищно готовя к бою свои «лейки» и «роллейфлексы», заправляя в них пулеметные ленты фотопленки, взводя курки затворов и заряжая фотовспышки лампочками, словно орудия – снарядами.

Пока писарь под одуряющее бормотанье радио с томительной медлительностью выводил на бланке: «Девица Елизавета Тургенева, православная, 26 лет…», она совсем извелась от нетерпения. Где же тетя? Почему не спешит на выручку? А эти стражи закона тоже хороши! Вон какие бугаи – в портупеях, с револьверами, кулачищи как у громил. Им бы бежать на поиски убийцы, а они расселись тут и кропают бумажки, тратят время на нее, Лизу, ни в чем не виноватое и совершенно безобидное существо… Из них какого ни возьми – морда квадратная, взгляд пустой, какой-то скрежет вместо речи. В самом деле, где таких выводят?..

Ее размышления были прерваны явлением нового лица. Посреди полупустого помещения, по раннему времени еще не успевшего заполниться своеобычным комплектом подгулявших отдыхающих, дамочек легкого поведения и карманников, непонятным манером как бы сам собой образовался, выпрыгнув чертиком из табакерки, незнакомый господин, немолодой, но такой щеголеватый, что место ему было никак не в участке – только в загородном клубе. И хотя он был в штатском, Самоедов сразу же вскочил, вытянул руки по швам, и нагнулся поверх барьера в угодливом полупоклоне.

Лизе почудилось, что где-то она этого господина уже видела: что-то неуловимо знакомое было в его холеном, каком-то нерусском лице, изысканность которого странным образом лишь подчеркивалась заметным шрамом, проходившим по щеке пониже уха. Под стать лицу был и светлый костюм от Ворта. В руке незнакомец держал тонкую трость черного дерева, запонки на его манжетах отливали перламутром, посверкивала бриллиантовая булавка в галстуке, шею облегал стоячий воротничок. В эту картину утонченности грубо вторгалась лишь одна чужеродная деталь: на пиджаке незнакомца отсутствовала нижняя пуговица. Она не расстегнулась – нет, была отодрана с мясом, и на ее месте лишь торчали обрывки ниток.

Пока Лиза напрягала фантазию, размышляя, в каком приключении мог побывать костюм этого господина – видать, не у нее одной день не задался, – незнакомец окинул взором помещение, и его взгляд, пробежав по казенной окраске стен, куснул Лизу ледяным жалом, но моментально потеплел, и лицо незнакомца расцвело радушной улыбкой.

– Боже мой, кажется, это госпожа Тургенева! Какому счастью я обязан удовольствием встретиться с вами? Или следовало бы сказать – «несчастью»? Ах да, не имею чести быть представленным! Ян Бондаренко, ялтинский негоциант, – назвался незнакомец и тут же напустился на Самоедова: – Что же ты, милейший, таких людей задерживаешь? Тебя сюда поставили ловить воров и бродяг всяких, а ты что учиняешь?! Смотри у меня, пожалуюсь господину Мавродаки, тебя в два счета на Сиваш отправят комаров кормить!

Не прошло и пары минут, как Лиза и Павел уже покидали участок. Бондаренко вышел вместе с ними. На улице его поджидал монументальный «паккард», выпучившийся на прохожих двумя тесно посаженными глазищами фар. Сидевший за рулем шофер – косоглазый японец со странным рыжеватым отливом волос, – мигом выскочил наружу и услужливо распахнул перед Лизой дверь.

– Позвольте оказать вам еще одну услугу, – предложил Бондаренко, – и доставить вас домой или куда вам будет благоугодно…

Лиза заколебалась. Садиться в машину к незнакомцу, даже к такому любезному, ей совсем не хотелось, тем паче памятуя, чем закончилась встреча с Левандовским, тоже явившимся к ней спасителем. Уж больно приветливо распашные двери заманивали ее в обширное нутро лимузина, уж больно завлекающе скалился рыжий японец, со своими косыми глазами похожий на артиста, загримированного под Мефистофеля… И потом, приглашение явно не распространялось на Павла, а ведь бросать его как-никак было бы сейчас верхом неблагодарности. К облегчению Лизы, ее избавила от раздумий Клавдия Петровна, подкатившая на фаэтоне с возницей-татарином на козлах. Такие экипажи, разукрашенные с варварской роскошью, выполняли в поселке роль таксомоторов.

– Поди-ка сюда, Лизавета! – окликнула тетка племянницу голосом не допускавшим и намека на непослушание. – Право слово, за тобой глаз да глаз нужен! Не успела одна на улицу выйти, сразу в участок загремела! Как была беспризорницей, так и осталась! – прибавила она, намекая на три года, проведенные Лизой в сиротском приюте, пока ее с братом не разыскали и не забрали к себе Кудрявцевы.

– Видите, у меня строгий конвой, – развела руками Лиза.

Ялтинский негоциант понимающе улыбнулся и откланялся. Вслед за ним хотел сбежать и Павел, отговариваясь тем, что никогда не завтракает у Кудрявцевых и вообще неподобающе одет, однако Лиза пресекла его поползновения, заявив:

– Стало быть, нашел, заступился, проявил героизм – а теперь в кусты? Нет уж, извольте хоть раз почтить нас своим присутствием! К тому же, – невинно добавила она, – разве вы не желаете познакомиться с Левандовским? Я вас даже представить друг другу не успела.

Она не без тайного злорадства следила, как на лице Павла отражается сложная гамма чувств, но тот не посмел перечить, лишь отпросился сдать велосипед в ремонт.

Пока он отводил пострадавший транспорт в ближайшую слесарную мастерскую, Лиза поспешила спросить, надеясь улизнуть от словесного разноса:

– Тетя, вы знаете этого Бондаренко? Кто он такой?

– Да ты что, Лизавета, который день уже в Крыму, а про него еще ничего не слыхала? – удивилась Клавдия Петровна. – В большой силе человек, с самим Дурново дружбу водит. Ведет себя как олигарх, а сам, видать, из той шантрапы, что при революции наверх всплыла, да так там и зависла. Шрам через всю рожу, а туда же в высший свет тянется! Да еще ученого из себя строит. Помню, столкнулись мы с ним на одном приеме, так этот молодчик пристал к Аркаше как банный лист – все просил, чтобы тот ему лекцию о своих опытах прочел…

– И что же?..

– Не на таковских напал! – гордо сказала тетка. – Как Аркаша пошел про протоны с квазитронами толковать, про эм-цэ-квадрат да про закон Гейдельберга, тот мигом скис!

– Не Гейдельберга, а Гейзенберга… – хмуро поправил вернувшийся Павел, устраиваясь на жестком сиденье коляски напротив женщин.

Лошадь, позвякивая побрякушками на сбруе, потащила экипаж в гору.

– Да хоть Гинденбурга! – отмахнулась от Павла Клавдия Петровна. – И ты с ним водиться не смей, если тебе жизнь дорога! – приказала она Лизе. – Он к себе глупых девиц заманивает, подмешивает им в шампанское какую-то дрянь, от которой те сознание теряют, и вытворяет с ними все, что хочет. Вот так же Та-точка Муромцева, дочка госпожи Овцыной, пострадала. Пошла, дуреха, к нему какие-то восточные редкости смотреть, а потом очнулась где-то под Гурзуфом, избитая и только что не голая.

– Муромцева? – переспросила Лиза. – Это у нее муж застрелился?

– Ну да, – кивнула Клавдия Петровна. – Какие-то секретные бумаги у него пропали. Вот так ей не повезло, бедняжке, – и супруг пулю в лоб пустил, и сама в историю влипла.

– А что же Бондаренко? Неужели это сошло ему с рук?!

– Что ж не сойти, если они с Дурново неразлейвода? Кто бы иначе Бондаренке позволил целый дворец построить на Поликуровской горке, с пальмами и фонтанами? Дурново ему почти все подряды дает, а половину тех денег, которые Бондаренко от города за них получает, сам же себе в карман кладет. Это, моя милая, называется «откат». Вот давеча эта шайка затеяла строить объездное шоссе вокруг Ялты. Так если их смету почитать, можно подумать, что они его золотом мостить собираются! Сколько я Аркаше твержу, что об этом в газету нужно написать, да он у меня никак не раскачается…

Она продолжала изливать праведный гнев и на ворье, правящее бал в стране, и на мужа, за своей наукой позабывшего о гражданском долге, но Лиза ее уже не слушала. Кое-что прояснилось – по крайней мере, стало понятно, с какой стати этот человек способен устроить разнос полицейскому приставу. Но Лизу по-прежнему интриговала оторванная пуговица, а главное – не давала покоя память о взгляде Бондаренко, проникающем на самое дно души и пробуждающем какие-то смутные, невнятные воспоминания, слишком нечеткие, чтобы из них сложилось что-то определенное.