Глава 26
Над улицей висела пелена мороси, перемешанной с бензиновой гарью. То тут, то там слышались нетерпеливые гудки. Время от времени водители, поддавшись общему настрою, начинали сигналить все разом, а потом утомленно замолкали, и лишь в разных частях колонны три-четыре шофера продолжали ошалело жать на клаксон. Если бы проклятия имели хоть ничтожную силу, то градоначальник Дурново, ежеминутно поминаемый по матери за то, что так и не построил объездную дорогу, наверняка бы уже давно жарился в аду. Пробка скопилась нешуточная, и теперь уже можно было бы дойти пешком, однако Лиза не желала вылезать под дождь, да и спешить ей было совсем некуда.
– Ну вот, влипли! – шипела между тем матрона. – Говорила же я – надо было на Севастополь ехать!
– Так там, может, то же самое… – уныло возразил ее супруг. – Так я и знал – еще ночью надо было уезжать, сразу после того, как рвануло над морем. Были бы сейчас уже на Перекопе, заправились бы спокойно… А сейчас-то где бензин достанешь? Счастье еще, что я давеча полный бак залил. Авось до Джанкоя хватит. Ну надо же, в кои веки решили в Крым своим ходом – и тут на такое нарвались…
– И не говорите, Савелий Ефимович! – отозвалась с заднего сиденья молодая дама. – Приехали люди к морю, мирно отдыхают, а тут нате вам – воздушный бой, парашюты, взрывы в море! В Лигу Наций надо жаловаться, пусть найдут на этих немцев управу!
– Да может, никакие это и не немцы, – вдруг заявил шофер. – Кто их видел, немцев этих? Кто с ними говорил? Ну, спустились какие-то с неба, прилетели на неизвестных самолетах – а все сразу: «Немцы, немцы!» – как будто тем очень нужно с нами связываться! А это, может, англичане нам подгадили, чтобы с Германией рассорить. Им-то союзники позарез нужны, а то они сами из последних сил держатся…
– Какую ты чепуху городишь, пусик! – упрекнула его матрона. – А чью же подлодку, по-твоему, у берега обнаружили, если не немецкую? И трупы немцев на берегу. Утром же передавали!
– Так если они тут что замышляли, – настаивал шофер, – то почему же они все мертвые? Говорю тебе – это провокация! А если не англичане, так, может, наши заговорщики-монархисты. Решили страну в войну втравить, а там под шумок власть захватить – мол, теперь нужен сильный вождь и все такое. Плавала у немцев тут какая-то подлодка, так они устроили над морем взрыв, ее и выбросило волнами…
– Трупы-то на берегу нашли!
– И очень просто – пытались спастись и потонули…
– Савелий Ефимович, ясно же, что они неспроста именно там высадились – рядом с лабораторией профессора Кудрявцева! – возразила молодая дама. – Что же вы думаете, они случайно там оказались?
– Конечно, пусик, всем же ясно, – поддержала ее матрона, – профессор придумал свою бомбу, а немцы пронюхали, пообещали ему денег и приплыли, чтобы забрать его вместе со всеми секретами!
– Что за гнусное вранье! – воскликнула Лиза, выведенная из себя этой ахинеей. – Все это неправда от первого до последнего слова! Никто профессора не подкупал и никому он секретов отдавать не собирался!
– Вы что же, сами там были? – иронически поинтересовалась матрона.
– Да, была! – бросила Лиза в запале. – Я – племянница профессора, мне лучше знать!
Дама, хищно блестя глазами, обернулась к ней, нависла над Лизой и мигом сдернула с ее лица вуаль.
– Это она! – закричала матрона. – Предательница! Шпионка! Продажная тварь! Я еще вчера ее сразу раскусила!
– Да вы что! – опешила Лиза. – Кто вам это наплел?! Я от немцев еле ушла живая, а вы меня шпионкой обзываете!
– Вот как сдам тебя в Особое отделение, там живо рассудят, кто ты такая есть на самом деле! – зловеще пообещала дама.
– Да пожалуйста! Я как раз туда и направляюсь! У меня совесть чиста, а вам за эту клевету еще воздастся!
– Пусик, – потребовала матрона у мужа, – вышвырни эту негодяйку вон!
Она явно не знала, что делать – то ли задерживать разоблаченную шпионку и сдавать ее властям, то ли поскорее избавиться от опасной попутчицы: а то еще какой патруль обнаружит ее в машине, поди потом доказывай свою непричастность!
– Лапуля, – пробовал вразумить ее супруг, – нельзя же так с людьми… Ведь мы ничего не знаем толком…
– Кто ничего не знает?! Все всё знают! Нынче в пансионате только об этом и говорили! Недаром по матери она чистокровная немка – вот ее и завербовали! Или я, или она! – бушевала дама. – Я с ней в одной машине не поеду!
Вера в людей не то чтобы еще больше пошатнулась – она с грохотом рухнула, похоронив всякую мысль о том, что удастся собрать обломки. Поразительно, как быстро здесь, на побережье, разлетаются слухи! А что Лизе оставалось думать? Кто еще мог принести известие о ее мнимой измене? Не Бондаренко же оклеветал ее с того света?
Не желая слушать про себя эти гадости, она выскочила на тротуар, напоследок крикнув: «Старая сука!» – и с силой грохнула дверцей. Но стервозная тетка не желала спускать оскорбления. Не выдержав, она высунулась из машины и завопила вслед Лизе:
– Держи шпионку!
Казалось бы, в этом скопище застрявших машин и хаотично метавшихся людей, среди истошного колокольного звона и тревожных пароходных гудков никому не было дела до Лизы и она могла бы спокойно улизнуть от матроны с ее истеричным воплем – но нет, кто-то крепко схватил Лизу за локоть с негромким, почти уговаривающим: «Постой, голубка! Надо разобраться…», вокруг сразу же собралась небольшая толпа, а тут и матрона подлетела, задыхающаяся, пошедшая красными пятнами.
– Которая тут шпионка? – спросил ее какой-то доброжелатель, указывая на Лизу: – Она?
– Она, она! – заорала во весь голос матрона и ткнула в Лизу пальцем: – Это Тургенева!
– Лапуля, постой… – уговаривал матрону подбежавший вслед за ней муж, пытаясь взять ее за руку. – Зачем ты так?..
Та, не слушая мужа, отпихнула его в сторону, затем, не тратя времени, сорвала с Лизы и отбросила прочь шляпку, и тут же могучей ладонью ударила ее по лицу, разбив нос. Кто-то вцепился Лизе в ворот, разрывая платье. Из прорехи выпала ее левая грудь, и Лиза дернулась закрыть ее ладонью, еще не веря тому, что с ней происходит, еще ожидая, что сейчас они опомнятся. Что творится с этими добродушными обывателями, еще накануне бегавшими за ней в надежде на автограф? Что она им всем сделала? Нельзя же так – среди бела дня выставлять на посмешище беззащитную женщину! Она рванулась было прочь из круга, но уперлась в плотную стену тел и кулаков, и чем больше она старалась вырваться, тем сильнее нападавшие входили в раж. На ней еще больше разорвали платье, открыв взорам обе ее груди, и она уже не могла прикрыться руками – их заломили ей за спину, заставив распрямиться, чтобы все видели ее наготу, и еще сильнее, чем позор, ее охватило невыносимое чувство беспомощности. Вслед за новой оплеухой, разбившей губы, ей в лицо прилетел – кажется, опять от матроны – густой плевок. Чьи-то ногти вонзились в оголенное тело, оставив на нем кровавые отметины. С Лизы лоскут за лоскутом срывали одежду, словно сдирая кожу, снова хватали за руки, которыми она беспомощно и беспорядочно пыталась то натянуть на себя обрывки платья, то отбиваться от многорукого, многоглазого чудища, хватавшего ее всеми своими щупальцами, каждое из которых старалось оцарапать, ударить, изувечить. Кричала ли она что-то, рыдала ли, моля о пощаде? Она и сама этого не знала. Если из ее рта и вырывались какие-то звуки, они тонули в многоголосом оре, реве и гоготе, гремевшем вокруг нее. Она упала, сжимаясь в комок, но и там, внизу, на нее сыпались пинки. Схватив за волосы, ее протащили лицом по луже, затем поставили на колени, опять повалили – и все под градом тумаков, плевков, щипков. По предплечью больно ударило что-то острое и тяжелое – похоже, камень. Упав щекой на асфальт, Лиза увидела перед глазами трещину, глубокую, как ущелье, и услышала в голове слова, вроде бы сказанные ею самой, но прилетевшие откуда-то сверху: «Ну, вот и все. Еще чуть-чуть потерпеть, и все кончится». Но конца она не дождалась. Свист, вой и вопли вдруг стихли, и знакомый голос приказал:
– Вставайте!
Лиза, подняв глаза, увидела над собой Холмского в плаще-накидке поверх полицейского мундира, а рядом с ним – еще двоих, тоже в мундирах, с винтовками за плечами, с трехцветными повязками на рукавах, с противогазными сумками на боку. Кое-как поднявшись на ноги, она встала перед ним – голая, растерзанная, вывалянная в грязи.
– Так, – сказал Холмский, даже не думая отводить глаза.
Лиза безразлично выдержала его взгляд. Следственный пристав снял с себя плащ и набросил ей на плечи, затем сам запахнул его на ней, безмолвно ждавшей продолжения. Достав из кармана платок, он выдал его Лизе, и та провела платком по лицу, больше размазывая кровь и грязь, чем стирая их.
– Это шпионка и предательница… – неуверенно произнесла матрона.
– Если она шпионка, – сурово заявил Холмский, – ее будут судить и, если надо, повесят. Но самосуда я тут не допущу!
Матрона съежилась под его взглядом и стала отступать. Вынырнувший из-за спин муж потянул ее обратно к машине.
– Где ее обувь?
Одна туфля Лизы нашлась на газоне, вторая, с отломанным каблуком, – в руках у одного из участников расправы. Лизе как будто бы припомнилось, что этой туфлей ее били по голове и спине.
– Ладно… – помедлив, сказал Холмский и бросил Лизе: – Идемте. Продолжайте патрулирование! – приказал он своим спутникам. – Я доставлю задержанную в Особое отделение.
Взяв Лизу за руку и сделав несколько шагов в сторону улицы Вильсона, названной так в честь президентами-ротворца, побывавшего здесь во время известной Ялтинской конференции, – там и находилось уездное Особое отделение, – Холмский обернулся. Люди, не желая расходиться, двигались за ними следом.
– Приказ военного коменданта города – больше трех не собираться! – сообщил Холмский с угрозой в голосе. – Под трибунал захотели?
Толпа под его взглядом стала рассасываться. Холмский, больше не оглядываясь, повел Лизу дальше. Она покорно шла рядом с ним, стараясь не думать о том, что ждет ее впереди, но в голове сами собой крутились картинки: сейчас за ней захлопнется железная дверь, она очутится в голой камере, явится грубая тетка в форме, будет рыться у нее в волосах, перебирая их прядь за прядью, запускать грязные пальцы ей в рот, потом прикажет лечь на топчан, потребует раздвинуть ноги…
Холмский тем временем перебрался через дорогу, лавируя среди запрудивших ее автомобилей, и увлек Лизу в сторону разгромленного конфекциона, зиявшего разбитыми витринами.
– Вот, одевайтесь, – велел Холмский Лизе, когда они оказались внутри магазина, среди нагромождения поваленных стоек с одеждой.
Лиза оглянулась не без растерянности: это был магазин мужского платья.
– Вас что-то смущает? – спросил Холмский.
– Нет, – ответила Лиза с вызовом, подумав: «Теперь меня уже ничто и никогда не смутит». – Спасибо. – Она скинула плащ, протянув его Холмскому, в приступе окончательного самоотречения стянула с ноги чудом уцелевший рваный чулок и нагнулась за первым попавшимся пиджаком.
– Погодите, – остановил ее следователь. – Сперва умойтесь.
Он сам повел ее умываться в туалет. Лиза не возражала – больше всего сейчас ей было страшно остаться одной. Разгром в магазине, к счастью, не коснулся туалета, и вода там шла. Холмский сам же открыл кран, подтолкнул Лизу к раковине, но, когда она, намочив ладонь, вяло провела ею по щеке, прикрикнул: – Давайте же! – и, кажется, даже шлепнул ее по мягкому.
Надавив коленом, он прижал Лизу животом к раковине, заставил наклониться над краном и принялся оттирать ей лицо, больно задевая за разбитую губу.
– Вытритесь! – выдал он ей полотенце. – Шевелитесь же, пока мародеры не нагрянули!
Вернувшись с ней в магазин, он нашел на стеллаже сорочку, одним движением разорвал упаковку и стал одевать Лизу, приказывая: «Руку! Другую руку!» Лиза почти не помогала ему, не понимая, что все это значит. К чему весь этот маскарад? Выходит, ее не в Особое отделение ведут?
Сорочка повисла на Лизе мешком, ладони тонули в глубине рукавов.
– Ладно, сойдет… – проворчал Холмский, оглядываясь в поисках брюк.
Роясь среди поваленных стоек, он приговаривал:
– Очень кстати, что хозяин немец был и на него нашлись патриоты… Тут бы еще кое-кого погромить надо, ну да ничего, до всех дело дойдет… А между прочим, что это такое про вас говорят, будто вы тоже германских кровей?
Ну да, еще и матрона обвиняла ее в этом же…
– Не знаю, кто этот вздор выдумал! – буркнула Лиза себе под нос. – Дед моей матери был немцем, и то еще неизвестно, из какой веры он в православие перешел – может, из лютеранской, а может, из иудейской…
– Жаль… – произнес Холмский. – А я-то надеялся, что вы выйдете замуж и родите чистокровных русских детей.
Лиза вспомнила его разговоры про здоровый славянский элемент.
– Вы меня для этого и спасли? – спросила она.
– Я спас вас, потому что вы ни в чем не виноваты, – сухо сказал Холмский. – И вы нужны стране живая.
Он усадил Лизу на стул и взял за ногу, чтобы вдеть ее в штанину брюк.
– Нельзя, чтобы таких красивых женщин убивали! – продолжил он. – Это противно природе и здравому смыслу! Не лезьте в эту кашу, живите себе мирно, а убивать друг друга предоставьте нам, мужчинам… Так, вторую ногу… Никогда бы не подумал, – сообщил он, – что буду вас одевать, а не раздевать…
Концы штанин пришлось подвернуть, чтобы они не волочились по земле. Потом Холмский туго перепоясал Лизу ремнем, поверх сорочки надел на нее куртку, которая была ей почти впору, бросил к ее ногам штиблеты, найденные в соседнем отделе. Затем, снова делая Лизе больно, заплел в тугой узел волосы на затылке и нахлобучил сверху кепку, надвинув Лизе почти на самые глаза. Под конец выдал ей нарукавную повязку, какие носили патрули.
– Ну все, теперь мы с вами городское ополчение, – объяснил Холмский.
– У меня же оружия нет, – сказала Лиза.
– На всех оружия все равно не хватило. Кто с оружием, почти все немцев ловят. Сюда горных егерей вызывать надо, а Дурново, того и гляди, этих бедолаг с двустволками пошлет лес прочесывать! Старый казнокрад совсем сбрендил… А вы в такой момент вздумали в город являться!
– И куда мы теперь? – спросила Лиза.
– Отведу вас в «Ореанду», к Шахматовой, – ответил Холмский. – Там и придумаем, как с вами дальше быть.
– Но… – промолвила было Лиза и прикусила язык: если Холмский знает про заговор, то ему виднее, что делать, а если не знает, то и пусть не знает. – Она никуда не уехала?
– Нет, кажется. С утра здесь была. Пока никто не знал, где немцы и сколько их, все по домам сидели и только сейчас побежали.
– А мои родные? – Лиза вдруг вспомнила, зачем она вообще отправилась в Ялту. – Где они, что с ними?
– Ваша тетя и брат временно задержаны, – Холмский чуть усмехнулся, – для их же безопасности.
– Никакой Шахматовой! – заявила Лиза. – Я иду в Особое отделение!
Холмский ткнул пальцем в ее вспухшую губу:
– Вам этого мало? Еще хотите получить? Вы, видно, воображаете, что станете героиней громкого процесса, ловкие адвокаты разоблачат все наветы в ваш адрес, восторженная публика вынесет вас из зала суда на руках, зло будет наказано, а справедливость восторжествует! Я натурально понимаю, что вы, как всякий артист, жаждете внимания аудитории, но не рассчитывайте, что это будет ваш звездный час! Все, что вам светит, – гарантированный расстрел в двадцать четыре часа, если раньше вас не найдут повесившейся в камере! Думаете, господин Папахин, – назвал он имя заместителя Ужова, – начнет дожидаться, когда вы станете давать показания? Раз он уже объявил вас шпионкой…
– Так это Папахин? – переспросила Лиза замирающим голосом.
– Да вы что, правда ничего не знаете? Когда сюда ночью примчался ваш Левандовский с рассказом о том, что случилось в Кацивели, Папахин приказал обыскать виллу Бондаренко, и там обнаружили эти негативы, а вместе с ними – признание Благолепова: мол, вы его соблазнили, завербовали в шпионы, а теперь он готов сознаться, да только боится за свою жизнь… Очень удобно – покойник с того света указывает на убийцу, да еще и снимки не поленился приложить…
– Господи, господи… – прошептала Лиза, и у нее из глаз брызнули слезы.
– Елизавета Дмитриевна, держите себя в руках! – прикрикнул Холмский. – Мы – патруль, патрульные не плачут!
Лиза едва его слышала. Она все это время переживала, не знала, как ей жить дальше, а оказывается, в тот момент, когда Бондаренко летел с обрыва, вести о разоблаченной предательнице уже шли в народ! Лиза забыла о том, как еще полчаса назад над ней издевались, плевали в нее, были готовы забросать камнями, – все смыла волна облегчения и радости, хотя, казалось бы, чему радоваться? Ее по-прежнему окружал напуганный, враждебный город, и встреча с любым ловцом шпионов могла закончиться для нее у ближайшей стенки.
