Глава 25
Татарин высадил Лизу на окраине Симеиза и уехал.
Лиза осталась одна. Зачем ее привезли сюда, что ей делать здесь или где-либо еще, она не представляла, но надо было куда-то идти, чтобы не стоять на месте, – и она пошла знакомой, десятки раз хоженной дорогой, оставляя за спиной Кошку с ее отвесными скалами, служившими молодежи для упражнений в альпинизме.
Точно не решаясь ее беспокоить, все было тихое, застывшее, неживое – совсем как у нее в душе, и она не удивлялась окружавшей ее пустоте – наоборот, была лишь рада тому, что никто не видит ее босых ног и наряда, истрепанного до полной непристойности. И лишь по мере приближения к дому ею начала овладевать тревога.
Куда делись люди?! Поселок словно бы совершенно вымер – ни звука, ни движения. Мальцовские особняки стояли угрюмыми замками, как бастионы, покинутые стражами. Как будто бы даже цикады притихли, напуганные гнетущим безмолвием. Вдруг немцы не только высадили десант, но и сбросили на побережье бомбы с газами?!! Да нет, попыталась успокоить себя Лиза. Зачем бы это им было нужно – своих же десантников потравить? И потом, тогда бы кругом лежали трупы – но на улице Лизе не попалось никого, ни живых, ни мертвых.
Лишь из приоткрытой двери соседней с ее домом лавочки, которую содержал господин Спендиаров, неслись звуки радио, растворяясь в воздухе наливавшегося зноем дня. Лиза, проходя мимо, прислушалась – может, новости передают? – однако не услышала ничего, кроме какого-то биг-бенда, в одиночку отдувавшегося за весь онемевший – то ли сбежавший, то ли притаившийся за запертыми дверями и зашторенными окнами – поселок.
Такими же непроницаемыми были окна виллы «Ксения», погруженной в могильную тишину. Уже всерьез охваченная нехорошими предчувствиями, Лиза долго трезвонила и стучала в запертую дверь. Никто не открывал, и Лиза, отчаявшись, хотела было идти к Спендиарову, но тут раздался лязг засова.
В дверном проеме стояла Дуся и оцепенело таращила на молодую хозяйку глаза. В ее ошарашенном лице Лиза как в зеркале видела свое отражение: вся в синяках и царапинах, с разводами слез на грязных щеках, вместо платья – драные лохмотья. Наконец Дусю покинул столбняк, и она ошалело воскликнула:
– Лизавета Дмитриевна!
– Ты что не открываешь? – устало спросила Лиза и сама затворила дверь, отсекая от себя необычайно суровый голос, полившийся было из лавчонки: «Внимание! Внимание! Работают все радиостанции республики…» – Куда все делись? Где Боба, где тетя Клава? – осведомилась она, проходя в гостиную.
– Ой, Лизавета Дмитриевна, тут такое было! – затараторила Дуся, захлебываясь словами. – Боже ж ты мой! Мы уж думали – море загорелось, так все сверкало и полыхало, и светло было, как днем! Народ в одном исподнем прямо из окон сигал! Никто уж не чаял в живых остаться, все решили – светопреставление началось. Говорили – не то комета с неба упала, не то земная ось поломалась, вот солнце и вылезло, когда ему не положено! А едва все стихло да потухло, за Клавдией Петровной и Борисом приехали из Особого отделения. Прямо среди ночи их уволокли, да еще обыск устроили. Так они и не воротились до сих пор. А с утра тут опять ужасти начались!..
– Какие еще ужасти? Немцы, что ли, побывали?
– Нет, упаси боже! – Дуся даже отшатнулась от хозяйки и поспешно перекрестилась. – А вот там, наверху, так палили! Ажно стекла трещали. У нас-то все тихо было. Заходили только двое военных, требовали профессора. Дак откуда ему взяться, если он еще ночью уехал? Ан нет – не поверили, весь дом еще раз перевернули! И говорили как-то не по-нашему, с таким, знаете, выговором…
– Ох, Дуся, так это небось и были немцы, переодетые нашими. И как они тебя не тронули, вот что странно…
– А вы, Лизавета Дмитриевна, их видели? Люди говорят – они прямо с неба спустились, на зонтиках. Это они вас так? А у нас-то что было! – спешила выговориться Дуся, мигом забывая про свои расспросы. – Лично господин Папахин приходил, из Особого отделения.
И строго-настрого они велели, Лизавета Дмитриевна, как вы объявитесь, чтобы тоже сразу к ним, в Ялту, отправлялись. Прямо так и сказали: мол, как Лизавета Дмитриевна придет, тут же нам звони и оповести, а если не позвонишь, мы тебя под монастырь подведем!
При известии о том, что ее требуют в Особое отделение, у Лизы лишь что-то шевельнулось глубоко в груди.
– В Ялту! – утомленно возмутилась она. – Да как же я попаду в Ялту? Немцы ведь повсюду! Если я этим господам нужна, пусть сами приезжают!
– Да вы, может, по морю, Лизавета Дмитриевна, – уговаривала Дуся. – Что ж немцы – на своих зонтиках и по морю плавать могут? А то, ей-богу, придется мне самой им звонить, а они там еще решат, что вы что-то скрываете, раз сами приехать не желаете. На Клавдию-то Петровну как пить дать напраслину возвели, и теперь ее вызволять надо! Вступитесь там за нее, вас все знают, вам поверят!
– Вызволю я ее, как же! – горько промолвила Лиза. – Только вконец все испорчу! И не волнуйся ты так за нее, еще неизвестно, кто там кого допрашивает…
Но, в сущности, на этом ее воля к сопротивлению иссякла. Какая теперь разница, что будет с ней, с тетей Клавой, со всеми остальными?.. И не хватало еще, чтобы ее выдала собственная горничная! И Лиза сказала примирительно:
– Ладно, Дуся, не нервничай, поеду. Только не выталкивай меня из дома, дай хоть вымыться и переодеться.
– Сейчас, Лизавета Дмитриевна, сейчас! – засуетилась Дуся. – Обождите малость, я воду поставлю греться!
Она убежала включать колонку. Лиза раздвинула шторы, которые так любила задергивать тетя, и распахнула окно. В сумраке ей стало зябко, будто большому дому без обитателей даже жарким летом не хватало тепла. В тишине долбили слух гулким тиканьем ходики.
Лиза заглянула в зеркало, убедившись, что напугала горничную, пожалуй, даже сильнее, чем сама себе представляла. Из зеркала на нее уставилось настоящее пугало, пленница абреков, только что извлеченная из зиндана. Она не узнала саму себя: щеки ввалились, делая ее похожей на Марлен Дитрих, волосы потеряли знаменитый золотистый оттенок, превратившись в свалявшуюся пыльную паклю. Уголки рта были скорбно повернуты вниз, запавшие глаза лишились прежнего теплого света, и теперь в них остался лишь какой-то жесткий блеск; на лбу и вокруг глаз пролегли заметные морщинки, сразу состарившие ее на десяток лет; и еще удивительно, что после этой кошмарной ночи она не попала прямиком в желтый дом, где одним психоанализом дело не обошлось бы – как минимум потребовались бы душ Шарко и электрошок. Хорошо хоть, что седины в волосах, вопреки опасениям, вроде бы не появилось…
Убивая время, Лиза подняла растрепанный томик Агаты Кристи, упавший с кресла, где его забыла тетка, полистала и снова уронила на кресло. Начала было расставлять на каминной полке бесцеремонно сдвинутые чьей-то рукой и опрокинутые безделушки: галантные мейсенские парочки и балерин, высушенных морских звезд, склеенного из ракушек краба, – и бросила это дело. Прошлась взад-вперед, ногами отшвыривая с пути и переворачивая высыпавшиеся из семейного фотоальбома снимки, на которых мелькали знакомые лица: она сама – пятилетняя, сразу же после того, как ее разыскали в сиротском приюте, остриженный под ноль заморыш с глазищами-блюдцами на исхудавшем лице; она же чуть постарше – на подмосковной даче, в платьице с оборочками; опять она, на открытке из серии «Звезды русского экрана»; Боба в кепке и с засученными рукавами, рядом с какой-то причудливой машиной. Но чаще всего на снимках встречался Аркадий Аристархович – со шведским королем, вручающим ему Нобелевскую премию; в облике почетного доктора Кембриджского университета, в мантии и со шпагой; с Резерфордом, похожим на моржа; в лаборатории со своими учениками, среди циферблатов и блестящих железяк – из-за чьего-то плеча выглядывал взъерошенный Зенкевич; с тетей Клавой где-то в Англии, у деревенской таверны, на фоне стены, сплошь заросшей плющом; с ней же, на свадебной фотографии, где молодая Клавдия Петровна, строгая красавица в атласном платье с фатой, волочащейся по полу, держала под руку своего избранника, щеголеватого студента с нафабренными усиками… Потом она скользнула взглядом по витому шнуру от шторы, прикинула, прочна ли массивная люстра под потолком… Кажется, лишь это она еще вольна сделать, чтобы не быть песчинкой в водовороте, который несет ее куда угодно, но только не туда, куда бы она сама хотела. Но не странно ли, что из игры под названием «жизнь» существует лишь один выход? И не странно ли, что, пытаясь выйти из игры, ты все равно становишься побежденным – а может, на самом деле победителем? Не служит ли эта хитрость ниточкой, потянув за которую можно узнать смысл всего, что было, есть и будет, получить ответ на вопрос, почему она родилась на свет именно в тот день и в тот час, почему живет в этой стране и в этом теле, смотрит на мир этими глазами, ощущает себя тем, кто она есть, а не мужчиной, женщиной или ребенком из какой-либо иной части света и эпохи, а главное, чем заслужила все то, что обрушилось на нее за последние сутки?
– Вода готова, Лизавета Дмитриевна! – позвала Дуся.
Содрав с Лизы остатки платья, горничная запихнула ее в горячую ванну и принялась скрести мочалкой.
– Батюшки мои, – охала она при виде ушибов и кровоподтеков на теле хозяйки, – да на вас места живого нет! Матерь-заступница, пресвятая Богородица, что ж эти изверги с вами вытворяли!
Однако Лиза в своем оглушенном состоянии ничего особенного не чувствовала, лишь слегка морщась от мыла, щипавшего ссадины, – да по-прежнему горела кожа на побагровевших, будто их ошпарили, руках и плечах. Потом Дуся суетилась вокруг нее, помогая одеваться, а Лиза, не испытывавшая ничего подобного даже в те времена, когда снималась для рекламы, казалась себе самой манекеном, на который напяливают какие-то чужие тряпки, и ей было глубоко до лампочки, как сидит на ней сатиновое платье в горошек и смотрятся ли с ним выбранные Дусей перчатки.
Наконец, несмотря на то что после вчерашнего обеда у Зинаиды во рту у нее не было ни крошки съестного, она, даже не присев к столу, без малейшего аппетита затолкала в горло пару кусков хлеба с маслом и покинула дом, получив от Дуси кучу напутствий и пожеланий. Горничная проводила Лизу до самого выхода и, вероятно, с огромным облегчением захлопнула за ней дверь.
В последний раз, оглянувшись на виллу – не то прощаясь с ней, не то в надежде, что Дуся одумается, вернет хозяйку, избавит ее от опасного пути, Лиза побрела на набережную. С моря надвигалась черная туча, которой так не хватало утром и которая сейчас была совсем некстати. В сумраке, вместе с ней наползавшем на мир, безлюдье на улицах поселка становилось таким угнетающим, что Лизу бы и появление немцев сейчас, пожалуй, обрадовало.
Едва ее глазам открылся вид на набережную, стало ясно, что никаким пароходом из Симеиза, конечно же, не уплыть. Ночная приливная волна и тут натворила бед. Пляж, заваленный обломками лежаков и зонтиков, превратился в свалку, с пирса волна снесла настил, оставив лишь два ряда пьяно покосившихся, привалившихся друг к другу свай, а плескавшаяся под ними взбаламученная вода на вид ничем не отличалась от грязной бурды, из которой состоят лужи в любом провинциальном городке.
У Лизы опустились руки. Что теперь – возвращаться, убеждать Дусю, что ехать в Ялту не на чем? А вдруг перепуганная горничная хозяйку вовсе в дом не пустит? Идти на почтамт, звонить в Особое отделение, чтобы машину прислали, раз так хотят ее, Лизу, видеть? Хоть что-то здесь должно быть открыто, не могли же все до единого куда-то испариться!
Так и не придя ни к какому решению, Лиза доплелась до неестественно безлюдного пятачка перед автостанцией. Ее двери были наглухо заперты. Куда-то исчезли и таксисты, готовые со свистом домчать до Ялты, и даже сдающие жилье старухи, всегда караулившие здесь приезжих «дикарей». Порыв ветра бросил в лицо Лизе горсть пыли, и сейчас же вокруг нее застучали тяжелые частые капли.
Лиза решила возвращаться, не дожидаясь, когда дождь разойдется, но тут сзади крякнул гудок. Вздрогнув, она поспешно обернулась, застигнутая врасплох этим проявлением жизни в вымершем поселке. Перед ней остановился не первой молодости автомобиль. Его водитель – по виду не то чиновник, не то учитель, а может, и вовсе провинциальный артист – окликнул Лизу через открытое окошко:
– Барышня! Где тут выезд на дорогу, не подскажете?
– А вы куда едете? – спросила Лиза. Кажется, появлялся шанс попасть в Ялту, хотя она сама не знала, стоит ли этому радоваться.
– Да нам бы хоть куда… – уныло сказал водитель. – В Севастополь, в Ялту… Подальше отсюда!..
– Ну, в Севастополь вы не проедете, – заявила Лиза. – На Верхнем шоссе немцы. А в Ялту добраться можно – по нижней дороге.
– А где она – нижняя дорога? – спросил водитель.
– Я покажу, если вы меня захватите, – пообещала Лиза, сама не уверенная в том, что из нее выйдет хороший проводник. Она не раз ездила нижней дорогой, но одно дело – когда тебя везут, и совсем другое – самой прокладывать маршрут.
– Садитесь, барышня, – покорно пригласил водитель. – Там сзади есть место.
Спасаясь от дождя, Лиза мигом юркнула в салон, но едва увидела, кто будет ее попутчиками, обомлела.
Машина везла тех самых курортниц, из-за которых прошлым утром они с Зенкевичем угодили в полицию: полная матрона заняла переднее сиденье рядом с водителем, молодая расположилась на заднем. Они то ли первыми спешили удрать из опасных мест, то ли припозднились и теперь пытались наверстать время. Лиза хотела было броситься вон из машины, но кое-как сдержалась, убоявшись того, что поспешным бегством лишь вернее себя выдаст. Быстренько расчистив клочок места на сиденье, заваленном узлами и саквояжами, она забилась в угол, надеясь на то, что шляпка с густой вуалью позволит ей остаться неузнанной.
Ни появление непрошеной пассажирки, ни ее предложение явно не привели матрону в восторг. Она возмутилась:
– Как же мы на Ялту проедем, пусик? Слышал, что Марья Архиповна говорила? Немцы уже в Кореизе!
– Что твоя Марья Архиповна знает! – досадливо ответил шофер, очевидно приходившийся ей супругом. – Ей-то кто об этом сказал?
– У нее муж в дорожной инспекции служит. Кому знать, как не ему! На Севастополь надо, на Севастополь! Там корабли, туда они не сунутся!
Лиза была вынуждена вмешаться в разговор, пока ее не увезли в Севастополь:
– Как раз там немцы и высадились – на дороге за Кошкой. Там вы на них точно наткнетесь.
– А вы откуда знаете?! – гневно осведомилась матрона, едва соизволив к ней обернуться.
Однако она тут же умолкла. Почти в том самом месте, где находился гараж Мустафы, на дороге под дождем суетилось несколько человек, наспех возводя баррикаду из железных кроватей, поломанных стульев, кусков штакетника и прочего хлама. Услышав шум мотора, они прекратили работу и обернулись к машине, выжидающе глядя на нее. Водитель в нерешительности подъезжал все ближе, понемногу сбавляя ход, пока не остановился почти вплотную к преграде.
– Сделай что-нибудь, что ты сидишь?! – заорала на него матрона. – Скажи им, чтобы разобрали все это! Мы же не немцы, пусть нас пропустят!
Но перед машиной уже стоял усатый, черноволосый парень, очень похожий на повзрослевшего Ахметку, которому он вполне мог приходиться братом. В руке он сжимал мясницкий топорик. Второй, вооруженный тесаком и такой же усатый, взялся за дверную ручку со стороны водителя.
– Вылезай машина! – приказал он с сильным татарским акцентом.
Никто из пассажиров не успел ни возмутиться, ни даже испугаться. Сзади раздался протяжный гудок, и в тот же миг мимо машины, едва не задев ее, пролетел грузовик с кузовом, набитым людьми. Не снижая хода, он снес хлипкую баррикаду, и шофер легковой машины, вывернув руль, устремился в пролом вслед за ним.
В этот момент дождь хлынул сильнее. Дворник, вяло елозивший туда-сюда, едва справлялся со струями воды, стекавшей по ветровому стеклу. Водитель, почти не видя дороги, старался не отрываться от грузовика, зад которого проступал темной массой сквозь пелену дождя. Может, так совпало, а может, люди боялись воздушных налетов и лишь сейчас решились тронуться в путь, но кроме водяных потоков шоссе мало-помалу затопил еще один поток – из автомобилей: больших и маленьких, легковых и грузовых, новых и совсем развалюх. С каждой минутой он сгущался, и из боковых проездов, улиц и проулков в него вливались новые ручьи, словно известие о немцах всех погнало прочь, подальше от тех мест, где стреляют и где тебе на голову может свалиться враг. Машины, заполонив всю ширину дороги, гудели, задевали друг за друга, мяли крылья, сцеплялись бамперами, и чем дальше, тем больше замедлялось движение.
Каждая верста этого пути давалась с боем: то навстречу по дороге, заставляя беженцев еще сильнее сгрудиться в кучу, вдруг пробирался, издавая злобные гудки, грузовик, полный вооруженных людей, то впереди вдруг возникала новая доморощенная застава, устроенная гражданами самого штатского вида, вооруженными какими-то допотопными берданками. Они пропускали машины по одной, заглядывая в каждую. Лиза напряглась; но их старший, засунув в машину голову и увидев внутри лишь цивильного шофера, ничуть не похожего на десантника или диверсанта, и трех женщин, махнул рукой: проезжайте! Потом возникло новое препятствие: на одном из крутых поворотов на боку лежал автобус, видно только что опрокинувшийся: машины впереди останавливались и из них к автобусу спешили люди, топча ногами рассыпавшиеся по мокрой дороге тюки и баулы. Шофер заколебался было, тоже притормозил, поглядывая на автобус, но матрона, замахнувшись кулаками, завизжала:
– Чего встал?! Езжай, езжай! – и шофер, втянув голову в плечи, направил машину в узкий проезд между длинным крупом автобуса и краем шоссе, прямо по разлетевшемуся по мостовой тряпью.
Машина подскочила, наехав на чемодан, раздавила хрустнувшего под колесом целлулоидного пупса, вырвалась на свободный участок дороги, но очень быстро уперлась в новую пробку. Лиза сквозь запотевшие стекла пыталась понять, где они проезжают. Кажется, остался позади Кореиз. Вползли в Мисхор, справа, за зеленью, показались купола Дюльбера, за ним начался парк Чаир. Здесь Лизе когда-то делал предложение влюбленный в нее инженер, друг Бобы, но она отказала ему, считая его некрасивым занудой…
Движение снова застопорилось. На этот раз причиной затора был большой «руссо-балт», который, выбиваясь из сил, катили на руках, вместе с шофером в пыльнике и крагах, и пассажиры – солидный господин и изящная дама в насквозь промокшем, прилипшем к ее телу дорожном костюме, упиравшаяся в заднюю стенку автомобиля маленькими руками в митенках. Лицо дамы опухло от слез, а ее спутник то и дело оборачивался и грозил кулаком в пространство, навстречу многоэтажному мату, которым крыли незадачливых путников из плетущихся следом машин, пытавшихся объехать заглохший лимузин. Еще одна застава… Ливадия… Кое-как дотащились до Ялты, и здесь, на набережной, поток встал намертво.
