II

Бергер проснулся. Фрагменты сна кружились у него в голове, как снегопад. Но он не мог выделить ни одной снежинки, не видел ни одного неповторимого узора. Единственным ощущением, которое он определенно испытывал, была ноющая, изнуряющая головная боль.

Он сел в постели и впервые обратил внимание на то, каким маленьким был дом. Спальный мешок, обернутый вокруг его тела, казался не намного меньше. Стены давили. На какое-то мгновение ему показалось, что он протягивает руку к незнакомой двери, которая находится на месте двери в туалет, но прежде чем он успевает ее открыть, дверь распахивается и бьет его прямо в лоб. Все начинает вертеться. В тот же момент раздается вой: и снаружи, от внезапно появившегося отопительного котла, и изнутри, из мозга, который как будто переворачивают и выкручивают. Лежа на холодном полу, Бергер видит, как полено ударяет Блум в висок. Поднимается, но мозг не следует за ним, тело не следует за ним. Он только получает еще один удар и чувствует, как сознание покидает его. Он направляет остатки сознания вверх, пытается – на случай, если наперекор всему удастся выжить, – сфокусировать почти отказавшее ему зрение на лице фигуры, но его нет, оно слишком темное. Бергер видит только полено в руке ускользающей черной фигуры, оно еще раз приближается. Потом остается только темнота.

Совершенно не готовы, сказала Ди. Он помнил ее фразу дословно: «Итак, вы пошли в темный подвал уединенного дома, хозяйка которого утверждала, что ее преследуют, и были совершенно не готовы?»

Хотя они пришли туда не потому, что она заявила, что ее преследуют. У их визита была другая цель, и она вытеснила мысли об угрозе, не в последнюю очередь из-за того, что в центре внимания оказался сложно определимый характер Йессики Юнссон. Исходным пунктом было то, что она сутяжница, что преследователь существовал только в ее параноидальном сознании, но потом стало очевидно, что ее показания не соответствовали действительности совсем в другом.

И это он, Сэм Бергер, прервал допрос вместо того, чтобы сразу же установить видеокамеру и продолжить допрашивать Юнссон, не отвлекаясь на второстепенное. Это он, идиот, предложил осмотреть дом до того, как зашла речь о том рисунке ручкой.

И вот теперь появился еще один.

И он, судя по всему, был сделан на отрезанном бедре Йессики Юнссон.

Бергера захлестнула боль, не имевшая никакого отношения к пульсирующей головной боли. Он скорчился, осознал, что он никуда не годится, что их тандем с Молли – жалкий и бездарный. Оба были нокаутированы сумасшедшим, оказавшись неспособными на самую примитивную самооборону. К тому же они в бегах от правосудия, переставшего быть справедливым.

Дом вернулся и снова стал прежним. Пустым. Совершенно пустым. Хотя в нем и находился Бергер.

Он на ощупь поискал что-нибудь, что могло бы его успокоить. Ни лекарств, ни спиртного, ничего в таком духе. Ему нужно что-то, что приведет в порядок его опустошенный внутренний мир. Он взял шкатулку с часами, посмотрел на шесть невозмутимо тикающих хронометров и попробовал свести неумолимость времени к мягкому, почти синхронному тиканью. Несмотря на усталость от безумного путешествия в зимнюю ночь, на головокружение после удара по голове и на ощущение собственной ничтожности из-за захлестнувшего их моря насилия, Бергер завел все часы, одни за другими, установил правильную дату, проверил, что все показывают правильное время. Это заняло его надолго и успокоило. Маленькие шестеренки снова резво закрутились, как будто только и ждали возможности догнать время, ждали, что обманчиво мягким тиканьем заставят Бергера сделать еще несколько шагов навстречу смерти.

Он приник ухом к шкатулке, выделил каждое тиканье из общего хора: два IWC, два Rolex, один Jaeger-LeCoultre, один Patek Philippe. Они как будто отмеряли более дружелюбное время, чем то, к которому мы привычны.

И все же они не смогли успокоить Бергера. Не до конца. Для этого требовались более сильные средства.

Он взял мобильный телефон. Открыл папку с фотографиями. Долистал до начала. Нашел то, что искал. Нашел близнецов в овражке, поросшем мать-и-мачехой. Им тогда было по восемь лет, их одели слишком тепло для того дня. Оскар улыбался, Маркус смеялся. Последняя фотография, отправная точка. В то время их фамилия еще не была Бабино. Они еще не жили в Париже, только медленно, но верно отдалялись от своего настоящего отца, которого безвозвратно предали забвению. Но для Сэма Бергера они остались Полярной звездой, неподвижной точкой вращающегося мира.

Они были для него раем, куда ему никогда не попасть.

Полюс недоступности, подумал он. Вот где он находится. На максимально возможном расстоянии от людей. Низший предел. Достигнутое дно. Нулевая отметка.

Болевая точка.

Вот где он находится.

Он выглянул в окно, увидел бесконечную белизну. Пустота, мир без знаков. Именно таков Сэм Бергер в роли отца. У Маркуса и Оскара теперь другой отец, француз. Видимо, Сэма Бергера оказалось на редкость легко заменить.

Отцовская роль, она очень сильно отличается от роли полицейского, единственной, которую он никогда не играл. Полицейский Сэм Бергер был более приемлемым отцом, чем человек Сэм Бергер.

Он должен снова стать полицейским, это его единственный шанс стать человеком. Он скучал по своим сыновьям до боли, куда более сильной, чем сотрясение мозга, чем чувство профессионального краха. Он скучал по их телам, улыбкам, болтовне, по их живой, настоящей жизни. Он больше не был частью ничьей жизни. Он стал отшельником, отшельником-неудачником.

Которого спасла Молли Блум. Ей удалось скрыться с ним от СЭПО, от всего непонятного, что завело их сюда. И он полагался на нее, безгранично полагался. Несмотря на то что всё казалось крайне неопределенным, начиная с момента, когда он увидел взгляд мертвой Силь. Он находился более или менее без сознания больше двух недель. Было ли это в принципе возможно? И все же он должен полагаться на нее. Она его последняя соломинка. Он встал, натянул на себя одежду, надел Patek Philippe, влез в незнакомые ботинки и увидел себя в заляпанном зеркале в туалете. Бог с ней, с безумной бородой, но вроде и в прическе что-то изменилось? Она выглядела такой ассиметричной, что Бергер отвел глаза. Должно быть, во сне из него вышли реки пота. Он распахнул дверь в зимнюю равнину. Как же пусто здесь, в глуши. Мир без знаков.

Бергер плотнее укутался в странную белую куртку и пошел по протоптанной в снегу тропинке. По крайней мере, несколько часов с того момента, когда он полумертвый доковылял до дома, не было снегопада. Вскоре в снежной белизне показался домик Блум. Он казался совершенно необитаемым. Пока Бергер не увидел вдалеке белый силуэт, быстро двигающийся по снегу. На секунду его сбила с толку нескладная походка, но тут он понял, что силуэт просто-напросто передвигается на лыжах.

С разных сторон, но приблизительно одновременно они добрались до дома. Пар от дыхания клубился вокруг Блум, пока она снимала лыжи.

– Ничего себе, – сказал Бергер.

– Надо же было чем-то заниматься, пока я ждала тебя, – выдохнула Блум. – Спутник не способен различить лыжню.

– И я ее вчера не видел.

– Ты видишь не все, что имеет отношение ко мне.

– Я очень хорошо это знаю, – сказал Бергер и попытался не вложить в эту фразу никакого подтекста.

Блум открыла маленькую дверцу рядом с главным входом. За ней оказалась маленькая комнатка, которая, судя по всему, предназначалась только для лыж.

– У тебя есть такая же, – сказала Блум, закрыла дверцу и открыла дверь в дом.

– С лыжами или без? – спросил Бергер.

– С лыжами, – ответила Блум, улыбнувшись, и вошла в свою лачугу.

Компьютер оказался включен, на мониторе крутились причудливые узоры в качестве заставки. Бергер отметил, что компьютер подключен к спутниковому телефону Ди.

– Ты катаешься на лыжах, – констатировал Бергер. – Стало быть, с головой все в порядке?

Блум погладила себя по белой спортивной шапке.

– Я немного боялась перелома черепа. Трещин в кости.

– И в ответ на этот страх ты отправилась в пустыню на лыжах? А если бы ты потеряла сознание? Ты бы замерзла до смерти. В половине одиннадцатого спутник передал бы изображение твоего лежащего в снегу тела, если бы раньше не случилось ничего другого.

– Мне надо было подвигаться, – ответила Блум синими губами.

Бергер покачал головой, указал на компьютер и сказал, прощупывая почву:

– Ди велела нам держаться подальше от этого дела.

Блум не ответила, сняла толстую лыжную перчатку и провела потным пальцем по тачпаду. Вместо кружащихся узоров на экране появился человек. Это была Йессика Юнссон.

Было такое чувство, что они оказались лицом к лицу с мертвецом.

Однако с момента, когда они действительно сидели с ней лицом к лицу, прошло меньше суток. Только тогда она была живее некуда. И выражение лица было точь-в-точь такое. Неожиданно острый, но бегающий взгляд, намек на улыбку в уголках губ. И вместе с тем упрямство и нежелание отступить хотя бы на шаг.

– Я вижу огромные пропуски в биографии Йессики Юнссон, – сказала Блум, скинула с себя белую куртку и села перед монитором.

Бергер взял оставшийся стул и уселся рядом. Перед глазами мелькали какие-то данные.

– Родилась в тысяча девятьсот восьмидесятом, – сказал Блум, показав на экран. – Детство в Рогсведе внешне выглядит вполне нормальным. Вообще никакой информации в полицейском архиве. Гимназия с медицинским уклоном, учеба на медсестру. Летняя работа в больницах во время учебы. Что-то вроде ночной сиделки в психлечебницах и домах престарелых.

– То есть до двадцати пяти лет никаких пропусков?

– Год в США, когда ей было восемнадцать-девятнадцать. Непонятно где и что. Но это был обычный год на раздумья, по возвращении она начала учиться на медсестру. Потом проработала несколько лет в больнице святого Георгия, в каком-то бассейне или типа того. Кроме того, у нас есть информация об одном случае, которую я нарыла, пока ты изображал Спящую красавицу.

– Сомневаюсь, что даже моя мама так бы меня назвала, – пробурчал Бергер. – Что за случай?

– Его не было в материалах, которыми нас снабдила Росенквист. Мне пришлось пойти другим путем. В двадцать пять лет Йессика Юнссон встречает, что называется, «не того парня». Его зовут Эдди Карлссон и он, кажется, самый настоящий, просто-таки стопроцентный наркоман и стопроцентный психопат. Это все происходит десять лет назад. Она заявляет в полицию, что он ее избивает. Ему запрещают к ней приближаться. Зафиксировано еще несколько инцидентов. Поступает заявление об изнасиловании, и полиция Сёдерурта выезжает, чтобы задержать Эдди Карлссона. И потом тишина.

– Тишина?

– На Эдди Карлссона в полиции есть дело, в котором его жизнь отслеживается до района Муры, но в данном случае десять лет назад он не сел. Он просто исчез. Последнее, что о нем говорится: вероятно, он бежал за границу с поддельными документами.

– Предположу, что именно тогда появляются пробелы в биографии Йессики Юнссон.

– Да, – подтвердила Блум. – Классический пример программы по защите свидетелей.

– Но впоследствии она вернулась к своему настоящему имени? Это должно означать, что Эдди Карлссон умер и она, наконец, решилась вернуться к своей прежней жизни. Значит, Эдди Карлссон не может быть человеком с поленом. Она не могла бояться его, сбежав в Порьюс и поселившись изолированно в одиноко стоящем доме в Лапландии.

Блум посмотрела на него какое-то время, нахмурив брови. Потом произнесла:

– Отрадно видеть, что ты снова в строю.

– Никто из нас не в строю, – гаркнул Бергер. – После этого чертова подвала. Как мы могли не преду-смотреть этого? Как мы могли пойти туда совершенно неподготовленными?

– Тебе не приходило в голову, что это твоя Дезире Росенквист виновата в том, что мы были не готовы? Что она нас настроила на неготовность?

На сей раз Бергер не нашелся, что ответить. Он уставился на Блум.

– Что ты имеешь в виду? – выдавил он из себя в конце концов.

– За нами охотится СЭПО, – ответила Блум. – Мы вполне можем предположить, что с их стороны будут использованы какие-нибудь не совсем банальные стратегии. Если бы наше задание сформулировали нейтрально, не внушая нам, что Йессика просто ненормальная, мы бы, вероятно, больше насторожились, идя в подвал?

– Но если бы Ди работала на СЭПО, мы бы никогда не получили этого задания. Нас бы просто забрали в Квикйокке. Ди бы даже туда не приехала, прислали бы только чертова Кента и чертова Роя.

– Вернемся к Эдди Карлссону, – сказала Блум, проведя пальцем по тачпаду. – Ты угадал, Эдди Карлссон мертв. Он умер от передозировки четыре года назад, никто даже не знал, что он вернулся в Швецию. Судя по всему, из Таиланда.

– И сразу после этого снова появляется Йессика Юнссон?

– Да, и ее прежний личный идентификационный номер. Однако же, никаких доходов. Она уже нигде не работала, когда мы с ней встретились, и я не вполне понимаю, как она могла себя обеспечивать. Не вижу никаких пособий, ни социального пособия, ни по безработице. Кажется, первый раз она засветилась под своим старым личным номером на покупке дома. За наличные.

– В Порьюсе? – воскликнул Бергер.

– Да.

– В тот момент, когда опасность исчезает, она замыкается в изоляции? Нет ли в этом внутреннего парадокса?

– Может быть, она говорила правду, – предположила Блум. – Возможно, она действительно хотела спрятаться от «людей в целом».

– Но во время допроса она не произвела такого впечатления, правда?

– Правда. Она снова кого-то встретила. Вероятно, это произошло в период, когда она жила под чужим именем, и это сложнее отыскать.

– Но не невозможно?

– Если только мы рискнем положиться вот на это, – ответила Блум, показав на спутниковый телефон.

– Ты намекаешь на то, что Ди могла нас подставить? – мрачно поинтересовался Бергер. – Но как бы я ни крутил и ни вертел эту мысль, я не вижу для Ди никаких причин так поступить. Это настолько сложно, что выходит за пределы разумного. СЭПО, охотясь на нас, умудряется перевербовать Ди, подкупает ее, возможно, повышением и новой должностью в НОО, а потом заставляет ее дать нам это странное задание и следит за тем, чтобы мы были не готовы и пали жертвой убийцы в чертовом Порьюсе. Нет, надо все же знать меру.

Блум пожала плечами и сказала:

– Просто интуиция подсказывает мне, что все кажется не тем, чем является на самом деле.

Бергер прикусил язык, покачал головой. Блум продолжила:

– Если мы можем довериться телефону, у меня сохранились пути в архивы. Еще с тех времен, когда я как агент выполняла задания СЭПО. Эти пути абсолютно надежны. Мы поставим твой компьютер на другой стороне этого стола и подключим и его тоже. И докопаемся до самой сути. Договорились?

Бергер собрался с силами, насколько сумел. Потом кивнул.

Изображение подрагивает, на экране мелькает гостиная, в которой не сказать что царит порядок. Камера фокусируется на ребенке, на маленьком мальчике в нескольких метрах от снимающего. На нем маленькие джинсы и желтая футболка с бананом. Когда он встает, опираясь на стопку книг, его движения очень осторожны. Но он остается стоять, покачиваясь. В руке малыш держит книжку с картинками. Его требовательный взгляд падает на нее, он улыбается, как будто хранит какую-то тайну. Женский голос произносит: «Ты хочешь почитать про зверей, Расмус?» Мальчуган делает шаг, потом еще один, книга по-прежнему у него в руке. Он пошатывается, но удерживается на ногах. Сделав пять шагов, он бросается вперед, к дивану, который только сейчас попал в кадр. Его ловят женские руки, ликующий женский голос восклицает: «Это твои самые первые шаги, Расмус. Какой ты умница!» Малыш устраивается на коленях у женщины, открывает книгу и говорит: «Читать звери». Тут только на экране появляется лицо матери, она улыбается и утирает слезу в уголке глаза. У нее средней длины, довольно темные волосы и румяные щеки. Она открывает книжку. Мальчик смотрит на нее в предвкушении, повторяет: «Читать звери». Но глаза женщины не могут оторваться от его глаз. Она наклоняется, нежно обнимает ребенка, его ручка отпускает книгу и ложится на волосы мамы. Она радостно смеется, от всего сердца, и это заставляет малыша тоже рассмеяться. Их смех сливается. Женщина с любовью целует сына в щеку, и все останавливается.

– Ты готова к продолжению? – спросил Бергер.

– Вообще-то, нет, – ответила Блум.

Изображение матери, целующей круглую щечку сына, внезапно сменяется на совсем другую картину. Поросший зеленью овраг, темный и влажный, женское тело и перевернутая коляска, за ручку которой продолжает держаться рука женщины. Маленькая футболка, на которой едва заметен банан, уже не желтого цвета.

– О господи, – простонала Блум и перевела взгляд на Бергера.

Он приблизил изображение и не стал вытирать медленно скатившуюся по левой щеке слезу.

– Это было наше первое с Ди общее дело, – глухо пояснил он. – И мы участвовали в нем только как помощники. Аллан Гудмундссон был в числе троих ответственных за расследование, подчинялся государственному обвинителю Рагнару Лингу. Но именно этот контраст мне и запомнился больше всего, переход от первых шагов четырнадцатимесячного Расмуса Градена и безграничного восторга мамы Хелены, от их нескрываемой любви – к их истерзанным телам в овраге. Думаю, я так и не оправился от этого шока.

– Орудие убийства установили? – спросила Блум и сама принялась менять масштаб.

– Его так и не нашли, – сказал Бергер и показал на экран. – Но в этом месиве нашли щепки. Береза.

– Береза? То есть… полено?

– Возможно, да. Еще щепки были в хижине.

– Расскажи о ней.

– Недавно построенная, не слишком умело, хорошо скрытая в самой дремучей части леса. Ровно посередине между местом, где нашли тела, и пансионатом, где проживали Карл Хедблум и остальные пациенты. В хижине нашли следы крови и Хелены, и Расмуса. Также были обнаружены ДНК и фрагменты кожи Хедблума. Начиная с этого момента все сомнения пропали. Мы нашли преступника.

– Я прочту все материалы расследования, – сказала Блум. – Но расскажи вкратце, как оно проходило? Почему подозревали отца?

– Эммануэля Градена, – кивнул Бергер. – Были сомнения насчет того, что на самом деле происходило, когда мать и сын отправились на прогулку до магазина. Самому ему было безразлично, подозревают его или нет; его жизнь была разбита.

– Это действительно так и было?

– Да. Он покончил с собой через полгода, когда Карла Хедблума уже осудили. Просверлил прорубь во льду озера и утопился, обмотавшись пятидесятикилограммовым куском свинца.

– Обмотавшись свинцом?

– За пару недель до этого он навещал брата в Шеллефтео. Там он купил в одной мастерской свинец, который он сумел согнуть и обернуть вокруг себя, да. Все было тщательно спланировано.

– Тело было найдено? Это точно был он?

– Я понимаю, почему ты спрашиваешь. Но да, это совершенно точно был он. ДНК.

– Иначе можно было бы предположить, что он начал с собственной семьи, вошел во вкус, продолжил – и восемь лет спустя оказался убийцей Йессики Юнссон. Человек из котельной. Впрочем, ладно. Что за сомнения насчет прогулки?

– Они поругались, – ответил Бергер. – До того как Хелена Граден с Расмусом в коляске отправилась в тот осенний день в магазин, супруги сильно поскандалили. Она позвонила подруге и рассказала, что Эммануэль кричал на нее и утверждал, что Расмус не его сын.

– Даже так? – сказала Блум. – Должно быть, он с первого дня был главным подозреваемым?

– Подруга объявилась только через несколько дней, у нее были какие-то проблемы с мобильным телефоном. Но после этого да. Где-то с неделю.

– Известно, было ли это правдой? Был ли Эммануэль Граден отцом Расмуса?

– Поскольку возникло подозрение, мы провели тест на отцовство. Разумеется, он оказался его отцом. И то, что его последними адресованными жене словами были такие грубые и несправедливые обвинения в ее адрес, забило последний гвоздь в крышку его гроба.

Блум покивала, потом продолжила:

– Что известно о последовательности событий?

Бергер вздохнул.

– Итак, восемь лет назад. Хелена Граден вышла из дома в четверть второго восемнадцатого октября и была найдена в начале десятого утра двадцатого числа. Их нашли несколько участников группы, прочесывавшей лес. Поиски как раз прекратились. Шестью часами ранее, глубокой ночью, группа прошла цепочкой мимо этого места, тогда в овраге никого не было. И умерли они не там. Вскрытие показало, что после исчезновения они прожили около сорока часов, вероятно, в хижине. На обеих жертвах были следы, которые указывали на продолжительные побои.

– Поисковая группа? Когда она начала прочесывать лес? – уточнила Блум. – Как они могли не заметить хижину?

– Это было еще до создания Missing People и возникновения хорошо организованной поисковой деятельности. Судя по всему, поиск провели весьма посредственно, да и нельзя недооценивать размеры дремучих лесов вокруг Орсы.

– Тоже глушь, – кивнула Блум. – Как же тогда нашли Карла Хедблума?

– Благодаря психологам. Никто, собственно говоря, не знал, что группа пациентов из Фалуна находилась тогда в том районе. Они уехали еще до того, как Эммануэль Граден перестал быть единственным подозреваемым. Позже их вызвали обратно и допросили. Искали особую модель патологического поведения – ненависть и в прошлом насилие по отношению к матерям с маленькими детьми. Одним из самых ярких примеров такого поведения в Швеции был двадцатичетырехлетний Карл Хедблум. Когда оказалось, что он находился неподалеку от Орсы в момент убийства, провели анализ ДНК. Неизвестная ДНК из хижины совпала с ДНК Хедблума. Оставалось только грамотно провести допрос.

Блум кивнула.

– А были еще подозреваемые кроме отца?

– В принципе, нет, – сказал Бергер. – Но допрашивали очень многих.

– И ты провел значительную часть допросов вместе с Росенквист? Я надеюсь, ничего странного не было?

– Мне кажется, полиция в общей сложности допросила половину населения Орсы. Нам с Ди досталось минимум человек двадцать, может, тридцать. Живущие поблизости, соседи, коллеги супругов Граден, другие пациенты из группы, люди, которые проезжали мимо утром, шоферы грузовиков… Кого только не было.

– Но вас подключили к расследованию, когда с Эммануэля Градена уже сняли подозрения? – спросила Блум.

– Насколько я помню, да. Мы задавали о нем очень мало вопросов. Ди чаще всего концентрировалась на рисунке ручкой на бедре, на четырехлистном клевере, а я пытался разобраться с хижиной. То есть, кто ее построил, долго ли готовили преступление, кто в принципе мог бы ее построить?

– И в папке есть распечатки всех допросов?

– Должны быть, да. Но постепенно это все отошло на второй план. Как я уже говорил, я присутствовал на решающем допросе, проведенном Алланом, когда Карл Хедблум признал себя виновным. Я был помощником Аллана, но я сомневаюсь, что я произнес хотя бы одно слово.

На какое-то время воцарилась тишина. Потом Бергер сменил тему и спросил:

– Ты нашла что-то о Лизе Видстранд?

– Проститутка из Гётеборга. Жестоко избита пять лет назад, найдена мертвой в отеле «Готиа Тауэрс» незадолго перед книжной ярмаркой, в оплаченном наличными номере, забронированном на ее имя. Не нашлось никаких родственников, а момент был такой, что никто не был заинтересован в выносе на публику негатива, и это, вероятно, объясняет, почему убийство прошло мимо любопытных масс-медиа. Но четырехлистный клевер на бедре действительно зафиксирован. Единственное, чего я не нахожу, так это статьи в местной прессе, о которой упоминает Йессика Юнссон в своем письме. С другой стороны, наверняка было немало местных газет, которые закрылись, и до их архивов я добраться не могу. Может быть, их больше не существует.

– Однако возможно, что это подражатель, – сказал Бергер. – Кто-то, кто прочитал в приговоре Карлу Хедблуму о нарисованном шариковой рукой на бедре четырехлистном клевере.

– Вполне возможно, – сказала Блум.

– Другие сходства были?

– Внешние в определенной степени да. В остальном, конечно, ничего. С точки зрения места в обществе, очень мало общего между школьной учительницей и матерью маленького ребенка из Орсы и проституткой-наркоманкой из Гётеборга.

– А само убийство? – спросил Бергер. – Причина смерти?

– Довольно похоже. Грубое насилие, раны на теле, но особенно много на лице, резаные раны. Но, слава богу, никакого ребенка.

– У Лизы Видстранд были дети?

– Во всяком случае, я не обнаружила, – ответила Блум. – И Йессика Юнссон тоже бездетна. Или была.

– Была, – констатировал Бергер. – Все действительно указывает на то, что мы позволили ее убить, когда находились в доме.

– Мы должны думать о будущем. Угрызения совести приводят только к застою. Росенквист сказала, что хочет отстранить нас от расследования, но меня бы не удивило, если бы она охотно согласилась на тайное продолжение параллельного расследования. Она тебе доверяет.

– Единственный человек в мире, – пробормотал Бергер и получил в ответ косой взгляд.

– Уже два часа, эксперты-криминалисты наверняка закончили работать в Порьюсе. Ты рискнешь ей позвонить?

Бергер посмотрел на Блум. Рассмотреть в ней что-то кроме полицейского рвения не получалось. Она действительно хотела найти разгадку, поймать того типа, который ударил ее поленом по голове и убил женщину, которую они должны были бы защитить. Бергер не видел никакого тайного умысла и не мог предположить иной цели.

С другой стороны, Молли Блум была специалистом по притворству.

Он кивнул. Естественно, он тоже хотел поговорить с Ди, тоже хотел узнать, как идет дело. А еще он хотел, и очень сильно, поймать того типа, который огрел его поленом по голове. Но прежде всего, ему хотелось снова стать полицейским, погрузиться в дело, которое займет пустоту внутри него.

– Будет лучше, если ты возьмешь это, – сказала Блум и протянула ему трубку спутникового телефона.

Это выглядело как небольшой шаг вперед в их отношениях.

После десятого гудка Бергер был готов положить трубку, но тут в ней прокричали:

– И что я сказала вам про вас и это расследование?

– Что мы не должны в него соваться, – сказал Бергер. – А мы разве совались? Они нашли наши следы?

Ди глубоко вздохнула.

– Пока нет. Вы тщательно все убрали. Но и до вас там было тщательно убрано.

Блум наклонила голову поближе к телефону. Бергер отодвинул его от уха, так что голос Ди разнесся по домику. Блум кивнула, Бергер понял.

– Она угощала нас чаем, – сказал он. – Но чайные чашки потом были вымыты. Хотя и раньше в доме было очень чисто, да. Мы проверяли и дальние углы кухни. А ванная? Большинство следов ДНК находят именно там.

– Я передам твои советы по судебной экспертизе Робину, – сухо прокомментировала Ди. – Предварительные результаты показали, что ДНК присутствовала только в туалете, в том числе на зубной щетке и расческе, и, судя по всему, она совпадает с кровью. ДНК Йессики Юнссон ведь нет ни в одной базе, но совпадение кажется однозначным.

– А в котельной? Где преступник сидел и выжидал?

– Робин как раз начал осмотр. Но его первый комментарий был: «В котельных обычно бывает намного грязнее».

– Йессика Юнссон утверждала, что не спускалась в подвал пару лет, – сказал Бергер.

Ди ответила:

– Либо она лгала и хотела скрыть, что на самом деле была гиперпедантична, – что в принципе соответствует параноидальной натуре, – либо преступник убрал там все сам, что более вероятно.

– В таком случае, видимо, это произошло до преступления? Он намеревался совершить кошмарное убийство, а в подвале у него лежали связанными два мнимых полицейских. Сомневаюсь, что после этого он вычистил всю котельную.

Ди вздохнула еще глубже и выкрикнула:

– Ты видишь, черт бы вас побрал, во что вы меня втравили? На сей раз я вынуждена вести параллельное расследование, зная намного больше, чем остальные занимающиеся этим делом полицейские. И я даже не могу сказать, что я в курсе, что убийца сидел и ждал в котельной. Совсем как ты, Сэм, когда ты занимался делом Эллен Савингер. И оно действительно стало твоим личным делом.

– Но точно так же, как и я, ты сама подставилась, Ди. Это ты наняла нас, а не наоборот. И не упусти возможность извлечь из этого пользу, продолжай опережать официальное расследование. Тогда мы сможем поймать этого дьявола, а тебе достанется вся слава.

– Да уж, до сих пор от вас было очень много пользы…

– Если он убрал котельную, очень вероятно, что и весь дом убрал тоже он, – сказал Бергер. – Должно быть, он сделал это так, что Йессика Юнссон ничего не заметила, вернувшись домой. Все было немыслимо тщательно спланировано. И при этом чертово полено в качестве орудия убийства. Которое просто-таки отрицает спланированность.

– Это тоже могло быть тщательно спланировано. Тот же способ, что и раньше.

– Ты думаешь о..?

– Ты тоже об этом подумал, Сэм. Да, я думаю об Орсе и о Хелене Граден, я думаю о допросе Карла Хедблума Алланом Гудмундссоном.

– Мы можем его навестить?

– Аллана? Да, оказалось, что его турнир по бриджу проходит не на Таити, а на острове Фрёсён. Так что это возможно.

– Не Аллана, – вздохнул Бергер. – Можем мы навестить Карла Хедблума и представиться сотрудниками НОО?

– Он находится на принудительном психиатрическом лечении в одной из крупнейших в Швеции судебно-психиатрических клиник, в Сетере. Я не знаю точно, где вы обретаетесь, но я знаю, что дотуда вам неблизко.

– Всего чуть больше тысячи километров на юг по глуши, – сказал Бергер. – Мы можем съездить к нему завтра с утра пораньше.

Он бросил быстрый взгляд на Блум. К его удивлению, она не сделала ни малейшей попытки протестовать.

– Да мы даже еще не знаем, было ли орудием убийства полено, – задумчиво процедила Ди. – Мы только знаем, что использовали очень острый нож. Чтобы отрезать часть бедра. Что, согласно предварительному анализу, произошло post mortem. Количество крови на кровати, однако, указывает на то, что нож использовался и раньше, когда Йессика Юнссон еще была жива.

– Так это было бедро? Фу, черт…

– Нож не найден. Как и полено. Благодарите за это свою счастливую звезду. Уж на нем-то точно полно ДНК двоих одиозных бывших сыскарей.

– Вы знаете, когда он туда пробрался?

– Поскольку расследование еще только началось, никакого его пока нет. Но мы знаем, что Йессика Юнссон побывала вчера в трех магазинах и выпила кофе в кафе в Порьюсе приблизительно между десятью и тринадцатью часами.

– А мы пришли к ней незадолго до трех…

– Но мы этого не знаем. Это известно только вам.

– Будет сложно держать язык за зубами, Ди, уж поверь, я-то знаю.

– Дом находится приблизительно в десяти километрах от Порьюса, – сказала Ди. – Видимо, Юнссон вышла из дома приблизительно без двадцати десять, а вернулась в двадцать минут второго. Больше трех с половиной часов дом оставался пустым. А на севере днем совсем мало света. В течение полутора часов Йессика Юнссон, вероятно, находилась в чисто убранном доме, а преступник сидел в котельной. И она ничего не заметила.

– Она водила машину? – спросил Бергер. – У нее вообще была машина?

– Да, гараж рассчитан на два автомобиля. Ее Ford Fiesta стоит на месте. Куда интереснее второе место. Если бы вы вели себя хоть сколько-нибудь профессионально, когда заходили к ней, вы бы заметили, что там стояла другая машина. И тогда, возможно, вы взяли бы с собой в дом то нелегальное оружие, которое, как мне известно, у вас есть. Может быть, тогда всего этого удалось бы избежать. И Йессика Юнссон, может быть, осталась бы жива.

– Нам, естественно, следовало заглянуть в гараж, – признал Бергер. – Мы явно в плохой форме после долгого перерыва.

– Вы, черт возьми, не полицейские, – крикнула Ди. – Вы занимаетесь этим из ностальгии, чтоб… было о чем поболтать в спальне. Мне от вас никакой пользы, Сэм. Забейтесь снова под одеяло.

– Другая машина?

– Туда ведут кровавые следы из дома, как вы и сказали. И отпечатки сундука в паре мест по дороге в гараж, как будто он был настолько тяжелым, что его приходилось время от времени ставить на землю. Каждый раз там оставались и пятна крови. Размер соответствует трем оставшимся в чулане сундукам, которые, кстати, оказались пусты. Последний след крови остался на бетонном полу гаража, и там он обрывается, как будто сундук положили в машину. После не остались следы колес, которые похожи на следы небольшого автофургона вроде Volkswagen Caddy, а также, возможно, крошечные частицы краски, как если бы машина слегка царапнула стену гаража, сдавая назад. К сожалению, работа экспертов осложняется следами колес, глядя на которые, Робин воскликнул: «Если это не джип, то я готов полгода жрать ботулотоксин». Понятия не имею, что такое ботулотоксин, но не могу не спросить, нет ли у вашей парочки случайно джипа.

– Это один из сильнейших известных ядов, – сказал Бергер, бросив быстрый взгляд на Блум. – Щепотки хватило бы, чтобы убить всех людей во всей Швеции. В разбавленном виде называется ботоксом.

– У вас есть джип?

– И ты это прекрасно знаешь, – ответил Бергер. – Ты видела нас в Квикйокке. Я заметил бинокль.

– А вот чего я не знаю, так это как мне удастся замять присутствие джипа в расследовании. Еще одно спасибо вдобавок к тем благодарностям, которые я адресую вашему тандему. Вы не могли вести машину поосторожнее?

– Думаю, ты не понимаешь, в каком состоянии мы находились, – сказал Бергер. – Мы избавились от всех следов внутри дома. Ты по-прежнему работаешь в полиции, и никто не знает, что ты послала туда пару ренегатов. Твоя благодарность оправдана и радует меня.

– Сегодня в половине пятого утра я разыскала одного из наших старых информантов, Сэм. Ему пришлось анонимно позвонить в колл-центр и зачитать готовый текст. Йокмоккская полиция была здесь через час, и сигнал был передан в НОО. Мы сели на первый утренний самолет, четыре следователя во главе с комиссаром Конни Ландином и целый взвод экспертов-криминалистов во главе с Робином. Это большой механизм, особенно для норландской глуши. Моей же задачей в основном было не впутать в дело вас. Я бы тоже была благодарна за небольшую благодарность.

– Мы благодарны, Ди. Да или нет?

В трубке раздался треск, вдалеке, но все же отчетливо прозвучал мужской голос, прокричавший:

– С кем ты там, черт возьми, трепешься, Дезире? Давай заканчивай, ты нужна нам в доме.

Ди крикнула в ответ:

– Проблемы с няней, извини, Конни. Иду.

В трубку она полушепотом добавила:

– Мне пора.

– Да или нет, Ди? Сетер или нет?

Ди наморщила лоб, глядя в затянутое облаками небо. Снег начал попадать в ее невысокие сапоги, она почувствовала влагу на икрах. Солнце уже закатилось за горизонт, верхушки деревьев, окружавших поляну, на которой находился дом Йессики Юнссон, светились в остатках его последних лучей. Было ощущение, что материковый лед, покидая Европу, не случайно оставил норландскую глушь в самую последнюю очередь.

Подойдя к дому и сделав первых шаг по лестнице, Ди, наконец, произнесла:

– Да.

Отключившись, она вошла в одиноко расположенный дом в десяти километрах от Порьюса. Внутри стоял ящик с бахилами – его было невозможно не заметить. Ди сняла сапоги, поставила их так, чтобы они скорее высохли, надела бахилы на насквозь мокрые носки и прошла из прихожей в гостиную.

Слева, рядом с диваном эксперты установили на полу пару мощных прожекторов. Несколько криминалистов в белой одежде ползали по полу и ковыряли пинцетами лужу крови, на данный момент уже совершенно засохшей. Ди посмотрела на три отпечатка ноги и остановилась у лестницы. Свет и звук лились и сверху, сотрудники Робина трудились также на втором этаже. Ди осмотрела ведущие наверх следы, оставленные объектом, который тащили по полу. Действительно, похоже, что волокли кого-то, у кого на ногах были толстые носки. Не может быть, чтобы Йессика Юнссон была в тот момент в сознании. Вопрос, была ли она тогда вообще жива.

Ди обошла стороной ярко освещенную площадку и подошла к обеденному столу. Там стоял комиссар Конни Ландин и рассматривал стол. Это был крупный мужчина с еще более крупными усами. Он произнес:

– Хотел бы я знать, чем отдраили поверхность этого стола.

Ди промолчала, взяв на себя роль менее осведомленного подчиненного и дожидаясь снисходительных объяснений дядюшки Конни. Но думала она не об этом.

Думала она о Бергере и Блум. Вопреки воле рассудка она сунула голову в пчелиный улей и – ради прошлого – позволила себе довериться им. Бергеру, она доверилась Бергеру, а Блум, хотя, конечно, и казалась вполне надежной, не вызывала у Ди по опыту их встреч никакого доверия.

Почему их занесло в заполярье? Им выплатили крупные выходные пособия, и если бы они скинулись, они бы действительно могли открыть что-то вроде частного детективного агентства. Времена нынче такие, да и сложно себе представить кого-то, кто больше подходил бы на эту роль. Но почему здесь? Почему в норландской глуши? В местах, где почти никто не живет? Ведь в Стокгольме, Гётеборге, Мальмё возможностей куда больше?

Или тут что-то другое? Неужели она угадала верно, и они действительно в бегах? А здесь прячутся, забившись в берлогу? Имеет ли это отношение к внезапной смерти Силь? Блум намекала, что Бергер находился не в лучшей форме, но чтобы остановить того Сэма, которого знала Ди, потребовалась бы очень серьезная дизентерия, а не просто желудочная инфекция. Однако, увидев его, с этой дикой седой бородой, она поняла, что что-то изменилось. По-настоящему сильно изменилось.

А ведь они не виделись всего недели три. Ди попыталась вспомнить точно, что произошло сразу после раскрытия запутанного дела Эллен Савингер. СЭПО не разглашало информацию, но было очевидно, что Бергер и Блум сыграли в нем решающую роль. Вопрос, как.

И вдруг умирает Силь. Как будто ее подкосило. Насколько естественной, собственно говоря, была эта смерть?

В глубине души Ди не желала возвращения к делу Граден. Оно слишком сильно зацепило ее тогда, восемь лет назад. Сможет ли она вернуться к своему прежнему «я», более молодому, более невротическому, и точно вспомнить, что на нее так сильно повлияло? Она попыталась вспомнить их с Сэмом первое общее дело, хотя они и находились на периферии расследования. Как хорошо они подошли друг другу, как он довольно быстро придумал уменьшительное имя Ди (которое ей всегда нравилось, хотя она и признавала это с неохотой), как удачно шла потом их совместная работа.

Это была мама. Мама, которая очень сильно любила своего ребенка.

И четырехлистный клевер. Поскольку она поднималась на верхний этаж с излучающим надежность Робином, шок был меньше, чем она ожидала. Отрезанная часть женского бедра. И в точности такой же клевер, такой же рисунок ручкой. Уже тогда, восемь лет назад, она долго думала об этом. Он казался таким необычным. Как будто действительно означал что-то важное. Но Карл Хедблум сознался во всем, и она, как и все остальные, узрела истину. Все сложилось, конечно же, виновником был Карл.

Но он так и не смог достоверно объяснить четырехлистный клевер.

Никогда не возникало ни малейшего сомнения. Комиссар Дезире Росенквист хотела, чтобы ее прежний начальник Сэм Бергер поехал к Карлу Хедблуму в психлечебницу в Сетере. Пусть он поговорит с Хедблумом, поговорит так, как было невозможно восемь лет назад. А ей самой удастся избежать любой критики, любых нареканий со стороны начальства.

Надо было просто признать это. Она, как и Сэм несколькими неделями ранее, полностью погрузилась в тайное параллельное расследование.

Тут в мир ее мыслей сквозь воздвигнутую ею плотную стену проник голос. И он уже не в первый раз сказал:

– Черт возьми, Дезире, но кто же это позвонил в полицию?

– Что, прости? – переспросила Ди. – Меня немного оглушило это дело.

– Прекрати погружаться в себя! – проорал Конни Ландин. – Мужчина без норландского акцента звонит и говорит, что видел, что в этом доме происходит убийство. Но никто не мог видеть, как здесь происходит убийство, если только он не стоял рядом с домом. Но никто не стоял рядом с домом, мы это знаем, потому что вокруг лежит толстый слой снега.

– Ты думаешь, что звонил сам убийца? – спросила Ди и взглянула на него своим фирменным взглядом олененка.

Конни Ландин удивленно моргнул, быстро позаимствовал ее ход мыслей и присвоил его себе.

– Я начинаю задаваться вопросом, не так ли это и было. К тому же здесь все чертовски старательно убрано. Он хотел добиться внимания, восхищения. Разве это не похоже на создание сцены, где все и должно произойти? Не являемся ли мы его публикой? Полицейский?

– Это напоминает одно старое дело, – спокойно сказала Ди.

Конни Ландин медленно разгладил усы, показал на белую дверь поблизости и добавил:

– Кстати, он хочет, чтобы ты спустилась вниз.

Ди кивнула и направилась к двери. Открыла ее старым ключом, находившимся в замке, и оказалась на лестнице, ведущей в подвал. Ее было легко узнать, она видела ее в видеозаписи, которую просматривала вчера вечером у себя дома в южном предместье Стокгольма Скугосе, на своем рабочем месте в гараже. Раньше ее сюда не пустили. Теперь же внизу лестницы стоял и ждал ее очень полный мужчина в белой одежде криминалиста. Свет был другой, повсюду стояли прожекторы, но все же место казалось хорошо знакомым.

Бергер был прав.

Ее очередь проводить тайное расследование.

И это точно будет очень нелегкой ношей.

Ди спустилась по лестнице, сопровождаемая громким гудением. Руководитель оперативного отдела Национального экспертно-криминалистического центра топтался на месте и производил впечатление всей своей импозантной, облаченной в белое фигурой.

– Я не могу разговаривать с Ронни Лунденом, черт бы его побрал, – фыркнул Робин.

– Конни Ландином, – строго поправила Ди.

– Мы с тобой всегда хорошо находили общий язык, Ди. Я думаю, тебе придется стать моим офицером связи в порьюсском деле.

– Чувствую себя польщенной, – ответила Ди. – Что ты хочешь сообщить?

Робин показал на полуоткрытую дверь в гудящую котельную и сказал:

– Все очень чисто убрано, мне практически вообще не за что зацепиться. Тут действовал кто-то, кто умеет избавляться от следов ДНК. У него сорок пятый размер ноги, как мы видели наверху, и он уже делал это раньше.

– И все же ты говоришь «практически»? – уточнила Ди.

– У меня действительно нет ничего конкретного, что можно исследовать. Пока нет. Но эта котельная кажется, я не знаю…

– Кажется?

– Я понимаю, понимаю. Но интуиция – это ничто иное…

– …как концентрированный опыт, я знаю.

– Откуда ты это знаешь?

– Тебе просто-напросто придется поверить, что у меня тоже немало опыта, Робин.

– Прости, разумеется. Дело в том…

– Давай уже переходи к делу.

Робин наполнил свои мощные легкие воздухом, показал на котельную и сказал:

– Там кто-то жил.

Так называемая Внутренняя дорога медленно начинала проступать из темноты. В какой-то момент ночью они миновали границу снежного покрова, и длинная магистраль E45 пролегала перед ними серо-коричневая и по-осеннему голая. Бергер и забыл, сколько времен года может уместиться одновременно в их длинной стране.

Они вели по очереди. Основной проблемой было не столько вести машину, сколько найти заправки без камер слежения. Они каждый раз меняли номера и старательно натягивали поглубже капюшоны. Их обнадеживало знание, что автозаправки обычно недолго хранят записи с камер.

Когда они проезжали Орсу, Бергер впервые за всю ночь увидел, что сидящая на пассажирском сиденье Блум уснула. Они проезжали мимо ответвления дороги, ведущего к месту, где нашли тела. Бергер не собирался будить Блум, им через несколько часов предстоял такой же долгий обратный путь, и он предпочитал, чтобы водитель, который поведет машину, поспал ночью хотя бы пару часов. К тому же, не было смысла ехать на то место сейчас, лучше сделать это по дороге домой.

«Интересно, на месте ли хижина», – подумал Бергер.

Но пары часов сна не получилось. Когда они в Муре, наконец, съехали с E45 на северный берег озера Сильян, Блум проснулась и осмотрелась с совершенно бодрым видом.

– Еще сто двадцать километров, – сказал Бергер. – Больше часа. Спи дальше.

Она открыла лежащую у нее на коленях толстую папку и продолжила читать как ни в чем не бывало. Потом ее вдруг осенило.

– Что будет, если он тебя узнает? – спросила она, внимательно глядя на Бергера.

– Ты о чем?

– Ты приедешь туда как «Ч. Линдберг» из НОО (удачная шутка твоей Дезире), но представь, что Карл Хедблум помнит тебя как Сэма Бергера.

Бергер покивал и пробурчал:

– Мы можем назвать это просчитанным риском. Это было восемь лет назад, Карл уже тогда был совсем чокнутый. Не исключено, что он сможет узнать меня, несмотря на бороду, но вероятность того, что он вспомнит имя, ничтожна.

– Надо что-то делать с твоей бородой, – обронила Блум и умолкла.

Через час с небольшим они подъехали к входу в огромное желтое здание, в котором располагалась Сетерская судебно-психиатрическая клиника. Семь из десяти ее отделений имели усиленный режим охраны. То, что находилось за этими желтыми стенами, хотелось бы надеяться, не было показателем общего психического нездоровья страны.

– Я его разогрею, – сказал Бергер. – Когда ситуация обострится, приступаешь ты.

– Женщина, – кивнула Блум. – К тому же, нужного возраста.

Ди явно хорошо подготовила их визит. Один из охранников провел их через все посты охраны, и в конце концов они оказались в обычной, старой, голой комнате для допросов. Они сели по одну сторону стола, изрисованного каракулями. И стали ждать.

Минут через десять дверь открылась и двое мощных санитаров ввели мужчину, седого и покрытого морщинами, хотя ему было не больше тридцати двух лет и его лицо еще сохранило мальчишеские черты. Он приостановился, посмотрел на Бергера и в тот момент, когда он перевел взгляд на Блум, не изменив выражения лица, оба одновременно подумали о наркотиках.

Контрабанда ножей, огнестрельного оружия, наркотиков и даже бензина и дронов оставалась нерешенной проблемой региональных судебно-психиатрических клиник. Все это поступало с обычной почтой, и поскольку главный врач лично должен принимать решение относительно каждой посылки, которую хотят досмотреть, опасные вещи продолжали попадать в клинику, в руки самых опасных и непредсказуемых преступников Швеции. И без изменения закона ничего нельзя было с этим поделать.

Не только время оставило след на лице Карла Хедблума, не только разрешенные лекарства, но и с большой вероятностью метамфетамин.

– Ты узнаешь меня, Карл? – спросил Бергер.

Правое веко Хедблума дернулось, он непрерывно чесал левый уголок рта, огромные зрачки, окруженные радужной оболочкой, которая когда-то была светло-голубой, расширялись и сужались. Определенно, этот человек не находился на пути к выздоровлению.

– Нет, – шепнул он наконец.

Бергер кивнул.

– Мы из полиции, – сказал он. – Мы хотим задать несколько вопросов.

– Все задают вопросы, – криво усмехнулся Хедблум. Во рту у него недоставало зубов.

– Вы помните, за что вас осудили, Карл?

– Меня судят каждый день, уж поверьте.

– Кто вас судит?

– Все, кто знает.

– Ежедневное напоминание о том, что вы сделали? Напоминание, которое причиняет боль, каждый день?

– Уже нет, – сказал Карл Хедблум и подергал себя за губу.

– Вы находите спасение в письмах? Откуда у вас деньги?

– Это ничего не стоит.

– Вы платите натурой?

– Что?

– Что вы должны делать, чтобы получать письма?

– Ничего. Они просто приходят.

– У вас осталось какое-нибудь из писем, Карл?

– Нельзя. Тогда больше не придет.

– Откуда вы знаете?

– Было написано в первом.

Бергер и Блум быстро обменялись взглядами. Блум одобрительно кивнула, Бергер продолжил:

– Вы помните точно, что было написано?

– Я ничего больше не помню. Это прекрасно.

– И все же вы помните самое первое письмо.

– Неточно. Только суть.

– Вы можете описать, как выглядят письма?

– Нельзя.

– Нельзя показывать письма, но можно их описать.

– Не знаю…

– Не думаю, что это кристаллики. Это порошок? Он помещается в обычной сложенной бумаге? На бумаге что-то написано?

– Я хочу уйти отсюда.

– Там написано, от кого письма, Карл?

– Это обычные белые конверты. Там ничего не написано. Я хочу уйти.

– Вы ведь можете помнить, Карл. Вы сейчас были молодцом. Вы помните, за что вас осудили?

– Они кричат мне об этом каждый день.

– Кто кричит?

– Психи. Идиоты в комнате отдыха. Придурки.

– Придурки?

– Стефан, который убил своих братьев, когда был ребенком. Оке, который грохнул двенадцать человек в метро железной трубой. Челль, который съел свою мать.

– И все придурки считают, что то, что сделали вы, еще хуже?

– Это из-за ребенка…

– Вы это помните? Как это случилось?

– Не знаю…

– Вы признались в этом, Карл. Я видел это, слышал это. Расскажите о хижине.

– Хижине? Я ведь больше рассказывал о своей маме?

– Расскажите снова.

– Человек рождается. Ничего не знает. Кто-то должен о нем заботиться. Но тот, кто заботится, все время делает больно. Если бы она не умерла, я бы ее убил.

– Сколько вам было лет, когда она умерла, Карл?

– Восемь. Но когда она прыгнула под поезд, было уже слишком поздно. Ничего нельзя было исправить.

– Но ведь стало лучше? Стабильная, добрая приемная семья дома в Фалуне, нормальная учеба в школе. Но раны не заживали?

– Об этом все время трындит Андреас.

– Андреас?

– Но вы же знаете Андреаса. Новый доктор.

– Конечно, знаем, Карл. Когда ты начал ненавидеть матерей с колясками?

– Самое плохое время. Андреас говорит, что мои первые воспоминания – из коляски, когда наносится удар. Поленом.

– Всегда поленом?

– Часто…

– Потом была пара случаев, да, после которых вы оказались в приюте?

– Не знаю…

– Конечно, знаете, Карл. Пара инцидентов с матерями и детьми.

– Я никому не причинил вреда.

– Потому что вас остановили, ведь так? Вам было шестнадцать лет, страх начал превращаться в гнев. Вас поселили в приюте, хотя следовало заключить совсем в другое учреждение. Вроде этого. Потому что в приюте вам давали свободу, вы могли приходить и уходить, когда хотели. Через несколько лет вы с группой других пациентов поехали на экскурсию в Орсу и жили в большом пансионате. Вы построили хижину в лесу, это было очень интересно, но однажды вы увидели вдалеке маму, которая гуляла с ребенком, сидевшим в коляске.

Бергер откинулся на спинку стула. Настала очередь Блум.

– И что случилось Карл? В тот момент, когда вы их увидели? Что вы почувствовали?

– Не знаю, не помню, – сказал Карл Хедблум и странно посмотрел на Блум.

– Вы только что достроили хижину, вы были рады. И вдруг увидели маму с коляской. Что произошло у вас внутри?

– У вас есть дети?

Бергер увидел, что Блум слегка растерялась, но быстро оправилась и ответила:

– А как вы думаете, Карл?

– Нет, – покачал головой Карл Хедблум. – Вы больше похожи на мужчину.

В другой ситуации Бергер бы громко рассмеялся, но сейчас это вряд ли было уместно. Блум бросила на него быстрый взгляд, потом сказала:

– Вы в лесу, Карл. Вы построили хижину. Вы видите женщину с коляской. Что потом происходит?

– Я уже отвечал раньше.

– Но вы тогда сказали правду?

– Думаю, да. Со мной что-то происходит, когда я вижу это. Лучше, что я сижу здесь. Андреас считает, что так лучше.

– Вы часто видите это, Карл?

– Я сижу здесь, я ничего не вижу. Иногда я вижу это по телевизору.

– Вы злитесь, когда видите маму с коляской по телевизору?

– Не знаю…

– Давайте вернемся в лес. Осень и в лесу немного прохладно. Вы чувствуете запах леса? Желтые листья покрывают землю. Легкий запах гнили. Там были грибы, Карл, это было грибное время?

– Гриб был гнилой. Это он пах.

– Что вы делали в лесу, Карл?

– Мне можно было оставаться одному. Это было прекрасно.

– Наверняка нелегко построить хижину. Кто научил вас строить хижины?

– Я не строил никакой хижины.

– Вы просто нашли ее в лесу? Когда бродили в одиночестве?

– Не знаю…

– Восемь лет назад вы сказали, что построили ее, Карл. Что произошло, когда она была готова? Что произошло внутри нее?

– Я хочу уйти отсюда.

– Это длилось почти двое суток, Карл. Наверняка было много криков.

Хедблум больше не отвечал. Он мотал головой, наклонившись к столу, и дергал себя за губу. Блум попыталась еще раз:

– Вы запланировали, что все время будете использовать полено? Как ваша мама?

Вдруг дверь распахнулась. В комнату шагнули оба мощных санитара. Потом они немного расступились, и мужчина лет сорока, оторвавшись от айпада, поднял очки на лоб.

– А вот это уже неправильно. Идемте со мной.

Выбора не было. Санитары помогли вытолкать Бергера и Блум в коридор. Бергер бросил последний взгляд в допросную, прежде чем дверь захлопнулась. Санитары подошли к Карлу Хедблуму, он по-прежнему сидел, мотая головой.

Вошедший мужчина был в штатской одежде свободного стиля – джинсы и незаправленная рубашка – и не произнес ни слова, пока они шли по длинному коридору. Пройдя пару пунктов охраны, они добрались до двери, на которой значилось «Андреас Хамлин», без должности. Он открыл кабинет, набрав код и проведя пропуском по замку, после чего жестом пригласил Бергера и Блум зайти и занять два стула, а сам обошел письменный стол и сел в свое кресло. Указав на айпад, пояснил:

– Вы пару раз вышли за рамки.

– По-моему, вы тоже, – сказала Блум, – позволив нам сделать это.

Андреас Хамлин пожал плечами.

– Карл уже давно не разговаривал с посторонними. Может быть, вы заметили бы какой-нибудь упущенный момент. К сожалению, этого не произошло.

– Вы все время наблюдали за нами? – спросил Бергер.

– Думаю, вы могли это предположить, – ответил Хамлин и улыбнулся коротко и безрадостно.

– Какие рамки вы имели в виду? – поинтересовалась Блум.

– В те моменты, когда он замыкается в себе. Вы их почувствовали. Хижина, мама, два дня. Полено. Но описание осеннего леса было замечательным, от него, возможно, получилось бы продвинуться дальше.

– Описание осеннего леса? – воскликнул Бергер и почувствовал руку Блум у себя на бедре.

– Вы проверяли его письма? – спросила она.

Андреас Хамлин снова пожал плечами.

– Мы, конечно, видим, что он принимает не только лофепрамин и нортриптилин, но откуда он это берет, было трудно определить.

– Почему мне кажется, что вы не особо часто видитесь с Карлом? – спросил Бергер.

– Наверное, потому что это правда, – сказал Хамлин тем же немного ленивым тоном. – Здесь в принципе находятся пациенты, которым нужен очень интенсивный психоанализ, а у нас настолько не хватает кадров, что мы мало что успеваем кроме назначения лекарств. Но когда я приступил к работе три года назад, я заново взялся за Карла. Прошел всю его историю с самого начала. Кстати, он совершенно точно не строил никакой хижины, у него руки не оттуда растут.

– А в остальном? – сказала Блум.

– Трудно оценивать, – ответил Хамлин. – Он уходит в себя в определенные моменты. Я думаю, что он действительно не помнит. Но я видел его в гневе, и с ним шутки плохи. Не часто удается увидеть более сильное выражение человеком своих чувств.

– Гнев направлен на его мать или на матерей вообще?

Андреас Хамлин покивал. В первый раз он выглядел как врач.

– В первую очередь на его мать. Но он, как известно, нападал и на других матерей.

– Два случая в шестнадцатилетнем возрасте, – сказал Бергер.

– И один-единственный шанс после этого. И он им воспользовался.

– Это ваша профессиональная оценка?

– Это профессиональная оценка полиции и судебной системы. Я с ней только работаю.

– Прекратите, – сказал Бергер.

Андреас Хамлин посмотрел на него профессиональным взглядом.

– Этим было бы интересно заняться, – сказал он.

Бергер заглушил неожиданный смешок Блум репликой:

– Но я бы не согласился ни на что, кроме «очень интенсивного психоанализа». Так он виновен или нет?

– Не знаю, – ответил Хамлин. – Действительно, не знаю. В нем живет гнев, и склонность к насилию очевидна. И ради всеобщего блага правильно, что он находится здесь. Но это мелочи, отдельные вспышки. А удерживать кого-то в хижине двое суток – это другое дело. Совершенно другая психология.

– Вы думаете, он невиновен.

– Вы никогда не заставите меня это произнести.

– Я так и думал.

– Но я думаю кое о чем другом, – медленно произнес Хамлин. – Сколько я ни искал в материалах расследования двойного убийства Хелены и Расмуса Граденов, я не нахожу одной вещи.

– Чего же? – спросил Бергер, чей пульс слегка участился.

– Имени Ч. Линдберг среди полицейских.

– Что?

– Сколько я ни искал, я не нашел полицейского по имени Ч. Линдберг в материалах следствия. А в допросной вы ясно сказали, что участвовали в нем, что слышали и видели, как Карл Хедблум признался в двойном убийстве. Но вас ведь там не было?

– Меня привлекали к этому расследованию всего пару раз, – ответил Бергер, нахмурив брови.

– Я думаю обсудить это с вашим начальником, как ее зовут, с комиссаром Росенквист. А может быть, и с кем-нибудь повыше. А что значит «Ч.»?

– Чарльз, – униженно сказал Бергер.

– Чарльз Линдберг? С «h» на конце? Вы это серьезно?

В эту секунду рука Молли Блум сжала бедро Бергера так, что он подпрыгнул. Он сказал:

– Скажите лучше вот что. Почему Карла избивали в коляске? Разве обычно это происходит не дома, вдали от людей, как большая часть случаев семейного насилия? Тут все, кажется, происходило наоборот.

– Только тогда его мать Улла могла почувствовать, что ее оставили в покое, – пробормотал Андреас Хамлин.

– В покое, чтобы избивать своего сына в коляске? Во время прогулок в Фалуне? С поленом?

– Да, похоже, что это было полено. Кажется, оно всегда лежало в коляске на нижней раме, как следует вымытое. Но этого уже, конечно, не проверить. Разве что удастся найти того человека…

– Того человека?

– Как я уже говорил, я занимаюсь этим случаем всего три года. И только тогда удалось обнаружить нечто новое. Очевидно, никто раньше не озаботился поисками.

– О чем мы сейчас говорим? – спросила Блум.

Доктор Андреас Хамлин откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на собеседников.

– У Карла был отец. И брат.

Восемь лет кажутся небольшим сроком, но для дома эти годы могут означать переход от расцвета к упадку. В данном случае речь определенно шла об упадке.

Они стояли около большого, неухоженного пансионата и осматривали то, что когда-то было приусадебным участком. Теперь все поглотил лес, прожорливый и безжалостный. Бергер даже не был уверен, в какую сторону им идти.

– Значит, пациенты приюта жили в Фалуне? – уточнила Блум.

– И сюда приехали на экскурсию, – пояснил Бергер и направился в лес. – Их было девять человек, а с персоналом пятнадцать. Той осенью они провели здесь чуть больше двух недель.

Пока они шли по густому лесу, начал идти снег. Хлопья медленно кружились в немногочисленных просветах между верхушками деревьев, и пока Бергер и Блум пробирались сквозь чащу, ветки вокруг них становились белыми. Несомненно, граница снега вот-вот собиралась переместиться к югу.

– Итак, отец и брат? – сказала Блум.

– Их не привлекали к следствию. Должно быть, они рано исчезли из жизни Карла Хедблума.

– Но судебно-психиатрическая экспертиза вряд ли упустила этот факт?

– Мы получили их заключение только в виде резюме. Значит, этому, возможно, не придавали значения.

Они шли дальше. Снег бесшумно падал с небес. Лес стал еще гуще, кругом царила тишина.

– Мать била Карла в коляске, – наконец произнесла Блум. – Потому что она не могла делать этого дома? Потому что там была семья?

– Отец и старший брат, – кивнул Бергер. – Но после смерти матери Карл Хедблум сразу оказался в приемной семье. То есть вопрос об отце как опекуне не рассматривался. Почему?

– Мы должны прочитать об этом деле больше. Но одно во всяком случае ясно.

– Что же?

– Едва ли какому-то подражателю захочется копировать Карла Хедблума.

– Это точно, – согласился Бергер. – Жизнь его потрепала, наркотики и все такое, но он уже и тогда был не менее жалок, в психическом отношении просто развалина. У убийцы должно быть достаточно харизмы, чтобы удостоиться подражателя.

– Вероятнее, что у него это в крови, семейное. Брат, который подвергался тому же кошмару. Или отец, который был еще хуже матери.

– И кто-то из них без колебаний засадил в психушку брата или сына? Ну, не знаю…

Они продолжали углубляться в лес, обмениваясь репликами. Бергер сверился с компасом на мобильном и подкорректировал курс.

– Это, по крайней мере, объяснило бы полено, – сказала Блум, помолчав.

– Ну, не знаю… – повторил Бергер.

– Если Карл невиновен, кто мог знать про полено, если не семья?

Бергер глубоко вздохнул, махнул рукой в сторону почти заросшей поляны и сказал:

– Или Карл Хедблум ходил этой же самой тропой каждый день в течение недели, сначала чтобы построить хижину, потом чтобы день за днем возвращаться и мучить своих захваченных жертв, Хелену и Расмуса Граденов. В конце концов, он убил их и вытащил на дорогу.

Если немного напрячь фантазию, можно было догадаться, что когда-то торчащие из-под тяжелых, уже почти полностью покрытых снегом веток бревна были хижиной. Они были свалены в кучу, как будто великаны играли ими в бирюльки.

Бергер подошел, потрогал срез, провел ладонью по сгнившей веревке.

– Он спилил деревья, обрубил ветки, связал бревна, построил довольно крепкую хижину, в которой продержал ребенка с мамой два дня, так что никто ничего не заподозрил. Ты бы так смогла? А я?

– Может быть, хижина уже здесь была? Может быть, он ее нашел?

– Во-первых, она тогда была новой. Во-вторых, никто другой не признался в том, что построил ее. Но все возможно, разумеется. Собственно говоря, никак не доказано, что они провели два дня именно здесь. Но здесь нашли их кровь и ДНК Карла, и больше ничьи.

Блум кивнула и обошла развалины под кружащимся снегом. Бергер попробовал отогнуть толстую еловую ветку, и раздался глухой треск. Подломленная ветвь открыла внутреннее помещение, больше, чем раньше, напоминающее комнату.

– Да… Если бы стены могли говорить… – сказал Бергер.

– Они говорят со мной, – отчеканила Блум. – Они говорят: никто не провел здесь двое суток. Они говорят: другой преступник, другое место преступления. Они говорят: доказательства фальсифицированы. Был октябрь. Как бы ни укутала мать четырнадцатимесячного ребенка перед прогулкой, он не выдержал бы два дня в этой хижине. Он бы замерз и умер задолго до того, как его забили насмерть. Да и мать, вероятно, тоже. Если бы не умерла раньше от горя.

– В принципе, признаки обморожения имелись…

– И только теперь, – продолжила, не останавливаясь, Блум, – когда мы знаем, что убийства так или иначе продолжаются, мы можем трезво взглянуть на Карла Хедблума. Кто-то посылает ему в клинику наркотики. Кто-то хочет, чтобы он был не в состоянии общаться с людьми. Может ли это быть кто-то, кроме настоящего преступника? Карл не сумел бы построить хижину, не смог бы в ней связать и заставить молчать двоих непредсказуемо ведущих себя людей. У него совершенно другой тип личности. Его вспышки насилия происходили спонтанно. Полицейское расследование никуда не годится, и решение суда тоже.

Бергер остановился и посмотрел на нее. Снег присыпал ее светлые волосы и кружился вокруг головы, это напоминало туманность в микрокосмосе. Бергеру была ненавистна мысль, что он не может полностью доверять напарнице.

– Ты, кажется, действительно загорелась этим делом, – рискнул сказать он.

Блум уставилась на него. Потом покачала головой и ответила:

– Ни ты, ни я не почувствовали симпатии к Йессике Юнссон, мы общались в ней всего несколько минут, она была недружелюбна, враждебно настроена. Но все указывает на то, что ее жестоко убили, пока мы находились в доме. Мы были там, Сэм, мы позволили этому случиться. Человек, который замучил Хелену и Расмуса в этой хижине, занимался этим восемь лет, восемь долгих лет, и я бьюсь об заклад, что жертва из Гётеборга Лиза Видстранд – только вершина айсберга.

Бергер встретился с ней взглядом, он не видел в ее глазах ни лжи, ни притворства. То, что происходило после лодочного домика, – это одно, то, что здесь, – другое. Во всяком случае, именно так ему следует об этом думать. Надо поделить мозг на две части, одна из которых будет доверять Молли, а другая подозревать ее. Он кивнул.

– Я до последнего старался не допустить мысли о серийном убийце…

Блум достала из кармана мобильный телефон и протянула Бергеру. На экране появилась картинка, что-то вроде темного лица перед двумя источниками света, расположенными под лестницей. Это была маска грабителя, и из-под нее светилась пара глаз, внутри которых словно горел огонь. Блум увеличила их, они были светло-голубые.

– Представь, что видели эти глаза, – сказала она.

– Ты подумала о глазах Карла Хедблума?

– Сейчас они мутные, но и они когда-то были светло-голубыми.

– Хедблуму-старшему должно быть сейчас под шестьдесят. Этому мужчине может быть шестьдесят? – спросил Бергер.

– Не исключено. Но он кажется моложе. Удары, скорее, были нанесены более молодым человеком.

– Брат? Но мы же сейчас только блуждаем в потемках.

– Нам надо докопаться до истории этой семьи.

– Кажется, эта история была совершенно дьявольской.

Блум убрала с экрана увеличенное изображение мужчины в маске и произнесла:

– Я не хочу здесь дольше оставаться.

Они проезжали мимо Брунфло, и Бергер увидел указатель недалеко от места, где E45 на несколько десятков километров сливается с E14. Указатель не произвел на него впечатления, но каким-то образом, видимо, отпечатался в его сознании. Когда то же слово появилось на другом указателе километров через десять, Бергер произнес:

– Фрёсён.

Блум оторвалась от папки с бумагами, которые она изучала, но ничего не сказала. Бергер добавил:

– Почему это слово вызывает у меня множество вопросов?

Блум захлопнула папку и нахмурила брови.

– Теперь, когда ты это сказал…

Но продолжения не последовало.

Самая длинная дорога Европы – ее еще называют Внутренней дорогой – должна была вот-вот свернуть направо, оторвавшись от случайного компаньона. Налево находился Эстерсунд. И Фрёсён.

– Не Таити, – сказала Блум.

– Ах да.