Глава шестая

– …И если ситуация с наглядной агитацией в отделах более-менее сносная, то вот стенная печать!.. Это, товарищи, простите за грубое слово, ни в какие ворота! А ведь как сказано в ведомственной Инструкции МВД за № 64/15 от 7 мая сего года, «талант и компетентность, инициатива и страстность печатного слова – все это должно лечь на алтарь стенной печати»!..

Внеплановое рабочее совещание началось полтора часа назад. Общий сбор наличествующего на местах личного состава был внезапен, и в ходе спешной мобилизации в заброшенный руководством невод угодили в том числе инспектора УР Анденко и Захаров. И как эти двое ни отбрыкивались, ссылаясь на нетерпящую отлагательств оперативную необходимость, отмазаться не получилось: основному докладчику требовалась аудитория размером не менее актового зала, а залу – массовость. И кого в данном случае волнует, что этим вечером на дело собрался идти не абы кто, а сам Барон.

– Бли-и-ин! Ну почему именно сегодня у этого штабного придурка случилось очередное обострение? – страдальчески закатил глаза Анденко. – Забурлило в заднице ретивое!

– Да тише ты! На нас уже и так из президиума косятся.

– Да и насрать.

– А я тебе говорю – не психуй! Тебе Вавила как сказал? «Ближе к ночи пойдем». А еще только четвертый час.

– Не только, а уже!

– Все, Гришка, хорош. Не изводи себя. Вон, гляди, штабной к стакану´ прикладывается. Верный признак: уставать начал.

– Да чтоб у меня так встал, как у него устал! Ты перед совещанием успел Волчанскому позвонить?

– Да. Парни с девяти утра на боевом посту. Бдят. Вот только…

– Что?!

– Волчанский жалуется, что хозяйка квартиры… как бишь ее? Галина Макеевна?

– Маркеловна.

– Точно. Маркеловна. Припахивает парней к мелкому ремонту – там прибить, здесь починить. Короче, заставляет отрабатывать – и пост, и постой.

– Ладно. Им только на пользу. Главное, чтоб за хозработами наших визитеров не проморгали.

– Волчанский уверил, что они с Геращенковым по очереди, посменно пашут: пока один лудит-паяет, второй смотрит. Потом меняются… Но Маркеловна эта, я тебе доложу, и в самом деле не подарок: вчера на меня так разоралась, когда я ботинки в прихожей забыл снять.

– За стервозность бабы Гали я и без тебя в курсе. Зато, зная ее характер, уверен – в понятые с удовольствием впишется. Нам ведь всяко придется их прямо там, на месте, оформлять.

А штабной докладчик продолжал монотонно бубнить с трибуны:

– Карл Маркс называл печать зорким оком народного духа, духовным зеркалом, в котором человек видит самого себя. И для того, чтобы наше «зеркало», отражающее деятельность органов внутренних дел, не было кривым, требуется оперативное и объективное информирование личного состава…

В это же самое время в пельменной, что на Вознесенском проспекте, также проходило совещание. С гораздо меньшим количеством участников, но зато – плановое и куда более конструктивное.

– …Ты чего такой зажатый, Вавила? – поинтересовался Барон, заглатывая очередную в уксусе смоченную пельмешку. – Махани` стопарик, раскрепостись? Аки крестьяне в тыща восемьсот шестьдесят первом.

– Я перед работой предпочитаю не злоупотреблять. После – да, сам бог велел.

– Профессиональный подход к снаряду? Что ж, заслуживает уважения. Хотя очен-но сомневаюсь, что бог и в самом деле велел водяру хлестать. Да еще и после гоп-стопа… О! А вот и мусье Хрящ нарисовался… Подсаживайся, бродяга. Ну как, проводил барышню?

Одной рукой подхватив стул, а другой – пельмешку с тарелки Вавилы, Хрящ подсел к столу.

– Проводил, в поезд посадил. Уехала. Всё чики-пики.

– Добре. Я вот что решил, каторжане: щас дожевываем… Хрящ! Да не шакаль ты из чужих мисок! Лучше поди возьми себе порцию. – Барон достал пачку купюр, выложил на стол червонец: – На вот, должок отдаю.

– Фигасе! Прикинь, Вавик! Вчера от меня гол как сокол уходил, чирик на бедность позаимствовал, а к сегодня цельную котлету бабла где-то надыбал?! Шоб я так жил!.. Ну-ну, Барон, дожевываем, и чего?

– И сразу выдвигаемся. Хату ставить.

Вавила от такого сообщения аж подавился.

– Как это? Почему сразу? Мы ж это… Ближе к ночи условились?

– Объясняю. Машины у нас нет. Ночью с барахлишком на воздух выпремся, а до ближайшей стоянки таксомотора – три квартала пёхать. Шансы 50 на 50 – либо нарвемся на патруль, либо повезет. Лично мне такая раздача не глянется. Поэтому идем сейчас, работаем, чердаком выходим через соседний подъезд и канаем под отъезжающих на курорт. На стоянке культурно встаем в хвост очереди, берем такси, в поездке вешаем водиле лапшу про Ялту, выгружаемся на банý и электричкой катим в Радофинниково.

– А че? Толково! Вот только… Народ во дворе, бабки на окнах висят, прочие сознательные граждане рыскают – как бы не срисовали фотокарточки наши?

Барон легонько пнул ногой стоящий под столом чемоданчик.

– Я кое-какой театральный реквизит прикупил: усы, бороды, парики. Пущай фотографируют, нам же лучше.

– Ну ты даешь, Барон! Все правильно: раньше сделаем – раньше загуляем. А ты чего такой кислый, Вавик? Или возразить что имеешь?

– Я нормальный… Просто… это… я-то думал, мы – ближе к ночи… У меня это… в общем, планы были. На сейчас.

– Да пошли ты их куда подальше, планы свои. Слыхал, Барон, какой занятой у нас товарищ? Весь день по часам расписан. Может, секретаршу заведешь? А может, как раз к секретарше и настропалился? Перед нашим делом заняться этим делом? – Хрящ фривольным жестом показал, каким именно.

– Не этим, а просто обещал своей… подъехать. Там ей… кое-что… по дому помочь надо.

– Ишь ты! Хозяйственный, ёшкин кот! Ну так позвони ей, скажи, что поменялись планы. Мол, завтра поможешь. Два раза подряд. Не отходя от станка.

– Да-да. Надо бы в самом деле… того. Предупредить, – засуетился Вавила и, порывшись в карманах, сыскал в горстке мелочи двушку. – Вы ешьте-пейте, а я быстренько на угол, до автомата сгоняю.

– Заодно насчет подруги поинтересуйся. Я бы тогда с тобой подъехал, помочь.

Вавила торопливо подорвался на выход, провожаемый цепким, внимательным взглядом Барона.

– Что-то не нравятся мне его ужимки. Глазки мутные так и бегают, словно вину за собой чуют. Не находишь?

– Дрейфит мала-мала, оттого и ужимки… Ладно, в самом деле, пойду пельмешек попрошу. Еще водочки взять?

– Не надо. Эту допьешь, и – хватит пока…

В служебном кабинете инспекторов уголовного розыска Анденко и Захарова голосил-надрывался телефон. Но поскольку обитатели кабинета в настоящий момент продолжали отбывать срок в актовом зале, снять трубку и принять исключительно важную информацию было решительно некому…

…Стоящий в таксофонной будке Вавила вслушивался в длинные гудки, на чем свет стоит костерил про себя «начальника» и обильно потел.

– Ну как, получил от зазнобы увольнительную?

Вавила вздрогнул, испуганно обернулся и уткнулся в Барона.

– А-а-а-а-а… Э-э… Нет… Ее того… дома нет. Не подходит…

Барон молча перехватил у него телефонную трубку, прижал к уху.

– Приходите в гости к нам, когда нас дома нет… А на нет – и суда нет. – С этими словами он повесил трубку, забрал двушку и сунул себе в карман. – Пошли. Нет у нас времени на бабьи капризы…

Час спустя самые разные события внутри и вокруг квартиры с нехорошим номером «13» завертелись столь непредсказуемо и стремительно, что для удобства их изложения далее приходится запускать хронометраж. Не протокола, а пущей объективности ради.

– Вот на фига загодя премся?! Только лишний раз харями светить. Хоть бы сумерек дождались.

– Не бурчи. Посидим пару часиков во дворе, а там Ершов с Ладугиным подтянутся, сменят. А мы к бабе Гале поднимемся и уже там, с парнями, окончательно дожидаться станем.

Совещание закончилось без четверти четыре. И пары минут не прошло, как Анденко с Захаровым выскочили из отдела и припустили к трамвайной остановке. Нужного ждали долго. Вплоть до того, что Григорий уже подумывал пожертвовать заначкой и потратиться на такси. Но тут наконец пригромыхала «девятка», и приятели втиснулись в переполненный вагон. Учитывая, что у Захарова под мышкой была зажата давешняя шахматная доска, злобного ворчанья и откровенной брани в его адрес было отпущено с горочкой.

– Кстати, Мыкола, ты оружие получил?

– Не-а, не дали в дежурке.

– Твою ж… А мне почему сразу не сказал?

– А чтобы тогда изменилось? Сегодня дядя Миша на раздаче.

– Красный нетопырь?

– Он самый. Сказал, утром Геращенков ствол уже получил, и, дескать, хватит с нас. Для одной операции.

– Вот скотина! Ладно, будем надеяться, что не понадобится. Уж вшестером-то как-нибудь да одолеем.

– Ежели чего – вот этой самой шахматной доской да по сусалам Барону, по сусалам, – пошутил Захаров.

Григория шутка не повеселила.

– Сплюнь, – на полном серьезе посоветовал он приятелю. – И вообще… Не грози на грязи – сперва вывези… О, следующая наша! Давай, пробирайся на выход…

В качестве закрытого поста наблюдения квартира соседки бабы Гали подходила идеально. Во-первых, во входную дверь была ввинчена заморская диковина – глазок, позволяющая без проблем следить за лестничной площадкой в целом и за дверью квартиры № 13 в частности. Во-вторых, из окна кухни прекрасно просматривался двор, причем в сектор обзора неминуемо попадал каждый человек, направляющийся к подъезду. Именно у этого окна, за кухонным столиком сидючи, с самого утра и несли службу оперативные сотрудники в штатском – Виктор Волчанский и Алексей Геращенков. Занавеска на окне была плотно задернута, только нижний уголок как бы случайно задрался. Сей нехитрый прием позволял одному из сотрудников обозревать двор, но при этом оставаться со двора незамеченным.

В данный момент на месте смотрящего обустроился Геращенков. Сидящий напротив него Волчанский тасовал колоду карт – оперативники коротали время, играя в «очко». Играли не просто так – на интерес, на папиросы поштучно.

– Да хорош уже ее мусолить, сдавай!.. Еще… Еще одну… Хм… Себе… Вскрываемся!

– Девятнадцать!

– А, ч-черт! Восемнадцать.

– Миль пардон! Па-а-апрашу!

Геращенков вытянул папиросу из своей пачки, переадресовал напарнику и снова контрольно глянул в окно – чисто.

– Та-ак! Опять лодыря гоняете? – проскрипело за спинами сварливое.

– Так ведь солдат сидит – служба идет, – лениво отдежурился на скрип Геращенков.

А вот Волчанский возмутился:

– Чья бы корова мычала, но, извиняюсь, ваша, Галина Маркеловна… Лодыря! Да я за эти полдня, вашими заботами, так наломался, словно бы вагон угля разгрузил.

– Ох уж и наломался? Подумаешь – шкаф передвинули, корыто повесили и выключатель починили. Всех делов-то!

– А полочку?!!

– Вот Гришка вечером заявится, я ему все расскажу, – контратаковала баба Галя. – Про то, как вы, вместо того чтобы за двором приглядывать, в карты резались.

– А вот сие, Галина Маркеловна, есть форменное стукачество, – заключил Геращенков.

– Вот-вот. Вставай, Лёшка. Пошли со мной.

– Куда опять?

– В спальню.

– Вы, Галина Маркеловна, женщина, безусловно, привлекательная, но не до такой же степени? И вообще, я человек семейный.

– Тьфу, паскудник! Да чтоб у тебя язык отсох, такие гадости произносить! Карниз там… подстучишь. А то на соплях держится – вот-вот отвалится.

– Не, теперь Витькина очередь тимуровскую пилотку надевать.

– У Витьки твоего руки из задницы растут.

– Па-азвольте?! – оскорбился Волчанский.

– Пошли-пошли, Лёшка, не кобенься. А то ужином вас кормить не стану.

– На смену стукачеству явился грубый шантаж. Ох, и штучка вы, Галина Маркеловна. Надо будет вас в картотеку подучетного элемента занести.

Геращенков встал из-за стола, кивнул напарнику, дескать, давай, пересаживайся, все равно старуха не отстанет.

– Хоть бы рассказали, кого вы там всё высматриваете? А то я Гришку и этого вашего, как его… Захарова… давеча пытала – молчат как партизаны.

– Мы с Виктором, разумеется, можем посвятить вас в сию государственную тайну. Но тогда вы сделаетесь носителем секретной информации, и по окончании операции придется вас, извините, ликвидировать.

– Тьфу на тебя еще раз! Балаболка!

Старый да малый направились в спальню, а Волчанский продолжил наблюдение…

А вот Барон на такси не поскупился, и в половине пятого машина выгрузила троицу налетчиков возле гастронома, за полквартала от дома «фаянсового директора». И сейчас сия несвятая троица представляла собой зрелище презабавное. Нет, Барон-то как раз удачно подобрал себе типаж командировочного госслужащего, при котором его вечный спутник – небольшой фанерный чемоданчик – смотрелся вполне органично. Но вот Хрящ и Вавила – у одного накладная староверческая борода, у второго, напротив, клинышком, а-ля Троцкий, – выглядели скорее комично. Ну да и не на групповую карточку приехали сниматься.

– …Хрящ, прогуляйся до квартиры, понюхай там вокруг и притуши соседскую «зыркалку». Если чисто, подымайся этажом выше, мы ровно через пятнадцать минут выдвинемся следом. Учуешь чего – не дергаясь, спокойно, уходишь и двигаешь в гастроном. А мы тебя на предмет хвоста поизучаем. Вопросы?

– У матросов нет вопросов, но ответов – до фига! – отрапортовал Хрящ, продолжая катать за щекой кусочек жеваной смолы.

– Надеюсь, ты уважил мою просьбу?

– Какую?

– Вытащить шпалер из ридикюля и оставить его дома, на рояле?

– Бли-ин! Совсем из башки вылетело.

– А у тебя вообще что-нибудь когда-нибудь туда влетало?! – рассвирепел Барон. – Всё, последний раз с тобой на дело иду!

– Барон! Ну прости дурака? Матерью клянусь – запамятовал!.. Ну что мне его теперь – в эти кусты выкидывать, что ли?

– Не скули! Если у тебя память девичья и мозгов с гулькину дурилку, это еще не означает, что за ради этого мы, вон с ним, готовы в разбойную статью вмазываться, – услышав прилагательное «разбойный», и без того мандражирующий Вавила окончательно сбледнул лицом. – Всё, ступай! Глаза б мои тебя…

Вжав голову в плечи, пристыженный Хрящ перешел улицу и направился в разведку.

– Пьяница проспится, дурак – никогда! – ругнулся Барон, закуривая.

В этот момент его охватила непонятной природы тревожность. Как сказал бы Чибис – «чуйка забеспокоила». Когда вчера, после визита на улицу Марата, он вынес Хрящу необратимое «ДЕЛАЕМ», Барон не знал, что

через пару часов получит на руки 250 шальных рублей, а к ним, до кучи, пышущую оптимизмом телеграмму из Москвы. С этого момента его персональные финансовые проблемы разом потеряли былую остроту, и необходимость в незамедлительном подломе первой подвернувшейся под руку квартиры, как ни крути, отпала.

Опять же – тема была сырая, не проработанная. А подельники – друг друга краше. Один, придурок, приперся на дело со стволом на кармане. Второй – просто мутный, вечно глазенки отводит: не то очко играет, не то прячет чего за душой. В общем, дико расхотелось Барону в этот адрес заходить. Но и отказаться – как? Сослаться на ту самую профессиональную чуйку? Кто другой, тот же Шаланда, его бы понял правильно, лишних вопросов задавать не стал. Но эти два клоуна…

Карниз в спальне и в самом деле держался «на честном слове и на одном крыле». А потолки в комнате, между прочим, трехметровые. А стремянки нет.

Так что пришлось Геращенкову сооружать пирамиду из подручных средств: придвинув к окну стол, водрузить на него табурет, а сверху – маленькую скамеечку. Совершив осторожное восхождение на вершину, инспектор осмотрел место крепежа, достал из кармана молоток и принялся загонять опасно покосившийся крюк обратно, в несущую стену. Но крюк ни в какую не поддавался.

– Умели, собаки, при царском режиме кирпичи обжигать! – брюзжал с верхотуры Геращенков. – Это тебе не наши, на дерьме замешанные.

Он в очередной раз со всей дури шарахнул молотком по крюку, и… карниз сорвался. Вот только не в месте нанесенного удара, а в противоположном. Стремительно описав маятниковую дугу, карниз безжалостно смахнул со стола не только возведенную Геращенковым конструкцию, но и самого инспектора. Падение, оно же фиаско, оказалось стремительным. Вслед за грохотом, зафиксировавшим приземление на паркет, тишину квартиры разорвали семиэтажный мат инспектора и истошные взвизги бабы Гали. И когда эта какофония звуков донеслась до кухни, Волчанский преступно оставил наблюдательный пост, кинувшись в спальню.

– Угу, такое, значится, решение? Считай, удивил. Ладно, пешечка счет любит, беру.

– Всеядность, Мыкола, первый признак дурного вкуса, – хмыкнул Анденко, перемещая коня. – Ты, конек вороной, передай, да-ар-а-агой, что…

– …что Григорий играет не очень, – докончил Захаров.

Будучи не в курсе за полученную на производстве травму Геращенкова, эти двое, расположившись за знакомым доминошным столом, разыгрывали очередную шахматную партию. На этот раз играли сосредоточенно, всерьез, поскольку гости ожидались много позднее. Да и контроль захода в квартиру нынче дублировался коллегами.

– За «не очень» – это мы еще посмотрим. Не суди по дебюту – суди по результату.

Задумавшись над ходом, Анденко отвел глаза от шахматной доски и увидел пересекающего двор бородача.

– Хм… А мужик-то в наш подъезд направляется… Чем-то на Хряща смахивает, не находишь? Правда, с бородой. И колóр скорее пегий.

Захаров мазнул бородача равнодушным взглядом.

– Согласен. Что-то общее есть… Расслабься, для наших всяко рановато. Ты давай ходи лучше.

В свою очередь и Хрящ приметил вчерашних шахматистов, но подозрения на их счет у него не возникло. Понятно, что персонально он, да по такой погоде, проводил бы время не за шахматным, а за пивным столиком. Ну да мало ли чудиков на этом свете? С этими мыслями Хрящ спокойно зашел в подъезд.

Анденко же уставился на окно кухни бабы Гали, пояснив:

– Если мужик по нашу душу, парни должны маякнуть. Я дал задание каждого входящего в подъезд через глазок провожать.

– А как сигналить станут? Свет включат?

– Если кто будет просто у двери вертеться – занавеску на кухне на четверть приоткроют. А если состоится заход внутрь – полностью.

– Эка у вас! Прям как у шпиёнов!.. Ну, убедился? На месте твоя занавеска. Не шелохается. Так что давай ходи уже. Или сдавайся.

– Щас, моя мала-мала разбежалась!..

Поднявшись на площадку второго этажа, Хрящ остановился у двери квартиры № 13. Присел, приложил ухо к замочной скважине, вслушался – тихо. Распрямившись, подошел к двери квартиры, что напротив, вынул изо рта кусочек жеваной смолы и залепил ею дверной глазок. Снова не учуяв окрест ничего подозрительного, поднялся этажом выше, уселся на подоконник и посмотрел на часы: до захода в подъезд Барона с Вавилой оставалось минут восемь.

– Вот, Лёшенька, попей водички холодненькой. Или, может, компотику хочешь? У меня есть. Свежесваренный.

В спальне бабы Гали продолжались хлопоты, связанные с оказанием первой помощи безвинно пострадавшему сотруднику уголовного розыска.

– Ему бы сейчас стакан водяры вмазать. В качестве обезболивающего, – заключил Волчанский и строго посмотрел на хозяйку. – Ну что, Галина Маркеловна, довели своими рабовладельческими замашками человека до бытового травматизма? А если бы он себе шею сломал? Лежал бы тут трупом хладным?

– Господь с тобой! Да что ты такое говоришь, Витенька?

– А что? Подобных случаев по городу – сплошь и рядом. Вот тогда бы я вас с превеликим удовольствием закрыл. Сразу по двум статьям.

– Как это?

– А так это! Убийство по неосторожности – раз! Несоблюдение техники безопасности при проведении высотно-монтажных работ – два!

– Я ж не думала, что оно так-то обернется? – съежилась от подобных перспектив баба Галя. Впрочем, тотчас ухватилась за спасительное: – А водочка – что ж, есть и водочка. Сейчас-сейчас. Подождите, мальчики…

Хозяйка подорвалась за водочкой, а Волчанский присел на краешек пенсионерской кровати, на которой в данный момент распластался Геращенков.

– Как ты, Лёха? Симптомы, ощущения?

– Ощущения? Хм… Словно бы с парашютом прыгнул, но без парашюта приземлился. А симптомы… Ребро, может, и не сломано, но трещина, похоже, имеется… Ты это… возвращайся на кухню. Бдить.

– Да там уже наши «шахматисты» во дворе засели. Вот ведь неймется людям – в такую рань нарисовались.

– Все равно иди. А я еще немножко отлежусь и тоже…

– Вот, мальчики. – В спальню возвратилась баба Галя, неся початую бутылку «Зубровки» и блюдце с солеными огурчиками. – Обезболивающая, холодненькая…

– Как же это я… Хм… Где же это я упустил?

– Во-во… Слона-то ты, Мыкола, и не приметил. Не переживай, я тебе на день рождения учебник куплю. Подучишься малость, и тогда…

– Лучше себе купи… учебник, – огрызнулся Захаров, двигая пешку. – Ну, и что на это скажет дилетант?

– А дилетант на это скажет… Ёйоптыть!

– Не понял?

– Это ОНИ!

Захаров проследил направление взгляда приятеля и увидел заруливших во двор двух мужчин. Один нес в руках небольшой чемоданчик, второй – большую хозяйственную сумку.

– Ты… ты уверен?

– Грош мне цена, кабы я не узнал своего агента. Пускай и с подвешенной козлиной бороденкой… Ч-черт! Получается, нам с тобою не казалось, что показалось? То действительно был Хрящ?

– Хочешь сказать, этот, который с чемоданчиком и при усах, и есть Барон?

– А иных вариантов у нас вроде как нет? Странно, почему же парни нам ничего не…

– Если это и в самом деле Барон, то сейчас он пялится на нас.

– Быстро ставь мне мат!

Не вполне понимая задумку напарника, Захаров двинул на доске первую подвернувшуюся фигуру.

– Всё. Партия.

В ответ Анденко натянул на лицо выражение скорбной досады, перевел черного короля в горизонтальное положение и… полез под доминошный стол. Пару секунд спустя оттуда, к неподдельному веселью играющих поодаль ребятишек, на весь двор разнеслось заливисто-раскатистое «ку-ка-ре-ку».

– Проигрался мужик, – усмехнулся Барон, проходом наблюдая за этой сценой. – М-да… Вот она, мирная жизнь. На зоне после таких телодвижений ему бы не до смеху было. Как мыслишь?

Вавила еще издали признал в одном из шахматистов «начальника» и теперь старательно избегал смотреть в ТУ сторону.

– Что?.. Не люблю шахматы. Тягомотина.

– Не скажи! Наша жизнь – большая шахматная доска. Чуть зазеваешься – разменяют.

Оставляя шахматистов справа по борту, эти двое добрели до подъезда.

– …Всё, вылезай. Они вошли.

Анденко выбрался из-под стола, отряхнул испачканные песком брюки.

– Я, конечно, не физиономист, но, похоже, твое сольное выступление Барону понравилось.

– Очень на то надеюсь.

– И что теперь? Ершов с Ладугиным хорошо если через пару часов подтянутся.

– Сам знаю, – сердито буркнул Анденко. – Ждем от ребят сигнала о заходе, а далее расставляемся теми силами, что есть…

Дверь 13-й квартиры открыли за пару минут – по минуте на замок. Здесь в очередной раз продемонстрировал мастерство Хрящ, орудуя незатейливым, но давно зарекомендовавшим себя способом – посредством засовывания в замочную скважину универсального ключа и последующего нанесения легких частых ударов отверткой. При таких действиях энергия ударов передается на пружинящие штифты – они хаотично подскакивают, а ключ в свою очередь создает легкий натяг в сторону открытия…

– Какого черта наши не реагируют? Семь минут прошло!

– Может, эти не вошли еще? С замками возятся?

– У тестя с тещей такие замки, что даже с моим школьно-слесарным опытом их сковырнуть что высморкаться!

– Может, я на улицу метнусь, к таксофону? Позвоню им?

– Вот самое последнее, что в нашей паршивой ситуации нужно, так это метания.

– Но ведь надо что-то делать? Сидим тут как два придурка.

– Значит, так! – принял решение Анденко. – На тебе контроль выхода – окна по этой стороне дома и подъезд. Если что, главная цель – Барон! Хочешь – бери его на залом, хочешь – садись на хвост и тащи до ближайшего постового. Главное – не упустить. А эти двое от нас и после никуда не денутся.

– Ты чего задумал, Григорий?

– Прогуляюсь до квартиры. Выясню: в самом деле штормит, или где? А после – к нашим смотрителям маяка загляну.

Анденко поднялся со скамейки и быстрым шагом направился к подъезду…

Дверной звонок жалобно дзынькнул разок, да тут же и оборвался. Словно поперхнувшись. Баба Галя вышла в прихожую, уже привычно приникла к глазку, но не увидела ничего. Сплошь темнота. Неужто сломался? Вот тебе и заграничная вещь, месяца не прослужила.

– Кто?

– Это я, баб Галя, – донесся из-за двери знакомый голос, почему-то шепотом.

– Ой, Гриш, а у нас тут такое стряслось, такое… – с порога запричитала хозяйка, но просочившийся в прихожую Анденко поднес указательный палец к губам: «Тс-с!..» Тихонько прикрыв за собой входную дверь, ничего не объясняя, Григорий сразу протопал на кухню. Куда, для более оперативной связи с закрытым постом наблюдения, они временно перенесли телефонный аппарат…

– Григорий?! А Колька где?

– В Караганде! Прошлепали заход, красавцы! – огрызнулся Анденко, накручивая диск телефона. Походя заметив на столе брошенную колоду карт, рявкнул: – Вы бы еще девочек позвали!

До кухни на голоса дохромал увечный Геращенков.

– Что случилось, Гриш?

– А до кучи к картам еще и водочка, – учуяв легкий выхлоп, резюмировал Анденко. – А что? Все правильно. «Раз пошли на дело, выпить захотелось…»

– Нет-нет! Это не то, что ты подумал!

– В самом деле, Гриша…

– Заткнитесь! Оба два!.. Ну же?! Давай, родной! Возьми трубку!.. Ёршик, ты?! Хвала богам! Срочно! Бегом! Хватай Ладугина, берите служебную машину, и – пулей в адрес!.. Да мне плевать, что нетопырь на дежурке! Не даст – угонѝте! Да!.. Именно что под мою ответственность! Всё!

Анденко швырнул трубку на базу так, что едва не расколотил аппарат.

– Я не понял? Так они чё?.. Э-э-э-э… Витька, Гриша?.. Они уже в хате, что ли?

– Ути? Никак зачет по смекалке в яслях сдавал?.. Ладно, про то, как вы просрали Барона, мы после успеем наговориться. И разговор, чую, будет – у-у-у-у!.. А сейчас… Ты! – Григорий ткнул пальцем в Геращенкова. – Аккуратно, на цырлах, выходишь из квартиры, спускаешься во двор и делаешь стометровку по времени братьев Знаменских на противоположную сторону дома.

– Зачем?

– А затем, что окно кабинета в квартире выходит на противоположную сторону дома! Туда, где палисадник.

– Думаешь, они решат на ту сторону окном уходить? – догадался Волчанский. – Где людей поменьше?

– Я думаю, что вы оба – моральные уроды!.. А еще допускаю, что они могут сбросить вещи в окно, чтобы выйти из квартиры налегке, чистыми. Я доступно излагаю?!

Геращенков виновато кивнул и, морщась от боли в ребрах, пошкандыбал исполнять поручение…

Между прочим, стихийно родившееся в мозгу Анденко предположение оказалось не лишено здравого смысла. Как раз в эту минуту Барон стоял у окна кабинета и, глядя с высоты второго этажа на пышный палисадник, окруженный маленьким декоративным заборчиком, размышлял как раз о чем-то подобном.

Но потом в нем сказался заядлый библиофил, и все внимание переключилось на шкаф, за стеклянными дверцами которого кротко блестели золотыми буковками корешки книг. Старых, дореволюционных изданий тут не наблюдалось, тем не менее подборочка была вполне себе, из разряда дефицитных. Барон вытянул из первого ряда томик любимых «Трех мушкетеров» и, как это делал в детстве, загадал номер страницы и номер строчки. Перелистав, прочел следующее пророчество: «Друг, судьбе угодно, чтобы мы были разлучены еще некоторое время, но прекрасные дни молодости не потеряны безвозвратно. Исполняйте свой долг в лагере, я исполняю его в другом месте...»

Барон нахмурился – понятно, что в данном случае речь шла о лагере, разбитом под Ла-Рошель, однако итог гадания оставил неприятное послевкусие. Он собрался было возвратить «Мушкетеров» на прежнее место, но тут разглядел стоящую во втором ряду книгу узнаваемо-серенького дизайна – явно что-то из серии «ЖЗЛ». Так и есть – биография Николая Баумана. После того как, интереса ради, он вытащил еще несколько книг из первого ряда, догадка подтвердилась вполне: хозяин кабинета оказался любителем пускать пыль в глаза. Поэтому на виду держал подобранный по цветовой гамме книжный дефицит, а внутри, за ним, – заурядную макулатуру. Среди которой, кстати, сыскалось и до боли знакомое издание «Шесть лет с Лениным». Не удержавшись, Барон раскрыл его, обнаружив на авантитуле надпись следующего содержания: «Заслуженному корабелу Павлу Матвеевичу Жукову в день 60-летия от коллектива судостроительного завода им. тов. Жданова».

Отложив книгу, Барон задумался.

– Хрящ! – окликнул он, и через пару секунд из гостиной в кабинет зашагнул сияющий как медный таз закадыка, держа на руках хозяйскую кошку. Ту самую, которую днями назад героически отловил инспектор Анденко.

– Скоро заканчиваем, – с пионерским задором отрапортовал Хрящ. – Вавила последнюю сумку запаковывает. Нормально зашли, жаль, все не поместится. Думаю, может, какой местный чумодан позаимствовать?

– Как зовут этого заведующего унитазами?

– В смысле, хозяина? Понятия не имею. А чего?

– А стоило бы иметь. Понятие.

– Так это… щас у Вавилы спросим.

– Погодь! Не кипешуй!

Барон обвел все вокруг медленным внимательным взглядом, снова задержался на книжном шкафу и увидел, что между его задней стенкой и несущей стеной имеется небольшой зазор. Заглянув, он обнаружил спрятанную там не то картину, не то просто картинную раму. Но сунуть руку глубже и достать нычку не получилось – слишком узок был зазор.

– Никак еще чего сыскал?

– Да брось ты этого кошака! Лучше помоги шкаф толкнуть.

– Во-первых, это не кошак, а девица, – уточнил Хрящ, отпуская помоечную животину. – А во-вторых, без проблем: нас просят – мы делаем… Па-а-дна-жа-ли… Получите. Всех делов! А ты… ты чё на меня так?..

– Ты уверен?

– В чем?

– Что девица?

– Не, ну я, конечно, не профессор медицины. Но чем баба от мужика отличается, кое-какое представление имею. А ты это к чему?

– Ты же говорил, у хозяев – кот домашний, кастрированный? Потому-то они его с собой на дачу и не взяли.

– Так это не я, это Вавила мне…

Барон присел на корточки и вытащил из-за шкафа заинтересовавший его предмет, коим оказался парадный портрет, сделанный в стилистике «фото с Доски почета». На прикрученной к исполненному в лучших традициях соцреализма полотну металлической пластинке имелась гравированная надпись, гласящая: «Павел Матвеевич Жуков. По итогам производственного года признан лучшим клепальщиком Судостроительного завода им. тов. А. А. Жданова». Барон посмотрел на сиротливо торчащий в стене крюк, обрамленный прямоугольным пятном выцветших обоев, приложил портрет к пятну – совпадение оказалось идеальным.

– Это чё за старый хрен? – воззрился на «живопись» Хрящ. – Родственник директорский, что ли?

А в мозгу Барона вспышкой молнии щелкнула, мелькнула фраза из исповедального рассказа случайного вагонного попутчика Бориса:

– Нет, это не родственник. Это, друг мой, – она.

– Кто – она?

– ПОДСТАВА! А ну, пошли!..

– …Всё. Больше не влезает. И без того неподъемно получилось, – отчитался Вавила перед возвратившимися в гостиную подельниками и демонстративно взвесил в руках набитые товаром сумки. – Каждая, почитай, килограмм по десять будет.

– Хрящ! Я в сенях, на тумбочке, телефонную книгу видел. Принеси.

– Ага.

Хрящ протопал в прихожую, а Барон устало опустился в кресло-качалку. Не снимая перчаток, достал папиросу, задымил. Как бы между прочим поинтересовался:

– Вавила, как, ты говорил, хозяина зовут? А то я что-то запамятовал?

– Я? Говорил?

– Ну не я же? Дмитрий Леонидович, кажется?

– А! Ну да…

– Или, может, все-таки Павел Матвеевич?

– П-п-почему, П-п-авел?..

В гостиную возвратился Хрящ со справочником телефонных абонентов города Ленинграда за 1961 год.

– Эта, что ли?

– Она самая. Будь любезен, поищи страничку на букву «Жэ»… Жуков Павел Матвеевич.

– Щас… Ну, есть такой.

– Адрес какой указан?

– Адрес? Улица Марата, дом… Не понял? Что за хрень? Это ведь…

– Именно. Хата, в которой мы в данный момент обретаемся, принадлежит замечательному клепальщику – товарищу Жукову. И никакого заведующего здесь отродясь не было. То-то, я смотрю, в сортире унитаз – мало того что родной, советский, так еще и бачок течет. Все равно как у сапожника без сапог.

Вавила почувствовал, как сердце обрывается и падает вниз. Большие водянистые глаза его напряженно вытаращились, как у человека, которого рубит сон, но спать ему никак нельзя. Он рефлекторно кинул взгляд в направлении спасительной входной двери, но путь туда преграждал Хрящ. До которого только теперь начал доходить смысл озвученных Бароном умозаключений.

– М-да… Крепко ты нас… Снимаю шляпу, – безэмоционально подвел черту Барон. – Был бы с нами в доле Нерон, сказал бы: «Какой артист погибает!» Как мыслишь, Хрящ?

Но Хрящ в эти секунды мыслил по-другому: он молча подошел к бледному как мел Вавиле, блеснул исподлобья глазами и, неожиданно вытащив откуда-то из-за спины «тэтэху», с силой заслал иуде в лоб рукояткой пистолета. Вавила коротко вскрикнул, взмахнул руками и свалился на пол. После чего Хрящ ударил снова. Теперь уже ногой в лицо.

Почти сразу за кустами палисадника брала начало маленькая тихая улочка, названия которой два года назад перебравшийся в Ленинград из Кустаная по комсомольской путевке Геращенков не знал. Но, по всему, улочка – значения второстепенного, поскольку машины здесь почти не проезжали да и прохожих для этого часа было непривычно мало.

Вычислив единственное выходящее на улицу окно тринадцатой квартиры, Алексей принялся неторопливо, с исключительно индифферентным выражением лица, прохаживаться туда-сюда и обратно вдоль декоративного заборчика, изредка бросая косые взгляды на окно. Подобное расхаживание давалось непросто, так как каждый шаг болезненным эхом отдавался в отбитые при падении с высоты ребра. В какой-то момент, воровато оглядевшись по сторонам, Геращенков сунул руку под полу пиджака и расстегнул подмышечную кобуру с табельным оружием. Так, на всякий случай…

Впоследствии Анденко крепко пожалеет о том, что тогда, на квартире бабы Гали, по запарке забыл забрать у Алексея единственный на всю группу задержания ствол. Хотя… При облаве на волка все равно никогда не угадаешь, на кого в конечном счете тот выскочит: на главного стрелка или на рядового загонщика.

Хрящ со сладострастным остервенением продолжал урабатывать ногами Вавилу, лицо которого уже давно превратилось в красный блин с закрытыми глазами.

По-прежнему покачивавшийся в кресле-качалке Барон докурил папиросу до «фабрики» и лишь после этого брезгливо скомандовал:

– Всё! Будет! Еще убьешь ненароком!

– А именно это я и собираюсь сделать! – заблажил вошедший в раж Хрящ, снова вынимая трофейную «тэтэху». Он встал на колени и затолкал ствол в окровавленный рот полуобморочного Вавилы. – Ну что, падла? Готов к последнему приему пищи?

– Я сказал: оставь его! – отчеканил Барон. – Вот так. И волыну спрячь… Этот деятель, от слова «стук-по-стук дятел», нам живым нужен.

– Может, тебе и нужен. А лично мне… – проворчал Хрящ, нехотя поднимаясь с колен. – Ты, Барон, того. Не опасайся. Я эту мокруху на себя возьму.

– От спасибо, благодетель! Вообще-то отправляться этим вечером в крытку в мои планы не входило… Алё! Есть кто дома?

Сообразив, что вопрос обращен к нему, Вавила с усилием распахнул глаза.

– Мусора нас на выходе из подъезда вязать собирались? Ну, телись живее, Сусанин?

– Да-а-а-а…

– Понятно.

Барон поднялся с кресла и прошел на кухню.

Вернувшись, констатировал:

– Мой косяк, каюсь. Все-таки шахматисты… Но – молодцом! В таланте импровизации нашей доблестной милиции не откажешь.

Далее он прошествовал в кабинет. Где также пробыл совсем недолго.

– …И с той стороны уже выставились, собаки! Точнее – собака. Вроде как одна… А вязать нас, если верить этому жЫвотному, собираются со двора. Хм… – взгляд Барона неотчетливо заскользил по интерьеру гостиной и в какой-то момент уперся в стоявший на комоде двухведерный, по нынешним временам уже сугубо интерьерный самовар.

А почему именно на нем – бог весть. Возможно, потому, что необходимость принятия ключевого, единственно верного решения в очень непростой (да что там – критической!) ситуации в некоторых случаях неожиданно оборачивается во благо, помогая адекватно оценить риски и отреагировать на них самым оригинальным образом.

– Хрящ! Ступай в ванную, набери там ведро, а лучше таз горячей воды.

– На фига?

– Некогда объяснять. Воду сделай погорячее, чтоб почти кипяток. А потом отнеси в кабинет, поставь у окна.

– Ладно. Как скажешь…

Пока Геращенков вел наблюдение с противоположной стороны дома, а Захаров контролировал окна, выходящие во двор, Анденко и Волчанский заняли позиции на лестничных площадках в подъезде. Первый – на пролет выше, второй – одним пролетом ниже нехорошей квартиры. «В принципе, нормальный расклад, – успокаивал сам себя Григорий. – А минут через десять-пятнадцать подтянутся Ёршик с Ладугиным, тогда и вовсе будет – зашибись».

– Вставай! – приказал Барон.

Вавила покорно, с видимым усилием поднялся на ноги. Его покачивало.

– Ходить можешь?

Вавила неуверенно кивнул.

– Прекрасно. Я ж говорю, далеко пойдет товарищ. – Барон забрал с комода старорежимный самовар (ох и тяжеленный, зараза!) и всучил его недоумевающему Вавиле: – Держи! Обеими руками за ручки берись… Да, так. Хорошо.

– Барон, я не понял? Это че за пантомима? – изумился теперь уже и Хрящ.

– Сейчас поймешь.

Барон подсел к своему чемоданчику, распихал по карманам хранившиеся там разные важные для него мелочи, а все остальное, включая потыренное, безжалостно вытряхнул на пол. Как пришло – так и ушло. Мысленно обратившись к Борису: «Ну, пейзанин из колхоза „Красный маяк“, если выгорит тема с подарочком, будем считать, что тот четвертной, в поезде одолженный, ты с гаком отработал!», он выпрямился и продемонстрировал подельникам зажатую в кулаке учебную гранату. Ни Хрящ, ни тем паче Вавила не знали, что это муляж, а потому не на шутку струхнули. А когда Барон сделал вид, что начинает разгибать усики предохранительной чеки, и вовсе довел этих двоих до состояния легкой паники. Собственно, на такой эффект он и рассчитывал.

Ну а теперь – пора. Как говорил космонавт Гагарин: «Поехали. С Богом».

Барон подошел к трясущемуся Вавиле, снял крышку самовара и аккуратно положил внутрь, на самое дно, гранату. После чего обрисовал перспективы:

– Уронишь – тебе хана. Сильно растрясешь, проволочка соскочит – обратно хана. Потому двигаемся плавно, меленько перебирая ножками. Знаешь, как китаяночки ходят? Шорк-шорк, шорк-шорк?.. Вот и молодец. Тады – валяй, шоркай на выход…

Дверь тринадцатой квартиры неожиданно распахнулась, и из нее на лестничную площадку медленно, на полусогнутых, выперся персональный стукач инспектора Анденко. Изрядно помятый, с окровавленным лицом, в руках он держал – не барабан, но здоровенный самовар. Сия «цыганочка с выходом» была откомментирована громким, чуть насмешливым голосом, раздавшимся из нехорошей квартиры:

– Товарищи мусорá! Чтоб вам не скушно тама стоялось, мы вам чифирку замастырили! Угощайтесь! Стукачок на раздаче!

Дверь снова захлопнулась. Щелкнули замки.

– Твою ж дивизию!

Перескакивая ступени, вниз, на площадку, слетел Анденко, а секунду спустя те же телодвижения, только наверх, предпринял Волчанский.

– Не подходите! Не трогайте меня! – истошно заблажил Вавила. – Там… там… граната!

От такого известия Волчанский невольно сделал пару шагов назад, Анденко же осторожно подошел к своему агенту и заглянул в самовар.

– Ой-йо-о-о!

– Он… он сказал, что если… если… главное не трясти… он… чеку… там… Григорий Алексеевич, гражданин начальник… богом молю… Я… не могу больше… я… уроню-ю-ю-ю…

– Спокойно, Вавила, не паникуй… Щас мы его… – Анденко предельно осторожно наложил свои ладони на пальцы Вавилы. – Так, хорошо… А теперь, давай, только потихонечку, пальчик за пальчиком разжимаем… Спокойно, Вавила, спокойно… Вот молодец… Так-так… да не трясись ты! Всё! Видишь, я уже сам держу?

Вавила отшатнулся и, теряя остатки последних сил, начал заваливаться спиной назад – аккурат на руки Захарова.

– Витя! За тобой дверь, но сам в квартиру не ломись! А Вавилу, чтоб под ногами не путался, к бабе Гале воткни.

– А как же ты?

– А я… – Анденко осторожно сделал шаг, спустившись на одну ступеньку. – А я – потихонечку-полегонечку… Главное, эту дуру из подъезда вынести…

– Ты всё понял?

– Да, – нервно сглотнув подступивший к горлу ком, подтвердил Хрящ.

– Приземляемся, и – ты налево, я направо. Друг на дружку не оглядываемся. Кому больше повезет, тот и… Если выгорит, в десять встречаемся у Любки и уже оттуда рвем когти из города. Ну, с богом!

Хрящ снял с подоконника таз, наполненный горячей водой, а Барон, двинув шпингалеты, рванул на себя раму. Услышав звук распахиваемого окна, Геращенков задрал голову и уперся глазами в незнакомца, смотрящего на него с неприятной ухмылочкой.

– Слышь, мужик?! Ты чё тут под окнами шоркаешься? Потерял чего? Или местечко облегчиться ищешь?

Не готовый к такому вопросу, Геращенков поначалу опешил, но затем, придав лицу выражение придурковатости, не вполне убедительно парировал:

– Да собака у меня потерялась. Вы случайно не видели? Беленькая такая?

– А порода, небось, легавая?.. Хрящ, давай!

И в следующую секунду на голову и без того изрядно пострадавшего за сегодняшний день Лёхи Геращенкова обрушился поток горячей воды. Мало того – следом, и опять – аккурат в голову, с высоты прилетел оцинкованный таз. Неудивительно, что после таких подлянок инспектор временно потерял не только способность соображать, но и сознание как таковое.

– Браво, Хрящ! А теперь – ходу!

Барон запрыгнул на подоконник и сиганул в окно, рассчитывая приземлиться на заранее облюбованную цветочную клумбу…

Милицейская машина зарулила во двор в тот момент, когда покрытый испариной Анденко выходил из подъезда в обнимку с самоваром. Слегка обалдев от столь странного зрелища, выбравшиеся из машины Ладугин и Ершов кинулись к коллеге за разъяснениями. Еще раньше к нему же подорвался Захаров.

– Нет! Стойте! Ближе не подходите!

– Гриш, ты чего?

– Срочно уводите людей со двора! У меня в самоваре граната!

– Чего у него там? – обалдело переспросил Захаров.

– Говорит, граната, – пожал плечами Ладугин. – Стойте здесь, а я пойду гляну.

– Нет! Я же сказал – уводите людей! Быстро!

– Да не ори ты! Уши закладывает. Где граната? Какая граната?

– Здесь! На дне.

Ладугин заинтригованно заглянул в самовар.

– Хм… Действительно… Ты, Гриня, в армии не служил, что ли? Это ж учебно-тренировочная. «Пшёнка».

– Ка-ак учебная?

– Да так. – Ладугин беспечно сунул руку в самовар, вытащил муляж и пояснил. – Видишь, специально в черный цвет выкрашена. Ты разве не знал?

Всё. Теперь до Анденко дошли все тонкости коварной задумки Барона, и он ощутил себя самым последним на советской земле идиотом.

– Р-р-р-р-развел! Как фраера лопоухого, р-р-р-развел! У-У-У-У!

Григорий с ненавистью шваркнул самоваром об асфальт.

Громыхнуло, понятное дело, знатно. А следом…

А следом раздался одиночный выстрел. Вернее, до них донеслось эхо выстрела, произведенного не во дворе, а где-то неподалеку.

– А вот это, похоже, не учебный?! – изумился Ладугин.

– ЛЁХА?!!! – осенило Григория, и он со всех ног бросился к подворотне, выводящей на противоположную сторону дома…

В отличие от Барона, Хрящ спустился на эту грешную землю крайне неудачно – подвернул лодыжку. С трудом поднявшись, он попытался сделать шаг, но тут же снова свалился на газон, кривясь от боли. Оценив его состояние, Геращенков понял, что этот, второй, никуда не денется, и сосредоточился на убегающем первом. Отдавая себе отчет, что в спринтерской гонке шансов у него нет (какой там бег – он и ноги-то с трудом передвигал), Алексей достал пистолет и, прокричав «Стой! Стрелять буду!», сделал предупредительный (как учили в школе милиции) выстрел в воздух. Именно его услышали Анденко, Ладугин, а с ними заодно – все, в тот момент во дворе находившиеся.

Не добежавший каких-то десяти метров до спасительной, уводящей из зоны поражения улочки, Барон сбился на шаг, остановился, сплюнул досадливо:

– Не получилось рывка. Обидно-то как.

Он медленно поднял руки и повернулся лицом к милиционеру.

– Не пугай людей, начальник. Твоя взяла, банкуй.

Не убирая оружия, Геращенков направился к нему, оставляя за спиной корчащегося на траве Хряща. И такая беспечность едва не стоила Алексею жизни. Усилием воли Хрящ подволочил ногу, умудрившись встать на четвереньки, затем, устойчивости ради опираясь левой рукой о газон, правой нашарил «тэтэху», засунутую за пояс брюк, и прицелился в спину нынче уже и битого, и ошпаренного милицейского бедолаги.

– НЕТ! – отчаянно завопил Барон. – Саша! Не надо! НЕ-Е-ЕТ!

Геращенков испуганно обернулся, подставляя под выстрел теперь уже голову и грудь, и… на долю секунды опередил Хряща. Выстрелил первым – раз, второй… А потом, уже в паническом приступе, – третий, четвертый, пятый…

Не разум, но звериный инстинкт вытолкнул Барона из состояния ступора, и он рванул десятиметровку, на несколько секунд сделавшись движущейся мишенью для двух оставшихся в милицейской обойме патронов. Вот только Геращенков этого его рывка даже не заметил. Да и не смог бы он выстрелить. С Лёхи достаточно было и того, что он первый раз в жизни стрелял в живого человека. И впервые же – убил человека.

А убитый им человек лежал на спине посреди клумбы, словно в загодя подготовленной, украшенной цветами могиле. Очень немногие в этом мире знали, что Хряща звали Александром Ярославовичем Невским. И совсем никто, включая самого Хряща, не знал его подлинной фамилии.

Отца полугодовалого Саши убили в феврале 1940-го на Зимней войне с финнами. А мать погибла в октябре 1941-го: очередной немецкий авианалет застал их на Троицком мосту, добежать до бомбоубежища с ребенком на руках сил не хватило, и тогда она положила Сашеньку на тротуар и прикрыла его своим телом, больше

уже не поднявшись. Документов при ней не обнаружили, а фамилию свою Саша, по малолетству, выучить не успел. Вот в детдоме его и перекрестили в полного тезку великого князя – очень уж директрисе нравился фильм с Черкасовым в главной роли.

Профессиональные моряки, будучи людьми суеверными, убеждены, что несчастье постигнет тот корабль, которому сменили название. Истоки этого суеверия восходят еще ко временам написания «Книги Перемен», автор которой, полумифический китайский император Фу Си, учил осторожному отношению ко всему, что дано судьбой от рождения. Включая имя… Вот точно так оно с Сашей и произошло. Новое, ко многому обязывающее имя счастья ему не принесло. Напротив, всё в его жизни с того момента пошло наперекосяк да под откос. В эвакуации детдомовский старожил Невский постепенно превратился в волчонка и угодил в детскую колонию, из которой выпустился уже почти волком. И с тех пор, с каждой новой посадкой, все больше обрастал шерстью и острел клыками. Кстати, именно за индивидуальное пристрастие с волчьим упоением обгладывать сахарные косточки с хрящами Сашу еще в колонии прозвали Хрящом. И кого в подобном перерождении «из князи в самыя грязи» винить? Самого себя? Директрису детдома? Немецкого летчика? Финского снайпера? Или, быть может, товарища Сталина, не обеспечившего поголовного счастливого детства?

– …Лёха! Лёшка! Живой?.. Слава богу! Не ранен? Что у тебя с лицом?.. Почему ты такой мокрый?.. Лёха! Очнись! Ты меня слышишь?

– Я. Убил. Человека.

– Перестань! Ты убил преступника.

– Не важно. Я УБИЛ ЧЕЛОВЕКА… А еще я упустил Барона.

– Нет, Лёша, – покачал головой Анденко, и лицо его перекосила гримаса злости. – Это я упустил Барона…

А Барон не оглядываясь несся по улицам и переулкам, расталкивая прохожих и пересекая перекрестки перед капотами движущихся машин. В спину неслись брань и проклятия. В лицо лупил невский бриз. Он бежал не потому, что так уж люто страшился посадки, а потому, что ему не хотелось садиться именно теперь. Потому что за этот его бег, за саму его возможность, Хрящ заплатил ценой собственной жизни. И в память о товарище Барон не имел права второй раз за вечер перейти на шаг и сдаться. Когда-то потом – быть может. Но только не сейчас.

Барон бежал. Бежал так, как в сентябре 41-го летел, спасаясь от разъяренного владельца разбитой хрустальной люстры; как в марте 47-го несся по центральному продолу сучьего барака…

Барон торопливо шел по перрону вдоль состава, изучая лица проводников и пытаясь угадать: который из них может оказаться сердобольным (либо алчным) настолько, чтобы посадить зайца. Выбор пал на толстоморденького седенького дядечку лет пятидесяти.

– Отец! Тут такое дело…

– Места есть. Билеты в кассе.

– Пять минут осталось. До отправления. Я даже до касс добежать не успею!

– Без билета посадить не могу. На линии работают ревизоры.

– Ну будь ты человеком! Войди в положение! Я час назад узнал, что у меня в Москве невеста за другого собирается! Завтра свадьба! Если утром в столице не окажусь – всё, мне край!

Проводник посмотрел на Барона уже с некоторым интересом.

– Сочувствую. Но ничем помочь не могу.

– Можешь, отец! Можешь, родной! Выручай, а?! Мне без нее – веришь, нет? – и жить-то незачем! Ей-богу, под поезд кинусь. Причем намеренно ваш выберу, чтоб вас потом по дознавателям затаскали.

– Хм… Ну, если прям вот так вопрос стоит… Типа жизнь или смерть?

– Именно так, отец. Еще хуже, чем так! – подтвердил Барон и неуловимым движением сунул в нагрудный карман форменной тужурки скомканную двадцатипятирублевку.

Проводник опасливо повертел головой – не заметил ли кто?

– Черт с тобой, жених. Заходи. Дуй в мое купе и дверь за собой прикрой…