Мистификация Мериме — одна из самых ярких и при этом самых безобидных в мировой литературе, насчитывающей тысячи фальшивок, подделок и подлогов. Исследование рукописей и текстов на подлинность, их датировка и атрибуция, которая может длиться веками, сродни самому захватывающему детективу. Ну а раз так, пожалуй, имеет смысл разделить литературные мистификации по «детективному» признаку — мотиву. Кто-то вступает в игру с читателем, пытаясь нащупать новую грань творчества, кто-то совершает маневр на идеологическом фронте, а для кого-то это просто доходный бизнес. Посмотрим же, к чему приводили авантюры представителей всех трех категорий.

В 2009 году в приложении к журналу «Русский пионер» был опубликован роман Натана Дубовицкого «Околоноля» о закрытых показах фильмов, в которых актеры погибают по-настоящему. Вскоре появилась информация, что автор натуралистичного триллера не кто иной, как первый заместитель руководителя Администрации Президента РФ Владислав Сурков. Сам чиновник сначала опроверг эти слухи и разгромил «Околоноля» в своей рецензии, а потом публично похвалил книгу и якобы признал свое авторство в беседе с писателем Виктором Ерофеевым.

Редакция «Русского пионера» изначально не скрывала, что Дубовицкий — псевдоним одного из колумнистов издания, хотя и не раскрывала его имени. Но существует масса мистификаций, в которой мнимому автору приписывалась совершенно конкретная биография. Сто лет назад весь литературный Петербург сходил с ума по поэтессе Черубине де Габриак — жгучей испанке, которая жила в России с фанатичным отцом-католиком. Пикантность заключалась в том, что Черубину никто никогда не видел: свои талантливые стихи в духе «плаща и шпаги» она присылала в редакцию журнала «Аполлон» и изредка звонила заочно влюбленному в нее издателю Сергею Маковскому. Бессердечная крутила несчастным, как ей заблагорассудится. Стоило ей, к примеру, обмолвиться, что нынче она будет гулять на Островах, как Маковский мчался туда, пытаясь опознать любимую во всех встречных — разумеется, без успеха. А если он начинал требовать свидания слишком рьяно, девушка осаждала его пыл ссылкой на своего лихого кузена, атташе португальского посольства, который очень не любит, когда досаждают его сестре.

Елизавета Дмитриева

Надо думать, Максимилиан Волошин, который придумал весь этот спектакль, над Маковским тихо посмеивался. Но и его можно понять: он хотел помочь скромной хромой учительнице Елизавете Дмитриевой, которая обладала несомненным поэтическим даром, но, увы — при первом визите в редакцию «Аполлона» издатель ее стихи решительно отверг. В конце концов игру Волошина раскрыл поэт Михаил Кузмин: в доказательство он передал Маковскому телефон Дмитриевой. Услышав в трубке чарующий голос Черубины, тот понял, что его разыграли.

В том, что Черубиной де Габриак была Елизавета Ивановна Дмитриева, по крайней мере нет никаких сомнений. А вот кем был тот, кого мы знаем под именем Уильям Шекспир, до сих пор гадают тысячи литературоведов во всем мире. Многие из них уверены: канонический Шакспер из Стратфорда не имеет никакого отношения к автору «Гамлета» и «Макбета». И не без оснований. Для того чтобы создать литературное наследие Шекспира, помимо гения нужно было обладать обширнейшими познаниями в истории, литературе, географии, мифологии, естественных науках. Откуда они у сына простого ремесленника, который никогда не учился ни в одном университете? Вряд ли из грамматической школы Стратфорда, обучение Шакспера в которой также не подтверждается ни одним документом. Судя по описанию его имущества, сделанному в завещании, у него в доме не было ни одной книги. А после смерти Шакспера ни один писатель или поэт Британии не откликнулся на эту потерю. Не странно ли?

Авторство великих пьес и сонетов приписывают то драматургу Кристоферу Марло, то автору афоризма «Знание — сила» философу Фрэнсису Бэкону, то самой королеве Елизавете. А в 1997 году российский ученый Илья Гилилов в книге «Игра об Уильяме Шекспире» привел новые интересные доказательства в пользу Роджера Мэннерса, 5-го графа Рэтленда и его супруги Елизаветы Сидни. Воспитанник Бэкона, Рэтленд владел четырьмя языками, носил в колледже прозвище «Потрясающий копьем», то есть Shake-Speare, в Падуанском университете учился вместе с датскими студентами Розенкранцем и Гильденстерном и дружил с графом Саутгемптоном, которому посвящены две поэмы Великого Барда. По мнению Гилилова, не желая публиковать произведения под своим именем, Рэтленд просто нанял Шакспера в качестве «лица проекта». Это косвенно подтверждается тем, что сразу после смерти Мэннерса реальный Уильям получил в доме графа некое вознаграждение, уехал из Лондона в Стратфорд и не покидал его до самой смерти в 1616 году.

Гипотезу Гилилова многие не без успеха оспаривают. Но так ли уж невероятно то, что скромный обыватель служил прикрытием в игре гения и не был при этом разоблачен? Вовсе нет. И чтобы доказать это, приведем похожую историю из нашей эпохи, когда вездесущие папарацци уже вовсю сновали под окнами знаменитостей, а литературная мистификация тем не менее так и осталась неразгаданной.

Итак. В 1974 году парижское издательство «Меркюр де Франс» выпустило роман некоего Эмиля Ажара «Голубчик». Критика зашлась восторгом, журналисты бросились искать новую звезду и не нашли: издатели развели руками и показали им конверт, в котором рукопись была прислана из Бразилии. Ее автор якобы был не в ладах с законом и потому не мог привезти ее собственноручно. Желтые газеты приписывали «Голубчика» то молодому уголовнику, то подпольному хирургу, делающему нелегальные аборты, а самой сенсационной версией стала такая: Эмиль Ажар — это ливанский террорист Хамиль Раджа. Когда выяснилось, что интересы писателя представляет адвокат Жизель Алими, отстаивавшая права арабов во время франко-алжирской войны, эту утку стали обсуждать на каждом углу. И никому не пришло в голову, что мистификатор просто умело подыграл охотникам за сенсациями. Впрочем, издания посерьезней сразу предположили, что «Голубчик» написан каким-то известным современным автором. Указывали на Раймона Кено или Луи Арагона. Те категорически протестовали.

Между тем вышел второй романа Ажара — «Вся жизнь впереди», еще лучше предыдущего. Его номинировали на престижнейшую Гонкуровскую премию. И тут завеса тайны стала приоткрываться. Поползли слухи, что переговоры с издателями ведет некий молодой человек по имени Поль Павлович. До появления Ажара единственное имеющее отношение к литературе достоинство Павловича заключалось в том, что он приходился двоюродным племянником пожилому, почти позабытому критикой классику Ромену Гари, эмигранту из Литвы и герою Сопротивления. Павлович выступил на авансцену этой истории и публично заявил, что Эмиль Ажар не будет получать Гонкуровскую премию, которую ему присудили. Накал страстей снизился после третей книги Ажара «Псевдо», главного героя которой, юного невротика, звали Поль Павлович. Общество почти смирилось с тем, что тайна разгадана, как вдруг…

В 1981 году увидело свет эссе «Жизнь и смерть Эмиля Ажара», написанное истинным автором «Голубчика» и других ажаровских романов. Вот несколько выдержек из него.

«Мне надоело быть самим собой. Мне надоел образ, который мне навязали раз и навсегда тридцать лет назад, когда “Европейское воспитание” принесло славу молодому летчику… Мне сделали лицо. Возможно, я сам бессознательно пошел на это. Так казалось проще: образ был готов, оставалось только в него войти. Это избавляло меня от необходимости раскрываться перед публикой. Главное, я снова затосковал по молодости, по первой книге, по новому началу. Начать все заново… — это всегда было величайшим искушением моей жизни».

«Я как автор был сдан в архив, занесен в каталог, со мной все было ясно, и это освобождало литературоведов от необходимости разбираться в моих произведениях, вникать в них. Еще бы, ведь для этого пришлось бы их перечитывать. Делать им, что ли, нечего?»

«Критик из “Экспресса” объявил, ссылаясь на обмолвку человека, связанного профессиональной тайной, что у Ажара в предыдущих книгах были помощники, в числе коих, конечно, и я, но “Псевдо” Ажар явно написал в одиночку, без соавторов. Эта книга, по его выражению, была в спешке “выблевана” автором, ибо у молодого писателя от славы голова пошла кругом, он отверг помощников, отказался следовать их советам и взялся за дело сам кое-как. Отсюда, провозглашает наш критик, и отсутствие “уловок”, “ремесла”, которое чувствовалось, по его мнению, в двух первых книгах, и сырой, “выблеванный” текст. Пресвятая Богородица! Уж что, как не “Псевдо”, написано старым прожженным профессионалом».

Читатель, не знающий этой истории, уже догадался, что истинным Эмилем Ажаром был не кто иной, как дядя Павловича Ромен Гари. Герой Франции, кавалер ордена Почетного легиона, автор, быть может, лучшего в мировой литературе романа о любви к матери «Обещание на рассвете». В 1974-м ему было шестьдесят и про него говорили: «Писатель на излете», робкие предположения о том, что Ажар — это все-таки он, которые, надо признать, иногда звучали, в литературном мире назывались нелепостью. На светский обедах «жалели беднягу Гари, который, конечно, не без грусти и некоторой зависти смотрит за успехами своего племянника, взлетевшего на литературный небосклон со скоростью метеора, в то время как его собственная звезда закатилась…»

Свое «признательное» эссе Гари закончил словами: «Я славно повеселился. До свидания и спасибо». Но опубликовано оно было уже после его смерти. 2 декабря 1980 года выдающийся писатель застрелился, оставшись единственным в истории дважды лауреатом Гонкуровской премии. Второй раз — как Эмиль Ажар, а первый раз — под собственным именем, еще в 1956 году.

Мистификации, о которых было сказано выше, пытались подменить наши представления об одном-единственном человеке — их авторе. Теперь же мы поговорим о подделках, которые претендовали на то, чтобы совершить подмену читательских представлений об истории и культуре целых народов. И пальму первенства в этом ряду бесспорно следует отдать «Краледворской рукописи» и ее литературным «сестрам».

В 1817 году молодой чешский поэт и переводчик Вацлав Ганка объявил о находке древней рукописи, датированной 1290–1310 годами. Находка эта, состоявшая из шестнадцати пергаментных листов, содержала старинные нерифмованные стихи о подвигах чешского народа в борьбе с поляками, саксами, монголами и прочими врагами-захватчиками, а также несколько лирических произведений. Нашлось все это богатство, по рассказам Ганки, совершенно случайно. Приехав погостить к закадычному другу, служившему судьей в провинциальном городке Двур-Кралов-на-Лабе, литератор прослышал, что в подвале местного костела хранится куча предметов пятисотлетней давности, которые давно перестали кого бы то ни было интересовать. Заинтригованный гость в тот же день полез в подземелье и за шкафом среди разного хлама отыскал сокровище национального значения.

Вацлав Ганка

Провинциальный город, церковь, уникальный литературный памятник — в этом было что-то весьма знакомое. При похожих обстоятельствах граф Алексей Мусин-Пушкин за двадцать лет до этого стал обладателем «Хронографа», в котором оказалось «Слово о полку Игореве» — русский любитель древностей, по его словам, приобрел раритет у нуждающегося старца Иоиля Быковского, последнего архимандрита Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле. Знал ли об этом «открыватель» краледворской ценности? Безусловно. Его наставник профессор Йозеф Добровский очень интересовался «Словом», а сам пан Вацлав вскоре сделал его чешский перевод. И предположение, что Ганка в этой истории копировал Мусина-Пушкина, не кажется таким уж надуманным.

Находка филолога стала событием, выходящим далеко за рамки литературы. До той поры у чехов в принципе не было ни одного собственного древнего литературного памятника. Нетрудно представить, какой толчок развитию национального самосознания дало это открытие. Ведь в начале XIX века Чехия входила в состав Австрийской империи, государственным языком был немецкий, а чешский тихо забывался…

«Краледворская рукопись» сработала как детонатор: новые литературные древности стали находиться одна за другой. Студент и сосед Ганки по квартире Йозеф Линда вдруг обнаружил в старой книге рукопись старинной «Песни о Вышеграде». В переплете другого средневекового тома сотрудник пражской университетской библиотеки Циммерман нашел лист с «Любовной песнью короля Вячеслава». Некий аноним прислал пражскому бургграфу пергамент с поэмой «Суд Либуше» уже чуть ли не VIII столетия. В середине XIX века выяснилось, что этим неизвестным был Йозеф Коварж, казначей графа Коллоредо-Мансфелда из города Зелена Гора, после чего рукопись стали иногда именовать Зеленогорской.

Всю Чехию охватил невиданный патриотический подъем. Правда, по поводу находок Линды и Циммермана сомнения возникли немедленно — их высказал пожилой и авторитетный Добровский, но голос ученого потонул в восторженном гуле патриотов.

«Краледворскую рукопись» тем временем перевели на несколько европейских языков. Ганка стал не просто национальным — всеславянским героем: его избрали почетным членом Российской академии наук. Тютчев посвятил филологу стихи, в которых назвал его «апостолом единения славян». Засвидетельствовать Ганке свое почтение считали своим долгом классики русской литературы Гоголь, Тургенев, Майков. Но время шло, и красивую легенду о чудесных открытиях медленно подъедал червь научного сомнения. На сцену выступил немецкий славист Леопольд Гаупт, который с азартом охотника набросился на «Песнь короля Вацлава». Дело в том, что в Парижской национальной библиотеке хранился список этого произведения на немецком языке — по заверениям Ганки, перевод с чешского. Но дотошный Гаупт оспорил это утверждение, показав, что «автор» недавно найденного текста явно переводил его со старонемецкого, допустив некоторые характерные ошибки, а также не заметив в оригинале одной описки. Ужас ситуации заключался в том, что в чешском варианте «Песни» на обратной стороне пергамента было записано стихотворение «Олень» — одно из тех, что входило в главную — «Краледворскую рукопись». Таким образом, признание находки Циммермана поддельной ставило под сомнение и открытие Ганки.

В 1857 году появились результаты экспертизы австрийца Фейфалика: под текстом «Песни короля Вацлава» на пергаменте обнаружен текст XV века, тогда как саму «Песню» пытались датировать XII веком. Явная подделка! «Краледворскую рукопись» адептам ее подлинности пока удалось отстоять: было объявлено, что мистификатор успел скопировать «Оленя» из публикации Ганки, которая вышла чуть раньше. Впрочем, тут же пану Вацлаву и его товарищам был нанесен еще один удар: множество языковых ошибок, а главное — использование грамматических норм, появившихся только в XV веке, безошибочно указывали на поддельность «Песни о Вышеграде». К тому же и под ее текстом были найдены следы другого, относящегося к позднему Средневековью.

В Австрийской империи нарастал скандал, последствия которого могли быть самыми плачевными. Большинство филологов, склонявшихся к версии о фальшивках, были немцами. Чешские специалисты, наоборот, яростно отстаивали подлинность рукописей. Академическая дискуссия вырвалась из университетских аудиторий, и на улицах Праги начались далеко не мирные манифестации.

Немецкая пресса уже неприкрыто обвиняла Ганку в подлоге. Отчаянно защищаясь, пожилой профессор вызвал в суд австрийского редактора Куга, на страницах газеты которого появились статьи о фальсификации. В своем последнем бою Ганка одержал победу, но и она была пирровой. Вскоре после суда, на котором единственный свидетель подтвердил, что пан Вацлав действительно нашел «Краледворскую рукопись» в церковном подвале, обессилевший «первооткрыватель» скончался. А новые экспертизы продолжали разоблачать уже покойного «апостола славянского мира». Сначала химический анализ показал, что одна из буквиц рукописи написана берлинской глазурью XVIII века. Потом славист Ян Гебуаэр — несмотря на немецкую фамилию, доставшуюся от далеких предков, стопроцентный чех, — показал, что в крале дворской и зеленогорской рукописях на шесть тысяч слов содержится целая тысяча ошибок!

После Первой мировой войны представление о «Краледворской рукописи» как о подделке в научном мире возобладало. Советский литературовед Евгений Ланн в книге 1930 года «Литературные мистификации» говорил об этом как об установленном факте. И все же однозначного доказательства не было — все-таки химические экспертизы давали противоречивые результаты. Но вот в 60-х годах прошлого века писатель Мирослав Иванов, чешский мастер «литературы факта», подошел к вопросу с неожиданной стороны. Он задался вопросом, а кто из окружения Ганки мог бы исполнить техническую часть подделки — состарить рукописи и подготовить чернила с составом, который использовали в древности.

Изучая монастырскую книгу с записями о бракосочетании Ганки, Иванов открыл, что ученый утаил от биографов имя одного из своих свидетелей — печатника Иоганна Миниха. Правда, никаких доказательств участия этого безвестного немца в «филологическом заговоре» не было. А вот при взгляде на другого свидетеля Ганки — Франтишка Горчичку — факты открылись весьма неожиданные. Горчичка был художником-реставратором, выпускником Пражской академии искусств, мечтавшим разгадать секрет старинной восковой живописи и весьма искушенным в химических опытах.

Иванов заинтересовался, а где пребывал Горчичка в 1817–1819 годах — в период «патриотических» находок? Ответ на этот вопрос стал сенсацией: в 1817 году близкий друг Ганки по просьбе фельдмаршала графа Иеронима Коллоредо-Мансфелда занимался реставрацией средневековых картин в замке Зелена Гора, то есть там, где Коварж нашел «Суд Либуше»! Писатель предположил, что Горчичка, наряду с друзьями Ганкой и Линдой, должен был стать третьим открывателем древнечешского наследия, но по нелепой случайности поддельную рукопись, подброшенную в замок, нашел его казначей. Думается, заговорщики могли специально подбросить ее на глаза простодушного слуги. Ведь если бы находку сделал сам Горчичка, о дружбе которого с Ганкой скоро стало бы известно, оснований подозревать подлог было бы гораздо больше. Ганка и Линда хотя бы были профессиональными филологами, которые буквально рыскали в поисках древностей: поверить в то, что они одновременно отыскали утраченные раритеты, еще было можно. Но то, что удача в то же время улыбнулась их третьему приятелю-живописцу, выглядело бы совсем невероятно. Интересно, что свою связь с Горчичкой Ганка впоследствии пытался скрыть.

Проведенная после открытий Иванова экспертиза поставила в истории точку. Вацлав Ганка оказался гениальным мистификатором, история о древней чешской литературе — ложью, но при этом ложью очень своевременной, заставившей чехов поверить в свои силы, сыгравшей в пользу национального возрождения. Поэтому у себя на родине автор грандиозной подделки продолжает почитаться или уж во всяком случае не является однозначно героем со знаком «минус».

Подделки, направленные на то, чтобы изменить историческое сознание народа, создавались и в России. В их числе — «дневник Анны Вырубовой», фрейлины и ближайшей подруги последней русской императрицы Александры Федоровны. Мистификация эта не совсем литературная, но, поскольку к ее созданию приложил руку выдающийся русский писатель, имеет смысл рассказать и о ней.

Фальшивка увидела свет в ленинградском журнале «Минувшие дни» в конце 1927 — начале 1928 года. Первой части подлога редакция предпослала такое сообщение: «Несколько лет тому назад за границей появились воспоминания А. А. Вырубовой, написанные в эмиграции. Более лживой книги трудно себе представить! Вырубова пыталась доказать, что Распутин никакой роли при Дворе не играл, что все слухи о “распутинстве” — ложь и клевета… Теперь перед нами интимный дневник А. А. Вырубовой, найденный в СССР, откуда Вырубова, при своем бегстве из России в декабре 1920 г., не успела его вывезти…» Приписанный царской конфидентке текст, как несложно догадаться, изобиловал подробностями разложения царского режима и смакованием альковных тайн.

Ситуация с этим «дневником» выглядела сомнительно с самого начала, так как в ней присутствовал первый признак подделки — отсутствие оригинала. Редакция «Минувших дней» уверяла читателей, что осознававшая историческую ценность своих записок Вырубова доверила подлинник своей подруге Любови Головиной, чтобы та вместе с двумя помощницами сделала копию. Когда копия была готова, сестра вырубовской горничной забрала оригинал у переписчиков и понесла его хозяйке в кувшине для молока, но по дороге увидела милиционеров и, испугавшись, выбросила молочник с рукописью в реку. Копия же сохранилась, но забрать ее с собой в эмиграцию Вырубова не смогла. Предвидя, что текст окажется у врагов, экс-фрейлина поспешила опубликовать на Западе фальшивые воспоминания, чтобы иметь повод впоследствии объявить настоящий дневник подлогом.

История, если вдуматься, чрезвычайно путаная. Попробуйте понять, как все-таки сама Вырубова относилась к своему дневнику — как к исторической ценности или как к опасной улике, которая может быть использована для очернения императорской четы, которой придворная дама была предана беззаветно? Если как к ценности, зачем ей было публиковать «фальшивые» мемуары с явно смещенными акцентами? А если как к опасной улике против царя, зачем делать копию этой «бомбы»? В таком случае Вырубовой надо было, наоборот, немедленно уничтожить и оригинал!

Нельзя безоговорочно верить и рассказу про пугливую сестру горничной. Что такого было в облике заурядной мещанки с молочной кринкой, что она должна была непременно обратить на себя внимание милицейского патруля? И зачем вообще нужно было доверять такую важную миссию именно ей?

Ну и наконец, главное — о том, как копия подлинного дневника попала к издателям, статья умалчивала совершенно. Забегая вперед, скажем, что на этот вопрос внятного ответа не появилось и впоследствии.

Впрочем, с точки зрения читателя, были у публикации и достоинства. «Читал дневник Вырубовой в журнале “Минувшие дни”, — записал Михаил Пришвин 3 февраля 1928 года. — Григорьев говорит, будто этот дневник поддельный… Не знаю, если даже и подделано, то с таким знанием “предмета”, с таким искусством, что дневник, пожалуй, может поспорить в своем значении с действительным…» И этот отзыв объясним: во-первых, в текст были вкраплены реальные цитаты исторических лиц, зафиксированные в дневниках, воспоминаниях, переписке и прессе. А во-вторых, и это отметил историк А. А. Сергеев, позже проводивший экспертизу, «дневнику» была свойственна художественная сила, производившая большое эмоциональное впечатление.

Но эмоции эмоциями, а специалисты в подлинности «сенсации» засомневались. В пользу того, что «Дневник» — фальшивка, высказались научные авторитеты с самым что ни на есть марксистским историком Михаилом Покровским во главе. А подробный анализ, сделанный Сергеевым, окончательно доказал, что «Минувшие дни» опубликовали подлог. Выяснилось, что в «Дневнике» не приведено ни одного факта, не известного ранее из открытых источников. Например, Сергеев показал его явную зависимость от опубликованной переписки Николая II с женой в 1916 году. Интересно, что публикация «Минувших дней» отличалась от парижских воспоминаний Вырубовой не только в оценках крупных событий и личностей вроде Распутина, но и самых мелких, частных и незначительных, фальсифицировать которые не было никакого смысла. Кроме того, стали очевидны пересечения дневника с известным в то время литературным произведением — пьесой «Заговор императрицы» Алексея Толстого и историка Павла Щеголева. Именно их, с огромной долей вероятности, и можно считать авторами фальшивки. Биограф Толстого Алексей Варламов по этому поводу замечает: «Неизвестно, какой гонорар получили Алексей Николаевич с Павлом Елисеевичем за свою ударную работу, но известно, что в 1927 году трудовой граф писал в Берлин: “За это время мне удалось собрать коллекцию картин европейского значения. Это моя гордость”».

Важным остается вопрос, кто был заказчиком подделки? В эмиграции считали, что ГПУ. Однако вряд ли это так: скорее имело место личная инициатива авторов фальшивого «дневника». После разоблачения подлога Секретариат ЦК постановил закрыть альманах «Минувшие дни» как не соответствующий подлинно массовому историческому журналу, который мог бы культурно просвещать массы.

Тобайас Джордж Смоллетт — один из величайших писателей Шотландии. Путевку в жизнь ему подарил дебют «Приключения Родерика Рэндома» о жизни бездомного сироты, которого злоключения превратили в мошенника и авантюриста. Но вскоре литератор убедился, что отъявленные плуты встречаются не только в плутовских романах: в Лондоне книгу Смоллетта издали по-французски под именем… его увенчанного лаврами современника Генри Филдинга. Самому Филдингу к таким сюрпризам было не привыкать: за двенадцать лет до этого другой предприимчивый издатель из Голландии уже заработал на опубликованной by Henry Fielding поделке «Жизнь Дэвида Симпла». Эта глава — о литературно-издательских аферах, коих история знает немало и жертвами которых становились в первую очередь авторы популярные, чье имя неизменно привлекало покупателей подделок. В 1824 году известный британский писатель Томас де Квинси, за сто лет до Ирвина Уэлша в красках описавший наркотические галлюцинации в «Исповеди законченного морфиниста», путешествовал по Германии. Каким-то образом в руки ему попалась книга «Валладмор» — надпись на пухлом томике гласила, что это не что иное, как «вольный перевод» романа сэра Вальтера Скотта. Де Квинси — одному из лучших знатоков современной ему литературы — хватило пяти страниц, чтобы понять, что сэр Вальтер не имеет к рыцарскому роману никакого отношения. Текст был вовсе не бездарен, нет — просто манера автора «Айвенго» и «Уэверли» слишком отличалась от того, что прочел путешественник: даже если учесть, что это был якобы «вольный перевод». Настоящий автор «Валладмора» Георг Вильгельм Геринг укрылся под псевдонимом Алексис Вилибальд и скромно значился на титуле как автор предисловия. К счастью для него, де Квинси был фанатиком хорошей литературы. Понимая, что перед ним талантливая подделка, он сделал ее перевод на английский, и в 1825 году «Валладмор» был отпечатан в лондонской типографии Тейлора и Хесси с ироничной надписью на титуле: «Валладмор. Роман, свободно переведенный с английского на немецкий. А после свободно переведенный с немецкого на английский». Также присутствовало посвящение Вальтеру Скотту от «немецкого издателя». Сам мнимый автор вслед за Де Квинси отнесся к ситуации с юмором. Мэтр добродушно высказался в том смысле, что немецкий юноша неплохо подражает ему. Геринг, видимо, воспринял это как руководство к действию и спустя два года издал еще один роман «Вальтера Скотта» «Замок Авалон».

В XIX веке, когда книги окончательно стали массовым явлением, но большие расстояния преодолевались еще с трудом, доходным бизнесом были поддельные романы именитых иностранцев. Немногие, к примеру, могли разоблачить французского издателя, выпустившего в 1833 году бестселлер «Redwood», приписанный популярнейшему американцу Джеймсу Фенимору Куперу. Другим основанием, которое позволяло мистификаторам чувствовать себя в относительной безопасности, был уход литературной знаменитости из жизни. Так, после смерти того же Скотта во Франции появилось сразу четыре (!) его новых романа. Отдельно следует сказать о подделках книг Александра Дюма-отца. «Работать» с его именем аферистам было тем проще, что Дюма, как известно, был необычайно плодовит, ибо на него трудилась целая фабрика «литературных негров». После смерти беллетриста осталось множество набросков, часть которых принадлежала ему самому, часть — его сотрудникам, но заставить читателя поверить, что у Дюма в столе есть пара-тройка-десяток не изданных при жизни романов, было проще простого. Поэтому издатели спешили приписать ему все, что попадалось под руку, и тем скорее, чем чаще в тексте упоминались имя Д'Артаньяна и возглас «каналья». Так, в 1883 году во Франции вышел «роман Дюма» «Сын Портоса», из которого следовало, что самый простодушный из мушкетеров незадолго до смерти завел роман с жительницей острова Бель-Иль и родился наследник его силы и мужества. Жоэль подрос и вступил в схватку с… постаревшим Арамисом, который, провалив интригу с железной маской, решил подчинить себе короля Людовика XIV иным незамысловатым способом — с помощью очаровательной крестницы.

Давно известно, что автором текста, на классического Дюма не похожего абсолютно, был писатель Поль Махалин. Мистификацию быстро разоблачили, и позже Махалин отговаривался тем, что, хотя авторство принадлежит ему, он просто новеллизировал подлинную пьесу великого автора «Трех мушкетеров». Пьесу эту, разумеется, публике никто не предъявил. Тем не менее во многих странах роман «Сын Портоса» продолжает издаваться под именем Александра Дюма: именно так он был издан в 1992 году в России.

Впрочем, после распада СССР на постсоветском пространстве случалось и не такое. В 1990-м в журнале «Слово» опубликовали неизвестный ранее шедевр «Дюма» «Последний платеж», вскоре вышедший отдельной книгой и многократно пиратски переизданный во всех концах нашей родины. Это было не просто продолжение «Графа Монте-Кристо». Это было крайне патриотическое продолжение, в котором герой мстил убийцам «великого русского поэта Пушкина» (иначе Пушкин в тексте практически не именуется). Москва, 1838 год. Пожилой граф вместе с милой женой Гайдэ восхищается красотами Белокаменной, но в одном трактире буйный, похожий на медведя бурсак бьет его по лицу за фамилию Дантес. Выяснив, что его приняли за однофамильца — Шарля Дантеса, Эдмон начинает расследование обстоятельств роковой дуэли на Черной речке. И в итоге клянется Натали Гончаровой и Василию Андреевичу Жуковскому совершить возмездие, но — бескровно… Рекламу роману сделали такие авторитетные издания, как «Литературная газета» и «Правда». Его главы читались по ленинградскому радио. Но на удивление быстро нашлись и те, кто разглядел подделку. Французские реалии в романе были выписаны дилетантски, русские, наоборот, с невероятным для Дюма знанием, а главное — с надрывным пиететом, которого совсем лишен его настоящий роман о России — «Учитель фехтования». Более того, Русское общество друзей Дюма сделало запрос в аналогичную французскую организацию, где удостоверили: о «Последнем платеже» в документах писателя нет никаких упоминаний. Наконец, было установлено и авторство книги — ее написал советский биограф Ивана Мичурина и Максима Горького Вячеслав Лебедев, который в издании «Слова» значился переводчиком.

Самое забавное в этой истории то, как издатели объясняли читателям многолетнее забвение романа. Его рукопись якобы много лет пролежала… в архивах КГБ, а единственный перевод был сделан «для служебного пользования»! Как она туда попала и зачем КГБ было скрывать приключенческий роман Дюма — такими вопросами в ту эпоху никто не задавался. Здесь уместно вспомнить героя довлатовского «Заповедника» Стасика Потоцкого, за тридцать копеек показывавшего туристам в Пушкиногорье «истинную могилу Пушкина, которую большевики скрывают от народа». «Иногда кто-нибудь дотошный спрашивал: “А зачем скрывают настоящую могилу?” — “Зачем?” — сардонически усмехался Потоцкий. — “Вас интересует — зачем? Товарищи, гражданина интересует — зачем? — Ах, да, я понимаю, понимаю, — лепетал турист…”» Вот таким Стасиком Потоцким и выступил Лебедев в союзе с руководством издательства.

Эпоха «лихих 90-х» прошла, и коммерческих подделок поубавилось. Издатели нащупали новые ходы и вместо лжеромана Джоан Роулинг выпускают многочисленные подражания «Гарри Поттеру», не нарушая, таким образом, авторских прав. Однако старые методы по-прежнему в ходу. Так, три года назад маститый беллетрист Александр Бушков жаловался автору этих строк, что на Украине под его именем вышел роман «Без единого выстрела». Ко всему прочему мировой кризис книгоиздания требует стопроцентных бестселлеров, к числу которых, конечно, относятся неизданные рукописи классиков вроде набоковского «Оригинала Лауры». И никто не может поручиться, что в скором времени мы не столкнемся с новым неизвестным текстом Дюма. А может быть, даже и самого Пушкина.