24 июня

Освобожденный из ловушки огонь тянется к ней, распускается дивным невиданным цветком с острыми солнечными лепестками. Зоя не может даже пошевелиться от восторга, так он завораживающе красив. Она протягивает руку, и пламенный цветок послушно плывет к ней, опускается в ее ладони, сложенные лодочкой. Ясноликая дева, махнув на прощание рукой, уплывает в своей ладье, запряженной утками. Зоя прижимает к груди ее дар, и волна блаженства окатывает ее смертное тело и бессмертную душу.

Тишина наверху вдруг взрывается музыкой и смехом. Течение жизни, замершее на несколько часов, вновь ринулось вперед радостным весенним половодьем.

* * *

«Приходи со мной попрощаться».

Единственная эсэмэска с начала смены. Все предыдущие были в прошлой жизни. Номер, конечно же, неизвестен, но Зоя точно знает, от кого она и куда нужно приходить. Свежий ветерок из форточки колышет шторы, с улицы волнами доносятся взрывы хохота. Как будто и не было ничего. Как будто это они прошли через огонь навстречу новой жизни и ворвались в нее радостные и невинные. А вот Зоя так и сидит в грязной, покрытой копотью футболке и рассматривает ссадины на руках.

– Так, надо хотя бы помыться, – бормочет она и топает в душ.

Выйдя на улицу, Зоя зажмуривается от слишком яркой зелени и солнечных бликов. Всё вокруг ликует и светится, благодарно тянет к ней руки и торопится утопить в своих объятиях. Лучше бы просто не обращали на нее внимания, это бы ей понравилось гораздо больше. На главной аллее Зое встретилась директриса, замедлила шаг. Дрогнули узкие губы на ее суровом лице, но она так и не произнесла ни слова. Сдержанно кивнула, а Зоя кивнула в ответ.

– Лови, лови! – звонко кричат девчонки на волейбольной площадке, а вслед за этим раздаются крики «ура!» и аплодисменты.

Но Зою они не интересуют, она сосредоточенно смотрит на окно изолятора. И странно, даже стоя здесь, на улице, она может чувствовать Милу там, в палате. Она чувствует холодный, вязкий комок у нее внутри, чувствует, как Милино сознание всё еще слабо сопротивляется и пытается вырваться из сковавшего всё ее существо паралича. Зоя протягивает руку. Мерзкая амеба бьется в предсмертных судорогах, а потом оказывается у нее в ладони и стекает по пальцам на землю. Трава под нею желтеет и сохнет, однако через секунду снова наливается соком.

– Осторожно! – Зоя поворачивается на крик, но не успевает увернуться от мяча, летящего прямо ей в голову. Одно движение глаз – и мяч пушечным ядром летит прочь, над площадкой, над стадионом, перелетает через забор, через пляж и глухо плюхается в речную воду.

– Ух ты, ничего себе! – девчонки столпились на краю площадки и напряженно всматриваются в небо, как будто мячик вот-вот прилетит обратно. Зоя поспешно шагает в сторону трибун. Спиной она чувствует движение за стенами изолятора. Теперь она знает, что всё хорошо.

Торопясь поскорее скрыться от людских глаз, она влетает за трибуны и с размаху врезается в него. Несколько секунд Зоя и Волков молча смотрят друг другу в глаза. Потом он неожиданно и резко обнимает ее, как в последний раз. И Зоя послушно прижимается к его плечу, поддавшись клокочущей нежности и тревоге, которую они разделили на двоих.

– Всё. Иди, – Серега отпускает ее и бесшумно исчезает за углом. Зоя смотрит ему вслед, поддавшись какому-то смутному и необъяснимому чувству.

– Потом, – бормочет она. – Всё потом.

И нет больше изуродованной шрамами земли, нет ржавчины и плесени. Шелковые травы по колено колышутся на поляне мягкими морскими волнами. Существо сидит на бетонной плите, и его лицо плывет, как отражение в воде, то становясь невинным и детским, то покрываясь старческими морщинами. Оно – она? – встряхивает головой и останавливается на образе Катерины Спириной – задушевной подруги. Ее размытое, как на старой фотографии, лицо озаряет ласковая улыбка.

– Я знала, что ты справишься, – говорит она и радостно кидается к ней с объятиями, но Зоя мгновенно отстраняется.

– Ты меня с кем-то путаешь.

– Может, и так. Может, и путаю. – Существо опять садится на плиту, проводит по ней ладонью, и на серый бетон начинают заползать стебли вьюнка. – Но сути это не меняет, – продолжает она беззаботно. – Я в тебе не ошиблась.

Она шевелит пальцами, как будто играет на невидимом музыкальном инструменте, и вьюнок, уже покрывший плиту густой пеленой, распускает бутоны. Розовые цветочные воронки дружно поворачиваются вслед за движением бледной руки.

– Девочки погибли, – говорит Зоя. – Это уже не исправить.

Существо, продолжая забавляться с цветами, пожимает плечами.

– Не я их умертвила. Люди сделали это. Я всегда оставляю выбор, и не моя вина, что люди используют мои дары во зло. Пробуют кровь, чувствуют власть, хотят всё больше и больше.

– Ты могла бы их остановить!

– А зачем? Достойные получат по заслугам, а недостойные сами выроют себе могилу. Я лишь даю возможности и тем, и другим.

– Солнцу пофиг, для кого светить? – спрашивает Зоя с отвращением.

– Сияет на злыя и благия, – кивает головой существо, и его – ее? – лицо опять начинает плыть. Зоя чувствует прилив жгучей ярости и сжимает кулаки. Но странно: это уже не получается у нее так просто. Она как будто стискивает тугой экспандер или лепит снежок из упругого воздуха. Зоя раскрывает ладонь. От нее исходит жар, как от раскаленной плиты, а где-то в груди отзывается огненный цветок, который она приняла в себя.

– Это мой тебе дар, – говорит существо уже другим голосом. – Потому что ты та, которая сможет его нести.

– Только здесь, в лагере? – Зоя не спускает глаз со своей ладони, над которой плавится воздух.

– Не только здесь. Везде. Тебе это потребуется. Ты сама потом поймешь, для чего. То, что грядет… – существо умолкает, а Зоя внимательно наблюдает за круговоротом масок. – Мне пора. Прощай, Зоя!

– Ты ведь не вернешься? – Зоя вдруг понимает, что пятьдесят лет – не такой уж большой срок и что весь этот кошмар может повториться опять, и она уже будет не в силах его предотвратить. Но ясноликая дева растворяется в летнем воздухе, оставив после себя колыхание трав и легкий цветочный аромат.