Елена Волкова
Сказка про Мышь
Если мышь съест что-нибудь в церкви, то превратится в нетопыря.
Народное поверье
Жил да был Дом. То есть поначалу Дом только жил, и то в воображении хозяина, а жить да быть он стал после того как хозяин его построил.
Вот он жил да был, этот Дом, и радовался каждому дню.
Другие дома в поселке жались друг к другу – они были приземленными и не хотели, чтобы их заурядность слишком бросалась в глаза. А хозяйский Дом стоял на отшибе. Он не имел с остальными ничего общего, потому что родился из мечты – высокой и прекрасной.
Дом был хорош изнутри и снаружи. Хозяин постоянно в этом убеждался. Пил чай и убеждался. Выходил во двор, закуривал сигарету и снова убеждался. А Дом глядел на хозяина ясными окнами, и в них отражалась любовь.
Хозяин сам не заметил, как превратился в домоседа. Будь его воля, ни под каким предлогом не отлучился бы он из Дома. Увы, в силу определенных причин пришлось ему уехать далеко и надолго.
Когда наступил момент прощания, хозяин не нашел подходящих слов. В последний раз прошелся он по Дому, похлопал его по перилам и молча затворил за собой дверь.
Помрачнел покинутый Дом, замкнулся в себе. И тут откуда ни возьмись появилась Мышь.
Она попала в Дом сквозь круглую дырочку под торчащей из стены трубой. Дырочка была такая маленькая, что Мышь, тоже на редкость маленькая – даже по меркам домовых мышей, – с трудом в нее протиснулась.
Сначала Мышь очутилась в подвале, оттуда проникла в пространство между перекрытиями, а там добралась и до комнат.
Хозяин, отличавшийся исключительной предусмотрительностью, постарался обезопасить Дом от всех возможных рисков.
Он принял меры против стихийных бедствий и непрошеных гостей, против пожаров и затопления. Хозяин не забыл даже про жука-древоточца, а уж тем более про крыс и мышей.
Под руководством специалистов были запечатаны все щели в фасаде и цоколе, была прибита прочная металлическая сетка по периметру фундамента.
Да только зря хозяин старался. Во всяком деле бывают огрехи, в любом полотне – прорехи, пусть пустяшные, пусть всего лишь маленькая дырочка.
Проникнув в Дом, Мышь проникла и в его мысли. Дом думал о хозяине и сильно тосковал.
Чтобы развеселить Дом, Мышь с писком носилась по комнатам, танцевала на столах, устраивала забеги с препятствиями по полкам и буфетам – всё без толку: Дом оставался безучастен. Незримое присутствие хозяина сводило на нет все усилия Мыши.
Подросла весна, стала летом, состарилась и превратилась в осень.
Мышь насобирала по углам мягкую, пышную пыль и устроила себе гнездышко. Она наслаждалась теплом и сочувствовала Дому – его одиночеству, зябкому, как подступающий со всех сторон холод.
Осень со слезами и стонами ходила вокруг Дома. Колотила клюкой по крыше, барабанила в стекла.
Мышь следила за осенью в окошко на чердаке. Чердак нравился Мыши больше других помещений. В круглое окошко целиком помещалась луна. В грудах всякой всячины, пока не пригодившейся или уже отслужившей хозяину, было приятно порыться.
Мышь дышала Домом – свежим запахом дерева, целостной, ненарушенной чистотой.
Она питалась Домом – грызла пенопластовый утеплитель, который сразу пришелся ей по вкусу.
Напрасно специалисты убеждали хозяина, что мыши никогда и ни при каких обстоятельствах не польстятся на пенопласт. Положим, рацион не самый полезный, но, когда выбирать не из чего, годится и он.
Временами Мышь становилась Домом. Замирала в своем гнездышке и отключала собственную сущность. Тогда ей виделось небо. Оно было над ней и повсюду, и будто бы вихри мчались навстречу. Или не вихри, а что-то иное, чего она не умела распознать.
Наступила зима. Из чердачного окошка Мышь любовалась тем, как менялся снег – то плыл по воздуху легкой пылью, а то падал хлопьями – мелкими кусочками пенопласта.
Как бы холодно ни держался Дом, Мышь не собиралась возвращаться к суетливым сородичам, обитавшим снаружи.
Она не догадывалась о том, что ее добровольное заточение давно стало вынужденным: в отличие от круглой дырочки в стене, Мышь ощутимо увеличилась в размерах.
Дом-то знал, что Мышь не смогла бы пролезть в дырочку, но помалкивал – не хотел ее огорчать. Дома умеют скрывать то, что не предназначается для мышей и неподготовленных ушей.
Зима оттаяла, помолодела и стала весной. Тут и хозяин объявился.
Дом так разволновался, что даже окна запотели.
Хозяин тоже волновался. Еще бы! Пока длилась разлука, его ни на минуту не отпускала тоска по Дому.
Хозяин гладил Дом по стенам и мебели – благодарил за верность. Дом в ответ бормотал что-то неразборчивое.
Потрескивали в печах дрова, шипели, захлебываясь водой, краны – долго молчавший Дом пробовал голос.
Только вот вернулся хозяин не один, а с женщиной.
Это была временная женщина. Хоть она и скрашивала жизнь хозяина в том месте, где он провел год, но для жизни в Доме совершенно не годилась. Хозяин сто раз пожалел, что привез ее с собой.
Женщина повсюду семенила за хозяином, а тот едва сдерживал раздражение. И все-таки познакомил ее с Домом, точнее, представил Дому. Провел по комнатам, словно показал собранию придирчивых родственников. Мысленно повторял, что женщина просто гостья. Только что вслух не оправдывался.
Хозяин точно знал, какими качествами должна была обладать настоящая, незаменимая хранительница Дома.
Ее образ родился в воображении хозяина, потом, спустя некоторое время, переселился в сердце. Там эта женщина и жила, а больше ее нигде-то и не было.
Незаменимые хранительницы – большая редкость, блаженны те, кто встретит одну из них во плоти. Хозяину не повезло.
Ему попадались лишь временные женщины – слишком красивые или уж больно некрасивые, шибко умные или невыносимо глупые.
На глупых женщин хозяин не мог положиться, тем более доверить им домашний очаг.
Умные играли не по правилам и не желали подчиняться.
С красивыми была та же беда, что с умными, с той лишь разницей, что мозги им заменяла красота.
Ну а некрасивые… Они были самыми краткосрочными из всех временных.
Вот стали они жить вместе – хозяин и женщина. Он отправлялся на службу, а она принималась бродить по Дому. Дом поутру казался заспанным и немного несвежим – как хозяин, пока не умоется.
Вполне родной дом. Замечательный. Не зря хозяин его нахваливал.
Единственное, к чему он заранее не подготовил женщину, так это к размерам Дома.
Дом был великоват для одного человека, и для двух был великоват, и даже для трех. Это был большой Дом для большой семьи, Дом на вырост.
Женщина оглядывала Дом и видела хозяина в старости: вот он сидит, задумчивый и умиротворенный, в кресле-качалке на чердаке. Он смотрит в круглое окошко, а внизу, под полом, бурлит и плещет жизнь его детей, внуков и правнуков – множества людей, которых создаст она, женщина.
Надо было с чего-то начинать. Женщина начала с уборки.
Когда хозяин затевал уборку, она напоминала веселую игру. Хозяин и Дом развлекали друг друга.
Дом заскрипит дверью – хозяин смажет петли и пустит ее порхать туда-сюда. Дом застреляет поленьями в печах – хозяин пошурует в них кочергой и примется насвистывать, глядя на огонь.
Женщина не нуждалась в одобрении Дома. Она наводила порядок с таким азартом, словно соревновалась за выигрыш. Визжали стекла, испуганно звенела посуда. У кого и что именно собиралась выиграть женщина? Дом не мог разобраться.
Она проветривала Дом, выбивала во дворе одеяла и подушки. Дому было неловко стоять распахнутым у всех на виду.
Гремели ведра, шваркали тазы.
Женщина мыла полы, заучивая босыми ногами доски пола – какие шершавятся, какие поскрипывают, какие долго не сохнут.
Напитавшись водой, доски темнели и казались объемнее. На них отчетливо проявлялся узор – неровные овалы и ромбы. Дом подавал женщине знаки, но ей некогда было вникать в их смысл.
Женщина чистила и прихорашивала Дом.
Из разноцветных нейлоновых лент она связала мочалки в ванную. Потом связала коврики – такие же мочалки, только размером побольше, – расстелила их возле кроватей.
Она занавесила окна яркой тканью, заняла подоконники разнокалиберными коробочками – из них, раздвигая землю, поднялись стебли и стволики. Женщина не обошла вниманием даже чердак. То и дело наведывалась туда – одно принесет, другое заберет.
Простучит, бывало, вверх по лестнице, распахнет дверь и плюхнет на пол пачку журналов или втолкнет ящик с дребезжащими рыболовными снастями. А как найдет бесполезную неживую собачку или зайца, от радости аж вскрикнет и скорей тащит трофей вниз, в комнаты.
Мышь страдала. Облака больше не вплывали в окна, растения загораживали обзор, в ковриках застревали коготки. И шум доканывал.
Кусочки вареных яиц, приставшие к осколкам разноцветных скорлупок, крошки сладкого творога и душистого теста – даже эти праздничные лакомства, окончательно отвратившие Мышь от пенопластового утеплителя, не утешали ее.
Мышь начала стремительно слабеть. Дом был полон движения, запахов и звуков, и это каким-то образом лишало Мышь энергии. Она зябла и худела, а хвост почему-то наливался тяжестью. Когда Мышь плелась вниз подкрепиться, он чугунной цепью волочился следом.
Женщина заботилась о том, чтобы хозяин вкусно ел, мягко спал, носил чистое и думал о хорошем.
Иногда, возвращаясь со службы затемно, хозяин глядел на свет, акациевым медом лившийся из окон, и сладко делалось у него на душе от того, что дома дожидались теплый ужин, нехитрый разговор и женская ласка.
Женщина была сильной. Она не боялась работы, сквозняков или мужской неблагодарности, она мало чего боялась и уж точно не мышей.
А вот если кто-то неожиданно трогал ее за плечо или громко восклицал над ухом, тогда другое дело, тогда женщина, случалось, теряла присутствие духа.
В тот день, когда она поднялась на чердак, где по центру в теплом снопе солнечных лучей грелась Мышь, сработал эффект неожиданности. Женщина бросилась наутек.
Потом-то она вернулась. Вооружилась кочергой и пришла поквитаться с Мышью. Только той уже и след простыл.
Женщина обшаривала чердак и очень на себя досадовала. Вместо того чтобы запустить в мерзкое создание книгой или цветочным горшком – вон сколько разного барахла навалено возле двери, – она растерялась и удрала, как маленькая.
У женщины было такое чувство, словно между ней и Мышью состоялся поединок и Мышь ее одолела. Гадкое чувство. Хотелось им поделиться. Дожидаясь хозяина, женщина предвкушала, как расскажет ему про Мышь и передаст таким образом часть своей злости, ведь злость, как известно, мощнейшая из объединяющих сил.
Хозяин действительно разозлился, но не на Мышь, а на женщину. Он заподозрил ее во лжи. Какая мышь? С какой стати? Дом надежно защищен. Зря, что ли, предотвращались все риски? Даром, что ли, привлекались к строительству специалисты?
Хозяин отказался верить женщине, даже мышиный помет не счел достаточным аргументом – сказал, что точно так же выглядят мертвые, засохшие жуки.
Он назвал женщину мнительной. По чердаку вечно скользят тени, оконное стекло странным образом преломляет свет. Так женщине померещилось, не иначе.
Она оправдывалась, спорила, она упрекнула хозяина в том, что Мышь разгуливает у него под носом, как у себя дома.
Хозяин перешел на крик. А зачем женщина держала двери настежь? А такой ли уж сюрприз, что Мышь заглянула на огонек? И хватит об этом! И чтобы хозяин больше не слышал ни о каких мышеловках и отраве! И он не потерпит в своих стенах смертоубийства!
Хозяин погрузился в невеселые размышления. Он досадовал на себя за то, что омрачил Дом скандалом, но еще больше за то, что не довел скандал до кульминации и не отправил женщину восвояси. Она израсходовала отпущенный ей временной ресурс, ни на шаг не приблизившись к образу незаменимой хранительницы.
Приготовленная ею пища была слишком сытной, занавески и мягкие игрушки – слишком душными. А еще включенный на полную пошлость телевизор… От всего этого хотелось поскорее избавиться.
Женщина тоже пребывала в задумчивости. Вместо того чтобы сделаться их с хозяином общим врагом, Мышь стала причиной разобщенности. Уже за одно это ее следовало наказать.
Поскольку физическое уничтожение хозяин запретил, женщина решила избавиться от Мыши по-другому. Старым бабушкиным способом.
В том месте, откуда женщина была родом, особо почитался святой мученик Трифон.
Трифон покровительствовал охотникам и рыболовам, подбирал пары одиночкам, а не то помогал по мелочам: отыскать потерянную вещь или излечить ячмень на глазу. При этом главной специализацией Трифона была дератизация. Он так и назывался – Трифон-мышегон.
Женщину растила бабушка. Эта бабушка была с Трифоном на короткой ноге и считалась лучшей в округе заклинательницей грызунов. Когда у кого-то заводились мыши или крысы, посылали за бабушкой – она читала заговор, и грызунов поминай как звали.
По правилам, грызунов полагалось изгонять в феврале, но бабушка плевать хотела на календарь – ее способ срабатывал во всякое время года.
Женщина с детства помнила бабушкину науку: и обряд – вплоть до мелочей, и заклинание – слово в слово. Она не сомневалась, что сделает всё правильно. Весна – не весна, а мириться с присутствием Мыши иным не позволяет воспитание.
Несколько дней подряд, проводив хозяина на службу, женщина отправлялась исследовать окрестности поселка. Так удачно совпало, что стоило луне пойти на убыль, как женщина забрела на заброшенное поле у кромки леса и там приметила бесхозную скирду.
Она вырвала четыре клока соломы с четырех сторон скирды, сложила их вместе в один пук и этим простым действием определила дальнейшую цепочку событий.
Сквозь алые занавески просвечивало солнце. Густой розовый свет наполнял Дом, словно малиновый компот чашку. В распахнутую дверь впорхнул ветер, принес колокольный звон и птичьи крики.
Женщина запалила печку. И тут начались странности.
Щелкнул замок – это захлопнулась входная дверь. Пока женщина бегала ее открывать и искала, чем бы подпереть, остыла печка. Женщина снова принялась за растопку, но щепки и скрученные жгутами обрывки газет, едва занявшись, сразу же гасли.
Дверь колотила по камню, мешавшему ей закрыться. Кривлялись и гримасничали узоры на полу. Не желал разгораться огонь.
По комнате промчался ветер – нахально задрал занавески, покатил по столу стакан, расшвырял газеты. Побесился и вылетел в трубу. И сразу, как по команде, загудело, затрещало – ожила печка.
Сидя на корточках, женщина кормила огонь хворостом и сухими поленьями, а когда он вошел во вкус, вооружилась кочергой и стала пропихивать ему в пасть соломенный пук.
– Бежи, бежи – из избы до межи, – начала приговаривать женщина.
Воздух звенел и колыхался.
из ворот и доле – во широко поле…
Комната потемнела, прозрачный розовый цвет стал плотнее, теперь он был красным и напоминал не компот, а…
до леса густого, до стога пустого…
кровь – это она клокотала в широкой печной глотке.
Бежи отзде, бежи везде!
Печка икнула и дохнула в лицо женщине искрами. Та едва успела зажмуриться. А печка принялась плеваться раскаленными углями. Они падали женщине на колени – один, другой, третий…
Да что же это такое? – испугалась женщина.
Синтетический подол начал стремительно плавиться, женщина тушила его наощупь – обжигая ладони, шарила по бедрам, будто убивала жалящих насекомых.
До Мыши долетали грохот и крик, но она больше не боялась: она была Домом. В ее распоряжении имелось множество помещений, в том числе пространство под полами и между перекрытиями. Мышь находилась повсюду одновременно – чтобы ее настигнуть, шум вынужден был рассредоточиться, он терял направленность.
И все-таки Мышь слышала зов. Древний зов. Он повелевал Мыши спуститься с чердака, выбраться наружу и брести куда глаза глядят.
Но Мышь была Домом, а значит, зов не имел к ней никакого отношения.
Тем более что Мышь утратила способность передвигаться – неожиданно отказали лапы.
Хотя почему неожиданно? Ожидаемо: Дом должен был оставаться на месте, а не расхаживать по миру. Дому нечего было искать. Всё, что могло ему понадобиться, заключалось в нем самом.
Например, Мышь. Она была внутри Дома. Или так: она была Домом с Мышью внутри. Мышь путалась в этой неразберихе и думала иногда чужие мысли. Скажем, Мыши надо поесть. А она не помнила, когда ела в последний раз, да ей и не хотелось. Разве Дом нуждается в пище?
Вокруг Мыши всё тряслось и подпрыгивало. Зов звучал голосом женщины. Он состоял из слов, слова ложились одно на другое, из них вырастала стена, призванная отделить Мышь от Дома.
Мышь и так знала, что вот-вот покинет Дом. Не потому, что того требовал зов – он всего лишь ускорял развязку, – а потому, что жизнь Мыши заканчивалась.
Дом тоже знал правду, но молчал по своему обычаю. Для того, что он затеял, одобрения Мыши не требовалось. Кто на дороге стоит, тот дороги не спрашивает.
Потолок накренился, пол вздыбился – горка сверху, горка снизу. Мышь заскользила по этим горкам взглядом и пузом. Ей показалось, что она вот-вот уткнется головой в закат, который румянился в круглом окошке.
Дом ходил ходуном. Мимо Мыши просвистел оконный шпингалет, с полок падали книги и коробки, рассыпались-разлетались шахматные фигуры.
К самому носу Мыши подкатилась тонкая палочка церковной свечи. С одного конца к ней пристали сдобные крошки. Вот и поешь!
Мышь вдохнула аромат пасхального кулича и пчелиного воска – восхитительную, ни с чем не сравнимую комбинацию запахов – и невольно царапнула по свече зубами. Ешь, ешь!
Наверное, она слишком проголодалась, потому что сама не заметила, как от свечи не осталось и помина, а короткое забытье сменилось раздражающим дискомфортом, будто внутри у Мыши передвигали мебель.
Потом ворвалась боль. Огромная боль – во множественном числе – целая толпа боли. Теперь внутри у Мыши ломали стены.
Она попыталась укрыться в спасительной темноте подвала, откуда когда-то началось ее знакомство с Домом, но не успела. Она больше не была Домом и домовой мышью тоже не была, она превращалась во что-то новое.
Худенькое тельце сотрясалось в судорогах, лапки скрючились, спину распирало, кости выворачивались из суставов.
На этот раз Мышь переживала превращение не в воображении, а наяву, испытывала его на собственной шкуре.
А я прощаю и отпущаю!
Дрожащая женщина с подпаленными бровями, в слезах и дырявом платье дочитала заклинание.
Этот Дом… Чужой, враждебный. Не было в нем у женщины ни будущего, ни продолжения в потомках. Большого, дружного хозяйства тоже не было – женщина его просто нафантазировала.
Хлопали не детские ладошки, а ставни. Вместо семейного любимца-пса из коридора щерилась балясинами лестница. Не умилительные игрушки, а плюшевые монстры смотрели на женщину хищными глазами.
Она поспешно засобиралась туда, где было ее место. Там ждала невыдуманная жизнь – работа по плечу, природа по душе и комнатенка по размеру. Там всегда можно было рассчитывать на помощь Трифона, его уж точно не стоило сбрасывать со счетов.
Одновременно с тем, как таяла боль, стремительно прибывали силы. Казалось, стоит пошевелиться, и с их напором не удастся совладать. Даже открывать глаза было рискованно. Тем более, новые возможности позволяли видеть и так. Причем зорче, точнее. Чердак, например, оказался уже, а потолок – ниже.
Новые возможности повлияли и на голос. Теперь он умел быть беззвучным, как мысли.
Дом услышал эти мысли и распахнул круглое окошко.
Нетопырь потянулся, расправил кожаные крылья и вылетел навстречу изменившему цвет закату.
Он парил и нырял в просторном вечернем небе, а когда с далекой высоты бросил прощальный взгляд на Дом, чердачное окошко показалось ему маленькой круглой дырочкой в стене.
Нетопырь не сомневался: что бы там ни было, а ближе к зиме Дом обязательно впустит его в эту дырочку.
