Булат Ханов

Гюго

Если вам задают вопрос с двумя вариантами ответа, смело отрицайте оба. Без разницы, к какому из них вы склоняетесь. Вопросы с двумя вариантами ответа – феномен из разряда терпимых, но отнюдь не желанных. Это примерно как верхняя боковушка в плацкарте, как гель для душа на 23 Февраля или как тусклая речь в Совете Федерации. Неважно, между чем выбирать – между Толстым и Достоевским, между Роналду и Месси, между чаем и кофе, между верой в Бога и его отрицанием – это всё для лишенных воображения и гибкости мысли.

Иногда от выбора не отвертеться – скажем, в парикмахерской, когда вопрос “Вам виски прямые или косые?”, несмотря на логичность и предсказуемость, вызывает секундное замешательство из-за настоятельной необходимости определиться. В остальных случаях ставьте вопрошающего на место, указав на ущербность бинарных оппозиций и на самонадеянную интонацию. Можно сослаться на Деррида, если вас не страшит перспектива прослыть снобом.

И уж ни в коем случае не попадайтесь в зоологическую ловушку, если у вас поинтересуются, кошатник вы или собачник. Назовите лангустов, горностаев, кондоров, лам, яков, гиен, крокодилов или, на худой конец, тараканов. Никаких кошек и собак, потому что у этих существ армия приверженцев и без вас неисчислима. Если ваш голос ничего не решает, зачем подчинять его хору?

Памятуя о моих принципах и пристрастиях, мне подарили морскую свинку. К дару я отнесся с подозрением и холодностью. С одной стороны, это не кошка, не собака и не удав Голубчик, которого надо кормить мышами, а представитель травоядных, как я люблю. С другой, в свои девятнадцать я чувствовал себя на все семьдесят и тяготился лишними привязанностями.

– Назови ее Гексли, – предложила Рита.

– Не мой дуал, – возразил я. – Робеспьеру больше Гюго подходит.

– Какие мы просвещенные!

– Твоя школа.

Рита увлеклась соционикой на первом курсе, заразила ею меня, а затем быстро к ней охладела. На тот момент когда Рита вручила мне морскую свинку, я по привычке типировал каждого, кто хотя бы на минуту появлялся в моей жизни и считал филфак ошибкой молодости, потому что психология объясняла мир круче и убедительнее.

Неудивительно, что, перебрав с десяток имен, я все-таки остановился на Гюго.

Мы с Ритой пикетировали против контактных зоопарков, срывали цирковые афиши в метро, раздавали антимеховые листовки и мечтали крушить промышленные фермы, где разводят кур, свиней или кроликов. Мы славно дружили, а Гюго сделала нас по-заговорщицки близкими и в то же время внесла в дружбу ноту недоговоренности и разлада. Я не хотел делить Гюго с Ритой, а Риту – с Гюго, а потому ревновал их друг к другу. Как если бы мы завели ребенка, а он обрел в моих глазах самостоятельную ценность.

Говорил же, с привязанностями у меня не очень.

Репутация у травоядных так себе. Считается, что они глупее хищников и слабее. Против травоядных сложилось предубеждение, что они пугливые и скучные, что они обделены ловкостью и грациозностью, что они, за неимением острых клыков и когтей, не цепляются за жизнь, что они не умеют развлекаться и что все мысли у них о корме да о тепле.

Сравнения с травоядными несут в себе уничижительный компонент. Курица, корова, олень, овца, баран, коза, серая мышь – всё это звучит, прямо скажем, провокативно и совсем не лестно. Зубр, величественное парнокопытное, на первый взгляд, выпадает из этого ряда. Зубрами нарекают маститых специалистов своего дела. Но и здесь есть подвох. Короткое слово с мощным “р” на конце подхватывает в русской традиции иронические обертоны, и зубром называют, например, почетного, но не в меру консервативного академика, который на защитах диссертаций то засыпает, то лезет с неуместными вопросами.

Гюго и не ведала, что за нею по причине ее травоядности тянется шлейф негативных культурных ассоциаций. Робкая и беспокойная, она тем не менее сразу обозначила свои принципы и пристрастия. Гладить ее позволялось по голове и по спине, но не по бокам, и в случае неподобающего обращения свинка взвизгивала или кусала без предупреждения. Помидоры и груши она категорически отвергала, а огурцы и перец поедала с большим аппетитом.

Черепаховый окрас Гюго распределялся по тушке равномерно: задняя половина туловища – черная, середка – рыжая, голова тоже черная. Ее венчал белый хохолок, придававший виду свинки боевитости и задиристости.

Когда Гюго исполнился год, моя сестра притащила домой серого котенка. Его вместе с белым братиком кто-то оставил в коробке на лестничной площадке, не без оснований рассчитывая на человеческую сентиментальность. Белый в руки не дался и убежал, а серый отважился переступить порог квартиры. Со свалявшейся шерсткой и с торчащими ушками, с жалобным выражением на мордочке, он был рожден ловить симпатии. Котенок забавно лакал молоко и носился по ковру. Обычно так и начинаются мелодраматические истории о домашних любимцах. Этому комочку счастья, обреченному на несчастья и страдания, мы спасли жизнь, а затем благодарный милый сорванец целых семнадцать лет радовал нас и сплачивал всю семью…

Такие сценарии раздражали меня слащавостью. Я давно научился различать в кошках неблагонадежных существ с гонором и претензией на исключительность. Неблагонадежные существа быстро осознавали, что их наделяют статусом, близким к божественному, и без тени сомнения пользовались свалившимися на них привилегиями.

Этот котенок моментально смекнул что к чему и научился извлекать выгоды из своего положения. Он спал днем и разгуливал ночью, он мешал читать и смотреть телевизор, он нахально и недвусмысленно требовал тепла и ласки. Гюго при встрече с ним осторожно приближалась к неопознанному объекту и вытягивала мордочку, изучая исходящие от него запахи. Котенок, сам размером немногим больше свинки, угрожающе поднимал лапу с выставленными когтями и всем видом показывал готовность пустить их в ход.

Сестра убеждала меня, что ее протеже не проявит агрессию. В Сети, мол, есть статьи о кошачьей психологии, где говорится, будто эти милые пушистые комочки счастья якобы воспринимают других домашних животных как членов семьи и не причиняют им вреда. Я лишь хмыкал и морщился, потому что доверял статьям из интернета столько же, сколько и котам. Если эти избалованные хвостатые интриганы до поры и сдерживают свои охотничьи амбиции, то лишь по причине малодушия: они боятся навлечь на себя хозяйский гнев и потому обозначают внешнее согласие с символическими границами. При первом же удобном случае границы эти будут попраны.

Вскоре после пополнения нашего семейства мы все-таки сообразили отнести котенка к ветеринару. Он же с улицы, мало ли что.

Ветеринар обнаружил у серого лишай и порекомендовал его усыпить.

Гюго избежала лишая, как и я, а вот сестра не убереглась.

Мы поинтересовались у ветеринара, нет ли нужды стерилизовать морскую свинку, раз мы все равно не собираемся заводить ей пару.

– Мы за такое не возьмемся, – открестился ветеринар. – Удаление матки у свинки – это филигранная работа, велик риск, что животное умрет во время операции. И с наркозом тяжело рассчитать, и сама матка крохотная. Этим занимаются штучные специалисты по стране, и дерут они порядочно. И даже они вам гарантии не предоставят.

Издалека представлялось, что глаза у Гюго черные, без полутонов и переходов. При пристальном же рассмотрении за черной оболочкой различались контуры радужки и зрачка.

Если свинка чего-то боялась или тревожилась, взгляд ее метался, словно вычисляя степень угрозы. Чаще всего же в глазах Гюго читались бдительность и сосредоточенность. Она лежала в своей клетке и оценивающе наблюдала за происходящим в комнате, вслушиваясь в самые незначительные из звуков. Свинка не реагировала на громкий разговор или на шум телевизора, зато вздрагивала от скрипа шкафной дверцы или от падения карандаша и урчанием обозначала недовольство. Животные моментально фиксируют нарушения в будничном круговороте вещей и тяжело переносят новшества.

За все годы я считаное число раз видел, как Гюго смыкала веки для дремы или сна. Малейший шорох настораживал ее, а застать ее спящей крепко мне не удавалось. Даже пробуждаясь посредине ночи, я аккуратно направлял в ее сторону свет от экрана телефона и обнаруживал чуткое существо смотрящим на меня. Когда я задерживался со сном из-за компьютера или книги, чувствовал вину перед свинкой за то, что крал ночное время и у нее. Кто знает, осуждала ли она меня в те моменты? Мучилась ли от собственной слабости и беззащитности? Испытывала ли тоску за отсутствие у себя голоса, который мог бы поставить меня на место?

В 1974 году американский философ Томас Нагель написал статью “Каково быть летучей мышью?”, где доказывал, что нам никогда не вжиться во внутренний мир живых существ, отличных от человека, их запросы и намерения. Ни передовых научных изысканий, ни глубинной эмпатии и чуткости недостанет, чтобы представить себя летучей мышью, или шимпанзе, или морской свинкой и достоверно объяснить их поведение. Всё так или иначе сводится к известной максиме Витгенштейна: “Умей лев говорить, мы не могли бы его понять”.

Тем не менее я усвоил, что, если на ночь вынести Гюго в пустую комнату, где ее не отвлекают мое дыхание или переворачивания во сне, она может замкнуться в себе, долго не откликаться на ласку и не есть предложенную пищу.

На шестой год Гюго перестала в нетерпении вставать на задние лапы, когда ей несли ее любимые огурцы или свежую траву. А на седьмой она уже мало двигалась, когда ее выпускали побегать на ковер. Она уже не кусалась. Справочники отмечали, что морские свинки живут в среднем от шести до восьми лет и лишь невысокий процент перешагивает этот возраст.

Я знакомил с Гюго своих друзей, а иногда она мне снилась – вылезающей из рюкзака посреди похода или плывущей со мной на плоту после наводнения. Сколько себя помню, это единственное животное, которое являлось мне в снах.

Я получил свое филологическое образование и защитил кандидатскую, которая мне не то чтобы пригодилась. Психология и ее полуэзотерические ответвления вроде соционики утратили свое очарование, а сам я увлекся критической теорией и психоанализом. С Ритой мы тоже видимся редко, хоть идея разрушать промышленные животноводческие фермы по-прежнему не представляется мне радикальной или противоестественной.

Гюго резко сдала, когда ей исполнилось семь. Она забивалась в угол клетки и безотрывно смотрела перед собой. Ветеринар, уже другой, сделал УЗИ и, диагностировав воспаление матки, назначил курс инъекций.

Поначалу уколы взбодрили свинку: у нее улучшился аппетит, и она оживилась. Однако эффект был краткосрочным, и вскоре Гюго снова овладели слабость и безразличие. Ветеринар сообщил, что гноя в организме скопилось слишком много и операцию свинка не вынесет.

Гюго отказалась от еды, вытянула перед собой лапки и через день умерла.

Я всегда завидовал тому, с каким достоинством умирают животные (если их, конечно, не отстреливают, не подвешивают на крюк и не убивают иным конвейерным способом). Они не докучают никому, не требуют, чтобы их последние часы окружили заботой и почтением; не отдают распоряжений и не манипулируют сочувствующими; не предпринимают ничего, что походило бы на истерику.

Животные умирают медленно и бесшумно, угасают, погруженные в себя.