Марина Попова
Брильянтовый Педро
Была в нем злоба и свобода,
Был клюв его как пламя ал,
И за мои четыре года
Меня он остро презирал.
Н. Гумилев
В надежном месте спрятана у меня маленькая шкатулка для драгоценностей с подбитым бархатом дном. В прорезь ткани вставлено одно-единственное кольцо, отраженное многократно в зеркальных стенках. В окружении мелких брильянтов высится бирюзовый камень. Это кольцо связывает нынешнее мое присутствие на берегах реки Святого Лаврентия с Быковкой – невзрачным притоком Москва-реки.
У супружеской пары скульптора Сергея Николаевича Попова и его жены Нины Александровны своих детей не было, а воспитывали они троих племянников – детей врагов народа, среди которых была и моя будущая мама. По их желанию племянники обращались к ним просто по имени или называли “тетка”, “дядька”, что перешло к следующим поколениям. Жили они в самом центре на улице Горького недалеко от метро “Маяковская”.
Оба были ярыми защитниками животных, поэтому в квартире обитало несметное количество зверей – постоянных и временных в ожидании “хороших рук”: одна-две приблудные дворняги, пять-семь кошек и всегда боксер, купленный у лучших заводчиков. Умирал один, сразу покупался другой. Последний на моей памяти боксер Чандр обучался в школе, которую закончил с золотой медалью за старание и внешние данные! Их по достоинству оценила живущая напротив Майя Плисецкая. Воспитанный в творческой среде, Чандр тоже был большим эстетом. Он красовался перед великой балериной, демонстрируя себя в профиль и анфас, хвастался красным заграничным ошейником с золотыми пуговицами, тыкался своей бархатной мордой в ее ладони.
Однажды в квартире появился слепой сурок, отслуживший в цирке и списанный на пенсию. Ничто не напоминало в нем симпатичного бетховенского сурка: “по разным странам я бродил и мой сурок со мною”. Это был облезлый и злой зверь с двумя длинными желтыми зубами. Он блуждал по квартире, натыкался на антикварную мебель и время от времени точил об нее зубы. Его опасались и не любили, и только тетка привязалась к нему, а уж он в ней души не чаял – просился на ручки, вереща при этом как резаный.
По хозяйству помогала домработница Валька, которая попала к Поповым во времена большого террора, когда дом уже был полон детей и зверей. Маленькая, сухая, сильно хромающая, она передвигалась со скоростью, как сказали бы сейчас, электровеника. Она называла хозяев “бары”, говорила им “ты” и преданна была как в старых русских романах. Но даже ее не хватало на такое большое хозяйство, и вечером собак часто выводила Юля-лемешистка из Воротниковского переулка. (В те времена в Москве за великих теноров Сергея Лемешева и Ивана Козловского воевали между собой две группировки – лемешистки и козловитянки. Бывало, после спектакля на площади Большого театра возникали потасовки. Часто драки фанаток разнимала милиция.)
В шестидесятые годы Поповы на почве собаководства сошлись со знаменитым кукольником Сергеем Владимировичем Образцовым и его женой Ольгой Александровной. На двери кабинета Сергея Владимировича в Глинищевском переулке висел написанный от руки плакат: “Тише, бабы и звери, хозяин работает!”
Ольга Александровна Образцова и “тетка” Нина Александровна стали председателями клуба по охране животных. Ох и доставалось от них многим, кто не уважал их прав – Тарковскому за поджог коровы в “Андрее Рублеве”, Бондарчуку за подрезку лошадей в батальных сценах “Войны и мира”, московскому цирку за жестокие дрессировки…
А с приближением летних каникул у защитников животных начиналась весенняя страда. Школьные живые уголки, грозящие стать летом прямой их противоположностью, развозили по дачам к сочувствующим доброхотам. Вся организация и ответственность ложилась на председательниц клуба.
Раннее ликующее утро субботы – день переезда на дачу! Одну за другой Валька подтаскивает к лифту клетки с кошками, сурком и трехногой белкой. (Из года в год набор слегка менялся.) У подъезда уже ждет грузовик, шофер внизу перехватывает клетки и выносит на улицу. Умытый поливальными машинами асфальт нестерпимо блестит на солнце, отчего у кошек сразу сужаются глаза. Выходные только начинаются, у прохожих прекрасное настроение, они задерживаются у клеток и радостно комментируют наш переезд, словно переезжает целый цирк. На какое-то время на главной улице столицы образуется затор. Из машин выглядывают люди, приветствуя нас гудками клаксонов. Дядька в летней шляпе с Чандром на шикарном поводке командует парадом. Кузов постепенно заполняется раскладушками, дачным барахлом, дядькиной глиной, мешками с гипсом и прочим, часть пространства остается свободной для живых уголков. Подъезжает наш “москвич” с шофером (дядька сам не водит). Валька помогает устроиться на заднем сиденье королевишне Нине Александровне – даме полной, привлекательной, с уложенными по-старинному волосами, с бирюзовыми серьгами под цвет глаз. На колени к ней усаживают дворняг, Чандр располагается рядом, машина трогается. Дядька прыгает в кабину грузовика, Валька – в кузов.
В тот год я тоже напросилась в кузов. Начинается объезд московских школ. Нарядная дама в креп-жоржетовом платье машет нам из окна троллейбуса. Валька цыкает на разоравшихся кошек, а я ложусь на замотанный в старую простыню матрас. На фоне неба проплывают балконы, верхние этажи, лепнина на домах, луковицы колоколен, верхушки деревьев с еще весенними листьями.
Из школы на Зубовской мы забираем испанского бойцового петуха с двумя отечественными курицами. Я думала о нем накануне, каков он будет этот испанец, на кого похож – на экспрессионистическое изображение у Пикассо или романтическое у Шагала? (Не так давно я открыла для себя этих художников.) А может, на иллюстрации Билибина к “Сказке о царе Салтане”?! Возле школы на тротуаре нас уже ждут. Петух оказался двухмерным рыжеватым шкетом – любой крестьянский петух дал бы ему фору. Почувствовав мое разочарование, он всю дорогу презрительно косит на меня глазом, в профиль напоминая египетские изображения. Наш испанец сразу выходит из себя, злобно кукарекает и кидается на прутья, вероятно решив, что кошки, Валька и я – это данность, а новых он не потерпит!
О деятельности нашей семьи знали многие, поэтому на участке нас часто поджидали сюрпризы. Например, привязанная к дереву брошенная собака. Бездомные кошки поджидали нас, с присущей им интуицией понимая, что именно здесь их ждет “и стол и дом”. А вот что привело галку с поломанной ногой и почему она легко далась в руки, я не знаю; разве что слышала про доктора Айболита. Дядька наложил ей шину и посадил в клетку. Поправившись, она улетела, но всё лето кружила поблизости и на зов: “Галя, Галя” быстро прилетала, оповещая всех о своем прибытии звонким, радостным криком.
На калитках почти всех дач висело предупреждение: “Осторожно, во дворе злая собака”. Была ли собака злая и была ли она вообще, оставалось на совести хозяев. Наш же невзрачный, но высокомерный бойцовский петух оказался хуже любой собаки. Он презирал всех, даже дядьку, которого уважали и люди, и звери. Даже кормившую его Вальку не считал за человека. Послабление делал только Нине Александровне.
Хуже всех отношения с Педро, как назвал его дядька, или Крошкой Цахесом, как величала его тетка, сложились у меня. Обычно свой гарем он пас вблизи деревянной уборной, так что наша встреча несколько раз на день была неминуемой. Вооружась палкой и опасливо озираясь, я продвигалась к домику. В момент, когда казалось, что опасность миновала, Крошка кидался ко мне и больно клевал в незащищенную пятку. Я оборонялась, но плевать ему было на палку… Даже жалкий мой подхалимаж, совершенный однажды при помощи проса, был презрительно отвергнут. Нет, просо-то он склевал, но тут же догнал меня и клюнул. Его амбиции и желание покрасоваться перед своими наседками доводили меня до бешенства.
Однажды мы сидели с Ниной Александровной в шезлонгах на лысой поляне позади дома, где работал Сергей Николаевич и среди высоких табуретов с незаконченными скульптурами прогуливался петух с курицами. Валька готовилась к вечернему чаепитию: колдовала над самоваром, подбрасывала валяющиеся тут же шишки и, орудуя валенком, подбавляла тяги. Тетка рассказывала мне о своем девичьем романе, случившимся еще до Первой мировой войны. (В тот год я окончила школу, и мне кажется, она затеяла этот романтический разговор с целью подготовить меня к взрослой студенческой жизни.)
В молодости она жила в Туле, куда однажды прилетел германский летчик на собственном самолете – большая редкость по тем временам! Влюбился он в очаровательную девушку с густыми пепельными волосами с первого взгляда.
Я увидела, как побледнел дядька, замерев с резцом в руке. А раскрасневшаяся тетка, ничего не замечая, продолжала:
– Он кружился в своем аэроплане над нашей усадьбой и бросал цветы. Пыль в глаза пускал, – добавила она.
После этого последовало предложение руки и сердца. Но тетка, недолюбливавшая все иноземное, замуж за него не пошла. И правильно сделала – жених оказался не тем, за кого себя выдавал.
На этих словах рыжий Педро взметнулся к ней на колени, оттуда на плечо и нежно стал поклевывать ей ухо. Тетка к домашней птице, из которой, сколько земля стоит, варили суп, большого уважения не испытывала. Она попыталась его смахнуть, но когти запутались в волосах, наконец ей удалось сбросить его на землю, и он, отряхнувшись, потрусил к своим курицам. Я пульнула ему вслед шишкой, а тетка продолжала…
Обескураженный отказом, летчик вернулся в Германию, а вскоре началась война. Она стала сестрой милосердия. Однажды, сопровождая раненых в Петербург, она встретила его в поезде. Он сделал вид, что не узнал ее, и вышел на следующей же станции. Больше она его никогда не видела.
Лучи вечернего солнца освещали высокие стволы сосен, скользили по ее лицу, в ушах вспыхивали мелкие брильянтики. Я слушала как завороженная, и сквозь силуэт восьмидесятилетней всё еще привлекательной женщины проступали черты медсестры с бирюзовыми глазами.
– Конечно, он был германским шпионом, – заключила тетка. – У меня нет в этом никакого сомнения!
И тут, вероятно, в отместку за брошенную в него шишку петух взлетел на спинку шезлонга и пребольно клюнул меня прямо в темя.
Я вскочила и понеслась в дом, но он преследовал меня. Вбежав в спальню, я захлопнула перед ним дверь, а он хлопал крыльями и кукарекал, призывая всех в свидетели моего позора! Я всерьез ненавидела крошку Педро, хотя отдавала должное его бойцовским качествам, его высокомерной отваге и независимому характеру. Из макушки моей сочилась кровь, а в голове стучало:
– На жаркое! Марш на петушиное жилистое и костлявое жаркое!
Вечером за чаем тетка спохватилась, что пропала одна серьга. Та самая бирюзовая, окруженная хороводом мелких брильянтов! Чаепитие было прервано. Пробурчав “бабы дуры”, дядька ушел наверх ловить вражьи голоса на своей “Спидоле”: был август 1968 года. А мы начали поиски, которые длились всю ночь и весь день с небольшими перерывами. Пока тетка перетряхивала свой гардероб, пледы и постельное белье, мы с Валькой, вооружившись фонариками, вышли в сад. Свет луны освещал замотанные тряпками изваяния с ощетинившимися каркасами. Ближе к рассвету мы вспомнили инцидент с Педро.
– Гляди, Алесандровна, даром что шпанец твой петух, а пасть у него не меньше вороньей! Он и заглотил! – уговаривала расстроенную тетку Валька. Чуть рассвело, она пробралась в сарай, схватила сонного еще петуха и засадила в клетку, “чтоб не раскидывал помет где попало”. Ощупала жилистое его тело, поприжала потроха, но серьга не прощупывалась.
– Бульон из него надо сварить! – подытожила она. Ее никто не поддержал – во всяком случае, вслух.
Это происшествие стало достоянием всего дачного поселка и главным событием сезона. Из оставшейся серьги московский ювелир сделал кольцо. Тетка носила его, не снимая, до самой смерти и завещала мне.
На берегах пролива святого Лаврентия в Монреале живет моя дачная подруга. С шести лет мы дружили с ней через невысокий забор, что разделял наши участки. Она боялась собак, и стоило к забору приблизиться очередному боксеру или безобидной дворняге, девчонка убегала. Она вообще многого тогда боялась, но позже переросла детские страхи, и в начале девяностых не боялась даже бандитов, для которых в ящике стола в офисе был припасен револьвер, кстати, заряженный.
Стоит мне надеть теткино кольцо, у нее срабатывает условный рефлекс и она заводит песню “а помнишь…”. То посетует, что крыжовника в Канаде не найти, то сосен ей не хватает для счастья, то парного молока, то запаха керосина, который мы таскали в бидонах из поселка Раменское, то припомнит, как петух проглотил серьгу…
Пока она говорит, возникают очертания дачи, запахи сада после дождя, и я вспоминаю шкета Педро, собак и кошек, которых хромоногая Валька уютно созывала по вечерам: Малявка-Малявка, Васька-Васька, Мурка-Мурка…
И всё же сомнения не оставляют меня. По силам ли петуху проглотить серьгу? Не ждет ли она своего часа где-нибудь под вздувшимися корнями сосен? Не замешана ли в эту историю обаятельная Галка, которая крутилась поблизости в тот день? Нет ответа!
