Часть вторая

Лондон, 1813

Я лежала плашмя на спине, в воздухе пахло горелым. В панике я села.

– Себастьяно?

– Я здесь. – Он тоже был повержен и лежал недалеко от меня. Он быстро протянул ко мне руку, и сообща мы поднялись на ноги.

– Ты не ранена? – с тревогой спросил он.

Я потёрла плечо. Оно немного болело, но даже ткань моего пальто уцелела.

– Только немного ушиблась. А ты?

– Всё в порядке. Пострадал только узел моего галстука. Микс был бы безутешен.

Он выковырнул камень из накрахмаленного воротника своей рубашки.

Мы всё ещё находились в церкви, но никаких следов Хосе не было. Там, где он только что стоял, в полу зияла глубокая дыра, как будто кто-то сокрушил плиты огромным молотом. Вокруг валялись выломанные камни, разбросанные на расстояние в несколько метров. Из почернелой, оплавленной глубины поднимались тёмные струйки дыма. Если не считать этого, всё выглядело так, как несколько минут назад: коптящие свечи по обе стороны от сурового Иисуса, пучки засохших цветов на ступенях лестницы, пятна воска на покрывале алтаря, литургические одеяния на скамье. Единственной переменой была дыра в полу.

– Что произошло? – Я растерянно смотрела на Себастьяно. – Ворота стали нестабильными? Может, кто-то видел нас во время прыжка?

– Нет, от этого не бывает повреждений. В таком случае просто не происходит ничего. И тогда Хосе был бы ещё здесь. – Он пнул один из валявшихся каменных обломков. – Не спрашивай меня, почему он прыгнул без нас, у меня нет ни малейшей догадки.

– С тобой когда-нибудь случалось такое?

Мрачный Себастьяно отрицательно помотал головой.

* * *

Снаружи в дверь сильно постучали. Себастьяно пошёл открыть – то был Джерри, он услышал взрыв и теперь испуганно заглядывал внутрь церкви.

– Что случилось?

На заднем плане возникла деловитая Молли Фландерс; должно быть, Джерри не удалось избавиться от неё. Она с любопытством выглядывала из-за его плеча.

– Тут прозвучало что-то похожее на могучее «аминь», – благодушно сказала она. – Или всё же больше тянет на заряд чёрного пороха?

– Джерри, пожалуйста, подожди нас немного, – попросил Себастьяно. – Мы тут ещё не управились.

– Да, но…

Себастьяно захлопнул дверь у него под носом, прежде чем тот успел облечь свой протест в слова.

– Что ты собираешься делать? – спросила я.

– Ждать. Может статься, Хосе ещё вернётся.

Мы отряхнули пыль с одежды и сели на ближайшую церковную скамью. При этом мы старались избегать застывшего укоризненного взгляда деревянного Христа и не слишком пристально рассматривать развороченный пол у колонны. Себастьяно обнял меня, и мы вместе предавались своим гнетущим мыслям.

Минут пять ничего не происходило. Потом внезапно распахнулась дверь ризницы, и оттуда вывалился священнослужитель, с подозрением оглядевший нас. Когда он увидел разрушенный пол, тут же начал причитать, и Себастьяно с трудом удалось удержать его от вызова полиции. Священнослужитель то и дело жалобно повторял, что с самого начала не доверял этому одноглазому негодяю.

– Не надо было брать у него деньги, ведь ясно же: он использует церковь для каких-то тёмных и противоестественных делишек!

С этим он попал в точку, но Себастьяно удалось погасить его гнев встречными мерами. Свёрток банкнот поменял владельца.

– Этого должно хватить на починку пола, – сказал он. – А на остаток можно будет поправить кровлю. Или установить новую фигуру Иисуса.

Священнослужитель возмущённо указал нам на то, что деревянный спаситель изготовлен его собственным братом, истинным мастером резьбы по дереву, но тем не менее моментально пересчитал деньги и после этого милостиво отпустил нас с миром.

Когда мы вышли из церкви, бедняга Джерри всё ещё находился под осадой Молли Фландерс.

– Я дал этой бабе гинею, – пожаловался он. – Но она всё равно не уходит.

– Но ты же дал мне деньги в плату за моё общество, – здраво рассудила Молли. – Это обычная сделка, какую я заключаю с господами, нуждающимися в любви.

– Я не нуждаюсь в любви.

– О, ещё как нуждаешься. Все молодые джентльмены в твоём возрасте нуждаются, только не притворяются такими запуганными, как ты.

Она улыбнулась груму Жако, который стоял на запятках экипажа, и он беззубо улыбнулся ей в ответ.

– Видишь, даже этот ископаемый старик способен оценить очарование красивой дамы, верно?

Жако согласно подмигнул.

Себастьяно помог мне сесть в экипаж.

– Я предлагаю вам продолжить эту беседу в другой раз. Нам надо ехать.

Джерри с облегчением взобрался на облучок.

– Назад, на Гросвенор-сквер, милорд?

– Нет, сперва к твоему дедушке, Джерри. – Себастьяно поднялся ко мне в экипаж и закрыл дверцу.

Во время поездки мы тихо совещались, что нам теперь делать, но, поскольку мы понятия не имели, что произошло, у нас не было ни одной блестящей идеи. Поэтому мы решили пока просто продолжать то, что было изначально запланировано, то есть обозначено в записке Хосе. Ну разве что у мистера Скотта появится лучший план.

Старый книготорговец опять пригласил нас в свою подсобку, чтобы можно было поговорить без помех. После того как Себастьяно рассказал ему, что произошло, лицо его посерьёзнело.

– Мистер Маринеро уже высказывал опасения, что нечто такое может произойти, однако он надеялся, что с порталом в церкви этого не случится, потому что он маленький, незначительный и едва известный.

– Не случится чего? – насторожился Себастьяно.

– Разрушения. Это не первые ворота, уничтоженные в момент их использования. Мистер Маринеро упоминал, что в последние дни это коснулось нескольких переходов.

Я от страха чуть не выронила Сизифа, которого взяла было на руки оттого, что у него был такой сиротливый вид. Его братья и сёстры уже исчезли – видимо, обрели за это время свой новый дом.

– А что он ещё говорил? – спросил Себастьяно. Я видела, как он побледнел под своим загаром.

– Что у него ещё есть один или два козыря и что он – в случае если при переходе что-то пойдёт не так – приложит все усилия, чтобы вернуться через другой портал, если в Англии ещё остался хоть один.

– «Остался»? – в ужасе повторила я. – А что с главным порталом на Трафальгарской площади?

Мистер Скотт лишь озабоченно покачал головой.

У Джерри, который перед тем лишь молча слушал, в удивлении вырвалось:

– Так вот отчего там большая яма! Сегодня утром обнаружилась. Люди говорили, что ночью туда, должно быть, ударила молния, но ведь никакой грозы не было. Другие говорили, что кто-то выстрелил по площади из пушки, но ведь тогда нашли бы ядро. Но ядра никакого нет.

– А не говорил ли господин Маринеро, кто в ответе за разрушение порталов? – продолжал допытываться Себастьяно.

– Какие-то враждебные силы, – пожал плечами мистер Скотт. – Он говорил, что никак не ожидал этого, видимо, в деле замешан некто, кого он даже не принимал в расчёт. Он сказал, что это может привести к самому худшему.

Я при этих словах чуть не захлебнулась воздухом, а Сизиф тихо взвизгнул. Видимо, в испуге я слишком стиснула его. Я осторожно опустила его в собачью корзину, откуда он тут же снова выбрался и неловко тёрся о мои щиколотки.

– Не упоминал ли он каких-то подробностей? – спросил Себастьяно.

– Нет. Но он для вас кое-что оставил. – Мистер Скотт застучал своей деревянной ногой по полу, дохромал до стеллажа и извлёк тяжёлую, в кожаном переплёте книгу. Он протянул её Себастьяно, и тот в недоумении вгляделся в переплёт с буквами золотого тиснения:

– Собрание пьес Шекспира?

– Он что-то там пометил.

Себастьяно принялся листать книгу и, наконец, остановился:

– Вот тут подчёркнуто. Даже дважды. Сразу в первом акте «Генриха Пятого». – Он медленно прочитал вслух: – Внушив, что эта сцена – королевство. Актеры – принцы, зрители – монархи!

– Что это значит? – спросил Джерри.

– Если бы я знал, – ответил Себастьяно. Он полистал книгу ещё, но больше ему пока не попалось подчёркнутых мест. – Поищем дома, – сказал он наконец. – Я возьму книгу с собой, если вы позволите.

– Конечно. – Мистер Скотт проводил нас до двери магазина. – Не сомневайтесь, приходите ко мне в любое время, если у вас будут вопросы.

Джерри поднял с пола Сизифа, который трусил позади меня:

– Эй, а ты куда собрался, забияка? – На его веснушчатом лице проступила улыбка: – Я думаю, он в вас влюбился, миледи.

Словно в подтверждение, Сизиф коротко взвизгнул. Мне стало не по себе от грусти, когда я заглянула в большие собачьи глаза, однако Себастьяно взял меня под руку и вывел из магазина:

– Я уже говорил тебе: даже не думай.

Джерри передал щенка своему дедушке и пошёл за нами к экипажу.

* * *

Ещё по пути на Гросвенор-сквер мы рылись в томе Шекспира в поисках новых отметок, но до прибытия так ничего и не нашли. Приехали мы в самый подходящий момент – наш новый дальний родственник, лорд Реджинальд Каслторп, он же Кен-жених, стоял перед домом и радостно махал нам.

– А я уже хотел уйти! – Он вежливо поклонился мне: – Кузина Анна. – Потом, высоко подняв брови, оглядел Себастьяно: – Ах ты, боже мой. Галстук в полном беспорядке. И что это у вас на плечах – никак пыль? – Он нахмурился: – Боюсь, что в таком виде в Уайте показаться нельзя, кузен. Приведи себя сначала в порядок.

– Не беспокойся, приведу. Зайдём в дом, и попроси дворецкого принести тебе в библиотеку что-нибудь выпить.

– С удовольствием. – Реджинальд указал на толстый том Шекспира: – Ты увлечён театром?

– О да, я люблю театр, – подтвердил Себастьяно.

– Тогда ты угодил в правильное место. Театр и опера – этим Лондон знаменит. У меня забронирована ложа в Королевском театре, мы могли бы вместе сходить туда на представление.

– Туда несомненно ходит множество влиятельных людей, не так ли?

– Действительно так, – подтвердил Реджинальд. – В ложах появляются высшие круги, вплоть до принца-регента. В конце концов, это удовольствие стоит две с половиной тысячи за сезон, это могут себе позволить лишь немногие.

– Мы с сестрой непременно составим тебе как-нибудь компанию, Реджинальд, и с радостью. – Себастьяно остановился во входной галерее с колоннами и постучал молоточком в дверь. Мистер Фицджон открыл и с поклоном впустил нас внутрь. Его мина не выказала ни малейшего движения, кроме стабильной отрешенной любезности. Если он и был удивлён состоянием наших туалетов, то никак не показал этого – хорошо вышколенный дворецкий.

– Мистер Фицджон, пожалуйста, принесите лорду Каслторпу в библиотеку чего-нибудь прохладительного.

Я смотрела на Себастьяно с восхищением. Он говорил с точно выверенным градусом снисхождения и благородства. Не слишком высокомерно, но и без лишнего дружелюбия. Прямо как настоящий лорд, как будто он всю свою жизнь провёл пятым виконтом Фоскери (я между делом уже разузнала, что это было его действующим титулом).

Он направился к лестнице:

– Я быстро переоденусь.

– Подожди, я с тобой, – я поспешила за ним, мне не терпелось продолжить поиски в томе Шекспира. Но наверху, возникнув словно ниоткуда, путь мне преградила миссис Фицджон и доложила, что моя новая камеристка уже прибыла.

– Полчаса назад здесь была леди Уинтерботтом и привезла её с собой. К сожалению, она не могла задержаться и подождать и потому велела передать, что снова заглянет в пять часов, чтобы забрать вас на обещанный выезд в Гайд-парк. А камеристку оставила здесь. Её зовут Бриджит, она ждёт внизу, на кухне.

– Ах, – сказала я без воодушевления. И спросила себя, так ли уж обязательно мне нужна камеристка. Большинство платьев из моей переполненной гардеробной я могла бы надеть и без посторонней помощи, да и со своими волосами я разберусь самостоятельно. Однако потом я вспомнила, что вся эта помпа служила прежде всего одной цели, а именно создать как можно более достоверное впечатление, что я богатейшая родовитая леди. Другими словами, без камеристки никак. Если у Себастьяно есть камердинер, то у меня должна быть камеристка, вот и всё.

– Вы можете послать Бриджит ко мне наверх, – сказала я. – В мою утреннюю комнату, – добавила я как можно величественнее.

Миссис Фицджон склонила голову, при этом ни один краешек на её накрахмаленном чепце не дрогнул, и заскользила прочь к лестнице, шелестя своими юбками.

Себастьяно вместе с томом Шекспира скрылся в своей комнате. Я успела при этом бросить лишь один взгляд на его камердинера Микса, который его там встречал – расфранчённый тип в полосатой серо-чёрной ливрее.

В утренней комнате я уселась в кресло с томиком «Разума и чувства» и попыталась читать, однако не могла толком сосредоточиться, потому что постоянно сбивалась мыслью на разрушенный портал в Спитлфилдзе. И на замечание мистера Скотта, вернее, на замечание Хосе, которое мистер Скотт лишь повторил для нас: враждебные силы. Одни только эти два слова звучали столь угрожающе, что у меня холодок пробегал по спине.

Без сомнений, в этой игре был замешан кто-то из Старейшин, и ничего хорошего от этого ждать не приходилось. Я надеялась, что Хосе скоро снова вернётся – не знаю уж, через какой портал.

Я быстро долистала до того места, где Эдвард Феррарс наконец делает предложение красивой, но обедневшей Элинор Дэшвуд. И только я вошла в романтическое настроение, как моё чтение прервал стук в дверь.

Миссис Фицджон ввела в комнату молодую женщину.

– Вот камеристка Бриджит, миледи.

Бриджит было с виду лет двадцать пять, и она походила на толстощёкого позолоченного ангела. Одета она была в скромное коричневое платье, но всё равно могла бы послужить хорошей рекламой рождественского печенья или шариков «Моцарт». Из-под её шляпы выбивались светлые кудряшки, и её хорошенькое лицо светилось свежим румянцем, который гарантированно имел природное происхождение. Телом она была чуть полновата – как человек, который любит поесть, да и в остальном не чурается радостей жизни.

Правда, в настоящий момент она вряд ли испытывала удовольствие, скорее наоборот: на её круглом ангельском личике выражалась озабоченность.

– Мне распорядиться приготовить для Бриджит комнату в мансарде? – осведомилась миссис Фицджон.

– Да, это было бы хорошо, – согласилась я и почувствовала облегчение, когда она ушуршала своими юбками прочь. Что-то было в миссис Фицджон такое, что меня нервировало. То ли страдальческое выражение лица, то ли напряжённая поза, трудно сказать, но в её присутствии у меня постоянно было такое чувство, будто я её эксплуатирую. Просто не в моём характере было рассчитывать на помощь слуг, тем более в таком количестве. Если посчитать всю прислугу, какая мне попадалась в этом доме или упоминалась в разговоре, то легко набиралась дюжина.

А теперь у меня была ещё и камеристка. Я как раз собиралась с мыслями, что бы такое ей сказать, как вдруг заметила, что она что-то шепчет.

– Вы меня вышвырнете, – лепетала она. – И я окажусь на улице, и мне не останется ничего другого, как торговать своим телом. А зимой меня будет согревать только джин.

– Что-что?

Бриджит вздрогнула и подняла на меня свои голубые глаза:

– Ничего.

– Нет, ты что-то говорила сейчас сама себе.

Она густо покраснела:

– Я сожалею, миледи! Это какая-то злосчастная одержимость, которую я иногда не могу побороть. Это приступы, я перед ними бессильна. Но я клянусь вам, я постараюсь сдерживаться! – Она в отчаянии сделала шаг вперёд и присела в глубоком книксене. – Я хорошая камеристка!

– Да я тебе верю, – сказала я и великодушно добавила: – Можешь говорить с собой вслух сколько угодно. Я иногда тоже так делаю.

– Правда?

– Конечно. Все так делают. – Только не в присутствии других, мысленно добавила я, но не сказала, потому что у меня сложилось впечатление, что для неё это настоящая проблема.

Она с облегчением улыбнулась мне:

– Вы так добры, миледи!

– Бриджит, я должна тебе кое в чём признаться. До сих пор у меня не было настоящей камеристки. – Заметив на её лице выражение недоверия, я быстро добавила: – Разумеется, у меня были рабыни. И даже очень много. Ведь мы приехали сюда с плантации, его сиятельство и я. И к настоящей камеристке мне ещё надо привыкнуть. Я хочу, чтобы ты это знала, прежде чем начнёшь работать.

– О, я все свои обязанности умею выполнять по малейшему сигналу, – заверила меня Бриджит. – Уж точно не хуже десятерых рабынь, вместе взятых! Нет, даже гораздо лучше! Я и без приказа вижу, что нужно сделать!

Я заметила, что она неправильно меня поняла.

– Ты не должна работать ни больше, ни лучше даже одной рабыни. Я хотела этим сказать, что многие вещи я могу сделать и сама, например, одеваться, раздеваться, причёсываться.

– Зачем же у вас тогда было множество рабынь, если вы всё это делаете сами? – пролепетала Бриджит. И содрогнулась: – Ну вот, опять это началось! Пожалуйста, простите меня, миледи! Я не хотела это говорить!

– Нет, ничего. Ты ведь права. В этом есть… противоречие, не так ли? – Я ненадолго задумалась. – Ну да, это правда, я ненавижу рабство. И поэтому я всегда предпочитала делать всё сама.

– То есть вы вообще не хотите камеристку? – с испугом уточнила Бриджит.

– Хм-м… Нет, хочу, иногда она просто необходима, без неё никак. – Я посмотрела на неё ободряюще: – Если хочешь, остаток дня ты можешь быть свободна, как ты на это смотришь?

Она пришла в ужас.

– Свободна? Миледи, у меня есть только половина свободного дня в неделю! И эти полдня я хочу использовать в воскресенье, чтобы сходить в церковь.

– Нет, я имела в виду, что сегодня ты можешь быть свободна дополнительно.

– Она хочет меня испытать и посмотреть, не ленива ли я, – пролепетала Бриджит. – Чтобы иметь повод выставить меня на улицу. И это будет мой конец.

Я вздохнула. У меня пропала охота объяснять моей новой камеристке, что я не собираюсь её выставлять, даже если её разговоры с собой меня и впрямь раздражают.

– Бриджит, вообще-то мне всё же понадобится твоя помощь. Не почистишь ли ты мне это платье? Оно немного запылилось.

* * *

В течение следующих часов я убедилась, что Бриджит и впрямь выдающаяся камеристка, насколько я могла выразить это словами. Она с неимоверной ловкостью выбрала свежие вещи из огромного ассортимента одежды в моей гардеробной и тактично выложила их на мою кровать, а когда я переодевалась, она занималась сортировкой белья. Всё, что она мне выложила, безупречно сочеталось одно с другим, сама бы я никогда так не подобрала – свободное длинное платье бирюзового цвета и мятно-зелёное пальто, а к нему широкий шёлковый шарф с восточным узором, тёмно-зелёные мягкие кожаные башмачки и крутую маленькую шляпку с отделкой из тюля. И даже ретикюль – расшитая перламутровой мишурой ручная котомка – чудесно подходила к остальному наряду. Мистер Дарси гарантированно так и полетел бы на меня, если бы я очутилась внутри романа.

Бриджит проворно двигалась на заднем плане, пока я вертелась перед зеркалом и пыталась закрепить шляпку, и когда она увидела, что я не справляюсь, она снова начала бормотать себе под нос.

– Она могла бы попросить меня помочь. Тогда бы дело пошло быстрее, а вид был бы лучше. Но если я буду навязчивой, это может произвести плохое впечатление.

Я сделала вид, будто это вполне нормально, что она говорит сама с собой, и повернулась к ней:

– Не поможешь ли мне со шляпкой, Бриджит?

– С удовольствием! – Её глаза вспыхнули, и она быстро закрепила у меня на голове шляпку, воткнув пару шпилек опасного вида.

– Миледи – красавица, – сказала она, когда мы обе любовались в зеркале итогом наших усилий.

– Спасибо, Бриджит.

Внизу в салоне приёмов уже поджидала Ифигения. Она сидела в изящном кресле у окна и листала журнал мод. Как и утром, выглядела она сногсшибательно. Мечта эпохи регентства в лазурном бархатном ансамбле – цвет, подчёркивающий её выразительные глаза. Она встала и одобрительно оглядела меня:

– Анна, дорогая! Как я вижу, Бриджит уже поработала. Ну, разве она не сокровище среди камеристок?

– Да, она и впрямь хороша.

– Я надеюсь, тебя не будет раздражать её манера говорить с собой. Это непривычное чудачество, но я всё же нахожу его более приемлемым, чем, например, воровство или пьянство, а то и заигрывание с хозяином дома. Как ты считаешь?

– Конечно, – согласилась я, как будто было совершенно обычным делом, что камеристки всем этим занимаются.

– Попроси её причесать тебя, – посоветовала мне Ифигения. – Она большая мастерица. А эта коса – конечно, она тебе к лицу, но ты с ней выглядишь немного школьницей, не старше четырнадцати. А ведь тебе уже точно есть семнадцать.

– Вообще-то уже двадцать один, – созналась я.

Ифигения сокрушённо всплеснула руками в элегантных перчатках:

– Ах, уже столько! И всё ещё не введена в общество! Какое ужасное упущение! – Она насупилась: – Не знаю, как принято в вест-индских колониях, но здесь, в Англии, считается, что девушке старше двадцати, всё ещё не введённой в свет, трудно посодействовать.

– Посодействовать в чём?

Она захихикала.

– В замужестве, естественно! Дитя моё, так вот почему вы приехали в Англию! Потому что ты уже перезрела для брачного рынка! – Она снова наморщила лоб: – Надо не пропустить очередной альмак-бал, иначе ты потеряешь ещё больше времени. В двадцать ты уже почти старая дева, это немного сужает выбор, но с другой стороны ты ведь из хорошей конюшни. И ты богата. То есть состояние Фоскери просто сказочно. Разумеется, нам придётся проследить за тем, чтобы ты не попала на удочку охотника за приданым, но в этом пункте можешь положиться на меня. Как твоя ближайшая родственница я буду следить за тем, чтобы тебя окружали только достойные претенденты. А самой тебе следует придерживаться лишь нескольких правил, чтобы даже самые завидные холостяки Лондона считали тебя блестящей партией.

– Ну, я попрошу Бриджит причесать меня.

Я сказала это в шутку, но Ифигения согласно кивнула:

– Совершенно верно. Твой облик должен быть en vogue по любому поводу, всегда отвечать новейшей моде. В этом пункте ты можешь довериться Бриджит. Ну да, и мне, конечно, ведь ты должна признать, что в подборе твоего гардероба у меня оказалась хорошо набитая рука. А что касается светской беседы, тщательно следи только за тем, чтобы не казаться синим чулком.

– А что такое синий чулок?

– Ах, у вас на Барбадосе не знают такого понятия? Ну, это девушка, которая самое большое удовольствие получает от чтения. Если молодая женщина охотнее сидит над книгами, чем прихорашивается, то для общества она, считай, потеряна. Мужчины обходят синий чулок стороной.

– Это мне надо запомнить. – Я и впрямь была благодарна за этот совет, поскольку мысль о том, что какие-то холостяки смогут увидеть во мне блестящую партию, на секунду заставила меня нервничать. Теперь же я, по крайней мере, знала, как мне избавиться от подходящего претендента: просто буду рассказывать ему о моих любимых книгах.

Ифигения дружески подхватила меня под руку, и мы вышли наружу, где нас поджидала её карета – лёгкий двухместный экипаж с красными колёсами. Ифигения выдала мне, что это есть верх экстравагантности, поскольку яркие цвета считаются вульгарными. Кажется, она ориентировалась во всех вопросах хорошего вкуса, потому что пока её слуга вёз нас в сторону Гайд-парка, она то и дело обращала моё внимание на людей, которые, на её взгляд, были дурно одеты или представляли собой светское ничтожество.

– Вон та женщина в ландо – Гарриет Уичкомб, ужасная личность. Ты видишь этот шарф? Разве он не ужасен? Но её запах ещё ужаснее. К ней лучше не подходить близко, иначе задохнёшься от её парфюма.

Ещё за одним углом:

– Мужчина вон на том вороном коне – лорд Рексхэм. От него держись подальше, он за последний год проиграл все свои деньги в «фараон» и теперь ищет богатую наследницу, чтобы окрутить её. Очаровательный шармёр и лихой наездник, но для тебя он ничто.

Перед самым въездом в парк:

– Видишь толстуху в кабриолете, который едет нам навстречу? Это одна из патронесс альмака. Женщина непомерно надменная, а сама при этом глупа, как бобовая ботва. Ненавижу её. – Ифигения радостно помахала толстухе и просияла ей навстречу: – Дорогая моя! Какая радость вас встретить!

Толстуха свысока кивнула, что, пожалуй, можно было считать добрым знаком, потому что Ифигения вздохнула с облегчением:

– Слава богу, она нам выказала благорасположение. Входные билеты на очередной бал нам обеспечены.

– Ты думаешь, мы можем пойти на альмак-бал?

– Разумеется, ягнёнок мой. Я же тебе это обещала. Но иногда это стоит некоторых усилий – убедить патронессу допустить на бал незнакомых посетителей. За них должен поручиться кто-нибудь из Тона, в данном случае это я. – Ифигения улыбнулась несколько самодовольно, кивая в это время ещё одной даме, которая сидела в проезжающей мимо карете. Кажется, добрая половина лондонских «сливок общества» сговорилась о выезде или о верховой прогулке в Гайд-парке. На широких, окаймлённых цветущими кустами дорожках было множество экипажей с изысканно разряженными людьми. Между ними рысили до блеска вычищенные лошади, на которых восседали господа или дамы в элегантных костюмах для верховой езды.

– О! – Ифигения схватила и стиснула мою руку при виде экстравагантного экипажа: – Это он!

– Кто?

– Граф Кливли! Я надеялась на это. Джордж! – воскликнула она, и голос её зазвенел колокольчиком. – Мой самый лучший Джордж! Какая чудесная случайность!

По приказу Ифигении слуга осадил лошадей и остановился вровень с экипажем, в котором сидел вышеозначенный «самый лучший Джордж». Он был слегка полноват, по виду лет тридцати пяти. В своих благородных одёжках он был зажат, как колбаса в оболочке, всё сидело на нём в обтяжку. Да и в остальном его внешний вид казался слегка избыточным, в частности его начёсанные рыжеватые локоны, горчичный цвет его брюк или уголки воротника, достающие ему почти до ушей. Галстук был завязан в такой напыщенный узел, что подпирал его подбородок. Он с некоторым усилием повернулся, и стало видно, что лицо у него располагающее, хотя и кругловатое, с чуткими карими глазами и пушистыми усами. Он походил на добродушного хомячка.

– Ифи! – обрадовался он. – А ты что здесь делаешь?

– Выехали прогуляться. С моей дорогой кузиной, которая совсем недавно прибыла с Антильских островов. Анна, позволь мне представить тебе моего доброго друга Джорджа Кливли. Джордж, это Анна, младшая сестра пятого виконта Фоскери.

Я удивлялась, почему она говорила так громко, и даже думала какое-то время, что это признак хорошего тона, когда тебя представляют графу, но потом я заметила, что он говорил так же громко.

– Он туговат на ухо, как старое забитое пушечное дуло, – сказала Ифигения, обращаясь ко мне нормальным тоном.

– А, юная леди Фоскери с Гросвенор-сквер, не так ли? Очень рад с вами познакомиться! – Граф улыбался, оглушительно сообщая мне, как он очарован мной. – В высшей степени необычно – дама из Вест-Индии! Да ещё такая красавица! – Его взгляд выдавал живейший интерес. Он приподнял шляпу, поклонился и, чтобы подчеркнуть своё почтение, приподнялся с места, однако потерял равновесие и снова плюхнулся на задницу. При этом с него свалилась шляпа. Грум тотчас спрыгнул с запяток и поднял её, однако при этом спугнул лошадей, и те неожиданно рванули с места. Кучер пытался их удержать, но они от этого только сильнее понесли. Упряжка пустилась в галоп, экипаж болтало из стороны в сторону, и граф отчаянно пытался за что-нибудь ухватиться. Он то и дело оглядывался через плечо и кричал: – До скорого, дамы!

Ифигения хихикала.

– Бедный Джордж! И ведь надо же было ему непременно купить эту пару породистых чистокровных. Ну и каково твоё первое впечатление?

– Я ничего не понимаю в лошадях, но они точно быстроногие.

– Глупышка. – Она засмеялась. – Я же имела в виду Джорджа.

– Я нахожу его очень милым. И он э-э… оригинально одет.

– Ну да, к сожалению, вкус его подводит. Камердинер у него болван, поэтому некому положить конец промахам Джорджа в моде. Но эту тягу к дендизму ему легко можно простить, ведь он всё-таки граф. И, кроме того, богат, как Крез. – Она выжидательно смотрела на меня: – Ты ведь сказала, что находишь его милым?

Я поняла, к чему она клонила.

– Я имела в виду другое. Милый – это… просто всего лишь милый.

Она мечтательно улыбнулась, как будто моё понимание милого было именно таким, как надо.

– Без сомнения, он ещё на этой неделе закинет на тебя свою карту.

Вероятно, она имела в виду господствующий в это время обычай давать дворецкому свою визитную карточку, которую тот потом принесёт в салон на серебряном подносике, после чего надо будет решить, принимать ли этого посетителя. В принципе это было то же самое, что смотреть на номер, который высвечивается на дисплее, и решать, отвечать или лучше нет, – с той лишь разницей, что здесь звонящий уже находится в доме и дворецкому приходится его отсылать, если у тебя нет настроения принимать гостя.

– И несомненно он явится на бал-альмак, – продолжала ликовать Ифигения. – Какие перспективы! Ты не знала, что он один из лучших друзей принца-регента?

– Нет, откуда мне знать? – Я как раз хотела ей объяснить, что у меня вообще нет намерения принимать сватовство этого типа, будь он хоть какой граф. Но вовремя спохватилась, вспомнив, какие указания оставил нам Хосе.

Использовать общественные поводы – как можно больше. Встречать влиятельных людей и толковать знаки.

Как граф, этот Джордж Кливли был на самом верху аристократической лестницы, выше него стояла только королевская семья. И он был дружен с принцем-регентом, большего влияния просто не бывает. Тем самым дело прояснилось – я должна пойти на бал, чтобы иметь возможность толковать знаки. Даже если это означало, что весь свет будет держать меня за наследницу на выданье.

Мы проехали ещё один круг по Гайд-парку, и на обратном пути на Гросвенор-сквер Ифигения сказала, что на следующее утро заедет за мной для прогулки по магазинам, потому что мне совершенно необходимо ещё одно красивое бальное платье. Моё возражение, что у меня и без того полно новых платьев, она весело отмела.

– Это же всё простые дневные платья, ягнёнок ты мой!

У меня было впечатление, что вместо ягнёнка она вообще-то хотела сказать: яйцо ты деревенское, но я не стала протестовать. Ведь она говорила от чистого сердца, а кроме того, она была мне нужна, чтобы явиться на этот бал. Кроме того, она и впрямь была очень мила, если не обращать внимания на её снобистские манеры.

Она высадила меня на Гросвенор-сквер и пообещала заехать назавтра ровно в одиннадцать.

Между тем была уже половина седьмого. Я сняла пальто и передала его Бриджит, которая тут же принялась чистить его щёткой.

Миссис Фицджон спросила меня, согласна ли я, если ужин будет подан в восемь часов, поскольку его сиятельство оповестил о своём возвращении в это время. Я изрядно проголодалась и охотно съела бы что-нибудь, но догадывалась, что тем самым нарушила бы всю кухонную логистику, и поэтому сказала, что ужин в восемь меня устроит.

Чтобы скоротать время ожидания, я решила ещё раз просмотреть повнимательнее том Шекспира. Однако, когда я искала книгу в комнате Себастьяно, меня застал его камердинер Микс, который чуть не задохнулся, увидев, как я там роюсь. Судя по всему, было совершенно невозможным делом, чтобы дама входила в спальню господина, будь она ему хоть сестра, хоть кто.

– Я просто ищу книгу, которую мой брат принёс сегодня в середине дня, – объяснила я. – Том с пьесами Шекспира.

Микс из последних сил старался сохранять самообладание.

– Его светлость запер книгу в своём рабочем кабинете, а ключ унёс с собой.

– О, в самом деле?

Микс лишь кивнул, полный достоинства.

Хм, это было неприятно. С другой стороны, и благоразумно, поскольку следовало хранить в тайне всё, что нам оставил Хосе. Мы ведь запирали в письменном столе и записку из романа Джейн Остин. Она должна была оставаться в секрете, только так мы могли гарантировать, что эта информация не попадёт в неположенные третьи руки. Причём неположенные третьи руки не были выражением, которое я выбрала сама, оно происходило от Себастьяно, и имелось при этом в виду некое зло. Представитель которого мог подстерегать практически за каждым углом. И это не просто иносказательное описание, а жестокая реальность, с которой я уже не раз сталкивалась сама. Любая неосторожность могла стать опасной для жизни. Поэтому сохранение тайны и умолчание были железным правилом, которого мы, стражи времени, должны были придерживаться в ходе выполнения наших заданий. В том, что мы продолжали выполнять задание, я не сомневалась ни секунды. Я была убеждена, что совершить прыжок во времени мне и Себастьяно помешало не разрушение портала, а невыполненное задание.

Несмотря на это, Хосе пытался увести нас отсюда любой ценой. Я не питала ни малейших иллюзий насчёт причины – мы были в опасности. Возможно, даже в смертельной опасности. В затылке у меня ещё ни разу не чесалось с момента нашего прибытия сюда, но это ничего не значило. В любой момент зуд мог возникнуть – и тогда, может, будет уже поздно. Меня охватил озноб, я беспокойно ходила из угла в угол по моей утренней комнате. Я попыталась читать, но при всём желании не могла сосредоточиться. В конце концов я не выдержала. Я не могла ждать Себастьяно ещё целый час и даже больше!

Но мне тут же пришла в голову блестящая идея, как провести это время с толком. Пусть Себастьяно, может быть, даже немного рассердится, что я уехала без него, но ведь завтра мы сможем пойти туда ещё раз вместе, будет даже лучше. Я поставила в известность мистера Фицджона, что хочу снова выехать, после чего он послал Седрика в конюшню, чтобы вызвать Джерри с экипажем.

Джерри выглядел немного усталым, когда сошёл с облучка и поклонился мне. Когда он откинул для меня ступеньку, чтобы я могла подняться в экипаж, мне пришло в голову, что я вполне могла бы дать ему чаевые, тем более что позади у него уже был долгий рабочий день.

– Вот, пока я не забыла, – я сунула ему в руку золотую монету.

– На что это? – озадаченно спросил он.

– Это тебе.

– Но у меня же нет никаких расходов.

– Это не на возмещение трат, а просто маленький подарок.

Он покраснел до ушей и сглотнул.

– Это слишком щедро, миледи.

С запяток экипажа послышался кашель. Жако, грум, смотрел оттуда жадными глазами. Мне пришлось дать что-то и ему, но не так много – всего лишь серебряную гинею. В конце концов, он всего лишь катался сзади, ничего не делая, да ещё и пялился вслед каждой женщине, какую увидит на краю дороги. С ним не следовало перебарщивать.

– Тебе ведь тоже полагается свободное время после работы? – сочувственно спросила я Джерри, когда он помогал мне подняться в экипаж.

– Конечно. После захода солнца я иду домой – если, конечно, мои услуги больше не нужны.

Это звучало беззаботно, но я всё равно считала, что после такого длинного рабочего дня ему давно пора быть дома.

Я опять упустила из виду, что в этом веке ещё не было распорядка рабочего времени, не говоря уже о законно установленном восьмичасовом рабочем дне. И профсоюзы ещё только предстояло изобрести. Правда, я вспомнила, что в этом столетии уже были восстания рабочих. Или ещё только будут, смотря что считать восстанием. Разве не было бунтов даже в этом году? Я разозлилась на себя за то, что перед нашим отправлением сюда, в 1813 год, не навела справки об этом времени, чтобы лучше держать в голове все даты и факты вместо того, чтобы запоминать лишние детали, например что такое ретикюль или из чего делают зубной порошок.

Правда, я знала кое-что о человеке, которого собиралась сейчас посетить. В конце концов, мы с Себастьяно несколько дней назад спасли ему жизнь и сберегли от огня его картины.

И теперь выходило так, что он тоже играл роль в нашем новом задании, хотя оно ещё таилось в полной неизвестности. Я чётко увидела перед своим внутренним взором слова, которые Хосе написал в своей записке: «Не упускать из виду: мистер Стивенсон и мистер Тёрнер».

Джерри стоял перед распахнутой дверцей экипажа:

– Куда поедем, миледи?

– К мистеру Тёрнеру, художнику.

– Там, где вы и милорд тушили пожар?

– Совершенно верно.

– У вас какие-то особенные намерения?

– Нет, я просто хотела узнать, как его делишки. – Преобразователь сделал из этого: «Я лишь хотела осведомиться о его самочувствии». Этот изящный перевод заставил меня вскрикнуть: – Ну обалдеть! – Что, в свою очередь, было превращено в «Ах!».

К счастью, Джерри больше не задавал вопросов.

* * *

Когда мы приехали на Харлей-стрит, уже смеркалось, и туман погрузил улицу в зловещую колеблющуюся дымку. По дороге сюда мы уже видели первых фонарщиков, которые старательно зажигали один фонарь за другим при помощи длинной штанги, однако мутный свет едва проницал сквозь плотные клубы тумана. Лишь вдоль главных роскошных улиц уже были установлены газовые светильники, которые хотя и горели ярче, чем масляные лампы, но, несмотря на это, создавали лишь размытые световые пятна в мутном супе сумерек.

Джерри остался сидеть на облучке, когда я торопливо прошла к двери мимо двух коварно улыбающихся сфинксов и постучала в дверь колотушкой – и тут же ещё раз, посильнее. Я не могла выжидать здесь долго, иначе не поспею к ужину. Я уже хотела постучать в третий раз, как дверь распахнулась. Передо мной стоял старый отец мистера Тёрнера. На нём был всё тот же халат и те же домашние туфли большого размера, что и в прошлый раз. Он удивлённо таращился на меня.

– Уилл! – крикнул он. – Иди скорее сюда! Та странная белокурая девушка пришла!

Позади него возникла миссис Теккерей, экономка.

– Вам не следует подходить к открытой двери, сэр, – строго сказала она. – В вечернем воздухе вы можете простудиться. Ваши бронхи ещё не отошли после пожара, вы же знаете.

Потом она взглянула на меня и широко раскрыла глаза:

– Какими судьбами… – Она запнулась и крикнула через плечо: – Мистер Тёрнер! Та белокурая девушка!

Мне показалось, что я попала в сюрреалистический фильм. У меня за спиной колыхался туман, передо мной был холл, слабо освещённый свечой, а в проёме раскрытой двери, чётко очерченный, будто вырезанный ножницами, силуэт мистера Тёрнера-старшего в его огромных комнатных тапках и экономка, которая смотрела на меня так, будто я была из инопланетных Чужих. Потом по лестнице спустился мужчина, которого я пришла навестить (вернее: не упускать из виду, не знаю уж, что это могло значить). С его появлением вся сцена стала ещё запутанней, если это только было возможно, потому что он держал в руке кисть, с которой капала краска, а в другой руке – незавершённую картину. Она была не очень велика, а свет горел неярко, однако личность, изображённую на картине, я всё-таки узнала – то была я сама.

* * *

Мистер Тёрнер уставился на меня как на привидение.

– Я знал, что вы вернётесь, мисс Фоскери. – Он повернулся к экономке: – Пожалуйста, принесите для нашей гостьи чашку чая в салон, миссис Теккерей. И проводите отца в постель.

Миссис Теккерей что-то пробурчала себе под нос, из её бормотания я различила лишь слова «дурное предвестие» и «определённо, ведьма», но она удалилась, не высказывая возражений, и увела с собой старого мистера Тёрнера.

– Идёмте, – пригласил меня художник.

Я последовала за ним через холл, в котором всё ещё чувствовался запах дыма, хотя подпалённые панели и закопчённые обои были уже ободраны и всё было приготовлено для ремонта; вдоль высоких стен стояли леса, и повсюду лежали строительные инструменты.

Мистер Тёрнер привёл меня в библиотеку, похожую на нашу (я уже привыкла к роскоши, а ведь пора было отвыкать от дворца на Гросвенор-сквер как нашей собственности), только здесь висело больше картин. Разумеется, все они принадлежали кисти мистера Тёрнера.

Он поставил свежую работу на мольберт и пригласил меня сесть, однако я была слишком зачарована картиной. Он написал её в своём характерном стиле, то есть немножко размыто, с плавными очертаниями, однако моё лицо было хорошо узнаваемо. Оно застыло в испуге. Я распахнула глаза от ужаса, подняла ладони, загораживаясь. Я невольно похолодела, глядя на своё изображение. Как будто я смотрелась в зеркало, которое показывало мои самые сокровенные чувства. Вероятно, в этот момент я выглядела так же, как на картине.

Однако чувствам было куда нарастать, поскольку я тут же заметила, что картина на мольберте оказалась не единственным моим портретом в библиотеке. Было ещё три полки, на которых стояли мои портреты, они ещё не просохли, и на каждом из них я выглядела так, будто бежала от убийцы. На последнем я оглядывалась через плечо, открыв рот в беззвучном крике.

– Как они вам нравятся? – спросил мистер Тёрнер, полный ожидания.

Я сглотнула.

– Они… э-э… необычные. И сразу три одного рода… Я имею в виду, почему вы… – Я запнулась, потому что понятия не имела, как выразить словами то волнение, которое бушевало во мне.

– Почему я вас написал? – Мистер Тёрнер пожал плечами. – Я не знаю, почему я пишу тех или иных людей или мотивы. Я просто должен это делать. Картины у меня в голове, и они просятся наружу. Причём не однажды, а по нескольку раз. Видите же, каждая картина имеет много лиц, и все просятся показаться.

– И такой вы меня увидели? – удручённо спросила я. Потом мне пришла в голову мысль, которая всё объясняла. – Да вы же видели меня на пожаре! – сказала я с облегчением. – Я тогда и в самом деле перепугалась!

Он отрицательно покачал головой:

– Нет, на пожаре вы выглядели не испуганной, а, наоборот, решительной. А эти портреты здесь – другие образы. Они… – Он прокашлялся и сказал, извиняясь: – Я знаю, что это должно показаться вам абсурдным, но я скажу как есть: это видения.

– Видения? – эхом повторила я слегка дрожащим голосом.

Он кивнул:

– Картины возникают у меня перед внутренним взором, и я вынужден их писать. В точности как вон та. – Он указал на картину на стене у камина. Освещённая свечами, она излучала нечто таинственное и вместе с тем угрожающее. Я сразу узнала, что было написано на картине – каменный круг Стоунхенджа. Но не он был на картине зловещим, а человеческая фигура, которая металась там среди камней и, судя по всему, от кого-то бежала.

– И это тоже… – с усилием выдавила я.

Мистер Тёрнер кивнул:

– Да, это вы. Я называю это «Страх смерти». Как она вам?

У меня было такое чувство, что меня кто-то должен удержать. В это мгновение вошла миссис Теккерей с чаем. Она подозрительно оглядела меня, но ничего не сказала. Мистер Тёрнер размешал сахар в своей чашке и заявил, что у него редко бывали такие визионерские периоды творчества, как в последние дни.

– Это как источник силы, – сказал он, исполненный счастья. – Картина за картиной так и рвутся ко мне и тут же просятся на холст. И всё это благодаря вам, мисс Фоскери. Ещё одна причина, по которой я ваш должник. Как бы я хотел выразить вам свою признательность. – Он с жаром указал на три портрета: – Могу я вам подарить один из них?

Всего несколько дней тому назад я бы, сияя от радости, сказала что-нибудь вроде: «Да что вы, это не обязательно! Но раз уж вы спрашиваете – да, я буду очень рада!», но теперь я даже не слушала его толком. Всё это время я не могла отвести глаз от картины со Стоунхенджем.

Мистер Тёрнер сунул чашку мне в руки:

– Ваш чай остынет.

– Спасибо. – Я отсутствующе сделала пару глотков и при этом едва заметила, что без сахара он не особенно вкусный. В этот момент напольные часы в углу пробили полный час – уже было восемь!

Я быстро поставила чашку на поднос.

– Мне нужно идти.

– Но вы ведь придёте ещё, да? – Мистер Тёрнер вопросительно смотрел на меня, потом кивнул: – Да, я знаю, что вы ещё придёте. Я знал это и до того, как вы пришли сегодня. Вы часть видения, Анна. Мне можно называть вас Анной?

Я лишь кивнула без слов. Он проводил меня до двери и смотрел мне вслед, когда я торопливо шагала к экипажу. Джерри открыл мне дверцу.

– Как дела у художника? Он уже оправился от ужаса, пережитого на пожаре?

И опять я могла лишь молча кивнуть. Мне хотелось как можно скорее уехать отсюда.

* * *

На обратном пути я начала всерьёз мёрзнуть. Мне следовало одеться потеплее. С наступлением темноты заметно похолодало. Со всех сторон в экипаже поддувало, особенно снизу. Я попросила Джерри подстегнуть лошадей, потому что я опаздывала.

Мистер Фицджон корил себя, когда я вернулась:

– О небо, да вы же продрогли! – он отогнал жену в сторону и сам принял у меня пальто сразу, как только открыл дверь. – Мне следовало вас предостеречь, что для вечернего выезда требуется тёплый плед и горячий кирпич под ноги.

– Ничего, – сказала я, стуча зубами, однако я была рада, что сразу можно было пройти в салон, где в камине уже трещали поленья, давая жаркое тепло. Себастьяно тотчас шагнул ко мне и взял в руки мои ладони.

– Ну наконец-то!

Я сделала вид, что его мрачная мина меня совсем не беспокоит, поскольку в комнате присутствовал ещё и гость – Кен-жених. Он стоял у камина с бокалом в руке. В своей благородно поблёскивающей жилетке, бордовом пиджаке и тщательно повязанном галстуке он выглядел как воплощение одного из героев Джейн Остин.

– А я уже беспокоился, – сказал Себастьяно. – Где ты так долго была?

– Ах, я совершенно забыла про время, – ответила я с лучезарной улыбкой. Лишь бы никто ничего не заметил. Однако Себастьяно слишком хорошо меня знал, он понял, что я всё ещё растеряна. Он крепче сжал мои руки и коротко погладил по щеке.

– Ты хорошо провела вечер? – спросил он вскользь.

– Я была с Ифигенией в Гайд-парке, а потом ещё попросила Джерри немного покатать меня по городу. Ты же знаешь мой интерес к Лондону. Всё так ново, и всё так волнует… К сожалению, потом спустился туман, мало что можно было разглядеть. – Я протянула Реджинальду руку и продолжала в тоне светской беседы: – Кузен, как приятно тебя снова видеть. Как прошёл твой день с моим братом?

– Очень разнообразно, – сказал Реджинальд. К моему удивлению, он не пожал мне руку, а поднёс её к губам и едва коснулся поцелуем. – Мы были в клубе Уайт, а потом ещё в тире Мэнтона, где я продемонстрировал Себэстшену мои новые дуэльные пистолеты. А потом мы посмотрели у Таттерсоллз аукционные торги.

– Это был художественный аукцион? – спросила я, смущённая неожиданным целованием руки.

Реджинальд рассмеялся:

– Нет, у Таттерсоллз продают лошадей.

Я выжала из себя улыбку:

– Как глупо, что я плохо ориентируюсь в здешних обычаях. Барбадос действительно очень далеко отсюда.

– Очень далеко, – забавляясь, подтвердил Реджинальд. – Тем большую радость мне доставляет показать вам Лондон.

– На завтра запланирована коллективная прогулка в Воксхолл-Гарденз, – вставил Себастьяно.

– Я, к сожалению, не смогу к вам присоединиться. Завтра с утра мы условились с Ифи. Она полагает, что мне для альмака непременно нужно новое платье. На следующей неделе в среду там состоится бал.

– Я знаю, я тоже туда записался, – заявил Реджинальд – Но ты, разумеется, успеешь и в Воксхолл-Гарденз, потому что мы отправимся туда только к вечеру. – Реджинальд улыбнулся, блеснув зубами, и был при этом настолько похож на Кена-жениха, что я даже заморгала. Он подставил мне локоть для опоры: – Сделайте одолжение, кузиночка.

– Какое? – растерялась я.

– Только твою руку, – он подмигнул мне. – Я хотел бы честь по чести провести тебя в столовую.

– Ах, ты останешься на ужин?

– Да, Себэстшен был так любезен и пригласил меня. Одинокий холостяк вроде меня благодарен за любую возможность поесть в хорошем обществе.

Я могла бы поспорить, что в таких возможностях у него не было недостатка. Ни с его внешностью, ни с его состоянием. Ифигения во время нашего прогулочного выезда подробно вещала мне о его финансах, его роскошном лондонском городском доме и его породистых лошадях. Он считался исключительно хорошей партией, как она неоднократно подчеркнула. Как жених он стоял в списке лучших претендентов сразу после Джорджа – и Себэстшена. От такого её высказывания я чуть не выпала из кареты, прежде всего оттого, что заметила в её глазах лёгкий блеск при этих словах. Потому что мне вспомнилось, что она тоже хочет снова вступить в брак. Я чуть было не проболталась и не сказала ей, что Себастьяно не свободен. Во всяком случае до тех пор, пока в моих жилах течёт кровь!

Реджинальд подставил мне стул и при этом слегка погладил меня ладонью по спине:

– Пожалуйста.

Я опустилась на стул, и Реджинальд уселся рядом со мной, как будто тут, и только тут, было его место. Себастьяно поневоле пришлось сесть напротив нас, потому что три человека, сидящие в один ряд, выглядели бы за столом довольно по-дурацки. Во время еды Реджинальд не упускал случая пофлиртовать со мной. Он делал свои комплименты умело, в несколько шутливой форме, это было немного докучливо, и время от времени он отпускал такие шутливые замечания, что мне приходилось хихикать. Разумеется, я не увлеклась им, в конце концов, я любила Себастьяно как безумная даже после трёх лет вместе, и тем не менее мне отнюдь не было неприятно получать небольшие знаки внимания от такого красивого и милого человека. Кроме того, это хорошо отвлекало меня после того, как мистер Тёрнер вселил в меня ужас своими визионерскими картинами.

Между тем выражение лица Себастьяно становилось всё мрачнее, видимо, ему досаждала дружеская болтовня Реджинальда, однако он ничего не сказал.

На стол подали поочерёдно несколько блюд. Серебряные миски дымились, когда с них снимали крышки, несколько основных кушаний принесли на больших сервировочных блюдах, различные закуски подавались в небольших стеклянных вазочках – всего этого было слишком много. Повариха и её поварята, должно быть, несколько часов убивались, чтобы приготовить все эти вкусности. Было нашпигованное говяжье филе, запечённый окорок, телятина в трюфелях и ещё пара других мясных блюд, которые я даже запомнить была не в состоянии, потому что уже после одной порции насытилась. Некоторые из них были сервированы как заливное, в виде кучки дрожащего желе, от вида которого мне становилось дурно, как и от куска зажаренного зайца или перепела. Как уже было за обедом, я предпочла остановиться на паровых овощах и думала при этом, сколько голодных людей в бедняцких кварталах можно было досыта накормить едой с нашего стола.

Нам подали итальянское красное вино приятного вкуса, и на сей раз даже я попросила подлить мне, потому что вино согревало меня и помогало не думать о картинах, увиденных в библиотеке мистера Тёрнера.

После еды Реджинальд объявил, что ему уже пора удалиться. На прощанье он по всей форме поцеловал мне руку.

– До завтрашнего вечера, очаровательная Анна!

Себастьяно напрягся.

– Тебе не следует так часто целовать руку моей сестре. Она к этому не привыкла.

Реджинальд сдвинул брови, и на секунду показалось, что он хочет возразить, но вместо этого он сказал с виноватой улыбкой:

– Прости, дружище. Я всё время забываю, что там, на Антильских островах, всё ещё царят старинные обычаи.

Может, он намеревался показать своё раскаяние, но в моих ушах это прозвучало скорее насмешкой. Себастьяно водрузил на лицо непроницаемую мину и проводил его до входной двери, тогда как я уже направилась наверх в рабочий кабинет и ждала его там. Когда он вскоре вернулся, то казался ещё раздражённее.

– Что случилось? – спросила я.

– Этот лощёный красавчик только что официально попросил у меня разрешения ухаживать за тобой.

Я смотрела на него раскрыв рот:

– Не может быть!

– Ты думаешь, я это выдумал?

– И что ты ему ответил? Вышвырнул его за дверь?

Себастьяно нервно помотал головой.

– Поверь мне, я бы с удовольствием сделал это. Но сейчас не время. Он ведь что-то вроде пропуска в высший свет. Этот тип знает всех важных людей в Лондоне. Ты представить себе не можешь, с кем он на «ты». Всюду, где мы сегодня были, тут же набегала целая толпа богатых денди, чтобы просто пожать ему руку. За какой-то час он познакомил меня с доброй дюжиной лордов, один важнее другого. – Лицо Себастьяно продолжало мрачнеть, пока он наливал себе хереса. – Так что я стиснул зубы и сказал ему, что благожелательно проверю честность его намерений.

– Эй?

– Но ведь что-то я должен был сказать, – сердито объяснил он. – При этом я, естественно, жду, что ты отвадишь от себя этого выскочку. Ты спокойно можешь ему сказать, что тебе не нужны эти рукоцелования. А теперь рассказывай, где ты была. У Тёрнера?

– Да. – Я заметила, что у меня начали дрожать руки. Себастьяно тоже увидел это и быстро схватил мои ладони. Он хмурился, когда я описывала ему те странные картины.

– Всё это звучит безумно. Но в любом случае это, кажется, имеет какое-то значение. Спрашивается только, какое. Надеюсь, скоро мы это выясним. Я завтра поеду туда и сам посмотрю. А ты отныне никуда не выезжай, не поставив меня в известность.

Я пропустила это мимо ушей, потому что не хотела затевать с ним ссору, и предпочла просто сменить тему:

– Давай-ка ещё раз просмотрим том Шекспира.

– Я уже просматривал. Больше нет никаких пометок, кроме этой единственной.

– Ты помнишь, как она звучит?

– Внушив, что эта сцена – королевство. Актеры – принцы, зрители – монархи!

– Ты уже раздумывал над этим?

– Целый день. Мне кажется, я знаю, что значит это указание. Речь идёт о принце-регенте. Велика вероятность, что кто-то планирует лишить его власти.

– Принц-регент – погоди, это ведь сын короля, взявший на себя управление, потому что его отец душевнобольной, так или нет? И как можно лишить его власти?

– Обычным путём, – иронически ответил Себастьяно.

Я содрогнулась:

– Ты хочешь сказать, кто-то попытается его убить?

– Совершенно верно, это я и имел в виду. И вместе с тем этот кто-то позаботился о том, чтобы никто из Старейшин не помешал его планам, поэтому он разрушает порталы.

– Но тогда этот кто-то сам должен быть одним из Старейшин!

– Разумеется.

– Но ведь без порталов он и сам потом не сможет странствовать во времени, – возразила я.

– А может, он больше и не хочет этого. Возьми хотя бы это место: сцена – королевство. Это означает, он хочет создать собственное королевство, свою сугубо личную сцену. Лишь для одного себя, вне всякого контроля.

– А что, на твой взгляд, означает «Актеры – принцы, зрители – монархи»! Неужто этот некто хочет… хочет выбрать кого-то нового на эту роль? Быть может, хочет сыграть её сам?

– Я считаю это весьма вероятным.

– Тогда нашей задачей и было бы воспрепятствовать этому. Но как?

– Мы должны как-то пробиться в окружение принца и при этом разведать, с какой стороны грозит опасность. Как это написано в указаниях Хосе: толковать знаки.

Это мне напомнило о моей встрече с графом Кливли и о его дружбе с принцем-регентом. Я рассказала об этом Себастьяно, на что он сказал, что не повредит установить с ним добрые отношения, как только он снова встретится мне на пути, будь то завтра в Воксхолл-Гарденз или на альмак-балу.

– Главное, не давай ему обмусоливать свою руку. Действительно омерзительный обычай.

После такого напоминания он поцеловал меня. И мы отправились спать – каждый в свою постель.

Войдя в свою спальню, я испугалась, потому что Бриджит поджидала меня там. Я совсем забыла, что у меня теперь есть камеристка. Но не успела я и слово сказать, как она повела разговор сама с собой.

– Наверняка она придёт в ярость, что я не разогрела ей воду для умывания, но я ведь не знала, когда она придёт, так что вода всё равно бы остыла.

– Бриджит, – дружелюбно перебила я. – Я могу умыться и холодной водой. Мне это правда не трудно.

– Я вообще не хотела это говорить, миледи! – тотчас заверила она. – Это опять у меня приступ из-за того, что я долго здесь сидела и ждала.

Я была слишком разбита, чтобы вникать в её самочувствие.

– Сегодня ты уже достаточно мне помогла. На остальной вечер ты свободна.

– Ну вот и всё, – бормотала Бриджит. – Она больше не хочет, чтобы я была у неё камеристкой. Меня прогоняют.

– Бриджит, это не так. Я просто хочу сейчас остаться одна, потому что я смертельно устала.

После этого она расписывала сама себе в самых чёрных красках, как она будет сидеть на обочине дороги, прося милостыню, и будет пить джин. Когда я, наконец, от неё избавилась, я заметила, как я устала. Самое время лечь в постель. Раздеваясь, я поняла, что не могу самостоятельно достать одну пуговку на спине. Но я не стала из-за этого вызванивать Бриджит, а вместо этого постучалась в дверь спальни Себастьяно, в конце концов, он тоже мог мне помочь. К моему стыду, открыл Микс, который высокомерно сообщил мне, что его сиятельство находится в ванной и вообще уже дезабилье, что было благородным французским обозначением того, что милорд уже снял с себя шмотки. При этом объяснении Микс глядел на меня так, будто я только что выползла из очень глубокой и очень деревенской дыры. Я сдалась и решила в виде исключения лечь в постель в платье.

* * *

Я снова рухнула в глубокий сон, навстречу всепожирающему монстру, который поджидал меня внизу. Я чуть ли не ощущала зловещее дыхание чудища, которое с начала времён до скончания вечности пожирало всё: секунды, дни, годы – целые эпохи. Я пыталась свернуться в клубочек, но от этого только быстрее падала вниз. Я неслась пулей навстречу концу времён. Я быстро исправила ошибку, вытянула руки и ноги в стороны, как будто могла таким образом оказать сопротивление ужасной силе тяготения. И на самом деле стала падать медленнее. Ободрённая этим, я стала совершать движения, как при плавании. Внезапно меня подхватила тяга, меня рвануло в сторону, в некий тёмный туннель, уводящий вбок от шахты. Моё падение прекратилось, теперь меня просто несло как в потоке воды, разве что вокруг не было ни воды, ни воздуха, а была только чернота. Однако, к моему удивлению, постепенно становилось светлее, туннель неожиданно закончился, и меня выплюнуло на обширную равнину. Это был скучный, голый мир под серым небом, наполненный резким ветром, который хлестал меня по лицу прядями моих волос. Я спотыкаясь шла вперёд, однако ничего не было видно в этой пустыне, не считая обрывистой горной цепи, которая смутно прорисовывалась вдали. Потом я повернулась вокруг своей оси – и увидела это. Большие туннелевидные ворота посреди ландшафта. Должно быть, это и было то отверстие, из которого я вывалилась. Неужто мне нужно было туда вернуться?

– Ты найдёшь меня всегда, странное ты дитя, – произнёс чей-то голос у меня за спиной. Я резко повернулась и, к моему удивлению, увидела перед собой Эсперанцу. Она была маленькая, сморщенная и седовласая, древняя, как само время. Глаза её были печальны и вместе с тем полны любви.

– Ты настоящая? – Я протянула руку, однако, когда коснулась Старейшины, её очертания размылись, и я поняла, что она была лишь иллюзией.

– Я никогда не бываю настоящей, – сказала она с тихим смехом.

– Но я тебя всё-таки встречала! В Венеции! И в Париже. Ты дала мне маску! И зуд в затылке – это у меня тоже от тебя.

– Ты встретила эхо. Проекцию.

– А Хосе? Он тоже всего лишь… эхо?

– Он один из немногих Старейшин, которые ещё физически перешагивают время и живут среди людей.

– Кто вы такие? Откуда вы?

– Из очень далёкого далека. Из места, в котором время и пространство есть нечто единое. С края вечности. – Она вытянула руку к небу, которое после этого превратилось в глубокую, мерцающую черноту, запорошённую миллионами сверкающих звёзд.

– Но для чего вы, Старейшины, делаете всё это? Почему манипулируете временем? Почему боретесь друг с другом?

Вместо ответа Эсперанца подвигала указательным пальцем, и звёзды на небосводе над нами слились и образовали блестящий узор – он выглядел как шахматная доска.

– Игра! – воскликнула я. – Вы играете временем! А люди – ваши фигуры!

– Не временем, – сказала она. – А на время.

– А эта… штука? – прошептала я. – Которая там внизу в шахте – что это?

– Ничто. Конец игры.

Ветер стал резче, он колол меня в лицо ледяными осколками. Он окутал Эсперанцу вихрем и вместе с тем отогнал меня прочь от неё.

– Помоги мне! – крикнула я. – Скажи, что я должна сделать, чтобы задержать конец!

Но я больше не могла её разглядеть, и в следующий момент меня всосало через портал в туннель и погнало прочь.

– Нет! – кричала я, ибо знала: если я снова попаду в вертикальную шахту, будет уже поздно.

Я с хрипом вскочила – и проснулась. Я парализованно смотрела в матовую серость комнаты, на какой-то момент потеряв ориентацию. Потом мне стало ясно, что я не в нашей квартире в Венеции и не во Франкфурте у моих родителей, а в лондонском прошлом. Пульс у меня был учащённый, и в попытке успокоить колотящееся сердце я схватилась за шею – и вздрогнула. Кончики моих пальцев нащупали крохотные кристаллы льда. Они были всюду! В моих волосах и на платье! Я в ужасе выпрыгнула из кровати и подбежала к зеркалу, но в комнате было недостаточно светло. Я лихорадочно распахнула створки окна, потом снова встала перед зеркалом, но не заметила ничего необычного. Кроме моего заспанного, растрёпанного, с впалыми глазами отражения, там ничего не было. Никаких следов льда. Я снова ощупала платье и волосы, но на сей раз ничего не было. Даже влаги, если не считать того, что я вся пропотела, потому что платье было слишком тёплым, чтобы в нём спать. К счастью, пара пуговок за ночь расстегнулись. Я быстро сбросила платье – и заметила при этом, что пуговки не расстегнулись, а оторвались. Должно быть, во сне я сильно ворочалась. Я вспомнила о тех акробатических вывихах в жуткой шахте и на несколько секунд замерла и перестала дышать, настолько воспоминание было реальным. Таким же реальным, как осколки льда при пробуждении. К счастью, всё это было лишь сном.

Я заставила себя думать о чём-нибудь другом. Например, о том, что сейчас многое бы отдала за то, чтобы принять душ. Или хотя бы ванну. Но стоп, ведь я могла это сделать! Разве я не была богатой наследницей и не имела целый штат прислуги? Я дёрнула за звонок и приготовилась к автодиалогам Бриджит, но, к моему облегчению, она держала язык за зубами, а в остальном делала всё, чтобы утро – после внушающего ужас начала – протекало сносно. Когда я влезла в горячую ванну, мне стало намного лучше. Бриджит помыла мне голову мыльной пастой, благоухавшей цветочным ароматом, и положила наготове свежее нижнее бельё и дневное платье жёлтого цвета примулы. Потом я даже попросила её причесать меня, потому что из-за сна я всё ещё была будто на леденящем ветру и поэтому была рада любому человеческому прикосновению. Охотнее всего я бы влезла в постель к Себастьяно и погрелась около него. Только, к сожалению, это сейчас было невозможно. И зачем только я выдала себя за его сестру!

– Вы только посмотрите, миледи! Ведь это выглядит куда красивее, чем скучная коса!

Бриджит стояла у меня за спиной и улыбалась мне в зеркале. Она соорудила мне на макушке причудливый узел. Справа и слева от него ниспадали на уши тщательно завитые разогретыми щипцами локоны. Это выглядело мило и как-то ностальгически.

– Бриджит, это просто супер, – сказала я. Преобразователь превратил моё «супер» в «превосходно», и я захихикала. Бриджит решила, что я радуюсь её парикмахерскому искусству, и от души посмеялась вместе со мной. Когда я ей сказала, что я нечаянно оторвала несколько пуговок на платье, она засмеялась ещё громче и сказала со всей серьёзностью, что очень любит пришивать пуговицы. При этом она смотрела на меня так благодарно и счастливо, что я абсурдным образом стала радоваться вместе с ней. Так получилось, что я спустилась к завтраку в сравнительно хорошем настроении.

Было самое начало десятого, часы в холле только что пробили полный час. Как и накануне, Себастьяно встал раньше меня и как раз читал газету, напечатанную старомодным шрифтом Morning Post.

– Что пишут? – спросила я, обстоятельно целуя его в щёку.

Он подмигнул мне.

– Ты выглядишь прелестно, – ещё раз подмигнул он —…сестричка. В газете пишут про войну с Наполеоном.

Верно, тот ведь как раз в это время был очень активен как полководец. В конце концов, это кончится для него плохо, но в настоящий момент он сильно осложнял англичанам жизнь. И остальной Европе тоже. Грядущей осенью его прогонят из Германии в Битве народов под Лейпцигом. Но до его окончательного поражения при Ватерлоо останется ещё добрых два года.

Я села за стол, и на сей раз меня уже не раздражало, что мне прислуживают. Жани и Седрик наперебой подносили мне самые лакомые блюда и сварили мне отличный кофе с молоком.

После завтрака Себастьяно попросил мистера Фицджона приказать, чтоб подали экипаж, и мы отправились нанести визит мистеру Стивенсону.

* * *

Найти его на Джеймс-стрит было нетрудно. Джерри спросил у прохожей номер дома, и она показала ему дорогу.

– Инженер? Вон там, впереди на углу, дом с пристройкой. – Женщина засмеялась: – Езжайте на грохот, не ошибётесь.

И действительно, шум слышался многообразный – стук, шипение и уханье, как будто в мастерской ожил старый локомотив.

Фактически это сравнение было недалеко от правды, потому что, пока мы с Себастьяно правили к источнику шума, он объяснил мне, кем был Джордж Стивенсон.

– Он изобрёл паровой локомотив. Конечно, не самый первый, но, так сказать, прототип, который потом пошёл в серию.

– Откуда ты это знаешь? – озадаченно спросила я.

– Википедия. – Он ухмыльнулся, увидев моё недоверчивое лицо. – Разумеется, прочитал я об этом не здесь, а в нашем времени. Ещё пару недель назад, после того как Хосе отправил нас на дело к мистеру Тёрнеру. Тогда я навёл справки об этом времени.

Я тогда, разумеется, тоже наводила справки, но, видимо, ставила себе другие приоритеты. Он интересовался техникой, а я культурой.

– Когда потом Хосе явился на Трафальгарскую площадь с этим типом, я снова вспомнил, откуда знаю это имя.

– А что же ты мне ничего не рассказал?

– Потому что нам надо было обсудить другие важные вещи. – Он постучал в дверь, но при таком шуме нас никто не мог услышать. Он на пробу толкнул дверь, и она оказалась незапертой. – Я думаю, мы просто войдём внутрь.

В мастерской шум был ещё громче. Посреди помещения, забитого многочисленными техническими приспособлениями, стояла железная громада, которая и была источником штампующих и шипящих шумов. В скрипучих держателях двигались вверх и вниз дымящиеся цилиндры, окутанные бешено свистящим паром. Масло капало с визжащих шатунов, и влажный горячий туман оседал в лужицы вокруг грозной аппаратуры. Джордж Стивенсон, одетый в рабочую робу из грубой ткани, бегал туда и сюда между несколькими измерительными приборами и регуляторами. Вооружившись отвёрткой и измерительным прибором, он юстировал какие-то настройки на чём-то вроде панели управления и издал победный крик, когда трамбовка цилиндров ускорилась.

На одном конце адской машины зияла пылающая пасть мощной топки, из которой летели искры. У топки стоял рабочий в защитных очках, с обезьяньим проворством размахивая лопатой и кидая в пасть машины уголь из большой чёрной кучи. Из трубы валил вонючий дым, смешиваясь с горячим паром, который вырывался из котла высокого давления.

Себастьяно разглядывал машину благоговейно горящими глазами. У него был вид маленького мальчика, которому подарили его самую первую железную дорогу.

Мистер Стивенсон закончил со своими регулировками и отступил на шаг, чтобы наблюдать штамповку паровой машины.

При этом он заметил наше присутствие. Улыбка удивления озарила его лицо, перепачканное сажей.

– Лорд и леди Фоскери! Мои спасители недавней ночью! Что вас привело ко мне? – Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть грохот машины.

– Мы просто хотели осведомиться о вашем самочувствии! – крикнул ему в ответ Себастьяно.

– Подождите. Я её сейчас остановлю. – Мистер Стивенсон покрутил ручки регулировки, потом подал знак рабочему, чтобы тот прекратил кидать уголь, после чего стук цилиндров и шипение пара стали тише, а ритм замедлился. Бросив на машину последний взгляд удовлетворения, он снова повернулся к нам: – Адская машина, а? И она с каждым днём будет всё лучше!

– Это верно, – подтвердил Себастьяно. – А что именно вы конструируете?

– Если бы я сам знал, – сказал мистер Стивенсон, наморщив лоб. И с некоторым отчаянием улыбнулся: – Я её строю без передышки, день и ночь. – Он постучал пальцем по лбу: – Здесь всё прорисовано, каждая деталь, винтик за винтиком, клёпки и пазы, фальцовки и вообще всё, что вы видите. – Он пожал плечами: – Поначалу это была вполне нормальная паровая машина, я хотел её немного усовершенствовать, но модификаций становится всё больше. Изменения многообразны, они делают машину быстрее и эффективнее, вы же видели, как быстро ходили поршни, ведь так?

– Очень быстро, – с воодушевлением подтвердил Себастьяно.

Мистер Стивенсон принялся описывать, жестикулируя, принцип действия паровой машины, её особые и необычные свойства с точки зрения физики и механики, и ещё многое, чего я не понимала. При таких темах я ещё в школе автоматически отключалась, это был своего рода рефлекс, я была перед ним бессильна. Я без всякого интереса озиралась в зале, но не видела ничего, кроме примечательных инструментов, сваленных в кучу мешков угля и рабочего, который присел на ящик и, набив полный рот, поглощал редьку.

Мистер Стивенсон настоял на том, чтобы мы зашли к нему в дом выпить чашку чая. По такому случаю мы познакомились с его женой, хорошенькой полной брюнеткой с улыбчивыми глазами. Мистер Стивенсон сердечно обнял её и поцеловал.

– Ах ты, негодник! – Она хихикала и с восторгом смотрела на него. – Ты меня перепачкаешь копотью!

Я порадовалась, что у него есть жена, а главное – что они явно влюблены. С этой точки зрения у мистера Стивенсона всё могло быть гораздо хуже. По сравнению с нашей первой встречей, перед прыжком во времени, его будто подменили. Не осталось и следа от той меланхолии, которая мне тогда сразу бросилась в глаза.

Его жена, конечно, не знала, что она – продукт манипуляций со временем, так сказать, воплотившееся воображение. То же самое касалось горничной, которая подавала нам чай с печеньем в маленьком уютном салоне. И старой собаки, которая дремала у камина и про которую мистер Стивенсон думал, что она живёт у него уже лет десять. Старейшины основательно подходили к вопросу создания подходящей среды обитания для Несведущих. Они были истинными мастерами иллюзии.

Я снова вспомнила кошмар минувшей ночи, колючие льдинки на моей коже, когда я проснулась. А прежде всего то, что мне сказала Эсперанца. О том, откуда взялись Старейшины и она сама.

С края вечности.

С большой вероятностью (я надеялась), всё это было лишь частью безумного сна и потому лишено какой бы то ни было реальности, но если допустить, что в этом было какое-то истинное зерно, то где, к чертям, находился край вечности? Она показывала мне при этом на сверкающий звёздами небосвод. Значило ли это, что Старейшины явились из другой галактики? Это подтвердило бы мысль, которая уже не раз приходила мне в голову: что Старейшины – это Чужие. Они хотя и не выглядели инопланетянами, но после фильма «Вторжение похитителей» каждый ребёнок знает (ну да, по крайней мере старше двенадцати лет), что Чужие могут принимать любой облик.

Потом я вспомнила, что Эсперанца, показывая на небо, вполне могла иметь в виду игры со временем, потому что в тот же миг звёзды из Млечного Пути превратились в странную шахматную доску.

Мистер Стивенсон вырвал меня из моих мыслей:

– Ещё чаю, миледи?

– Спасибо, нет, – вежливо ответила я.

Себастьяно поднялся:

– Боюсь, нам уже пора.

Мистер Стивенсон проводил нас до двери:

– Надеюсь, вы скоро снова почтите нас своим посещением.

– Непременно, – заявил Себастьяно. – Должны же мы узнать, что именно может ваша машина, когда она будет готова.

Его заинтересованность чрезвычайно радовала мистера Стивенсона. Он помахал нам на прощанье, когда мы шли к своему экипажу. Джерри встрепенулся из дрёмы, а грум Жако, который у ближайшей арки флиртовал с горничной, быстро вернулся к экипажу.

По дороге я набрала в грудь побольше воздуха и рассказала Себастьяно о моих сновидениях. При этом моя рука пробралась в его ладонь, и, когда я дошла до того места, где встретила Эсперанцу, он так стиснул мою кисть, что стало больно.

– Ты… ты ведь не веришь, что в этом что-то есть, а? – спросила я тоненьким дрожащим голоском.

Вместо ответа он меня обнял.

– Отныне мы снова будем спать в одной постели. Ты не должна переживать в одиночку эти кошмары. Наши спальни запираются на ключ, мы просто будем запирать обе. Я дам указание Фицджону, чтобы он строго запретил персоналу подниматься к нам на этаж, пока мы не позвоним.

– А это не будет как-то подозрительно?

– Нет. Самое большее – эксцентрично. – Он мельком ухмыльнулся: – Или я не виконт? Аристократы имеют право на странные причуды. Особенно если они экзоты из Вест-Индии.

Моя улыбка получилась жалкой:

– Я боюсь этой неразберихи в глубине шахты, Себастьяно. Это отвратительный, подлый страх.

– Я знаю, piccina. – Он поцеловал меня в висок. – Но до сих пор это был только сон, и я сделаю всё, что в моих силах, чтобы всё так и оставалось.

Он притворялся сильным, но я видела по его лицу, что ему было так же не по себе, как и мне.

* * *

На Гросвенор-сквер мистер Фицджон встретил нас как обычно, поклонившись в безупречной манере, и объявил, что леди Уинтерботтом прибыла несколько минут назад и ждёт нас в салоне. И что он надеется, что он всё сделал правильно.

– Разумеется, – ответил Себастьяно, воспользовавшись случаем отвести мистера Фицджона в сторонку и дать ему те указания, которые мы с ним обсудили, а я тем временем прошла в приёмный салон, где Ифигения сидела на диване, приняв грациозную позу.

Она с улыбкой поднялась и с простёртыми руками пошла мне навстречу:

– Это ты, моя дорогая. А я уже думала, что ты про меня забыла!

Я без слов покачала головой, снова поражённая её красотой. Сегодня на ней был ансамбль в коричнево-золотых тонах, подчёркивающий её фарфоровый цвет лица. Её шляпка представляла собой маленький шедевр из цветов и кружев. Её тонкие перчатки были выдержаны в той же цветовой гамме, что и изящные полусапожки.

– Я вся в предвкушении нашей поездки за бальным платьем! – воскликнула она с сияющими глазами и взяла меня под руку. – Идём, отправимся прямо сейчас!

Вообще-то, у меня не было никакого желания выбирать и покупать одежду. Я чувствовала себя очень неуютно, когда мы ехали в её открытой пролётке по городу и просматривались со всех сторон. Нас сопровождал лакей, которого Ифигения позаимствовала у Реджинальда. Он скакал верхом на вычурно изукрашенной лошади впереди нас и неотступно таскался за нами по магазинам. Когда мы заходили внутрь, он застывал снаружи у дверей как охранник и ждал, когда мы выйдем и загрузим его нашими коробками и сумками. Через какое-то время он уже едва держался на ногах под тяжестью новых вещей. Ифигения не могла пропустить ни одной красивой вещи, её к ней так и тянуло. Я же купила себе только шарф и пару перчаток, и то лишь для того, чтобы не быть занудой и не портить наш шопинг.

Ифигения тащила меня во все лавки на Бонд-стрит – в обувные салоны, меховые магазины, в салоны модисток, бельевые бутики, к шляпникам и ювелирам. Всё это время она беспрерывно говорила, словно водопад, и это позволяло мне лишь скупо отвечать ей. И только после того, как я в двенадцатом или тринадцатом магазине примеряла по её настоянию вечерний туалет и молча смотрела при этом в зеркало в примерочной, она выжидательно подтолкнула меня:

– Что ж ты ничего не скажешь, Анна? Разве это платье не восхитительно? Как раз подходит для дебютантки!

– Великолепно! – поддакивала модистка, стоя на заднем плане пошивочного ателье, заполненного тюлем и шёлком, и надеялась на хороший гешефт.

– Да, круто, – сказала я рассеянно. Преобразователь перевёл это словом изящно, видимо, заметив, что я не в восторге. Правда, причиной отсутствия у меня воодушевления было не платье, оно-то как раз было чудесным: мечта из белого атласа, расшитого мелким жемчугом, я выглядела в нём как снежная королева. – Мы его берём, – решила я, недолго думая, потому что была сыта шопингом по горло.

– Но это лишь модель для примерки, – возразила продавщица.

Верно, ведь в эту эпоху не было швейной промышленности и товаров, висящих на штанге, во всяком случае не было для богатых людей, которые заказывали себе вещи по мерке.

– Но платье сидит очень хорошо, – строптиво сказала я. – Поэтому я беру это или никакое.

Таким образом дело было улажено, платье куплено, и меня, наконец, оставили в покое. По крайней мере, я так думала, однако Ифигения настояла на том, что мне к этому платью нужны ещё и подходящие туфли. И шляпа. На туфли я ещё согласилась, а против шляпы восстала.

– Пойди туда одна и выбери мне что-нибудь, – нервно сказала я, когда мы дотащились до следующего модного салона. – А я подожду тебя снаружи.

Она надулась, но всё же деловито вошла в магазин, а я осталась на улице и огляделась по сторонам. Мимо катили элегантные экипажи, которые отличались друг от друга, как автомобили в наше время. Их было множество моделей, как я уже знала к этому моменту. Они назывались кабриолет, фаэтон, бричка, берлин, ландо, двуколка – все я не могла различить. В некоторые были впряжены две лошади, в некоторые четыре, но тут и там попадались более мелкие повозки на одну лошадь. Правда, большинство карет выглядели весьма благородно, поскольку Бонд-стрит была чем-то вроде золотой мили высшего света. Здесь располагались самые престижные магазины и самые благородные клубы. Книжный магазин мистера Скотта в самом конце улицы был по сравнению со всем остальным очень скромным, но его хозяин рассказывал, что магазин приносил прибыль, потому что здесь был большой поток случайных богатых покупателей.

Магазин, расположенный наискосок против шляпного, тоже выглядел очень маленьким. Мой взгляд сперва скользнул мимо, и его ничто не задержало. Но потом я как наэлектризованная уставилась на узкую витрину и сразу поняла, что именно передо мной. Словно притянутая невидимой верёвкой, я пошла через дорогу – и попала под ноги носильщику паланкина. Он споткнулся, после чего передняя часть паланкина рухнула на мостовую, и изнутри послышался чей-то вскрик.

– Простите меня, – сказала я толстухе, которая негодующе выглянула из паланкина, удерживая свой головной убор, какой-то чудовищный тюрбан. – Вот, примите в качестве маленького возмещения. – Я сунула ей в руки шарф с бахромой, который я купила в предпоследнем магазине, и тут же набросила на себя, потому что лакей и так уже был нагружен сверх меры. – У него такой же рисунок, как у вашего тюрбана.

Я пошла дальше и отпрянула от двух богато расфранчённых денди, которые в своих облегающих лосинах и пышных галстуках выглядели скорее как карнавальные щёголи. Потом я добралась до другой стороны улицы. Я не ошиблась. Это была лавка масок Эсперанцы.

* * *

Она стояла за деревянным прилавком, как будто поджидала меня. Я тотчас поправила свою мысль: она стояла, поджидая меня. Кого же ещё.

– А, это ты, – приветствовала она меня своим надтреснутым голосом. Её лицо, изборождённое морщинами, было весёлым.

Я уставилась на неё. Она была маленькая и сморщенная, как и прежде, на ней было серое платье. Я впервые обратила внимание, что это серое платье было на ней при всех наших предыдущих встречах.

– Я сегодня видела тебя во сне, – сказала я.

– Я знаю.

– О боже. Значит, это… это был не сон, да?

– Нет, сон. Разумеется, то был сон.

Вообще-то это должно было меня успокоить, но не успокоило.

– Откуда тебе знать, что я вижу во сне?

– Я могу. Я многое могу. Конечно, не всё, иначе это было бы слишком просто.

– Но как… – Я запнулась, и мне пришлось начать снова: – Ведь ты… ты ведь вообще не настоящая, да?

Она издала свой ржавый, тихий смешок.

– Дитя моё. Ты ведь знаешь, что я не настоящая. Или, скажем так, не настоящая в том смысле, что у вас, людей, считается настоящим.

– Но… но Хосе ведь настоящий? Или нет? Ты это сказала в моём сне. Где он теперь?

Её лицо посерьёзнело.

– Он ищет путь. Порталы разрушены, остался всего один.

– Кто это сделал? И какой портал ещё цел?

– Это входит в число тех вещей, которые я не могу тебе сказать.

– По обычным причинам? Потому что я всё сломаю, если буду знать?

Она спокойно кивнула.

– А всё остальное, что я видела во сне, тоже верно? То, что для Старейшин всё это – некая игра на время?

Эсперанца опять кивнула, но было заметно, что она не расположена объяснять мне точные правила игры или выдавать её участников.

Тем не менее я не могла упустить случай узнать у неё как можно больше.

– А все эти странные вещи, например межгалактический переводчик и блокировку, – это тоже выдумали вы? Вы, Старейшины? – Я настойчиво смотрела на Эсперанцу, пытаясь истолковать выражение на её морщинистом неподвижном лице. – Разумеется, – размышляла я вслух. – Кто же ещё. Вы придумали игру и определяете её правила.

– Сейчас игра как раз саботируется. Правила нарушены, игровое поле сломано. Ты неспроста пришла в этот магазин, дитя моё. Делай то, что должна сделать.

Я тревожно огляделась. Магазинчик был такой же, какой и в Венеции. И в Париже. Если он вообще становится видим, чего заранее нельзя предугадать. На стенах и вешалках для одежды висели элегантные вещи рядом с пропылившимся барахлом, всё было вперемешку. Изящные накидки, вышитые перчатки и изысканные шляпки входили в ассортимент наравне с выцветшими бархатными накидками, растрёпанными париками и ветхими сумочками.

И, конечно же, маски. Их была полная витрина, а ещё целая стена, где висели всевозможные варианты. В перьях, усыпанные блёстками, окаймлённые бахромой, позолоченные, украшенные драгоценными камнями и мишурой. Некоторые носили разные выражения и покрывали всё лицо, другие были лишь полумасками до носа. Некоторые выглядели устрашающе, с длинными клювами и коварными прорезями для глаз. Они подражали каким-то мистическим существам или животным.

Но я не могла отвести взгляда лишь от одной из них – кошачьей, из чёрного бархата. Она была элегантна, изящна, с косыми прорезями для глаз и с бахромой из золотых нитей.

– Бери же её, – подтолкнула меня Эсперанца.

Я неуверенно сняла маску с крючка. Мягкая ткань прильнула к моей руке, и я сомкнула пальцы на эластичной ленте, которой она закреплялась. Мне не нужно было примерять маску, я знала, что она точно по мне, словно сделана по мерке. Наверное, так оно и было.

– Спрячь её да смотри, береги, – посоветовала Эсперанца. – Настанет день, когда она тебе пригодится. Но, как всегда, остаётся в силе правило: ты можешь воспользоваться ею, только если твоя жизнь в опасности. В противном случае ты можешь очутиться в очень плохом месте.

Больше она ничего не сказала, да это и не требовалось. Я прямо-таки физически ощутила злое, шипящее дыхание бармаглотского пожирателя времени на дне глубокой шахты.

– Значит, моя жизнь снова окажется под угрозой?

Эсперанца одарила меня короткой беззубой улыбкой, а потом снова посерьёзнела:

– Береги себя, дитя моё.

– И что теперь? Может, мне стоит заглянуть в зеркало будущего?

Она указала мне в угол магазина, там оно и было. Поверхность старого напольного зеркала, в котором открывались бедствия грядущих времён, казалась мутной и искажающей, и, когда я в неё посмотрела, она пришла в движение. Я содрогнулась, и мне захотелось отвести взгляд, но я заставила себя смотреть в этот зловещий, враждебный мир. В будущее, которое наступит, если наша миссия не удастся.

Я подождала, когда рассеется дымка, скрывающая картину, и увидела это. Собственно, это была даже не картина, а скорее ощущение, потому что всё было черно и исполнено ужаса – то была шахта из моего сна. Меня затянуло туда, и я падала и падала, навстречу концу времён. И я с криком отвернулась.

– Всё исчезло! Все времена… их больше нет!

– Нет, взгляни ещё раз.

Я набрала воздуха и сделала это, и то, что я увидела, поразило меня.

То был вид, который открывался с высоты птичьего полёта на город, и, когда картина придвинулась, я узнала старый Лондон. Ещё ближе – и стал виден Вестминстер, ещё ближе – и я увидела Бонд-стрит, а при следующем приближении и магазины, вплоть до крупного плана Ифигении, которая уже вышла из шляпной лавки и озиралась, ища меня.

– Но это здесь и сейчас, – сказала я, сбитая с толку. – Год тысяча восемьсот тринадцатый! – Я посмотрела на Эсперанцу. – Значит ли это, что этот год уцелеет?

Она кивнула:

– Единственный. Крохотный фрагмент из вечности веков. Как микроскопическая капля из могучего потока.

Она сделала движение рукой, и зеркало будущего снова стало вполне нормальным, подслеповатым старым напольным зеркалом.

– И что будет, когда этот год истечёт? – спросила я.

– Он повторится. Как в театральной пьесе, всё сначала. Всё с теми же актёрами и той же последовательностью событий.

– Внушив, что эта сцена – королевство, – прошептала я. – И кто-то хочет взять там верх и господство.

Эсперанца на секунду замерла, но потом кивнула.

– Тебе пора, дитя моё.

– Но… Не могла бы ты дать мне хоть какую-то подсказку, кто в ответе за всё это безобразие? Или какому событию мы должны воспрепятствовать? Себастьяно считает, что кто-то, судя по всему, хочет устранить принца-регента. Как мы должны этому…

– Прощай, детка. – С этими словами она отвернулась и скользнула за заднюю дверь, наполовину скрытую за полкой с обувью. Я знала, что нет смысла бросаться за ней следом. Её там больше не было. Может быть, она снова когда-нибудь здесь объявится, но мне лучше было не рассчитывать на это. Во время прошлого задания, после того как она дала мне маску, она уже не появлялась, а магазинчик оставался запертым и заброшенным – будто был закрыт уже давно.

Я как контуженная вышла на улицу. Дверь за мной мягко затворилась.

– Ху-ху, Анна! Я здесь! – Ифи махала мне с другой стороны улицы. – Слава богу, ты нашлась! – Она уже спешила ко мне через дорогу. – Я уже начала беспокоиться. Лакей сказал, что ты зашла в какой-то магазин, но я нигде не могла тебя найти.

– Ах, я только заглянула в эту лавочку.

Она наморщила лоб:

– В какую?

– Ну, вон в ту. – Я хотела показать на дверь, из которой только что вышла, но она была заперта на несколько висячих замков, а витрина оказалась закрыта тяжёлыми деревянными ставнями. Всё выглядело так, будто туда уже много месяцев не ступала нога человека. Я неопределённо махнула рукой вдоль улицы: – Где-то в той стороне.

К счастью, Ифи это не особенно интересовало. Она размахивала коробкой из глянцевой бумаги:

– Я купила для тебя лучшую шляпку всех времён!

Она подозвала жестом своего слугу, который к этому времени уже отнёс в карету остальные наши покупки и теперь терпеливо принял шляпную коробку и ещё несколько пакетов. Сплошь очаровательные мелочи, как уверяла Ифигения. Всё в кредит, о котором я здесь с удивлением узнала: в аристократических кругах было принято платить не сразу, а лишь после того, как наберётся достаточное количество неоплаченных счетов и напоминаний. Некоторые, если верить Ифигении, практически никогда не платят по счетам портных и шляпников, потому что, дескать, модные ателье должны быть благодарны и счастливы, что эти сиятельные личности снизошли до того, чтобы прилюдно носить их изделия. Кажется, уже в эту эпоху были в ходу такие сделки, в которых знаменитости одевались у дизайнеров за так – словно в Голливуде.

– И Принни тоже не платит практически никогда, – объявила Ифи, когда мы возвращались к карете. – У него такие долги, что на них можно было бы построить замок.

– А кто такой этот Принни?

– Принц-регент. Его так называют знакомые.

– Ты тоже с ним знакома?

– Конечно. И даже очень хорошо. Весь свет его знает. – Ифи подхватила меня под руку. – Кстати, в следующем месяце состоится большой праздник в Карлтон-хаусе. Если я пущу в ход мои связи, то, может быть, мне удастся получить приглашение для тебя и твоего брата.

– Это было бы замечательно, – сказала я, содрогнувшись от внезапного озноба. По каким-то неясным причинам я знала наперёд, что на этом-то празднике всё и решится.

* * *

Себастьяно повертел в руках маску, потом задумчиво посмотрел на меня. Мы сразу же по моём возвращении заперлись с ним в рабочем кабинете, и я рассказала ему о встрече с Эсперанцей.

– Мы могли бы воспользоваться этой штукой, – предложил он. – Или хотя бы ты могла это сделать. Тебе достаточно просто пожелать вернуться домой – и всё, ты просто выходишь из дела.

– А тебя оставить здесь, так? Да ты просто сумасшедший, если можешь себе представить, что я это сделаю. Кроме того, Эсперанца однозначно дала мне понять, что использовать эту маску я могу только в случае смертельной угрозы. Она это сказала буквально. И если я этим условием пренебрегу, я могу попасть в очень плохое место.

Он мрачно свёл брови:

– Ты права. Это очень опасно. – Резким движением он вернул мне маску: – Спрячь её.

Я неуверенно взяла её:

– А не лучше ли нам её где-нибудь запереть?

– Нет, ты должна постоянно носить её при себе, ведь никогда заранее не знаешь, когда окажешься в смертельной опасности. – Это должно было прозвучать иронически, но я видела в его глазах тревогу. Мне было ясно, что он предпочёл бы вывести меня за рамки дела, однако мы оба знали, что этого уже не получится.

То, что мы были всего лишь две фишки на игровом поле некой межгалактической «Монополии», больше не смущало его. На самом деле, как он мне сказал, он давно уже подозревал нечто такое. Вместе с тем он допускал, что эта игра имела серьёзное значение для Старейшин.

– Я думаю, для них речь идёт о чём-то более важном, чем просто выигрыш или проигрыш. Если хочешь знать, их жизнь зависит от этого так же, как и наша. Только, разве что, немного другим образом.

– Насколько другим?

– Я думаю, они должны поддерживать эту игру на ходу, чтобы продолжать своё существование. Будь оно настоящим или только проекцией из какой-то неизвестной размерности. – Он нагнулся вперёд и поцеловал меня, потом направился к двери и открыл её: – Ты идёшь? – Он протянул мне руку.

– Куда?

– Обедать. Я голоден.

– И что будем делать потом?

– В три часа за мной заедет Реджи, мы хотим немного пострелять у Мэнтона. А потом поедем на боксёрский матч, в котором будут драться какие-то важные чемпионы. Он хочет меня познакомить кое с какими серьёзными людьми. Между прочим, с высокой вероятностью – с принцем-регентом в их числе.

– Погоди, но ведь женщинам и туда нет доступа, я угадала?

– Верно. – Он улыбнулся и поцеловал меня в нос. – Если мы когда-нибудь вернёмся в наше время, непременно сходим с тобой вместе на боксёрский матч.

Я ответила на его улыбку. Но слово «если» ещё долгим эхом отдавалось у меня в мыслях.

* * *

– А скажите, мистер Фицджон, что вы знаете о принце-регенте? – спросила я нашего дворецкого, когда после обеда он сервировал мне чай в библиотеке.

– А что угодно было бы узнать миледи о его милости? – Он налил мне чаю и затем придвинул блюдо с аппетитного вида бисквитами.

Я отложила в сторону журнал об экипажах, в котором только что разглядывала рисунки. Джерри недавно терпеливо объяснял мне разницу между моделями, но я ещё не запомнила её как следует.

– Ну, меня интересует, каков он, принц-регент. Как он выглядит, к примеру?

– Говорят, его милость в высшей степени массивный мужчина.

– Массивный… Значит ли это, что он, эм-м… толстый?

– Некоторые менее снисходительные современники, возможно, так и предпочитают выражаться.

О боже, как же ходульно изъясняется этот тип! Но потом я заметила лёгкую дрожь в уголке его рта. Кажется, он тайно забавлялся, и это сразу добавило ему моей симпатии.

– А правда ли, что он безудержно расточителен?

– Мне не подобает рассуждать об этом.

– Да, хорошо, но ведь вы же об этом что-нибудь слышали, не так ли?

Мистер Фицджон кивнул – молча и вежливо.

Я задумчиво помешивала чай и откусила пирожное.

– Тогда не знаете ли вы, случайно, есть ли у него враги? То есть люди, которые хотели бы его… свергнуть с трона?

– Трон принадлежит его величеству королю.

– Да, но ведь он же – ну, вы сами знаете. – Я неопределённо повертела рукой. – То есть власть находится в руках у принца-регента. Могли бы вы представить себе, что кто-нибудь хочет урвать его должность себе?

В уголке рта мистера Фицджона опять что-то дрогнуло, на сей раз отчётливее.

– Ну, предположим, что его милость лишится жизни из-за какого-нибудь несчастного случая. Тогда не так-то просто будет занять его место какому-нибудь узурпатору. Право наследования переходит далее по закону младшему брату принца-регента.

Я заинтересованно подняла взгляд:

– А кто это?

– Его милость принц Фредерик, герцог Йоркский. Он уже много лет живёт за границей, но это не удержало бы его от возвращения в Лондон для исполнения своего долга.

– Значит, не так просто будет кому-нибудь перехватить эту должность?

На сей раз последовал однозначный кивок:

– Это было бы совершенно против действующего законодательства.

– Хм, спасибо. – Я поставила чай на столик и пошла наверх, чтобы поделиться новыми сведениями с Себастьяно. Он как раз переодевался для посещения боксёрского матча, который должен был состояться в одном заведении под названием «Джексон».

Ифигения хотела опять отправиться со мной на прогулку в Гайд-парк, но я на сей раз отказалась. Поход за покупками утром и ожидаемая экскурсия в Воксхолл-Гарденз, которая стояла в программе на сегодняшний вечер – этого было вполне достаточно для одного дня. Ифи находила, что я маленькая мимоза и что мне следует приспосабливаться к светским обычаям. Что, по-видимому, означало каждый день с утра до вечера посещать какие-нибудь мероприятия или растрачивать деньги.

И при этом девушке полагалось вести себя особенно добродетельно. Появляться в свете следовало только в сопровождении пожилой дамы или компаньонки, а тайные свидания были вообще смертельны для репутации леди. Если молодую женщину застанут в щекотливой ситуации (например, у кого-то в объятиях), для неё потеряно всё и всюду. Тогда её доброе имя может быть восстановлено лишь одним путём: если её поклонник тотчас женится на ней.

В дверях спальни Себастьяно меня остановил Микс, который неласково сообщил мне, что его светлость сейчас занят крайне щекотливым делом, завязывает галстук узлом под названием «водопад». У меня не было желания тягаться с камердинером, и я пошла к себе в комнату, чтобы подождать там, когда Себастьяно управится. Я нервно упала на кровать и смотрела вверх на полог, мысленно вновь и вновь проигрывая встречу с Эсперанцей. Вместе с тем я пыталась как-то вставить в пазл новую информацию, полученную от Фицджона. Через некоторое время я закрыла глаза, не в силах долго выдерживать вид розового балдахина надо мной. Я бы с радостью и уши заткнула, потому что Бриджит возилась в примыкающей к спальне гардеробной, в счастливой беседе с самой собой сортируя обновки, продолжающие поступать с Бонд- стрит.

– В эти туфли я всуну мешочки с лавандой, чтобы запах кожи побыстрее выветрился. О, а эта чудесная шляпка – хм, в ней чего-то не хватает. Может, в качестве гарнитура мне пришить сюда бархатный бант. Но вдруг леди Анна найдёт это несколько перегруженным и не полюбит её! Ах, а это волшебное бальное платье! Я просто дождаться не могу, когда увижу её в нём! Надеюсь, она наденет к нему кружевные белые перчатки! И, может, позволит причесать её в стиле Венеры, чтобы она выглядела божественно, а не школьницей, как сейчас!

В конце концов, я больше не могла это выдержать и сделала вторую попытку прорваться к Себастьяно. Но опять наткнулась на Микса. Тот проинформировал меня с наигранным сожалением, что его светлость уже покинул дом.

– Разве вы ему не передали, что я хотела с ним поговорить?

– Миледи не давала мне такого поручения, – высокомерно объяснил он.

Я проглотила своё раздражение и пошла в утреннюю комнату, чтобы скоротать время за чтением. Там, правда, была в это время Жани, она мыла окна. А в рабочем кабинете Седрик выгребал золу из камина. Так что я снова спустилась вниз, чтобы устроиться в библиотеке, но едва я уселась с книгой на диване, как в комнату прошуршала юбками миссис Фицджон. Она сделала книксен и справилась, чем она может служить миледи (то есть мне).

Я чуть было не выпалила, что просто хотела бы побыть в покое, но всё-таки сдержалась и весьма дружелюбно сообщила ей, что вполне счастлива и не имею никаких желаний. Вместо того чтобы удалиться, она продолжала стоять и сказала, что может сейчас обсудить со мной меню на будущую неделю. Она дала мне понять, что это относится к основным задачам хозяйки дома.

– А кто до сих пор определял, что подавать на стол? – спросила я.

– Повариха.

– Так пусть она и впредь делает это. У неё прекрасно получается. – В то же мгновение я поняла, что совершаю ошибку. – Подождите, у меня есть одна идея. Уберите из меню все эти заливные блюда. Барана и зайца тоже. Перепелов, фазанов и карпов тоже не должно быть. И никаких потрошков. Курятину, стейки и треску мы любим, но не всё сразу, пожалуйста, а только по очереди. К этому подавайте картофель и рис. И много овощей. Это полезнее, чем все эти мясные блюда. А на десерт подавайте, пожалуйста, что-нибудь одно. – В качестве объяснения я добавила: – У нас в… эм-м… в Вест-Индии едят гораздо скромнее.

Миссис Фрицджон не скривилась, она сохраняла своё неизменно угрюмое выражение лица.

– Может, миледи лучше всё это мне напишет, иначе я могу забыть все ваши указания.

Дело кончилось тем, что мои свободные полдня я составляла список любимых блюд – моих и Себастьяно. Но и это ещё был не конец, потому что, когда я отдала список миссис Фицджон, она сообщила мне, что садовник хочет знать, как ему подстригать самшит – шарообразно или пирамидкой.

– Пусть он сам это решает, – объявила я.

Она была потрясена:

– Миледи, он бы никогда не осмелился…

– Шарообразно! – перебила я.

Но едва я снова растянулась на диване с Джейн Остин, как явился мистер Фицджон с непременным серебряным подносиком, на котором были живописно расположены несколько посланий. Первое, которое я открыла, было возвышенно написанное чернилами и в высшей степени официальное приглашение на бал-альмак, под благородной шапкой леди Такой-то – предположительно той толстухи, на которую мне указала Ифигения во время нашей прогулки по Гайд-парку. Затем следовала целая стопка счетов, всё за вещи, купленные сегодня с Ифигенией, в том числе и за те, которые она выбрала для себя. Этим и объяснялось, почему хождение по магазинам доставляло ей такое удовольствие.

Последнее письмо было от графа Кливли. Он с огромным почтением просил меня позволить ему нанести мне визит.

Я озадаченно перечитала написанное витиеватым почерком послание.

– Значит ли это, что граф уже здесь? – осведомилась я у мистера Фицджона, застывшего в дверях молчаливым памятником в ожидании моих распоряжений.

– Это так, миледи. Его милость стоит в холле и хотел бы вас приветствовать.

– О. Что же мне делать? – Я растерянно смотрела на мистера Фицджона. – Ведь моему доброму имени конец, если он сейчас посетит меня? – И я торопливо добавила: – На Барбадосе с этим было проще.

На сей раз уголок рта мистера Фицджона дрогнул совершенно явственно, и потом – трудно поверить – он даже улыбнулся:

– Короткий визит вежливости графа не причинит вреда доброму имени миледи. Я предлагаю сделать так: через пять минут я или моя жена под каким-либо предлогом войдём в комнату, чтобы прервать его пребывание, тогда миледи не придётся беспокоиться.

– Очень хорошо, так и сделаем. И… должна ли я во время приветствия обратить на что-нибудь особое внимание? И как мне его называть? Тоже ваша милость?

– Небольшой книксен – это хороший тон. А в разговоре говорите ему сэр, это будет правильно.

Нет, иногда была и какая-то польза в присутствии дворецкого. Я поблагодарила его и попросила ввести посетителя. Три секунды спустя в комнату впорхнул граф, денди от макушки до пяток. Разумеется, лишь в переносном смысле, потому что макушки не было видно под пышно взбитыми волосами. Он был разряжен ещё больше, чем при нашей первой встрече. В его галстуке торчала булавка с огромным бриллиантом, а на жилетке болталось несколько ювелирных подвесок. В правой руке он держал изящную табакерку с нюхательным табаком. Согласно Миксу, открытое ношение табакерки с нюхательным табаком входило в облик джентльмена, но Себастьяно уже сказал мне, что не собирается превращать себя таким образом в обезьяну; с него, мол, довольно уже того, что ему придётся носить эти гейские галс- туки.

Я сделала образцовый книксен, но граф его даже не заметил, потому что низко склонился над моей рукой для поцелуя.

– Леди Анна! Поверьте мне, как я рад вас видеть! – воскликнул он так громко, что я вздрогнула.

– Спасибо, – вежливо ответила я. – Могу я предложить вам что-нибудь выпить, сэр? Хереса или портвейна, может быть? Или чаю?

– Что-что?

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила я, на сей раз громче. – Может быть, чашку чаю?

– Нет-нет. Я не скучаю. – Он так и не выпускал мою руку и повёл меня к дивану, где галантно поправил подушку и ждал, когда я усядусь, прежде чем сам сел в кресло. –   Слыхал от Ифи, что вы сегодня вечером посетите Воксхолл-Гарденз, – вострубил он. – Я там владею одним красивым рестораном. Для меня было бы большой радостью иметь возможность приветствовать миледи там сегодня вечером. Вашего бесценного брата и ваших лучших друзей, разумеется, тоже.

– Спасибо за приглашение. Мы с удовольствием зайдём.

– Как?

– Мы с удовольствием зайдём! – крикнула я.

Джордж просиял, как лошадка на медовом прянике.

– Как чудесно! А теперь вы должны мне рассказать о Вест-Индии. Барбадос, не так ли? Я хочу всё знать о жизни на плантациях.

Ах ты, беда. Я ведь ни малейшего понятия не имела о жизни на плантациях. Я даже не знала точно, где находятся Карибские острова. Где-то справа от Центральной Америки, по крайней мере на глобусе, который находился в рабочем кабинете, но это и всё, что я знала.

Джордж с ожиданием смотрел на меня. Поскольку мне с ходу не пришло в голову объяснения, почему я должна немедленно прервать эту беседу, я просто начала импровизировать. При этом я пошла с козырей, чтобы подчеркнуть выдающееся значение семьи Фоскери.

– Наша плантация Rainbow Falls одна из самых больших на Барбадосе, – сообщила я графу громким голосом. – Наши поля сахарного тростника покрывают почти четверть всего острова. У нас около тысячи рабов, но, поскольку работорговля ведь уже запрещена, мы их скоро отпустим на свободу. Соответственно они могут наняться в качестве работников. С сохранением содержания и правом на пенсию. – Я запнулась. Я только что сказала сохранение содержания – и транслятор почему-то не поправил меня.

– С сохранением содержания, – повторила я, на сей раз громче, и снова это прозвучало без преобразования. Правда, это могло и ничего не значить, ведь это понятие, возможно, уже существовало. – Американские горки, – сказала я для проверки. И это тоже прошло беспрепятственно, хотя в 1813 году ещё наверняка не было аттракциона «Американские горки», даже в самом начальном виде. Или всё-таки был? Нет, наверняка нет. Неужто Джордж… А могло быть так, что он тоже явился из будущего? И, может быть, как раз он и стоит за всей этой драмой? Я прижала ладонь к бешено бьющемуся пульсу на шее. Мне вдруг стало дурно. Джордж только смотрел на меня со всей своей масляной любезностью. Его жирное лицо не выказывало никакого удивления, кроме отчётливого румянца на щеках. При этом нельзя было исключить, что он изначально явился сюда с этим румянцем. Я набрала воздуха и уже хотела сказать ещё одно слово-анахронизм, но от сильного волнения издала лишь какой-то хрип вместо имени поп-певца Джастина Бибера. Когда я хотела повторить попытку, меня перебил стук в дверь. Как мы и договорились, вошла миссис Фицджон и, сделав книксен, объяснила, что есть одна проблема с садовником, не терпящая отлагательства.

После этого граф подскочил и возвестил с оглушительной громкостью, что ему уже тоже пора ехать дальше и что он ведь увидит меня сегодня вечером в Воксхолл-Гарденз.

Он поцеловал мне руку и поспешил прочь. А я, ошеломлённая, осталась сидеть на диване, удивлённо глядя ему вслед.

* * *

– Теоретически причина может быть в его тугоухости, – строила я предположения два часа спустя, когда Себастьяно вернулся с боксёрского матча и мы снова конспиративно уединились в рабочем кабинете. – Может, он просто акустически не понимал этого.

Однако я сама замечала, какое сомнение звучало в моём голосе.

– Эта якобы тугоухость вполне может быть и наигранной, – заявил Себастьяно. – Кроме того, ты сама сказала, что он вдруг сильно заторопился.

– Теоретически у него могла быть назначена какая-то важная встреча.

Вид у Себастьяно был мрачный.

– Теоретически всё возможно. А практически мы должны рассматривать его как подозреваемого.

– Но Фицджон сказал, что вообще нельзя посадить на место принца-регента кого угодно, – напомнила я. – Из-за престолонаследия.

– Это ничего не значит. Граф мог работать с кем-то сообща, с каким-нибудь закулисным серым кардиналом. Ты знаешь не хуже меня, что Старейшины во всех наших действительно трудных случаях всегда имели приспешников. Он мог быть одним из них.

Я сглотнула, потому что слишком отчётливо помнила это. Некоторые из этих приспешников уже покушались на мою жизнь.

– Я, кстати, познакомился на боксёрском матче с этим типом, – сказал Себастьяно.

– С графом?

– Нет, он ведь был в это время у тебя. Я имею в виду принца-регента, Реджинальд представил меня ему.

– Ну, и как он?

– Толстяк и просто сорит деньгами. Он сделал такую большую ставку на исход матча, что все просто онемели, а когда он проиграл, то всего лишь посмеялся. Кровавое дело этот бокс, скажу я тебе. Скорее Бойцовский клуб. Они тут даже ничего не слышали ни о боксёрских перчатках, ни о загубниках.

– Что будем делать в первую очередь? – спросила я.

– Если бы я знал. – Он притянул меня к себе и поцеловал.

Я прильнула к нему, и какое-то время мы просто молчали. Потом я со вздохом сказала:

– Вообще-то, я имела в виду «в первую очередь» в этой истории.

– Проверим графа. Попробуем его на зуб сегодня вечером в его ресторанчике.

* * *

Ифигения и Реджинальд заехали за нами в роскошном экипаже Реджинальда. Они явились довольно поздно, только в десять, но Ифи заверила нас, что это абсолютно нормальное время для выхода. Бриджит не упустила случая довести мой внешний вид до совершенства. Она плясала вокруг меня не меньше часа, ощипывая, драпируя и причёсывая и при этом – в виде исключения – почти не ведя беседы с самой собой. Разве что один раз, когда сказала: «Платье ей очень к лицу, вообще даже не заметно, что зад полноват».

На мне было муслиновое платье абрикосового цвета с маленьким кружевным воротничком, а к нему – подходящее по цвету лёгкое шёлковое пальто, которое поблёскивало при свечах. Бриджит снова соорудила мне причёску в духе Джейн Остин с локонами у висков, а поверх узла на макушке закрепила нечто задорное в виде шляпки, с которой свисали кружевные ленты и пара перьев. Маску я перед выездом закрепила на ноге выше колена. Там она мне не мешала и была практически невидима.

Себастьяно тоже выглядел ravissant (я уже знала благодаря энциклопедии, что это означало «восхитительно»). На нём был блестящий цилиндр, сверкающие сапоги с отворотами, двубортное пальто рыжеватого тона, а ко всему этому галстучный узел, который тянул на несколько часов работы и, по словам Микса, назывался восточным.

Как оказалось, Ифигения и Реджинальд были одеты ещё экстравагантнее, чем мы. Ифи, в благородном, цвета розовой мальвы, наряде, была увешана драгоценностями (я ещё не осмелилась даже подступиться к шкатулке Ротшильда и сыновей), а Реджинальд был прямо-таки образцовым примером денди. Правда, он был не так расфранчён, как граф, а, наоборот, одет с большим вкусом, в узких серых брюках, в чёрных узконосых башмаках, в жилетке со сдержанным узором и в многослойной крылатке.

По дороге мы непринуждённо беседовали, и я при этом пыталась не замечать, что Реджинальд постоянно задевал моё колено своим и что Ифигения начала флиртовать с Себастьяно по всем правилам этого искусства. Мы сидели напротив них. Карета – хотя и богато оснащённая – была не очень просторной. Ифи то и дело шаловливо обмахивала веером своё изрядно открытое декольте, чтобы привлечь внимание Себастьяно к своим чашечкам размера С. Один раз она как бы невзначай положила ладонь на его колено и, радостно смеясь, запрокинула голову, как будто та невинная шутка, которую он только что отпустил, была хитом сезона. На самом деле она хотела при этом лишь показать в выгодном свете свою красивую белую шею. И я была рада, когда мы, наконец, остановились на берегу Темзы.

Мы переправились через реку на пароме, и ещё до того, как причалили на другом берегу у освещённого фонарями пирса, уже могли рассмотреть всё сверкающее великолепие парка. Я была в таком восторге от этого вида, что даже попытки Ифигении кокетничать с Себастьяно не могли меня отвлечь. Или скажем так: почти не могли.

Воксхолл-Гарденз – насколько я успела выяснить перед нашим путешествием в 1813 год – был одним из самых больших парков развлечений этого времени. Вид он имел волшебный. Иллюминированная цветными фонариками местность походила на ночную сказочную страну, полную светлячков. Там было множество больших и маленьких павильонов, сцен под открытым небом и киосков, где можно было перекусить. Парк пересекали длинные аллеи, от которых расходились узкие тропинки – в лабиринты из живых изгородей, в уютные уголки со скамейками или в романтические галереи, увитые растениями. С танцплощадок звучали музыка и смех. Оркестр играл весёлую пьесу, и на ближней площадке несколько пар исполняли танец в виде хоровода. Повсюду царило оживление, в парке было не меньше тысячи гуляющих.

– К павильону Кливли надо идти по этой дорожке, – Реджинальд заботливо взял меня под руку, а Ифигения без спросу повисла на руке Себастьяно. Мы продвигались сквозь толпу и добрались до аркады, которая вела мимо отдельных входов в здание. Перед одним из них Реджинальд остановился и ждал, когда Ифигения с Себастьяно догонят нас.

– Это здесь.

Слуга открыл нам дверь, и изнутри донёсся шум весёлой беседы, оттенённой пиликаньем скрипичного трио. Там за длинным столом собралось около дюжины гостей. Из заднего помещения лакей подносил еду.

– Ифи! Реджи, ты просто сказочный франт! И моя дорогая, очаровательная леди Анна! – С удивительной для его округлой фигуры подвижностью к нам подбежал граф и осчастливил меня основательным лобзаньем руки. Затем он жовиально похлопал Себастьяно по плечу: – А это, должно быть, брат. Фоскери, верно?

– Совершенно верно, ваша милость. Моя сестра и я благодарим вас за приглашение. – Себастьяно не приходилось кричать, чтобы быть понятым. Он лишь придал своему звучному баритону достаточную густоту и поклонился, элегантно нагнув голову набок. К сожалению, впечатляющее действие было несколько ослаблено тем, что Ифи всё ещё висела на его руке и взирала на него с благоговением, как на миллионный джек-пот.

Реджинальд склонился ко мне, едва не касаясь губами моего уха:

– Красивая пара, не правда ли?

– О… э… да, – ответила я.

– Она уже так долго одна, – выдал мне тайну Реджинальд. Мечтательная улыбка блуждала на его хорошеньком лице Кена. – Такая женщина, как она, не должна долго оставаться незамужней. У неё есть что предложить мужчине. Конечно, она не богата, но блестящего происхождения. У неё есть достаточные средства для жизни, и она вращается в высших кругах. И самое важное для женщины: у неё безупречная репутация, высокий престиж.

Реджинальд явно нахваливал мне Ифи как мою будущую невестку. Судя по всему, он очень серьёзно относился к своей роли в семье. Его следующие слова подтвердили мои предположения.

– Поскольку её отец уже умер, а родных братьев у неё нет, ответственность за кузину переходит ко мне, и моя обязанность – прикрывать и беречь её. После смерти её супруга к ней сваталось уже много претендентов, но Ифи очень разборчива. А твоему брату она, кажется, всё-таки симпатизирует.

– Мне тоже так показалось, – ответила я, сузив глаза. Как раз в это время Себастьяно подставил ей стул, и она села на него, изящно приподняв подол. При этом она так устроила, что ему пришлось сесть подле неё, поскольку поблизости больше не было ни одного свободного стула. Я и Реджинальд очутились у того края стола, где во главе восседал Джордж, раздавая во все стороны замечания, которые своей громкостью травмировали мои барабанные перепонки.

Он выказывал нам предпочтение перед остальными гостями, и нескольких из них я опознала – после той прогулки по Гайд-парку. Ифигения уже рассказывала мне, что в общем и целом на таких вечеринках собираются одни и те же люди, в большем или меньшем числе. В основном это были молодые, дорого одетые искатели удовольствий. Разумеется, лишь в рамках дозволенного, это сразу было видно. Если флиртовали, то в меру. Мужчины вели себя как джентльмены, разрезали мясо на кусочки для леди, а женщины обмахивались веерами и хлопали ресницами. Помимо того, все вели себя как на курсах хороших манер и строго следили за тем, чтобы не переступить границы.

Граф основательно выпытывал из меня всё больше подробностей о тропиках. Когда я уже больше не могла выжать из своего мозга ни капли плантаторского флёра, я прибегла к отчаянным мерам.

– Ну, в основном жизнь на Рэйнбоу фолз очень скучная. Кроме больших праздников. Тогда дом красиво украшается, и молодые дамы в своих кринолинах сидят с господами на веранде и пьют мятный джулеп. Чернокожие поют на полях, когда собирают хлопок – эм-м… рубят сахарный тростник…

– Кринолины? – заинтересованно перебила меня дама напротив. – Как во времена королевы Елизаветы? Их снова носят в Вест-Индии и в Америке?

М-да, она меня подловила. Я понятия не имела, что там сейчас носят. Вероятно, то же, что и мы здесь. Сцена, которую я только что описала, была взята прямиком из «Унесённых ветром», то есть времени, которое наступит лишь лет через пятьдесят. Я оставила кринолины без внимания и плавно перешла к карибскому путешествию на корабле.

– Плавание через океан тоже было довольно скучным, если не считать того ужасного дня, в который на нас напали пираты. Их капитан был отпетый мерзавец по имени Барбосса. Он грыз зелёные яблоки, а на плече у него сидела обезьянка, которая вытаскивала у людей золото из карманов.

Женщина напротив не спускала глаз с моих губ:

– Вам угрожали?

– Обезьянка? О, нет, она только хотела мой золотой браслет, – я засмеялась несколько натужно.

– Я имела в виду капитана. Он был очень злобный?

Я немного подумала:

– Ну да, добродушным его никак не назовёшь. В его команде, например, был один тип по прозвищу Билл- Шнурок, которого он из-за какого-то пустяка заставил пройти по доске, – я провела по горлу пальцами, чтобы показать, что это означало. Заметив выражение ужаса на лице этой дамы, я смягчающе добавила: – Но он, конечно, умел плавать. Наверняка он как-нибудь спасся.

Я размышляла, не рассказать ли историю о нападении гигантского спрута, но тут Реджинальд как раз подложил мне на тарелку рыбу и спросил, не хочу ли я к рыбе горчичный соус. Я с содроганием глянула на рыбу, которая ответила мне взглядом выпученных глаз, потому что ей забыли отрезать голову перед тем, как подавать на стол. Но все остальные тоже получили рыбу с головой, следовательно, так было надо.

Граф был так заботлив, что разрезал мою рыбу, а отходы от неё выгрузил на отдельную тарелку, так что я могла есть, больше не вспоминая её мёртвые глаза. И всё равно я была рада, когда слуги унесли последнее основное блюдо и принесли десерт – шарики мороженого, которые под громкие ахи и охи сбрызнули ромом и опалили, после чего они оказались на удивление вкусными.

Всё это время шампанское лилось рекой. Собственно, у меня ведь здесь было задание, но я совершенно забыла какое. Я между тем дошла до высшей формы повествовательного искусства. Пламя свечей преломлялось в хрустале стаканов и будило мою фантазию. Мне вдруг стало очень легко рассказывать о карибском образе жизни, мне вспомнилось множество деталей. Например, ураган, который в последний год стоил нам всего урожая и которым снесло половину нашего имения.

Граф подлил мне до краёв уже в третий или в четвёртый раз, и мы радостно чокнулись. Если не считать его пронзительного голоса, этот Джордж действительно был очень симпатичный тип, хотя и понимал лишь половину из того, что я ему рассказывала.

Через какое-то время я заметила, что Себастьяно через весь стол бросает на меня многозначительные взгляды и даже пару раз незаметно указал мне головой в сторону двери. Я непонимающе таращилась на него, пока наконец не поняла, к чему он клонит – ведь мы были здесь не для развлечения, а для того, чтобы попробовать графа на зуб. Я встала и обмахивалась обеими руками.

– Сэр, я думаю, мне надо немного проветриться снаружи, – сообщила я ему. Величественный тон, в котором я обращалась к нему, немного пострадал от икоты, вызванной шампанским. Я просто плохо его переносила.

Но Джордж великодушно не замечал этого. Может быть, он и действительно этого не заметил. Он поднялся и предложил мне руку:

– Для меня большая честь проводить вас на короткую прогулку, леди Анна!

Мы прошествовали мимо весело болтающих гостей наружу, где жизнь стала ещё оживлённее, чем при нашем прибытии. Вокруг нас теснилось море людей. Тёплая ночь была наполнена шумом. На соседней танцплощадке пары кружились в опьяняющем вальсе, а зазывалы возле будок нахваливали свои аттракционы и чудеса: настоящую русалку, мужчину с тремя глазами, собаку с двумя головами и волшебный аппарат, который сам по себе делает портреты людей.

Мы шли в потоке людей под деревьями, увешанными разноцветными фонарями, при этом я старалась завести графа в какой-нибудь глухой уголок парка, чтобы нас никто не мог слышать. Одна боковая тропа в самом конце аллеи показалась мне подходящей для моих целей. Сюда почти не долетал радостный галдёж толпы. Чуть в сторонке я обнаружила небольшой, увитый плющом храм в греческом стиле, а прилегающая к нему тропа уводила в высокий лабиринт из кустов живой изгороди. Я отпустила руку Джорджа и поднялась по низким ступеням к храму, чтобы получше его разглядеть. Внутри стояли каменные скамьи, а с потолка свисал фонарь, дающий призрачно-слабый свет. Это выглядело немного как в фильме ужасов.

– Колбаса с соусом карри, – сказала я как можно громче. Мой голос лёгким эхом отдавался от стен храма. – Последняя топ-модель Германии. Хьюстон, у нас проблемы.

Ответа не последовало. Я быстро повернулась к Джорджу, но там, где он только что стоял, никого не было.

– Джордж? – испуганно позвала я. – Вернее, сэр?

Поколебавшись, я шагнула внутрь лабиринта из живой изгороди. И тут же оказалась в окружении высоких непроницаемых стен из самшита. Передо мной простиралась чёрная тьма.

– Сэр? – Я осторожно пошла дальше, пока не добралась до первого поворота. Там я заглянула за угол, но так ничего и не увидела.

Я совершенно точно не хотела входить в лабиринт, но потом всё-таки сделала ещё два-три шага, потому что была уверена: Джордж спрятался за первым углом – потому что я отчётливо слышала его дыхание.

– Ангела Меркель, – крикнула я, заглядывая в следующий ход. Там никого не было, но близко ко мне что-то зашуршало. Он стоял не дальше шага от меня, нас просто разделяла живая изгородь. – Фитнес-центр! – крикнула я. – Имейл-аккаунт! – Каким бы тугоухим он ни был, он должен был меня услышать. Тем самым я получила неопровержимое доказательство: Джордж был странником во времени. Как и я, он был из будущего. Я повернулась в ту сторону, откуда пришла, потому что больше не хотела терять ни секунды, углубляясь в этот лабиринт дальше. Мне надо было как можно скорее поставить в известность Себастьяно. Но когда я свернула за угол, передо мной оказался не выход, а лишь ещё один ход, ещё мрачнее того, из которого я только что вышла. Я побежала назад – и поняла, что заплутала.

«Спокойствие!» – приказала я себе. Я не позволю этому лабиринту вогнать меня в панику, как бы темно тут ни было. Я осторожно двигалась на ощупь дальше, глядя в небо, где виднелся слабый отблеск разноцветных фонариков. Внезапно прямо за спиной я услышала звук шагов. Я резко обернулась, но было уже поздно. Меня настиг удар в левое ухо. Из глаз посыпались искры, и я рухнула. Но сознание я не потеряла, была лишь оглушена. Я пыталась подняться, но кто-то прижал меня к земле. Его рука скользнула по моей одежде, что-то ища, ощупала меня сверху донизу и, наконец, обнаружила искомое. Сильный рывок – и нападающий завладел им. В следующее мгновение он исчез. Я со стоном села на земле.

Несколько секунд спустя меня ослепил фонарь, светивший мне прямо в лицо.

– Боже всевышний, дорогая леди Анна! – надо мной наискосок нависло шокированное лицо Джорджа. – Вы упали в обморок! Оставайтесь здесь! Я сейчас позову на помощь!

Громко призывая на помощь, он затопал прочь и по глупости прихватил фонарь с собой. Я с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, попыталась сориентироваться в темноте, пробираясь в ту сторону, куда убежал Джордж. Вскоре там посветлело, и Джордж, пыхтя, снова прибежал, на сей раз в сопровождении Кена-жениха.

– Анна! – испуганно воскликнул Реджинальд. – Бедняжка, дай я тебе помогу! – Он не стал дожидаться моего ответа, а без лишних слов подхватил на руки.

– Я могу идти! – запротестовала я.

Но он и слышать об этом не хотел.

– Я бы и сам вас понёс, моя дорогая, милая Анна! – заверял меня граф, который пыхтя топал рядом. Голос его прерывался, он чуть не плакал. – Но у меня слабая спина!

Небо вместе со всеми цветными фонариками колыхалось надо мной, а справа и слева двигались смутные фигуры. Одна из них приблизилась.

– Что, к чертям, случилось? – в ужасе воскликнул Себастьяно.

– Не так всё страшно, – заверила я его. – Я действительно могла бы идти сама.

– Что с тобой? Что произошло?

– Всего лишь обморок, – успокоил его Реджинальд. – С молодыми женщинами это часто случается.

– Ты присутствовал при этом? – напустился на него Себастьяно.

– Нет, там был Джордж. Я стоял у маленькой цветочницы вон там, а он подбежал и позвал на помощь.

– Меня там тоже не было, – отрёкся граф.

– Не рассказывайте мне сказки! – прорычал Себастьяно.

Я повернула голову и увидела, как он набросился на Джорджа и схватил его за грудки. Вернее, за его художественно повязанный галстук. Джордж в ужасе взвизгнул.

– Нет! – крикнула я. – Сейчас же отпусти его!

Себастьяно резко оттолкнул Джорджа:

– Где же вы, чёрт возьми, торчали, когда это произошло?

– Я был… на минутку отлучился… В кусты… э-э… Прошу вас, не вынуждайте меня говорить о причине перед нежными ушами леди, – заикался граф. – Бедная, славная девушка! Я безутешен. Анна, милая Анна! Ну скажите же, что вам уже лучше!

– Мне уже лучше, – сказала я. И это была правда. У меня, правда, гудел череп, когда Реджинальд чуть позже осторожно усадил меня на мягкую скамью парома, но всё остальное функционировало нормально.

Себастьяно тут же обнял меня и крепко удерживал.

– Что произошло? – шепнул он мне на ухо. – Ты ведь не сама упала, нет? Неужто этот боров Кливли сбил тебя с ног?

Я лишь отрицательно помотала головой, мне не удавалось вставить слово, кто-то уже рассказывал Ифигении о моём якобы обмороке. Она кудахтала надо мной как хлопотливая наседка и не отходила от меня, пока мы переправлялись на другой берег. Граф тоже сел в нашу лодку и настоял на том, чтобы проводить нас. Он не упустил случая предоставить нам для возвращения на Гросвенор-сквер свою карету, этакую громадину, запряжённую четвёркой лошадей, с золотым гербом и сразу двумя грумами в ливреях. Себастьяно всё это время бросал на него убийственные взгляды, однако Джордж этого, кажется, не замечал. Он беспрерывно корил себя вслух за то, что его не оказалось на месте, чтобы подхватить меня. Когда он высадил нас на Гросвенор-сквер, то известил меня страстно-возвышенным тоном, что при первой же возможности объявится в нашем доме.

Мистер Фицджон реагировал с обычной осмотрительностью, услышав о моём якобы приступе слабости. Он приказал Жани принести мне горячего чаю и велел своей жене взбить подушки на моей кровати. И вместе с тем не давал Бриджит нервировать меня своими автодиалогами.

– Помоги миледи раздеться и веди себя при этом тихо как мышка, – отдавал он ей распоряжения со строгой миной. – А потом сразу поднимайся к себе в комнату и оставь миледи в покое. – Затем он повернулся к Себастьяно: – Не прикажет ли милорд послать за врачом?

– Не нужно, – тотчас вмешалась я. Врачи, которых мне приходилось встречать в путешествиях во времени, имели пугающую склонность к кровопусканию. Дополнительно они могли поставить пиявку или банки на спину. Или прописывали какое-нибудь вонючее снадобье для приёма внутрь, про которое никогда нельзя было сказать, не отрава ли это.

– Мне уже гораздо лучше, – заверила я. – Я просто хочу отдохнуть.

Несмотря на моё желание остаться в покое, ещё некоторое время продолжалась суета, пока вся прислуга, наконец, не удалилась и я смогла без помех поговорить с Себастьяно. Он пришёл в мою спальню, запер дверь и сел на край моей Барби-кроватки.

– Что произошло? Рассказывай уже!

Я тут же разразилась слезами. Себастьяно взял меня за плечи, настойчиво глядя мне в лицо.

– Что этот негодяйский граф с тобой сделал? Я его убью!

– Кто-то сбил меня с ног сзади, но не думаю, что это был Джордж, – всхлипывая, я описывала произошедшее, потирая при этом шишку за ухом.

Себастьяно отстранил мою руку и сам осмотрел место удара:

– Я убью его.

– Я же сказала, это был не он.

– А кто же?

– Понятия не имею, – терялась я. – Удар пришёлся сзади.

– Откуда же ты можешь знать, что это был не Кливли?

– Оттуда, что я видела его лицо и слышала, что он говорил. А главное, как он говорил. Он был полностью шокирован, без притворства. Ни один человек не в силах так притворяться.

– А другого доказательства его невиновности у тебя нет?

Всё ещё плача, я отрицательно помотала головой. Себастьяно притянул меня к себе:

– Сильно болит?

– Нет, только когда я давлю на шишку, – хныкала я. – А голова у меня, бывает, и сильнее болит.

– Тогда чего ты плачешь?

Я судорожно набрала воздуха, но всё равно не могла остановить всхлипывание. Только теперь мне стал ясен масштаб того, что я пережила – то было непосредственное столкновение с врагом.

– Маски больше нет. Этот тип в лабиринте отнял её у меня.

Странным образом лишь на другой день мне стало ясно, что я лишилась не только маски. После ночи, полной кошмаров, в которых я то блуждала по безрадостной, продуваемой всеми ветрами равнине, то срывалась в чёрную шахту времени, я проснулась разбитой и внезапно поняла: я лишилась своего дара.

Для меня это было достаточной причиной тут же снова расплакаться, испугав этим Себастьяно, который провёл ночь у меня и теперь вскочил с диким взглядом, услышав мой плач. Убедившись, что мне не грозила непосредственная опасность, он обнял меня обеими руками и зарылся лицом в мои волосы.

– Опять что-то приснилось? – пролепетал он, немного успокоив меня.

Я сглотнула:

– Да, и это тоже. Но реву я вовсе не поэтому.

– Почему же тогда?

Я сказала ему, и он глубоко вздохнул:

– Ты уверена?

– Совершенно уверена. Ни малейшего зуда в затылке. Я даже не заметила, что я в опасности.

– Проклятье!

– Можешь ругаться вслух.

Мы попытались сообща припомнить, когда я чувствовала зуд в последний раз, но мне на ум пришёл лишь тот случай, когда я чуть не столкнулась с велосипедистом в парке Сент-Джеймс – и о том неотвязном чувстве, что кто-то за нами тайно наблюдает.

– Вспоминай! – подгонял меня Себастьяно.

– Я и так вспоминаю. Но больше ничего не было. – Я напряглась: – Нет, всё же было. В тот вечер, когда мы прибыли сюда, на Гросвенор-сквер, у меня чесалось в затылке. При этом у меня было чувство, что кто-то неподалёку нас подстерегает. Ещё я припоминаю, как я размышляла, не прячется ли кто-то в кустах, может, какой-то уличный вор. Но тогда же это и прекратилось, когда мы вошли в дом.

– А потом? Больше не было?

– Не было, – безутешно ответила я.

И нам обоим пришлось с этим смириться.