Часть вторая

Париж, 1625

– Да-а-а, боюсь, теперь у нас действительно проблемы, – сказал Гастон, услышав, что произошло.

Филипп привел меня к нему. От рынка было действительно недалеко, только два раза свернуть, и ты на месте. Гастон жил на втором этаже респектабельного дома на Рю дю Жур, он занимал там две большие наполненные светом и воздухом комнаты с окнами из настоящего стекла и красивым паркетом. За домом находился чистый туалет, и это меня спасло, потому что после встречи с Себастьяно со мной случилась сильнейшая атака раздраженного кишечника всех времен. Разумеется, сортир был без канализации, но относительно новый, поэтому там не воняло так отвратительно, как в обычных отхожих местах, а это уже настоящая роскошь.

Да и в остальном Гастону в этом столетии, кажется, жилось неплохо. У него даже был слуга, который, перед тем как с поклоном удалиться, подал нам разбавленное вино и мясные паштеты. Мы с Гастоном хотели поговорить без блокировки, значит, нас никто не должен был слышать, даже Филипп. Пока мы разговаривали, он ждал у дома. Гастон, сидя в кресле у окна, набивал себе живот, а я обрисовывала ему ситуацию.

– Прости, что ем, – сказал он. – Я всегда голодный, когда нервничаю.

Еще один паштет исчез у него во рту.

– Не напрягайся.

– Так, значит, Себастьяно ничего не помнит? Вообще ничего?

– Ничего, – подтвердила я.

– Это объясняет, почему он так грубо со мной обошелся. Логично. Мои послания были ему ни к чему, раз он не понимал, что все это значит.

– А как он повел себя, когда вы сюда прибыли? – спросила я. – Я имею в виду, сразу после перехода во времени. Он тогда еще знал, кто он?

– Меня же в тот момент рядом не было, был только Старейшина.

– Тот самый клошар на мосту?

– Именно.

– А где же он сейчас?

– Понятия не имею, он постоянно где-то в разных местах.

Как и Эсперанца. Я невольно положила руку на мешочек, висевший под одеждой.

– А как же нам отсюда выбраться, если Старейшина не здесь? – спросила я.

– Пустяки, к смене лунных фаз он опять объявится. Тогда я с ним все и обговорю. – Гастон ткнул пальцем в закуски: – Попробуй-ка. Они очень вкусные, эти штуки. Особенно вон те маленькие, с салями. Свежак, только что с рынка.

– Спасибо, я не голодна. – Горло мне словно сдавило. Ни кусочка не смогла бы проглотить. А разбавленного вина я несколько глотков отпила, ужасно мучила жажда. В этом времени уже за завтраком все смешивали воду с вином, потому что колодезная вода часто отдавала затхлостью. Заодно и настроение поднималось – в самый раз новый день начинать. Хорошее настроение мне сейчас совсем не помешало бы. Но ведь стоит только эту дурацкую привычку перенять, раз-два – и ты алкаш, а проблем и без того хватает. Заметив, что вино ударило мне в голову, я тут же отставила бокал. В затуманенном состоянии сознания я неспособна мыслить здраво.

Гастон с этим не парился. Он щедро наполнил свой бокал и потихоньку влил в себя все до капли, пока я рассказывала ему о подозрительном типе, которого видела сперва у гостиницы, а потом на рыночной площади.

– И ты абсолютно уверена в том, что это один и тот же человек? – скептически поинтересовался он.

– Совершенно уверена.

– Может, ты перепутала?

– Нет, я его узнала.

– А как он выглядел?

– Обычно, – я и сама понимала, что этого маловато. В описании людей без особых примет я не слишком сильна. – Лет тридцати пяти – сорока, шатен, ничем не примечательное лицо.

– Ну, так это мог быть мой зубной врач. Или дядя. Или мой школьный учитель немецкого.

– Или какой-нибудь путешественник во времени, – разозлилась я.

– Теоретически, конечно, – допустил Гастон. – Я их тоже не всех знаю.

Казалось, все это не очень его интересовало, и поэтому я пока не стала разворачивать свою теорию о том, что застрелить кардинала попытался чуть позже именно тот незнакомец на рыночной площади.

– Так что же нам делать с Себастьяно? – спросила я. Как бы то ни было, сейчас этот вопрос был важнее всего.

– В любом случае нам нужно бороться с потерей памяти, – высказал свое мнение Гастон. Он скрестил ноги в шелковых чулках, а руки сложил поверх набитого центра своего мироздания. – Надо что-то придумать. Вообще-то у меня только одна идея. Его нужно отсюда убрать. Из этой обстановки, из этого времени. Ты должна вернуть его. Ну, то есть в две тысячи одиннадцатый год. Вероятно, там он все вспомнит.

– Прекрасная идея. Но, может, ты подскажешь заодно, как это сделать? Мне, что ли, пойти к нему и сказать: «Эй, не желаешь ли сегодня ночью прогуляться со мной по мосту?»

– Почему бы и нет? В конце концов, вы пара, и к тебе он скорее прислушается, чем ко мне.

– Ты забыл про одну маленькую деталь. Мы – не пара. Во всяком случае, в данный момент. Он меня вообще не знает!

– Вот это, дорогая Анна, тебе и нужно изменить. Ты должна убедить его, что вы созданы друг для друга. И в первую очередь, что эта ночная прогулка стоит того, чтобы ее совершить.

– И как именно мне нужно действовать?

– С помощью женской хитрости! Романтическая прогулка, поцелуи под луной – почему бы этому всему и не сработать? В конце концов, один раз он в тебя уже влюбился.

– Ну супер! – разочарованно ответила я. – Ничего не скажешь, грандиозный план.

– Звучит как-то саркастически.

– Потому что это и сказано с сарказмом.

Мне вспомнились последние слова Себастьяно. Лучше тебе поискать для своих амурных дел кого-нибудь другого, малышка Анна. И не стоит пытаться залезть на дерево, которое для тебя слишком высоко.

– Он считает себя существом высшего сорта, – объявила я, охваченная внезапным негодованием. – В образе Золушки я, видимо, не пробуждаю в нем охотничьего инстинкта. – И в раздражении прибавила: – Он мне тут даже сам заявил, что я его не привлекаю. Может, придумаешь, что с этим делать?

Гастон посмотрел на меня более внимательно:

– Хм, да, вид у тебя сейчас не больно-то привлекательный. Ты что, всю ночь кутила? – Он ткнул пальцем в мое платье: – Выглядит так, словно ты поразвлеклась на славу.

– Ну еще бы. На вечеринке зажигала. И если уж веселиться – то до упаду, вот я только что в грязи как следует и вывалялась. – Я, в гневе отдернув порванный рукав, показала ему содранные до крови ладони. – Упала я, понятно? И ночью я почти не спала, потому что Сесиль хотелось поболтать! Вдобавок спала я на полу, – с горечью я указала на соседнюю комнату, где в открытую дверь видна была широкая, заваленная подушками кровать. – С твоим бюджетом не сравнить.

– Я по делам здесь часто бываю, – стал защищаться он. – Поэтому, ясное дело, хочется устроиться поудобнее. – Он откашлялся: – Если история затянется, я подыщу тебе пристанище получше.

– Что значит «затянется»?

– Ну, дольше, чем до следующей смены фаз Луны. Ведь может же так случиться, что тебе понадобится время, чтобы убедить Себастьяно.

– А до смены фаз я буду спать у Сесиль на полу, что ли?

– Я позабочусь, чтобы она поставила для тебя кровать. Ты должна жить у надежного человека, который не станет задавать лишних вопросов и поможет в быту. Она родилась в Париже и знает город как свои пальцы.

– Пять пальцев, – поправила я.

– Что? – он посмотрел на меня с недоумением.

– Нужно говорить «как свои пять пальцев», а не «как свои пальцы».

– О, спасибо! – с довольным видом улыбнулся он. – Всегда рад узнать что-то новое. Здорово, что мы можем говорить по-немецки, не пользуясь универсальным режимом.

Ага. Значит, он называет межгалактический преобразователь универсальным режимом.

– Это официально принятое выражение? – спросила я.

– Нет, его только я использую. Мне оно кажется очень подходящим.

– А с кем-нибудь из Старейшин ты уже об этом говорил? Я имею в виду, про универсальный режим. Откуда он взялся и кто его создал. И о блокировке. Как ты называешь блокировку?

– Просто блокировка, – сказал Гастон. – А что касается разговоров, ты же знаешь этих Старейшин. Их можно тысячу раз спрашивать, ни одного ответа не получишь.

Да, это я знала на собственном опыте. И все-таки не исключала вероятности, что Гастон осведомлен обо всем несколько лучше. Но, видимо, он был таким же рядовым сотрудником, как мы с Себастьяно.

– Так что же мы будем делать дальше? – спросила я. – Как-то ведь мне нужно к нему подобраться, если я собираюсь его в чем-то убедить.

– Кажется, у меня родилась гениальная идея.

Я нашла идею довольно глупой, но в нашем положении особого выбора у меня не было, и я согласилась. Прежде чем начать действовать, нужно было срочно привести себя в порядок, поэтому мы с Филиппом сперва вернулись на Рю Персе, пройдя несколько долгих километров, по крайней мере об этом говорила боль в ногах, засунутых в разболтанные сандалии Сесиль. Только когда мы уже почти пришли, я вспомнила, что Эсперанца положила мне в мешок и туфли.

На этот раз мы пересекли Сену по другому мосту, какому-то деревянному сооружению, скорее производившему впечатление временного.

– А почему мы не пошли по мосту Нотр-Дам?

Филипп смущенно откашлялся:

– Этот путь короче.

Ага. Значит, надушенный Батист был прав, упрекая Филиппа, что тот делает крюк специально из-за него. Но сердиться на Филиппа я не могла, в конце концов, благодаря ему я наткнулась на лавку Эсперанцы. Хотя не исключено, что, даже если бы мы пошли более короткой дорогой, я все равно нашла бы ее, и, вероятно, совсем в другом месте.

– А это что за мост? – поинтересовалась я. – Просто чтобы знать, когда буду ходить по городу одна.

– Понт-о-Шанж.

Я остолбенела. Этот простой, похожий на временное сооружение мост использовали как портал? Рассмотрев здания на другом берегу, я действительно узнала старый дворцовый комплекс с башнями или по крайней мере отдельные его части, которые видела с моста Понт-о-Шанж в своем настоящем времени. Чуть дальше вниз по реке виднелся Пон-Неф, еще один сохранившийся до наших дней мост.

– Еще четыре года назад Понт-о-Шанж был большим и роскошным, – рассказал Филипп. – В этом месте через реку шел еще и второй мост, Пон-Маршан. Всего здесь стояло четыре ряда домов. А потом случился страшный пожар, в течение нескольких часов все сгорело дотла. Мост собираются построить заново, но для этого нужно время.

Я спросила себя, не связано ли разрушение моста с находившимся здесь порталом. Когда мы шли по нему, я с любопытством озиралась вокруг, но ничего примечательного так и не обнаружила. Только на середине мне показалось, что по спине пробежал озноб, но, возможно, у меня просто разыгралось воображение.

Когда мы пришли на Рю Персе, Сесиль все еще спала. Прошло какое-то время, прежде чем нам удалось, барабаня в дверь, вытащить ее из постели, и настроение у нее было соответствующее. И все же спустя несколько минут она стала гораздо любезнее, поскольку Филипп передал ей пригоршню серебряных монет. Гастону пришлось раскошелиться, чтобы обеспечить мне на ближайшие дни надежный кров. Я ни словом не обмолвилась о том, что теперь у меня самой есть деньги, потому что у Гастона наличных, судя по всему, было предостаточно. Одни его чулки стоили, вероятно, целое состояние, поэтому я не посчитала нужным растрачивать собственные средства. По своему печальному опыту я знала, как важно, когда застрял в прошлом, иметь хоть какой-то неприкосновенный запас. В тяжелых случаях на счету был каждый цент. Или каждый денье, если считать в местной валюте.

По пути к дому Сесиль Филипп рассказал мне о ходивших здесь в обороте монетах. Двенадцать денье равнялись одному су, а двадцать су – одному ливру, причем ливр был не монетой, а лишь счетной единицей на основе массы серебра, состоящей из определенного количества денье или су. Кроме того, в обращении ходила еще золотая монета под названием экю, самая ценная, стоившая несколько десятков ливров. Сколько точно, Филипп и сам не знал, ведь у него никогда не было золота. А еще можно было расплачиваться монетами других государств, главное, чтобы они не оказались фальшивыми.

Филипп разъяснил мне и покупательную способность этих денег, ну, например, за сколько можно пообедать, сколько стоит пара обуви или аренда комнаты в месяц. С моим запасом я могла протянуть довольно долго. Мне ведь много не надо. Спать я могла у Сесиль, получая к этому, как она мне великодушно пообещала, ужин и вино для сладкого засыпания. Одежды, благодаря Эсперанце, у меня тоже было достаточно. А есть и пить я буду на рабочем месте, о котором должен договориться Гастон. Предполагалось (в этом и состояла «гениальная идея» Гастона), что я буду обслуживать посетителей в таверне «Золотой петух», куда постоянно захаживал Себастьяно со своими приятелями-мушкетерами. Там-то я и смогу опять встретиться с ним, сделав вид, будто встреча абсолютно случайная.

– Я лично знаком с хозяином, – заявил Гастон. – Классный ресторатор! Это у него готовят те вкуснейшие паштеты. Кстати, там еще и буйабес великолепный. Попробуй непременно.

Есть мне по-прежнему не хотелось, но, когда Сесиль предложила кусок вчерашнего засохшего хлеба, я не сказала «нет». За это время хлеб стал твердым, как сухарь, но желудок успокоил. Филипп принес воды из колодца и, пока я мылась и переодевалась, ушел добывать для меня матрас. Сесиль дала мне горшочек с мазью для заживления ран, чтобы обработать ссадины, и снова угнездилась на кровати, прихватив бумагу и перья. Она делала заметки к новой пьесе, придумывала для нее сюжет.

– Меня очень вдохновила комедия, о которой ты мне рассказала, – Coq au vin. Я построю на этой идее свою историю. Пьеса получится чудесная! Буду регулярно сообщать тебе, как продвигается работа.

Я бы лучше побольше узнала о ее ужасном браке с надушенным Батистом, но расспрашивать все-таки не решилась, посчитав это бестактностью. В любом случае сейчас Сесиль казалась не слишком уж несчастной, а скорее, наоборот, вполне довольной жизнью. Отчасти ее настроение, конечно, объяснялось деньгами и классными идеями для новой пьесы, но наверняка свою роль играло и вино, которым она заправлялась в больших количествах. Пусть даже она прилично разбавляла его водой, но при выпиваемых объемах это уже тянуло на хорошую утреннюю попойку.

Она наблюдала, как я надеваю свежие вещи из мешка Эсперанцы – чистое белое нижнее платье и синее верхнее, из хлопка. Ничего сногсшибательного, но все точно моего размера. Довершали образ суперудобные туфли из мягкой кожи со шнуровкой по ноге. Эсперанца положила мне еще два комплекта нижней и верхней одежды, а также вторую пару обуви, так что переодеваться было во что. Нижнее белье представляло собой что-то вроде мешковатых трусиков на тесемках и такой же мешковатой рубашечки, которую я не стала надевать из-за жары.

– Очень приличные вещи, – заключила Сесиль. Она тайком рыгнула. – И где ты их так быстро раздобыла?

– Купила в одной лавке по дороге.

– На деньги твоего кузена? Того самого, что собирается устроить тебя в таверну «Золотой петух»?

– Точно.

Филипп рассказал ей о моем кузене Гастоне и о том, что я за это время его разыскала и он поддержал меня деньгами. Сесиль без дальнейших расспросов просто припрятала переданные Филиппом деньги за постой.

– А ты когда-нибудь прежде работала подавальщицей? – поинтересовалась она.

– Нет, но надеюсь быстро научиться.

– Не сомневаюсь. Для этого большого ума не требуется. Нужно просто все делать быстро, а главное – быстро уворачиваться. Важно с самого начала показать мужчинам, что им позволено, а что нет.

– Ты о чем? – Я стояла перед зеркалом, разглядывая свое отражение. Недурно, особенно по сравнению с тем, как я выглядела сразу после пробуждения.

– Ну, например, разрешаешь ли ты себя лапать. Посетители мужского пола чаще всего именно это и проделывают, когда ты наклоняешься над столом и обе руки у тебя заняты.

Я одернула платье и подтянула шнуровку под мышками, чтобы оно лучше село.

– Конечно же, лапать себя я не позволю, – заверила я.

– Вот-вот. Тебе нужно дать им это понять. Погоди. Давай-ка порепетируем. – Она вскочила, отбросив листы со своими заметками в сторону. С выражением нетерпения на лице она всучила мне в правую руку большой флакон духов, а наполовину пустую чашу для вина – в левую.

– Представь, что вот это – пивная кружка, а это – миска с супом. А я сейчас буду посетителем, – положив руку мне на грудь, она подбадривала меня взглядом: – Ну, и что ты теперь будешь делать?

Я, ничего не понимая, посмотрела сначала на руку, затем на Сесиль. Через пару секунд до меня дошло. Я сделала то, что было проще всего, – отступила на шаг назад, так что ее рука повисла в воздухе, но Сесиль неодобрительно покачала головой.

– Этого недостаточно. Как только ты опять подойдешь к столу, парень сделает то же самое. Кто-нибудь такого сорта там обязательно найдется. Некоторые уже с утра приходят пьяными, им галантные манеры неведомы.

– Понимаю. – Поставив пивную кружку и миску, я изобразила, будто влепляю ей затрещину, но она только расхохоталась.

– Сама идея замечательная. Но поверь, оплеуха не поможет. Она их только раззадорит. Нет, чтобы отпугнуть, нужно сделать что-нибудь ошеломляющее. Вот как нужно действовать. – Схватив флакон с духами, она сделала вид, что выплескивает содержимое мне в лицо. К сожалению, пробка сидела не прочно. Брызги отвратительной фиалковой воды попали мне на лоб. Вытираясь, я хихикнула:

– Это что – пиво или суп?

* * *

– Это моя кузина Анна, – сказал Гастон хозяину. – Она из Германии, бежала от ужасов войны. Анна так хорошо говорит по-французски, потому что мать ее родом из Парижа.

Мы остановились на этой легенде из практических соображений. Раз уж я ее использовала, то по крайней мере не запутаюсь, если возникнут еще какие-то вопросы.

Хозяина звали Мирабо. Он страшно обрадовался, если не пришел в полный восторг, потому что свято верил, что небо вняло его молитвам. Случаю было угодно, чтобы не больше часа тому назад предыдущая подавальщица взяла расчет.

– Просто так, на ровном месте! – сетовал месье Мирабо. Его бакенбарды колыхались от возмущения. – Жюли сказала, что нашла место получше! И кому она это сказала! После всего хорошего, что я для нее делал! Она ведь даже посуду не мыла!

Спорный вопрос, была ли новая работа Жюли лучше, но рабочее время она себе в любом случае значительно сократила. Теперь ей нужно было два раза в неделю убирать квартиру и чистить отхожее место у Гастона за те же деньги, что она получала в «Золотом петухе». Переманив ее таким образом за спиной месье Мирабо, Гастон заявился туда на обед и предложил – конечно, чисто случайно – решение внезапно возникшей проблемы: меня.

Таверна находилась на Рю Сен-Дени, недалеко от рынка. Низкий потолок лежал на толстых деревянных балках, стены тоже имели фахверковую конструкцию. Помещение для посетителей грубо сколоченными столами и скамьями напоминало большую, уютную комнату в сельском доме. При первом же взгляде на месье Мирабо, дородного оживленного человека под сорок, в нем угадывалось пристрастие к хорошей еде. Это объединяло их с Гастоном. Едва успев согласовать детали моего трудоустройства – двенадцатичасовой рабочий день без выходных, еда без ограничений и оплата, граничащая с рабской, – они принялись со знанием дела обсуждать, каким способом лучше всего готовить седло ягненка.

Я стояла рядом и слушала вполуха, осматриваясь. В таверне стояли три больших стола на восемь мест, то есть самое большее здесь могло поместиться две дюжины человек. Но сейчас обедали, время от времени с любопытством поглядывая в нашу сторону, всего восемь посетителей, сидевших в разных углах таверны.

После того как Гастон и месье Мирабо пришли к единому мнению, что седло ягненка в медовой глазури гораздо вкуснее седла ягненка с розмариновой корочкой, месье Мирабо оглядел меня более внимательным взглядом.

– Ваша кузина, кажется, еще совсем юна, – критически заметил он. – По меньшей мере вполовину моложе Жюли.

– Но ведь и платить вы ей будете вполовину меньше, – парировал Гастон.

– Откуда вам это известно?

Гастон элегантно обошел этот вопрос:

– Кроме того, она привлечет к вам в два раза больше посетителей. Посмотрите только, как она мила.

– Хм, – хмыкнул месье Мирабо. – Действительно мила. Но есть ли у нее опыт в обслуживании?

– Она все схватывает на лету. Вам потребуется только один раз объяснить ей, что нужно делать, и она справится. Ах да, пока не забыл: бить ее нельзя. Она крайне чувствительна.

Меня всегда раздражало, если люди в моем присутствии говорили обо мне так, словно меня не было рядом, но в этом случае я предпочла воздержаться от вертевшихся на языке едких замечаний. Прежде всего на тему побоев.

Тут Гастон счел, что ему пора исчезнуть, предоставив меня моей судьбе. Месье Мирабо помахал ему вслед, как лучшему другу, а затем обернулся ко мне, призывно хлопнув в ладоши:

– Давай-давай, девочка! Чего ждешь? За работу! – Он погнал меня в кухню, где я познакомилась с остальными работниками – служанкой с круглым, как луна, лицом, мывшей посуду и разливавшей вино, и пожилым помощником повара, который стоял у огня, помешивая что-то в исходящем паром котле. Пахло дымом и гороховым супом. Облака пара заполняли помещение, окутывая туманом месье Мирабо, пока он вкратце, загибая пальцы, чтобы легче запоминалось, объяснял мне, в чем состоят мои обязанности – конкретно в трех пунктах: во-первых, принимать заказы, во-вторых, приносить их и, в-третьих, убирать со столов. Принимать оплату месье Мирабо предпочитал сам. У женщин, как он мне объяснил, с этим очень большие трудности. Жюли, по его словам, тоже не была на это способна.

– Она вообще не умеет считать, – сказал месье Мирабо. – Даже простейшие суммы сложить не могла.

Это обстоятельство прямо-таки расположило меня к Жюли. Описанная работа не показалась такой уж тяжелой. Никакого меню не существовало, тем более что большинство людей не умели читать, и кроме того, на выбор предлагалось всего три блюда – гороховый суп со шпиком, мясо с хлебом и холодная закуска из ветчины, колбасы или сыра. Напитки были тоже лишь трех видов: красное вино, белое вино и пиво. Готовые блюда выставлялись в кухне на большом комоде, напитки разливались у барной стойки. От меня требовалось только забирать их и относить на столы. В принципе, ничего особенного, и младенец бы справился.

* * *

Через час голова у меня шла кругом, и я совершенно запуталась. А началось все очень безобидно – с фартука. Служанка дала мне его со словами, мол, пригодится. Но я отказалась, потому что эта гадость была усеяна жирными пятнами и воняла. Я не хотела, когда появится Себастьяно, снова выглядеть так, словно проползла на животе пол-Парижа. В конце концов, мне нужно было произвести на него хорошее впечатление, чтобы он как можно скорее вспомнил меня, и это тем вернее удастся, чем больше я буду похожа на саму себя, а не на половую тряпку на ножках.

В общем, я принялась за работу без фартука, и это оказалось большой ошибкой, ведь мне пришлось таскать столько мисок с переливающимся через край супом и столько тарелок и блюд, с которых тек жир, что скоро платье спереди выглядело гораздо хуже, чем фартук. Те восемь человек, что уже отобедали, были, так сказать, ранней сменой. Только я успела убрать за ними пустые тарелки, горшки и блюда, как нахлынула следующая волна дневных посетителей, и их было действительно много. Шумные и голодные, они ввалились в таверну, втиснулись за столы и стали во все горло требовать обслуживания, то есть меня. В секунду помещение набилось до отказа. На скамьях сидело чуть не вдвое больше людей, чем полагалось, и все хотели получить свою еду немедленно. Напитки, конечно же, тоже – и как можно больше. Я беспрерывно носилась между столами, кухней и барной стойкой, пот лился с меня ручьем, потому что становилось все жарче. Окна были открыты нараспашку, но беготня туда-сюда действовала почище сдвоенного занятия по легкой атлетике у господина Шиндельмайера, нашего учителя физкультуры, которого все звали просто Живодером. К тому же постоянно приходилось забегать на кухню, где было по меньшей мере еще на десять градусов жарче. В этой парилке моя коса расплелась, и волосы беспорядочными прядями спадали на лицо. Красивое, когда-то чистое платье все больше покрывалось пятнами, а голова казалась забитой липкой жвачкой. Когда посетителей набралось больше тридцати, я уже никак не могла запомнить, кто из них что заказал, и, соответственно, дело шло очень медленно. Несколько раз я приносила не ту еду, про какие-то заказы забыла вообще. Когда прозвучали первые жалобы, месье Мирабо задал мне при всех хорошую взбучку.

– Что же ты за безмозглое, нерадивое существо! Я уже начинаю жалеть, что по доброте сердечной предложил тебе оплату и еду! И уж в любом случае мне жаль, что по договору с твоим кузеном я не могу тебя отлупить, потому что сделал бы это сейчас с огромным удовольствием!

Люди за столами засмеялись. Я чувствовала себя совершенно уничтоженной и уже была готова сдаться и пойти к Гастону, чтобы он придумал какой-нибудь другой план, но потом, сцепив зубы, при следующем заходе на кухню спросила месье Мирабо, есть ли у него чем писать.

Он уставился на меня, как на пришельца из космоса.

– Зачем это тебе, девчонка?

– Ну, чтобы писать.

– Ты умеешь писать? – осведомился он, вне себя от удивления.

– Да. Я хочу записывать заказы, так дело пойдет быстрее.

По-прежнему пребывая в замешательстве, он принес восковую дощечку и грифель – блокнотов и карандашей в это время, конечно, еще не было. Я сообразила, как это работает – острым концом пишешь, а тупым, широким, стираешь записи, и опять появляется место для новых. Фартук мне все-таки пригодился, потому что в нем был большой карман, куда я могла класть дощечку, когда несла еду и напитки или собирала грязные тарелки и бокалы. Теперь все пошло гораздо лучше. Я пронумеровала столы и разделила дощечку на три столбика для заказов, благодаря чему ни разу больше не ошиблась и ничего не забыла. Я заметила, что люди шушукались – вероятно, не каждый день увидишь грамотную подавальщицу, – но меня это совершенно не волновало. Месье Мирабо, преодолев сомнения, тоже был более чем доволен моим эффективным методом работы. Ему даже пришло в голову, что, может, я и считать умею достаточно для того, чтобы принимать оплату. Тогда у него появилось бы время для приготовления рагу из оленины – задачи, по словам месье Мирабо, очень сложной и требующей самой высокой степени концентрации. Я тут же заявила, что в цифрах разбираюсь плохо (и по меркам моего собственного времени вовсе не лгала). В ответ он, грустно пожав плечами, предположил, что вставить в голову бабы отсутствующие мозги не удалось бы, пожалуй, даже самому старательному учителю.

Несмотря на утомительную работу, время тянулось мучительно медленно. Часы мне были не нужны, потому что колокола всех окрестных соборов очень кстати били каждый час. Некоторые звонили даже каждые пятнадцать и тридцать минут, поэтому все знали, сколько сейчас времени. В Париже почти на каждом углу стоял какой-нибудь собор или монастырь с колокольней, и не услышать перезвон было просто невозможно. Я пахала час за часом, а Себастьяно так и не появился. Постепенно я начала нервничать и задаваться вопросом, все ли верно разузнал Гастон. В конце концов, Себастьяно мог приходить сюда вовсе не каждый день, а всего лишь раз или два в неделю. А я буду зря торчать тут как дура.

В «Золотом петухе» все еще царило оживление, хотя суматоха несколько улеглась. Приходили в основном торговцы с рынка и владельцы лавок, иногда вместе с женами – солидные господа, желавшие просто спокойно поесть. Но чуть позже я разволновалась, потому что после часа дня в таверне стали появляться мушкетеры. Они уже полностью заняли один из столов.

– Откуда здесь так много мушкетеров? – спросила я как бы между прочим у месье Мирабо, забирая на кухне очередную порцию воловьего жаркого.

– Рядом казарма гвардейских частей. Но многие молодые господа и живут в округе, они каждый день у нас едят. Отличные клиенты, большинство из них – древняя знать. Храбрые офицеры. Гордость короля и кардинала. Будь с ними пообходительней, дитя мое!

Некоторые мушкетеры появлялись тоже в сопровождении дам. Под конец вошли пятеро гвардейцев в прекрасном расположении духа в компании двух девушек моего возраста. Обе расфуфыренные, с нарумяненными щеками, завитыми локонами и кружевными декольте. Принарядились и гвардейцы. Расстегнутые из-за жары камзолы были украшены золотой тесьмой, рубашки с пышными рюшами, сапоги надраены до блеска, а перевязи для шпаг обшиты серебром. Широкополые шляпы с перьями полетели на прибитую рядом с входной дверью полку, перевязи с оружием были повешены на крючки за скамьями, где их владельцы в любой момент могли до них дотянуться. Не прерывая оживленной болтовни, мушкетеры расположились за последним свободным столом. Обливаясь потом, на отяжелевших ногах я потащилась к новым посетителям, чтобы принять заказ. Надежда на то, что Себастьяно еще появится, почти улетучилась. Но в эту самую минуту подоспел еще один припозднившийся посетитель. Сняв шляпу, он положил ее к остальным и стал оглядываться в поисках своей компании. От страха я выронила восковую дощечку. Это был Себастьяно.

* * *

– Эй, Себастьен, ну наконец-то! – крикнула одна из юных дам с кокетливой улыбкой. – Иди сюда, мы оставили для тебя местечко!

Улыбаясь, Себастьяно пересек комнату. На меня он не смотрел, только на своих друзей за столом. Сделав следующий шаг, он наступил на мою восковую дощечку, которая под его сапогом раскололась надвое. Я поспешно нагнулась, чтобы ее поднять, чего лучше было не делать – потому что Себастьяно наклонился в ту же секунду и мы с размаху столкнулись головами.

– Что, черт по… – он выпрямился, раздраженно потирая лоб. Несколько мгновений спустя он узнал меня, и лицо его приняло грозное выражение: – Ты?

Я тоже терла лоб. Было очень больно, и я чувствовала, как на месте удара растет шишка.

– Простите, – вяло извинилась я.

– Себастьен, это не та ли девчонка, что сегодня утром бросилась тебе под ноги?

За вопросом молодого гвардейца, сидящего на скамье с краю, последовал всеобщий хохот. Это был миловидный тип лет двадцати с небольшим с каштановыми локонами и темными глазами под густыми ресницами. Поднявшись, он собрал обломки дощечки и протянул их Себастьяно.

– Смотри, что ты натворил, – усмехаясь, сказал он. – Боюсь, теперь это милое дитя не сможет принять наш заказ.

Себастьяно, нахмурив лоб, рассматривал восковую дощечку или, лучше сказать, то, что от нее осталось. На ней еще сохранились последние заказы соседнего стола.

– Это ты писала? – спросил он.

Во рту у меня пересохло, и я только молча кивнула. Как же он невероятно красив! Я чуть было снова не разрыдалась при мысли, что он меня не помнит. Глаза жгло от наворачивающихся слез. Судорожно щурясь, я отвела взгляд. Если я не возьму себя в руки, никогда не смогу привлечь его внимание. Точнее говоря, то внимание, которое для меня ценно, а не «Посмотри-ка, что за деревенщина».

– Что это за девчонка, Жак? – спросила одна из дам молодого человека, поднявшего дощечку.

– Ах, да она сегодня утром во время этой суматохи на рыночной площади хотела поговорить с Себастьяно.

– И о чем же?

Краем глаза я видела, что Жак многозначительно улыбнулся.

– Этого мы не знаем, – вмешался в разговор другой гвардеец. – Вероятно, тут какие-то сладостные секреты.

Они с Жаком походили друг на друга как две капли воды, видимо, будучи близнецами. Различались они только цветом штанов. У Жака были серые, а у его брата голубые.

– Себастьен, Жюль говорит правду? – спросила вторая девушка. – У тебя с малышкой сладостные секреты? Мила-то она мила. Но ей стоило бы принять ванну.

Снова взрыв всеобщего смеха. Я почувствовала, как от смущения кровь прилила к щекам. Больше всего на свете мне хотелось провалиться сквозь землю.

К моему великому облегчению, Себастьяно не поддержал этого обстрела насмешками.

– Оставьте ее в покое, – сказал он. – Девчонка меня вовсе не знает. Она просто ошиблась. – Он обратился ко мне: – Так ведь?

Я кивнула, благодарная за брошенную им спасательную веревку. Тем не менее обольщаться не стоило. Эта встреча началась так же по-дурацки, как и предыдущая. Я опять выглядела как младшая сестра Золушки. Больше того – я, как завзятая недотепа, стукнулась головой о его голову и стала в глазах его друзей каким-то анекдотическим персонажем. И теперь я просто обязана была каким-то образом все исправить. Нет, не так. Мне очень нужно было все исправить. Спрашивается только – как?

В любом случае мне следовало взять себя в руки и ни за что не распускать нюни. Вздернув подбородок, я как можно спокойнее взглянула на всю эту компанию, хотя чувствовала себя последним ничтожеством:

– Что принести господам?

Они стали заказывать, но делали это очень сумбурно. Обе дамы трижды меняли свое решение, а за соседним столом два посетителя захотели еще по бокалу вина. Схватив обломок дощечки побольше, я стала быстро записывать. Подняв глаза, я тут же встретилась взглядом с Себастьяно. Он казался каким-то… взволнованным. В надежде, что это хороший знак, я улыбнулась ему. Не натянутой улыбкой, а от всего сердца. Улыбкой, похожей на меня саму в эту минуту, – дрожащей, робкой, но полной любви.

– Вы еще ничего не заказали, месье, – сказала я.

Из-за того, что все остальные сгрудились вместе, он оказался на краю скамьи.

– Я возьму ветчину, хлеб и к этому бокал красного, – сказал он. – Но вина только на два пальца, остальное – вода.

Впившись в него взглядом, я судорожно сглотнула. Именно так он всегда заказывал вино в наших путешествиях в прошлое, когда мы вдвоем ходили что-нибудь выпить.

– Что-то не так, девочка? – спросил он.

– Нет-нет, все прекрасно, – лихорадочно закончив записывать, я поспешила к стойке, чтобы заказать напитки, а затем пулеметной очередью попросить на кухне заказанные блюда. Месье Мирабо ни в каких записях не нуждался, он без труда запоминал каждый заказ. В эту минуту он гигантским ножом мастерски нарезал огромный кусок ветчины на тонкие ломтики и только кивнул, когда я перечислила ему все заказанное.

– К сожалению, дощечка раскололась, – завершила я свой рассказ. – Я уронила ее из оплошности. Можете вычесть из моего жалованья.

– Я знаю, – пробурчал он. – Но она раскололась не от падения, а под сапогом молодого Фоскера.

– Вы его знаете? – спросила я с бьющимся сердцем.

– Ну конечно. Он один из тех, кто ест здесь каждый день. Живет на улице Рю Сен-Мартен и состоит в гвардии кардинала.

– Он уже давно сюда ходит?

Месье Мирабо наморщил лоб:

– Думаю, всего пару месяцев.

Во мне затеплилась робкая надежда. Судя по всему, Себастьяно не был навсегда переселен из будущего в прошлое, как Неведающий, а просто страдал временной амнезией.

– Он родом из Гаскони, как и большинство отважных гвардейцев.

И снова сердце у меня упало. Это все-таки могло быть полное переселение. Со всем, что к этому относится, – друзьями, знакомыми, родственниками. Но только не в Париже, а в Гаскони, где бы она ни находилась. Может, у него там семья? При этой мысли все во мне похолодело.

– Единственный сын, рано потерял родителей, – продолжал месье Мирабо свой рассказ.

Я осторожно перевела дух. Семьи нет.

– И дом тоже потерял, – повествовал дальше месье Мирабо. – Все уничтожил пожар, пока сам он путешествовал. Остатка отцовского наследства как раз хватило на то, чтобы купить место в гвардии. Храбрый, целеустремленный юноша этот Фоскер. Не сдался, несмотря на трудную судьбу. Далеко пойдет.

– Вино можно забирать! – крикнула служанка на розливе.

– За работу, девочка, – велел месье Мирабо. – Я плачу тебе не за то, чтобы ты тут столбом стояла! – Но прозвучало это и вполовину не так злобно, как его первая бранная тирада.

У меня комок подступил к горлу. Рассказ месье Мирабо о Себастьяно глубоко запал мне в душу, хотя на самом деле все было совсем не так. Пусть даже его воспоминания и не соответствовали реальности, – ведь ему внушили их какие-то высшие силы, – наверняка они все равно причиняли ему боль. Я подавала напитки, а сердце мое затопило сострадание. Когда я нагнулась, чтобы поставить на стол последний бокал вина, Жак, сидевший рядом с Себастьяно, принялся лапать меня сзади.

– Ты не прав, Себастьен, – сказал он с непристойной ухмылкой. – Под этим уродливым передником скрывается вовсе не маленькое, тощее существо. У нее там все как надо.

– Зато у вас – нет, месье! – Я плеснула вино из бокала ему в лицо: – Вот теперь все как надо.

Это спонтанное действие вызвало за столом взрыв смеха, и сам Жак смеялся, быть может, громче всех. Отфыркиваясь, он вытер лицо рукавом. По счастью, вино было белое, пятна на рубашке легко отстираются.

– Черт побери, девчонка! Ну и горяча же ты! – В его глазах зажглась искорка интереса. Не составляло труда истолковать этот взгляд, и, когда он заговорил, исчезли последние сомнения: этот тип на меня запал.

– Не присядешь ли ты к нам ненадолго?

– К сожалению, у меня работа, месье.

– А если попозже? Когда ты заканчиваешь?

– Еще не знаю. Я работаю здесь первый день.

– Так приходи после вечерни к Люксембургскому саду, мы всегда собираемся там по вечерам.

Я понятия не имела, где это, но ни в коем случае не собиралась упускать шанс сегодня еще раз увидеть Себастьяно, даже если для этого придется раньше времени бросить работу у месье Мирабо.

– Посмотрим, – с достоинством ответила я.

– Ого, малышка церемонится, – весело воскликнул Жюль. – Потрясающе!

– Да она же просто грязная маленькая служанка, – надув губы, сказала одна из девиц. – Неужели ты всерьез хочешь, чтобы она пришла к нам на встречу, Жак?

– У меня вся грязь только снаружи, – намеренно подчеркнуто парировала я.

Больше всего мне хотелось плеснуть изрядную порцию вина и этой козе в лицо. Я ненавидела ее лютой ненавистью, потому что она сидела напротив Себастьяно, постоянно прижимаясь ногой к его ноге, не говоря уже о томных взглядах, которые она с обожанием бросала в его сторону. Вот, опять! А самое ужасное – он отвечал на ее взгляд улыбкой! Уму непостижимо. Скрипя зубами, я стояла у стола и размышляла, не пролить ли все-таки вино. Чисто по оплошности. И лучше сразу на обоих.

Жак улыбнулся мне обезоруживающей улыбкой:

– Не волнуйся, малышка. Я пригласил тебя совершенно серьезно. И даже не думал смеяться над тобой. Мне очень неловко из-за моего проступка, надеюсь, ты простишь мое бесстыдство.

– Прощено и забыто, – рассеянно сказала я.

– Где ты научилась писать? – внезапно спросил Себастьяно.

– В школе, конечно, – ответ сорвался, прежде чем я успела подумать.

– И как долго ты училась?

– Э-э-э… всего несколько лет, – признаться, что тринадцать, было совершенно невозможно, никто бы мне не поверил.

– По-моему, для женщины учиться – это странно, – прибодалась коза. – Учатся разве что монашки. Или эти мимозы, из благородных, кому деньги некуда девать.

– И правда очень необычно, – растягивая слова, сказал Себастьяно. Его глаза сузились. В них тоже мгновенно зажегся интерес, хоть я и не была уверена, что такого же сорта, как у Жака.

– Анна! Работать! – прорычал из кухни месье Мирабо, на чем пока и закончилась моя беседа с посетителями. И все же первый шаг был сделан. Я пробудила у Себастьяно интерес, и уже вечером у меня будет возможность познакомиться с ним поближе. Или, скорее, наоборот – знакомиться со мной нужно ему, ведь я-то его уже знала. И тогда он быстро вспомнит меня. Возможно. «Все будет хорошо!» – думала я.

И в эту минуту твердо верила, что так и будет.

* * *

За следующие полчаса возможности поговорить с Себастьяно больше не представилось, но я заметила, что он следит за мной взглядом. По крайней мере, мне он уделял столько же внимания, сколько и той козе. Я решила, что это хороший знак. Главное – он заметил меня.

Покончив с едой и расплатившись с месье Мирабо, он и его друзья довольно быстро собрались. Сжав кулаки, я смотрела, как коза на выходе зацепила Себастьяно под руку. Он не воспротивился. Но по крайней мере и не предпринял ничего, чтобы поддержать ее попытки к сближению.

Я услышала, как Жак, выходя, сказал моему хозяину:

– Какая у вас старательная новая подавальщица!

– Но ей не стоит подавать еду с распущенными волосами, – брезгливо взглянув через плечо, прибавила коза.

Ее слова принесли мне еще одну взбучку от месье Мирабо. Но я отнеслась к ней как к шуму дождя за окном и молча заплела волосы в косу. Теперь оставалось лишь продержаться до конца рабочего дня. К сожалению, это представлялось делом нелегким, так как месье Мирабо, похоже, ожидал, что я буду вкалывать без передышки до самого закрытия. Во всяком случае, когда основной наплыв посетителей схлынул, мне и самой позволили перекусить. Правда, только на кухне и стоя, но еда была поразительно вкусной. Я даже не заметила, как сильно проголодалась. Я стремительно проглотила порцию горохового супа, кусок жареного мяса с хлебом, а под конец еще и большой кусок сыра, запив все двумя бокалами воды в надежде, что колодец, откуда она взята, не заражен вредоносными микробами.

После этого я посетила отхожее место на заднем дворе, жутко вонючее место между курятником и кадкой с отбросами. Я поставила новый мировой рекорд по задержке дыхания, но это, к сожалению, не помогло. Зато меня переполняла решимость сделать все возможное, чтобы поскорее вернуть нас с Себастьяно назад в будущее.

Затем я обслужила еще несколько посетителей, непрерывно обдумывая, каким образом поскорее отсюда смыться. До вечерней службы (по прежним переходам в прошлое я знала, что к ней колокола звонят в шесть часов вечера) мне нужно было успеть помыться и переодеться, а значит, приближалась пора потихоньку двигаться к выходу. В конце концов помог случай в лице в стельку пьяного посетителя. Горланя какую-то песню и распространяя ядреный запах алкоголя, пота и свиного навоза, он нетвердым шагом вошел в таверну и плюхнулся на свободную скамью.

– Сейчас же выпроводи этого пьянчугу, – велел мне месье Мирабо.

Тот с готовностью дал себя поднять. Со слишком большой готовностью. Он был уже почти в бессознательном состоянии, но сумел-таки достаточно скоординироваться, чтобы меня облапать.

– О, какая красавица, – еле ворочая языком, пролепетал он, ухватив меня за вырез платья. Я отскочила, от чего передник и платье порвались. Раздался громкий треск, заглушенный моим воплем.

На самом деле урон был не так уж велик, ведь я надела еще и нижнее платье, а оно не пострадало. В общем, ничего страшного. Да и тип уже вырубился, через секунду после нападения он опять мешком повалился на скамью и заснул, положив голову на руки. Месье Мирабо тут же отправил прислугу принести мне другой фартук, еще к тому же и чистый. Тем не менее я воспользовалась случаем, разыграв карту тонкой душевной организации. Этот шок, уверяла я, мне нужно пережить в полном уединении.

Месье Мирабо в ужасе заламывал руки, ведь вечерний наплыв посетителей еще даже не начался. Он предложил мне прибавку к жалованью (то есть не вычитать деньги за испорченные дощечку и фартук), а также подчеркнул, что настойчивость молодого дворянина я же как-то пережила. Но я не поддалась.

– Это было последней каплей, – сказала я. – Не забывайте, что я еще почти ребенок!

Он наверняка продолжил бы приводить разные аргументы, но из кухни вдруг потянуло горелым, и он ринулся к плите.

– Ну, в общем, я пошла, – крикнула я ему вслед, но он меня не услышал. Несколько секунд спустя я уже бежала по улице, направляясь к Сесиль.

* * *

Колокола прозвонили, когда я двигалась по Рю Сен-Дени к Сене, – я считала удары, а чуть позже увидела время на часах следующей башни: четыре пополудни. Я ускорила шаг, хотя ступни горели, а ноги, казалось, налились свинцом. Найти дорогу не составляло труда, иди себе все время вперед, не сворачивая.

В городе царила та же суета, что и утром. По шуму это столетие нисколько не отставало от моего времени. По булыжнику гулко грохотали телеги, между рядами домов цокали копытами лошади, на задних дворах гоготали гуси, на стропилах стучали молотками мастеровые.

Запахи стояли на жаре плотной стеной, воняло гораздо хуже, чем утром, особенно когда я проходила мимо того самого кладбища, которое, как я успела узнать от Филиппа, называлось Кладбищем Невинных и было самым большим в Париже.

Я прошла мимо какой-то церкви, затем к старому замку, и вот уже передо мной расстилалась река. На середине моста Понт-о-Шанж я в этот раз совершенно явственно ощутила странный озноб, и на миг мне даже показалось, что мешочек у меня на шее источает тепло. Я быстро положила на него руку, и ощущение пропало. Поспешив дальше, я пересекла остров Сите и по мосту Пон-Сен-Мишель наконец вышла на левый берег Сены.

Дверь дома Сесиль стояла открытой настежь. Рядом, сидя на табурете, дремала старушка в черном. Дверь в квартиру Сесиль тоже была лишь притворена. Но я все-таки из вежливости постучала.

– Открыто! – крикнула Сесиль.

Я собралась войти – и в испуге отпрянула, потому что дверь потянули изнутри и в меня шибануло запахом, который я узнала еще до того, как увидела его источник. Это был не кто иной, как отставленный Батист. Лицо его над жабо налилось кровью, на лбу блестели бисеринки пота. Опустив глаза, он протиснулся мимо меня, оставив за собой огромное облако всевозможных запахов Востока, и со скоростью ветра, ни слова не говоря, исчез за дверью.

Сесиль, в чем мать родила, сидела в большом, дышащем паром ушате, натирая щеткой вытянутую вверх прекрасную ногу.

– Я не хотела тебе помешать, – промямлила я, испытывая мучительную неловкость.

– А ты и не помешала. Это всего лишь мой муж, – она беззаботно помахала щеткой. – Заходи, налей себе вина. Ты можешь помочь мне помыть голову, раз уж Батист ушел.

Ее мокрая грива викингши свешивалась через край ушата. Рядом уже стояли заранее приготовленные кадушка с чистой водой для ополаскивания и миска с мылом. Однажды я провела несколько недель в прошлом и поэтому знала, как трудно было тогда мыть длинные волосы. Пенистого шампуня еще не существовало, вместо него использовали нечто вроде кашеобразного мыла с добавлением ароматических масел. Его основательно втирали в волосы, а затем споласкивали чистой водой, и, поскольку процедура требовала много времени и сил, делали это не слишком часто. У Сесиль были блестящие, ухоженные волосы, значит, она мыла их чаще обычного. Волосы Себастьяно тоже выглядели свежими, из чего я заключила, что он регулярно соблюдал правила гигиены. В семнадцатом веке это вовсе не само собой разумелось. Правда, самые плохие времена наступят позже: через несколько десятилетий мытье полностью выйдет из моды, и жирные, вонючие волосы станут прятать под массивными париками, а едкий запах грязного тела начнут маскировать духами. От всех будет пахнуть, как от все-еще-мужа Сесиль, Батиста.

Мои собственные волосы пахли работой в «Золотом петухе», словно я мыла ими какую-нибудь закусочную. Мне нужно было во что бы то ни стало сегодня же помыть голову, пусть даже и холодной водой.

– Скажи-ка, Сесиль, – начала я, подцепив из миски мыльную массу и втирая ее ей в волосы, – а где находится Люксембург? И вообще, что это?

– Новый дворец за городской стеной. Его приказала построить для себя мать короля. Там и парк есть красивый. Это недалеко. Нужно просто идти по улице Рю де ля Арп до конца, выйти за городские ворота, а оттуда его уже видно. По вечерам там часто встречаются молодые люди. А зачем тебе?

– Ах, мне очень хотелось бы сходить туда. В «Золотом петухе» я встретила несколько симпатичных мушкетеров. Один из них меня и пригласил. А где эта Рю де ля Арп?

– Как выйдешь из дома, так сразу на углу сворачиваешь направо. Длинная улица, которая ведет к выходу из города. – Повернув голову, она взглянула на меня. – Тебе следует остерегаться мушкетеров. Им всегда только одно нужно.

– Я буду осторожной. Можно мне взять остатки твоего мыла, когда мы закончим с твоими волосами?

– Ну конечно. И мою воду можешь использовать. Можешь помыться сразу после меня.

Я с недоверием уставилась на мутные помои в ушате.

– Паразитов или каких-нибудь заразных болезней у меня нет, – словно прочитав мои мысли, пояснила Сесиль.

– Большое спасибо, с удовольствием воспользуюсь твоим предложением.

Все остальные варианты требовали намного больше времени, и, кроме того, в жизни есть кое-что и похуже, чем мыться уже использованной водой. Например, когда от тебя воняет, как от старой фритюрницы.

– А ты что, помирилась с мужем? – спросила я. – Филипп рассказывал, что вы живете раздельно.

– Ну, что значит – помирилась? – Сесиль вальяжно откинула голову, чтобы мне было удобнее споласкивать ей волосы из кадушки. – Батист приходит сюда раз в неделю и на кухне у консьержки греет мне воду для мытья. За это ему разрешается смотреть, как я моюсь.

– Ах, вот оно что, – без всякого выражения пробормотала я. Не об этом ли говорил Филипп, когда упомянул, что Батист требует от Сесиль чего-то такого, что и произнести стыдно?

– А иной раз он приносит мне еду, вино и писчую бумагу. Ах да, и деньги на квартиру. За это я его немножко луплю.

– Ты… э-э-э?..

Она показала на висевшую на стене среди ее нарядов плетку, которую я приняла за театральный реквизит.

Ага. Понятно, они с бывшим практикуют свои тайные пятьдесят оттенков серого. Их личное дело, и меня это совершенно не касается (хотя мне все-таки было интересно). За исключением, конечно, одного важного аспекта.

– Ты делаешь это добровольно или он тебя принуждает? Филипп рассказывал, что твой муж донес на тебя в инквизицию.

Сесиль вяло отмахнулась:

– Знаешь, Филипп принимает большое участие в моей жизни. Он завсегдатай театра. Думаю, он меня боготворит. Он бы не понял, если бы узнал, что я делаю такие вещи и очень даже хорошо себя при этом чувствую.

Значит, сказки про инквизицию она ему насочиняла, чтобы во всей этой истории предстать бедной жертвой. Я сочла такую игру довольно нечестной. О чем ей и сказала.

– Филипп мог бы оказаться из-за этого в очень сложном положении, – объяснила я. – Он уже ссорился с твоим мужем, я сама видела. Мне он сказал, что убьет его, если встретит где-нибудь одного. Думаю, он собирается вызвать его на дуэль.

– О, правда? Какой очаровательный юношеский пыл! Да он ведь такой милый мальчик!

Она одним махом выбралась из ушата. Вода расплескалась во все стороны, и на меня тоже. Плевать – вонючую, всю в пятнах одежду все равно нужно было снять. Не теряя времени даром, пока Сесиль льняным полотенцем растирала свое пышное тело валькирии и расчесывала перед зеркалом волосы, я, быстро выскочив из одежек, залезла в ушат, спешно надраила себя сверху донизу, втерла в волосы мыло и ополоснулась оставшейся в кадушке водой. Затем я вытерлась влажным полотенцем Сесиль и, распутав ее гребнем волосы, простоты ради снова заплела их в тугую, пусть и влажную, косу. Облачившись в чистые вещи из мешка Эсперанцы, я вновь почувствовала себя человеком. Хоть и очень, очень усталым. А ведь проработала-то всего полдня. Интересно, как же люди, которые занимались в этом столетии тяжелым физическим трудом, умудрялись по вечерам куда-то выходить? Вероятно, никак.

– Ну, тогда я пошла, – сказала я в полном изнеможении.

– Удачи, дорогуша! Ой… постой! – Сесиль, сидевшая на табурете перед туалетным столиком и при помощи сурьмы, румян и белой пудры превращавшая себя в волнующую театральную диву, повернулась ко мне: – Ты же еще даже не видела сюрприза. Взгляни-ка, что там у меня под кроватью. Это Филипп для тебя принес, славный мальчик.

Нагнувшись, я вытащила из-под кровати сюрприз – нечто похожее на каталку, только без роликов и с матрасом, довольно тонким, но зато чистым.

– Ну-ка, приляг, – потребовала Сесиль. – По-моему, эта штука удобнее, чем кажется.

Я послушно улеглась и вытянула ноги. Ах, как хорошо! Кровать действительно оказалась удобнее, чем представлялось на первый взгляд. Мне нужно было совсем ненадолго расслабиться. Несколько минут в запасе точно оставалось. Только минутку покоя… С этой последней осознанной мыслью я погрузилась в сон.

* * *

Снова придя в себя, я на мгновение решила, что уже вернулась домой. Сейчас папа крикнет, пора, мол, наконец вставать, иначе в школу опоздаю. Потом стало ясно, что вовсе я не дома, а в Париже и что школа моя в нескольких столетиях отсюда.

Щурясь, я подняла взгляд. Сесиль в сиянии свечей стояла у кровати, добродушно взирая на меня сверху вниз. В первую секунду я с трудом узнала ее. В шуршащем шелковом платье антрацитового цвета она была такой большой и прекрасной, как богиня, с сияющими пепельными волосами и идеально накрашенными красными губами. Правда, румяна на ее щеках и насурьмленные брови выглядели явно нарисованными, и лицо было слишком выбелено пудрой. Но такая уж мода распространилась в это время. В семнадцатом веке в тренде была белая кожа, пусть даже и смотрелось это неестественно.

– Который час? – хрипло спросила я.

– Скоро десять, – сказала она.

Я испуганно уставилась на нее:

– Вечера?

– Ну конечно. Ты спала, как ангел. Я не хотела тебя будить. Тем более что ты ничего не пропустила. С мушкетерами в темноте лучше не встречаться. Эти парни могут быть какими угодно очаровательными, но в такой же степени они и бессовестны. Только и ждут, как бы затащить юную невинную девушку в кусты. Ты заслуживаешь лучшей участи.

Я удрученно уселась на кровати. Свидание в Люксембургском саду, похоже, упущено.

– Вместо этого ты можешь пойти со мной, – предложила Сесиль.

– Очень мило с твоей стороны, но этим вечером мне как-то не до театра. – Правду говоря, мне было уже вообще ни до чего. Хотелось только лечь и спать дальше. Я чувствовала себя совершенно разбитой, и при одной мысли, что завтра снова нужно заступать на работу в таверне и целый день подавать еду, все начинало болеть с удвоенной силой.

– Нет-нет, сегодня представления нет. Я иду на званый вечер к маркизе де Рамбуйе. – Сесиль смотрела на меня, явно ожидая реакции, видимо, маркизу знали все.

– Извини, но я никогда не слышала этого имени. Кто это?

– У Катрин самый популярный в Париже салон. Люди из кожи вон лезут, чтобы получить ее приглашение.

– То есть… э-э-э… салон – это ведь не что-то такое… ну, ты понимаешь, запретное?

Сесиль широко улыбнулась:

– А, ты подумала про плетки и прочие тайные пороки. А ты хотела бы в таком участвовать?

– Ни в коем случае.

– Ну и успокойся. У Катрин собираются только морально устойчивые личности, и встречи эти служат исключительно духовному очищению. Там говорят о литературе, о театре, живописи и музыке. И под салоном имеется в виду действительно салон, в одном респектабельном дворце на Рю Сен-Тома дю Лувр – отеле «Рамбуйе». А лучше всего то, что Катрин не признает сословных предрассудков, именно поэтому ее кружок так необычен и популярен. Знатные люди ведут споры с простыми смертными, никого не выделяют и не отвергают. Напротив, различное происхождение посетителей притягательно именно для высокопоставленных особ. Ты не поверишь, кто постоянно посещает этот салон! – Сесиль для большего эффекта выдержала маленькую драматическую паузу. – Кардинал Ришелье собственной персоной!

Внезапно я полностью проснулась:

– И сегодня вечером он тоже будет?

– Очень даже вероятно. Кардинал редко пропускает эти встречи. Он любит вести глубокомысленные беседы с умными, высокообразованными людьми, а столько их, собранных в одном месте, он нигде больше не найдет.

Перед моим мысленным взором пульсировала фраза, сказанная Филиппом: А кардинал в Париже и шагу без своих гвардейцев не ступит. Совершенно очевидно, что в этот салон он заявляется в сопровождении своей постоянной охраны. И, значит, можно предположить, что Себастьяно тоже там будет.

Я решительно вскочила на ноги:

– Идем, – но затем решила все же уточнить: – И ты можешь меня вот так запросто привести с собой?

– Ну конечно! – Глаза Сесиль сияли. – И как раз именно такую, какая ты есть, в простой одежде, без грима. Ты – прямо-таки наглядный пример того, что может сила духа, и не важны тут ни сословие, ни пол! Ты только посмотри на себя! Совсем юная, изгнанная из своей родной страны девочка. Без родительской защиты, без опекуна, без состояния. И тем не менее ты умеешь читать и писать и даже играешь на клавикорде! Катрин будет без ума от тебя! Она сама говорит на нескольких языках, легендарно образованна!

С чувством легкой дурноты я спросила себя, во что же такое опять ввязываюсь.

* * *

Меня приятно удивило, что не нужно было идти пешком. За этот день мои внутренние резервы совершенно исчерпались. Ступни сбились в два сгустка боли. Поэтому я вздохнула с облегчением, увидев ждавшую нас у дома карету, которую Сесиль заказала специально для поездки к отелю «Рамбуйе». По дороге я опять почти заснула. Колеса громыхали по булыжнику, карета кренилась из стороны в сторону. Внутри было почти темно, только слабо горела маленькая сальная свечка, и снаружи света почти не проникало. Время от времени где-то на улицах мелькали факелы или фонари, но светлее от них не становилось. Зато воняло все сильнее. Окна кареты представляли собой деревянные, обтянутые тканью створки, открытые из-за жары. От Сены поднимались мерзкие испарения, такие резкие и отвратительные, что мне пришлось зажать нос рукавом. Пахло какой-то смесью отхожего места, кладбища и едкой кислоты.

Сесиль объяснила, что вонь идет от дубильни на берегу реки, где часто работают по ночам, потому что днем живущие в округе люди не в состоянии выносить этих ужасных запахов.

– Они сдирают с мертвых животных шкуры, удаляют с них шерсть и разложившуюся плоть, смазывают их ужасной массой из толченого мозга и закапывают в дьявольски воняющие ямы, где они лежат до тех пор, пока на них окончательно не сгниет все живое. – Она приподняла узкую ногу, обутую в туфлю из тончайшей кожи. – Просто невероятно, как из этого получается нечто столь восхитительное, не правда ли?

Прежде я не особо задумывалась о производстве кожи в этом столетии, но от одного рассказа с души воротило.

У цели нашей поездки, на Рю Сен-Тома дю Лувр, было значительно светлее, чем на других улицах, потому что рядом располагался королевский дворец – освещенный факелами Лувр, мощное строение в духе эпохи Возрождения, но пока все же вполовину меньшее, чем в наше время, потому что в 1625 году некоторых корпусов еще не существовало.

Отель Рамбуйе оказался элегантным зданием с высокими окнами. У портала стояли слуги в ливреях, один из них тут же подскочил, чтобы помочь Сесиль выйти из кареты. Мне предоставили выбираться самостоятельно, видимо, я не выглядела достаточно важной персоной. Никем не замечаемая, я поплелась вслед за Сесиль, которая с гордо поднятой головой вошла в дом. Очевидно, вечеринка проходила на втором этаже, как было принято в благородных домах. Мы поднялись по широкой нарядной лестнице, наверху которой нас тоже встречали слуги. Один, проходя мимо с подносом, предложил нам напитки. Сесиль, прихватив два бокала с вином, один всучила мне, а я тем временем напряженно разглядывала окружающих. От большой галереи отходило несколько залов, где толпилось множество людей. Большинство гостей составляли мужчины, но встречались и элегантно одетые дамы. Я тут же ощутила себя профессиональной Золушкой, и мне стало ясно, что Сесиль взяла меня с собой вовсе не для того, чтобы доставить мне удовольствие. Скорее, она собиралась продемонстрировать меня как какую-то комнатную собачку экзотической породы.

Повсюду велись оживленные споры. В одном углу стоял пожилой господин в камзоле с высоким воротником, декламируя стихи в окружении сонма почитателей. Шелестя юбками и радостно приветствуя всех присутствующих, Сесиль прошла мимо них, и мне ничего не оставалось, как хвостом идти за ней. Пока она здоровалась с разными знакомыми, по мне скользили их любопытные взгляды. Я проследовала за ней в обитую голубой тканью комнату, где царила особая толчея. Многие стояли в очереди к большому, похожему на кровать дивану, где, скорее лежа, чем сидя, темноволосая дама принимала своих гостей. Судя по тому, как все вокруг нее сгрудились, это и была хозяйка вечера – та самая маркиза. Пышнотелая дама лет под сорок, втиснутая в шелковое платье с рискованным декольте.

Сделав что-то вроде книксена, Сесиль представила маркизе меня, но я слушала лишь краем уха. Как завороженная, я не отрываясь смотрела в открытый проход галереи. Там появился кардинал! Я с трудом узнала его, потому что теперь на нем было не красное парадное, а обычное черное одеяние. Я лихорадочно просеивала взглядом его ближайшее окружение и поэтому едва заметила, как Сесиль выдвинула меня вперед:

– Бедная сиротка… высокообразованное дитя… очень большой талант к языкам… играет на клавикорде, – доносился до меня ее голос, в то время как я высматривала Себастьяно.

– Сколько языков ты знаешь, девочка? – поинтересовалась маркиза любезным, но довольно-таки высокомерным тоном.

– Не так уж много, – рассеянно сказала я. – И в любом случае не в совершенстве. Кроме немецкого, ведь это мой родной язык. А еще английский и итальянский. Вот и все, к сожалению. – Я вытянула шею. Ну где-то же должны быть мушкетеры из гвардии Ришелье!

– А как у тебя с испанским, малышка? – осведомилась маркиза.

– Я крайне сожалею, – ответила я, – но самое большее – несколько слов. Добрый день, спокойной ночи и тому подобное.

– Неужели? Мне кажется, ты скромничаешь. А что насчет русского?

– К сожалению, вообще ни слова. Никогда не представлялось случая выучить его.

Сев на диване, маркиза смотрела на меня большими глазами.

– Невероятно, – сказала она Сесиль. – Действительно уму непостижимо! Никакого акцента! – Она поднялась. – Какое необычное создание! Если уж ее познания в языках столь впечатляют, то я просто сгораю от нетерпения познакомиться с ее музыкальным дарованием! Сейчас же велю принести клавикорд.

Она удалилась, улыбаясь в предвкушении чего-то невообразимого.

Сесиль смотрела на меня с восхищением.

– Я знала, что ты произведешь впечатление. Готова поспорить, ты станешь украшением этого салона!

– Чего? – оторопела я.

Сесиль добродушно рассмеялась:

– Жаждешь получить комплименты? Она только что заговаривала с тобой на трех разных языках, и ты на каждом из них безупречно ей отвечала. Немудрено, что она от тебя в полном восторге!

Я недоверчиво уставилась на нее, а потом сообразила, что случилось. Преобразователь! Он автоматически все переводил. А поскольку в принцип его работы заложено, что ты ничего не замечаешь – кроме тех случаев, когда современные слова он преобразовывает в какие-то более подходящие ко времени, – я, конечно же, ничего и не заметила.

– Мой бокал пуст, – сказала Сесиль оживленно. – Я быстренько схожу за добавкой. А ты не двигайся с места. Сейчас вернусь.

Она исчезла в соседней комнате в поисках выпивки. Едва она ушла, чей-то смутно знакомый голос выкрикнул мое имя:

– Анна!

Из толпы посетителей вынырнул какой-то человек, и я непроизвольно затаила дыхание. Но, сияя от радости, ко мне приближался не Себастьяно, а Жак (а может быть, и его брат-близнец Жюль):

– Что ты здесь делаешь? Почему не пришла на встречу к Люксембургу? Я тебя ждал!

Тут хотя бы стало ясно, что все-таки это действительно Жак.

– Прости, но вмешались кое-какие обстоятельства, – сказала я.

В крайнем возбуждении я высматривала, что делалось у него за спиной. Там стоял Себастьяно. Он и правда был здесь! О господи, и опять так хорош собой! Я невольно вздохнула. На этот раз он был не в форме, а в элегантном небесно-голубом камзоле, который в сочетании с искусно задрапированной перевязью и широким кружевным воротником любому другому мужчине придавал бы сомнительно женоподобный вид, но Себастьяно шел необычайно.

Рядом с ним стоял кардинал. Они разговаривали. А Жак разговаривал со мной. Впрочем, я мало что слышала из его слов.

– …действительно чудесно, – говорил он.

– Я рада, – сказала я, погруженная в свои мысли, в надежде, что ответила впопад.

Себастьяно с кардиналом исчезли в соседней комнате. Нужно было что-то предпринять, чтобы поговорить с ним наедине. Спрашивалось только – что?

– А это не твой друг Себастьен тут только что был? – спросила я Жака. – Что вы вообще тут делаете?

– Мы на службе, – сказал Жак. – Его высокопреосвященство кардинал очень ценит собрания у маркизы де Рамбуйе.

– И берет с собой сразу всю свою гвардию?

– Только самых лучших. Особенно сегодня. Для безопасности, после покушения нынче утром.

– А стрелка в конце концов схватили?

– Нет, он бесследно исчез. Его высокопреосвященство до сих пор взбешен из-за этого.

Затем Жак стал выпытывать все обо мне – среди прочего, откуда я родом, с кем я здесь и есть ли у меня друг. Я, насколько возможно, ответила на его вопросы и собралась было расспросить его о Себастьяно, но мне не удалось.

Вернулась маркиза в сопровождении двух слуг, которые, обливаясь потом, тащили клавикорд – что-то вроде допотопного рояля со струнами наружу, который я раньше видела только на YouTube. Час от часу не легче! Я опозорюсь на всю оставшуюся жизнь. Но ничего не поделаешь. Маркиза велела поставить перед инструментом скамеечку и настояла, чтобы я села на нее. Она призывно захлопала в ладоши, привлекая ко мне всеобщее внимание.

– Дамы и господа! Сегодня у нас новая гостья – юная эмигрантка из Германии по имени Анна. Она хотела бы немного порадовать нас своей игрой.

Я оглянулась, ища помощи, но никто мне не сочувствовал. Напротив, все выглядели так, словно превратились в слух, от чего я совсем разнервничалась. Сесиль приветственно подняла бокал с вином, она явно очень гордилась мной. Я лихорадочно соображала, как выкрутиться из этой ситуации, но в голову ничего не приходило. Хорошо хоть, Себастьяно среди слушателей не было, они с кардиналом пока не возвращались. Лучше всего поскорее покончить с этим, чтобы все уже поняли – никакой я не вундеркинд. Глубоко вздохнув, я начала играть. Звучало непривычно, совсем не так, как рояль, но по крайней мере я разобралась с расположением клавиш. Я даже не пыталась сыграть какую-нибудь из пьес, разученных прежде, потому что блокировка все равно бы этого не позволила. Я ограничилась несколькими импровизированными вариациями, наверняка не похожими ни на какие более поздние произведения, просто милое, но довольно скучное бренчанье. Гости, вероятно, тоже так считали, потому что никто не потребовал сыграть на бис. Я намеренно играла очень тихо и невыразительно, чтобы на меня перестали обращать внимание. Когда примерно через три минуты я встала и вежливо поклонилась, все опять углубились в разговоры, как и сама маркиза, к счастью, быстро потерявшая ко мне интерес. Сесиль вовсю охмуряла седобородого типа в одежде из золотой парчи, который, будучи вдвое ниже, пока она произносила перед ним монолог из какой-то своей пьесы, восхищенно разглядывал ее декольте.

Только Жак прослушал все до конца и сильно впечатлился моим музыкальным талантом.

– Как искусно ты играешь, Анна! – воскликнул он с поклоном. – Позволь еще раз принести тебе мои глубочайшие извинения. Мое поведение сегодня в «Золотом петухе» не заслуживает прощения!

– Хорошо-хорошо, забудем об этом. – Я оглянулась в поисках Себастьяно. Если мне сегодня же не удастся поговорить с ним наедине, мои шансы заметно ухудшатся.

– Я хотел бы искупить свою вину, – торжественно заявил Жак. – Скажи, чем мне порадовать твое сердце?

Лучше всего тебе было бы просто испариться, чтобы я могла поискать Себастьяно.

– Может, ты принесешь мне что-нибудь поесть? Я ужасно проголодалась.

Говоря это, я заметила, что вовсе не лгу. С середины дня я ничего не ела. В эту эпоху с регулярным питанием как-то не ладилось.

Жак тут же отправился исполнять мое желание, а я бросилась на поиски Себастьяно. Я протискивалась сквозь стоящие повсюду группки разговаривающих, высматривала поверх плеч и вызывающих декольте, обходила вокруг кресел и диванов, занятых оживленно болтающими гостями. Войдя в следующую комнату, я оказалась на волосок от столкновения со слугой, обносящим гостей напитками на подносе. Я затормозила буквально перед его носом – и остолбенела. Прямо за ним стояли Себастьяно с кардиналом, погруженные в разговор. Если навострить уши, мне, вероятно, удалось бы понять, о чем они говорят.

– …ни на йоту не доверяю герцогине де Шеврез, – говорил Ришелье. – Она что-то замышляет, и поэтому вы должны разведать, что именно.

– Вы уверены, ваше высокопреосвященство, что я справлюсь с этой задачей?

– Абсолютно уверен. Вы лишь недавно у меня на службе, но я вам полностью доверяю. Вы больше всех подходите для этой миссии. Выясните, что там за намерения у герцогини.

– Ваше пожелание, как всегда, приказ для меня, ваше высокопреосвященство, – ответил Себастьяно.

– Вина, мадемуазель? – вежливо спросил меня слуга. Он все еще стоял передо мной с подносом.

– Э-э-э… вина? – Я подсматривала у него из-за плеча, используя его широкую фигуру как прикрытие.

– Красное или белое, какое пожелаете.

– И как же мне действовать? – спросил Себастьяно у кардинала.

– Самая мощная сила – любовь. Мари де Шеврез – молодая красивая женщина. Ее салон на Плас Рояль пользуется все большей популярностью. Для вас легче легкого найти доступ в ее круг и… поймать ее в свои сети. Соблазните ее, если надо. Как я слышал, от дам у вас отбоя нет.

– Ну, это скорее безмерное преувеличение, – с тихим смешком сказал Себастьяно. – Но в данном случае я обещаю вам сделать все, что от меня зависит. Завтра же займусь выведыванием секретов милейшей герцогини.

Я заскрипела зубами. Что же тут, в конце концов, происходит?

– Есть всего два сорта вина, – сказал слуга. – Красное и белое. Вам нужно только выбрать. Оба сорта хороши и очень вам понравятся. Или возьмите просто по бокалу каждого сорта и попробуйте, какое вам больше по вкусу.

Я механически схватила один бокал и быстро выпила. Слишком быстро. И, главное, слишком много. Крепкое вино тут же ударило в голову. От первого бокала я отпила совсем чуть-чуть, но вместе с тем, что я опрокинула в себя сейчас, этого хватило, чтобы сознание слегка помутилось.

Слуга освободил пространство, и я в ужасе стала искать новое прикрытие. Но увидела уже только краешек голубого камзола Себастьяно – он как раз выходил из комнаты и точно меня не заметил. В отличие от кардинала. Покидая комнату вслед за Себастьяно, он обнаружил меня, стоявшую столбом с бокалом вина. Он замедлил шаг и, прищурившись, взглянул на меня.

«Кажется, я тебя уже где-то видел», – говорил его взгляд. Я незаметно спрятала лицо за бокалом в надежде, что при свечах он меня не узнает. В то же время я сделала вид, будто ошиблась комнатой. Стараясь выглядеть как можно более непринужденно, я двинулась прочь, замешавшись среди остальных гостей, или, точнее, спрятавшись за ними, чтобы снова не попасться на глаза кардиналу и чтобы ему, чего доброго, не вспомнилось, что мы с ним уже встречались. Этот тип производил на меня какое-то зловещее впечатление, и вовсе не из-за того, что я вычитала о нем в Википедии. Он и утром на рыночной площади не показался мне особо симпатичным, но потребовать от Себастьяно закадрить герцогиню – это уже перебор.

Герцогиня де Шеврез, Плас Рояль. Я несколько раз повторила про себя имя и адрес, чтобы ни в коем случае не забыть ни того, ни другого.

В своем путешествии по комнатам – где-то же должен был зависать Себастьяно! – я наткнулась на ученого вида типа с моноклем и лихо закрученными вверх усами. Его интересовало, не приводил ли меня случайно мой интерес к языкам когда-нибудь в Португалию, на что я рассеянно ответила, что еще никогда там, к сожалению, не бывала. Судя по всему, он говорил со мной на португальском, что я заметила лишь после того, как он сделал комплимент моему прекрасному произношению и завел нудный рассказ о своей юности в Лиссабоне. Я немного послушала, а затем, извинившись, продолжила поиски Себастьяно, но так нигде его и не обнаружила. Зато опять всплыл Жак, он меня уже разыскивал и безмерно обрадовался, что наконец нашел.

– Вот ты где! Я уже думал, что больше тебя не увижу! – Он организовал мне кусочек миндального торта, который я проглотила в галерее, спрятавшись между Жаком и обнаженным, в человеческий рост, мраморным дискоболом.

– К сожалению, я не могу остаться, – сказал Жак, огорченно оглядываясь в сторону лестницы. Кардинал как раз собирался спускаться в сопровождении Себастьяно и еще двоих гвардейцев в штатском, но со шпагами на боку.

Черт, сегодня мне к нему уже не подобраться!

– А что ты поделываешь завтра? – спросила я Жака.

– То же, что и всегда. Вместе с другими мушкетерами охраняю его высокопреосвященство.

– А на обед вы опять придете в «Золотого петуха»?

– Завтра не придем. Завтра стрельбища в казарме, поэтому мы едим там, – его лицо просветлело. – Но после этого мы наверняка опять встретимся в Люксембурге. Я могу за тобой зайти. Где ты живешь?

Все это представлялось слишком сложным. Кроме того, не было никакой гарантии, что Себастьяно тоже там объявится. В конце концов, кардинал нагрузил его определенными… дополнительными обязанностями – выполнению которых я в любом случае должна помешать, не важно как. А для этого мне требовалось выработать новый план действий.

– Я живу на левом берегу, – расплывчато ответила я. – Но заходить за мной не нужно.

Этим ему и пришлось удовольствоваться, потому что на какие-то более конкретные договоренности времени не оставалось – кардинал и остальные мушкетеры уже стояли внизу. Жак поспешил к ним.

– До завтра! – крикнул он мне уже на середине лестницы.

Я помахала ему, испытывая угрызения совести. Остаток вечера я провела, скрываясь от гостей маркизы по углам в отдаленных анфиладах комнат. В самой маленькой, реже всего посещаемой комнате я нашла кресло и устроилась в нем поудобнее. Должно быть, там я уснула, потому что глубокой ночью Сесиль разбудила меня, тряся за плечи. Маркиза уже отправилась отдыхать, и большинство гостей разошлись, мы были одними из последних. На негнущихся ногах и с болью в спине я поковыляла за Сесиль и забралась в карету, которая доставила нас назад на Рю Персе. Там я едва сумела снять верхнее платье и туфли, прежде чем в смертельной усталости опуститься на свою низкую постель. Думать я была уже не в состоянии, а планировать что-то – тем более. Над тем, как помешать Себастьяно подкатить к этой сомнительной герцогине, я решила поразмыслить завтра.