67.

– Слушай, мужики, – крикнул Петр Фадеевич его слова вместе с паром улетели вверх, к хмурому небу. – Вы меня знаете, я вас знаю, потому много говорить не буду. Чего воду зря толочь, правда? Вот Антон. Мой зять. Вы его тоже знаете. Мужик он спражный, дельный. Много чего в жизни видел. Да и… В общем, я ему верю.

– Много говорить – голова заболит! – крикнул кто-то. – Ты по делу, по делу!

– Я и говорю… – Великан возвышался над толпой на целую голову, но этого кому-то показалось мало. Подкатили бочку, помогли на нее забраться. – Беда у него. Ищут.

– Власти?

– Власти. – Петр кивнул. – Да не наши. То, что его найдут, это к бабке не ходите. И так ясно. Рано-поздно, а сыщут. Бросить его я не могу. Оставаться в деревне… Нельзя. Да и бросить нельзя! Если он не в те руки попадет… Беда будет. Оттого прошу я вас, братцы, кто может. Кто не побоится… – Он запнулся, а потом рукой махнул, как топором рубя концы. – Кто не побоится за землю Русскую постоять! Как раньше! Как всегда мы стояли! Берем ружья да на Вилки!

Толпа заволновалась. Пронесся ропот, чей-то звонкий голос, не то женский, не то детский:

– А ты-то куда?! – взлетел над людьми, завис и ухнул в полынью шепотков, бормотания, покашливания да вздохов.

– Надо мне… – Глухое, в бороду. – Надо мне…

Люди обсуждали услышанное между собой. Кто-то размахивал руками, кто-то качал головой, хмурился. Только одна девушка, та, что спросила: «А ты-то куда?», плакала на плече у молодого человека с курчавой, русой бородкой. Остальные бабы стояли молча, сжав руки. Побелевшие от напряжения пальцы… Тревожные, беззащитные глаза, в которые мужики старались не смотреть. Мужское дело – решать, а бабье?… Наверное, ждать.

Государство может иметь армию, флот, космические станции, самые мощные в мире ракеты, но оно ничто без этих людей. Во Франции есть их ля белль Франс, в Англии – ее интересы, у Италии есть Рим, а у США есть флот. Но ни у одной страны мира, какой бы красивой, хитрой, великой, могучей она ни была, нету того, что есть у России. Русского мужика. Оболганного, извалянного в словесной грязи, униженного и уничтожаемого, но абсолютно непобедимого. По самой природе своей. По извечному русскому: «Эх…» Просто потому, что создан он богом не под копирку, не случайно и не по ошибке. А с умыслом.

А потому, если русский – то навсегда.

– Ладно! – Вперед вышел крепкий, лет сорока, мужик с проседью в волосах. – Когда идем, чего берем?

– Выступаем завтра! – крикнул Петр Фадеевич. – Берем, как всегда… Как на охоту… А сегодня, как соберетесь, ко мне заходите. Вечерком. Обмозговать надо.