Не так уж и плохо, подумал Дарр Дубраули, жениться на Бобрихе. Она подметала хатку, выгоняла вшей из подстилок и готовила маис и перец. Когда родились дети – Лисенок и Гусенок, она их хорошо воспитала, так что даже дядья с бобровой стороны одобрили.

Бобриха решила взять Ворону в мужья, когда увидела, как он сидит высоко на ветке мертвой Сосны, клювом к закату, и внимательно смотрит и слушает.

«Что видишь, Ворона?» – окликнула она его.

«Ничего», – ответил тот.

Это показалось Бобрихе очень привлекательным: у Ворон такие острые глаза, все что угодно могут разглядеть, даже самое ничего, если постараются.

«Только это и видишь?» – спросила Бобриха.

«Вижу деревья и упавшие деревья, – ответил он. – Вижу далекие горы. Вижу небо и тучи. В общем – ничего».

«Так ты видишь самое ничего!» – воскликнула Бобриха.

Слух у нее был острый, а нюх чуткий, но видела она не лучше Крота. Поэтому подумала: неплохо бы, чтобы рядом был муж-Ворона – он ведь издалека увидит врагов, так что Бобры смогут прыгнуть в воду даже прежде, чем дозорные ударят по ней хвостами. А создание, которое видит самое ничего, все что угодно может заметить.

Сложно было Бобрихе ухаживать за Вороной – он ведь вовсе не любил бобровые угощения, сладкие побеги Тополей и Осин, вычищенные добела или прямо в коре. Но иногда любовь рождает любовь просто сама по себе. И вот Ворона сидит в удобной хатке Бобрихи и думает об этой истине и о том, как же странно знать, что это истина.

В ту ночь ему приснился сон, будто есть где-то такая вещь, что, если ею владеешь, никогда не умрешь. Проживешь дольше, чем величайшие деревья, дольше, чем горы, доживешь до того дня, когда Первые Существа вернутся, чтобы начать мир заново. И эта вещь предназначалась Вороне, если только суметь ее отыскать.

Но секрет заключался в том, что найти эту вещь нельзя, потому что ее ни увидеть, ни схватить; нет у нее ни формы, ни размера, ни углов, ни отверстий, ни выступов, ни кожи, ни костей, ни внешности, ни наружности, ни вкуса, ни запаха. Ничем от ничего не отличается она.

Поутру Бобриха спросила его, что он видел во сне, раз так растревожился нынче ночью. Муж не хотел ей говорить, потому что не хотел, чтобы другое создание отыскало ту вещь, прежде чем он придумает способ заполучить ее. Потому он сказал: «Ничего, жена».

«Ничего! – воскликнула Бобриха. – То самое ничего, что ты видел тогда с высокой мертвой Сосны?»

«Просто ничего, – буркнул он. – Где мой завтрак?»

«Муж, – сказала Бобриха, – если тебе какая вещь снится, значит судьба тебе ее получить. Духи помогут тебе ее отыскать. Твой клан и семья должны тебе помочь ее добыть».

«Что мне снилось? – закричал он. – Да ничего!»

«Тогда Ничто ты и получишь, – сказала Бобриха. – Я помогу».

Она улыбнулась, показав свои огромные оранжевые зубы. Лисенок и Гусенок посмеялись над родительской ссорой, а бобровые дядья проснулись и заморгали. Ворона втянула голову и стала ждать, пока все насмеются.

Бобриха сказала: «Старая Черепаха – самое мудрое создание. Она точно все знает о ничем. Пойдем найдем ее».

Гусенок засмеялся, а Лисенок хохотал так, что чуть не упал в огонь. «Осторожно!» – воскликнул Огонь.

«Пойду соберу вещи, – сказала Бобриха. – Путь долгий».

«Нет!» – сказал ее муж. Вот ведь глупая женщина! Но иногда любовь и простота знают больше, чем смекалка и хитрость…

Тут терпение Дарра Дубраули лопнуло: хватит с него этого рассказа. «Ка!» – отчаянно закричал он и перелетел на несколько веток повыше. Рассказчик, которого звали Одноухий, с улыбкой указал на него, и слушатели подняли глаза и рассмеялись: смешно, когда герой истории сидит и тоже ее слушает. Рассказчик не дал Вороне особого имени – просто «Ворона», так он сказал, – и птица эта тоже Ворона, а Вороны все – Ворона.

Кто-кто, а Дарр Дубраули знал, что это не так. Это был рассказ о нем, а не о другой Вороне или обо всех Воронах. Знал потому, что рассказчик услышал эту историю от него самого, а потом для своих слушателей превратил ее в такой же рассказ, как и все остальные, хотя Дарр был уверен, что рассказчик понимает, в чем разница, понимает, что у Дарра свое имя и своя природа, как у всякого из собравшихся вокруг него Людей.

Хуже того, рассказчик ни слова не сказал о том, почему Дарр Дубраули хотел отыскать ту безымянную вещь. Ведь не для того, чтобы жить вечно. Вообще не для себя, она ему была не нужна, да и ума хватало, чтобы ее не хотеть. Дарр не был ни жадным, ни хитрым, хотя Людей не убедишь, что с Воронами так может быть.

И за все свои несколько жизней Дарр Дубраули никогда не видел снов, он даже толком не понимал, что это.

Осенью, за много сезонов до этого, Дарр Дубраули обнаружил, что живет в стае темно-черных, чрезвычайно самодовольных птиц – таких Ворон, как та, которая смотрела на него с черной ветки в последний день его жизни. При этом он оказался одним из них, таким же крупным и черным, с длинными и крепкими маховыми перьями и блестящей грудью.

Дарр снова обрел себя, когда глядел в воду спокойного лесного пруда, где его отражение окружали упавшие листья: Ворона этого места. И его лицо посмотрело на него, словно другая Ворона, которая знает о нем что-то, чего он сам не знает; и вдруг он точно понял, что не был Вороной в отражении – или не всегда ею был. Он был другой Вороной, жил в другие времена; а бывали времена, когда его и вовсе не было.

Когда Дарр Дубраули вновь обретает себя (теперь он знает точно, потому что находил себя уже многократно), он вспоминает больше, чем в прошлый раз.

Глядя на странную Ворону в неподвижной воде, он вспомнил, как летел через море с Крачками, Брата в Аду, вспомнил Лисью Шапку, вспомнил звон золотых всадников и стрелка, который его убил. Он вспомнил ту иссиня-черную птицу, что смотрела на него под дождем и ветром, когда он умер в последний раз, но вряд ли это было недавно, а здешние деревья – теми же, что он видел в тот день.

Мордочка Лягушки разбила зеркало пруда, отражение Дарра Дубраули рассыпалось. Он схватил ее длинным сильным клювом, встряхнул и проглотил.

И он вспомнил Самую Драгоценную Вещь: из-за нее он оказался здесь, из-за нее вообще где-то оказался, из-за нее в грядущие дни окажется там, где окажется. Холодная Лягушка в горле напомнила ему, как он держал холодное ничто в клюве, летел с ним, а потом потерял. Но так от него и не избавился – ни тогда, ни потом.

Ничто.

В этот миг он услышал Ворон и поднял голову. Вороны его семейства вдалеке повторяют кличи еще более дальние, дают другим знать, что там что-то интересное, – пусть все семейства слетаются посмотреть. И он взлетел, поднял новое бремя памяти в воздух и тоже закричал.

На его родине в Ка семейств не было, а тут были, и свое он знал: своих детей, их детей, их матерей и матерей их матерей, братьев и сестер их матерей, все они сливались в одну полосу, как серебристый ручей с высоты вечера, поток, связанный с другими потоками, из которых родился и в которые впадает, все разные, но все – часть целого, отличная от Ворон вообще: клан, его клан. А кланов не было ни в землях, где (как он теперь знал) Дарр некогда жил, ни в тех, где впервые родился.

Он скорее ощутил, чем увидел движение вдоль шеренги высоких деревьев: Вороны летели в сторону дальних кличей, куда-то на поклюво-подень. Вскоре он догнал одну из них и окликнул по имени. Ворона уселась на высоком Клене и дождалась его.

– Воины возвращаются из набега, – сказала она. – Клан Вороны. Пленных ведут.

Люди в тех землях и в те времена тоже делились на кланы и семейства, кланы назывались по именам других существ – зверей, которых они выбирали своим знаком или символом; этого Вороны не понимали, они такого никогда не делали. Но есть легкие и тяжелые способы добывать пропитание, и оказаться в чести у Людей – один из легких. Вороны богатели от Вороньего клана, а вот Черепахи ничего не получали от Черепашьего, только из панцирей их делали барабаны.

– Далеко? – спросил Дарр Дубраули.

– Полетели, увидим, – ответила Ворона по имени Серое Перо (она получила имя за больное маховое перо, которое после линьки всегда отрастало серым, а не черным).

В землях Ка, откуда родом Дарр Дубраули, имен не бывало: пока Дарр не выучил язык Людей и не узнал о них, Вороны личных имен не носили. Теперь он все это вспомнил: именно вспомнил, и для него это было как услышать клич издалека, из места, где он когда-то жил, от Вороны, которой когда-то был, – и ответить на него.

С трех сторон доносились кличи многочисленного семейства; ориентируясь по ним, Вороны безошибочно летели к людской тропе, которая вилась вдоль быстрой мелкой речки, иногда подходя к ней вплотную, иногда отдаляясь. Люди шли по ней, а кличи следовали за ними, пока Вороны не расселись на деревьях вдоль тропы, чтобы не терять Людей из виду. Легко было понять, кто из Людей происходит из Вороньего клана, а кто – пленники: воины Вороньего клана носили ожерелья, юбки и ноговицы из оленьей кожи, вплетали в волосы черные вороньи перья, а пленники шли раздетые догола, грязные, раненые, сгорбившиеся под тяжелыми тюками. Воины приметили Ворон вокруг и подняли оружие: птицы клана явились приветствовать их.

– Смотри, – сказала Дарру Серое Перо и перепрыгнула на соседнюю ветку, чтобы лучше видеть. – Вон там, глянь.

Один из пленников, молодой и худой, отстал от остальных там, где тропа резко забирала вверх по скалистому склону. Он едва переставлял ноги и почти остановился, когда другой пленник, поднявшийся выше, заметил его. Хоть он и сам нес тюк, но повернул назад к ослабевшему товарищу. Когда воины заметили, что он собрался помочь младшему, они избили его своими тяжелыми дубинками, так что пленник чуть не упал на колени от ударов. Двое воинов подошли к ослабевшему, забрали его тюк (с пушниной, шкурами и прочей добычей), а когда он споткнулся, упал и потянулся к воинам, чтобы помогли встать, один из них высоко поднял дубинку и сильным ударом по голове убил его. По крайней мере, пленник упал и лежал неподвижно. Ударивший его воин вытащил каменный нож и принялся резать ему кожу на голове, а потом с торжествующим криком поднял скальп. Другие воины одобрительно загудели. Они пинками отбросили тело с тропы в каменистый овраг; труп откатился и замер – лежал на спине, окровавленной головой вниз. Его тюк выдали высокому пленнику, который пытался помочь младшему, – тот согнулся под грузом, но выдержал. Воины снова выстроили пленников цепочкой и двинулись дальше.

Вороны – которые этого и ждали – смотрели, как мимо проходят воины и пленники. Один из воинов сложил руки у рта и подал клич, похожий на вороний, тот, что значит «Лети сюда, смотри, что тут», и, хотя большинство Ворон его бы не опознали, это было не важно: они уже прилетели сюда и знали зачем. Глаза мертвого пленника были открыты и рот тоже, так что виден был язык. Множество ран еще кровоточило. И не было соперников, которые оспаривали бы все это богатство у Ворон, а все потому, что они издавна пользовались покровительством Вороньего клана Людей и заслужили его лишь тем, что оказались Воронами.

Дарр Дубраули когда-то выучил их этому: если понимаешь Людей, у них можно добывать еду. И сегодня, глядя на тело среди камней в овраге, он подумал, как сам выучил эти уловки и передал их Воронам в иные времена, в иных краях, которые не помнил до этой минуты, – времена, края, Ворон.

– Голодный? – спросила Серое Перо.

– Всегда голодный, – ответил Дарр Дубраули.

На другой день отряд с пленниками добрался до родного поселения. Дарр Дубраули задержался у трупа пленника, где пировал вместе с остальными, но потом прилетели Во́роны, за ними Стервятники, и он стал беспокоен и задумчив. Дарр полетел за отрядом и достиг деревни Вороньих Людей одновременно с ним. Он уселся на высокой Сосне, далеко, чтобы они его не видели, а он их видел. Все Люди – мужчины, женщины и дети – стояли двумя шеренгами перед частоколом. Когда показались воины, они разразились приветственными криками, принялись махать палками, кнутами и оружием. Бойцы неспешно приблизились, волоча за собой пленников за веревки на шеях. Когда добычу показали и все над ней поахали, пленников, несмотря на сопротивление, выстроили в линию. Сквозь строй не «прогоняли», как мы говорим теперь, а скорее медленно протаскивали на аркане, чтобы каждый мог ударить пленника кулаком или горящей веткой по спине, по плечам, по ногам – но только не по лицам и не по кистям рук. Если пленник вздрагивал, спотыкался или вскрикивал, его били, секли и жгли еще сильнее. Дарр Дубраули и Вороны его семейства (те, что не боялись Людей, Собак или огня) уже не раз видели подобные шествия: так Люди всегда поступали, когда приводили пленников. Шум – Люди, Собаки, барабаны! – стоял ужасный.

Высокий пленник, тот, что на тропе повернул назад, чтобы помочь упавшему, шел с высоко поднятой головой, глядя вперед, словно не замечал толпы вокруг, а удары и тычки принимал за укусы надоедливых насекомых. Теперь Дарр Дубраули заметил то, что упустил вначале: пленник лишился двух пальцев на руке, обрубки все еще кровоточили. Когда Люди кричали на него, он отвечал; слов Дарр Дубраули не слышал, но пленник говорил так, словно беседовал с друзьями, – Люди частенько так говорили, но обычно не тогда, когда кровь бежит по спине и ногам. «Это твоя сестра? А сильней она бить не умеет?» Порой Люди смеялись, услышав его ответы, и не из презрения (Дарр Дубраули не может толком описать на вороньем языке такие нюансы человеческого общения), а радостно, словно он пошутил над одним из них, чтобы повеселить других. Но бить его продолжали.

Когда они добрались до проема в частоколе, один из пленников упал. Люди набросились на него, пинали, как пинают своих Собак, били с необъяснимой жестокостью. Когда остальных увели внутрь, он остался лежать снаружи – неподвижный, скорченный.

Вот это уже всерьез заинтересовало Ворон – их собралось довольно много. Семейство было многочисленное, а зима приближалась, еды на всех не хватит. Больше они, по большому счету, ни о чем не думали.

Потом Вороны уснули и не видели, что в деревне пытки и издевательства над голыми пленниками продолжались всю ночь – в свете костров и под бой барабанов. Еще один пленник умер, или его убили, потому что победители сочли его бесполезным для себя. Но по меньшей мере один выжил – тот, который лишился двух пальцев.

Вороны не знали, да и не задумывались о том, почему Люди так обходились с пленниками. Потом, когда Дарр Дубраули выяснил причину и попытался объяснить это Воронам, ему не поверили: пленников привели в деревню, чтобы они заменили сыновей, братьев, сестер и детей, захваченных у Вороньего клана воинами других племен, других кланов, других семейств. Пленники должны были стать теми, кого забрали, теми, кого убили Люди их клана.

Скорбящие семьи – преимущественно женщины – решали, кому из пленников сохранят жизнь, сделают членами своего клана, а кого убьют и бросят на поживу Собакам, Стервятникам и Воронам. Что сильней в сердце женщины – жажда мести или горечь утраты? Тем, кто стойко держался под пытками, чаще всего сохраняли жизнь.

Тот, высокий, гордый: когда Люди вдосталь помучили его и увидели, что он не сломался, приказали ему петь – не только мучили, но унижали. Пленник запел на своем языке, а они насмехались над ним, но слушали, а потом потребовали еще песню. И тогда он запел иначе: указывал то на одного, то на другого, и Вороньи Люди смеялись над теми, кого он выбирал предметом шуток. А потом его песня вновь изменилась. Люди притихли, некоторые женщины заплакали. Наконец старшая из женщин встала и взмахом руки отослала прочь мучителей, мужчин и детей.

И все изменилось. Дарр потом услышал рассказ об этом: как пленника отвели в дом, напоили, накормили, перевязали страшные раны. Его новая мать своими руками вкладывала угощение ему в рот, клала на раны примочки. Когда бывший пленник исцелился, он уже жил в новой семье, в новом клане, который его кормил, любил, учил его своему языку и обычаям. Потерять предложенную любовь он мог, лишь отвергнув ее, отказавшись забыть, кем был прежде, отказавшись исполнять детские поручения и работы, с которых должна была начаться его новая жизнь.

У семьи, которую этот пленник заслужил отвагой и покорностью, был когда-то сын, которого захватили во время набега воины другого клана; сын этот погиб или остался жив, но все равно был для них потерян. Теперь у них снова был сын, обновленный, такой же красивый и более мудрый; сын, который со временем забудет о том, что был когда-то иным.

Поэтому с пленниками обращались именно так: в безумных муках они должны потерять всякую привязанность, все, даже самые глубокие, воспоминания о родном доме; умереть как прежние Люди, чтобы родиться новыми – членами этого клана, этого семейства.

Что ж, Дарр Дубраули знал, как оно бывает; это он понимал.

В знак того, что пленник вошел в семью, ему торжественно отрезали правое ухо, которое их прежний сын потерял когда-то в драке. С тех пор его звали Одноухим, ибо это было имя их первого сына.

Потом, рассказывая Дарру Дубраули свою историю, он всегда трогал шрам на месте уха одним из уцелевших пальцев правой руки и ухмылялся.

Из-за потерянных пальцев воин из него был никакой, но Одноухий и не желал воевать, хотя был высок, отважен и хладнокровен. Он станет песнопевцем и рассказчиком. Среди сотен его историй были и те, что он услышал ребенком в своей первой семье, хоть он никогда не открывал этого Вороньим Людям. А одну – историю о Вороне, которая отправилась на поиски Ничего, – он узнал у Дарра Дубраули. И Дарр со своей ветки над головами детей и стариков слушал, как тот пересказывает ее снова и снова, как изменяется история, и часто не понимал, где заканчивалась история и начинался он сам, услышал он ее в Ка или прожил в Имре.

Первая зима после того, как Дарр Дубраули обрел себя, выдалась тяжелой. Она началась прежде, чем опала последняя листва, и завалила все снегом, который не растаял до весны. Дарр Дубраули и Серое Перо сидели под защитой густой Сосны и следили за людскими тропами, ждали охотников, которые на широких «медвежьих лапах» пройдут по снегу, волоча тобоган с мертвым Лосем, от которого и Воронам может что-то перепасть. Оба сидели неподвижно, берегли силы.

– Как его звали? – спросил Дарр Дубраули. В этом сезоне погиб супруг Серого Пера.

– Темнолес, – ответила она. – Это имя носила его мать и вся их семья.

Здесь имена давали иначе, чем в землях, где Дарр Дубраули впервые о них узнал. Там у каждой Вороны было свое имя. Здесь дочери Серого Пера называли своих птенцов Сероперыми, хотя у них-то серого пера в крыле не было.

– Думаю, – добавила она, – если осталось имя, потерянную Ворону легче помнить.

– Знаю, – сказал он. Но все же ему казалось, что имена помогают и забывать: имя остается, остальное теряется.

Снег бесшумно падал меж сосновых ветвей.

– А зачем они нам вообще? – вдруг спросил Дарр Дубраули. – Имена. Кто их придумал?

Он это сказал, чтобы только удержаться и не начать рассказывать свою историю, которая отдалит его от Серого Пера, от этих Ворон, от его клана, – и не важно, поверят они или нет в этот рассказ из дальних стран и времен.

– Спроси у Во́ронов, – посоветовала Серое Перо. – Говорят, они знают о Воро́нах больше, чем мы сами.

– Смотри, – сказал Дарр Дубраули: внизу черные, как Медведи на снегу, Вороньи Люди тащили пустые сани.

Той зимой от сильных морозов потрескались камни над людской тропой вдоль реки, и, когда весной пошли сильные дожди, гранитные обломки покатились по склону на тропу и дальше. Жидкая грязь укрыла кости пленника, которого осенью ели Вороны и прочие. Все это видели перезимовавшие Вороны. А потом, когда в лесу уже пробилась молодая зелень, Дарр Дубраули облетал окрестности и увидел пленника, который стал членом Вороньего клана, – там, на этом самом месте. Он карабкался по камням, тыкал тут и там в землю палкой-копалкой. Потом в растерянности остановился, сел и повесил голову.

Дарр Дубраули понял, что он ищет, и знал, где нужно копать. Он подлетел ближе. Почему бы ему не помочь?

Сперва нужно было привлечь внимание того, кого теперь называли Одноухим. Может, он теперь и стал человеком Вороньего клана, но еще не научился следить за Воронами и следовать за ними. Дарр Дубраули сел на низкую ветку и крикнул, потом перебрался пониже, на камень над тропой. Наконец Одноухий заметил, что с ним разговаривают, и поднялся. Дарр Дубраули отлетел дальше – Одноухий искал не в том месте. Дарр то и дело останавливался, смотрел, как человек перебирается через завал. Наконец он уселся, где из земли торчала выцветшая кость, но не рискнул оставаться там, когда Одноухий, спотыкаясь, побежал к этому месту. Дарр издали смотрел, как Одноухий собирал кости, все больше и больше, целые и обломки, связанные крепкими жилами, некоторые с остатками почерневшей плоти – многие, но не все кости, которые служили тому, погибшему пленнику. Теперь-то от них уже никакого проку.

Зачем Людям кости? Кажется, он это когда-то знал, но забыл. Одноухий присел рядом с останками и начал петь, извлек из кошеля какой-то порошок, сплюнул в ладонь и нанес получившейся краской широкие черные полосы себе на щеки. Кости он завернул в оленью шкуру, которую для этого захватил с собой, а к ним добавил и другие вещи – каменный нож, пояс из бус, вяленое мясо. Потом, продолжая петь, он поднял сверток и пошел наверх, прочь от тропы, далеко в лес, и забрался туда, где грудами лежали камни, – Дарру было понятно, что их принесли сюда нарочно, не сами же они так собрались. Одноухий положил кости на землю и оттолкнул камень, так что открылась дыра в земле. Очень осторожно, даже нежно, как ребенка в постель, он опустил туда сверток из оленьей шкуры.

Потом он снова завалил камнями свой тайник – но зачем? Никто же теперь не будет его искать, поживиться там нечем. А после Одноухий сел рядом и долго молчал. Дарр Дубраули уверен, что никто из Людей Вороньего клана не знал об этом его походе и об этом месте, да так и не узнал.

Тогда человек заговорил на языке, которого Дарр Дубраули прежде не слышал: он знал несколько слов из наречия Вороньего клана, но это был другой язык. И все же, пока Одноухий говорил, а на лес опускался весенний вечер и последние зимние сугробы дышали холодом на Ели, Дарр Дубраули снова почувствовал, как проваливается в Имр, где уже бывал прежде. Он вспомнил кости: кости Святой, что говорила с ним в часовне аббатства, кости, которые Лисья Шапка и ее народ принесли, чтобы поселить в дома, выстроенные именно для них. Кости самой Лисьей Шапки, голые на солнце, ее и не ее.

Одноухий поднял лицо к небу и увидел Дарра Дубраули.

– Ты знаешь слова Вороньих Людей? – спросил он. – Я расскажу тебе историю.

И рассказал.

Эти кости принадлежали его брату. Они родились вместе, как две птицы в гнезде, как Хороший Сын и Плохой Сын, которые в начале времен сделали мир таким, каков он есть. Они были не похожи: брат маленький и не слишком сильный, но всегда ходил за старшим, изучил все навыки охотника и воина. Когда воины Вороньего клана напали на отряд Одноухого, который возвращался домой с охоты, неся мясо и шкуры, младший брат схватился с врагами, первым бросился в бой. Когда его повалили, Одноухий попытался спасти брата и сам попал в плен.

Он рассказал о том, как его брат умер на тропе над рекой, о чем Дарр уже знал, но все равно внимательно выслушал.

Затем Одноухий встал и спустился к реке. Снял юбку из выделанной оленьей кожи и ноговицы, снял перья и ожерелья. Он вошел в воду и сел, чтобы помыться, смыть черные полосы с лица. Тихо говорил что-то на языке, которого Дарр не понимал. Закончив, он поднялся и стряхнул последние капли с пальцев.

– Теперь они не разбросаны, – сказал Одноухий на языке Вороньего клана. – Он теперь в покое. Теперь его можно забыть.

Больше Дарр Дубраули никогда не слышал от Одноухого хоть слово на языке, который тот выучил в детстве: он говорил теперь только на языке Вороньего клана. Но с тех пор Одноухий стал узнавать Дарра, когда тот бывал поблизости, приветствовал его и угощал объедками. Словно, когда Дарр Дубраули оказывался рядом, он мог безопасно побыть прежним собой – спрятать свое былое «я» внутри Вороны. Другие Люди видели, как он приветствует Дарра или подзывает его, и признавали в том особую силу. Они не знали, что эти двое беседуют, когда остаются наедине, как Дарр Дубраули давным-давно беседовал с Лисьей Шапкой: Одноухий говорил на людском языке, а Дарр Дубраули по-вороньи.

У Людей бывает много имен – по крайней мере, бывало в те времена: они сбрасывали одни и получали другие или назывались одним именем в одном месте и другим – в другом; одни имена давали, другие получали. Дарр Дубраули называл Одноухого Тот-Кто-Прячет; человек именовал Дарра Тот-Кто-Ищет.

– Бобриха сказала: «Старая Черепаха живет на дне Красивого озера на севере. Она самое старое создание в тех краях и потому – самое мудрое. На спине ее предка выстроили весь мир. Многие говорят, будто Ондатра насыпала землю на спину Черепахе, чтобы сотворить мир, но Бобры утверждают, что это был Бобер».

Люди отправились в ежегодное странствие в Земли Восхода, взяв бобровые шкуры на обмен, и потому попросили Одноухого рассказать сказку, в которой есть Бобер. Они слушали сказки, чтобы утишить страх: по всем этим землям должен был воцариться мир, племенные советы заключили о нем договор, а старейшие женщины его утвердили. Но никогда не знаешь наверняка. Меха всегда легче получить грабежом, чем охотой.

– Красивое озеро лежало далеко, и путь туда был долог, – продолжал Одноухий.

Он много раз рассказывал свои истории, говорил на разные голоса, ковылял вразвалку по-бобровьи и вертел головой по-вороньи, так что слушатели покатывались со смеху. Дома он даже вызывал шум дождя (семена в длинной тыкве-горлянке) и пел птичьими голосами через свистульку.

– Когда они добрались до Красивого озера, муж-Ворона подумал – это, должно быть, вода, что окружает землю со всех сторон, но жена-Бобриха возразила – мол, это всего лишь большое озеро. Дом Старой Черепахи стоял глубоко на его дне. Так что Бобриха взяла глину и залепила мужу ноздри, приказала ему зажмуриться, а потом нырнула вместе с ним в дом Старой Черепахи. Черепаха, как всегда, не хотела выходить, но Бобриха крикнула, что они пришли в поисках мудрости и принесли дары. Так что наконец Старая Черепаха их впустила. Знаете, какая она была медлительная и неповоротливая? Точно как ее клан! Ха-ха! Но Старая Черепаха была еще медлительней, потому что много думала.

Долгий летний день подходил к концу. Речная заводь, куда завели груженые пиро́ги, сверкала в последних лучах солнца. Дарр Дубраули знал, что рассказ затянется до глубокой ночи, но сам он уснет. В конце концов, он уже знал эту историю в пересказе Одноухого: когда Бобриха показала подарки, а Старая Черепаха одобрительно потыкала в них пальцем и когда они покурили табак, что принесла Бобриха, пришло время Дарру Дубраули рассказать свой сон и задать вопрос.

– Старая Черепаха сразу поняла, что это значит – «искать ничего». Она и сама отправлялась на поиски, давным-давно, когда была еще молода. Нашла она ничего? Нет, не нашла, зато нашла что-то другое. А найти самое ничего никто из нас не сможет, так она сказала, ибо оно не для таких, как мы, предназначено.

«А для кого ж тогда?» – спросила Бобриха, и Старая Черепаха ответила: «Для Людей». Люди хотят самое ничего, желают его больше, чем всего другого, и считают, что оно принадлежит им. Они его никогда не находили, а если и находили, тут же теряли. И все же у Людей все время было ничто. По крайней мере, у некоторых.

«Уродливые Человечки!» – воскликнула Бобриха и шлепнула хвостом по полу, но вот ее муж-Ворона никогда о таких созданиях не слышал.

«Ну, они маленькие, – объяснила Бобриха, – но не такие мелкие, как Бурундуки».

«У них узкие волосатые личики, – сказала Старая Черепаха, – но не такие волосатые, как у Медведей».

«Они уродливые, – сказала Бобриха, – но не такие уродливые, как Жабы».

«Они ненавидят больших Людей и держатся подальше от их домов».

«Но они любят больших Людей и подносят им подарки, чтобы Люди их любили».

«Уродливые Человечки могут дать тебе ничто, – сказала Старая Черепаха. – Но захотят в обмен нечто».

«А как мне найти этих Уродливых Человечков?» – спросил муж.

«Есть Ворона, которая о них знает, – ответила Старая Черепаха. – Самая старая Ворона этого мира, и живет она на самом высоком дереве этого мира. Отыщи эту птицу и проси ее о помощи. А теперь мне пора спать». И Черепаха забралась на свой тюфяк и втянула старую сморщенную голову в панцирь.

Но нет-нет, все было не так, вообще ничего такого не случалось – курить трубку на дне озера с Черепахой, это же бред! И все же… хотя никакой Черепахи в истории Дарра Дубраули не было, в ней были и Уродливые Человечки, и совет Воронов; со временем Дарр Дубраули действительно отправился к озеру, которое Люди называют Красивым, и улетел на поиски самого ничего, к старейшей Вороне этого мира – эту историю слово за словом Одноухий узнал от него и переиначил по своему вкусу.

Она началась тем летом, когда они с Одноухим стали разговаривать друг с другом, и Одноухий узнал кое-что о жизни Дарра Дубраули. Тем летом у Дарра не было других дел – весной они с Серым Пером могли бы станцевать старый танец, как заведено, но что-то, может быть тяжесть старых утрат, их удержало. В общем, Дарр был один, и кормить ему приходилось только себя самого.

Облетая земли Людей и других, он приметил пару Во́ронов и чем-то привлек их внимание. Во́роны могут следить за Вороной по многим причинам: тесные вороньи кланы, благодаря вечной перекличке «я-тут-ты-там», часто первыми находят обильную добычу, которую могут присвоить более крупные и властные Во́роны. Но нет – эти Во́роны не просто следили за Воронами. Они следили именно за ним.

Позже, когда он сидел на своем высоком Дубе в жаркий полдень, едва слушая голоса вокруг и ни о чем не думая, Дарр вдруг почувствовал рядом крылья и обнаружил, что по обе стороны от него восседают два Ворона и пристально его разглядывают.

– Судари, – сказал Дарр Дубраули и очень почтительно поклонился. Ему помнилось, что так было принято обращаться к Во́ронам давным-давно и в иных краях.

Во́роны переглянулись и обменялись хриплыми звуками – наверное, засмеялись.

– Ты – Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы, – произнес один.

– Таково твое имя, – каркнул второй.

– Мм… да, – ответил Дарр Дубраули, которого поразило, что Во́роны, которых Ворона интересует, только если от нее им есть какой-то прок, могут это знать; как и все Вороны, Дарр Дубраули знал наречие Воронов – оно было похоже на его язык, только более хриплое и суровое.

– Нас отправили тебя отыскать, – проговорил один, и Дарр Дубраули заподозрил, что это супруги, хотя Вороне трудно сказать наверняка. – Оттого довелось беседовать со многими Воронами.

– Ой, простите, – сказал Дарр Дубраули. – Но зачем…

– Не вопрошай! – приказал более крупный Ворон (может, это самка?). – Мы явились лишь для того, дабы вызвать или направить тебя.

– Вызвать или направить куда?

– Ко брегу великого озера на севере, – сказал второй Ворон, которого Дарр счел самцом. – К Вороне того края, ибо она желает видеть Ворону твоего имени пред собою.

– Правда?

Но на этом запас дипломатического искусства Воронов явно иссяк, и они приготовились улететь.

– Полетишь ли? – спросил один, а другой взглянул на небо и пробормотал:

– Не хотелось бы проделать столь долгий путь зря.

– Судари! – воскликнул Дарр Дубраули. – Я исполню ваш наказ. Но как мне найти эту Ворону?

– Вороны сказали нам лишь одно: она – старейшая из всех Ворон, та, от которой ведут начало все Вороны этого мира.

– А-а. Да?

– Лето уж старится, Ворона. Лучше спеши.

– Но почему же, – не выдержал Дарр Дубраули, – почему Вороны попросили вас, Воронов, найти меня?

Во́роны переглянулись, словно раздумывали, говорить или нет. Потом самка сказала:

– Некогда, во время ненынешнее, старейшая Ворона очень многое сделала для Воронов. Во время, коего ныне не упомнит ни Во́рон, ни Ворона. Сказывают, что случилось это, когда клан Ворон впервые явился в здешнюю страну, – проговорила самка, и, словно речь ее убаюкала, она укрыла глаза внутренними веками. – Когда высочайшие деревья были еще ростками на земле. А высокие деревья, что ныне мертвы и сгнили, были лишь побегами.

– За эту услугу, – прошептал второй Ворон, – Во́роны всегда готовы отплатить услугой Воронам.

– Не великой услугой. В должное время. И удобное.

– Но что именно Вороны сделали для Воронов? – спросил Дарр Дубраули.

– Во́роны забыли, что сделали Вороны, – сказал самец.

– Но долг не забыт, – сказала самка и приподняла крылья: пожала плечами.

Потом Во́роны повернулись и, тяжело спрыгнув с ветки, улетели, не прощаясь.

– Но как мне узнать эту Ворону? – крикнул им вслед Дарр Дубраули. – Как ее зовут?

– Имя нам неведомо, – буркнула самка.

– Мы ее никогда не видали, – отозвался самец.

– Может, и не было никогда такой Вороны.

И с тем они улетели.

А Дарр подумал: «Никто в этом мире не знает моего имени – никто!»

– Для каждой твари есть старейшая, – сказал Дарру Дубраули Одноухий. – С него, старейшего, начинается весь род: он первый стал тем, что́ есть весь род. Первая тварь с острыми иглами на спине вместо меха. Первая тварь с такими крепкими зубами, что можно валить деревья. И поверь – эта тварь, первая и старейшая, не умирает, ибо, если она умрет, весь род умрет. И не будет тогда ни Дикобразов, ни Бобров.

– И с Людьми так же? – спросил Дарр Дубраули.

– О да. Прежде чем появились Люди, в Небесном мире был один мужчина и одна женщина. У них родилась дочь, а у нее – два сына, Хороший Сын и Плохой Сын. Так и продолжалось, пока мир не закончили и Люди не оказались всюду, где только могут быть. А те, первые, до сих пор там – в начале, и также сейчас.

«Может, все Люди такие?» – подумал Дарр Дубраули. Ведь так и устроено все в Имре? У них есть свои первые, которые умерли давным-давно, но не умерли, свои цари, спрятанные в полых холмах. Свои ангелы и Святые в верхнем мире, и те, другие, – в нижнем. Когда-то давно Дарр все это знал и заново узнавал теперь. Но разве бывают такие создания в Ка, разве можно их найти и увидеть? Если есть такая Ворона, если она послала за ним Воронов, она должна быть не просто мыслью или тем, что Люди называют «сон». Нет, если такое создание обитает в Ка, оно должно быть еще одной вещью-как-она-есть. В Ка просто нет других вещей.

– Да-да, – сказала ему Серое Перо. – Я слышала, что где-то до сих пор живет старейшая Ворона. Ворона, с которой начались Вороны.

Порыв холодного ветра с поклюва растрепал черное оперенье Дарра. Он медлил, не мог решить, лететь или нет, размышлял, задавал вопросы себе и другим. Но уже пришла осень, дальше ждать нельзя.

– Мой супруг Рин Темнолес, – сказала Серое Перо, – родился в другом клане, их владения идут на поклюв до большого озера, как он мне рассказывал. Он говорил, где-то в тех краях живет старейшая Ворона. Говорил, что знал Ворону, которая слышала это от Вороны, которая ее знала.

– Да, – проворчал Дарр Дубраули. – Так и сделаю. Найду Ворону, которая знает Ворону, которая знает другую Ворону.

Серое Перо рассмеялась. Мир стал таким богатым, таким полным.

– Лети, пока еще солнце теплое, – сказала она.

– Я могу пропасть надолго, – проговорил Дарр Дубраули. – Вообще не вернуться.

– Я тебя не забуду, – сказала Серое Перо.

– Да? Потому что я… Потому что мы с тобой…

– Нет, – сказала она и расправила крылья, чтобы улететь. – Потому что у тебя есть имя.

Он смотрел ей вслед, пока Серое Перо не скрылась из виду. Затем спрыгнул с ветки, на которой они сидели, упал в упоительный воздух, остановил падение взмахом крыльев и повернул на поклюв.

День за днем он неторопливо странствовал, летел и отдыхал, как это принято у Ворон, по землям, не слишком отличным от известных ему. Под крылом проплывали людские деревни и поселки, а он плыл над ними, смотрел на лохматые крыши домов, черные головы женщин и голых детей, которые иногда обращали к небу светлые лица и показывали на него пальцами. За частоколами – долгие, уже пожелтевшие посадки Маиса (северные Вороны еще не научились им питаться), плети Тыквы и Бобов. Они остались позади. Затем – рощи Орешника, Буков и Каштанов, усыпавших землю плодами, которыми питались многие создания, среди прочих и Люди. Дарр Дубраули пролетел слишком высоко над развесистыми ветвями, так что никого из собирателей не увидел. Листва уже желтела.

На севере Люди приступили к осеннему пожогу – выжигали травы и кустарник, чтобы не зарастали тропы, а весной взошли сладкие травы и ягоды, которые привлекут Оленей и Бизонов. А еще Люди просто любили огонь. Под крылом низкой тучей стелился густой дым, в котором вспыхивали алые искры и закатные проблески, словно солнце улеглось вечером на землю. Звери по большей части боятся огня, бегут от него, так что Люди гонят их туда, где их легче поймать. Но многие Вороны любят дым; и вот, они скакали и летали вдоль жженой черты, подгибали крылья, словно хотели завернуться в дым, упивались им и дурели от него. Здесь Дарр Дубраули был чужаком, так что не мог задержаться и присоединиться к ним – того глядишь прогонят. Высоко в небе он вдыхал сладко-едкий дым, следовал течению серебристых рек, что несли свои воды сквозь почерневшие леса. А вон там – несколько пирог. Дарр подумал, что Люди, наверное, когда-то вообразили такую вещь, которая бы делала все, что делает огонь, а потом нашли способ его получить (так они строят дома и создают оружие) – или, наоборот, утопили огонь в мире, приручили его и заставили делать то, что им нужно (так вышло с Маисом и Собаками).

Все это время он, по сути, не искал свою цель. Он ведь не знал имени, о котором можно спросить, не знал примет той, кого нужно найти: как выглядит самая старая Ворона? Дарр оказался среди Ворон, которые его, скорее всего, захотят прогнать, так что ни с кем не связывался; еды хватало, и не было смысла драться за нее с другими Воронами.

Он не искал, но был внимателен – и чем дальше забирался на поклюв, тем острее чувствовал, что его ищут. Одинокие Вороны и семейные пары замечали его и улетали, не бросив обычного клича «Ты кто такой?». Некоторые даже следили за ним издалека, думая, что их не видно.

И все это время у него в голове зрела безумная, невероятная мысль – выстраивалась, как весеннее гнездо из веточек, крепла и росла.

Холода уже подошли вплотную, когда он добрался до водоема, несомненно бывшего великим озером, которое Люди нарекли Красивым. День выдался пасмурным, и резкий ветер поднимал белую пену на каменно-серой воде; над озером парили белокрылые птицы, и Дарр Дубраули, вспомнив море, задумался, не его ли это часть.

А потом со всех сторон начали собираться Вороны, множество Ворон, проворных черных птиц, чернее осколков обсидиана, которые они так любят собирать и прятать в тайниках. Вороны явно передали друг другу весть о том, что прибыл тот, кого ждали, – он сам. Трудно поверить, будто именно это означали окрики и взгляды черных глаз, но похоже, что так. «За мной», – говорили они. Это было ясно. Вороны пролетали над и под ним, садились, ждали, пока Дарр их нагонит, а потом принимали на себя роль проводников, пока другие Вороны улетали вперед. Их крики не были ни радушными, ни враждебными, так что Дарр молчал.

Откуда он знал, что огромный гладкий Бук, у корней которого скопилось множество орешков, – то самое место, куда его ведут? Как Пчелы летят со всех сторон ко входу в улей, Вороны безошибочно направлялись туда. На высокой ветке в одиночестве сидела Ворона, а новоприбывшие рассаживались по нижним ветвям; но Дарр Дубраули, словно понял, что так и нужно, сел рядом с этой Вороной, крупной самкой с черным, блестяще-радужным опереньем.

– Здравствуй, Лисята, – сказал он.

Она подняла голову к нему и не поклонилась.

– Очень давно меня не называли этим именем, – сказала она. – Здравствуй, Дарр Дубраули.

– Меня тоже, – сказал он. – Меня тоже, Лисята. Очень давно.

Когда-то, когда они были парой, в том далеком мире, Лисята сказала Дарру, что если Ворона полетит очень далеко на подень – или помрак, это не важно, сказала она, – то много времени спустя, через много лет, вернется туда, откуда улетела. Мир тянется равнинами и горами словно до бесконечности, но на самом деле он выгнутый: пожалуй, как ствол огромного дерева, сказала она. И, как Синица или другая мелкая птичка, которая ищет еду в коре, ты можешь обогнуть ствол мира и вернуться туда, откуда начал.

Она сказала: «Ты знаешь, что это правда. Видел ведь, как земля загибается к горизонту, когда летишь и смотришь с большой-большой высоты? Она и в самом деле загибается».

Дарр Дубраули тогда попытался в это поверить, хотя едва мог понять, и сказал, что, даже если это так и мир – он как ствол дерева и все такое, Ворона столько не проживет, чтобы вернуться. И откуда ей это знать, если только она сама не обошла это мировое дерево и не вернулась к началу? А этого ведь за воронью жизнь не сделаешь.

Она на него только посмотрела насмешливо – и ничего не ответила. Но он все равно почему-то решил, что ей жизни хватило.

– Расскажи, – обратился он к ней теперь, – каким путем ты прилетела сюда, на это озеро, на этот Бук? На помрак или на подень? Пересекла море? Я это сделал, Лисята, и умер.

– Я никогда не умирала, – сказала она. – Прилетела с помрака, двигалась на подень, всюду по суше. И вот мы здесь, ты с одной стороны, я – с другой, сидим рядом. Снова.

Это была правда: вот она, и вот он рядом с ней. Как две мелкие птички, которые обошли ствол дерева с разных сторон, встретились так далеко от начала, как только можно, и к нему вернулось то, что, он думал, потерял навсегда, и это было куда более странное дело, чем сама потеря. А с ней тоже все было непросто.

– Лисята, – сказал он, – когда мы расстались тогда. Когда я улетел с той рыжей женщиной в странствие, куда не стоило отправляться. – (Она кивнула; к нему был обращен более холодный и скептический ее глаз.) – Ты тогда сказала, что, когда я вернусь, тебя может не оказаться там – что многое может произойти, мы можем больше не встретиться. И я сказал тебе: «Ты и я, Лисята. На всю жизнь». А ты сказала: «Жизнь коротка».

Она рассмеялась, словно только что это вспомнила, а прежде позабыла.

– О да, – проговорила она. – Для многих так.

– Ты и есть самая старшая из всех Ворон, – сказал Дарр. – Ты была старшей, когда мы сошлись, когда у нас вылупились птенцы, когда мы носили мертвых Людей в их земли и ели мясо, которое от них оставалось. Ты была старшей и старой. Я это понял уже тогда. Просто… просто не знал, как это правильно понять. Но все равно понял.

– А ты умен, – заметила она.

– Как ты узнала, что я где-то рядом, что меня можно найти? – спросил он. – Кто в этой стране назвал тебе мое имя?

– Твое имя?

– Ко мне прилетели Во́роны, и они знали мое имя. Сказали, что ты их прислала.

– Никто мне не называл твоего имени, – сказала она. – Но мне рассказали, что в одном семействе, всего в нескольких днях полета отсюда, появилась Ворона, которая учит других, что от Людей может быть прок.

– Прок?

– Что величайшее богатство для Ворон – мертвые Люди и, чтобы дружить с Людьми, нужно принимать участие в их смерти и так получать богатство. Я подумала, что знаю такую Ворону, знаю эту старую уловку.

– Нет никакой уловки, – возразил Дарр Дубраули.

– Я разослала гонцов – на подень, на помрак, чтобы всем называли твое имя и нашли того, кто на него откликнется. Это было много сезонов назад. Я ждала.

Гонцов? Дарр Дубраули оглядел ветки Бука, на котором они сидели. Вороны, что привели его сюда, оставались внизу, на почтительном расстоянии, но внимательно смотрели и слушали. И он подумал: это Служители. Вот кто это, ее Служители. Дарр никогда не видел, чтобы у Вороны их было больше одного, в крайнем случае двух: помощник, который приносит еду птенцам, иногда любовник, но никогда не супруг. Если эти молчаливые Вороны ее Служители, тогда у Лисяты больше слуг, чем можно сосчитать. Неужели они тоже прожили так долго и с каждым сезоном их становилось все больше? А сам он? Он тоже ее Служитель?

– Что ж, вот я здесь, – сказал он. – Теперь говори. Чего ты от меня хотела?

Она долго молчала. И Дарр Дубраули увидел, что, хоть Лисята была сильна и красива, она была стара, стара неприметно: глазницы глубокие, перья на голове редкие. Пальцы на лапах длинные и выкрученные, как старые лозы.

– Смотри, – сказала она. – Солнце заходит, дни стали короче. Семейство собирается. Останься здесь, со мной, Дарр Дубраули, и, когда придет утро, я отвечу.

Представьте себе Ворону, которая тысячу лет каждую весну производит на свет птенцов. А ее дети – внуков, а те – правнуков, снова и снова, а сама она продолжает плодить сыновей и дочерей. Сколько же потомков будет у нее тысячу лет спустя? Какая огромная стая будет называть ее своей матерью или царицей? Конечно, не все полетели за ней, десятки тысяч могли разлететься, отстать, когда ее стая мигрировала, расселиться широко по миру, сходясь с Воронами из других семейств, забывая о родне.

Тысячу лет? Наверняка больше – не знаю сколько, у меня нет фактов, которые бы позволили это рассчитать. Вороний счет не знает тысяч, даже десятков у них нет; Дарр Дубраули замолкает, когда я прошу его представить, сколько времени прошло с тех пор, как он родился, сколько она могла прожить, чтобы облететь мир.

Зачем она облетела мир?

Родилась ли она среди американских Ворон, именуемых Corvus brachyrhynchos, и лишь долгие годы спустя добралась на запад, чтобы жить среди евразийских Ворон, Corvus corone? Она ведь отличалась от родни Дарра Дубраули. Или родилась в Старом Свете, чудна́я птица, генетический курьез, а все Вороны Америки – ее потомки и похожи на нее? Тысячу поколений спустя они бы смели любого конкурента одним своим числом и породили свой, отдельный вид.

А может, она была обычной Вороной, вроде Дарра Дубраули, которая долго летела на восток, а потом пересекла ледовый мост в земли запада, следом за кочевниками; и в те годы облик ее изменился, оперенье заблестело, голос окреп, она ведь так долго жила среди многих поколений Ворон, с которыми сходилась и плодила птенцов, прежде чем по какой-то причине повернула обратно – может, ее изгнали, может, самой не сиделось на месте, – в земли, где она родилась, чтобы там найти Дарра Дубраули и сойтись с ним.

Сколько у нее было супругов до него, сколько после? Скольких она потеряла, скольких отдала смерти, старости, ошибкам, скольких съели, сколькие пропали, сгинули так, что их никогда больше не видели? А сколько раз она сама пропадала, хотя никогда не теряла себя?

– Ты никогда не умирала? – спросил Дарр Дубраули. – За все это время?

– Никогда.

– Но ведь столько опасностей вокруг.

– Я не такая горячая голова, как ты, – отозвалась она. – Друзья мне помогали, присматривали за мной, супруги всегда были рядом.

Услышав это, он чуть склонил голову и отвел взгляд.

Наступило утро. Они вместе шли по земле, разрывали желтую листву, били длинными клювами упавшие буковые орешки, чтобы добыть сердцевину; шли по каменистому берегу озера, клевали то тут, то там. И всегда с небольшого расстояния за ними присматривал один или другой Служитель. В остальном все было как прежде, только совсем по-другому.

– Так расскажи, Лисята, – ты обещала. Зачем ты позвала меня сюда? И как так вышло, что ты здесь, так далеко от того места, где мы были, и столько времени спустя?

– А как же ты сам тут оказался, дорогой? – усмехнулась она. – Здесь, среди живых Ворон, здесь, в этой поре мира.

Он не сразу вспомнил, будто на мгновение ослеп. Не мог вспомнить, как оказался здесь, что происходило тогда и сейчас и кем он был прежде.

– Я попал в Имр, – проговорил он. – Украл там вещь, Самую Драгоценную Вещь, и, хотя сразу ее потерял, она по-прежнему со мной.

– Имр, – повторила Лисята, будто знала это слово или имя, но не узнавала: так мы повторяем слово, чтобы собеседник продолжал о нем говорить.

– Да, Имр, – сказал Дарр Дубраули. – Это царство, где всё, что Люди считают правдой, правда.

Она расхохоталась.

– Нет никакой «правды», – сказала Лисята. – Только то, что произошло, – после того как произошло.

Она подняла пепельную голову, клюв приоткрыт, глаз сухой.

– Я тоже ее украла, – сказала она.

– Украла? У кого, где?

– С шеи людского детеныша. В иной земле, далеко отсюда, – объяснила она. Остановилась клюнуть что-то на земле, но потом выбросила находку. – Маленький камешек. Я его захотела и забрала себе.

– А он говорил с тобой? – вдруг спросил Дарр Дубраули, потому что вспомнил.

– Нет.

– Ага.

Маленький камешек висел на красной нитке на толстой шее людского младенца. Вещь, на которую она не могла не смотреть, не могла не любоваться. Может, она блестела, как осколок кварца? Была из золота или полированного серебра? Нет. Это был неприглядный серо-желтый камешек, но, когда младенец сидел в грязи или сосал материнскую грудь, камешек будто светился и беспокойно мерцал; он словно хотел сбежать – разве такое возможно?

И она его украла. Ничего особенного: зачем он ребенку, разве будут Люди по нему убиваться? Она уселась на животе ребенка, когда тот уснул на солнце, быстрым движением сорвала камешек с нитки и улетела, слушая, как рыдает позади ребенок и кричит его мать.

Она нашла для камешка тайник, а когда он показался ей недостаточно надежным, отыскала другой – как поступила бы на ее месте любая Ворона. Она часто к нему прилетала, смотрела на него то одним глазом, то другим, крутила его, вертела, переворачивала и – да, вроде бы слышала, как он говорит и всхлипывает словами, которых она не знала; часто брала его в клюв, чтобы утешить и подбодрить.

Однажды, когда Лисята так его держала, она вдруг увидела людскую женщину, которая пристально на нее смотрела. Эта женщина была не похожа на прочих: маленькая, приземистая, как Жаба. Как же она смогла подкрасться к Вороне незамеченной? Женщина приблизилась, вытянув руку и не сводя глаз с Лисяты. Было понятно, чего она хочет, но непонятно зачем. Лисята отпрыгнула и почему-то не смогла взлететь – тяжелый взгляд коротышки пригвоздил ее к земле. Но когда женщина подобралась так близко, что могла бы прыгнуть на Ворону, Лисята перепугалась, щелкнула клювом – и случайно проглотила камешек.

Тут она взлетела – в ужасе, с громким криком – оттого, что изменилась (хотя тогда не поняла и еще долго не понимала, как именно). Крошечная женщина подняла длинный палец – длиннее, чем можно было ожидать, – и указала на Лисяту, а потом оскалила пеньки зубов. Лисята полетела прочь, но коротышка побежала за ней, быстрей, чем можно было вообразить, и все тянула вверх длинные руки и тонкие пальцы, словно могла ее схватить. И Лисята поняла: «Этот камешек на шее ребенка принадлежал ей, и теперь она хочет его вернуть. Хочет так же сильно, как я хочу его оставить себе. Я ей никогда его не отдам, а она никогда не перестанет его искать».

В тот день она покинула тамошнюю страну и Людей. Но камешек унесла с собой, в себе, и наружу он так и не вышел. А Малый Народец, Человечки, которым он принадлежал, шли за ней по пятам. Куда бы ни прилетела Лисята, где бы ни поселилась с супругом, вскоре там возникали Человечки. Эта вещь, украденный камешек, давший ей такую долгую жизнь, навеки привязывает к существованию Малый Народец – в этом Лисята была уверена. И они вечно шли за ней – или за Воронами вообще, потому что не могли точно сказать, которая из птиц их обокрала.

– С того дня и по сей день, – закончила Лисята. – С тех пор и поныне.

– Нет, – ужаснулся Дарр Дубраули. – Это невозможно.

– Их и здесь можно найти, недалеко отсюда.

– Но как же, Лисята? Две Вороны? Каждая получила ту вещь, которую больше всего хотят Люди, или украла ее у них из-под носа? А потом они нашли друг друга, неведомо сколько времени спустя?

– А что такого? – спросила она. – Может быть, нас больше. Может, мы в порядке вещей.

Она приняла такую позу, которая говорила: «Не верь мне, даже если я буду настаивать».

– Много?

– Столько, сколько есть способов найти эту вещь и ее получить. Она наша, она предназначена нам.

– Мы ее украли, Лисята. У них, у Людей. И ты, и я.

– Разве не то же самое они говорят обо всем, что у нас есть? «Воровки» – разве не так они нас называют?

Дарр Дубраули встрепенулся, снова сложил крылья и растерянно покачал головой и клювом.

– Скажи мне вот что, Дарр Дубраули, – сказала Лисята. – У кого ты украл ее в Имре, эту бесценную людскую вещь?

И он тут же ясно это увидел, словно опять оказался там, словно вопрос Лисяты вновь бросил его туда – на вершину высочайшего Бука – да! – в домик, который хранили черный Щенок и черная Свинья. В дом Вороны того мира.

Он украл Самую Драгоценную Вещь у Вороны.

– Не для них эта вещь, Дарр Дубраули, – сказала Лисята. – Не для Людей – больших или маленьких. Что бы они сами об этом ни думали. История о ней – возможно, но не сама вещь. Она для нас, она наша. Тогда и сейчас. Поэтому я и послала гонцов за тобой.

Солнце снова перебралось на запад, на землю опускался сумрак долгого осеннего вечера.

– Я умираю, Дарр Дубраули, – сказала Лисята. – По-настоящему. И только одно для меня можно сделать. Ты должен полететь в это… «царство», как ты его называешь, царство Человечков, у которых я украла камень вечной жизни. И снова его украсть для меня.

– Нельзя смеяться над Уродливыми Человечками, – говорил Одноухий детям и взрослым Вороньего клана, которые собрались вокруг него. – Никогда нельзя. Они и сами знают, что уродливы, и стыдятся этого, но не могут исправить. Они слышат лучше всякого зверя и узна́ют, что вы над ними потешались. И будут потом всегда прятаться, так что вы не найдете их, даже если они могут вам в чем-то помочь.

Они народ водный, прячутся в ручьях и реках, иногда являются в облике Выдр. Если увидите, как Выдры катаются в жидкой грязи весной, и застынете неподвижно, можете услышать, как они переговариваются совсем не по-выдриному. Но если напугаете их, они уплывут в свою подводную страну.

Так говорят, по крайней мере. Другие рассказывают, что они любят пещеры и глубокие расселины в скалах, где прячут вещи, драгоценные для них, но бесполезные для всех прочих. А может, они строят каменные дома – кладут камень на камень, чтобы выстроить крошечный домик, не больше осиного гнезда. Они любят камни и катают их по ночам. Зачем – только они сами и знают. Слышали их хоть раз? Может, это такая игра. По ночам, когда слышите крик Козодоя, ищите их. А если вдруг услышите плач Стрекозы, а рядом ее не увидите, это тоже они.

Они очень долго живут, и у них очень редко рождаются сыновья и дочери, поэтому число их не растет и не убывает. Но детей они любят, так что иногда приходят к роженицам. Теперь слушайте. Давным-давно жил-был мальчик, чья мать как раз рожала, но ребенок все никак не выходил, и казалось, оба погибнут. Мальчик ушел в ночной лес и, услышав крик Козодоя, стал просить Малый Народец о помощи для своей матери. Никто ему не ответил, но, когда он пошел домой, почувствовал, что кто-то идет за ним следом. Вместо того чтобы войти в дом, он спрятался у двери и вскоре увидел, как внутрь входит маленькая женщина. Мальчик знал, что нельзя смотреть, но через щелку в стене разглядел, как Маленькая Уродливая Женщина становится на колени между ног его матери и говорит с ней тихо, но твердо, и с младенцем внутри говорит, а вскоре тот появился на свет. Мертвый младенец, которому пуповина захлестнула горло. Маленькая Уродливая Женщина освободила его, повязала нитку на шею, где прежде была пуповина, а на нитке висел маленький уродливый бесцветный камешек. И тут младенец открыл глаза и заплакал.

Крошечная женщина положила младенца – размером почти с себя! – к материнской груди и прошептала что-то женщине в ухо, и, хотя все слова были чужие, мать поняла, что ей сказали: «Никогда не снимай камешек с шеи ребенка, ибо, покуда он там, ребенок будет жить и расти».

Так и вышло. Девочка росла толстой и сильной, но однажды она сидела со своим старшим братом на солнцепеке, а рядом пролетала Ворона. Все вы знаете, что Вороны обожают блестящие вещицы. Прежде чем брат успел ее прогнать, Ворона схватила камешек и улетела.

Когда мальчик рассказал об этом матери, она ужасно опечалилась и похолодела от страха. Той ночью, когда луна взошла на небо, мальчик отвел ее туда, где говорил с Уродливыми Человечками, и принялся умолять крошечную женщину снова им помочь.

И только когда луна зашла, мальчик и его мать услышали слова. Они никого не видели, но сразу поняли, что это голос Маленькой Уродливой Женщины. Они услышали, что девочка будет и дальше расти и хорошеть, но пропажа камня – это беда, потому что, если бы девочка его носила и дальше, она бы не умерла. Теперь, раз он пропал, она проживет лишь столько, сколько ей положила природа.

Тут мать громко закричала от радости и принялась благодарить Маленькую Уродливую Женщину. Ведь теперь, если повезет да если хорошо о ней заботиться, ее дочь, что должна была умереть при рождении, сама заведет детей и внуков, которые будут ее любить и заботиться о ней, а однажды ляжет, и умрет, и отправится в дальний мир, где ее будут ждать мать и бабушка; чего же еще желать?

Больше ничего не было сказано, но в темноте они услышали тихий плач Стрекозы над ухом.

Это было очень давно и в другой земле, и мать с сыном, и дочь, и ее дети давно прожили свой срок и умерли. Но Ворона, укравшая камень Уродливых Человечков, быть может, еще жива.

– Нет, – сказал Дарр Дубраули, а вокруг него гудели Служители; они всегда держались рядом, а теперь услышали слова Лисяты и встревожились.

– Да, я умираю, – сказала она, – и всегда умирала, как и все прочие Вороны. – Тут она расправила крылья, словно чтобы показать, как они растрепались. – Я умру. Не сейчас, не сегодня утром, не в этом сезоне, но рано или поздно.

– Я умирал, – заметил Дарр Дубраули. – И вот я здесь.

– Я не такая, как ты, – сказала она. – Однажды, как и я, ты сам начнешь умирать по-настоящему, сколько бы времени на это ни ушло. Проживешь столько, что подумаешь, будто жил целую вечность, и так и скажешь, но это неправда. Сам увидишь.

– Ну и пусть, – заявил Дарр Дубраули. Он ведь сидел здесь, рядом с ней, и чувствовал себя таким же бессмертным, как и любой подросток. – Этого хватит.

– А разве жизни может хватить? – спросила она.

– Больше-то не получишь, – сказал он, потянувшись к ней, чтобы пригладить перья у нее на голове, одно за другим. – Не получишь больше, чем всю жизнь.

Но пока он ухаживал за ней, Лисята сказала: а что, если это возможно? Что, если для Вороны есть способ получить больше, расти назад, начать сначала? Потому что ведь таких камешков много; наверняка больше одного – она уверена, хоть и не знает сколько, может, по одному на каждого Человечка, они ведь так долго живут; ее видели и проклинали одни и те же уродцы со времен незапамятных, куда бы она ни убежала. Один из камешков точно отдали, вдруг получится добыть второй. А с ним Ворона может начать жить заново.

– Откуда ты знаешь? – спросил Дарр Дубраули. – Откуда знаешь, что есть еще один?

– Ты же сам его коснулся.

– Я?

– Просто пообещай, что попробуешь. Когда придет весна, полетишь, и найдешь их, и сделаешь это. Я тебе расскажу как. Расскажу все, что знаю.

Пошел снег, а они не заметили. Зима рано приходит на север.

– Помнишь, как мы сходились? – спросил он. – Ты от меня требовала совершенно невозможных вещей. Клюнуть Собаку в лоб и улететь. Принести мясо из гнезда Орлицы. А потом смеялась надо мной, когда я отказывался или не мог этого сделать.

Она, конечно, помнила, по всей позе было понятно.

– Это не так уж невозможно. Правда. Я этого хочу.

Дарр понял, как все будет: он уйдет в Имр, а там чем дальше заходишь, тем дольше остается идти. Ведь Имр никогда не оказывался таким же, как в прошлый раз, и Вещь не будет той же вещью, и получить ее тем же способом не выйдет. Когда-то она была камешком, но теперь окажется рубахой, какую носят Люди, или костью какого-то неведомого зверя, или просто ничем, которое, впрочем, может с тобой говорить и лгать. Попадешь туда, и придется ее добыть, никак не откажешься, иначе оттуда не выбраться, не освободиться от нее, а только этого ты и захочешь. И как бы все ни вышло, не этого ты ждал, не на это рассчитывал.

Дарр думал, что их история на самом деле людская, что он в нее угодил случайно, встроился в нее по причинам, чуждым для Ворон, что это кусочек Имра, которому вообще не место в Ка. Но Лисята права, это Дарр был в истории, а не Люди, как бы они ни хотели в нее попасть, а он сам – выбраться. Это была его история, и истории об этой истории – тоже его. Он оказался охвачен историей, пойман историей, и выбраться из нее можно, только пройдя до конца. Может, если это сделать, если пройти ее насквозь, Лисята излечится, а Дарр навсегда распрощается с Имром и смертью. И сможет просто прожить с ней сколько получится сезонов в простом, обычном мире.

Дарр поднял глаза. Вдалеке кружила большая Белая Сова – снежная на белом небе. Простые опасности – они не меняются, их можно выучить; любая умная Ворона научится их избегать. Заботься о подруге, расти птенцов, живи долго. Довольно долго. Этого бы хватило. Этого и хватало.

– Ладно. Полечу, – сказал он.

– Правда?

– На всю жизнь, Лисята, – сказал он. – Ты и я. На всю жизнь, короткую или длинную.

Прежде всего нужно выучить их язык, думал Дарр Дубраули, чтобы как-то с ними сторговаться. Но еще раньше нужно подобраться к ним так близко, чтобы слушать слова, но чтобы не убили и не прогнали. А еще раньше их нужно найти.

Лисята считала, что Маленький Народец преследует ее из ненависти, куда бы она ни улетела, куда бы ни ушла за кочевниками, с которыми жила ее стая. Но Дарр Дубраули считал, что та кража привела ее в одно из владений или окру́г Имра, где Человечки жили всегда, и, несмотря на все свое хитроумие, Лисята с тех пор бродила там, не понимая, где оказалась и что это за место: ведь Имр недалеко от любого места в Ка, настолько рядом с Лисятой, насколько она рядом с собой. Теперь она всегда была отчасти в Имре, как и Люди, да и сам Дарр Дубраули.

Наконец он добрался до их страны (и хотя он в мельчайших подробностях помнит столько, что трудно понять, как в такой маленькой голове все умещается, Дарр не может припомнить, как это сделал), и она мало отличались от земель вокруг. Солнце вставало, где и когда следовало, и так же садилось; звери, которые не разговаривают в Ка, – Улитки, Кроты, Змеи – здесь тоже молчали. Но когда он замечал Человечков на горных тропах и у быстрых ручьев, бородатых самцов и неулыбчивых самок, он уже не был так уверен, где находится.

Они носили «одежду» – это во-первых. Широкополые «шапки» на головах, «куртки» на плечах. Дарр Дубраули знал, что такое одежда; помнил о ней из тех времен, когда жил среди Людей, которые одевались, в отличие от местных.

И он понимал – почти понимал – их речь. Они держались от Вороны подальше, хотя не бежали и не прятались; замечали его взгляд и отворачивались, чтобы пошептаться с другими, а то пропадали из виду, как пятнистая Жаба исчезает на куче палой листвы. Но вскоре он научился слышать их ясно, будто они совсем рядом, и наречие Человечков вызвало в памяти и в горле язык тех Людей, которых он узнал первыми.

Говорили они по большей части о погоде.

Зима уже вступила в свои права, и, насколько видел Дарр Дубраули, который держался на безопасном расстоянии, огня Человечки не разводили, а ведь, в отличие от Ворон, Люди без него перезимовать не могут. Потом он узнал такое, что даже засомневался, а Люди ли они: когда холод усилился, Человечки ушли под землю, в пещеры и норы, и там, прижавшись друг к другу, укрывшись плетеными циновками и одеялами, уснули.

Дарр Дубраули провел ту, первую зиму в одиночестве, ибо в Ка находилось это место, или в Имре, или где-то между ними, Ворон там он вовсе не слышал. Зато слышал Воронов и Волков, но ни разу их не видел. Только белые горы, чернеющие огромными Елями, только замерзшие в полете водопады. Он боялся умереть с голоду, часто думал все бросить и вернуться. Он только-только отыскал первую еду за несколько дней, когда увидел, что Человечки выходят из нор, как Медведи или Сурки, неуклюжие и медлительные, и моргают на солнце, а волосы и бороды у них отросли так, что почти заменяют одежду.

И вот они здесь, а вот Дарр Дубраули, и теперь нужно попросить их отдать ему вещь, за которой они гонялись столько лет, преследуя Ворону, которая ее украла. Невозможное дело – он ведь ей говорил.

Оказалось, что все просто. Маленький Народец согласился отдать ему вещь. Более того, Человечки предложили отдать вещь ей, потому что приняли Дарра за нее – Лисяту. Как и все Люди, они не могли отличить одну Ворону от другой.

Чего они хотели взамен?

В летнем лесу, на низкой ветке над ручьем, Дарр Дубраули беседовал с очень-очень старым бородатым Человечком, чье лицо пряталось в тени потрепанной шапки, а седая борода прикрывала грудь и плечи, как оперенье Белой Совы. Из всего Малого Народца только он не исчез, когда Дарр Дубраули подлетел ближе и крикнул, а Дарр каким-то образом понял его речь. Она была словно тихий плеск ручья, по которому Человечек шлепал большими бледными стопами, но все же это была речь, внятная Дарру.

Нам здесь не нравится, сказал Человечек.

Дарр Дубраули поклонился. Старичок плохо понимал язык Ворон, а то и не понимал вовсе и поэтому сам отвечал за Дарра.

Мы жалеем, что пришли сюда, продолжал он. Трех вещей нам не хватает: Ячменя, чтоб варить пиво. Пчел, чтоб собирать мед. И золота в земле и в ручьях.

Дарр Дубраули снова поклонился. Теперь он вспомнил, что Человечек много раз говорил об этом, а он слышал. Если он это говорил, когда рядом были другие Человечки, они грустно качали головами или даже плакали. Дарру пришлось серьезно напрячь память, чтобы согласиться: да, действительно, куда бы он ни полетел по эту сторону моря, нигде не видел травы, именуемой Ячменем, которую растили и собирали Люди, прежние соседи Дарра. Нигде не было Пчел: в этой стране он никогда не видел в дупле дерева соты, полные воска и личинок. И поскольку всюду, где он был, Люди любили золото, Дарр мог быть уверен, что здесь его нет, иначе Люди носили бы его на себе, выставляли напоказ. Он это знал, но не знал, что знает.

Принеси нам эти три вещи, сказал старичок, и мы дадим тебе то, что ты хочешь. Ячмень. Пчел. Золото.

Хорошо, сказал Дарр Дубраули, потому что не знал, что еще тут можно сказать.

Впрочем, добавил старичок, мы дадим тебе то, что ты хочешь, даже если ты не сможешь принести нам эти три вещи.

Ага, сказал Дарр. Да. Ладно.

Вещь, которая тебе нужна, будет расти год. Когда год пройдет, принеси нам три вещи, которых нам не хватает. Ячмень для пива. Пчелиный мед. Золото. Если принесешь, мы возрадуемся. И ты получишь эту вещь.

Дарр Дубраули поклонился, изображая самую полную уверенность, распахнул крылья и бросил решительный клич. Старичок нырнул под воду, как Выдра, и пропал.

Ох уж эти истории! Ох уж эти Люди! За долгие века Люди поведали Дарру столько историй, и в половине из них бедному дураку поручали принести какую-нибудь невозможную вещь – да нет же, три невозможные вещи! – и он их как-то добывал. Или нет? Ладно, придется подумать. Дарр приказывал себе думать – думать, потому что в историях всегда заключается ответ на загадку, которую они загадывают. Ячмень для пива. Мед. Золото. Как их добыть, или сделать вид, что добыл, или получить их, не получая? Целый год он изучал Малый Народец, хотя ясно было, что Человечки не хотят, чтобы он за ними подглядывал, и часто кто-нибудь даже грозил ему кулаком, а может, не ему, а Лисяте. Он думал и думал, пытался думать, даже когда лютая зима так выстуживала мозги, что там оставалась только одна мысль – о голоде. Но когда снова пришло лето, у него по-прежнему не было плана, как добыть Ячмень, мед и золото.

Дарр нашел седобородого старичка на том же месте: он сидел на камне у ручья и болтал ногами в воде. И Дарр так ему и сказал. Старичок вздохнул, хотя не выказал ни удивления, ни особого огорчения. Ну и ладно, сказал он. Через месяц, когда луна снова будет полной и начнет заходить на рассвете, приходи к горной пещере, и вещь станет твоей.

И Дарр прилетел. В тусклом свете между ночью и рассветом он плохо видел, но выглядело все так, будто Человечки вывели из расселины в камне своего собрата – больного или раненого. Его поддерживали с обеих сторон мужчина и женщина, помогали ему стоять, на что у него едва хватало сил. Когда мгла рассеялась, Дарр увидел, как он скрежещет зубами. Вода капала, почти ручьем текла из его крепко зажмуренных глаз. Человечки увидели Дарра, но едва удостоили его взглядом. Они подвели страдальца к каменному сиденью и устроили на нем – почему-то это причинило ему такую боль, что он судорожно вскинул голову. Потом женщина принесла горшок, который поставила между его разведенными коленями, а мужчина стащил с него штаны.

Стало светлей. Дарр Дубраули увидел, что старичок, который заключил с ним сделку, вышел вперед и присел на корточки перед страдальцем. Дарр увидел похожий на слизня орган, болтавшийся у того в промежности: через него мужчины мочились; все теперь на него смотрели. Долгое время – пока солнце не поднялось высоко – все смотрели и ждали, и страдалец тоже встревоженно смотрел на свой отросток, словно тот мог взбунтоваться и напасть на него. Наконец из него вытекло немного темной воды; старичок издал стон, который Дарр Дубраули не смог понять; снова потекла вода, смешанная с кровью, а у сидящего дрожали бедра, и он вцепился в руки друзей и громко кричал от боли.

А затем – Дарр Дубраули это услышал – что-то твердое вышло из него и с тихим стуком упало на дно горшка.

Это был камешек.

Старичок поднял горшок, взболтнул его содержимое, а потом вытащил камешек, стряхнул с него кровь и жидкость и протянул Дарру Дубраули, который сидел на ветке. Все, кто не занимался страдальцем, смотрели.

Нет, сказал Дарр Дубраули. Я к нему не прикоснусь.

Да, согласился старичок.

Он сунул руку под одежду и вытащил маленький мешочек, кожаный, похожий на мошонку – пустую и сморщенную. Он положил камешек (блеклый и желтоватый) внутрь и крепко завязал шнурок. А потом снова протянул птице.

Вот, сказал он. Бери. Владей. И никогда не возвращайся.

И было так, что Дарр Дубраули улетел и вернулся, хоть и не тем путем, которым улетел, и принес нужную вещь в мешочке к укрытому сине-зеленой листвой Буку на помрачном берегу Красивого озера. Приятно было снова увидеть других Ворон. Служители, кажется, поняли, что он преуспел, и сопровождали его с громкими криками.

В углубление на широкой ветви Бука он положил то, что принес ей, Лисяте. Она подобралась ближе по ветке, не сводя глаз с кожаного мешочка, молчала, словно (как он подумал позже) гадая, рада ли она наконец получить желанное. Дарр Дубраули рассказал свою историю, рассказал про Ячмень для пива, золотой мед и золото.

– Они всегда воровали Ячмень для своего пива у Людей, – проговорила Лисята, по-прежнему не сводя взгляда с мешочка. – Но не золото. Его Люди воровали у них.

– А мед?

– Да, мне его тоже не хватает, – сказал она. – Будет не хватать.

Она подтолкнула мешочек клювом к Дарру, словно говоря: «Ты открывай», и, замявшись на миг, он так и сделал: придержал мешочек одной лапой, а клювом тянул за ремешок, пока не развязал. Мешочек открылся так, что внутри показалась вещь: она не сверкала, не пугала – ничего, ничего особенного в ней не было.

– Да, – сказала она.

Ее голова склонялась к вещи, ближе и ближе. Клюв открылся, щеки запали: с таким лицом любая Ворона или Ворон приближаются к трупу; смесь желания и осторожности. Голова Дарра была рядом, он тоже смотрел внутрь.

Не надо, сказал голосок. Тихий, еле слышный голосок.

Оба узнали его, этот голос, и оба отшатнулись.

Ты делаешь большую ошибку, сказал Камень.

– О нет, никакой ошибки, – сказала Лисята. – На этот раз – нет.

Я не то, что ты думаешь, заявил Камень. Эй, ты, скажи ей!

– Ты ровно то, что я думаю, – сказала Лисята, наклоняясь к нему.

Останови ее! – закричал Камень. Она пожалеет. И ты пожалеешь.

Камешек начал перекатываться в мешочке из стороны в сторону, словно пытался сбежать и спрятаться.

Есть одно правило, сказал он. Поверь мне. И оно тут работает.

– Какое правило? – спросил Дарр Дубраули. – Что за правило?

Вот она знает! – с отчаянием взвизгнул Камень. Она знает. Тронь меня раз, вечно живи…

– Тронь меня дважды, навеки умри, – закончила Лисята. Быстро, по-вороньи клюнула его, а потом вскинула голову и проглотила. Камешек тихонько завизжал и стих.

– Лисята… – сказал Дарр Дубраули.

Некоторое время ничего не происходило. Вороны смотрели друг на друга.

– Дарр Дубраули, – сказала она, – хочу тебе сказать. Прости, что я улетела, когда ты отправился в Имр, чтобы найти хорошую вещь для Ворон.

– Нет, – проговорил он. Лисята начала меняться, маховые перья померкли, словно во время линьки, края клюва растрескались. – Лисята!

– Скажу почему, – продолжила она. – Я боялась, что ты вернешься другим, станешь таким, как я, а потом возненавидишь то, чем стал. Я не хотела этого видеть.

– Ненавидеть то, чем стал?

– Бывает слишком много жизни, – сказала она, и ноги у нее подогнулись, глаза потускнели, подернулись пеленой. – Спасибо тебе, Дарр Дубраули.

– Нет! – закричал Дарр. – Лисята, ты соврала!

– Вовсе нет, – прошептала она. – Я сказала, что мне нужна помощь. Что мне нужна та вещь; что первой не хватило. Теперь она у меня. И ее хватит. – Она продолжала меняться, ужасно меняться, он ее почти не слышал. – Надеюсь, у тебя будет столько жизни, сколько захочешь или сколько потребуется, Дарр Дубраули. А когда не захочешь больше, когда уже ничего не захочешь, надеюсь, рядом с тобой будет тот, кто любит тебя настолько, чтобы принести эту вещь тебе, как ты принес мне.

Она соскользнула с ветки; Дарр Дубраули выставил вперед лапу, чтобы ее поймать, но она все равно упала – вся, кроме лапы, которую держала его лапа, – и бесформенной грудой рухнула к корням Бука. Она перестала быть собой. Стала черепом и серой кучкой пуха, с провалившейся грудиной. Словно лежала тут долгие годы.

Он не мог себя заставить спуститься туда. Вокруг послышались крики и хлопанье крыльев – потрясенные Служители слетались на его ветку и громко голосили. Дарр Дубраули не мог молчать и тоже горестно закричал. Чем громче они кричали, тем больше Ворон стаи затягивал этот плач.

Лишь когда он начал стихать – а произошло это не скоро, – Служители замолчали и повернулись к Дарру Дубраули. Он в последний раз горестно вскрикнул, глядя на них одним глазом. Там, внизу, лежала их Царица, а он был рядом с ней последним. Они начали перекрикиваться в другом тоне: «Кто это среди нас? Что он сделал? Что с ним сделать?» Такое видали среди Ворон: своего рода трибунал, где сперва много кричат и ссорятся, а потом выносят приговор – и приводят его в исполнение: на земле остается мертвая Ворона.

Дарр Дубраули свалился с ветки, будто его подстрелили, и безвольно полетел к земле. В последний момент он распахнул крылья, приземлился на лапы, подпрыгнул и взлетел. Он скрылся среди густых Елей, прежде чем его нагнали озадаченные Служители; но в тот день до самого захода солнца они искали его, перекрикивались от дерева к дереву, пытались выстроить ловчую сеть взглядов.

Дарр подумал, что у них есть все причины его ненавидеть. Он сам себя ненавидел. Скрываясь от них, спасаясь, он думал, что нужно бы нырнуть в ужасное озеро и утопиться. Или уморить себя голодом: не есть больше никогда, пока он не ляжет на землю костьми и перьями, как она.

Но он не мог. Он уже хотел есть! Так хотел есть! И в нем тоже жила Вещь, и она хотела, хотела всегда и всего.

Дарр летел. Он видел перед внутренним взором – потому что мог предвидеть, хоть и не видел снов, – Маленький Народец: как Уродливые Человечки собираются вместе, приходят туда, где лежит Лисята. Как радуются своей мести, как роются среди ее костей и перьев, чтобы найти новую Драгоценную Вещь и старую Драгоценную Вещь, а потом уносят их обе – навсегда.

Ручьи и реки бегут из земель Вороньего, Черепашьего, Волчьего и Медвежьего кланов Людей Длинных Домов, собираются в Великие озера и текут в Рассветную Землю. Это Хороший Сын расположил реки так, чтоб удобней было путешествовать, и сначала они текли в обе стороны, к дому и от дома, но Плохой Сын это изменил, и теперь пирогам приходится бороться с течением, чтобы добраться домой. Но по крайней мере, вниз по течению они идут тяжело груженные шкурами и другими вещами, которые можно обменять на продырявленные раковины Рассветной Земли – красивые, дорогие и ценные, но прежде всего священные, деньги мира.

Рассветная Земля так называется потому, что великое соленое море раскинулось оттуда до того места, откуда каждое утро поднимается солнце. Люди не могли вообразить большую землю за морем, а за ней – другую, а потом еще море и еще землю, а дальше – то самое место, где они сидят. Дарр Дубраули мог: хотя даже тогда, через много лет после того, как Лисята ему все объяснила, он не до конца в это верил.

– Вот так и вышло, что муж-Ворона потерпел неудачу во всех своих попытках добыть ничего, – сказал Одноухий. – Он наконец бросил эту затею и вернулся домой в одиночестве.

Ворону убивали, жгли, обманывали, грабили, унижали – к тому времени Дарр Дубраули слышал все варианты истории в пересказе Одноухого и всегда возмущался: ведь ничего подобного не было! Но Одноухий всегда говорил, что ему так больше нравится. «По-моему, смешней выходит», – повторял он.

На этот раз в пересказе Одноухого муж-Ворона сидел на берегу реки и печалился своей неудаче, но тут вдруг услышал голос из-под груды камней, что лежала под грудой желтых буковых листьев: голос того, кто попал в беду – ну или, по крайней мере, несчастен. Он решил посмотреть, что это такое, и, когда разбросал листья и оттащил камни в сторону, увидел Скелет – кости все перемешаны, в черепе и грудной клетке полно жучков, и мыши прыснули в разные стороны. Скелет жалобно постукивал косточками, пока муж-Ворона не догадался поставить на место челюсть, и тогда Скелету стало легче говорить, и он спросил, не найдется ли у Вороны табачку.

Найдется, ответил тот.

Набей мне, пожалуйста, трубку, попросил Скелет.

И муж-Ворона взял свою трубку, кисет и кремень, набил трубку и раскурил. Он ее вставил Скелету между челюстями, а тот крепко сжал ее оставшимися зубами и хорошенько затянулся. Муж-Ворона очень удивился, когда увидел, что дым заполняет полую грудь Скелета и клубится между ребрами, а тот только кряхтит от удовольствия. Тем временем все надоедливые жучки и грызуны убежали от дыма; Скелет собрался и сел.

Так-то лучше, проговорил он. Спасибо. Неудобно, знаешь ли, тут лежать год за годом.

Кхм, сказал муж-Ворона. Я-то думал, ты давно ушел в Иные Земли, где все хорошо, а кости оставил здесь.

Ну, может, и так, сказал Скелет, да только я ничего об этом не знаю. Спроси меня, так все, что я есть, – это кости.

Муж-Ворона согласился, сказал, что уж он точно видит только кости, а Скелет ответил, что с костями все же нужно получше обращаться, чем с этими обошлись: нужно их, как положено, закапывать в землю в горшке или шкуре, нужно оплакивать. Только кости и остаются у живых, только их и можно почтить, когда дух ушел.

Муж-Ворона никогда об этом не думал, но сразу понял, что мысль верная. Скелет докурил и вернул ему трубку, а потом сказал, что, если старые кости чем-то могут ему помочь, Скелет это с радостью сделает. Куда это Ворона направляется?

Муж-Ворона рассказал ему о своем сне, о такой вещи, что, если ею завладеть, она тебя навсегда убережет от смерти. А если тебе снится вещь, которую ты хочешь, значит тебе суждено ее получить, вот он и пошел за ней, да ничего не получилось.

Ну, знаешь ли, сказал Скелет, тут не у меня надо помощи просить.

Ладно, вздохнул муж-Ворона. Видать, найти ее невозможно.

Может, и так, проговорил Скелет. Но ты подумай: когда вернешься домой, расскажешь, как ты ее искал, да не нашел, и эту историю будут вспоминать снова и снова. И когда сам ты умрешь, историю станут пересказывать дальше, и в этом пересказе ты будешь снова как живой.

И ты тоже, сказал муж-Ворона.

Наверное, так, кивнул Скелет. И – вот же, ее рассказывают, и мы с тобой в ней беседуем. И не в последний раз, как мне кажется!

Сгодится и так, согласился муж-Ворона.

Скелет вернулся в свою яму, улегся и подтянул ноги.

Прикрой только меня камнями, попросил он, да присыпь листвой. Осторожно.

Муж-Ворона так и сделал, а потом полетел за реку, домой. Теперь уж он был уверен, что, сколько бы ни прожил, обязательно умрет; но, знаете, ведь он вернется. Вороны умирают, но Старая Ворона не умирает. Умрет, только когда истории перестанут рассказывать, и сама Смерть умрет.

– И вот так, – сказал наконец Одноухий, – заканчивается эта история.

В Рассветной Земле Люди разбили свой лагерь в отдалении от линии прилива и улеглись спать. Проснувшись утром, они увидели, как посреди залива выступает из утреннего тумана странная громада, которой не было там еще вчера. Словно высокая скала или небольшой остров забрался в бухту, пока они спали. Все Люди спустились к воде, чтобы посмотреть на нее. Над темным корпусом вздымались толстые столбы, будто стволы деревьев, а с веток свисали веревки и белая ткань.

И на этом острове стояли Люди.

Воины Вороньего клана вооружились, потому что не понимали, кто это и что это значит, но Одноухий сказал, что бояться нечего. С Дарром на плече он вошел в море, словно мог лучше рассмотреть громаду, если подойдет на несколько шагов ближе. Теперь на ней возникли новые существа, которые вышли будто изнутри ее: четвероногие, бурой, черной и серой масти. Их сталкивали в воду и выводили все новых, они падали в море, поднимая белую пену, а когда выныривали, фыркали и плыли к берегу.

Люди побежали прочь, как только первый из этих зверей выбрался на мелководье, а потом на берег. Таких созданий они никогда прежде не видели.

Но Дарр их узнал. Одно из них шло рядом с первыми двумя Людьми, которых он увидел в жизни, – в землях за этим морем две тысячи лет назад. Это были Кони.