Заключение

Первые этологи изучали рыб, птиц и грызунов, выясняя, сходны ли паттерны их поведения. Если действия совершались в определенной последовательности, — например, животные замирали, затем убегали; угрожали, затем нападали, — значит, рассуждали мы, и мотивация у них, скорее всего, одна и та же. В то время я был еще студентом, и мы говорили только об этих кластерах поведения (известных также как поведенческие системы), представленных в сложных диаграммах, иллюстрирующих то, как животные расставляют приоритеты. Как оказалось, животное выбирает в рамках системы определенный паттерн (например, самец колюшки исполняет свой зигзагообразный танец) в зависимости от цели (в данном случае побуждая самку выметать икру в гнезде). В таком системном подходе была и объективность, и элегантность, но кое-что мы упускали: откуда возникают мотивации, лежащие в основе такого поведения? Что они из себя представляют? Обсуждая этот вопрос, мы старались избегать любых упоминаний об эмоциях. Однако в ретроспективе побудительные причины многих поведенческих систем подозрительно напоминали такие внутренние состояния, как страх и злость.

Еще труднее объяснить заговор молчания вокруг эмоций, если посмотреть, чем мотивировалось поведение животных согласно ведущим альтернативным концепциям. Преобладала точка зрения, что животные обладают инстинктами — рядом врожденных действий, вызываемых определенной ситуацией, или запрограммированных простых реакций, сводящихся к одному виду действий, адаптированных к одному виду условий. Это представляется весьма сомнительным, ведь в таком случае поведение всегда будет задано жестко, а такая жесткость в условиях меняющихся обстоятельств может обернуться катастрофой.

Представьте себе самца, который запрограммирован, как робот, реагировать на появление самки автоматическим набором действий — возбуждение, ухаживание, приближение, спаривание. В стандартном случае все увенчается успехом, но если, допустим, объект внимания станет отчаянно сопротивляться? А если рядом сидит ревнующий доминант? А если из-за куста в самый неподходящий момент появится хищник? Понятно, что автоматизированный от начала до конца алгоритм может здорово навредить нашему самцу. Именно из-за абсолютной негибкости инстинктов ученые почти перестали на них ссылаться.

Если же рассматривать поведение через призму эмоций, получается, что вид привлекательного самца вызывает горячее желание, предполагающее тем не менее тщательную оценку ситуации. Желание побуждает особь стремиться к наилучшему возможному результату. Точно так же работают и другие эмоции — когда животное сталкивается с хищником, пытается защитить детенышей, стремится занять более выгодное положение в иерархии, претендует на чужую еду и так далее. Все эти ситуации служат стимулом к пробуждению эмоций, которые обычно ориентированы на возможно лучший исход для особи. Однако они задают лишь направление действия для тела и разума, а не жесткий курс, от которого нельзя уклониться. Иногда лучше замереть, чем бежать, иногда поделиться едой выгоднее, чем драться, а сексуального партнера иногда лучше увести в укромный уголок, чтобы спариться там без помех. Эмоции такую гибкость допускают.

В области искусственного интеллекта это преимущество тоже признается, отсюда попытки наделить роботов «эмоциями». Отчасти это делается, чтобы облегчить взаимодействие с человеком, но кроме того — чтобы обеспечить поведению робота логическую структуру. Эмоции хороши тем, что направляют внимание, способствуют запоминанию происходящего и подготавливают нас к взаимодействию с внешней средой. Такой способ структурирования поведения гораздо лучше, чем прописывание для машины подробной инструкции на каждую предполагаемую ситуацию. Программируя «эмоциональных» роботов, ученые дают крайне любопытные определения, например: «Роботу радостно, если все идет так, как положено. Особенно его радует активное использование своих двигателей или процесс пополнения энергии». Судя по неуклонному развитию эмоциональных вычислений, как называют эту область, наделение субъекта внутренними состояниями, ориентированными на действие, — это лучший способ организации поведения. Для нас его уже разработала эволюция. На этой основе мы и функционируем, равно как и большинство животных. Мы насквозь, до мозга костей эмоциональны.

Для меня вопрос всегда заключался не в том, обладают ли животные эмоциями, а почему наука так долго отказывалась эти эмоции замечать. Ведь изначально все обстояло иначе — достаточно вспомнить новаторский труд Дарвина, — но впоследствии отношение изменилось. Почему мы так старательно отрицали или высмеивали явление столь очевидное? Причина, разумеется, в том, что мы ассоциируем эмоции с чувствами, а это, как известно, тема скользкая и щекотливая даже у нашего вида. Чувства возникают, когда эмоции всплывают на поверхность, и мы их осознаем. Осознав свои эмоции, мы получаем возможность выразить их словами и оповестить о них окружающих: они видят их проявление в мимике, но о чувствах узнают только с наших слов. Мы говорим, что рады, и нам верят — если, конечно, не поймут по другим признакам, что это вовсе не так. Супружеская пара может благополучно изображать на публике счастливую семью, а через месяц развестись. Для самых близких это, возможно, не окажется неожиданностью. А если окажется, близкие будут недоумевать, как же так, почему они не замечали, что к тому идет. Мы хорошо умеем отделять декларируемые чувства от наблюдаемых эмоций и обычно доверяем последним больше, чем первым.

Мысль о том, что животные могут испытывать точно такие же эмоции, какие испытываем мы, многим ученым-ретроградам кажется неудобоваримой — во-первых, потому что животные о своих чувствах никогда не рассказывают, а во-вторых, потому что чувства предполагают уровень сознания, который эти ученые у животных признавать отказываются. Но, учитывая, насколько поведение животных похоже на наше, принимая во внимание общность физиологических реакций, мимики, устройства мозга, не будет ли странным как раз обратное — радикальное отличие их внутренних переживаний? Владение речью в данном случае никакого отношения к делу не имеет, и размеры коры нашего мозга тоже не дают основания предполагать различия. Нейробиология давно отвергла гипотезу, что чувства зарождаются именно там. Они коренятся гораздо глубже, в тех участках мозга, которые теснее связаны с остальным организмом. Может даже оказаться, что чувства — это не просто какой-то причудливый побочный продукт, а неотъемлемая часть эмоций. Не исключено, что они составляют одно целое. В конце концов, организму нужно как-то выяснять, каким эмоциям повиноваться, а какие подавить или игнорировать. Если наилучший способ регулировать эмоции — это осознать их, значит, они и вправду неотделимы от чувств, и не только у нас, но и у всех живых организмов.

Однако признаю, в данный момент все это пока остается на уровне рассуждений. Чувства, конечно, меньше поддаются научному исследованию, чем эмоции. Когда-нибудь мы, возможно, сумеем измерить внутренние переживания других видов, но пока придется довольствоваться тем, что на виду. В этой области намечается явный прогресс, и, по моим прогнозам, изучение эмоций скоро будет новым передним краем науки о поведении животных. И пока мы то и дело открываем у них самые разные когнитивные способности, самое время задаться вопросом — что такое познание без эмоций? Эмоции наполняют все смыслом и служат главными вдохновителями познания, да и жизни как таковой. Хватит ходить вокруг них с опаской, пора открыто признать, в какой степени они определяют поведение всех животных.

Отправить