На следующий день после стычки с Артом Стреком Нора Девон отважилась на продолжительную прогулку с намерением обследовать те районы города, которые раньше не видела. При жизни Виолетты они обычно ходили лишь на короткие прогулки раз в неделю. После смерти старухи Нора продолжала выходить на улицу, хотя и значительно реже, однако ни разу не отважилась отойти от дома дальше чем на шесть-восемь кварталов. Но сегодня она собиралась пойти гораздо дальше. Первый скромный шажок на длинном пути к свободе и самоуважению.

Прежде чем выйти из дому, Нора рассмотрела возможность легкого ланча в каком-нибудь выбранном наугад ресторане. Но она никогда не была в ресторане. И перспектива общения с официантом и приема пищи в обществе незнакомых людей страшила Нору. Поэтому она просто положила в бумажный пакетик яблоко, апельсин и два овсяных печенья. Она поест в одиночестве где-нибудь в парке. Даже это будет революционным прорывом. Мало-помалу, шаг за шагом.

Небо было безоблачным. Воздух теплым. Деревья с молодой зеленой листвой выглядели свежими; их ветви трепетали от ветра, достаточно сильного, чтобы ослабить зной от палящего солнца.

Нора шла мимо ухоженных домов в том или другом испанском стиле и, с жадным любопытством рассматривая двери и окна, размышляла о людях, живущих в этих домах. Счастливы ли они? Или грустят? Любят ли друг друга? Какую музыку и какие книги предпочитают? Какую еду? Планируют ли провести каникулы на экзотических островах? Собираются ли пойти вечером в театр или в ночной клуб?

Она никогда раньше не думала о других людях, так как знала, что их пути никогда не пересекутся. Думать о них – пустая трата времени и сил. Но сейчас…

Когда кто-нибудь шел ей навстречу, Нора по привычке низко опускала голову и отворачивалась, но спустя какое-то время набралась мужества посмотреть прохожим в лицо. И удивилась, обнаружив, что большинство из них приветливо улыбаются и здороваются с ней.

Перед зданием окружного суда Нора остановилась полюбоваться желтыми бутонами юкки и малиновыми цветами бугенвиллеи, вьющейся по оштукатуренной стене, оплетая кованую чугунную решетку на одном из высоких окон.

Нора постояла на ступеньках старой приходской церкви миссии Санта-Барбара, восстановленной в 1815 году, разглядывая красивый фасад. Затем обошла внутренний двор со Священным садом и забралась на западную колокольню.

Девушка стала постепенно понимать, почему в некоторых из множества прочитанных ею книг Санта-Барбару называли одним из красивейших мест на планете. Нора прожила здесь всю свою сознательную жизнь, но поскольку она безвылазно сидела в доме тети Виолетты, а выходя на улицу, не смела поднять глаз, то сейчас словно впервые увидела город. Город этот очаровал и одновременно потряс ее.

В час дня, в парке Аламеда, Нора села на скамью у пруда в тени трех развесистых финиковых пальм. У нее уже начали болеть ноги, но возвращаться домой было рано. Открыв бумажный пакет с ланчем, Нора достала желтое яблоко. Никогда еще еда не казалась ей такой вкусной. Чувствуя, что проголодалась, Нора быстро съела апельсин, кинула кожуру в мешок и уже принялась за овсяное печенье, как вдруг на скамейку возле нее плюхнулся Арт Стрек.

– Привет, куколка!

На нем были лишь голубые шорты для бега, кроссовки и толстые белые спортивные носки. Однако Стрек появился явно не после пробежки, поскольку даже не вспотел. Стрек был мускулистым, широкоплечим, дочерна загорелым, с ярко выраженным мужским началом. И в шорты он вырядился исключительно для того, чтобы продемонстрировать крепкое телосложение. Нора поспешно отвела глаза.

– Ты что, стесняешься? – спросил Стрек.

Нора не могла говорить, к языку прилип кусочек овсяного печенья, который она не успела проглотить. Во рту вдруг пересохло. Нора боялась, что подавится, если попытается проглотить печенье, но и выплюнуть его она тоже не могла.

– Моя милая, застенчивая Нора, – произнес Стрек.

Опустив глаза, Нора увидела, что правая рука, сжимавшая печенье, предательски дрожит. Печенье раскрошилось, кусочки упали на землю.

Нора убедила себя, что долгая прогулка – это первый шаг к освобождению от комплексов, но в данный момент ей пришлось признать, что у нее была совсем другая причина выйти из дому. Она просто пыталась избежать назойливого внимания Стрека. Она боялась оставаться дома, боялась, что Стрек будет звонить, звонить и звонить. Однако сейчас он нашел ее на открытом воздухе, где нет защиты в виде закрытых окон и запертых на засов дверей, что было хуже телефонных звонков, гораздо хуже.

– Посмотри на меня, Нора. – (Нет.) – Посмотри на меня.

Раскрошившееся печенье наконец выпало из ее правой руки.

Стрек взял Нору за левую руку, и Нора попыталась сопротивляться, тогда Стрек стиснул ее ладонь, сдавив кости пальцев, и Нора капитулировала. Он положил ее раскрытую ладонь на свое обнаженное бедро. Оно было твердым и горячим.

У Норы скрутило живот, участилось сердцебиение, она не знала, что случится раньше: ее стошнит или она потеряет сознание.

Стрек начал медленно водить ее ладонью вверх-вниз по своему обнаженному бедру:

– Я именно тот мужчина, что тебе нужен, куколка. Я смогу о тебе позаботиться.

Овсяное печенье, словно комок глины, склеило рот. Нора наклонила голову, бросив взгляд исподлобья – посмотреть, что там вокруг. Она надеялась увидеть хоть кого-нибудь, к кому можно было бы обратиться за помощью, но рядом гуляли лишь две молодые мамаши с маленькими детьми, хотя даже и они были слишком далеко, чтобы помочь.

Оторвав ладонь девушки от своего бедра, Стрек положил ее себе на голую грудь:

– Хорошо погуляла сегодня? Тебе понравилось в миссии? А? И разве цветы юкки у здания суда не прекрасны?

Наглым, самодовольным тоном Стрек продолжал расспрашивать Нору о вещах, которые она сегодня видела, и Нора поняла, что он весь день ее выслеживал – то ли на машине, то ли на своих двоих. Нора его не заметила, хотя он, без сомнения, там был, поскольку знал буквально о каждом ее шаге с тех пор, как она покинула дом, и это напугало и разъярило Нору даже больше, чем все, что он делал ранее.

Девушка часто и тяжело дышала, и тем не менее ей казалось, будто она задыхается. В ушах звенело, но она отчетливо слышала каждое его слово. И хотя Норе хотелось ударить Стрека и выцарапать ему глаза, она словно застыла на грани между возможностью и невозможностью сопротивляться – ярость придавала ей силы, а страх этой силы лишал.

– Ну что ж, – продолжал Стрек. – Ты отлично прогулялась, отлично перекусила в парке и расслабилась. Куколка, а ты знаешь, что тебе сейчас точно не помешало бы? Что сделало бы сегодняшний день действительно потрясающим? Запоминающимся? Мы сейчас сядем в мою машину, вернемся к тебе домой, поднимемся в твою желтую комнату, заберемся в твою кровать с балдахином…

Он был в ее спальне! Судя по всему, он сделал это вчера. Когда он по идее должен был чинить в гостиной телевизор, он, наверное, пробрался наверх, ублюдок проклятый, бродил по ее спальне, покусившись на самое святое, рылся в чужих вещах!

– …в эту большую старинную кровать, и там я тебя раздену, солнышко, раздену и хорошенько оттрахаю…

Нора так до конца и не сможет понять, что придало ей смелости: то ли чувство омерзения, возникшее из-за того, что Стрек осквернил ее святилище, то ли грязное выражение, которое впервые позволил себе этот негодяй, но она резко вскинула голову, обожгла Стрека яростным взглядом и плюнула ему в лицо непрожеванным печеньем. Капельки слюны и размокшие овсяные крошки прилипли к его правой щеке, правому глазу и крылу носа, застряли в волосах, усеяли лоб. Увидев сверкнувшую в его глазах ненависть и искаженное злобой лицо, Нора на миг испугалась, пожалев о своей несдержанности. Однако ее окрылял сам факт, что ей наконец удалось разорвать путы эмоционального паралича, хотя при этом она прекрасно понимала: если Стрек захочет дать сдачи, то мало не покажется.

И он действительно дал сдачи. Моментально и очень жестоко. Он по-прежнему держал Нору за левую руку, и Норе никак не удавалось вырваться. Стрек крепко сжал ее ладонь, ломая пальцы. Это было больно, боже, как больно! Однако Нора не хотела доставить ему такого удовольствия, показав свои слезы; она твердо решила не хныкать и не скулить, а потому, стиснув зубы, терпела. На висках у нее выступили капельки пота, ей казалось, что еще немного – и она упадет в обморок. Но боль была еще не самым страшным, самым страшным было глядеть в тревожащую ледяную голубизну глаз Стрека. Ломая Норе пальцы, Стрек удерживал ее не только железной хваткой, но и взглядом – холодным и бесконечно странным. Стрек пытался запугать Нору, и это работало – ей-богу, работало! – потому что она разглядела в нем искру безумия, с которым она явно не сможет справиться.

Увидев отчаяние Норы, которое явно доставило ему куда больше удовольствия, чем крик боли, Стрек перестал ломать ей пальцы, хотя руку не отпустил.

– Ты заплатишь за это, – сказал Стрек. – За то, что плюнула мне в лицо. И тебе точно понравится за это платить.

Нора не слишком уверенно пригрозила:

– Я пожалуюсь твоему боссу, и ты потеряешь работу.

В ответ Стрек лишь улыбнулся. Нору удивляло, почему он не стирает крошки печенья с лица, хотя уже начала догадываться: Стрек хотел, чтобы она сделала это сама. Но сперва он сказал:

– Потеряю работу? Да я уже уволился из «Уодлоу ТВ». Еще вчера днем. Чтобы у меня было достаточно времени для тебя, Нора.

Нора опустила глаза. Она не могла скрыть свой страх, ее трясло так сильно, что еще чуть-чуть – и у нее наверняка начнут стучать зубы.

– Я не привык долго задерживаться на одной работе. Мужчинам вроде меня, с такой кипучей энергией, все быстро наскучивает. Мне нужно двигаться дальше. А кроме того, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на работу. Как думаешь? Поэтому я какое-то время работаю, чтобы скопить деньжат, а потом валяю дурака, сколько могу. И время от времени мне встречаются дамочки, такие как ты, – те, что отчаянно нуждаются во мне, те, что взывают к мужчине вроде меня, и я им по мере своих скромных сил помогаю.

Пни его, укуси его, выцарапай ему глаза! – говорила себе Нора.

Но она ничего не сделала.

У нее ныла рука, и Нора вспомнила, какой острой и сильной была боль.

Между тем голос Стрека изменился, став более мягким и вкрадчивым, что, впрочем, пугало еще сильнее.

– Нора, я собираюсь тебе помочь. Я на время перееду к тебе. Будет весело. Конечно, ты меня немного боишься, я понимаю, действительно понимаю. Но можешь мне поверить, я именно тот, кто тебе нужен. Я полностью переверну твою жизнь. Теперь все будет по-другому. И это самое лучшее, что может с тобой случиться.

Эйнштейну нравился парк.

Когда Трэвис отстегнул поводок, ретривер потрусил к ближайшей клумбе с цветами – крупными желтыми бархатцами с бордюром из фиолетовых первоцветов – и, явно очарованный, медленно обошел ее кругом. После чего пес перешел к яркой клумбе поздних лютиков, потом – к клумбе с импатиенсом, и с каждым новым открытием его хвост вилял все активнее. Говорят, собаки видят все лишь в черно-белом цвете, но Трэвис готов был поспорить, что Эйнштейн различает цвета. Эйнштейн все обнюхивал: цветы, кусты, деревья, камни, урны, мусор, основание питьевого фонтанчика и каждый фут земли вокруг, – без сомнения, воспроизводя обонятельные «портреты» людей и собак, успевших пройти этим путем ранее. Для Эйнштейна все эти образы были такими же четкими, как для Трэвиса фотографии.

В течение утра и первой половины дня ретривер не сделал ничего удивительного. На самом деле его поведение, словно говорившее: «Я обычная глупая собака», было настолько убедительным, что у Трэвиса невольно возник вопрос, а не проявляется ли почти человеческий интеллект Эйнштейна исключительно в виде коротких вспышек наподобие эпилептических припадков. Однако после всего того, что произошло вчера, Трэвису не приходилось сомневаться в экстраординарных, хотя и не всегда проявлявшихся способностях Эйнштейна.

Когда они подошли к пруду, Эйнштейн неожиданно напрягся, поднял голову и, навострив висячие уши, уставился на какую-то пару на скамейке в шестидесяти футах от них. Мужчина был в шортах для бега, женщина – в мешковатом сером платье; он держал ее за руку, казалось, они всецело поглощены разговором.

Трэвис собрался было повернуть в сторону зеленой лужайки, чтобы не мешать их беседе.

Однако Эйнштейн с отрывистым лаем рванул прямиком к паре на скамейке.

– Эйнштейн! Назад! Ко мне, Эйнштейн!

Собака, проигнорировав команду, подбежала к скамейке и яростно залаяла.

Когда Трэвис подошел поближе, парень в шортах уже успел встать. Сжав руки в кулаки, он опасливо пятился от ретривера.

– Эйнштейн!

Ретривер прекратил лаять, отбежал от Трэвиса, не дав пристегнуть поводок, затем подошел к женщине на скамье и положил голову ей на колени. Поразительное превращение злобного пса в ласковое домашнее животное.

– Простите, он никогда… – начал Трэвис.

– Господи! – перебил его парень в шортах для бега. – Как можно позволять такой злобной собаке бегать в парке без поводка?

– Он вовсе не злобный, – ответил Трэвис. – Он…

– Брехня! – брызгая слюной, взвизгнул парень. – Чертова тварь пыталась меня укусить! Вы что, хотите, чтобы на вас подали в суд?

– Не понимаю, что на него нашло…

– Сейчас же уберите его отсюда! – потребовал бегун.

Смущенно кивнув, Трэвис повернулся к Эйнштейну и обнаружил, что женщина успела уговорить Эйнштейна запрыгнуть на скамью. Эйнштейн сидел, повернувшись мордой к женщине, поставив лапы ей на колени, а она даже не гладила его, а прижимала к себе.

– Убирайтесь отсюда! – окончательно рассвирепел парень, который был выше Трэвиса, шире в плечах, да и вообще крупнее.

Бегун сделал несколько шагов вперед и навис над Трэвисом, пользуясь для устрашения превосходством в размерах. Парень этот явно привык добиваться своего путем агрессии, строя из себя крутого и действуя соответственно. Трэвис презирал подобных мужчин.

Эйнштейн посмотрел на бегуна, оскалил зубы и глухо зарычал.

– Послушай, приятель, – нахмурился мужчина. – Ты что, глухой или как? Я ведь сказал тебе держать собаку на поводке. Поводок у тебя в руке. Так какого черта ты ждешь?!

Трэвис начал понимать, что здесь дело нечисто. Праведный гнев был явно наигранным, словно его застукали за чем-то постыдным, и, чтобы скрыть вину, он агрессивно пошел в наступление. Да и женщина вела себя более чем странно. Она не произнесла ни слова. И была очень бледной. Ее тонкие руки дрожали. Причем, судя по тому, как она ласкала и обнимала пса, боялась она отнюдь не Эйнштейна. И вообще, при виде этой пары невольно возникал вопрос, почему мужчина и женщина отправились гулять в парк так по-разному одевшись: он – в шорты для бега, а она – в унылое домашнее платье. Заметив испуганные взгляды, которые женщина исподтишка бросала на парня, Трэвис неожиданно понял, что эти двое не вместе – по крайней мере, это не добровольный выбор женщины – и у этого, с нечистой совестью, мужика определенно было нечто недоброе на уме.

– Мисс, у вас все хорошо? – спросил Трэвис.

– Да что тут может быть хорошего, – ответил за нее бегун, – если ваш проклятый пес облаял нас и попытался укусить!

– Непохоже, что она так уж боится пса. – Встретившись глазами с бегуном, Трэвис выдержал его тяжелый взгляд.

К щеке парня прилипло что-то, похожее на овсяное тесто. Трэвис заметил на скамейке овсяное печенье, выпавшее из пакета возле женщины, и еще одно – раскрошившееся у ее ног. Какого хрена тут происходит?

Парень ожег Трэвиса злобным взглядом и начал говорить, но, посмотрев на женщину и собаку, похоже, понял, что его наигранная ярость больше не работает, и лишь угрюмо буркнул:

– Ну… и все же вы должны заставить вашу чертову псину слушаться.

– Не уверен, что пес сейчас кого-то беспокоит. – Трэвис свернул кольцом поводок. – Вам показалось.

Все еще разъяренный, но явно сбитый с толку бегун бросил взгляд на съежившуюся женщину:

– Нора? – (Она продолжала молча гладить Эйнштейна.) – Увидимся позже, – сказал бегун и, не получив ответа, повернулся к Трэвису. – Если ваша псина начнет хватать меня за пятки…

– Не начнет, – перебил его Трэвис. – Бегите себе на здоровье. Он вас не тронет.

Мужчина потрусил к ближайшему выходу, по дороге успев несколько раз оглянуться на них. И исчез.

Эйнштейн растянулся на брюхе на скамейке, положив голову женщине на колени.

– Вы ему определенно понравились, – заметил Трэвис.

Не поднимая глаз, женщина продолжала одной рукой гладить Эйнштейна:

– Чудесная собачка.

– Она у меня лишь со вчерашнего дня, – уточнил Трэвис.

Но женщина не ответила.

Тогда Трэвис сел на другой край скамейки, со стороны хвоста Эйнштейна:

– Меня зовут Трэвис.

Женщина молча почесала Эйнштейна за ушами, и тот довольно заурчал.

– Трэвис Корнелл, – добавил Трэвис.

Она наконец подняла голову и посмотрела на Трэвиса:

– Нора Девон.

– Приятно познакомиться.

Она улыбнулась, немного нервно.

Несмотря на прилизанные волосы, несмотря на отсутствие косметики, женщина оказалась очень привлекательной. Волосы были темными и блестящими, серые глаза c зелеными крапинками сияли на майском солнце.

Почувствовав на себе одобрительный взгляд Трэвиса, Нора Девон смущенно потупилась.

– Мисс Девон… что-то не так? – (Она не ответила.) – Этот человек… к вам приставал?

– Все в порядке, – сказала она.

С опущенной головой, с поникшими под непосильным бременем застенчивости плечами, она выглядела такой ранимой, что Трэвис не мог просто встать и уйти, оставив ее наедине со своими проблемами.

– Если этот мужчина к вам приставал, мы должны найти копа…

– Нет, – тихо, но твердо сказала Нора Девон и, отодвинув Эйнштейна, поднялась со скамейки.

Эйнштейн спрыгнул на землю и замер возле Норы, преданно заглядывая ей в глаза.

– Послушайте, я вовсе не собирался лезть не в свое дело… – вставая, начал Трэвис.

Женщина поспешила прочь, выбрав не ту дорожку, по которой ушел бегун, а другую.

Эйнштейн припустил было за ней, но неохотно вернулся на зов Трэвиса.

Озадаченный, Трэвис проводил женщину глазами – эту загадочную и неспокойную женщину в сером платье, унылом и бесформенном, подобно тем, что носят жены аммонитов или другие сектантки, старающиеся выбирать такую одежду, которая не способна ввести мужчину в соблазн.

Трэвис с Эйнштейном продолжили прогулку по парку. А затем отправились на пляж. Эйнштейн был поражен бесконечными набегами бурного моря на берег и пенящимися на песке приливными волнами. Пес то и дело останавливался, минуту-другую глядя на океан, после чего продолжал резвиться в прибое. Уже позже, вернувшись домой, Трэвис попытался заинтересовать Эйнштейна книжками, так взволновавшими его прошлым вечером, в надежде наконец-то понять, что именно хотел отыскать в них пес. Но Эйнштейн индифферентно обнюхивал тома, что приносил ему Трэвис, и равнодушно зевал.

В течение всего дня образ Норы Девон упорно возникал перед мысленным взором Трэвиса. Она не нуждалась в соблазнительных нарядах, чтобы привлечь внимание мужчины. Достаточно было ее лица и этих серых в зеленую крапинку глаз.

После нескольких часов глубокого сна Винсент Наско вылетел первым утренним рейсом в Акапулько. Винсент зарегистрировался в огромном прибрежном отеле, блестящем, но совершенно бездушном, где все было из стекла, бетона и композита. Надев белые топсайдеры, белые хлопчатобумажные штаны и бледно-голубую рубашку поло, Винс отправился искать доктора Лоутона Хейнса.

Хейнс приехал в Акапулько на каникулы. Тридцать девять лет, рост пять футов одиннадцать дюймов, вес сто шестьдесят фунтов, непокорные темно-каштановые волосы. Доктор явно косил под Аль-Пачино, все дело портило лишь красное родимое пятно размером с полдоллара на лбу. Хейнс приезжал в Акапулько по крайней мере дважды в год, всегда останавливаясь в элегантном отеле «Лас-Брисас», расположенном на мысе в восточной части залива, и частенько ходил на ланч в ресторан при отеле «Калета», который ценил за коктейли «Маргарита» и виды на Плайя-де-Калета.

В двенадцать двадцать Винс раскинулся в плетеном кресле с удобными желто-зелеными подушками за столиком у окна в том самом ресторане. Хейнса Винс увидел еще с порога. Доктор тоже сидел у окна, через три столика от Винса, полускрытый пальмой в горшке. Хейнс ел креветки и пил «Маргариту» в обществе потрясающей блондинки. На ней были белые слаксы и облегающий топ в яркую полоску. Половина мужчин в зале буквально сворачивали на нее шею.

По мнению Винса, Хейнс больше походил на Дастина Хоффмана, чем на Аль-Пачино. У Хейнса были такие же резкие черты лица, как и у Дастина Хоффмана, в частности нос. А в остальном внешность доктора полностью соответствовала описанию. Парень вырядился в розовые хлопчатобумажные штаны, бледно-желтую рубашку и белые сандалии, что, с точки зрения Винса, было явным перебором даже для тропического курорта.

К тому времени, как доктор Хейнс с блондинкой собрались уходить, Винс уже успел съесть ланч, состоявший из супа с фрикадельками, энчилады с морепродуктами в зеленом соусе и безалкогольной «Маргариты», и заплатить по счету.

Блондинка села за руль красного «порше». Винс последовал за ними в видавшем виды арендованном «форде», который громыхал не хуже ударных инструментов мексиканской фольклорной группы и пованивал плесенью.

У отеля «Лас-Брисас» блондинка высадила доктора на парковке, после чего они добрых пять минут простояли возле ее автомобиля, держа друг дружку за задницы и целуясь взасос у всех на глазах.

Винс был в смятении. Он не ожидал, что Хейнс станет так открыто нарушать правила приличия. Ведь у парня была как-никак докторская степень. И если уж образованные люди не придерживаются общепринятых норм поведения, что тогда говорить о других?! Неужели в наши дни в университетах не учат морали и хорошим манерам? Неудивительно, что наш мир с каждым днем становится все более грязным и жестоким.

Блондинка отчалила на своем «порше», а Хейнс покинул парковку на белом купе «Мерседес 560 SL». Автомобиль был явно не из проката, и у Винса, естественно, возник вопрос, где доктор его раздобыл.

Уже у другого отеля Хейнс оставил «мерседес» парковщику. Винс, последовав примеру доктора, прошел следом за ним через лобби и дальше на пляж. Поначалу прогулка вдоль берега не была отмечена сколь-нибудь примечательными событиями. Однако вскоре Хейнс устроился возле роскошной мексиканской девушки в крошечном бикини. Смуглая, идеально сложенная, лет на пятнадцать моложе доктора. Она загорала с закрытыми глазами на шезлонге. Хейнс поцеловал ее, явно застав врасплох. Но потом мексиканка, очевидно хорошо знавшая доктора, со смехом повисла у него на шее.

Прогулявшись туда-сюда по пляжу, Винс уселся на песок за мексиканкой, но так, чтобы между ними была еще парочка отдыхающих. Винса не слишком беспокоило, что доктор может его заметить, поскольку того, похоже, интересовала исключительно женская анатомия. К тому же Винс, несмотря на свои внушительные размеры, обладал редкой способностью сливаться с окружением.

Какой-то турист парил над заливом на парашюте, который тащил катер. Солнечные лучи падали нескончаемым дождем из золотых дублонов на море и на песок.

Через двадцать минут Хейнс, поцеловав девушку в губы и холмики грудей, отправился назад тем же путем, что и пришел. Девушка крикнула ему вслед:

– Сегодня вечером в шесть!

На что Хейнс ответил:

– Непременно буду.

После чего Хейнс, а следом за ним и Винс отправились кататься на автомобилях. Поначалу Винс подумал, что у Хейнса имеется определенное место назначения, но вскоре понял, что они просто бесцельно едут по прибрежному шоссе, любуясь видами. Они миновали пляж Револькадеро и поехали дальше, Хейнс – в белом «мерседесе», Винс – чуть позади в раздолбанном «форде».

В итоге они приехали на смотровую площадку. Хейнс припарковался возле автомобиля, из которого вышли четверо кричаще одетых туристов. Винс тоже припарковался и подошел к железному ограждению в дальнем конце площадки, откуда открывался потрясающий вид на береговую линию и высокие волны, с шумом обрушивающиеся на скалистый берег более чем в сотне футов внизу.

Туристы, в попугайских рубашках и полосатых штанах, перестали ахать и охать. Сделав на прощание снимки и намусорив, они наконец уехали. Винс с Хейнсом остались на утесе вдвоем. Единственным автомобилем на шоссе был приближавшийся черный «понтиак». Винс ждал, когда машина проедет мимо. Он собирался застать Хейнса врасплох.

Однако «понтиак» свернул с шоссе, остановившись возле «мерседеса» доктора. Из «понтиака» вышла роскошная девушка лет двадцати пяти и с ходу устремилась к Хейнсу. Мексиканка. Похоже, с примесью китайской крови. Очень экзотичная. На ней был белый топ c бретелькой на шее и белые шорты. Таких красивых ног Винс еще в жизни не видел. Хейнс с девушкой остановились у ограждения футах в сорока от Винса и тотчас же вошли в такой клинч, что Винс покраснел.

Следующие несколько минут Винс продвигался в их сторону вдоль ограждения, время от времени рискованно перегибаясь через перила, вытягивая шею в сторону волн, посылающих в воздух фонтаны брызг высотой двадцать футов, и приговаривая: «Ух ты!» – когда особенно высокая приливная волна обрушивалась на скалистые утесы, то есть стараясь сделать так, чтобы все его передвижения в направлении влюбленной парочки выглядели как можно более невинно.

И хотя они стояли спиной к Винсу, ветер доносил до него обрывки их разговора. Женщина, кажется, опасалась, что муж узнает о том, что Хейнс в городе, а Хейнс уговаривал ее встретиться завтра вечером. У этого парня действительно не было ни стыда ни совести.

Шоссе снова опустело, и Винс решил, что другого шанса прижать Хейнса к ногтю, возможно, не представится. Преодолев несколько последних футов, отделявших его от девушки, он схватил ее за шею и пояс от шорт, оторвал от земли и перекинул через ограждение. Отчаянно вскрикнув, она полетела на прибрежные скалы.

Все произошло так быстро, что Хейнс даже не успел среагировать. Женщина еще была в воздухе, а Винс уже повернулся к ошеломленному доктору и дважды ударил его кулаком по лицу, разбив губы, сломав нос и таким образом окончательно вырубив.

Хейнс кулем повалился на землю, а женщина в этот самый момент рухнула на скалы. И Винс получил ее дар, даже с такого расстояния.

Винсу очень хотелось перегнуться через перила, чтобы посмотреть на изувеченное тело там, внизу, но, к сожалению, не было времени. На шоссе в любую минуту могли появиться машины.

Он оттащил Хейнса к «форду» и швырнул на переднее сиденье. Доктор без чувств привалился к двери, и Винс запрокинул ему голову, чтобы кровь из носа стекала в горло.

Свернув с прибрежного шоссе, для основной трассы слишком извилистого и разбитого, Винс поехал по проселочным дорогам, причем каждая последующая была у´же и ухабистей предыдущей. Гравийные дороги сменились грунтовками, все глубже уходившими в дождевой лес, и вот наконец «форд» уперся в тупик перед зеленой стеной гигантских деревьев и пышной растительности. За время поездки Хейнс дважды приходил в себя, но Винс оперативно его вырубал, вмазывая в приборную доску.

Винс выволок бесчувственное тело доктора из «форда», протащил сквозь брешь в кустарнике в лес, где наконец нашел устланную густым мхом тенистую полянку. Пронзительные крики птиц разом стихли, незнакомые животные со странными голосами попрятались в кусты. Огромные насекомые и даже жук размером с ладонь Винса бросились врассыпную, а юркие ящерицы принялись карабкаться вверх по стволам деревьев.

Винс вернулся к «форду», в багажнике которого лежали спецсредства для допроса. Упаковка шприцев и две ампулы пентотала натрия. Кожаная дубинка, утяжеленная свинцовой дробью. Ручной «тазер», похожий на пульт дистанционного управления телевизора. И штопор с деревянной ручкой.

Когда Винс вернулся на полянку, Лоутон Хейнс все еще был без сознания. При каждом вдохе и выдохе воздух клокотал в сломанном носу.

Хейнс должен был умереть еще двадцать четыре часа назад. Люди, заказавшие вчера Винсу троих докторов, собирались использовать другого наемника, жившего в Акапулько и работавшего на территории Мексики. Но тот парень умер буквально вчера утром, обнаружив, что в долгожданной посылке из лондонского магазина «Фортнум и Мейсон» вместо желейного ассорти и мармелада оказалось два фунта пластита. Ввиду острой необходимости лос-анджелесская контора поручила работу Винсу, хотя он явно перетрудился, что уже становилось опасным. Для Винса все сложилось как нельзя лучше. Он не сомневался, что и этот доктор связан с «Банодайном», а значит, сможет сообщить новые подробности о проекте «Франциск».

Обследовав дождевой лес вокруг поляны, Винс обнаружил поваленное дерево, от которого удалось отодрать изогнутый кусок толстой коры, способный заменить черпак. Затем Винс нашел заросший водорослями ручеек и набрал в самодельный черпак воды. На вид вода была грязной. Не говоря уже о кишевших в ней экзотических бактериях. Хотя в данном случае угроза заболеть дизентерией для Хейнса была наименьшей из всех зол.

Винс плеснул содержимое черпака Хейнсу в лицо. Вернувшись через минуту со вторым черпаком, он заставил доктора выпить воды. После первоначальной стадии расплескивания, захлебывания, удушья и даже рвоты Хейнс наконец вернул себе относительную способность понимать, о чем его спрашивают, и более-менее вразумительно отвечать.

Держа перед носом у Хейнса кожаную дубинку, «тазер» и штопор, Винс объяснил, как собирается использовать каждую из этих замечательных вещей, если доктор откажется сотрудничать. Доктор, будучи специалистом по физиологии мозга, проявил гораздо больше здравого смысла, нежели патриотизма, и охотно разгласил все детали особо секретного оборонного заказа, в работе над которым он принимал участие в «Банодайне».

Когда Хейнс поклялся, что выложил все как на духу, Винс достал ампулу пентотала натрия. И, набирая лекарство в шприц, спросил для поддержания разговора:

– Доктор, а что происходит между вами и всеми этими женщинами? – (Хейнс, лежавший на спине с руками по швам, как и велел ему Винс, не сразу приспособился к столь кардинальной смене темы и растерянно заморгал.) – Я пас вас с самого ланча и знаю, что в Акапулько вы встречались с тремя женщинами подряд.

– С четырьмя, – с гордостью заявил доктор, и выражение ужаса на время исчезло с его лица. – «Мерседес», на котором я езжу, принадлежит Жизель, очаровательной маленькой…

– Выходит, вы используете автомобиль одной женщины, чтобы изменять ей с тремя другими?

Хейнс кивнул и попытался улыбнуться, но сразу поморщился: улыбка вызвала болезненные ощущения в сломанном носу.

– Я всегда… веду себя так с дамами.

– Господи помилуй! – Винс был явно шокирован. – Неужели вы не понимаете, что шестидесятые и семидесятые годы давно прошли? Свободная любовь умерла. И за нее приходится платить свою цену. Высокую цену. Неужели вы никогда не слышали о герпесе, ВИЧ и прочем? – Сделав укол пентотала, Винс добавил – Вы наверняка являетесь носителем всех известных человечеству венерических заболеваний.

Хейнс, тупо вылупивший глаза, поначалу растерялся, но вскоре погрузился в глубокий наркотический сон. Под действием лекарства он подтвердил все, что уже успел рассказать о «Банодайне» и проекте «Франциск».

Когда лекарство перестало действовать, Винс чисто забавы ради применил к доктору «тазер». Хейнс извивался и дрыгал ногами, словно полураздавленный водяной клоп: выгибался дугой, взрывая мох пятками, головой и руками.

Когда в «тазере» сели батарейки, Винс сначала избил Хейнса до потери пульса дубинкой со свинцовой дробью, а потом прикончил, воткнув между двух ребер штопор и направив его под углом в сторону бьющегося сердца.

Мертвая тишина накрыла дождевой лес, Винс чувствовал, что за ним наблюдают тысячи глаз, внимательных глаз диких тварей. Винс верил, что притаившиеся наблюдатели одобряют то, что он сделал с Хейнсом, поскольку стиль жизни ученого являлся оскорблением естественного порядка вещей, того естественного порядка, которому подчинялись все обитатели джунглей.

Винс сказал Хейнсу «спасибо», но целовать не стал. Только не в губы. И даже не в лоб. Жизненная энергия Хейнса была не хуже, чем у других, но вот его тело и дух были нечистыми.

Из парка Нора отправилась прямо домой. Дух приключения и свободы, окрасивший утро и начало дня, уже невозможно было вернуть. Стрек все испоганил.

Войдя в дом, Нора заперла дверь на обычный замок, ригельный замок и накинула латунную цепочку. После чего, обойдя все комнаты нижнего этажа, плотно задернула шторы, чтобы Стрек не смог подглядывать, если он, не дай бог, снова начнет рыскать поблизости. Не выдержав окутавшей дом темноты, Нора включила в каждой комнате свет. Закрыла ставни на кухне и проверила замок задней двери.

Встреча со Стреком не только напугала Нору, но и заставила почувствовать себя грязной. И теперь она больше, чем что-либо, хотела принять горячий душ.

Внезапно Нора почувствовала слабость в ногах и приступ головокружения. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за кухонный стол. Понимая, что прямо сейчас ей не удастся подняться наверх, Нора села за стол, сложила на столешнице руки, опустила на них голову и стала ждать окончания приступа.

Когда головокружение более-менее прошло, Нора вспомнила о бутылке бренди в шкафчике возле холодильника и решила, что алкоголь поможет прийти в себя. Бренди «Реми Мартен» она купила уже после смерти Виолетты, поскольку Виолетта не одобряла спиртных напитков крепче недобродившего яблочного сидра. Вернувшись с похорон тетки, Нора для поддержания мятежного духа налила себе бренди. Напиток ей не понравился, и она вылила содержимое бокала в раковину. Однако сейчас глоток бренди, похоже, ей явно не повредил бы, так как позволил бы справиться с дрожью.

Но сперва Нора подошла к раковине и под струей обжигающей воды несколько раз вымыла руки с мылом и средством для мытья посуды, чтобы стереть малейшие следы прикосновений Стрека. Когда Нора закончила, руки были красными, точно ошпаренными.

Она поставила бутылку бренди и бокал на стол. В прочитанных ею книжках нередко встречались персонажи, которые садились за стол с бутылкой и тяжестью на душе, собираясь на дне первой утопить вторую. Иногда это им помогало, а значит, чем черт не шутит, поможет и Норе. Если бренди действительно поднимает настроение, она готова выпить хоть целую бутылку.

Впрочем, Норе явно не грозило спиться. Следующие два часа она так и просидела за первым бокалом алкоголя.

Если Нора пыталась отвлечься от мыслей о Стреке, ее начинали терзать воспоминания о тете Виолетте; если девушка пыталась не думать о Виолетте, на память снова приходил Стрек; если же она усилием воли выбрасывала из головы их обоих, то вспоминала о Трэвисе Корнелле, мужчине из парка, и мысли эти тоже не приносили успокоения. Корнелл показался ей славным – добрым, вежливым, внимательным, ведь именно он помог Норе избавиться от Стрека. Но возможно, Корнелл ничуть не лучше Стрека. И если Нора даст Корнеллу хоть малюсенький шанс, он, возможно, воспользуется ее беззащитностью, как до этого пытался Стрек. Тетя Виолетта была тираншей с извращенной и больной психикой, однако ее слова об опасностях общения с другими людьми оказались пророческими.

Ах, но вот собака! Это была совсем другая история. Нора совсем не испугалась собаки, даже когда та рванула к скамейке с отчаянным лаем. Шестое чувство подсказало Норе, что ретривер – Эйнштейн, именно так называл его хозяин, – яростно облаивает вовсе не ее, а Стрека. Прильнув к Эйнштейну, Нора почувствовала себя в безопасности и под охраной, невзирая на то что Стрек продолжал нависать над ней грозной тенью.

Может, ей стоит обзавестись собакой. Виолетте претила сама идея держать домашних животных. Но Виолетта умерла, умерла навсегда, и теперь ничто не мешает Норе завести себе собаку.

Вот только…

У Норы возникло стойкое ощущение, что никакая другая собака, кроме Эйнштейна, не способна дать ей такого чувства защищенности. Между Норой и ретривером с самого начала установился удивительный контакт.

Конечно, поскольку ретривер спас Нору от Стрека, она могла приписывать ему те качества, которыми он и не обладал. Ведь Нора видела в нем спасителя, своего отважного телохранителя. Но как она ни старалась убедить себя, что заблуждается и Эйнштейн самый обыкновенный пес, в глубине души она твердо знала, что он особенный и ни одна другая собака не обеспечит ей ту степень защиты и дружеского участия, на которые способен Эйнштейн.

Один-единственный бокал «Реми Мартен», выпитый за два часа, а также мысли об Эйнштейне и впрямь подняли Норе настроение. Более того, бренди и воспоминания о ретривере помогли Норе набраться мужества подойти к телефону на кухне с твердым намерением позвонить Трэвису Корнеллу, чтобы предложить ему продать ей Эйнштейна. Как-никак, он ведь сам говорил, что собака у него первый день, а значит, он еще не успел к ней привязаться. И за хорошую цену он вполне может согласиться ее продать. Полистав телефонный справочник, Нора нашла Трэвиса Корнелла и набрала нужный номер.

Корнелл ответил после первого гудка:

– Алло?

Услышав его голос, Нора поняла, что, попытавшись купить у него собаку, она сама даст ему ключ к двери в ее жизнь. Нора совсем забыла, что Корнелл, возможно, не менее опасен, чем Стрек.

– Алло? – повторил Корнелл.

Нора колебалась.

– Алло? Кто звонит?

Так и не проронив ни слова, Нора повесила трубку.

Прежде чем говорить с Корнеллом о собаке, нужно было найти способ дать ему понять, если, конечно, Корнелл такой же, как Стрек, чтобы он даже и не пытался подбивать под нее клинья.

Когда около пяти вечера зазвонил телефон, Трэвис как раз выкладывал «Алпо» в миску Эйнштейна. Ретривер, облизываясь, с интересом наблюдал за действиями хозяина, но терпеливо ждал, когда тот выскребет остатки корма из банки.

Трэвис подошел к телефону, а Эйнштейн – к миске. Когда никто не ответил на первое «алло» Трэвиса, он сказал «алло» еще раз, и Эйнштейн оторвал глаза от миски. Не получив ответа и во второй раз, Трэвис спросил, кто звонит, что явно заинтересовало Эйнштейна, который протрусил по кухне посмотреть на трубку в руках хозяина.

Трэвис повесил трубку и отвернулся, однако Эйнштейн продолжал смотреть на висевший на стене телефон.

– Наверное, ошиблись номером.

Эйнштейн взглянул на Трэвиса, затем – снова на телефон.

– Или детишки балуются.

Пес жалобно заскулил.

– Что на тебя нашло?

Эйнштейн продолжал стоять, зачарованный телефоном.

– Пожалуй, на сегодня с меня довольно твоих загадок. Хочешь разыгрывать таинственность, на здоровье, но я пас!

Трэвис собирался посмотреть вечерние новости, прежде чем готовить ужин для себя, поэтому он достал из холодильника диетическую пепси и ушел в гостиную, оставив пса наедине с телефоном. Включил телевизор, сел в удобное кресло, открыл пепси и услышал, что Эйнштейн чем-то гремит на кухне.

– Эй, что ты там делаешь?

Звяканье. Грохот. Звук скребущихся о твердую поверхность когтей. Глухой удар, затем еще один.

– Если ты мне здесь все раскурочишь, – предупредил пса Трэвис, – тебе придется возместить материальный ущерб. И где, спрашивается, ты возьмешь на это деньги? Возможно, тебе придется отправиться на Аляску и поработать там ездовой собакой.

В кухне вдруг все стихло. Но только на секунду. А потом снова звяк-звяк, бряк-бряк и царап-царап.

Трэвис, сам того не желая, был заинтригован, а потому приглушил звук телевизора.

Что-то с грохотом свалилось на кухонный пол.

Трэвис уже собрался было сходить посмотреть, в чем дело, но не успел встать с кресла, как появился Эйнштейн. Неугомонный ретривер нес в зубах телефонный справочник. Должно быть, он несколько раз пытался запрыгнуть на кухонный прилавок, где тот лежал, стараясь зацепить его лапой, и в результате таки свалил книгу на пол. После чего пересек гостиную и торжественно положил справочник перед креслом.

– Чего тебе от меня нужно? – спросил Трэвис.

Пес подтолкнул справочник носом и выжидательно посмотрел на Трэвиса.

– Ты хочешь, чтобы я кому-то позвонил?

– Тяв.

– А кому?

Эйнштейн снова подтолкнул книгу носом.

– Так кому я должен позвонить? Лэсси? Рин Тин Тину? Старому Брехуну?

Ретривер уставился на Трэвиса темными, совсем не собачьими глазами, еще более выразительными, чем обычно, но, к сожалению, неспособными передать, чего именно он хочет.

– Послушай, может, ты и умеешь читать мои мысли, – сказал Трэвис, – а вот я твои нет.

Разочарованно заскулив, ретривер выбежал из комнаты и завернул за угол коридорчика, куда выходили двери ванной комнаты и двух спален.

Трэвис собрался было пойти следом, но решил подождать и посмотреть, что будет дальше.

Ретривер вернулся меньше чем через минуту. Он принес в зубах фотографию восемь на десять в золотой рамке и положил возле телефонного справочника. Фотография Полы, стоявшая на комоде в спальне Трэвиса. Фото было сделано в день свадьбы, за десять месяцев до смерти Полы. Она выглядела сногсшибательно и казалась обманчиво здоровой.

– Не пойдет, малыш. Я не могу позвонить умершим.

Эйнштейн фыркнул, словно желая сказать, что Трэвис – тупица, подошел к стойке с журналами в углу, опрокинул ее, вывалив содержимое на пол, и вернулся с номером «Тайм», который положил рядом с фотографией в золотой рамке. После чего принялся скрести журнал передними лапами, попытавшись открыть и перелистнуть, причем от усердия даже порвав несколько страниц.

Наклонившись вперед, Трэвис с интересом наблюдал за всем этим действом.

Пару раз Эйнштейн останавливался, напряженно вглядываясь в страницы, и продолжал листать журнал дальше. Наконец он нашел рекламу автомобилей, где была запечатлена потрясающая брюнетка. Эйнштейн посмотрел на Трэвиса, затем на рекламу, потом снова на Трэвиса и тявкнул.

– Я тебя не понимаю.

Перелистав лапой журнал, Эйнштейн нашел рекламу, где улыбающаяся блондинка держала в руке сигарету, и фыркнул.

– Машины и сигареты? Ты хочешь, чтобы я купил автомобиль и пачку «Вирджиния слимс»?

После нового похода к перевернутой журнальной стойке Эйнштейн вернулся с журналом объявлений покупки и продажи недвижимости, который Трэвис получал каждый месяц, хотя вот уже как два года вышел из дела. Перевернув лапой несколько страниц, Эйнштейн нашел объявление, где была снята хорошенькая брюнетка-риелтор в пиджаке с эмблемой агентства «21-й век».

Трэвис посмотрел на фотографию Полы, на блондинку с сигаретой, на бойкую риелторшу из «21-го века» и вспомнил об объявлении с брюнеткой на фоне автомобиля.

– Женщина? Ты хочешь, чтобы я позвонил женщине? – (Эйнштейн гавкнул.) – Какой именно?

Осторожно взяв зубами Трэвиса за запястье, Эйнштейн попытался поднять его с кресла.

– Ладно-ладно, пусти. Я сейчас приду.

Однако Эйнштейн не оставил Трэвису ни единого шанса. Он не отпускал его запястья, заставив хозяина пройти на полусогнутых через гостиную и столовую на кухню, к висевшему на стене телефону, где наконец-то и отпустил Трэвиса.

– Так кому? – снова спросил Трэвис и неожиданно все понял: была только одна знакомая им обоим женщина. – Случайно, не той леди, которую мы сегодня встретили в парке?

Эйнштейн завилял хвостом.

– Так ты думаешь, это она нам только что звонила?

Хвост завилял еще энергичнее.

– С чего ты взял, что звонила именно она? Она не сказала ни слова. Да и вообще, что у тебя на уме? Решил нас сосватать?

Пес дважды тявкнул.

– Что ж, она определенно хорошенькая, но не мой тип, приятель. Немного странная, как по-твоему?

Эйнштейн залаял, подбежал к кухонной двери, прыгнул на нее, повернулся к Трэвису и снова гавкнул, с громким лаем обежал вокруг стола, рванул к двери, снова прыгнул на нее, и до Трэвиса постепенно стало доходить, что пес чем-то сильно обеспокоен.

Беспокоится за эту женщину.

Сегодня днем в парке она явно попала в беду. Трэвис вспомнил того ублюдка в шортах для бега. Но ведь он, Трэвис, предложил женщине свою помощь. Тогда она отказалась. А что, если, передумав, она действительно позвонила ему несколько минут назад, но поняла, что у нее не хватает смелости рассказать о своем затруднительном положении?

– Так ты серьезно думаешь, что это она звонила?

Ретривер снова завилял хвостом.

– Ну… Даже если это была она, по-моему, не слишком умно встревать в чужие дела.

Ретривер бросился к Трэвису, схватил за правую штанину джинсов и принялся яростно трясти, едва не свалив хозяина с ног.

– Хорошо-хорошо. Да ладно тебе! Я позвоню. Принеси мне чертов справочник!

Эйнштейн отпустил Трэвиса и пулей вылетел из кухни, едва не поскользнувшись на линолеуме. И тут же вернулся со справочником в зубах.

И только когда Трэвис взял в руки телефонный справочник, до него вдруг дошло самое главное. Ведь он ни секунды не сомневался, что собака поймет его просьбу. Трэвис уже принимал как должное экстраординарные умственные способности и навыки ретривера.

Более того, Трэвис неожиданно понял, что собака никогда бы не принесла телефонный справочник в гостиную, если бы точно не знала, для чего нужна эта книга.

– Ей-богу, мохнатая морда, тебе здорово подходит твое имя. Скажешь, нет?

Несмотря на то что Нора привыкла обедать не раньше семи, она проголодалась. После утренней прогулки и бокала бренди у нее разыгрался аппетит, который не могли испортить даже мысли о Стреке. Норе не хотелось готовить, поэтому она положила на блюдо свежих фруктов, немного сыра и разогретый в духовке круассан.

Обычно Нора обедала в своей комнате, в кровати, с журналом или книгой, так как это было единственное место в доме, где она хорошо себя чувствовала. Нора уже собралась отнести тарелку наверх, как зазвонил телефон.

Стрек.

Должно быть, он. Больше некому. Норе редко звонили.

Она оцепенела, прислушиваясь к звонкам. А когда телефон замолчал, прислонилась к кухонному прилавку, неожиданно почувствовав слабость, в ожидании, когда телефон зазвонит снова.

Не сумев дозвониться до Норы Девон, Трэвис собрался снова включить вечерние новости, но Эйнштейн по-прежнему вел себя крайне возбужденно. Ретривер в очередной раз запрыгнул на прилавок, зацепил лапой телефонный справочник, снова стащил его на пол, взял в зубы и поспешил из кухни.

Не в силах сдержать любопытство, Трэвис последовал за ретривером. По-прежнему со справочником в зубах, пес ждал у входной двери.

– И что теперь?

Эйнштейн поставил лапу на дверь.

– Хочешь на улицу?

Собака заскулила, очень невнятно, поскольку продолжала держать в зубах телефонный справочник.

– Зачем тебе там телефонный справочник? Собираешься зарыть его, словно косточку? В чем дело?

Не получив ответа ни на один свой вопрос, Трэвис все-таки открыл дверь и выпустил ретривера на лужайку, позолоченную вечерним солнцем. Эйнштейн рванул прямиком к припаркованному на подъездной дорожке пикапу. И, остановившись возле правой двери, нетерпеливо оглянулся.

Трэвис подошел к пикапу, посмотрел на Эйнштейна и вздохнул:

– У меня имеется сильное подозрение, что ты хочешь куда-то поехать, и явно не в офис телефонной компании.

Выронив справочник, Эйнштейн подпрыгнул, поставил лапы на дверь пикапа и остался стоять, повернув голову в сторону Трэвиса. А затем отрывисто залаял.

– Ты хочешь, чтобы я нашел в телефонной книге адрес мисс Девон и поехал туда, да?

Гав.

– Прости, – сказал Трэвис. – Я знаю, она тебе понравилась, но мы не на ярмарке невест. К тому же она не мой тип. Я тебе уже это говорил. Да и я, впрочем, не ее тип. Похоже, ей вообще мужчины не нравятся.

Ретривер залаял.

– Нет.

Эйнштейн опустился на все четыре лапы, кинулся к Трэвису и снова вцепился зубами в его штанину.

– Нет. – Трэвис схватил Эйнштейна за ошейник. – И не нужно портить мой гардероб, потому что я никуда не еду.

Эйнштейн отпустил штанину, покрутился на месте, бросился к клумбе цветущих разноцветных бальзаминов и принялся отчаянно рыть землю, откидывая вырванные цветы на лужайку у себя за спиной.

– Ради всего святого, что ты творишь?!

Пес продолжал усердно рыть, перемещаясь туда-сюда по клумбе, с твердым намерением окончательно ее испортить.

– Эй, сейчас же прекрати! – Трэвис поспешил к ретриверу.

Эйнштейн вихрем пронесся на другой конец двора и принялся копать яму в траве.

Трэвис направился к нему.

В очередной раз улизнув, Эйнштейн метнулся в угол лужайки, где снова начал выдирать траву, затем переместился к поилке для птиц, попытавшись совершить под нее подкоп, потом – к клумбе с остатками бальзаминов.

Не сумев поймать ретривера, Трэвис наконец остановился, перевел дух и крикнул:

– Довольно!

Эйнштейн мигом прекратил выкапывать цветы и поднял голову, из пасти у него свисали вьющиеся стебли кораллово-красных бальзаминов.

– Ладно, поехали, – сказал Трэвис.

Эйнштейн бросил цветы и, покинув устроенный им бедлам, опасливо вышел на лужайку.

– Без дураков, – пообещал Трэвис. – Если для тебя это так важно, мы поедем к этой женщине. Но одному Богу известно, что мне ей сказать.

С тарелкой в одной руке и бутылкой минеральной воды «Эвиан» в другой Нора прошла по коридору первого этажа. Сияние горящих в каждой комнате ламп действовало успокаивающе. Поднявшись на площадку второго этажа, Нора локтем выключила свет в коридоре. Пожалуй, придется в следующий раз заказать в супермаркете кучу лампочек, поскольку Нора твердо решила в будущем ни днем, ни ночью не выключать свет. Уж на это она точно денег не пожалеет.

По-прежнему находясь под бодрящим воздействием бренди, Нора начала тихонько напевать себе под нос: «Лунная река, шириной больше мили…»

Нора вошла в свою комнату. На кровати лежал Стрек.

– Привет, детка, – ухмыльнулся он.

На секунду Норе показалось, что у нее галлюцинации, но, когда Стрек заговорил, поняла, что все это происходит наяву. Она закричала, тарелка выскользнула из рук, фрукты и сыр рассыпались по полу.

– Боже мой, ну и беспорядок ты здесь устроила! – Стрек сел на край кровати, свесив ноги. На нем по-прежнему были шорты для бега, спортивные носки, кроссовки и больше ничего. – Но не стоит прямо сейчас все убирать. У нас с тобой есть чем заняться. Я так долго ждал, когда ты поднимешься наверх. Ждал и думал о тебе… созревая для тебя… – Стрек встал. – И теперь пришло время научить тебя кое-чему, чего ты совсем не знаешь.

Нора не могла пошевелиться. Не могла вздохнуть.

Должно быть, Стрек, опередив Нору, пришел к ней в дом прямо из парка. Взломал дверь, не оставив никаких следов взлома, и, пока Нора потягивала на кухне бренди, устроился на ее кровати. Омерзительнее всего было то, что Стрек поджидал Нору именно здесь: он ждал, предвкушая ее появление, и тащился, слушая, как она бродит внизу, не подозревая, что он уже тут.

А когда он с ней закончит, он что, ее убьет?

Нора повернулась и бросилась бежать по коридору.

Схватившись за стойку перил, начала спускаться и внезапно почувствовала, что Стрек уже у нее за спиной.

Перепрыгивая сразу через две-три ступени, Нора ринулась вниз по лестнице, терзаемая страхами, что в любую секунду подвернет ногу и упадет. И действительно, на площадке у нее подогнулось колено, она оступилась, но продолжала бежать, буквально перелетев с последнего пролета в коридор первого этажа.

Подкравшись сзади, Стрек вцепился в обвисшие плечи мешковатого платья и развернул Нору лицом к себе.

Когда Трэвис свернул на обочину перед домом Норы Девон, Эйнштейн положил передние лапы на дверную ручку, налег на нее всем телом и открыл дверь. Еще один ловкий трюк. Трэвис даже не успел нажать на ручной тормоз и выключить двигатель, а Эйнштейн, выскочив из пикапа, уже мчался по дорожке к дому.

Оказавшись возле лестницы на веранду буквально пару секунд спустя, Трэвис увидел, что ретривер стоит на крыльце: встав на задние лапы, передними он нажимал на кнопку звонка. Пронзительный звон был слышен даже на улице.

Поднявшись по лестнице, Трэвис спросил:

– Ну и какой черт в тебя вселился? – (Пес снова позвонил в звонок.) – Дай ей время подойти…

Когда Эйнштейн нажал на кнопку звонка третий раз, Трэвис услышал истошный мужской вопль, полный боли и злобы, а затем женский крик с мольбой о помощи.

Яростно лая, совсем как вчера в лесу, Эйнштейн отчаянно царапал когтями дверь, словно и вправду верил, что может сквозь нее прорваться.

Наклонившись, Трэвис вгляделся в прозрачный сегмент витражного окна. Холл был ярко освещен, и Трэвис отчетливо увидел двоих, боровшихся всего в нескольких футах от двери.

Эйнштейн лаял, рычал, бесновался.

Трэвис потянул на себя дверь, она была заперта. Выдавив локтем пару витражных стекол, он просунул руку внутрь, нащупал замок и цепочку, после чего вошел в холл как раз в тот момент, когда парень в шортах для бега, оттолкнув женщину, повернулся к нему лицом.

Однако Эйнштейн не дал Трэвису шанса проявить себя. Ретривер пулей пронесся по холлу прямо к бегуну.

Парень отреагировал, как и всякий другой человек при виде нацелившейся на него собаки такого размера: он побежал. Женщина попыталась подставить ему подножку, он споткнулся, но не упал. В конце коридора он влетел в распашную дверь и исчез из виду.

Эйнштейн пронесся мимо Норы Девон и, одним махом преодолев расстояние до распашной двери, влетел в нее как раз в тот момент, когда створки качнулись назад, после чего тоже исчез. Из комнаты за распашными дверями – Трэвис понял, что там была кухня, – донеслись лай, рычание и крики. Что-то с грохотом рухнуло на пол, затем послышался еще более оглушительный грохот. Бегун грязно выругался, Эйнштейн издал злобный рык, заставивший Трэвиса похолодеть, и какофония звуков пошла по нарастающей.

Трэвис подошел к Норе Девон. Она стояла, прислонившись к столбику перил, на нижней ступеньке лестницы.

– Вы в порядке? – спросил Трэвис.

– Он едва меня… он едва меня не…

– Но к счастью, не успел, – догадался Трэвис.

– Да.

Трэвис дотронулся до ее подбородка:

– У вас тут кровь. Вы, наверное, ранены.

– Это его кровь, – объяснила Нора, увидев капли крови на пальцах Трэвиса. – Я укусила ублюдка. – Она оглянулась на распашные двери, которые перестали качаться. – Ради всего святого, защитите от него собаку!

– Непохоже, чтобы она нуждалась в защите, – сказал Трэвис.

Когда Трэвис толкнул распашную дверь, шум на кухне уже стих. Два деревянных стула с высокой спинкой были опрокинуты. На полу лежали осколки расписанной синими цветами керамической банки для печенья, овсяное печенье рассыпалось по кафельному полу: уцелевшее вперемешку с раздавленным. Бегун сидел в углу, подобрав голые ноги и опасливо скрестив руки на груди. Кроссовка с одной ноги куда-то подевалась, и Трэвис догадался, что обувь стянул Эйнштейн. Правая рука бегуна была в крови – это постаралась Нора Девон. Левая икра также кровоточила, похоже пострадав от собачьих зубов. Эйнштейн сторожил бегуна, держась на безопасном расстоянии, но готовый порвать негодяя в клочья, если у того хватит глупости покинуть угол.

– Хорошая работа, – похвалил Трэвис собаку. – Очень хорошая.

Эйнштейн тихонько тявкнул в знак благодарности. Но когда бегун дернулся, довольное тявканье тут же сменилось злобным рычанием. Эйнштейн ощерил зубы, и бегун поспешно забился обратно в угол.

– Ну все, отбегался, – сказал Трэвис парню.

– Он меня укусил! Они оба меня укусили. – Обида. Удивление. Отрицание. – Укусили меня!

Подобно большинству агрессоров, всю жизнь добивавшихся своего с помощью насилия, этот человек был потрясен тем, что, оказывается, и ему тоже можно причинить физическую боль. Из своего опыта он знал, что люди сразу сдаются, если он надавит на них посильнее, а в его глазах появится злобный огонек безумия. Он считал, что не способен проиграть. И вот теперь он сидел белый как мел, явно пребывая в шоковом состоянии.

Трэвис подошел к телефону и вызвал полицию.