В 1864 г. 42-летний Фрэнсис Гальтон как-то позировал для фотопортрета. К среднему возрасту он отрастил бороду, обрамлявшую нижний край лица. Его куполообразная голова была прикрыта волосами лишь по бокам и сзади. Гальтон оперся левой рукой на книжную полку рядом с глобусом – образцовый географ! Рядом с ним стоял стул, на сиденье которого, подобно кастрюле, возвышался полями вверх цилиндр. Резная спинка стула доходила почти до верхней части бедра Гальтона – непреднамеренно служа линейкой, свидетельствующей о его высоком росте. Другими словами, на этой фотографии был изображен типичный высокий викторианский джентльмен: совокупность 37 трлн клеток XIX в., образовавшихся делением за годы детства в богатой британской семье.

Гальтон унаследовал это богатство, но не через гены. Его прапрадед Джозеф Фармер в начале XVIII в. открыл маленькую кузницу в Бирмингеме, где зарабатывал на жизнь, изготовляя клинки и детали для огнестрельного оружия. В 1717 г. Фармер вложился в рискованное дело, которое потом приносило плоды на протяжении нескольких поколений. Отправившись в американские колонии, он построил в Мэриленде кузницы и печи, где можно было выплавлять железо из руды, добываемой в близлежащих шахтах. Фармер переправлял металл на свои заводы в Бирмингеме, где тамошние работники создавали из него более дорогие товары. Благодаря усилиям подобных ему бизнесменов Мэриленд стал в XVIII в. одним из мировых поставщиков железа. Фармер гордился своим «плантационным» железом, которое называлось так по очень простой и выгодной причине: на металлургическом заводе в Мэриленде в значительной степени использовался труд африканских рабов.

Когда Фармер в 1741 г. умер, его дело перешло сыну Джеймсу, который решил специализироваться на пружинах для оружейных замков и стволах для мушкетов. Часть прибыли его семья вложила в рабовладельческие компании в Лиссабоне, еще увеличив свое богатство. Через пять лет сестра Джеймса вышла замуж за прадеда Фрэнсиса – Самюэля Гальтона. Самюэль был небогатым галантерейщиком, и шурин взял его к себе помощником. Вскоре Самюэль стал его деловым партнером.

Оружие и рабство все сильнее переплетались в семейном богатстве Гальтона. К 1750-м гг. Гальтоны поставляли более 25 000 единиц оружия в год европейским торговцам, которые продавали его африканским государствам, участвующим во все более кровопролитных войнах. Воюющие государства в боях захватывали пленных, а затем продавали их европейским работорговцам. Вскоре они начали требовать, чтобы за рабов платили оружием, а не золотом.

Самюэль Гальтон получил единоличный контроль над фирмой и начал поставлять оружие британскому правительству, которое использовало его мушкеты против американских повстанцев. Когда сын Самюэля, Самюэль Джон Гальтон, достиг совершеннолетия, он приобщился к семейному бизнесу, и, работая вместе, два Самюэля за несколько десятилетий расширили свое дело. Ко времени, когда старший Самюэль умер, было накоплено уже 139 000 фунтов. Внучка Гальтона потом писала: «Эта удача – плод Божьего благословения его производства».

Гальтоны были благочестивой квакерской семьей, но в конце XVIII в. их богатство, нажитое на войнах и работорговле, сильно настроило против них «Общество друзей». В 1790 г. часть квакеров пыталась отстранить Гальтонов от участия в ежемесячных встречах. Целые делегации зажиточных членов Общества старались убедить Гальтонов сменить направление их бизнеса. Старший Самюэль согласился прекратить получать прибыль от семейного оружейного бизнеса. Но младший отказался. Он даже не признал, что делает что-то неправильно. В письме, прочитанном на ежемесячном собрании Общества в Бирмингеме в 1796 г., он представил себя беспомощным пленником наследственности.

«Эта торговля была передана мне в наследство, – заявил он. – Участие в этом деле не было моим выбором».

Квакеры не купились на его оправдание. Они пожизненно запретили ему посещать их встречи. Через восемь лет, возможно, из-за некоторых угрызений совести, Самюэль Гальтон оставил оружейное дело своему сыну, отцу Фрэнсиса, и занялся основанием нового банка. В 1815 г. Самюэль Тертиус Гальтон навсегда закрыл оружейный бизнес. В Бирмингеме произошла промышленная революция, и семейные инвестиции в заводы и систему каналов оказались прибыльными. К тому времени как в 1822 г. родился Фрэнсис Гальтон, семейное состояние выросло до 300 000 фунтов.

Необыкновенная одаренность Фрэнсиса проявилась еще в детстве – он наизусть декламировал отрывки из Шекспира и рассуждал о нюансах «Илиады». Гальтоны, несмотря на свое богатство, всегда чувствовали себя немного в стороне, отчасти потому, что ни у кого из их семьи не было университетского образования. На хрупкие плечи маленького Фрэнсиса легла задача исправить это положение. Когда Тертиус спросил своего четырехлетнего сына, чего тот желает более всего, Фрэнсис ответил: «Что за странный вопрос, университетский диплом с отличием, конечно!»

Он его так и не получил. Когда Гальтон в возрасте 18 лет отправился в Кембридж, отец полностью обустроил его тамошнее жилье, предоставив все, что нужно молодому джентльмену в университете, – от серебряных чайных ложек до регулярно пополняемых запасов вина. Над камином Фрэнсис повесил перекрещенные шпаги и пистолеты. В маленькой комнате рядом со спальней жили трое его слуг. Обустроившись, Гальтон приступил к изучению математики, мечтая сдать экзамен на степень бакалавра с отличием. Чтобы лучше сосредоточиваться, он купил замысловатое устройство «Побудитель смекалки», из которого на голову капала вода; слуга должен был пополнять его каждые 15 минут. Кроме того, он нанял репетитора, имевшего репутацию блестящего преподавателя математики.

Несмотря на все затраты и обеты, Гальтон получил на экзамене после первого курса только третью степень, некий эквивалент оценки «удовлетворительно» для джентльменов. Желая повысить результат, Фрэнсис нанял еще лучшего учителя по математике, который сопровождал его с четырьмя однокурсниками на «встречу для совместного чтения» в Озерном краю. Но когда пришло время первого экзамена – «Литтл Гоу» – по избранному предмету, Гальтон сдал его только на вторую степень.

В письме отцу Гальтон хвастливо объяснял свою оценку тем, что «приступил к Литтл Гоу, не выучив и половины необходимого, но вышел сухим из воды». По правде говоря, он был разочарован – ведь его друзья, которые учились у тех же преподавателей, бывали на тех же встречах для совместного чтения, получили высшую степень. Один из учителей Гальтона убеждал его отказаться от детских надежд – тому следовало бы просто закончить Кембридж и получить диплом без отличия, как поступало большинство студентов.

Гальтон не соглашался. Диплом без отличия годился разве что для посредственностей. Вместо этого он нанял нового математика и отправился в Шотландию на еще одну встречу для совместного чтения. Умственное и эмоциональное перенапряжение от такого обучения привело к нервному срыву. Позже Фрэнсис писал: «Было ощущение, что в моей голове вращаются мельничные жернова». Вспоминая кризис, который пережил осенью 1842 г., Гальтон пришел к выводу, что слишком нагрузил свой мозг. «Как будто я пытался заставить паровой двигатель выполнять работу бóльшую, чем та, для которой он был сконструирован».

Гальтон еще несколько месяцев сохранял хорошую мину при плохой игре. У одного из своих преподавателей он вытребовал документ, позволивший ему отложить на год выпускной экзамен. Он отвлекал себя от приступов учащенного сердцебиения и головокружения вечеринками с возлияниями, а также поэзией и хоккеем на траве. Но все это было лишь прикрытием, которое рухнуло, когда внезапно умер его отец. Гальтон покинул Кембридж с дипломом без отличия и унаследованным отцовским состоянием. Он оказался посредственностью – зато неслыханно богатой.

Неудача Гальтона в Кембридже навсегда оставила в нем чувство неуверенности в собственном научном статусе и стремление блаженствовать в лучах чужой гениальности. Позже он с благодарностью вспоминал годы обучения в Кембридже, где проводил время «с величайшими умами того времени».

Их высокий интеллект, возможно, как раз и явился причиной гальтоновской одержимости темой наследственности. Он был поражен «многими очевидными проявлениями наследственности у кембриджских студентов, учившихся в университете в мое время». Студенты, которые получали в Кембридже дипломы с высшей степенью отличия, встречались крайне редко, и при этом у них, как правило, был отец, брат или какой-то другой родственник мужского пола, который также оказывался отмечен высшим отличием. Гальтон не считал это совпадением. В последующие годы его допущение переросло в горячую убежденность. В уже упоминавшейся книге «Наследственность таланта», вышедшей в1869 г., об интеллекте он писал, что эти «природные способности человека являются у него путем унаследования при таких же точно ограничениях, как и внешняя форма и физические признаки во всем органическом мире».

По мнению Гальтона, интеллект, как и рост, имел настолько глубокие биологические корни, что его можно было унаследовать. Чтобы убедить в этом своих читателей, ему нужен был способ измерить интеллект у родственников. Однако в 1860-х гг. никто не знал такого способа. С целью оценивания интеллекта с хотя бы очень грубым приближением Гальтон раздобыл отметки 73 мальчиков, которые прошли вступительное испытание в Королевскую военную академию в Сандхерсте.

Он с радостью обнаружил, что распределение отметок примерно соответствует колоколообразной кривой – как и выявленное им распределение роста. У большинства мальчиков отметки были среднего уровня, при этом линия снижалась в обоих направлениях: слабоумия и таланта, как называл их Гальтон. Он любовно возился с результатами студентов Кембриджа, которые получили диплом по математике, составляя таблицу, из которой было видно, что чем выше достижение, тем меньше студентов его добивались. При этом Гальтон считал, что кембриджцы, получившие по математике диплом с отличием даже при наиболее низких возможных для этого оценках, просто гениальны по сравнению с обычными англичанами. Он заявлял, что «средний уровень понимания даже так называемой просвещенной публики, если его подвергнуть строгой проверке, окажется низким до смешного». Он никогда не упоминал о своем месте среди этого разнообразия выпускников Кембриджа.

Затем Гальтон собрал доказательства наследуемости. Следуя исключительно внутреннему чутью, он изучил родословные своих блестящих товарищей по учебе в Кембридже и построил схему наследования ума. По мнению Гальтона, его данные свидетельствовали о том, что у студентов с высокими оценками были такие же успевающие родственники. Он искал в истории и другие убедительные примеры – среди руководителей, ученых и композиторов он нашел их в общей сложности более тысячи. Женщин исследователь, как правило, в этом качестве не рассматривал.

Гальтон продолжал интересоваться ростом и интеллектом. У приходящих тысячами в его антропометрическую лабораторию посетителей он измерял не только рост, но и окружность головы, а также проверял скорость реакции. Он считал, что две последние характеристики связаны с интеллектом.

Однако, когда Гальтон создавал евгенику, росту и интеллекту в его мыслях отводилась абсолютно разная роль. В своих фантазиях о наследственности он мечтал размножать разум. Он представлял себе нацию гениев, а не гигантов.

Ученик Гальтона Карл Пирсон продолжил параллельное изучение интеллекта и роста. Он просил лондонских школьных учителей описывать своих учеников, выбирая для каждого наиболее подходящие определения из списка прилагательных, подобных «несообразительный» или «смышленый». Когда Пирсон собрал все ответы и упорядочил их, он получил колоколообразную кривую.

Чтобы понять, важна ли наследственность для интеллекта учащихся, Пирсон сравнил братьев и сестер. Он обнаружил, что способности родных братьев и сестер совпадали. Брат или сестра плохо успевающего ученика имели такие же низкие оценки, а у смышленых были столь же сообразительные братья и сестры. Пирсона поразило, что распределение для интеллекта было таким же, как и для физических признаков. Он утверждал, что мы наследуем умственные способности своих родителей «так же, как и их телосложение, форму и размах рук».

Однако в рассуждениях Пирсона был один существенный недостаток: в своих вычислениях он полагался только на мнение учителей. В 1910-х гг. Генри Годдард и другие американские психологи заменили эти субъективные оценки результатами теста Бине и подобных ему. И уже не сотни человек они протестировали, а миллионы.

Сотрудник Годдарда Льюис Термен, проводивший такие тесты для солдат, подтвердил, что интеллект в первую очередь зависит от наследственности. Если брать новобранцев, то у иммигрантов в среднем был более низкий балл, чем у местных уроженцев. Термен писал: «Иммигранты, которые недавно приехали к нам в таком большом количестве из Южной и Юго-Восточной Европы, явно умственно уступают представителям нордической и альпийской рас, которых мы получили из Скандинавии, Германии, Великобритании и Франции». Интеллект, как это ясно показали тесты, был «в основном прирожденным даром», и поэтому «такие различия не сможет выправить даже высшее педагогическое искусство».

Термен был настолько убежден в наследовании умственных способностей, что игнорировал свои же собственные данные. Результаты его исследований показывали, что чем дольше иммигрант живет в Америке, тем выше у него баллы в тесте на интеллект. Термен с коллегами составлял опросники из заданий, для выполнения которых нужен был не только интеллект, но и знакомство с повседневной американской жизнью. Новобранцам показывали картинку с теннисным матчем, чтобы они заметили отсутствие сетки на корте. Их спрашивали, какого цвета сапфиры. Они должны были дополнить предложение: «Першерон – это порода ___» (правильный ответ: лошадей).

Когда стало ясно, что результаты теста на интеллект могут зависеть от культурного багажа испытуемого, некоторые психологи постарались исключить его влияние. Среди них был и Стэнли Портеус. Он решил полностью отказаться от использования языка и тестировал людей с помощью лабиринтов. Он разработал разные уровни сложности этой головоломки, а затем отдал задания в печать. Путешествуя по Австралии, Азии и Африке, он искал людей, готовых хоть чуть-чуть идти на контакт, чтобы он мог их исследовать. Портеус обнаружил, что по умственному развитию бушмены Калахари находятся на уровне семилетнего ребенка. При этом его испытуемые прокладывали свой путь по напечатанным лабиринтам, стоя посреди огромной пустыни, в которой ориентировались безо всякой карты, находя всю необходимую им еду и укрытие.

Представляя в 1937 г. свои результаты, Портеус признавал, что выполнение теста, даже если это лабиринт без слов, может быть искажено культурой. Он говорил: «Сам по себе лабиринт нельзя считать удовлетворительным способом измерения интеллекта». На самом деле, проведя эту работу, он задумался: а что именно измеряют эти тесты? Портеус писал: «Можно сказать только, что совокупность качеств, необходимых для их выполнения, по-видимому, важна для приспособления к обществу нашего типа».

Другие исследователи утверждали, что интеллект нужен не просто для выживания в обществе. Это глубоко встроенная особенность человеческого мозга. Например, нейробиолог Ричард Хайер определил интеллект как «собирательное понятие, которое означает умственные способности, наиболее тесно связанные с решением повседневных задач и ориентацией в окружающем пространстве».

Как показывают тесты, такие способности – это не случайный разобщенный набор навыков. Ученые при проверке различных способностей видят, что результаты испытаний коррелируют между собой. Например, если люди хорошо запоминают сообщенную им информацию, они так же хорошо будут запоминать слова из списков. Также коррелируют и результаты различных тестов на логические суждения. В свою очередь, такие общие свойства, как умение строить логические умозаключения, память, способности к пространственному восприятию, скорость обработки информации и словарный запас, тоже коррелируют друг с другом. Психологи могут оценить успешность выполнения разных заданий в целом, используя так называемый фактор общего интеллекта.

Может показаться странным, но скорость, с которой человек нажимает на правильную кнопку, позволяет предсказать, распознает ли он слово дефенестрация. И тем не менее такие глубокие связи, выявленные исследователями интеллекта, относятся к числу наиболее хорошо воспроизводимых результатов в психологии.

Интеллект – удивительно стойкий признак. 1 июня 1932 г. правительство Шотландии провело почти для всех 11-летних детей (всего их было 87 498 человек) тестирование, включавшее 71 задание. Ученики расшифровывали коды, искали аналогии, совершали арифметические действия. Шотландский совет по исследованиям в области образования подсчитал количество баллов и проанализировал полученные данные, чтобы выявить объективную картину интеллектуального развития детей. В 1947 г. Шотландия провела еще одно общенациональное тестирование. Еще пару десятилетий совет анализировал данные и выпускал монографии, но потом об этой работе забыли.

В 1997 г. специалист в области изучения интеллекта Айан Дири наткнулся в какой-то книге на упоминание этого шотландского исследования умственных способностей. Он был поражен тем, что, будучи сотрудником шотландского же – Эдинбургского – университета, он никогда не слышал о данном исследовании раньше, а ведь это было направлением его работы. В книге, которую читал Дири, исследование лишь упоминалось, но этого хватило, чтобы исследователь захотел узнать побольше. Оценка интеллекта была очень трудоемким занятием, поэтому ученые обходились небольшими группами испытуемых. Здесь же было протестировано почти все население определенного возраста. Всем дожившим до времени Дири тогдашним 11-летним было уже по 76 лет. В те годы психологи еще спорили о том, насколько тесты на интеллект, проведенные в детском возрасте, могут предсказать дальнейшую жизнь людей. Если бы Дири нашел кого-то из протестированных тогда, то смог бы протестировать их повторно и получить беспрецедентную оценку этого теста.

Коллега Дири Лоуренс Уолли покопался в отчетах того шотландского исследования умственных способностей. В конце концов поиски привели его в подвал, заполненный коробками и папками с оригиналами тестов. Он позвонил Дири сообщить новости. «Это изменит нашу жизнь», – ответил Дири.

Дири, Уолли и их коллеги перевели все 87 498 тестов из папок в электронный вид. Затем они расследовали дальнейшую судьбу участников тестирования. Некоторые погибли на фронтах Второй мировой войны, среди них оказались водитель автобуса, специалист по выращиванию помидоров, оператор машины по наклеиванию этикеток на бутылки, управляющий магазином тропических рыбок, участник антарктической экспедиции, кардиолог, владелец ресторана и сотрудник мастерской по ремонту кукол.

Исследователи решили разыскать тех испытуемых, что ныне жили в городе Абердин. Работу затрудняли ошибки в именах и датах рождения. Многие из протестированных абердинцев к концу 1990-х гг. уже умерли. Другие разъехались по разным частям света. С некоторыми не удалось установить связь. И все же 1 июня 1998 г. в Концертном зале Абердина собрались пожилые люди, 101 человек, – ровно через 66 лет после того, как в 11-летнем возрасте их собрали там для прохождения первоначального теста. Незадолго до встречи Дири сломал обе руки в дорожном происшествии с велосипедом, но он не мог пропустить это историческое событие. Он проехал 120 миль от Эдинбурга до Абердина на поезде с загипсованными руками, чтобы своими глазами увидеть, как участники проходят свой второй тест.

Вернувшись в Эдинбург, Дири и коллеги обработали тесты. Дири нажал клавишу компьютера, чтобы определить корреляцию между результатами, полученными в детском и пожилом возрасте. Компьютер выдал 0,73. То есть заработавшие низкие баллы в 1932 г. чаще показывали относительно низкий результат и в 1998 г., те же, кто набрал высокие баллы в детстве, в основном получили их же и в пожилом возрасте. Если бы вы посмотрели на результат 11-летнего в 1932 г., то смогли бы довольно точно предсказать, что получится через без малого 70 лет.

Исследование Дири подвигло и других ученых на поиск прогнозов, которые можно делать исходя из тестов на интеллект в детстве. Оказалось, что результаты тестов с достаточной определенностью предсказывают, как долго человек будет учиться в школе и насколько высоко продвинется по работе. Специалисты Военно-воздушных сил США обнаружили, что вариации в факторе общего интеллекта у пилотов могут предсказать почти все различия в тестах, с помощью которых оценивается качество их работы. Тесты на интеллект не сообщают, с какой вероятностью человек начнет курить, но при этом предсказывают, с какой вероятностью бросит. Исследование, проведенное на миллионе жителей Швеции, показало, что люди с низкими баллами в тесте на интеллект с большей вероятностью попадают в аварии.

Такое длительное сохранение уровня интеллекта означает, что он может иметь глубокую биологическую основу. Ряд ученых предполагает, что все тесты на интеллект так или иначе позволяют оценивать, насколько эффективно мозг обрабатывает информацию. Некоторые из самых веских доказательств этого предположения основываются на результатах выполнения простого задания, в котором на экране компьютера появляется определенная фигура. Она состоит из двух вертикальных линий и одной горизонтальной сверху, напоминая расположение камней Стоунхенджа. Каждый раз, когда фигура появляется на экране, одна из вертикальных линий заканчивается чуть ниже другой. Испытуемый должен определить, какая из них длиннее.

Если фигура появляется на очень короткое время, тестируемые угадывают случайным образом. Но, если она отображается на мониторе достаточно долго, они чаще всего дают верный ответ. В среднем участники отвечают правильно, если видят фигуру примерно 0,1 сек. Однако этот промежуток времени немного варьирует от человека к человеку. В одном исследовании ученые выяснили, что некоторым нужно всего 0,02 с, а другим требуется 0,136 с.

Исследователи неоднократно обнаруживали, что существует корреляция между умственными способностями и временем, необходимым для рассматривания рисунка. Участникам с низкими результатами теста на интеллект требовалось дольше смотреть на фигуру. Это не железное правило, коэффициент корреляции составил 0,5, но полученная связь оказалась достаточно сильной, чтобы заставить ученых задуматься, а нет ли чего-то общего, притаившегося за необходимым временем просмотра и интеллектом.

Даже для самых простых умственных операций требуется активность многих нейронов в целой сети областей, разбросанных по всему мозгу. Области, расположенные в задней и средней частях мозга, собирают воспринятую информацию и упорядочивают ее. Затем они отправляют сигналы по длинным волокнам, образующим белое вещество, в переднюю часть мозга. Там находятся области, отвечающие за принятие решений. Далее передние области посылают задним сигналы, помогающие тем точнее настроить восприятие.

Однако исследование Дири показывает, что, вероятно, интеллект отражает нечто еще более глубокое. Когда в конце 1990-х гг. он с коллегами начал изучать протестированных шотландцев, многие к тому времени уже умерли. Просматривая данные о 2230 школьниках, ученые обнаружили, что у тех, кто не дожил до 1997 г., результаты теста в среднем оказались хуже, чем у тех, кто к тому времени был жив. Примерно 70 % женщин из четверти лучших были живы, при этом из четверти худших продолжали жить только 45 %. У мужчин наблюдалась похожая картина.

Иначе говоря, детям, показавшим высокий результат, было свойственно жить дольше. Исследователи подсчитали, что каждые дополнительные 15 баллов по IQ снижали риск смерти на 24 %.

В работе 2017 г. Дири и его коллеги углубились в изучение этого эффекта. Теперь исследователи выбрали людей, которых шотландское правительство протестировало в 1947 г. Представители этой группы были слишком маленькими для участия во Второй мировой, так что среди них большее количество дожило до преклонных лет. Дири с коллегами прочесал записи о более чем 65 000 испытуемых. Исследователи отмечали не только тех, кто умер, но и то, как они умерли.

Как и раньше, было замечено, что низкий балл в тесте на интеллект увеличивает риск смерти. А когда ученые разделили умерших на группы по основным причинам смерти, то обнаружили, что эта закономерность соблюдается во всех группах. Оказавшиеся в лучших 10 % имели на две трети меньше шансов умереть от респираторных заболеваний, чем те, кто попал в 10 % худших. Вероятность смерти от болезней сердца, инсульта и заболеваний пищеварительного тракта у них была вдвое меньше.

Вполне возможно, что результаты теста на интеллект измеряют, насколько хорошо человек умеет заботиться о себе. Став взрослыми, такие люди скорее будут зарабатывать больше денег, которые смогут потратить на свое здоровье. Или они окажутся в состоянии немного лучше понимать информацию, полученную от врачей. Однако влияние интеллекта на долголетие настолько велико, что Дири предположил более глубокую связь. Результаты тестов на интеллект могут дать оценку некоторым общим биологическим функциям человека так же, как это делает термометр или прибор для измерения кровяного давления. Эффективность работы мозга, вероятно, имеет что-то общее с тем, насколько хорошо функционируют другие части тела. И эта «системная целостность», как ее называет Дири, помогает предсказать, как долго проработает весь организм, прежде чем рассыпаться.

Первые исследователи умственных способностей были абсолютно убеждены, что интеллект полностью контролируется наследственностью. «Человека нельзя научить большему, чем он может, так же как нельзя научить быть выше ростом», – сказал однажды английский психолог Чарльз Спирмен. Однако аргументы, на которых подобные ему ученые строили эти утверждения, были не тверже яиц всмятку. Простое изучение биографий знаменитых англичан никогда не дало бы доказательств, на которые рассчитывал Гальтон. Такая нелепая фантастика, как «Семья Калликак», могла появиться на свет и на протяжении многих лет восприниматься всерьез исключительно из-за классовых предрассудков начала XX в.

К 1920-м гг. наука о наследственности созрела настолько, что ученые смогли разумно подойти к исследованию интеллекта. В это время для изучения наследственности начали использовать близнецовый метод, и исследователи умственных способностей последовали примеру тех, кто изучал рост. Трое чикагских ученых – Фрэнк Фриман, Карл Хольцингер и Горацио Ньюмен – предложили тесты на интеллект 50 однояйцовым близнецам и 50 разнояйцовым. Они обнаружили, что у однояйцовых близнецов результаты были более схожи внутри каждой пары, чем у разнояйцовых. Это означало, что интеллект действительно наследуется.

Чикагские исследователи поняли, что есть другой способ работать с близнецами для изучения интеллекта. Вместо того чтобы сравнивать близнецов, выросших вместе, они могли бы оценить, насколько биологическая природа повлияла на близнецов, которые были воспитаны отдельно. Ученые дали объявление о поиске взрослых близнецов, которые были разлучены в детстве; обычно такое происходило из-за попадания в разные приемные семьи. Отозвались 19 пар.

В одной такой паре были близнецы, выросшие в разных штатах; ученые называли их Эд и Фред. Однажды кто-то подошел к Эду и сказал: «Привет, Фред, как дела?» У Эда были смутные воспоминания о давно потерянном брате, а потому он решил, что пришло время разыскать этого таинственного Фреда. Воссоединившись, близнецы были потрясены, обнаружив, что оба бросили среднюю школу и стали электриками. Когда ученые провели с ними тест на определение IQ, результат Эда оказался 91, а Фреда – 90.

Протестировав другие пары разлученных близнецов, исследователи получили схожие результаты. Тем не менее Фриман и его коллеги были осторожны с выводами, которые делали на основе своих исследований. В 1937 г. в завершающей части книги «Близнецы: изучение наследственности и окружающей среды» они признавались: «Мы будем удовлетворены, если нам удастся проследить несколько нитей в запутанной паутине, которая составляет организм, называемый человеком». Несмотря на сходство Эда и Фреда, ученые все же придерживались следующего мнения – «что может сделать наследственность, может сделать и окружающая среда».

Примерно тогда же, но в Лондоне, британский психолог Сирил Бёрт также изучал интеллект близнецов. Бёрт заинтересовался психологией еще в детстве. Его отец, врач, иногда брал сына с собой на вызовы, и в один из таких визитов они встретили Фрэнсиса Гальтона. Поговорив с Гальтоном, Бёрт купил одну из его книг, которая и определила судьбу мальчика. Бёрт закончил Оксфорд и стал учителем, параллельно проводя психологические исследования. В 1912 г. он был назначен первым психологом Совета Лондонского графства, работая в котором использовал тесты на интеллект для выявления детей с низким уровнем, нуждающихся в особом обучении.

Бёрт хотел разобраться, в какой степени интеллект «сущность врожденная, а не приобретенная». Вдохновленный предложением Гальтона, он искал среди своих учеников однояйцовых близнецов, которых разлучили в детстве. В 1955 г. Бёрт опубликовал исследование 21 такой пары. Результаты их тестов на интеллект оказались ближе, чем у обычных братьев и сестер, которые воспитывались под одной крышей.

Через 11 лет Бёрт опубликовал более крупное исследование, рассматривающее 53 пары близнецов. Результаты остались теми же. Проанализировав баллы, набранные в тесте, Бёрт оценил, что наследуемость интеллекта составляет 80 %. Пока Фриман с коллегами пытались разобраться в роли природы и воспитания, Бёрт громогласно вынес свое психологическое решение. Он заявил, что наследственность объясняет бóльшую часть различий в тесте на интеллект.

Среди тех, кто прочитал статью Бёрта 1966 г., был психолог из Принстонского университета Леон Камин. Впоследствии он вспоминал: «Не прошло и десяти минут от начала чтения Бёрта, как я нутром почувствовал что-то до того не внушающее доверия, что оно просто должно было оказаться подделкой».

Результаты получились слишком уж гладкими. Они не имели ничего общего с «беспорядочной природой настоящего мира», как выразился Камин. Принстонский ученый углубился в исследования Бёрта и нашел свидетельства мошенничества. В работах 1955 и 1966 гг. 20 выявленных корреляций оказались идентичны. В обоих исследованиях коэффициент корреляции между однояйцовыми разлученными близнецами составил 0,771. Такое совпадение до третьего знака было крайне маловероятным. Наличие 20 совпадений – абсолютно неправдоподобным. В другом фрагменте работы Бёрта Камин нашел дополнительные признаки того, что тот придумал львиную долю своих близнецовых результатов. Бёрт даже публиковал статьи под псевдонимами, чтобы создать иллюзию, будто другие ученые подтверждают его выводы.

В 2007 г. психолог Уильям Такер из Ратгерского университета предложил объяснение столь длительному мошенничеству – Бёрт был евгенистом до мозга костей. В 1909 г. Бёрт опубликовал исследование, где показал, что школьники из высших слоев общества выполняют тесты на интеллект лучше, чем школьники попроще. Бёрт заявил, что неодинаковое воспитание играет лишь небольшую роль в этой разнице. «Превосходное качество выполнения интеллектуальных тестов мальчиками высокого происхождения было врожденным», – писал он.

Скандал с Бёртом запятнал все близнецовые исследования, и многие отмахнулись от них как от псевдонауки. Тем не менее привлекательность этой области для мошенников вовсе не делает ее всю ложной. Сотни качественно выполненных близнецовых исследований привели к тому же выводу: у однояйцовых близнецов результаты тестов на интеллект более схожи, чем у разнояйцовых. Даже если близнецы были разлучены в детстве, их результаты ближе, чем у обычных братьев и сестер, выросших вместе. На основе таких исследований ученые оценили наследуемость результатов теста на умственные способности примерно в 50 %. Это значение намного ниже, чем заявленные Бёртом 80 %, но оно все же указывает на важную роль наследственности для интеллекта, которую не следует игнорировать.

По мере того как накапливались результаты этих более корректных исследований, росла и их критика. Некоторым ученым не нравилось исходное предположение в таких исследованиях, что единственная разница между однояйцовыми и разнояйцовыми близнецами – это гены. В то же время были работы, которые показывали, что не всегда это так. Поскольку однояйцовые близнецы выглядят идентично, к ним, возможно, и относятся одинаково. Разнояйцовые близнецы могут внешне достаточно сильно отличаться друг от друга, и жизненный опыт каждого больше напоминает тот, что приобретают обычные братья и сестры. В работе 2015 г. группа ученых исследовала близнецов, столкнувшихся с буллингом, сексуальным насилием и другими травмирующими воздействиями. Оказалось, что однояйцовые близнецы по сравнению с разнояйцовыми имели более схожий опыт. Если один из таких близнецов подвергался насилию, то с большой вероятностью и второму тоже приходилось несладко.

Однако ученые, которые особенно тщательно изучали жизненный опыт близнецов, заключили, что если такие эффекты и есть, то они несущественны. Одно из подобных исследований провел социолог Далтон Конли из Принстонского университета, скептически относящийся к близнецовому методу. Конли пришел к выводу, что сможет оценить влияние индивидуального опыта на близнецов, изучая тех, которых ранее неверно определили, – а их оказалось неожиданно много.

Некоторых однояйцовых близнецов при рождении записывают как разнояйцовых, а некоторых разнояйцовых – как однояйцовых. Генетический анализ легко помог бы выяснить истинную природу близнецов, но врачей, по-видимому, это не особенно беспокоит. Авторы японского исследования 2004 г. обнаружили, что в больницах неправильно определяют до 30 % близнецов. Исследователи в Нидерландах проверили ДНК у 327 пар, а затем спросили родителей, какие у них близнецы. 19 % родителей дали неверный ответ.

Если бы генетические различия были не важны, то разнояйцовые близнецы, которых ошибочно считают однояйцовыми, оказались бы более схожи друг с другом. Также можно было ожидать, что однояйцовые близнецы будут лишены мощного влияния схожего опыта, если их родители, учителя и все остальные станут принимать их за разнояйцовых. Однако Конли с коллегами не обнаружил ничего подобного. Случаи ошибочной идентификации никак не влияли на то, какими получались близнецы. Однояйцовые по ряду признаков больше походили друг на друга, даже когда не знали о том, что они идентичны. Достигнутые ими успехи оказывались примерно одного уровня. У них был почти одинаковый риск развития депрессии. Их оценки в старших классах не особо различались. Все эти сходства можно было объяснить только наследственностью.

Какое бы поведение ни исследовали ученые, оно неизменно оказывалось частично наследуемым, будь то курение, вероятность развода или просмотр телевизора. Поэтому было бы странно ожидать, что интеллект не наследуется. Однако близнецовые исследования не могли объяснить, что именно наследовалось. Иначе говоря, какие аллели влияли на результаты тестов.

Чтобы выявить эти аллели, ученые пошли по пути, проложенному исследователями роста. Впервые ученые связали гены и рост, изучая людей с такими нарушениями, как синдром Ларона. Гены, отвечающие за интеллект, также стали впервые известны благодаря исследованиям интеллектуальных нарушений, например фенилкетонурии. Эти пионерские открытия принесли огромную пользу детям. Можно было проверять их на наличие расстройств из все растущего списка и искать способы лечения: для одних это было специальное питание, для других – специальная образовательная программа в школе.

Однако, когда дело дошло до изучения наследуемости интеллекта, знание этих генов ничего не дало. Серьезные мутации, приводящие к нарушениям интеллектуального развития, встречаются очень редко. К примеру, фенилкетонурия затрагивает только одного из 10 000 человек. Такие гены не помогают объяснить, почему некоторые люди выполняют тесты на интеллект лучше других.

В начале XXI в. специалисты по генетике поведения надеялись, что технология секвенирования ДНК и картирование генома человека позволят им быстро найти значительное количество генов, влияющих на интеллект. Роберт Пломин и Джон Крэбб в 2000 г. предсказывали: «Через несколько лет во многих областях психологии будет рассматриваться множество конкретных генов, ответственных за широкое влияние генетики на поведение».

Сначала это выглядело как поток, смывающий все на своем пути. Исследователи определяли гены-кандидаты, которые, казалось, влияют на интеллект, и изучали их у обычных людей. В числе таких генов был comt, который кодирует определенный фермент в мозге. Этот фермент контролирует содержание нейромедиатора дофамина. Он находит молекулы данного нейромедиатора и разрушает их. Один из вариантов гена comt производит фермент, который работает медленнее, поэтому содержание дофамина в мозге может повыситься. Аллель этот довольно распространен. (Проверяя свой геном, я обнаружил, что одна копия есть и у меня.) Многие ученые подозревали, что различные версии comt могут некоторым образом влиять на результаты тестов на интеллект, поскольку дофамин имеет большое значение для памяти, принятия решений и других мыслительных задач. Аллель comt, кодирующий малоактивный вариант фермента, позволяет увеличить содержание дофамина в мозге и тем самым улучшает выполнение теста.

Чтобы проверить эту концепцию, сотрудник Национального института психического здоровья Майкл Иган провел в 2001 г. исследование. Он с коллегами предложил 449 испытуемым Висконсинский тест сортировки карточек. На самом деле это очень простое задание. Экспериментатор показывает участнику игральные карты, на которых изображены круги, или квадраты, или кресты, или звезды. Количество и цвет фигур на разных картах различается. Задача этого теста состоит в том, чтобы разложить карты по стопкам согласно определенному правилу, о котором участник не знает. Методом проб и ошибок испытуемый находит это правило, но затем Иган его меняет, и участник вынужден снова выяснять нужное правило. Таким образом исследователи могут измерить, насколько быстро человеку удается находить эти закономерности.

Иган с коллегами обнаружил, что люди с «медленным» вариантом comt выполняют этот тест немного лучше. Результативность их исследования побудила и других ученых заняться геном comt. Некоторые из них также выявили связь этого аллеля с интеллектом.

То было воодушевляющее открытие, но вскоре радость сменилась разочарованием. В последующих исследованиях не обнаружилось никакого влияния «медленной» версии comt. Другие ученые проверяли новые гены-кандидаты, предположительно связанные с интеллектом, но все эти многообещающие версии в итоге не подтвердились.

Задним числом надо признать, что поиск таких генов – в значительной степени провальная стратегия. Наш мозг использует приблизительно 84 % из наших примерно 20 000 генов, кодирующих белки. В нейроне каждого типа работает своя особенная комбинация таких генов. Поэтому получается, что наш мозг состоит из сотен типов нейронов, и в силу такого их обилия ученые уже долгое время не могут составить полный каталог. Надеяться, что можно просто влезть в эту мешанину и выхватить один ген с четкой функцией в мыслительных процессах, – значит притворяться, что мы знаем о мозге больше, чем на самом деле.

Поскольку такой подход не помог выявить связанные с интеллектом гены, ученые вернулись к полногеномному поиску ассоциаций. Перебирая генетические маркеры, разбросанные по всему геному, ученые позволили бы генам говорить самим за себя.

Айан Дири был первым, кто использовал полногеномный поиск ассоциаций для исследования интеллекта. В ходе работы с шотландским тестированием умственных способностей он с коллегами секвенировал ДНК некоторых протестированных участников. Добавив ДНК людей, участвовавших в других исследованиях, специалисты проанализировали в общей сложности 3511 человек. Ученые проверили полмиллиона генетических маркеров, чтобы определить, коррелирует ли какой-либо из них с высоким или низким уровнем интеллекта. Никто ничего подобного раньше не делал. Тем не менее, как сообщил Дири с коллегами в 2011 г., они не смогли найти ни одного гена, который имел бы явное влияние на результаты тестирования интеллекта.

После экспериментов Джоэла Хиршхорна и его коллег Дири был готов к неудачам такого рода. Сложные признаки зависят от сотен и даже тысяч генов. Влияние одного гена может быть настолько слабо, что в небольших исследованиях его тяжело выявить. Задача усложняется тем, что интеллект – это не такой очевидный признак, который можно просто измерить линейкой. Психологи используют разные тесты на интеллект в зависимости от того, кого тестируют, какой аспект умственных способностей хотят проверить или сколько времени отводится на одного участника. Для получения большой группы испытуемых ученые часто объединяют результаты малых исследований, в которых использовались разные тесты. Данное несоответствие добавляет еще тумана в проблему влияния генов.

Несмотря на все эти трудности, от прячущихся генов удалось уловить некоторые сигналы. Анализ на генетическое сходство, который ранее Питер Вишер и его команда использовали для изучения роста, здесь тоже подтвердил, что результаты тестов на интеллект наследуются. Фактически исследователь смог рассчитать бóльшую часть этой потерянной наследуемости интеллекта. Точное значение варьировало в зависимости от возраста, в котором проводили исследование. Проанализировав 12-летних детей, Вишер с коллегами получил поразительные результаты, сумев объяснить 94 % наследуемости интеллекта.

О генах, которые первыми связали с интеллектом, стало известно окольным путем. При медицинском обследовании часто спрашивают, как долго человек получал образование. Обнаружилось, что его уровень немного наследуется. Совпадение у однояйцовых близнецов было выше, чем у разнояйцовых. У родных братьев и сестер уровень образования оказался более схож, чем у неполнородных. По некоторым оценкам, 20 % различий в продолжительности обучения объясняется генетическими причинами.

В 2013 г. ученые со штаб-квартирой в Университете Эразма Роттердамского объединили данные нескольких десятков медицинских исследований. Они определили, какие изменения в ДНК у 100 000 проанализированных связаны с их уровнем образования. В результате был выявлен не один десяток аллелей, которые чаще встречаются у людей, учившихся дольше, чем у тех, кто рано прекратил обучение.

Продолжительность получения образования зависит от многих факторов, в частности от мотивации и внимания. Но важен и интеллект: длительность обучения отчасти связана с результатами тестов на умственные способности. Роттердамская группа исследователей предположила, что есть несколько аллелей, которые влияют и на степень образованности, и на интеллект. На основе исследования продолжительности обучения они выбрали 69 аллелей и проверили их связь с интеллектом у 25 000 человек, которые прошли тестирование уровня интеллекта и сдали свою ДНК. В 2015 г. ученые сообщили о положительных результатах для трех аллелей. Каждый из них мог поднять уровень IQ у человека всего на 0,3 балла. Они не давали подобного фейерверку взрыва интеллекта. Скорее имелось сходство со струйками пузырьков в бокале шампанского.

Этот успех побудил других исследователей объединять свои работы и искать подобные аллели у больших групп людей. В работе 2017 г. международная команда ученых проанализировала около 80 000 человек. Исследователи выявили 52 гена, влияние которых затем подтвердили, посмотрев их же у другой группы испытуемых. Все эти гены смогли объяснить лишь небольшую часть различий в результатах тестирования интеллекта. Но когда исследователи обратились к функциям этих генов, им не удалось сложить цельную биологическую картину. Одни гены контролировали развитие клеток по всему телу. Другие отвечали за конкретные задачи внутри нейрона. Что делают третьи, ученые пока не выяснили.

Если интеллект, как и рост, окажется омнигенным признаком, то эти 52 гена станут только началом длинного списка, который будет пополняться годами. Возможно, найдется основная группа генов, которые определяют такое строение мозга, что оно влияет на результаты тестов на интеллект. Но дальнейший поиск приведет исследователей к открытию все более отдаленных генетических сетей. И даже если ученые все это узнают, они по-прежнему будут далеки от полного понимания самого интеллекта.

Гальтону, Пирсону и другим закоренелым сторонникам наследуемости интеллект казался примером торжества природы над воспитанием. Генри Годдард даже убедил себя, что любое слабоумие можно объяснить единственной мутацией с менделевским наследованием. С этих крайних точек зрения интеллект был чем-то вроде группы крови. На вашей группе крови никак не сказалось, велели ли вам родители выключать телевизор, было ли у вас полноценное трехразовое питание или болели ли вы в начальной школе ветрянкой. Ваша группа крови определилась в тот самый момент, когда гены ваших родителей соединились для образования нового генома.

Интеллект очень непохож на группы крови. Несмотря на то что результаты тестов – бесспорно наследуемый признак, у него не стопроцентная наследуемость. Может быть множество вариантов. Хотя однояйцовые близнецы действительно получают схожие баллы в тестах, все же так бывает не всегда. Даже если ваш результат при решении подобных заданий показал средний уровень, все равно есть вероятность, что ваши дети окажутся гениями. А если вы сами гениальны, то вам хватит ума понять, что отпрыски ваши могут оказаться не такими. Интеллект – это не то, что можно просто передать по наследству, как корону.

Как бы сложно ни было находить гены, участвующие в формировании интеллекта, отслеживать влияние среды оказывается еще труднее. Для этого надо углубиться в нетронутую и пугающую область, которая лежит за пределами математически спокойного полногеномного поиска ассоциаций. Психологи, которые хотят изучить вклад среды в развитие интеллекта, должны учитывать полученное в детстве внимание и травмы, внутриутробные биохимические процессы и действие стресса на мозг. Влияние окружающей среды нельзя разделить на отдельные элементы – в отличие от генов. Оно ветвится и переплетается, образуя запутанную сеть жизненного опыта.

Все это дополнительно усложняется тем, что интеллект, как и рост, формируется постепенно. У эмбриона его еще нет. Требуется несколько лет, чтобы ребенок вырос и получил необходимый жизненный опыт, прежде чем его результат в тесте на интеллект станет значимым и приобретет прогностическую силу. И все это время обстоятельства будут продолжать влиять на развитие интеллекта, разный жизненный опыт отразится на разных результатах тестирования. Среда воздействует множеством хитроумных способов, но некоторые сильные влияния оказались для ученых понятнее остальных.

Если будущая мать много пьет во время беременности, то употребляемый ею алкоголь способен помешать росту нейронов, что может привести к фетальному алкогольному синдрому. После рождения мозг ребенка продолжает быстро расти и поэтому остается очень уязвимым для токсинов, подобных свинцовым белилам. Иногда враги интеллекта объединяются, чтобы посеять хаос. В 1999 г. Бренда Эскенази вместе с коллегами из Калифорнийского университета в Беркли отправилась в сельские общины долины Салинас, чтобы оценить, как распыляемые на полях пестициды влияют на интеллект. Они наблюдали за 601 беременной женщиной, а затем отслеживали развитие их детей. В семилетнем возрасте самые низкие результаты в тесте на интеллект получили дети матерей с самым высоким уровнем пестицидов в моче и крови. Эскенази также обнаружила, что бедность, насилие и подобные им негативные факторы усугубили влияние пестицидов.

Однако воздействие окружающей среды не исчерпывается снижением интеллектуальных способностей. При определенных обстоятельствах она может повысить их. Оказывается, один из самых простых способов это сделать – добавить нам йоду.

Йод необходим, чтобы щитовидная железа могла нормально производить гормоны. Нехватка этого элемента приводит к ряду заболеваний, в том числе к опуханию шеи, называемому зобом. Кроме того, она может привести к кретинизму, при котором наблюдается карликовость и тяжелая умственная отсталость. В норме гормоны щитовидной железы беременной матери попадают в мозг плода, где помогают нейронам занять правильное положение. Если у матери дефицит йода, вырабатывается меньше гормонов, и в результате мозг плода не развивается должным образом.

Мы можем поддерживать нужный уровень этого элемента, получая его с пищей. Морепродукты – отличный источник йода, потому что в морской воде его много. Мясо и молоко тоже могут быть хорошими его источниками, но только если получены из тех районов, где почва богата йодом. Однако треть мирового населения живет в областях с высоким риском нехватки этого элемента. Чтобы обеспечить людям нужный уровень йода, достаточно добавлять его в соль. Когда в первой половине XX в. это начали делать в США и других странах, встречаемость и зоба, и кретинизма стала снижаться.

Прошло еще столетие, и ученые выяснили, что дефицит йода влияет на интеллект намного сильнее. Сара Бат из Университета Суррея вместе со своими коллегами зафиксировала это явление, осматривая детей, выросших на юго-западе Англии. Англичане никогда не добавляли в соль йод, полагая, что получают достаточное его количество с молоком. Это оказалось не так. Бат с коллегами обнаружила, что у двух из каждых трех беременных женщин был умеренный дефицит йода. А у детей этих женщин, как выяснила Бат, в вербальных тестах, проведенных в восьмилетнем их возрасте, а также в тестах на точность чтения и понимание прочитанного в девятилетнем результат был значимо ниже среднего.

Когда значение йода для умственных способностей стало очевидным, экономист из Дартмутского колледжа Джеймс Фейрер попробовал по-новому взглянуть на его историю. Он знал, что США ввели йодирование точно между двумя мировыми войнами, и с учетом этого приступил к своим исследованиям. Миллионы молодых американцев, воевавших в Первой мировой войне, были лишены полезной йодированной соли. Из-за нехватки этого элемента у 12 000 новобранцев отмечался зоб, треть из них не могли застегнуть гимнастерку на шее и были признаны негодными к службе. Однако призыв новобранцев в годы Второй мировой войны показал, что частота встречаемости зоба снизилась на 60 %.

Фейрер заинтересовался, не повлияли ли эти изменения на интеллект призывников. Он не получил доступ к индивидуальным результатам тестов IQ, но ему с коллегами удалось найти способ их вычислить. Новобранцы, получившие самые высокие баллы, направлялись в воздушные войска, а не в сухопутные. Фейрер с коллегами, проверяя данные по 2 млн призывников, отмечал также природный уровень содержания йода на тех территориях, откуда родом были эти солдаты. В масштабах всей нации введение йодирования соли повысило коэффициент интеллекта примерно на 3,5 балла. А IQ уроженцев тех областей страны, где уровень природного йода был самым низким, по оценкам Фейрера и его коллег, подпрыгнул на 15 баллов.

С трудом верится, что столь неприхотливое изменение питания может так сильно повлиять на интеллект. Однако, по мере того как службы здравоохранения продолжают вводить йод в рацион обитателей других регионов земли, отмечаются такие же скачки интеллекта. В 1990 г. Роберт Делонг, исследователь потребления йода из Университета Дьюка, отправился на запад Китая в пустыню Такла-Макан. Там отмечалось чрезвычайно низкое содержание йода в почве, а население активно сопротивлялось попыткам введения в их рацион йодированной соли. Ситуация осложнялась тем, что коренные жители региона, уйгуры, не доверяли пекинскому правительству. Ходили слухи, что чиновники добавляют в йодированную соль контрацептивы, чтобы таким образом искоренить этот народ.

Делонг и его китайские коллеги-медики обратились к местному руководству с новым предложением: добавить йод в оросительные каналы. Вместе с водой он попадет в выращиваемые там сельскохозяйственные культуры, и в итоге жители региона Такла-Макан получат его с пищей. Чиновники согласились с этим планом, и, когда некоторое время спустя Делонг провел с детьми из этой местности тесты на IQ, их средний балл подскочил на 16 пунктов.

Химически изменить что-то в мозге – не единственный способ повлиять на результаты выполнения тестов. Социолог из Университета Отаго в Новой Зеландии Джеймс Флинн обнаружил, что во всем мире результаты тестов IQ неуклонно растут. Впервые исследователь заметил это в 1984 г. Он попросил голландского коллегу прислать ему почтой результаты IQ-тестов, которые проводятся в Нидерландах для 18-летних. Получив ответное письмо, он принялся за тщательное изучение итогов тестирования. Выявилось загадочное несоответствие: у голландских студентов 1980-х гг. результаты были значительно лучше, чем у студентов 1950-х.

Схожую тенденцию Флинн нашел примерно для 30 развитых стран. Например, в Британии и США результат тестов IQ улучшался на 0,3 балла в год. Если средний результат в 2000 г. оказывался равным 100 баллам, то в 1900-м он должен был быть 70. В своей книге «Что такое интеллект?», опубликованной в 2007 г., Флинн писал: «Мы приходим к абсурдному заключению, что большинство наших предков были умственно отсталыми».

Эта тенденция, получившая название эффекта Флинна, была уже неоднократно подтверждена. Подобно тому как мы становимся выше, мы становимся и умнее. Теперь наша задача – разобраться почему.

Подобно причинам увеличения роста, эффект Флинна слишком сильный и быстрый, чтобы иметь в своей основе генетические изменения. Если бы дело было в генетике, то у людей, набравших больше баллов в тестах, были бы большие семьи, позволяющие распространять эти гены. Однако это не так. Возможно, с интеллектом происходит то же, что и с ростом. Повсеместное «вырастание» человека частично обусловлено улучшением питания, санитарии, медицины, а в некоторых регионах – и уменьшением экономического неравенства. Часть этих факторов может вызывать и эффект Флинна. Улучшение здоровья и питания позволяет детскому организму быстро расти, а мозгу – хорошо развиваться.

Помогли и меры, предпринятые на уровне правительств. Фейрер утверждает, что обеспечение населения йодом сыграло роль в распространении по миру эффекта Флинна. Для мозга может быть ядовит свинец, а американские дети сталкивались с его высокой концентрацией в красках и бензине вплоть до 1970-х гг. В 2014 г. специалист по интеллекту из Йельского университета Алан Кауфман с коллегами опубликовал сравнение результатов IQ-тестов сотен американцев, на которых значительный уровень свинца оказывал воздействие до 1970-х гг., и сотен тех, кто родился в США уже позже. Ученые определили, что снижение содержания свинца дало скачок в 4–5 баллов IQ.

Исследователи понимают, что на интеллект влияют не только молекулы, попадающие в мозг, поэтому изучают и другие возможные причины. Наше поведение формируется нашим опытом, особенно тем, который мы получаем, контактируя с другими людьми. Например, в результате вербального общения с родителями у нас формируется словарный запас. За последнее столетие в мире значительно снизился уровень рождаемости. В 1950 г. на одну женщину приходилось в среднем пятеро детей, а в 2010 г. – всего 2,5. В небольших семьях дети имеют возможность больше слушать своих родителей.

Учеба в школе также влияет на результаты тестов на интеллект. Для измерения этого эффекта два статистика – Кристиан Бринч и Тэрин Энн Галлоуэй – использовали итоги реформы, которую Норвегия провела в 1950-х гг. Норвежцы реорганизовали свою школьную систему так, что срок обучения увеличился с семи до девяти лет. В городах эти изменения происходили в разные годы между 1955 и 1972 г. Бринч и Галлоуэй проанализировали, как дополнительные годы школьного образования повлияли на тесты IQ, которые 19-летние норвежские юноши проходили, когда их призывали в армию. В 2012 г. исследователи сообщили, что дополнительный год обучения повысил коэффициент интеллекта на 3,7 балла.

Этот естественный эксперимент особенно ценен, если учесть, насколько больше детей получает школьное образование сейчас по сравнению с прошлыми столетиями. В США начала XX в. школы посещало 50 % детей. К 1960 г. это значение достигло 90 %. Средняя длительность обучения юных американцев выросла с 6,5 до 12 лет.

Сам Флинн отнюдь не придерживался мнения, что люди XIX в. были интеллектуально недоразвиты или что нейроны современных людей проводят сигналы каким-то принципиально новым способом. Наши предки мыслили сообразно своей эпохе. В начале XX в. в тестах на интеллект были такие вопросы, как «что общего у собак и кроликов?» Проводившие тестирование хотели получить ответ, что и те и другие – млекопитающие. Но часто участники отвечали так – «собаки используются для охоты на кроликов». Именно это было важно для тех, кто использовал свое время для охоты, а не для изучения систематики.

Школы XX в. начали учить детей мыслить, в большей степени оперируя классификациями, логикой и гипотезами. Чтобы найти работу, человек должен был уметь управлять механизмами, а затем и компьютером. Современные дети чаще проводят время за смартфоном, нежели охотятся с собаками на кроликов. Аргументы Флинна подкрепляются еще и распространением обнаруженного им эффекта по всему миру. Он был определен сначала для США и Европы, но в ходе изменений, происходящих в развивающихся странах, там тоже появилась тенденция к улучшению результатов тестов на интеллект.

Как и в случае с ростом, проблема интеллекта заставляет нас укладывать в голове две противоречащие друг другу мысли. За прошедшее столетие мир стал выше и умнее, но такое возрастание не было вызвано изменениями в наших генах. Эти эффекты слишком яркие, чтобы мы могли поверить, что гены вообще хоть как-то влияют на интеллект. И все же наследственность не перестала играть свою роль. Когда ученые впервые начали измерять рост в XX в., он был сильно наследуемой чертой. Интеллект – тоже. И сегодня обе эти характеристики остаются наследуемыми. В схожих условиях люди вырастают до разной высоты и получают разные баллы в тестах на интеллект отчасти из-за генов, которые унаследовали.

Кроме того, становится ясно, что мы не можем рассматривать гены и окружающую среду как две отдельные силы, которые действуют независимо друг от друга. Одна влияет на другую. В 2003 г. Эрик Туркхеймер из Виргинского университета с коллегами совершил переворот в стандартных близнецовых исследованиях. Чтобы вычислить наследуемость интеллекта, ученые решили проанализировать не только типичные семьи среднего класса, с которым работали в предыдущих исследованиях. Они искали близнецов и из более бедных семей. Туркхеймер и его коллеги обнаружили, что от социально-экономического положения и впрямь зависит, насколько наследуемым окажется интеллект. Среди детей, выросших в благополучных семьях, наследуемость составляла около 60 %. Но показатели близнецов из менее обеспеченных семей совпадали не сильнее, чем между обычными братьями и сестрами. То есть у них наследуемость была близка к нулю.

Может показаться странным, что среда сама по себе может изменить степень наследуемости. Мы склонны считать гены неотвратимыми вестниками судьбы, непреклонными слугами наследственности. Но биологи всегда знали, что гены и среда тесно повязаны. Если вы выращиваете кукурузу в равномерно плодородной почве, одинаково обильно освещая и поливая побеги, различия в высоте растений в значительной степени окажутся обусловлены генетически. Но если вы посадите растения в плохую почву, где им будет не хватать некоторых жизненно важных питательных веществ, за их различия в не менее значительной степени будет отвечать окружающая среда.

Исследование Туркхеймера показывает, что нечто подобное может происходить и с интеллектом. Если изучающие интеллект специалисты ограничиваются богатыми семьями или проводят исследования в таких странах, как Норвегия, где действует единая система здравоохранения, то они, возможно, придадут слишком большое значение наследственности. Но ведь и бедность может оказать достаточно сильное воздействие, чтобы заглушить влияние наших генов.

За годы, прошедшие с исследования Туркхеймера, некоторые ученые воспроизвели его результаты. Другие – нет. Вполне возможно, что эффект слабее, чем считалось. Однако исследование 2016 г. предложило иное возможное объяснение. Оказалось, что бедность снижает наследуемость интеллекта в США, но не в Европе. Возможно, Европа просто не истощает почву под ногами своих детей настолько, чтобы проявился этот эффект.

И есть еще один парадокс во взаимоотношениях генов и окружающей среды. Гены могут в течение долгого времени формировать среду, в которой развивается наш интеллект. В 2010 г. Роберт Пломин провел исследование 11 000 близнецов из четырех стран, оценив наследуемость в разном возрасте. В возрасте девяти лет наследуемость интеллекта составляла 42 %, к 12 годам она выросла до 54 %, а к 17-ти – уже до 68 %. Другими словами, по мере взросления унаследованные нами гены проявляются сильнее.

Пломин утверждал, что этот сдвиг происходит из-за того, что люди с разными генами попадают в разную среду. Дети, которые по генетическим причинам плохо читают, могут избегать книг и не получать пользы от их прочтения. Ребенка, который научился быстро решать математические задачи, учитель может поощрять решать их еще и еще. По мере взросления у детей появляется все больше возможностей выбирать среду, подходящую их интеллекту. Нам кажется, что окружающая среда – это просто физические условия вокруг нас типа жары или холода, наличия определенных веществ и пищи. Но мы, люди, способны выстраивать свою собственную окружающую среду из слов и чисел.

Когда Гальтон и Пирсон изучали наследование роста, они представляли свои результаты весьма лаконично, позволяя статистическим данным говорить самим за себя. Однако, когда они переключили внимание на интеллект, их лекции и статьи превратились в проповеди. Гальтон обещал с помощью евгеники получить плеяду гениев. Пирсон в 1904 г. был настроен более мрачно. «В последние 40 лет, – писал он, – интеллектуальные верхи нации, охваченные страстью к наживе или любовью к наслаждениям, или в результате ошибочного образа жизни, перестали обеспечивать нас в надлежащем соотношении членами общества, на которых мы хотим возложить постоянно усложняющееся управление нашей империей».

Американские евгенисты также по-разному относились к росту и интеллекту. Они не видели необходимости поддерживать высокорослость нации. Но, чтобы защитить Америку от слабоумия, были готовы стерилизовать, упекать в психиатрические лечебницы, запрещать иммиграцию таких людей.

Нацисты тоже уделяли большое внимание интеллекту и его наследуемости, вынося судебные решения на основе результатов тестов. При этом именно баллы должны были «подстраиваться» к нацистской идеологии расизма, но никак не наоборот.

Когда немецкие психиатры призвали стерилизовать даже умеренно слабоумных, их предложение было отвергнуто. В эту категорию попали бы многие молодые коричневорубашечники Гитлера, не говоря уже о десятой части армии Германии. Фридрих Бартельс, заместитель председателя Национал-социалистического союза немецких врачей, отказался от тестов на интеллект, потому что они могли послужить приговором для достойных молодых немецких крестьян. Он говорил, что неправильно судить о ценности члена нацистской партии, основываясь на том, много ли он знает пустячных мелочей, подобных, к примеру, году рождения Колумба. У такого человека много времени могло уходить на работу в поле, а не на обучение в школе. «Вполне вероятно, что у него никогда и не было возможности узнать все это», – возмущался Бартельс.

Еще в начале 1920-х гг. некоторые психологи активно критиковали фатализм, подобный гальтоновскому и пирсоновскому. Хелен Барретт и Хелен Кох из Чикагского университета изучали группу детей, которых перевели из сиротского приюта в дошкольное учреждение, где им стали уделять гораздо больше внимания. Барретт и Кох утверждали, что уже через шесть месяцев результаты тестов этих детей оказались намного выше, чем у оставшихся в приюте. Интеллект не просто результат наследственности, доказывали они, на него влияет и какова семья, и хороша ли школа.

Психологи из Айовы в 1930-х гг. провели более крупное исследование и пришли к аналогичным выводам. Один из этих ученых, Джордж Стоддард, в 1938 г. сообщил о своих результатах на конференции в Нью-Йорке, а репортер из Time передал удивительные новости дальше. Журналист объяснял: «Одна из немногих точек опоры в мировоззрении традиционной психологии – это убеждение, что люди рождаются с определенным уровнем интеллекта и обречены прожить жизнь с одним и тем же значением IQ». Но «круглолицый, полный энергии» Стоддард доказал, «что индивидуальный IQ может быть и изменен».

Стоддард со своей группой проследил дальнейшее развитие 275 отданных в приемные семьи детей. Их собственные родители были бедны, малообразованы и плохо выполняли тесты на интеллект. После того как ребят поселили «в домохозяйствах выше среднего уровня», сообщал Time, их IQ достиг усредненно 116, что было «равно среднему значению для детей университетских профессоров».

Эти исследования привели к отказу Стоддарда от евгенических представлений о преобладающем влиянии наследственности. Он писал: «Глупые родители могут родить потенциально ярких детей с такой же вероятностью, что и умные. Способ улучшить интеллект ребенка – обеспечить ему безопасность и поддерживать его в испытаниях и установлении отношений, отвечать на вопросы, использовать символизацию, учитывая его особенности».

Сторонники сильной наследуемости интеллекта жестко критиковали работу Стоддарда, указывая на ее многочисленные статистические недочеты и отстаивая позицию, что тесты на интеллект измеряют неизменные свойства человека. И в итоге призывы Стоддарда создать национальную сеть дошкольных учреждений были проигнорированы. С началом Второй мировой войны все внимание оказалось приковано к событиям из-за рубежа, а процветание страны в 1950-е гг. привело к тому, что удачливые американцы и не подозревали о нищете, в которой жили многие их соотечественники.

После Второй мировой войны большинство американцев уже не разделяли воззрений Льюиса Термена, что выходцы из Южной и Восточной Европы унаследовали низкий интеллект. Но все же оставались те, кто продолжал считать, что в разрыве между белыми и черными виновата наследственность. Уже упоминавшийся психолог Генри Гаррет, писавший о семье Калликак в своих учебниках, утверждал, что у чернокожих уровень интеллекта в среднем такой же, как у белых, перенесших лоботомию.

Гаррет оказался ярым сторонником сегрегации, он боролся против расового равенства, потрясая всеми своими регалиями – а ведь он был некогда президентом Американской психологической ассоциации и все еще оставался профессором Колумбийского университета. Он выступал в качестве главного свидетеля в поддержку сегрегации в деле «Браун против Совета по образованию», а также был информатором ФБР, сообщая о «коммунистических теориях», которые распространяли его коллеги – профессора Колумбийского университета касательно равенства рас.

В 1955 г. Гаррет покинул Колумбийский университет и вернулся на свой родной американский Юг, чтобы интенсивно продолжить борьбу. В 1967 г. он свидетельствовал в Конгрессе против закона о гражданских правах, выступив перед политиками с лекцией об эволюционной «незрелости» негров. Он стал директором евгенической организации Pioneer Fund, основанной в 1937 г. для содействия «сохранению лучших расовых фондов». Гаррет был также плодовитым памфлетистом. Объединения, выступающие за сегрегацию, бесплатно распространили более полумиллиона его брошюр среди учителей государственных школ США. А неонацистские группировки продолжают их продавать и сегодня.

В своих памфлетах Гаррет выступал против смешения чернокожих и белых как в школах, так и при создании семей. Он предупреждал, что оно подобно катастрофе, которая утянет на дно западную цивилизацию. Ссылаясь на исследования, показавшие разрыв между белыми и черными американцами в 15–20 баллов IQ, Гаррет утверждал, что эти различия закреплены наследственно. Он называл утверждение о равенстве белых и чернокожих «научной фальсификацией века». Неудивительно, что вину за этот обман он возложил на евреев.

Гаррет столкнулся с жестким отпором со стороны многих своих американских коллег-психологов. Те писали, что на умственные способности детей чудовищно влияет нищета. Эксперименты на животных показали, насколько важным для развития мозга может быть жизненный опыт. Если котятам сшивали веки всего на несколько дней критического периода, то даже после обратной процедуры они оставались слепыми – навсегда. Все больше психологов утверждали, что в развитии детей тоже есть критические периоды. Если их лишить необходимого в ранние годы жизни, то развитие их интеллекта, как и роста, нарушается. В 1965 г. Линдон Джонсон подписал закон о создании системы дошкольных учреждений, в необходимости которой убеждали психологи из Айовы за 30 лет до того. Эта программа – Head Start – охватила сотни тысяч бедных детей.

Педиатр больницы Джонса Хопкинса и первый глава планового комитета Head Start Роберт Кук позднее характеризовал данную программу как отрицание могущества наследственности. По его словам, «теоретической основой Head Start была концепция, что интеллект в значительной степени зависит от жизненного опыта, а не от наследственности».

В последующие годы социологи зафиксируют значительный положительный эффект программы Head Start. Например, доля учащихся, окончивших школу, вырастет на 5 %, а среди детей, чьи матери не получили полного среднего образования, этот показатель увеличится более чем на 10 %. Однако программа не помогла поднять интеллектуальные показатели детей на долгий срок. Результаты теста повысились в их трех-четырехлетнем возрасте, но к первому классу снизились до исходного уровня.

Критики вцепились в эти данные как в доказательство, что чернокожие хуже белых выполняют тесты на интеллект из-за своих генов. Педагог-психолог Артур Дженсен в своей лекции 1967 г. заявил, что низкие баллы, которые получают чернокожие в этих тестах, «бесспорно, отражают врожденные, генетически детерминированные аспекты интеллектуальных способностей». В последующие десятилетия и другие ученые время от времени выступали с подобными заявлениями. Однако большинство психологов и генетиков их отвергали. Совершенно очевидно, что умственные способности наследуются. Но, если две группы различаются по какому-либо наследуемому признаку, этого недостаточно для утверждения, что данное различие связано именно с генетикой.

Это правило наглядно и однозначно проиллюстрировано изучением роста. Жители Южной Кореи более чем на 2,5 см выше северных корейцев. Рост наследуется даже сильнее интеллекта. Но на основе этих фактов нельзя делать вывод, что у южных корейцев есть усиливающие рост аллели, которых нет у северных. Мы можем быть абсолютно уверены, что это не так. Корейцы разделились на две популяции только в 1950-х гг. Их рост стал разниться лишь после того, как Южная Корея достигла процветания, а Северная погрузилась во мрак диктатуры.

Неудача Head Start никоим образом не доказывает, что разрыв в результатах тестов на интеллект между чернокожими и белыми прочно связан с наследственностью. Например, эффект Флинна не прошел мимо чернокожих американцев. Более того, их показатели интеллекта повысились очень резко, в то время как показатели белых американцев выросли слабее. По одной из оценок, в период с 1980 по 2012 г. разрыв между этими двумя группами сократился более чем на 40 %.

Подобные исследования привели некоторых критиков к мнению, что изучение наследственной основы интеллекта в лучшем случае бесполезно, а в худшем – опасно. Если наша цель – улучшить интеллект детей, то для нас есть много конкретной, но тяжелой работы, которую надо делать. Мы должны исправить неумелое администрирование школьной системы, заменить неработающие программы эффективными и устранить причины неравенства в образовании. Кроме того, мы могли бы выйти и за пределы школьных дворов – чтобы справиться с пагубным влиянием нищеты или сохраняющейся угрозой от присутствия свинца в питьевой воде. Профессор права Пенсильванского университета Дороти Робертс пишет: «Для такой работы не нужна ни генетическая информация, ни даже тестирование IQ, причем концепция наследования интеллекта, вероятно, будет даже мешать».

Генетики дали отпор, назвав эти нападки карикатурой на современные генетические исследования. Ученые не оправдывают текущее положение дел и не доказывают превосходство одной расы над другой с помощью неубедительных научных данных. Также они не заявляют, что если какой-либо признак наследуется, то любые вмешательства бесполезны. Иногда в качестве примера приводят зрение. Это сильно наследуемая черта, и все же очки могут компенсировать плохое зрение, унаследованное от родителей. Глупо говорить, что зрение улучшать бессмысленно, так как оно наследуется.

Более того, некоторые генетики утверждают, что, поняв, как именно генетика влияет на интеллект, можно подобрать такие методы, которые поспособствуют детскому развитию. Когда специалисты в области образования тестируют новую программу, они оценивают успешность обучения с ней и без нее. Чтобы такие исследования давали надежные результаты, ученым необходимо убедиться, что обе группы представляют собой случайную выборку учащихся. Если выйдет так, что у одной группы окажется больше аллелей, которые положительно влияют на интеллект или успеваемость, то такое исследование способно ввести ученых в заблуждение. Они могут решить, что их программа дает отличный результат, а потом обнаружить, что это была пустая трата времени и денег.

Некоторые исследователи пошли еще дальше, они предсказывают, что секвенирование ДНК позволит подобрать наилучшую школьную программу для каждого ребенка. С помощью генетических анализов уже выявляют некоторые серьезные формы умственной отсталости у новорожденных, и в ряде случаев такое знание – сила. Ребенок, которому сегодня поставили диагноз «фенилкетонурия», не должен повторить судьбу Кэрол Бак. Проверив у детей тысячи участков ДНК, связанных с интеллектом, можно было бы спрогнозировать, как они будут учиться в школе. Некоторые аллели, скажем, влияют на общий интеллект, в то время как другие – только на определенные умственные способности. Преподаватель Йоркского университета Кэтрин Эсбёри утверждает, что такие генетические анализы позволят родителям, у чьих детей, к примеру, дислексия, раньше отреагировать на подобную ситуацию. Она говорит: «Если простой анализ крови при рождении сможет выявить тех, кто с высокой вероятностью столкнется с проблемами в какой-то из этих областей, тогда можно будет предложить и индивидуальную коррекцию для пресечения такого риска на корню или по крайней мере уменьшения его последствий».

«Индивидуализированное обучение», как называют такой подход, звучит подобно блестящему футуристическому лозунгу. Однако сейчас это лишь мечты, да и останутся ими еще на ближайшие десятилетия. Тем временем больше пользы принесут менее интересные дела вроде очистки от свинца питьевой воды в школах или обеспечения всех учеников учебниками. Изучение наследственности – вместо того чтобы обеспечивать конкретную помощь – окажется способным в итоге лишь подпитывать наши заблуждения о природе интеллекта. К сожалению, как обнаружили психологи, наше мышление очень уязвимо, когда дело доходит до подобных вопросов. В этом-то и причина того, что «Семья Калликак» с ее упрощенным, пагубным взглядом на наследственность и общество имела такой успех.

В 2011 г. психологи Илан Дар-Нимрод и Стивен Хайн назвали такой тип мышления «генетический эссенциализм». Дар-Нимрод и Хайн утверждают, что причины генетического эссенциализма кроются в нашем осмыслении мира. Десятилетия психологических исследований показали, что наш разум бессознательно сортирует объекты по категориям. Мы приписываем одну и ту же сущность всей категории. Все птицы обладают некоей «птичностью», а все рыбы – «рыбностью». Когда психологи просили испытуемых описать эти сущности, те часто не могли это сделать с помощью слов. Перья – это проявление птичности, но если птица заболевает и теряет их, для нас она все равно остается птицей. Мы используем эссенциализм, чтобы осмысливать не только птиц, но и самих себя. В раннем детстве мы выучиваемся воспринимать людей как существ, обладающих сущностными характеристиками, которые, как нам кажется, появляются при рождении и сохраняются на протяжении всей жизни.

В силу присущего нам эссенциализма очень легко неправильно понять наследственность. Создается впечатление, что гены – часть нашей сущности. Мы наследуем их от родителей и храним до самой смерти. Напрашивается вывод, что мы своей жизнедеятельностью никак не можем изменить то, что обеспечивают наши гены. Мы успешны, потому что у нас есть гены успеха. Расы различаются, поскольку у представителей каждой расы есть гены, которых нет у других.

Генетический эссенциализм проявляется у некоторых людей сильнее, чем у других. В одном исследовании психологи оценивали уровень расизма испытуемых, спрашивая, например, одобрят ли они, если их ребенок заключит брак с чернокожим партнером, или согласны ли они с тем, что только сами чернокожие виноваты в своей неуспешности. Оказывается, у тех, кто считает, что различия между расами в большей степени связаны с генами, более высокие показатели в тестах на расизм.

Генетическим эссенциализмом можно даже управлять. В 2014 г. Дар-Нимрод с коллегами попросил 162 студентов колледжа заполнить опросник, касающийся предпочитаемой еды и пищевых привычек. Потом участникам исследования предложили прочесть оформленные в виде газетных статей тексты, информация в которых подкреплялась научными фактами. Некоторым досталась статья, где причиной ожирения назывались плохие гены. Другие прочитали ту, в которой говорилось, что ожирение возникает, если человека окружают друзья, которые слишком много едят. А еще одной группе студентов дали текст о еде, в котором ожирение не упоминалось. В завершение же всех студентов пригласили в другую комнату, где стояла большая ваза, наполненная кусочками печенья с шоколадной крошкой.

Ученые пояснили, что планируют использовать печенье в другом исследовании и хотят убедиться, что у него правильный вкус. Они попросили студентов съесть немного печенья и высказать свое мнение. Но на самом деле печенье было частью того же эксперимента. После того как испытуемые ушли, ученые измерили, сколько съел каждый. Студенты, которые прочли генетическую статью, съели почти по 52 г печенья. Те, кто прочел статью о влиянии окружения, продегустировали всего по 33 г, а те, кому не напоминали об ожирении, – по 37 г.

Мысль о генах, усиливающих аппетит, заставила прочитавших генетическую статью немного потерять контроль над собой. В обществе, которое практически поклоняется ДНК, мы проводим этот же эксперимент в невероятных масштабах.