От станции к станции

Иногда он все еще просыпается ночью, приходит в себя от шока, от понимания, что по-прежнему существует – словно знание о собственной смерти добралось до него не сразу, дошло лишь спустя дни или недели, и теперь у Асанте дрожат колени, и перехватывает дыхание. Он постоянно ловит себя на том, что вызывает мандалу, а это всего лишь рефлекс бей/бегис на уже давно выдохшийся стимул. Смотрит на потолок, с трудом унимает панику, чувствует умиротворение, прислушиваясь к дыханию сослуживцев. Старается не думать о Кито и Рашиде. Старается не думать в принципе. Иногда очухивается в кают-компании, один, если не считать обязательного дрона, парящего за углом; тот всегда готов поднять тревогу и ввести лекарство, если Асанте вдруг свалится из-за какой-нибудь запоздавшей и жесткой реакции на сотню новых модов. Коджо смотрит на мир через один из изувеченных терминалов Котэ, базы КВС, (серфить можно, посылать ничего нельзя). Скользит по проводам и оптоволокну, отражается от геосинхронных станций до самой Ганы: направляет спутниковые камеры на головокружительно-эшеровскую аркологию университетских комплексов, подсаживается в мозг к роботам, бредущим по восточной части Рынка Маколы, снова удивляется гигантским генномодифицированным улиткам – некоторые уже размером с центрифугу – именно из-за них в шестилетнем Асанте вспыхнула первая искорка страсти к биологии. Он призраком странствует по знакомым улицам, где кенке и рыба всегда были вкуснее, если их печатали китайцы, пусть все рецепты и копировали у местных. Прекрасный хаос уличных барабанщиков во время Адая.

Асанте никогда не ищет друзей или родственников. Он не знает, почему: может, все еще не готов, может, наоборот уже пошел дальше. Он понимает одно: не стоит будить то, что лишь недавно заснуло.

Нулевая сумма. Новая жизнь. А еще игра, которой, как правило, оправдывают вооруженные конфликты.

И нулевое существование. Если у вас есть склонность к латыни.

* * *

Они зависают над затонувшим комплексом, уже давно брошенным на поживу прибывающим водам Галвестонского залива: резервуары размером с собор, все в потеках ржавчины и гнили, башенные фильтры в двенадцать этажей высотой, переплетающиеся трубы, настолько массивные, что в них можно ходить.

Гэрин подсаживается рядом:

– Выглядит так, как будто краб изнасиловал осьминога.

– Ребята у вас какие-то дерганые, – говорит шериф. (Асанте тут же сжимает кулак, чтобы унять дрожь.) – Они под чем-то?

Метцингер не обращает внимания на вопрос.

– Захватчики выдвинули какие-нибудь требования?

– Как обычно. Прекратить нормирование, иначе они тут все взорвут. – Шериф качает головой, хочет вытереть пот со лба и чуть не бьет себя в лицо, когда ветхий экзоскелет «Бомбардир» глючит и чрезмерно компенсирует движение. – Тут все пошло псу под хвост, когда Эдуардс  пересохло.

– Они хотят разобраться с нехваткой воды, взорвав опреснители?

– А что, в ваших краях народ всегда действует разумно, лейтенант?

По пути сюда отряд проанализировал заводские спецификации до последней заклепки. По крайней мере, зомби проанализировали, совершенно безмолвно, одолженные взаймы глаза бегали по видеозаписям и фонам, вбирая то, что Асанте не смог бы воспринять, даже если бы увидел все сам. Ему известно лишь то, – Метцингер расщедрился на краткий брифинг для тех, кто путешествует туристическим классом, – что установку купили у Катара еще в те времена, когда краска могла облупиться, а металл – заржаветь, когда ты зарабатывал столько, что мог купить всю планету, просто выкачивая из-под земли вязкие ископаемые. А теперь здесь все рушится, теперь, когда все это перестало быть правдой.

«Да, похоже на Текзит  в миниатюре», – думает Асанте.

– Они все спланировали, – признает шериф. – Взяли херову тучу конденсаторов, подрубили их к генераторам и расставили в правильных местах. Если отправим туда дроны, ЭМП их тут же вырубит, – шериф бросает взгляд через плечо, где – если прищуриться посильнее – в знойном мареве, подымающемся от асфальта, едва проступает силуэт «Чинука». – Туда и в экзах соваться, скорее всего, рискованно, если только они не укреплены.

– Мы не будем пользоваться экзами.

– Насколько мы можем сказать, некоторые окопались у опреснителей, другие – у теплообменников. Шлепнем их микроволновыми, все трубы разорвет. С таким же успехом можем тут все сами пустить на воздух.

– Что по вооружению?

– Да что хотите. «Сиг Сауэры», «Хеклер-Кохи», «Мэсуси». Думаю, у одного даже «Скорп» есть. Насколько нам известно, все кинетическое. Не поджарить.

– На ногах есть что?

– У них там «Волкодав». 46-G.

– Я имею в виду у вас, – уточняет Метцингер.

Шериф морщится:

– Часах в трех отсюда. Конечность повреждена. – Под взглядом Метцингера он продолжает: – «Бостон Дайнэмикс» отсюда свалили пару лет назад. У нас проблемы с запчастями.

– Что насчет местных сил правопорядка? Вы же не можете тут сидеть в оди…

– Да там половина парней из местных сил правопорядка. Откуда, по-вашему, у них «Волкодав»? – Шериф начинает говорить тише, хотя вокруг вроде бы нет техасских патриотов. – Сынок, ты что, думаешь, мы бы вас вызвали, будь у нас выбор? Мы тут правопорядок-то с трудом поддерживаем. Если пойдут слухи, что нам пришлась прибегнуть к внешней помощи, чтобы разрулить семейную ссору…

– Не беспокойтесь. У нас бирок с именами нет, – Метцингер поворачивается к Силано. – Все, сержант, выдвигаемся!

Силано обращается к войскам, когда лейтенант исчезает в замаскированном «Чинуке»:

– Так, прощаемся. Автопилот через тридцать секунд.

Асанте вздыхает про себя. У этих бедолаг нет ни единого шанса. Даже винить их не получается: причина в голоде, отчаянии и отсутствии выбора. Как и в случае с сахилитами, которые убили его самого, в конце той, другой жизни: они были прокляты тем, что родились в пустыне, которая больше не могла их прокормить.

Силано поднимает руку:

– Пошли!

Асанте вызывает мандалу. Мир становится серым. Дрожащая рука успокаивается на рукоятке оружия.

Будет грязно.

Хорошо, что он ничего не увидит.