Шел холодный крупный дождь.

– Полезайте вон в кузов и сидите там, – велел сопровождавший нас круглоголовый прапорщик. – А я покамест пожрать спроворю в дорогу. Обещали тут подкинуть от щедрот мериканьских.

Грузовик был что надо: армейский «Урал», только-только со склада, резина чернущая, сам зеленый, блестит... На консервации, видно, стоял, ни украсть, ни пропить не успели. В затентованном кузове, куда я забрался, спал на груде пустых мешков какой-то старлей, рядом валялись пустые винные бутылки. Я понюхал горлышко – старые, нечему и некому завидовать, после чего немного распотрошил постель спящего старлея и устроил себе уютное сиденье.

– Ну-ка, подвинься, – сказал влезший следом за мной спутник, угрюмый блондинистый парень.

Я принципиально не стал двигаться, хватает места. Он покашлял, подвинул старлея и сел рядом. Тот даже не проснулся, видно, совсем был убитый, хоть и бутылки не его.

– Костик, – сказал блондинистый, протягивая руку.

Везет мне на Костиков. В ментовке – Костик, на войне – Костик... Я тоже представился.

– Куда едем? – спросил он.

– На муда, – сказал я.

– Так. Значит, тоже не знаешь. Может, он знает? – Костик кивнул на храпящего старлея.

– А ты разбуди, – посоветовал я, высморкавшись. – Он тебе объяснит.

– Ладно, сейчас прапор придет, у него и спросим.

Прапора носило где-то довольно долго, я даже успел задремать, пригревшись в мешках. Наконец он забрался в кузов и радостно сообщил:

– Живем! Жратву принес и даже вон что!

С этими словами он помахаллитровой флягой.

– Спирт? – осведомился Костик.

– Самогон, – покачал головой прапор. – Но крепкий – сил нет! А в сумке – консервы и хлеб.

Действительно, там лежали натовские консервы и ихний же консервированный хлеб в целлофане. Мы откупорили наугад по банке – мне достались сосиски, Костику – что-то мясное с соусом чили, а прапору – спагетти с фрикадельками – и начали хавать, глотнув по разу из фляжки за грядущее счастливое отбытие. Тут как раз загудел мотор, и наш «Урал» поехал в неизвестность.

– Предчувствую вопросы, – сказал прапор, жуя и чавкая. – Звать меня Коля, а куда едем – говорить не велено, да и сам не знаю ни хренатушки. Бумаги подписаны, указания получены, остальное на месте скажут.

– Хоть не на мыло? – лениво поинтересовался Костик.

– На мыло и без вас народу хватает, хоть бульдозером соскребай.

Самогон и впрямь оказался крепкий, и меня здорово повело. Я пристроился возле старлея, укрылся ватником и под шелестящий по тенту дождь незаметно уснул.

Проснулся я, когда уже светало. Внутрь сквозь щели просачивался серый сырой свет, рядом, раскинув руки, храпел всё тот же старлей, поодаль – прапор. Костика не было видно, мотор молчал, машина не двигалась.

Я встал, сделал несколько простеньких упражнений для разминки и полез наружу.

«Урал» стоял прямо на дороге, разбитом бетонном шоссе. Поодаль на обочине страшно чернел обгоревший БТР, еще дальше торчал хвост сбитого самолета – кажется, «мираж». Поди ж ты, аж в зону активных боев въехали! Бывал я тут, бывал…

Костик деловито мочился на колесо и встретил мою появившуюся из-под тента рожу радостным возгласом:

– Ты смотри, в какие гребеня нас загнали! – И спел: – А я люблю свои места родные, свои родные… бля... какие-то там места!

Я спрыгнул на бетон и обошел машину. Вокруг были только поле и дорога. Из кабины высунулся водитель – мужик лет сорока – и спросил:

– Курить нету?

– Откуда у меня курить... – развел я руками. – А что стали-то?

– Провожатого ждем. Подъедет щас провожатый. Сказали, возле знака сорок девятого километра стоять.

Действительно, перекошенный знак торчал на обочине.

– Ты, батя, скажи, куда мы едем? – попытался я в очередной раз пронюхать, что к чему.

– Да господь его знает, – равнодушно сказал водитель. – Видишь, провожатого жду. Сам не знаю. Сказали, возле знака сорок девятого километра стоять, я и стою. Жду.

Да-а, положеньице... В самом деле мужик не знает ни хрена, по морде видно. Да и не всё ли равно? Привезут туда, куда привезут, не в поле же бежать.

– Давай старлея разбудим, – предложил подошедший Костик. – Не хрен ему столько спать. Не в мавзолее.

И мы пошли будить старлея.

Наш прапор Коля уже тоже пробудился от праведного сна и чистил зубы, выдавив на палец колбаску пасты «Сигнал». Вместо воды он пользовался остатками вчерашнего самогона, что покривило даже меня, не такое видавшего.

– Будем здороветь! – подмигнув и сплюнув, сказал он нам, влезающим в кузов.

– Ты бы вылез наружу-то, а то понаплевал, как верблюд, – буркнул Костик.

– А чо? – изумился прапор. – Это ж как дезинфекция! И мятой пахнет...

Ни слова не говоря в ответ, мы принялись тормошить старлея. Тот гнусаво бормотал что-то в ответ, но просыпаться не желал. Осерчавший Костик отвесил ему оплеуху.

– Бля! – завопил старлей, вскидываясь. – Приехали, да?! Уже? А?!

– Еще не приехали, товарищ старший лейтенант, – сказал Коля. – Но скоро будем. Всё к тому идет.

Лейтенант потер чумазое небритое рыло ладонями и поведал:

– Ой, нажрался я вчера... Даже не помню, как в машину погрузили. Это вы меня грузили, мужики?

– Не мы, – ответил я. – Когда мы пришли, ты уже дрых тут.

– Ага... Ну и хрен с ним. Жрать давали?

– Вон, в сумке возьмите, товарищ старший лейтенант, – показал прапор.

Старлей шустро наломал хлеба, открыл банку ветчины и зачавкал, делая приглашающие жесты. Перекусили за компанию и мы.

– В башке гудит, – пожаловался старлей. – Тормозухи вчера набухались. Сколько раз зарекался пить тормозуху... Похмелиться нема?

– Было. Только вон товарищ прапор всю опохмелку на зубы счистил, – горько сказал я.

– И ничего не всю, – обиделся Коля. – Поищи в сумке, там еще фляга должна иметься.

Фляга в сумке имелась. На радостях мы быстренько распили ее и, когда под тент неожиданно сунулся угрюмый мужик в камуфляже, встретили его приветственными криками:

– Провожатый! Провожатый приехал!

– Так. Напились, – философски сказал провожатый. – Что с вами делать, пейте, пока можно.

И убрался назад. Хлопнула дверца кабины, «Урал» вновь тронулся. Старлей покрутил головой и спросил:

– Так куда едем-то?

– А мы у тебя вообще-то хотели спросить, – заметил Костик, выскребая банку. – Кто тут офицер, в конце концов?

– Тю! А я знаю? Меня вчера утром вызвали, полкан велел вещи собирать. А что, куда – не сказал... А где мои вещи, кстати?

Старлей принялся рыться в мешках, но ничего не нашел. Ничуть не смутившись, он засмеялся:

– Потерял. Ну и ладно... Трусы там, носки новые дадут, с горя и без трусов обойдусь, а из нужных вещей только радио было. Приемник, маленький такой. Курить вот только... десять пачек «Шахтерских»...

– Ты давай, старшой, представься лучше, – сказал Костик, выкинув опустевшую банку наружу. Слышно было, как она весело задребезжала по асфальту.

– Леха. – Старлей чинно пожал протянутые руки. – А фамилия моя Беранже.

Везет мне на летех с дурацкими фамилиями. То Полиэглит был, теперь вот француза черт принес...

– Во, ну ё-мое! – удивился прапор. – Кажись, художник такой был.

– Поэт, – поправил старлей с достоинством.

– А ты ему что, родственник?

– Кто ж его знает... Разберись теперь. Спросить вроде не у кого.

– Ну, а там дед, к примеру?

– Знать бы, где тот дед и когда помер...

– Ну и лады. Команда налицо, – подвел итог прапор. – Старший лейтенант Беранже, прапорщик Головнин, рядовые...

– Иди к бую, сержант я, – поправил я.

– Сержант Птахин и рядовой Логвинов, – закончил прапор, ничуть не смутясь.

– Капец мне. Одни начальники, – хихикнул Костик. – Маршировать скоро пошлете? Учтите, у меня со строевой всегда нехорошо было. А наряды, чур, на кухню.

Помолчали, слушая, как свистит в дырках тента ветерок и скрипят доски кузова. Я сосредоточенно выковыривал соломинкой жесткие волоконца мяса из зубов. Вернее, из зуба, который урла поломала.

– И вот едем мы, едем, – пробормотал неожиданно впавший в депрессию старлей, – и нет нам ни дна ни покрышки... Не видно ни зги...

– А ты из-под брезента выгляни, – посоветовал Коля. – Увидишь чего.

– А зачем? Что я там увижу? Танки паленые? Я и так понял, что где-то мы на юге европейской части. За каким, вот что спрашивается! Оружия нету, жрать, правда, дали... И то хорошо... Бухло кончилось...

– Слушай, старшой, остынь, – сказал я. – Привезут, покажут, чего и куда делать. Ты хоть кадровый, меня вон вообще на помойке нашли.

– Кадровый, – хмыкнул Беранже. – Кино такое было, «Офицеры». Сейчас запретили, но я маленький, помню, смотрел его. Там один генерал другому говорит: «Есть такая профессия – Родину защищать». А где та Родина? И где та профессия?

– А я тут воевал, – неожиданно сообщил я, выглянув наружу. В самом деле, танки паленые, деревушка какая-то по левому борту, вернее, то, что осталось от нее... – Ну, не прямо тут, но в этих местах.

– И я воевал, – кивнул старлей. – Пехтура, мать ее так. Загнали в окопы, сидите, говорят. А они на нас танки. А они по нам ковровое бомбометание. Из «градов» звезданули. Хорошо хоть, под ядерные не угодили, как двадцать вторая дивизия...

– А я как раз в танках, – сказал я. – Черниговское наступление. Броня крепка. Потом еще в Грузии шкурку гонял, но это не война, а жопа была.

– Во! – поднял палец прапорщик. – Слет ветеранов. Обратите внимание, все из разных родов войск. Ты, Костян, небось, моряк?

– Почти угадал. Морпех.

– Ага. А я самый что ни на есть мирный вояка – строитель. Укрепрайон под Новозыбковом строил.

– Где теперь тот Новозыбков? – риторически спросил старлей. – И где теперь тот укрепрайон?

– Ну, укрепрайон, кстати, очень может быть, и уцелел, – обиделся Коля. – Прочно строили, на века. Там сам командующий направлением сидел.

– Сидел... в кувшин пердел...

Запыхтевший Коля хотел как-то парировать этот выпад Костика, но их перебил старлей.

– Эй, эй, – вяло сказал он. – Логвинов, так ты морпех? Вас же сюда вроде не гнали? Хули ж ты тут делал?

– А я тут и не был, – пожал плечами Костик. – Разве я говорил? Я в Севастополе с моря десантировался. Идиотская диверсионная акция. Повязали всех, как ссаных котов. Полтора года в концлагере сидел, под Конотопом, потом поменяли на кого-то.

– Херово в лагере? – осведомился Коля.

– Херово.

Грузовик съехал с бетонки и покатил по проселку. То и дело «Урал», дребезжа железяками, проваливался в колдобины, кренился, пробуксовывал, но всё же с диким ревом выползал. Я поудобнее устроился в мешках и задремал под рассуждения прапорщика и Костика о превратностях жизни в лагере для военнопленных и судьбы вообще. На этот раз мне почти ничего не снилось, кроме каких-то голых баб, но и с теми ровным счетом ничего делать не хотелось.