Глава 22. Крушение надежд

Августовская жара довольно быстро осознала, что ведет себя не совсем прилично. Пора было настраивать москвичей на осенний лад, а не обещать им вечное лето. Жара, смущенная своей неуместностью, ушла стыдливо, не попрощавшись. Так уходили англичане из своих колоний. Но лето обещало вернуться, а англичане гарантировать этого не могли.

Финальным аккордом уходящего лета стала сдача Таниной рукописи заказчику. Правда, произошло это по непредвиденному сценарию. Таня несколько раз бралась за телефон, чтобы объявить Лукичу об окончании работы, но каждый раз убирала его. Не хватало уверенности в том, что он обрадуется ее голосу. Она перепробовала все проверенные способы поднятия самооценки – выпила кофе, выкурила сигаретку, убралась на письменном столе – не помогло. И тогда Таня решила пойти на компромисс – отправить рукопись по электронной почте. Через минуту он получит, через пару часов или дней прочитает… Она завела внутри себя таймер, ожидая реакции.

Ответ пришел очень быстро. Но не от него самого, а от секретарши. «Игорь Лукич рукопись одобрил, текст передан в редакционный отдел издательства, гонорар будет выплачен в ближайшее время, с вами свяжутся». Эти строки Таня читала так же внимательно, как шифровальщик изучает секретное донесение. Она искала скрытый смысл, второе дно, закодированное послание. Но не находила. Был просто факт: рукопись одобрена, и заказчик доволен. Волну поднимающейся обиды и тревоги по поводу того, что ей ответила секретарша, а не он сам, она усмирила внешне оптимистичным «рукопись одобрил». Главное, что одобрил. Значит, он доволен, она ему помогла. И он обязательно позвонит, нужно просто немножко подождать.

Таня ждала напряженно и нервно, боясь расстаться с телефоном даже на минуту. Она не выпускала его из рук, как мулла четки. Не разжимала рук, как будто это граната с вырванной чекой. Таня брала телефон с собой в туалет, в душ, прикрывала ладошкой в маршрутке, чтобы почувствовать вибрацию, если шум двигателя заглушит звонок.

Но Игорь Лукич не звонил.

Это было невыносимо и несправедливо. Чтобы заполнить паузу, Таня разговаривала с воображаемым абонентом. Застыв перед телефоном в максимально эффектной позе, она проигрывала возможные варианты их будущего разговора. Вот она вальяжно и эдак с ленцой ответит: «Кто это? Простите, не узнала… Ах да, это вы?» Обязательно на «вы», будто она напрочь забыла, как они водили хороводы вокруг собора Василия Блаженного и держали равнение на его шипастую маковку. Делать ей больше нечего – такие пустяки помнить.

Или еще лучше снять трубку и, поднося ее к уху, как бы по рассеянности бросить кому-то: «Сейчас, минуточку, по-быстрому отвечу, и доиграем партию в боулинг». Хотя Таня только один раз была в боулинге и очень стеснялась своей неумело раскоряченной позы в момент броска шара по кеглям.

Или нет, пусть лучше Игорь застанет ее в очень веселом расположении духа. Как будто она не может собраться с силами и погасить взрыв смеха, потому что рядом стоит обалденный молодой человек, словно сбежавший из Comedy club. Остроумный, как Павел Воля, только красивее. «Хватит меня смешить… Ну все, дай ответить человеку… Ха-ха… ну я прошу тебя, хватит».

Словом, каких только мечтаний не проносилось в ее голове за эти дни! Таня привела себя в состояние повышенной боевой готовности, но Игорь Лукич не звонил. Таня дополнила воображаемый диалог нотками сарказма: «Кто это? Что-то случилось? С чего вдруг решили позвонить? Это такая честь для меня». Но он не звонил, не реагировал даже на эту мысленную провокацию.

За этими страданиями Таня не заметила, как вышла книга. Произошло это так быстро, словно редакторы, корректоры, верстальщики работали в круглосуточном режиме. Типография тоже не подкачала, отодвинув все остальные заказы на потом. Тираж книги вполне можно было назвать массированным. И книга быстро пошла в массы.

Секрет такого оглушительного успеха заключался в том, что две читательские аудитории – мужская и женская – обычно непримиримо равнодушные к выбору друг друга, на этот раз проявили удивительную солидарность. Дело было в том, что женщины и мужчины читали эту книгу разными глазами: самые интересные страницы, по мнению одних, казались полной ерундой в глазах других.

У Тани Сидоровой получилась маленькая, но удаленькая книжка про хождение по мукам стойкого оловянного солдатика, который барахтался в сточных водах российского бизнеса, пока не выплыл на простор морской глади, где свежий бриз наполнял его оловянные легкие радостью от великой миссии – кормить россиян сыром. По дороге его тыкали паяльником, спаивали на таможенных терминалах, соблазняли возможностями продать родину, толкая за кордон сепараторы из стратегической стали, но он все превозмог, осознал, отринул, чуть ли не вознесся на крыльях великой миссии сыродела. Каждое слово в этой книге было правдивым, но правда бывает разной в зависимости от угла зрения. Правда милицейских протоколов звучит в обличительной тональности, правда матери о своем ребенке подобна гимну его красоте и талантам, правда воина оправдывает убийство, правда побежденного проклинает победителя. Точка зрения зависит от места сидения на карусели жизни.

Танины хроники становления сыродела получились немного слащавые и велеречивые, но искренние и простодушные, что придавало страницам обаяние и теплоту. Таня писала от души. Просто душа ее барахталась в сладком сиропе любовного десерта.

Да, ошибался, но кто без греха? Да, мутил с таможней, а кто бы устоял при такой-то рентабельности бизнеса? Да, грабанул своих вкладчиков, но ведь скромно, по масштабам того времени. И зачем вспоминать то, что было еще в прошлом веке? Да, обманывал государство, но разве оно не отвечало ему тем же? Да, много денег заработал, но разве кто-то принес их ему на блюдечке с голубой каемочкой? Кто-то подпер мешком с деньгами дверь его комнаты в общежитии? Что он получил на халяву? Родители помогли только генами, среди которых особо доминантными хромосомами оказались те, что отвечают за упорство и трудолюбие. Да и то, если только это передается по наследству, что спорно. И разве он не заплатил за все сполна? Ожогами на груди и шрамами на душе. И что снится ему? Перекошенное злобой лицо Штыря? Проклятия обманутых вкладчиков? Спины уходящих друзей? Кто-то хотел бы поменяться с ним своими сновидениями? Так что все его достижения выгрызены у жизни и оплачены обломанными зубами, а не получены по дарственной от именитых родственников. Не было у него никаких именитых предков. Это прибавляло ему очарования в стране, где родословную вели только собаки и Никита Михалков.

Турбулентность деловой биографии Лукича точно ложилась на запрос мужской части читательской аудитории. За горами своих неудач и проблем сияло солнце его победы и бросало им лучик надежды. Дескать, и у него были промахи и провалы, отчаяние и безденежье. Однако ж вот чем в итоге сердце успокоилось. Дырки в сыре символизировали нули на банковском счете сыродела. Дырок было много, нулей тоже. И это не раздражало, а скорее обещало пусть и более скромное, но неизбежное вознаграждение всем, кто копошился на ниве российского бизнеса. Не надо опускать руки, нужно набраться терпения и продолжать засевать эту ниву, и когда-нибудь на этой каменистой почве обязательно что-то заколосится. Многочисленные мужья, разорившиеся в пух и прах, зачитывали своим разгневанным женам особо полюбившиеся места из книги.

Женщины же полюбили другие фрагменты, делали закладки на других страницах. Описание личной жизни Лукича было выдержано в тональности деликатности и сострадания. Рассказ о женщинах, с которыми он делил свой путь, а точнее, кров и кошелек, подчинялся той главной идее, что любили Лукича в жизни мало, несоизмеримо меньше, чем он того заслуживал. Лукич выходил каким-то недолюбленным, недоласканным, недокормленным домашними пирогами, обделенным семейным уютом и заботой. Никто даже не соизволил родить ему детей, чтобы и дальше нести в мир хромосому упертости.

Таня писала от души, слабо отдавая себе отчет в том, каким удачным является этот прием с маркетинговой точки зрения. Сколько женских сердец пригорюнится от такой житейской несправедливости, сколько душевных криков уйдет в подушку, сколько задумчивых взоров достанется осеннему вечеру сквозь окна крошечных кухонь. Сотни, тысячи, миллионы женщин на полном основании упрекнут судьбу за то, что та не свела их с Лукичом. А они бы уж обогрели его своими телами, накормили пирогами, нарожали детей и подали бы последний стакан воды. Уж лучше бы ему, замечательному сыроделу, чем своим мужьям, которые при сравнении с героем книги приобретали оттенок мышиной серости и невыразительности. Нереализованные желания и несбывшиеся мечты миллионов российских женщин обрекали их на фантазии под лозунгом «Ах, если бы судьба свела меня с ним…». В этих грезах было много секса или душевности в зависимости от возраста мечтательницы.

Коммерческий успех книги Таня Сидорова пережила спокойно. Она отнеслась к нему как к непредвиденному следствию продуманных действий, то есть как к побочному эффекту, который приятен, но только в качестве приложения к основному результату. То есть к Лукичу, к его расположению, благодарности, встречам и, чего скрывать, бесконечному кружению вокруг собора Василия Блаженного. Популярность была бы очень кстати, но только как десерт, а не основное блюдо.

С основным блюдом, однако, случилась заминка. Официантка-судьба не несла заказанное кушанье. Таня изнывала. Лукич не звонил. Звонили разнообразные не те. А значит, шумиха вокруг книги была лишена главного и единственного смысла. Тане звонили из разнообразных газет с просьбой что-то прокомментировать, звали на какие-то эфиры и ток-шоу, но все это ее не радовало. Популярность, к которой стремилась журналистка Татьяна Сидорова, потеряла для нее былую ценность. Она знала, что для популярности нужно быть или глыбой, как Познер, или мыльным пузырем, как Малахов. К глыбам Таня себя не относила. Быть мыльным пузырем не хотела. Поэтому спокойно пережидала, когда пена популярности спадет сама собой. «Рожденный ползать летать не хочет», – диагностировала Таня свое состояние.

Хотелось не просто ползать, а заползти, отползти в укромное местечко, свернуться там калачиком и тихо-тихо, сладко-сладко и долго-долго плакать. Ведь не сбылось главное, ради чего она старалась, Лукич не позвонил. Не случилось то, ради чего Таня собирала материал, облекала его в ту форму, которая застыла типографским шрифтом на белой бумаге. Стало быть, все напрасно.

Первое время эти страдания даже были отчасти приятны. Таня грустила светло, как будто внутри ее светил маячок, извещающий, что Лукич обязательно позвонит. Если не сегодня, то завтра, а если не завтра, то послезавтра, ну или на днях, вот-вот, вскоре, через пару дней. Надежда подкрашивала печаль в благородный цвет отложенной радости. Было в этом даже что-то романтичное, дескать, она ждет-пождет и обязательно дождется. Как Ассоль своего Грея. Или даже лучше. Потому что Ассоль ждала безосновательно, можно даже сказать, на халяву, а Таня – с полным правом. Та лишь мечтательно бродила по берегу и строила глазки океанским волнам, а Таня, закатав рукава, помогала Лукичу построить корабль, швартующийся в Государственной думе. Таня готова была признать за алые паруса даже стальные бока подводной лодки, лишь бы ею управлял Лукич, в сравнении с которым Грей безжалостно проигрывал и смахивал на пижона со своими крашеными парусами.

Но время шло, а Лукич все не приплывал. И даже не звонил. Тревожные нотки нарастали, отравляя ожидание подозрением в безнадежности. Изо всех сил Таня убеждала себя в том, что история с сыроделом еще не завершена, что в конце стоит многообещающее многоточие. Три точки были подобны трем китам, на которых держалась Танина надежда. Многоточие было порталом в воображаемый мир, где точки, как крохотные маковые зерна, вот-вот набухнут, нальются жизнью и превратятся в полнокровные цветы, составив трио веры, надежды и любви.

Молчание Игоря Лукича превратило Таню в сгусток оголенных нервов. Она почти не ела и не пила. Руки, вцепившиеся в телефон, категорически отказывались поменять его на ложку и вилку. Таня превратилась в памятник собственному страданию. Мир колыхался, как сквозь толщу воды, и его пропорции, звуки, запахи стали искаженными и далекими. Близким был только набат в ушах: «Он никогда мне не позвонит». «Никогда», – шаркали тапочки Лидии Ивановны. «Никогда», – тявкала ее собачка. «Никогда», – скрипела дверь ее отдельного кабинета в редакции. «Никогда», – отбивала ритм безжалостная столица. Но за этими словами все-таки маячила надежда в виде крохотного «а вдруг?».

Об окончании сезона надежд ее известил писк СМС-сообщения. Это было стандартное банковское уведомление о том, что на счет гражданки Сидоровой поступила крупная денежная сумма. Через полчаса Таня уже сидела в очереди в банке, подбадривая себя надеждой, что произошла какая-то ошибка.

Молодая сотрудница банка по предъявлению паспорта дала справку о происхождении денег. Это был перевод от Игоря Лукича. Он, как и обещал, выплатил солидный гонорар. Стало быть, они в расчете. Как там? «Не обижу, будешь довольна». «Более чем», – крутилось на языке в ответ.

У Тани задрожали губы. Сотрудница банка впервые видела, чтобы люди так бурно реагировали на денежные поступления. «Наверное, от счастья плачет, вот дура», – подумала она не без зависти.

Многоточие, обещающее продолжение, завихрилось, смесилось в комок, похожий на жирную и окончательную точку. Только в этот момент Таня поняла, что надеяться больше не на что, что Лукич не позвонит. Никогда. Он рассчитался с ней, подвел итог, завершил эту историю. И сделал это как истинный бизнесмен, с помощью банковской проводки.

Вернувшись из банка к себе в кабинет, Таня сняла со стены плакат с изображением собора Василия Блаженного, скатала его в трубочку и засунула за редакционный шкаф, где хранилось ненужное барахло. В этом редакционном чистилище отлеживались старые бумаги перед выносом на помойку. Хорошо бы сразу вынести в мусорку, чтобы не плодить хлам, но от одной мысли, что в коридоре можно встретиться с Людкой, с ее расспросами и сострадательной заботливостью, хотелось забаррикадироваться в кабинете на веки вечные. Пока не выльются все слезы, смывающие надежды. Сколько же их надо выплакать? Ведро? Цистерну?

Нет уж, не дождетесь. Таня зло прикусила губу, купируя болью последние слезы. Надо только убедить себя, что жизнь продолжается. «Все живы», – как говаривала Людкина свекровь. Ну патологоанатомам виднее. Что случилось? Никто ей ничего не обещал. Она сделала работу, и с ней достойно расплатились. Чего она ждала? Точнее, на каком основании она этого ждала? В чем трагедия? Жизнь продолжается. Дышать носом, вдох-выдох, все боли проходят, надо только дышать. Дышать и верить, что жизнь продолжается. Трудно дышать и почти невозможно верить, но надо постараться. Тем более что другого варианта у нее нет, только дышать и верить.

Судорожно вздохнув, Таня полезла в сумку и достала кошелек. Кнопка на потайном кармашке была тугой, неразработанной. За все годы московской эпопеи кнопку ни разу не потревожили. Там хранился чек. Тот самый, от шоколадного тортика, подаренного когда-то Прекрасной Валерии по случаю поступления на журналистский факультет. «Сохрани на память. Это твой билет в мир журналистики». Чек был как новенький. Таня покрутила его в руках, попыталась сделать из него кораблик, но чек был маловат для этой затеи, не держал линии сгибов, заминался. Он не годился даже на кораблик. Бесполезный лоскут бумаги. Таня без сожаления скомкала его и отправила в мусорную корзину.