Глава 14. Таможенный вальс

Утомленная Ариной, Татьяна решила переключиться на производственную тему, что было вполне разумно, ведь история Лукича – это прежде всего история сыродела, а уж потом собрание любовной лирики. Но главное все же было не это. Судьба Арины, о которой наверняка слагают легенды молодые девушки из Анжеро-Судженска, внесла сумятицу в чувства Татьяны. То ли сострадание к Арине тревожило ее, то ли бродили дрожжи сомнений в незапятнанной чести Лукича, но только думать в этом направлении не хотелось. И еще не хотелось больше целовать его грудь с ожогами от паяльника. Фантазия моментально пририсовывала к обожженной груди громоздящуюся на ней Арину, которая елозит туда-сюда с добросовестностью утюга. Картинка была такой натуралистичной, что Таня насухо и брезгливо вытерла свои губы.

Кстати, про губы. Их пора было красить по новой. Следующий раунд производственной темы предвещал встречу с неким Максом. По крайней мере, именно так он был обозначен на «дорожной карте» в разделе «бывшие партнеры». Хотя по паспорту наверняка его звали Максим. Впрочем, на накрашенные губы благодарно отзываются и Максы, и Максимы.

Как следовало из «дорожной карты», Макс появился в жизни Лукича вскоре после расставания с Сергеем Викторовичем, этим трубадуром складов и искателем «своей темы в бизнесе». И Таня не могла осуждать Лукича за такую партнерскую ветреность. Выносить многословие и пафосность Сергея Викторовича даже ей было тяжело, что уж говорить об Игоре Лукиче с его буйным темпераментом и неуемной энергией. Можно только представить себе, как раздражался Лукич. Но терпел, сдерживался, матерился исключительно внутрь… И все потому, что у Сергея Викторовича при всех его недостатках было одно очень важное достоинство – его папа работал в милиции на высокой должности. Этот огромный и жирный плюс перевешивал все минусы. Продавать за бугор сепараторы из стали стратегического назначения без милицейского прикрытия было почти невозможно. Когда наветы недоброжелателей вынудили папу-милиционера покинуть органы, Лукич тут же оставил Сергея Викторовича наедине с его рыночным романтизмом. Каждый пошел своим путем. В результате один стал сырным королем, а другой – властителем склада с гниющей капустой в бывшем бомбоубежище.

Но до сыра было еще далеко. Таня еще раз сверила даты на весьма потрепанном листке бумаги. Рукой Игоря Лукича были отмечены вешки на «дорожной карте» его жизни. Если Лукичу не изменяла память, то его сотрудничество с Максом приходилось на слом эпох, когда от «лихих» девяностых страна с чувством глубокого облегчения переходила к «стабильным» двухтысячным.

Таня примерно в это время готовилась пойти в школу. Стало быть, пока она, как коза на веревочке, ходила с мамой по «Детскому миру» и примеряла школьную форму, выбирая подешевле, в далекой Москве деловая жизнь втягивала Лукича в новый водоворот. Тогда молодой Игорь с неведомым ей Максом делали деньги, на которые можно было купить школьную форму всем Таниным одноклассникам. Еще на сменную обувь осталось бы. Предстояло выяснить, каково это – делать такие деньги? И почему этому союзу пришел конец? Согласно все той же «дорожной карте», партнерство Игоря Лукича и Макса длилось года три-четыре, не больше.

Готовясь к встрече, Таня пропахала вдоль и поперек все цифровое пространство интернета. И не нашла почти ничего, кроме деловой хроники, написанной сухим языком протокола. Общественность информировали о том, что жил да был бизнес, принадлежащий двум добрым или не очень добрым молодцам, Максу и Лукичу, которые денно и нощно ввозили в страну разные импортные товары, но особенно любили бытовую технику. Любили так истово, что фуры с бытовой техникой сновали через таможенные терминалы с частотой биения их молодых сердец. А потом пришел огнедышащий Горыныч и превратил этот бизнес в обугленную головешку, то есть обанкротил его. У Горыныча было какое-то чудовищно сложное имя, состоящее из пятнадцати букв, преимущественно согласных, но главное, что у него была ограниченная ответственность. И это не образное выражение, а буквальная констатация факта. Три головы Горыныча обозначались как три буквы «о», что расшифровывалось как «общество с ограниченной ответственностью». Наверное, поэтому ему можно было кусать добрых или не очень добрых молодцев. Что он и сделал.

Таня была не сильна в правовых вопросах бизнеса и не могла взять в толк, как же можно выпускать на деловые просторы тех, у кого прямо на входе крупными буквами написано: «Общество с ограниченной ответственностью». Согласно женской логике, ограниченная ответственность была пугающе близка к полной безответственности. А где полная безответственность, там и полная безнаказанность. Простим ей эту правовую безграмотность.

Таня подкрасила губы до состояния боевой готовности. Карандаш, придающий губам очерченную определенность, и немного помады интеллигентно-кораллового тона вносили решающий вклад в создание атмосферы доверия при разговоре с мужчинами. Это было многократно проверено. На спелые губы откликались и бомжи, и режиссеры, благодаря чему у Тани одинаково хорошо получались репортажи про жизнь свалок и театров. Теперь губы были оружием за расположение Макса, таможенного подельника Лукича.

А побороться придется. Радости при упоминании имени Игоря Лукича Макс не выразил и даже, как показалось Тане, пожалел, что взял трубку.

Встречу он назначил почему-то не в офисе, а на стадионе.

– Вечером мы с ребятами хотим в футбол поиграть, давайте за час до игры встретимся, – сухо сказал он.

– А вдруг нам часа не хватит?

– Значит, ваша задача сделать так, чтобы хватило. Лично мне и пятнадцати минут было бы достаточно.

Макс продиктовал адрес стадиона с интонацией автоответчика. Говорил неприветливо и раздраженно. Таня поняла, что вряд ли встреча выльется в дружеские посиделки и воспоминания о том, «как молоды мы были». Есть риск, что они и вправду уложатся в пятнадцать минут.

Подумав немного, Таня решила не ограничиваться губной помадой и усилить огневую мощь подводкой для глаз. Она не понимала журналисток, которые страдали от домогательств. Страдать можно только от их отсутствия. Элемент симпатии и флирта был необходимым условием удачного интервью. Эксплуатация молодости и стройности является дополнительным конкурентным преимуществом любой журналистки.

На стадионе было душно и относительно прохладно. Летняя жара не желала заниматься спортом, предпочитая уличные виды активностей. Солнечные лучи плавили асфальт и плющили урны, пробивали головы легкомысленных граждан, обжигали кожу в легкодоступных местах. Но под крышей спортивной арены солнце не безобразничало, лишь мстительно наполняя пространство духотой и спертым воздухом.

Таня пришла вовремя и обвела взглядом ряды кресел. Огромное пространство стадиона подчеркивало одиночество фигуры на дальней трибуне. Мужчина выглядел невзрачной горошиной на блюде красно-синих кресел для болельщиков. На фоне этой пластмассовой яркости Макс напоминал сушеный нут, внушительных размеров серо-желтый горох азиатского происхождения. Такой же крупный, круглый и такой же блеклый, весь в бежевых тонах. Таня подумала, что издалека видит не человека, а дырку, пробоину в ряду цветастых кресел. На нее и пошла, ускоряясь по мере сил. Через час должны были подойти друзья Макса, чтобы попинать мяч. И что-то подсказывало ей, что Макс не променяет футбол на беседу о Лукиче.

Хотя какая игра в их-то возрасте? Даже если Макс немного младше Лукича, все равно ему, как ни крути, пошел пятый десяток. Самое время мяч пинать, даже смешно. Как яркий представитель старшей молодежи Таня относила всех, кому за сорок, к предпенсионному возрасту. Разве что для Лукича она готова была сделать исключение. Ему можно было все: кататься на лыжах в Альпах, укрощать волны Карибского бассейна, крутить педали на велотреках Франции, играть в гольф в окрестностях английского замка. Все-таки на фоне правильных декораций спорт смотрится как-то более солидно и привлекательно. На худой конец, можно было представить Лукича на зеленых кортах с теннисной ракеткой в руках. Но только не в развевающихся футбольных трусах. Видимо, это удел Макса.

Добравшись до нужной трибуны и поднявшись по бесконечной череде ступеней вверх, как к буддийскому храму, Таня приблизилась к Максу. И сразу же занялась своим лицом, чтобы не позволить ему отразить все недоумение, которое посетило ее при взгляде на бывшего партнера Лукича. Она ожидала увидеть хамоватого, но бодрого мужчину с дорогими часами на руках, по которым он будет демонстративно отслеживать отведенное для беседы время. Вместо этого перед ней, еле помещаясь в пластмассовом кресле, сидел потертый и потрепанный мужичок блеклой наружности. Он как будто встал утром с кровати, а проснуться забыл. Вид у него был какой-то нездоровый и поникший, сплошной отек и обрюзглость. Рыхлая фигура Макса была туго обтянута бежевой футболкой и видавшими виды трико. Невзрачное в невзрачном… Про таких незабвенный ослик Иа говорил: «Душераздирающее зрелище», а культурные люди именно для такой внешности придумали слово «непрезентабельная». Хотя ослик Иа выражался точнее.

Усилием воли Таня изобразила приветливость и присела рядом, отрезав путь к отступлению. После первых пристрельных фраз зашел разговор о главном, то есть об Игоре.

– Вам-то это зачем? – спросил Макс, представившийся Максимом Ивановичем.

Но спросил так равнодушно, как будто это было в его прошлой жизни. Хотя, может, и в прошлой. Представить его рядом с Лукичом было невозможно. Если Лукич был шаровой молнией, то Максим Иванович напоминал даже не размоченный горох, а сваренную из него горошницу, ненавистную всем, у кого был опыт хождения в детский сад.

Таня бегло и заученно поведала о книге, которую пишет про Игоря Лукича, бизнесмена и человека. Говорить про то, что книга будет приурочена к выборам в Государственную думу, она не стала. Почему-то ей показалось, что Максим Иванович не обрадуется этой новости.

– А на фига ему книга про самого себя?

– Ну… многие так делают. Кто-то родовое древо восстанавливает, кто-то историю своей жизни записывает.

Максим Иванович усмехнулся, точнее ухмыльнулся.

– Ну-ну… Флаг ему в руки. Я-то тут при чем?

– Вы же были партнерами когда-то, Игорь Лукич тепло про вас вспоминает, – привычно подлизалась Таня. Этот прием обычно действовал безотказно. Люди ценили тот факт, что их помнят, – но не на этот раз.

– Ну-ну… Тепло… Растаять можно от его теплоты…

– А вы, значит, без особой теплоты о том времени вспоминаете?

– Я вообще стараюсь не вспоминать.

– Почему?

– За-ради чего?

– Ну… Это же часть вашей жизни, – краснея за банальность фразы, сказала Таня.

– Это не часть, а гангрена моей жизни. Отрезал и забыл, – и Максим Иванович рубанул рукой по воздуху, показывая, как решительно он ампутировал свою память.

Но воздух обрубить трудно, у него субстанция неподходящая. Наверное, и кусок жизни тоже невозможно выкинуть из памяти, как ни старайся. Поэтому Максим Иванович как будто нехотя начал ворошить прошлое.

– Мы с Игорем развернулись на его деньги, это надо признать. Что правда, то правда. Врать не буду. Я и до этого чего-то там мутил, но настоящая пруха поперла, когда я его встретил. У меня, окромя головы, ничего почти не было, так, на семечки зарабатывал, а он был хорошо упакован к тому времени.

– То есть вы начали на его сбережения?

– Сбережения… – процедил он сквозь зубы. – Сберегают тетки в сберкассе, чтобы на дачу накопить. Или на похороны. Сбережения… Хотя можно и так сказать. Сберег же он их как-то.

– Вы знали, откуда эти деньги?

– А он и не скрывал особо. Там была какая-то история с милицейским сынком. Игорек очень смешно его пародировал, я так понял, что тот был полным нулем.

– А вы? Вы не нуль? – Таня решила рискнуть и подразнить Максима Ивановича, чтобы придать разговору динамизма.

– Я? Конечно, нуль.

– Тогда зачем он один нуль поменял на другой?

– Вы у него спросите.

«Обиделся», – подумала Таня.

– А я у вас хочу спросить. Тем более что Игорь Лукич вас нулем не считает, наоборот, очень ценит вас как бизнесмена, – примирительно соврала Таня.

Зачем ей говорить о том, что Игорь Лукич вообще с ней ни о чем и ни о ком не разговаривал? Просто дал «дорожную карту» и отправил в поле собирать материал. Аки паломницу. И ждет ее с готовой рукописью. Даже в ресторан ни разу не пригласил, но не будем о грустном.

Эта ложь возымела действие, но не то, на которое рассчитывала Таня. Вместо миролюбивых воспоминаний о минувших деловых победах на нее вылился поток раздраженного откровения:

– Пусть он себе эту высокую оценку в жопу засунет! А когда он меня как липку ободрал, он тоже мне высокую оценку поставил? За моральную стойкость?

– Что значит ободрал? Вы же с ним вместе ко дну пошли. Вас же ООО обанкротил, – выдала Таня свою осведомленность.

– Ни черта! Я тоже тогда так думал! Вместе с горя напились, помню, было дело. Только он с радости пил, а я, дурак, не понял этого. И не мог он ко дну пойти, говно-то не тонет!

– Ничего не понимаю, – честно призналась Таня.

– Тут и понимать нечего. На его сбережения развернулись… – передразнил он Таню. – Что его бабки без меня? Хоть жопой их жуй! У него были бабки, и ничего больше. Ни-че-го! А у меня к тому времени были кое-какие наработки, каналы. Туда мы его бабки и засунули. Идея-то моя была! Чумовой результат… Пруха пошла! А потом он меня отжал с помощью нарисованного ООО. Технически красиво сделал, комар носа не подточит.

– Подождите, так вы считаете, что Игорь Лукич был в сговоре с этим ООО?

– Тут и считать нечего. Считать бабки можно, а такие вещи можно только знать или не знать. Я тогда не знал, вместе с ним с горя пил. И он, сука, до последнего в погорельца играл. А потом смотрю, он снова на коне, в белой папахе. С чего бы это? Я в говне, а он на коне. Как это понимать? – Максим Иванович преображался на глазах.

Теперь это был не размоченный нут, а жесткий, каменно-твердый горох, которым можно заряжать рогатки. Тане казалось, что он очень хочет сплюнуть, но сдерживается. Под ними был священный бетон стадиона.

– Но это только ваши догадки?

– Догадки? Ну да, я догадливый вообще. Только тормозной. Нет чтобы сразу догадаться и морду набить, так я еще полгода его в друзьях по несчастью держал. Только смотрю, я его зову пиво пить, а он все повод находит откосить. Один раз, другой… А ведь любит пиво, я же знаю. С чего тогда отказывается? Ну я и начал в правильном направлении думать, соображать.

– То есть в основе вашей догадливости лежало то, что он пиво с вами пить перестал? – почти с издевкой спросила Таня.

Но Максим Иванович не заметил подвоха, он уже разговаривал с самим собой:

– Сообразил спустя пару лет. Как-то в памяти все правильно организовалось, прояснение пришло, разные эпизоды всплыли. Точно говорю – его рук дело. Это ООО не могло бы нас врасплох застать, мы как раз по уши в кредитах сидели, имущество заложено было. И тут эта сделка… Самая крупная. Только Игорь знал все наши слабые места. А били точно по ним, просто снайперски.

– То есть это ваши догадки? Доказательств нет?

– С доказательствами я бы в суд пошел. А так пошел из бизнеса на все три буквы, как говорится, в долгое эротическое путешествие, – Максим невесело засмеялся старой шутке, – а он через пару лет на белом коне, в папахе…

– Вы говорили про папаху.

– Что?

– Просто вы уже говорили про коня и папаху.

– И что?

– Ничего.

– А не пошла бы ты со своим Игорем куда подальше, – зло огрызнулся Максим Иванович.

– Я не с Игорем, – дала задний ход Таня.

– Мне без разницы. Папаху она заметила… А то, что Игорь на моей идее в рай въехал, не заметила?

– Вы же мне еще ничего про идею не рассказали, – сказала Таня с той примирительной интонацией, с какой разговаривают с буйными пациентами.

Дескать, расскажи, дружок свой бред, и тебе станет легче.

– Папаха с конем ей не понравилась… А Игорю очень даже понравилось. Понравилось бабки из моей идеи качать. Вот ведь гнида… – Он не сдержался и сплюнул.

Бетон – не земля, которая все в себя принимает. Плевок остался лежать мутным карликовым озерцом в непосредственной близости от ноги Максима Ивановича. На его лице застыло страдание. То ли от нахлынувших воспоминаний, то ли от осквернения стадиона.

– Мы с таможней в прятки играли, – начал обрисовывать он контуры своей гениальной идеи.

– Зачем?

– Затем! Ради бумажки одной. Таможенная декларация грузов называется. Слыхала?

– Нет, – честно призналась Таня.

Михаил Иванович снисходительно посмотрел на нее, и впервые в его глазах обозначился интерес к беседе. Видимо, он почувствовал себя на коне, и даже, возможно, в белой папахе.

– Импорт бывает белый, черный и серый. Это ясно?

Таня потупилась, стесняясь своей дремучести.

– О-о, как все запущено, а ведь, поди, высшее образование имеется.

Таня кивнула.

– И чему вас только в этих институтах учат? – Максим Иванович на глазах преображался, он уже не цедил слова, а еле сдерживал их поток.

– Смотри, – сказал он.

И Таня чуть было не спросила: «Куда?» Но, к счастью, не успела. Максим Иванович продолжил:

– Белый импорт – это когда все по честноку.

Таня хотела спросить, при чем здесь чеснок, но собеседник по ее лицу сам понял необходимость разъяснений:

– По честноку – это значит по-честному. Везешь итальянскую мебель и пишешь в декларации грузов, что так и так, везу итальянскую мебель стоимостью немереного бабла. И тогда процент от этой стоимости отдаешь государству как таможенную пошлину. Получается не по-детски много, жирно для государства, так только дебилы делают. В основном это западные компании. Вздыхают, но платят. Дебилы, я же говорю! Это белый импорт, потому что все в белую идет, полностью легально. Ясно?

– Пока ясно.

– Черный импорт – это чернослив. Это когда груз вообще мимо таможни идет, по степям Казахстана или болотам Белоруссии. Лихие контрабандисты этим занимаются. Растаможки вообще нет, пошлину не платят из принципа. Потом рисуют таможенную декларацию в какой-то конторе. У нас же в стране нет такой справки, которую нельзя нарисовать, – и он сплюнул, уже не стесняясь. У озера появился побратим.

– А почему чернослив? – осмелела Таня.

– Потому что этот груз потом сливают на рынке по-черному, часто по очень низким ценам, чтобы быстрее от такого товара избавиться. Таких ловкачей не любят, они весь рынок гадят. Ну портят, что ли. Их иногда сами деловые властям сдают. Нет, контрабандистов не уважают, они как беспредельщики, отморозки от бизнеса. Тоже дебилы, если вдуматься.

– Ясно, – снова подтвердила Таня. Она поняла, что бизнес – это покруче чем «Фауст» Гёте.

– Самая интересная игра идет на сером поле, там надо голову включать, схемы с таможенниками мутить, там весь интерес зарыт, – и Максим Иванович мечтательно прикрыл глаза. Так старый бабник вспоминает бывших молоденьких любовниц.

– Что значит серое? – уже без робости спросила Таня.

– Потому что ни то ни се. Ни черное, ни белое. Вроде как груз через таможню прошел, и даже пошлина уплачена, документы с настоящими печатями на руках, а только государству гулькин хрен достался, – и он счастливо подмигнул Тане.

– Вы уверены, что у гульки есть хрен?

– Ма-а-аленький хрен у всех есть, – выдвинул Максим Иванович очень смелую гипотезу. – Я о том, что государству платят малость, которую оно и заслуживает.

– Так почему не все так делают, если это выгодно?

– Потому что на свете дебилов много. Контрабандисты – это отважные дебилы, они работают «вчерную», вообще на государство забивают. Западные фирмы – эти работают «вбелую», потому что у них мозги вывернутые, они сами на себя стучать готовы, если закон нарушат. Говорю же, дебилы. А мы с Игорем работали «по-серому», все шло через таможню, но через правильных людей и по правильным расценкам. К обоюдному удовольствию. И нам выгодно, и таможенникам, и потребителям.

– Мне?

– Да, девочка. Ты, когда стиралку покупала, думала, сколько бы она стоила, если бы с нее настоящую пошлину заплатили? Так бы и стирала в корыте.

– Почему это в корыте? Даже моя мама не стирала в корыте, – защитила Таня советский образ жизни.

– Значит, на «Белке» или «Малютке». Приветствую! А «Сименсы» и «Занусси» ты бы только в рекламе видела. Так что скажи спасибо дяде Максу…

– Кому?

– Мне! – рявкнул Максим Иванович. – Меня Максом тогда все звали, и Игорь твой тоже.

– Он не мой, – спешно открестилась Таня.

– Неужели? – и он противно хмыкнул.

Таня решила вернуться к экономической теме. Любовный сюжет обсуждать с Максом не хотелось. Точнее, очень хотелось, но было опасение, что услышанное ее не обрадует.

– Так, значит, вы работали по серой схеме. Это как?

– Это просто и элегантно. Это как вальс танцевать – раз-два-три, раз-два-три. Всего три способа есть, их и чередовали. Первый способ – грузишь в фуру компьютеры, а пишешь в таможенной декларации, что везешь лотки для принтера, и честно, прошу заметить, честно платишь таможенную пошлину в пользу государства. Только платишь от стоимости дешевых пластмассовых лотков, а не компьютеров. Усекла?

– Так это же невооруженным глазом видно, – с сомнением протянула Таня. – Даже я компьютер от пластмассового лотка отличу.

– Ты – да. А таможенник – нет. У него со зрением плохо становится, когда бабло карман оттягивает. Существует прямая связь между зрением и оттянутыми карманами, такой вот биологический казус, – выдвинул Максим Иванович еще одну, не менее смелую гипотезу.

Таня хихикнула, чем несказанно поддержала Максима Ивановича.

– Второй способ такой: везешь сорок стиралок, а пишешь в таможенной декларации, что их в фуре пятнадцать штук. И честно платишь пошлину с пятнадцати. Догоняешь?

– Угу. А от наполненных карманов таможенник не только зрение, но и математические способности теряет? Не может правильно пересчитать стиральные машины. Я правильно понимаю?

– Соображать начинаешь, – похвалил ее собеседник. – И, наконец, третий вариант. Для особо продвинутых. Высший пилотаж. Везешь дизайнерскую итальянскую мебель из натурального дерева, а пишешь, что это мебель из ДСП. То есть мебель остается мебелью, и даже количество декларируешь точное, но занижаешь стоимость. Или везешь стиралку самую навороченную, супер-пупер-автомат, а пишешь, что это простая модель, чуть ли не с ручным отжимом.

– Зачем?

– Ты тупая? Затем, что пошлину ты платишь от стоимости. Простая техника стоит дешевле. Усекла?

Таня просветлела лицом. Она поняла и возгордилась собой:

– Но если это так просто, то почему все вокруг не могли так же делать?

– Потому что карманы у таможенников не бездонные. Когда они переполняются, то деньги вываливаются. И по кучкам денег на полу таможенных терминалов их и находят, хватают за деликатные места и тащат к следаку для душевных разговоров до кровавых соплей. Таможенник не должен борзеть, чуток и на государство поработать надо. Кого-то же и досматривать надо, и груз пересчитывать…

– Получается, что с вами они такие схемы крутили, а другим отказывали?

– Получается, что так. Я же на этом поле давно крутился, мне доверяли. Я присел на эту тему, когда твой Игорь еще задницу милицейскому сынку вылизывал. Таможня не боялась со мной дела иметь. – Максим Иванович почти сиял.

Но вдруг на это солнце наплыла туча. Наверное, он вспомнил, чем все закончилось. Тремя буквами «О», выстроившимися в ряд, как головы Горыныча.

– Года три мы этот вальс танцевали, хрен бы у Игоря без меня это получилось, – сказал он серым голосом.

– А кто вел в этом вальсе? – участливо спросила Таня.

– Поначалу я, конечно. Ведь тему с таможней я еще до Игорька начал вентилировать, у меня все офицерики прикормлены были, правильные терминалы, то да се. Только не было денег, чтобы развернуться. Эффект масштаба не достигался. От пары фур какой навар? Как бульон из яиц. А тут Игорь нарисовался с хорошим денежным подкреплением. Все шутил, что это он наследство от знакомого папы-милиционера получил. Ну мы и начали по-крупному работать, фуры караванами шли. Через нас масса фирм импорт наладилась гнать. И постепенно я стал Игорю передавать все контакты, связи, явки, пароли, он уже сам мог с таможней все вопросы решать, без меня. Мы тогда деньги дипломатами по кабинетам разносили. Сначала только я этим занимался, он больше по фурам, по товарам был специалистом. А потом я стал его помаленьку в свой огород пускать… Как козла в огород… Постепенно он стал ведущим, – и Максим Иванович сердито растер оба плевка.

– Почему? Зачем вы сдали свои позиции? – с сочувствием спросила Таня.

– Я помаленьку того, переквалифицировался… Все больше по пиву стал специалистом, – и Максим Иванович грустно и красноречиво щелкнул себя по горлу.

«Вот оно что! Так он начал спиваться, и Игорь стал им тяготиться», – догадалась Таня.

– Вы начали пить? – смело спросила она.

– Да, – тихо ответил он.

– И Игорю Лукичу это не понравилось. Я правильно понимаю?

Максим Иванович поморщился.

– Знаешь, кто твой Игорь?

– Он не мой, – вставила Таня, но сейчас это было не важно.

– Вот представь себе, тонет человек. Игорь не кинется спасать, ему вообще на людей наплевать, они грязь для него, быдло. Но если тонущий сам выплывет, сам себя как Мюнхгаузен за волосы вытащит, то Игорь его обнимет, прямо к сердцу прижмет. И сделает это искренне. Но выплыть человек должен сам, непременно сам. Игорь не из тех, кто протягивает руку помощи. Но врать не буду, всегда пожмет руку тем, кто сам выкарабкался. Рядом с ним только сильные удерживаются. Я бы даже сказал, лютые до жизни. А я… не удержался, стало быть.

Тане стало жаль того Макса, который не выплыл, захлебнулся деньгами и пивом и в своем подводном мире стал Максимом Ивановичем. Отечность усиливала сходство с утопленником. И зачем только он это сказал? Тане стало неуютно сидеть рядом, непроизвольно она стала принюхиваться к нему. Померещился запах тины. Или даже рыбы.

Впрочем, не померещился. Сзади Тани раздался голос мужчины:

– Иваныч, че за дела! Вобла ждать не будет, давай пару мячей вкатим, а потом накатим, – и голос радостно заржал.

Максим Иванович явно смутился и поспешно встал в знак прощания с Таней.

Но голос не унимался:

– Ты сегодня точно дежуришь? А то прошлый раз нас прогнали на фиг отсюда. Сейчас Вован и Димон подойдут. Тащи мяч, а то мои пятки уйдут отсюда на блядки, – и ржач повторился.

Таня оглянулась и увидела тронутого молью веселого балбеса в майке-алкоголичке с пакетом, из которого кокетливо торчал рыбий хвост. На пакете был изображен советский Карлсон и написано: «Пошалим?»

Она спешно попрощалась и начала быстро-быстро пробираться вдоль пластмассовых кресел.

– Ой, какая! Тянутся к тебе мои ручки, да не видать тебе моей получки, – выдал новую порцию своеобразного юмора владелец воблы. И прямо хрюкнул от восторга.

– Остынь, Вень, все-все, хорош, – засуетился Максим Иванович.

И Таня увидела, как он покраснел. Прямо до состояния пластмассовых кресел. Значит, живой. Утопленники не краснеют.

Ей хотелось побыстрее освободить бывшего Макса, а ныне Максима Ивановича от своего присутствия. Было очевидно, что ему стыдно за Веню. Но ссориться с ним он не будет. Они теперь одна команда. Это с Игорем они танцевали таможенный вальс, а с Веней они пинают один мяч. Общий мяч и общая вобла.

Не оглядываясь, она рванула к выходу.

– Девушка, куда же вы? Постойте в воротах. Вы вам между ног закатим! Вам понравится. – Владелец воблы упивался своим остроумием, похабно хихикая.

Таня почти бежала, царапая ноги о пластмассу веселых красно-синих кресел. Дальше по гулкому тоннелю, ориентируясь по табличкам «Выход», и вот она на улице, на свободе.

Долгожданная жара и хулиганское солнце радостно приняли ее в свои объятия. Но, несмотря на солнечные атаки, Тане было зябко. То ли от перепада температуры, то ли от жалости к спившемуся Максу, то ли от сомнений в том, что у нее хватит сил выплыть в этой жизни. Ведь только тогда Игорь Лукич прижмет ее к груди. Спасатель из него никакой. Как сказал бы Веня, «поцеловал бы я тебя в ушко, да не всплыла твоя макушка».