С утра она еще кипела и страдала. Не хочу его видеть! Урод и трус! Сумасшедший! Она знала эти фазы: сначала цунами жалости к себе – потом терапевтическая агрессия. А потом жизнь как-то сама подставила плечо. Плечо было мягкое, уютное, округлое. И принадлежало психологу, с которой случайно познакомилась еще в прошлый приезд. Вообще-то всегда относилась к психологам с иронией, считала их дармоедами, но, кажется, это было исключение. Ей объяснили ситуацию. Это не Россия, здесь нет той цельности чувств и скупости слов, к которым она привыкла. Здесь действительно Восток, где сладкие слова мало что значат, речи и поступки живут отдельно, а семья является самоценностью: не важно какая, но она должна быть.

Ей стало стыдно. Ведь она сильнее, счастливее его. У нее дома мир и покой. Что она хотела? Искупавшись в любви, вернуться в крепкий дом, а ему остаться в своем одиночестве, стыдясь знакомых, что не растит собственных детей? Конечно, он должен был ей все сказать. Но у него не хватило духу. Он – слабый. Другу бы он сказал. Какая проблема – сказать другу, что вернулась жена? А ей не смог. И это лучший ответ на вопрос, кем она была для него. Нет, не просто другом. Или не только другом.

У него нет той витальности, той энергии, которая позволяет жить в нескольких измерениях. Он не потянет. Как это у психологов называется? «Трубное сознание». Это когда у человека нет периферийного зрения, и он смотрит на мир, как через трубу, и видит только то, на что в данный момент эта труба направлена. Он видит сейчас лишь свои проблемы, которые, навалившись скопом, высосали его. Ей просто ничего не осталось. Он – как пересохший колодец, а она гневно гремит своим ведром и требует воды. А нету!

Потом – визит к парикмахеру. Она вообще очень любила, когда трогают волосы, – так проявлялась ее кошачесть. Красавец парикмахер ее узнал. Это было приятно. Долго отрабатывал свой весьма нехилый, даже по московским меркам, гонорар. И когда она вышла на улицу, посмотрела в стекла витрин, то увидела не ту серую и несчастную женщину, что сползала в лифте на завтрак, а красивую и моложавую даму. Все, кошка приземлилась на четыре лапы.

Она пошла к нему. Если бы кто-то утром сказал ей, что это случится, – не поверила бы. Она шла не просить объяснений, как вчера, а простить, проститься, поддержать. Это было как дуновенье свежего ветра в душе. Полная уверенность, что поступает правильно. И делает это для себя, потому что вынашивать обиду сродни самоубийству, потому что он не совершит это вместо нее, как бы ему ни хотелось, – не посмеет, не хватит духу. Он милый, добрый, но слабый человек.

То, что она увидела, было страшно и стыдно: несчастный и трусливый мужчина, готовый сжаться от каждого взгляда. Он очень хочет иметь семью и боится всего, что может спровоцировать ревность жены. Какие уж тут прогулки по Тбилиси, где все друг друга знают? Когда он сказал, что дочь проверяет его телефон на предмет «чистоты помыслов», ей стало неловко за него. Хорошо хоть, в угол не ставят. Ему стыдно сознаться, что у него идет «испытательный срок». Что бы он ни говорил про ценность семьи, он не идиот, чтобы не понимать своего положения.

В ее семье даже брюки мужа стирались вместе с содержимым, если он забывал что-то вытащить. Потому что шарить по карманам, смотреть чужой телефон, заглядывать в чужую почту – нельзя. Без объяснений. Этого делать нельзя, и точка. Ее почта была общедоступна, но она была уверена, что никто из домашних не заглянет туда. Дочь могла оставить на столе раскрытый дневник, который закрывали, отвернувшись, чтобы не зацепить глазом чужое.

Мелкие штрихи его рассказа говорили ей о многом. Она была женщиной и чувствовала ситуацию безошибочно. Ревность жены была манией. Вокруг него должно быть выжженное поле. И он принял это – насколько сил хватит. Но она-то знала: ревнуют не из-за поступков мужа, а только из-за собственных комплексов, а значит, он не может этим управлять. Долгие годы жена жила одна, она не простит ушедших лет, ее обиды никогда не иссякнут. Любить его она не сможет, но будет стеречь. Это и станет ее местью за ушедшие годы. Да, будет семья, но семьи бывают разные. Он взваливает на себя бремя несчастливой семьи. И понимает это.

Вспомнилось, каким он был прежде: улыбка от уха до уха, рубашка в яркую клетку. А сейчас стоит прибитый ответственностью человек, одетый, как головешка, абсолютная чернота вокруг глаз, ни тени улыбки. От него все чего-то хотят. Он всем должен – денег, внимания, верности… И тут еще она, московская красавица с ее любовью.

Первый раз за всю неделю поела в кафе. Еще один ее трофей: она сильно похудела. Ей это шло. Теперь можно дома отъедаться. Дома вообще все по-другому. Она уезжает в командировки, иногда возвращается домой за полночь – и это не проблема. Она как кошка, которая гуляет сама по себе, но всегда возвращается на место. Просто ей так хочется жить.

Наверное, она понимала, что мужу не очень приятно, когда она уходит «в ночное» с друзьями, которыми она не делилась, называя их «своими». Идею «дружить домами» не поддерживала. Могла сорваться на ночь глядя по телефонному призыву своих друзей. В стиле телеграммы сообщала, что будет поздно, чтобы ложились без нее. И ни разу муж не воспротивился, так как знал: пока ей доверяют, она не сможет обмануть, а если накинуть поводок, то выскользнет, потому что кошка. А она холодная с мороза будила мужа, чтобы сказать, что спектакль был так себе, что Николай опять перебрал, что у Витьки испортилось чувство юмора. Муж ворчал, но был счастлив.

Она не боялась соперниц, считая себя лучшей. Другие женщины существовали, по ее мнению, только для того, чтобы оттенить ее достоинства. Эта странность, доходящая до неадекватности, давала ей силу. Наивность помогала верить в собственные картинки мира, не сверяя их с реальностью.